Карганов и Вихорев были старыми закадычными друзьями.
Вихорев немного ранее поселился в деревне, но по приезде Карганова, они — как ближайшие соседи — скоро познакомились и стали неразлучны. Редкий день — особенно летом — проходил без того, чтобы тот или другой не навестил своего приятеля. Зимою, в непогодь или в сильный мороз, они переезжали друг к другу в саночках. Жены их также подружились.
Соседи, бывало, мирно беседовали о разных хозяйственных делах, о сельских работах, о городских новостях, изредка доносившихся до них, по целым часам сидели за самоваром, выкуривали несчетное число трубок, а иногда играли в шашки или в шахматы. А дети их той порой играли, рассматривали картинки или читали какую-нибудь книжку. Время незаметно проходило, вечер кончался, и друзьям приходилось расставаться…
Вихорев при прощанье часто говаривал, провожая гостей в переднюю:
«Вот вам ужин! Спать пора! «Гости — едут со двора!»
А Карганов при этом повторял: «От ворот поворот «Виден по снегу».
И друзья крепко пожимали друг другу руки.
Семь лет тому назад Вихорев овдовел, и друг утешал его в горе, как мог. Через два года после того и Карганов похоронил жену, и друг, конечно, не оставил его в несчастье. Общее горе еще более сближало друзей. Они не стыдились слез и, вспоминая какой-нибудь разговора, тот или другой случай из прошлого, они вместе плакали о своих умерших подругах жизни.
Дети их росли вместе. Боря сначала с нянькой, а затем уже один проводил иногда целые дни в Ильяшеве. И отцы, смотря на детей, уже составляли какие-то планы насчет их будущего.
— И заживем все вместе… Ты переезжай тогда ко мне! — предложил Вихорев.
— Ну, что ж!.. Впрочем, нет… — говорил Карганов. — Мы лучше сделаем так: зиму будем жить у тебя, а летом ко мне — в Ильяшево.
— Именно! Можно и так!.. Станем, значит, переезжать на дачу! — со смехом соглашался приятель.
— Пускай бы судьба послала им счастливую долю! — говорил Вихорев.
— А теперь, Бог с ними, пускай бегают, играют! — добавлял Карганов. — Главное, вырастить бы их добрыми, да здоровыми, а остальное со временем все приложится…
— Приложится! — как эхо, отзывался приятель.
И старикам было отрадно смотреть на весело, беспечно игравших детей.
Ниночка относилась к Боре, как к брату, а Боря видел в ней сестру. Дети горячо любили друг друга и друг к другу были так привязаны, что чувствовали себя несчастными, если не видались неделю — и искренно скучали в ожидании свиданья…
Вихорев поговаривал, что скоро надо Борю везти в реальное училище; Карганов толковал о том, что пора бы Ниночку отдать в гимназию, но из этих разговоров пока еще никакого толку не выходило: все оставались по своим местам. Дети, привыкшие к деревенской свободе, охотно учились дома, но в школу не торопились. А старикам и самим было жаль расставаться с ними, и они без грусти не могли подумать о том дне, когда одному из них придется расстаться с дочерью, а другому — с сыном.
Так соседи жили мирно, дружно, душа в душу, — и старые, и малые неразлучны… Полгода тому назад, в прошлую осень, разыгралась трагикомическая история. И вышло-то все из-за сущих пустяков…
Старики, гуляя однажды по полю, расспорили об одном небольшом клочке земли, врезавшемся клином во владения Вихорева.
— Ведь вот, по-настоящему, Кривая-то Балка моя! — заметил Вихорев, указывая чубуком на этот участок земли.
— Ну, брат, с чего ж она твоя-то? — возразил Карганов. — Балкой владели мой отец и дед… От отца вместе с прочей землей я получил и ее.
— Мой дед обменял ее у твоего деда, и вместо Кривой Балки уступил ему Низкий Лог… Знаешь, — под Заречьевским лесом? — пояснил Вихорев.
— Да ведь Низким-то Логом ты владеешь! — сказал ему приятель.
— Что ж из того? Отдай мне Кривую Балку, и я тебе с удовольствием уступлю Низкий Лог… Бери пожалуйста! Сделай милость!
— Ну, голубчик, я — не цыган, меняться не люблю… — отвечал Карганов. — Если хочешь, подарить тебе могу!
— С чего ж я стану брать от тебя такие подарки! — с неудовольствием отозвался Вихорев. — Ты говоришь: не цыган… а я не приживалка, чтобы принимать подарки! Вихоревы, брат, — столбовые дворяне…
— Ну и пусть — столбовые… Мы тоже не рогожей шиты! — проворчал Карганов.
Соседи, молча, дошли до конца межи и поворотили назад.
— Ты уж не первый раз заводишь речь об этой Кривой Балке… Только, воля твоя, я, право, не понимаю таких претензий! — немного погодя, заговорил Карганов, хмуря брови. — Выходит так, что я как будто владею твоею землей…
— Именно! — поддакнул Вихорев.
— Да скажи, пожалуйста, на каких же основаниях ты так думаешь? — спросил его приятель. — Какие у тебя имеются документы, доказательства? Во сне ты их видел, что ли? Сорока тебе их на хвосте принесла?
— Нет, не сорока их мне на хвосте принесла! — сердито проговорил Вихорев и начал высчитывать по пальцам: — Во-первых, в календаре рукой моего деда сделана запись об этой меже… памятная запись! Да-с!
