Прошло несколько дней.
За обычной работой пионеры позабыли об удивительном случае с собакой.
Разразилась сильная гроза, и на водяной мельнице снесло плотину.
Выдалась славная работа — помогать ставить плотину. С утра до вечера копошились пионеры возле взрослых рабочих.
Те сначала их шугали, а потом похвалили; не всех, а некоторых: хорошие, мол, будут работники.
Ставить плотину дело трудное и интересное.
Через три дня только все снова наладили. Мельничиха испекла пионерам пирогов, да таких вкусных, что они никогда таких не ели. А особенно было приятно, что пироги эти они заслужили.
Андрюша, Коробов и Тимов возвращались в лагерь.
Они отстали от других пионеров, залюбовавшись пестрой сойкой, которая в дубовой рощице клевала жолуди.
Уж вечерело, над рекой поднялся туман. Далеко на фабричных часах пробило девять раз.
Вдруг по дороге раздался бешеный лошадиный топот и крики.
С невероятной скоростью мчалась лошадь, по-видимому на смерть перепуганная, таща и швыряя из стороны в сторону двухместный шарабанчик, в котором сидели двое мужчин.
Один из них откинулся назад и что было силы сдерживал обезумевшую лошадь, другой тонким голосом кричал „тпру“, но все это нисколько не останавливало бешеную скачку.
Шарабан пронесся мимо пионеров, затем послышался треск, и все полетело кувырком: и лошадь, и экипаж, и люди.
Наступила тишина, лишь лошадь хрипела и билась.
— Это фабричный артельщик Фокин, — воскликнул Коробов, — Надо помочь ему.
Они подбежали, но оба седока уже встали и осматривали лошадь.
— Две ноги сломала, — воскликнул Фокин с досадой. — Ах ты, чорт эдакий! — Затем, видя, что лошадь страдает, он вынул из кобуры наган, приложил ей к уху и выпалил.
Словно сотни выстрелов прокатились по лесу и заглохли где-то далеко за рекою.
Лошадь вытянулась и замерла на месте.
— Готово! — произнес Фокин. — Ведь вот оказия.
— Ребята, — произнес его спутник, — вы пионеры что ли?
— Пионеры.
— Лагерь далеко?
— Вон там — рукой подать.
Они вытащили из шарабана два чемодана.
— Чорт его знает! — ругался Фокин, — опоздали на пятичасовой, гнали во-всю чтоб засветло добраться и вот, пожалуйте. А ведь до фабрики еще три версты.
— А с чего она понесла-то? — спросил Коробов, с жалостью глядя на красивую кобылу.
— А кто ж ее знает вдруг зафыркала, захрипела, словно лешего почуяла, и драла… Никаким способом нельзя было удержать… Знаете что (он переглянулся со спутником), мы у вас в лагере заночуем. А то… у нас тут поклажа. А завтра на рассвете вы нам раздобудете телегу. Идет?
— Идет.
— Экая ведь досада. Чудная лошадь. Бедняга! Обе передние ноги. Тьфу… Хорошо еще револьвер при себе. А то бы мученья сколько было. Это все через тебя… С тобой, Лукьянов, всегда казус. Двадцать два несчастья.
Спутник усмехнулся.
— Глупое суеверие, простительное бабам.
Фокин был плотный человек с усами, в кожанной куртке и блестящих сапогах.
Его спутник был, напротив, худ и тщедушен, но вид он имел весьма добродушный. Он все время пощипывал свою жиденькую бороденку.
— Так примете в лагерь-то?
— А то как же! Гости.
Они двинулись.
В чемоданах что-то позвякивало. Они, должно быть, были тяжелые, ибо Фокин и Лукьянов все время перекладывали их из руки в руку.
Пионеры догадались, что лежит в чемоданах, но молчали. Известно, зачем фабричный артельщик в город ездит. Не за старым железом.
Фокин и Лукьянов шли, впрочем, с таким видом, что в чемоданах именно какая-нибудь никому ненужная дрянь. Это уж была их система. Иной раз они возили деньги и просто в мешках, чтоб не так было заметно.
Коробов, подходя к лагерю (костры уже горели), увидал сидевшего на корточках перед огнем какого-то очень обтрепанного человека с лицом, обросшим щетиною.
Он что-то рассказывал слушавшим его пионерам.
Лицо этого человека как-то не очень понравилось Коробову. Он повернулся, чтоб поделиться своим впечатлением с Андрюшей, но тот куда-то исчез.
— Здравствуйте, — сказал Фокин, входя в полосу света, — мы к вам в гости, вот я и Лукьянов.
Вожатый отряда Смирнов сказал:
— Ну, что ж, очень хорошо.
Они подсели к огню, небрежно поставив на землю чемоданы.
Все догадались, но никто не спросил, что они везут.
— А это кто? — тихо спросил Коробов у Мотовой, кивая на незнакомца.
— Какой-то проходящий. Говорит, на фабрику шел места искать, да заплутался.
