Васе — двадцать пять лет от роду, но он совершенно дитя, умное, доброе, незлобивое дитя. Ни о чем нет у него ясных представлений. Он только чувствует, что вокруг него живет какой-то мир, живут какие-то существа, называемые людьми. Он походит на эти существа, но между ними та разница, что у него глаза закрыты, а у них открыты. Те люди — «зрячие», а его зовут «слепым». Батя говорит, что зрячие люди видят белый свет, а они с батей живут в потемках. Что такое значит «видеть»? Что такое — «белый свет»? Что такое — «потемки»? Все это для Васи — слова непонятные, без смысла и значения. Он только знает, что ему чего-то недостает против других людей… но чего именно недостает — вопрос. Он часто слышит, что люди жалеют его, называют «несчастным». Поэтому он думает, что ему, значит, жить хуже, чем другим… но чем хуже? Он не знает и в точности определить не может, сколько ни старается. Напрасно он ломает голову, напрасно раздумывает… Все вокруг него как-то смутно, загадочно, таинственно.
Он ничего не боится, потому что ничего не знает. При ходьбе он постоянно натыкается на что-нибудь, оступается, постоянно не уверен и не знает иной раз, где взять то, что ему надо. Его голова поминутно работает. Он задает вопросы, но получает на них непонятные ответы.
Расскажи мне, батя, что такое — солнышко? — приступает он к старику.
— Ах, ты — чудак! — отзывается тот, сам становясь в тупик. — Да как же тебе рассказать? Ну, это, значит, такой круг ходит по небу — светлый, даже глазам больно смотреть на него.
— А где оно ходит на небе? Далеко? — допрашивает юноша.
— Вон там, вверху… — далеко-далеко!..
Вася поднимает голову. Губы его полуоткрыты, в лице его какое-то болезненное, напряженное выражение. Темно, темно, как всегда!..
— Прежде и я видал солнышко, а теперь у меня перед глазами так же черно, как и у тебя, дитятко! — с горечью замечает старик.
Вася молча вздыхает.
Однажды гроза застала их на дороге. Яркая молния поминутно зажигала темные тучи, низко нависшие над землей, и гром грохотал в поднебесье, глухими раскатами замирая вдали.
— Батя! Скажи ты мне, пожалуйста, что это такое стучит? — спрашивает Вася. — Точно какая-нибудь большая телега где-то катается…
— Это, сказывают, от жары бывает, а что — и сам я доподлинно не знаю, — отвечает старик и боязливо крестится, когда сильный раскат грома разражается над его головою.
А Вася не робеет, нет для него страхов. Он, как пловец, не имеющий понятия ни о мелях, ни о подводных камнях, ни об ужасных ураганах, наводящих страх на моряков, носится по неведомым ему волнам житейского моря. Он только заботится, как бы ему не упасть или не натолкнуться на что-нибудь. Если при ходьбе он задевал за что-нибудь плечом и слегка стукался обо что-нибудь головой, то всегда сильно вздрагивал, и на побледневшем лице его выражался испуг — не страх, а именно испуг, обыкновенно испытываемый чувствительными натурами при всякой неожиданности.
— Батя! Растолкуй мне, что такое огонь? — спрашивает Вася в другой раз. — Я брал его в руку — в руке ничего не оставалось, а все-таки руке было больно. Отчего же больно-то, когда тут ничего нет? А?
— Огонь жжет, оттого и больно! — объяснил старик.
— Не возьму я в толк… — шептал юноша.
Сны были для Васи лишь повторением действительности. То грезилось ему, что он сидит и растирает табак, то будто прядет, и нитка у него тянется без конца, а веретено тихо жужжит под пальцами; то будто он идет об руку с батей по какой-то ровной, гладкой дороге, ни за что не запинаясь, ни за что не задевая, идут они все в гору, все выше, выше, дышится так легко, свободно, так хорошо. То снилось ему, что он с батей сидит в лесу и батя рассказывает ему всякие истории о людях, о зверях, о птицах и рыбах, то грезилось ему, что он с батей звонит на колокольне и словно носится по-над землей вместе с птицами…
Слепые жили в своей сторожке, как в монастыре или в пустыне. Редко доходили до них житейские новости и слухи, а все же-таки доходили порой.
— Что это они все ссорятся и злятся друг на дружку? — говорил Вася. — Неужто им тесно жить стало?
— Всякий о себе думает, дитятко! — возражал старик. — Каждому охота лучше… Вот и перебивают друг у дружки все, что попадется…
А разве иначе никак нельзя? — спрашивает юноша. Так уж, говорят, свет устроен…
Худо, ежели правду так… — бормотал про себя Вася. Осенью в Боровом бывала ярмарка. Она длилась три дня и называлась Покровскою, потому что продолжалась с 1 до 4 октября. В это время в Боровое приезжали купцы из города, крестьяне приводили на продажу скот — лошадей, коров, наезжали цыгане, торговцы с красным товаром и со всякими сластями. Деревенская площадь захлебывалась народом, даже по погосту бродили толпы. В эти дни шум и крики с утра до ночи раздавались в Боровом. Иногда завязывались ссоры, и ссоры доходили до рукопашных схваток.
— Господи! — в волнении восклицал тогда Вася. — И из-за чего они дерутся? Что им надо?
— Да разве без драки можно! — возражал старик.
— Разве же нельзя погулять смирнехонько?
— Что же за праздник без драки…
Вася недоумевал… Болезненное выражение появлялось тогда на его сжатых губах. Когда до него доносились крики пьяных и неистовые ругательства, он вдруг бледнел и начинал тяжело дышать…
— Ох, дураки, дураки! — с сердцем бормотал старик.
— Батя! Жаль мне их… вот как жаль! Сказать не могу… — тихим, дрожащим голосом шептал юноша. — Что это они делают? Зачем они этак?
Он тяжело вздыхал и низко клонил голову.
Ярмарка, праздники, гулянья всегда сильно расстраивали его. В ту пору он плохо спал ночи, часто просыпался и будил старика…
— Батя! А, батя! — испуганно взывал он. — Ты ничего не слыхал? Как будто кого-то бьют, кто-то стонет… или это мне так почудилось!
Иногда ему грезились эти крики во сне, а иногда слышались наяву… В ту пору и ветер, завывающий по погосту и глухо гудевший колоколами, и лай собак, и шум деревьев заставляли Васю вздрагивать и напряженно прислушиваться к тому, что происходит за стенами их безмолвной, тихой сторожки.