— В котором же году происходил этот обмен — или, вернее, в каком столетии? — перебил приятель, насмешливо поглядывая на Вихорева.
— Под записью значится ясно 1806 год! — насупившись, ответил Вихорев.
— Давненько же это было! — заметил Карганов.
— У порядочных людей, Николай Петрович, давности быть не может! — все более и более волнуясь, возразил его приятель.
— Это верно, Федор Васильевич! Не спорю… — спокойно отвечал Карганов, лучше владевший собою, чем его горячий сосед.
— Потом у меня хранятся письма твоего дедушки к моему дедушке и из этих писем можно все видеть… — скороговоркой продолжал Вихорев, размахивая трубкой. — Наконец, есть свидетели… живы люди, которые могут показать, что Кривою Балкой владел мой дед, Иван Глебович… царство ему небесное!
— Кто ж эти свидетели? — спросил Карганов.
— Старика Парфена знаешь? — проговорил Вихорев. — Ну, вот спроси его… Он тебе скажет…
— У-ху-ху! — опять усмехнулся Карганов. — С такими глухими свидетелями немного наговоришь… Твой Парфен, я думаю, уж давно из ума выжил! Ведь ему в субботу сто лет минет…
— Ну, хорошо! — загорячился Вихорев. — А календарная запись? А письма твоего деда?
— Что ж, покажи! Посмотрим! — недоверчивым тоном сказал Карганов.
— Посмотрим! Посмотрим! — повторил Вихорев, сердито тряся головой.
При первом же удобном случае — вскоре после разговора, произшедшего на поле, — друзья заглянули в вихоревский календарь, пересмотрели старые, пожелтевшие письма. Было только видно, что между их дедами, действительно, шла речь об обмене Кривой Балки на Низкий Лог, но совершился ли этот обмен — ни из записи в календаре, ни из писем — нельзя было заключить.
Спрашивали и ветхого старика Парфена, бывшего крепостного господ Вихоревых.
— Как же, — говорит, — помню, что раз либо два с парнями косил я Кривую Балку… Косил! Это — точно… Молод еще был в те поры… Помню! Это, надо быть, было еще до «француза»…
— А отчего же потом, после, ты не косил Кривую Балку? — закричал Карганов, наклоняясь к самому уху старика.
— А не посылали, так и не косил… — прошамкал старик.
— А отчего не посылали-то? — спросил Карганов.
— Это уж, батюшка, неведомо… Господская была воля! Посылают, — идешь… — ответил Парфен, смотря на вопрошавшего своими тусклыми, слезящимися глазками, и, по-видимому, недоумевая: для чего господам вдруг понадобилось узнавать о том, — косил ли он, Парфен, Кривую Балку и почему он перестал косить ее?
Все же формальные, законные документы ясно указывали на то, что Кривая Балка испокон веков находилась во владении Каргановых и была приписана к Ильяшеву. Казалось, и спорить бы не о чем, но беда в том, что у стариков были свои недостатки: Вихорев был горяч, обидчив, а Карганов — упрям, как вол.
— А-а! Он мне не верит! Хорошо же! — кипятился Вихорев. — Я и без Кривой Балки проживу… Чорт бы ее побрал!
— Если бы он попросил меня, я уступил бы ему Кривую Балку… Ну, а если дело уж зашло о правах, так сначала докажи, а потом и требуй… — говорил Карганов.
С такими же документами, как запись в календаре от 1806 года или как дедушкины письма, Вихорев, конечно, не мог обратиться к суду.
Приятели стали видаться все реже и реже. Началась между ними переписка — крайне неприятная, тягостная, еще более разжигавшая возникшие между соседями неудовольствия. То тот, то другой сгоряча, неумышленно употреблял в письме какое-нибудь неловкое выражение; приятель, и без того уже читавший между строк и в самой невинной фразе усматривавший оскорбительный для себя смысл, обижался на такое выражение и в своем ответном письме уже с умыслом подпускал соседу «шпильку». Чем дальше в лес, тем больше дров… Гнев с той и с другой стороны пуще и пуще разгорался. Вражда усиливалась…
Соседи уже в течение многих лет были знакомы и дружны, но только теперь для Вихорева выяснилось, что Карганов — человек сухой, бессердечный, злой человек, жадный, корыстолюбивый, «отца родного не пожалеет»; Карганов в свою очередь так же только теперь увидал, что Вихорев — гордец, «римский гусь», кичащийся своими предками, сутяга, кляузник и вообще пустой человек…
Быть справедливым, беспристрастным для человека так же трудно, как быть великодушным. В друге мы не видим ни одного пятна, а в человеке, причинившем нам неприятность, мы уже не находим решительно ни одного хорошего качества.
— Провалиться бы ему со своей Кривой Балкой! — ворчал бывало Вихорев, не указывая места для «провала», но можно было думать, что то место, по его предположению, не особенно приятное.
Карганов был сдержаннее и ограничивался лишь усмешками.
Наконец, Вихорев послал своему соседу весьма резкое письмо и в заключение его говорил: «Я надеюсь, милостивый государь, вы сами поймете, что с этих пор между нами все кончено — и навсегда!»
И Карганов на этот раз тоже вскипел от ярости и ответил не менее резко. «Ваше последнее неприличное письмо, милостивый государь, — писал он между прочим, — написано в таком тоне, как будто вы своим знакомством делали мне величайшее одолжение. Могу вас уверить, что я в вас не нуждался, не нуждаюсь и нуждаться никогда не буду. А за сим остаюсь известный вам — Н. Карганов».