— Что-то он какой-то…
— Нет, он ничего.
— Я человек веселый, — говорил между тем незнакомец, — я разные фокусы умею показывать… Спичечный коробок есть у кого?
Ему тотчас подали коробок.
Незнакомец засучил до локтей дырявые рукава, затем положил коробок на ладонь левой руки и прикрыл ладонью правой.
— Раз, два, три! — сказал он.
И показал всем пустые руки.
Кругом раздались изумленные восклицанья.
— А теперь подойди кто-нибудь, — сказал незнакомец.
Подошел Тимов.
Незнакомец взял его за нос, подергал и вдруг на траву упал тот самый коробок.
— Ловко, — сказал Фокин и как-то искоса поглядел на незнакомца.
— Я много разных штук знаю, да для них нужны кое-какие приспособления.
— А вы сами откуда?
— Я издалека… из Казани… На Ермиловской фабрике насчет работы хочу поразмыслить.
— У! Там трудно. Все занято.
— А мне говорили, будто истопники нужны.
— А вы истопник?
Незнакомец молча кивнул головой.
— А вы кассир, что ли? — спросил он через некоторое время.
— Да… нет… я так… в конторе.
Воцарилось молчанье.
— И что это всех сюда тянет! — заговорил Фокин недовольным тоном. — Жили бы у себя… небось там тоже печи-то топят.
— Здесь у вас печей больше.
— Ерундовское мнение. Печей больше — людей больше. То же на то же и вышло.
— У меня натура столичная.
— Ну, да. Конечно, это всякому лестно в столице торчать, да надо соображать.
— А, чорт! — гаркнул вдруг Лукьянов.
— Что?
— Подошву подпалил.
— Ну, конечно, двадцать два несчастья.
Все засмеялись.
— Спать не пора ли? — сказал Смирнов, — что-то сегодня заработались.
Фокин и Лукьянов пошептались и легли тут же под открытым небом, положив под головы чемоданы.
Незнакомец закутался в какое-то одеяло и лег в сторонке.
Коробов хотел-было тоже ложиться, но кто-то тронул его из-под брезента.
Андрюша делал ему знаки наклониться к нему ухом.
Коробов наклонился.
— Это Примус Газолинович, — прошептал Андрюша, глазами указывая на незнакомца.
— Ну-у. Как же быть-то?
— Уж давай спать не будем, а там утром посмотрим.
— Ладно.
Легко сказать — не спать. После такой работы сон так и клонит, словно десятипудовую гирю повесили на шею.
Андрюша глядел из-под брезента и чувствовал, как слипаются у него глаза. Коробов мотал головою и наконец заснул, положив, голову на руку. Дежурные, сидя у костра, тихо, о чем-то беседовали.
Андрюша закрыл глаза.
Когда он их раскрыл через минуту (т.-е. это ему казалось, что через минуту), то Фокин страшно храпел, съехав вовсе с чемодана, а Лукьянов тихо посвистывал носом, время от времени бессмысленно выкатывая зрачки.
Андрюша поглядел на Примуса Газолиновича.
Тот должно быть, тоже спал, раскинувшись на траве.
— А что если еще разочек закрыть глаза? Все равно под брезентом враг его не увидит, да пожалуй и не узнает в новом наряде. Уж очень приятно закрывать глаза, когда спать хочется.
Андрюша закрыл глаза (опять на минуточку), а когда открыл, то уж не увидал на прежнем месте Примуса Газолиновича.
Не увидал и Фокинского чемодана.
— Вставай, — крикнул он, — деньги украли.
Фокин мгновенно проснулся и стал бел, словно воск.
— Размазня! — крикнул он Лукьянову, — ведь сговаривались по очереди спать. А вы-то, — заорал он на дежурных.
Но те недоуменно руками разводили.
— Это он украл! — кричал Андрюша, — он!
Все поняли, кто это „он“.
— Ловить его!.. Ребятушки, никто не видал?.. куда он?..
Говоря так, Фокин дрожал, как в лихорадке. Страшно было смотреть на его лицо. Коробов даже зубами заскрипел.
— Сонные мы с тобой тетери, — сказал он Андрюше громко, — свиньи мы.
Как нарочно тучи заволокли небо, и ночь выдалась на редкость темная — черная, словно чернила.
— Что ж делать-то? Делать-то что? — бессмысленно повторял Фокин.
Он ткнулся было в ночь, но едва отошел от костров, как сразу отступил: уж очень черно было все кругом.
— Куда ж итти-то? — бессмысленно говорил он.
Очевидно, он ни за что не хотел примириться с мыслью о пропаже денег.
И вдруг вдали раздался какой-то громкий крик и знакомый дикий вой, страшный хохот и опять крик и плач, и опять крик.
Все слушали молча, затаив дыхание.
Казалось, какая-то борьба происходила во мраке.
— Где это? Где это? — спрашивали пионеры друг друга.
