И вот другая процессия, но уже печальная, тронулась в путь Впереди Коля Сабуров и Ваня Петенко несли на носилках Моню, который стонал от боли, но, как пионер, старался сдерживаться. За носилками под руки Миша и Костя вели успокоившегося, но все еще бледного Гришу. За ними шли Сережа Ступин, дядя Маснеро и какой-то старик египтянин. Сзади на трех ногах бежал Шарик, а в некотором отдалении шла небольшая группа египетских крестьян, женщин и детей.
— Кто это проехал? Англичане? — снова тот же вопрос задал Сережа дяде Масперо.
То, что услышал он в ответ, удивило бы вас, читатели, но почему то не удивило ни Сережу, ни других ребят, которые слышали их разговор. Как будто это так и должно было быть.
Вот что ответил дядя Масперо:
— Нет, не англичане… Ведь мы теперь за 4000 лет до нашего времени. Мы в древнем Египте. Мимо нас сейчас проехал фараон Рамзее II Миамун (что значит любимец бога Амона), а за ним ехала его свита.
— А что кричали ему эти люди?
— Они желали ему: жизни, здоровья и силы (онху, уза, сонбу).
— А куда они поехали?
Дядя Масперо обменялся несколькими словами со стариком, идущим рядом и ответил:
— На постройку своей пирамиды… Я вам уже говорил, что фараоны еще при жизни строят пирамиды, огромные сооружения для сохранения на вечные времена своего тела.
Египтяне думают, что у каждого человека есть невидимый двойник («ка») который живет лишь тогда, когда не разрушено тело. И вот для сохранения этого невидимого двойника тело умершего бальзамируют, т. е. предохраняют от гниения и прячут в потайной комнате пирамиды.
В это время их разговор был оборван прерывающимися от боли словами Мони:
— Ре…бя…та, возь…ми…те Ша…рика… на… ру…ки, у не…го нога…
— И правда ребята, надо взять.
Ваня и Костя бросились к Шарику, но из этого ничего не вышло: Шарик ловко от них увернулся и побежал на трех ногах впереди всех с высунутым от жары языком и с шерстью, взлохмаченной ударами кнута.
Теперь уже скоро придем в деревню… Вон она уже видна, — сказал дядя Масперо.
Но то, что увидели наши ребята совсем не было похоже на нашу деревню.
Это была груда жалких и низких лачуг с плоскими крышами, вросших в землю и сделанных, как ребята потом увидели, или из земли же, или из кирпичей необоженной глины. Возле деревни был грязный пруд, в котором стояли быки и овцы, спасающиеся от жары.
Несколько женщин брали из этого пруда воду. На грязном берегу возились и играли голые дети. Возле деревни коршуны и тощие собаки поедали отбросы, отравляющие воздух зловонием. Несколько высоких пальм, да две-три густолиственных сикоморы несколько скрашивали этот неприглядный вид египетской деревни.
— Да, видно, что у них нет санкомиссии, — улыбаясь и в шутку хватаясь за нос, сказал Сережа Ступин.
Но шутка была неуместна. Ребята пришли в деревню и увидели, в каких невероятно тяжелых условиях жили крестьяне египетских деревень.
Лачуга, в которую привел их старик египтянин, была такая низкая, что дядя Масперо наклонял голову, чтобы не задевать потолка.
В ней не было почти никакой мебели: ни столов, ни стульев, ни кроватей. Несколько низких табуретов, циновки из тростника или пальмовых волокон с загнутыми краями, утыканных шипами для ограждения от скорпионов, деревянный ящик для какого-то тряпья, широкие плоские камни для растирания зерна, в углу кадка из глины, куда складывалась скудная провизия и несколько глиняных горшков. У одной из степ стояла маленькая статуэтка какого-то божества из эмалированного камня, отгоняющая по верованию египтян злых духов. В глубине этой полутемной комнаты, куда свет проникал только из дверного отверстия, был очаг, а над ним дыра для выхода дыма.
Вот и все, что увидели ребята в этой лачуге.
Моню сняли с носилок и положили на циновку.
Туда же усадили Гришу, который все еще жаловался на боль в правом боку.
Шарик без приглашения подсел на циновку к нашим контуженым ребятам и принялся лизать свою ушибленную ногу. Тихонько стонущий Моня стал гладить его по спине,
— Надо бы скорее позвать доктора, — сказал Сережа, но дядя Масперо, вероятно, об этом же говорил с дедушкой Пинемом (так звали старого египтянина), так как после разговора тот сейчас же торопливо ушел.
В это время в хижину вошли двое: старая египтянка Хити, жена Пинема, и их внук Фоше, красивый стройный парень, лет 16 с глиняным кувшином на плече.
Старая Хити сейчас же принялась раздувать огонь на очаге и подкладывать в огонь комья сушеного навоза (дрова в Египте слишком редки и дороги).
Запахло едким запахом нашатыря.
Потом на продолговатом, немного вогнутом камне она стала камнем же растирать какие-то зерна, смачивая их слегка водой.
Затем из растертой муки сделала круглые лепешки и, разложив их на плоский камень, сверху засыпала горячей золой перегорелого навоза.
— Ну и ну… — покачал головой Ваня Петенко, — живут же люди…
Ребята в это время снимали и раскладывали у стены свои заплечные мешки. Коричневый Фоше с интересом рассматривал наших белокожих ребят и их загадочные вещи, лежащие у стены и с не меньшим интересом прислушивался к незнакомому говору ребят. Потом он что-то сказал, обращаясь к Масперо, а Масперо, улыбаясь, перевел нашим ребятам:
— Он спрашивает, не подданные ли мы побежденного даря Хетисару, привезенные пленниками из далекой Сирии.
Сережа, тоже улыбаясь, оказал:
— Ответьте ему, дядя Масперо: нет, мы свободные граждане первой в мире республики рабочих и крестьян. Никаких царей, никаких фараонов у нас нет теперь, а какие были, без оглядки убежали из нашей земли, боясь наказания за гнет и насилия. Нашей страной правят рабочие и крестьяне.
— А Николашку казнили, — прибавил маленький Гриша, улыбаясь сквозь боль.
Дядя Масперо перевел ответ и ребята увидели, каким любопытством загорелись глаза Фоше.
Он сказал:
А разве есть такая страна? Я никогда не слышал о ней… Вы мне расскажите о ней.
Парень понравился нашим ребятам, но, к сожалению, исполнить его просьбы в этот раз они не могли.