— На Горелом овраге! — раздавались неуверенные голоса, — а не то в Темном…
— Ближе. Темное две версты.
Все вдруг смолкло.
Лес снова замер, черный и неподвижный.
Фокин решительно пощупал револьвер.
— Пойду деньги искать, — сказал он, — не найду — пулю в лоб.
— Сейчас итти бессмысленно, — заметил ему Смирнов, — разве что найдешь в такой темнотище.
— Не найду — пулю в лоб! — упрямо твердил Фокин.
— От этого никому не легче. Способ довольно дикий.
Фокин растерянно оглядывал лес.
— А кто там кричал-то?
— При свете узнаем.
— Нет, я сейчас за милицией побегу.
— Беги.
Фокин еще раз ощупал револьвер и исчез в темноте.
Слышно было потом, как бегом затопал он по дороге.
Все молча уселись вокруг костров, со страхом глядя по сторонам.
— Никак идет кто-то.
— Ветки хрустят.
Болезненный стон послышался в темноте.
Из кустов выглянуло вдруг худое лицо незнакомца; он не шел, а тащился по земле. Страшный испуг выражали его широко раскрытые глаза.
Подползши к костру, он повалился на землю, и тут заметили все, что был он весь в крови.
В особенности одна нога его была вся изодрана в клочья.
В первую минуту никто не мог опомниться.
— Ну, что ж, — сказал Смирнов вдруг, — первую помощь оказать надо.
В аптечке были перевязочные материалы. Перевязали по всем правилам.
— А чемодан где? — спросил Смирнов.
— Там. В лесу. У Горелого.
Человек был повидимому настолько испуган, что забыл о своем проступке и ожидающем его наказании.
Андрюша теперь уже не скрывался, таким жалким показался ему Примус Газолинович.
— Кто искусал-то?
— Зверь… убил я его… ножем…
— Волк?
— Нет.
— Собака?
— Нет.
— Ну, что же тогда?.. А где ж деньги-то? Надо бы за ними сходить… а, ребята? Кто до Горелого дойдет? Зверь-то мертвый?
— Мертвый.
Смирнов, Коробов, Андрюша, Тимов и еще с десяток пионеров отправились ощупью, запалив смолистые ветки.
До Горелого было не так далеко, и днем добежали бы они туда в пять минут. Но теперь, ночью, они подвигались шаг за шагом, и если бы не желание выручить Фокина и найти фабричные деньги, вероятно, вернулись бы они обратно, не пройдя и полдороги.
Наконец Смирнов скомандовал: „Стой!“
Перед ними лежала на краю оврага какая-то черная масса.
— Чемодан.
— Нет, как будто. Постой. Постой… Что такое?
Какое-то неведомое животное, мертвое, валялось в траве, яростно оскалив острые зубы. Черные полосы шли по коричневой коже. На шее запеклась кровь. В ней еще торчал складной нож.
— Кто ж это такое, товарищи? — говорили пионеры.
Тимов, молчаливый по обыкновению, тщательно осматривал труп.
— На волка не похоже! — заметил Коробов.
— Волк разве такой!
Охваченные удивлением, все даже забыли о чемодане. Смирнов споткнулся на него и поднял.
— Айда в лагерь… Дело ночное. В лесу задерживаться нечего.
Обратный путь показался не таким далеким.
К тому же костры издалека маячили и как бы показывали дорогу.
Лукьянов весь так и расплылся, когда Смирнов швырнул на землю тяжелый чемодан.
— Пятнадцать тысяч! — коротко сказал он. — Жалованье.
Примус Газолинович лежал и стонал, его начала бить лихорадка. Он равнодушно поглядел на отнятую у него добычу.
Пионеры рассказывали другим об удивительном звере.
Тимов между тем внимательно перелистывал свою „зоологическую книжку“.
— Смотрите-ка, братцы, — сказал он и показал портрет того самого зверя.
— Это что же?
— Гиена!
Послышались изумленные восклицания.
— Быть не может. Гиены у нас не водятся… Чепуха.
— Не чепуха, — сказал вдруг Лукьянов. — В газете писали, с поезда гиена убежала на днях на Курской дороге… В зверинец везли ее, а она, конечно, деру…
— Так это она-то и выла…
— Только вот какое дело, — начал было Тимов, но вдруг, поглядев на лежащего в траве вора, осекся.
— Какое дело?
— Ничего.
Так в разговорах прошла ночь.
Примус Газолинович все охал и дрожал беспрерывно. Он, казалось, плохо понимал, что говорилось кругом.
— Надо его утром в больницу.
— Обязательно.
Коробов отвел в сторону Тимова.
— Что ты сказать-то хотел? Про какое дело?
— А эта гиена-то, — шопотом отвечал Тимов, — ведь она тогда с бешеной собакой погрызлась.
Коробов вздрогнул.
— Думаешь? — с ужасом произнес он.
— А как же иначе!
Они помолчали.
— Надо со Смирновым посоветоваться.