СЕЛЬСКОЕ КЛАДБИЩЕ

Элегия

Уже бледнеет день, скрываясь за горою;

Шумящие стада толпятся над рекой;

Усталый селянин медлительной стопою

Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.

В туманном сумраке окрестность исчезает…

Повсюду тишина; повсюду мертвый сон;

Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,

Лишь слышится вдали рогов унылый звон.

Лишь дикая сова, таясь, под древним сводом

Той башни, сетует, внимаема луной,

На возмутившего полуночным приходом

Ее безмолвного владычества покой.

Под кровом черных сосн и вязов наклоненных,

Которые окрест, развесившись, стоят,

Здесь праотцы села, в гробах уединенных

Навеки затворясь, сном непробудным спят.

Денницы тихий глас, дня юного дыханье,

Ни крики петуха, ни звучный гул рогов,

Ни ранней ласточки на кровле щебетанье —

Ничто не вызовет почивших из гробов.

На дымном очаге трескучий огнь, сверкая,

Их в зимни вечера не будет веселить,

И дети резвые, встречать их выбегая,

Не будут с жадностью лобзаний их ловить.

Как часто их серпы златую ниву жали

И плуг их побеждал упорные поля!

Как часто их секир дубравы трепетали

И п о том их лица кропилася земля!

Пускай рабы сует их жребий унижают,

Смеяся в слепоте полезным их трудам,

Пускай с холодностью презрения внимают

Таящимся во тьме убогого делам;

На всех ярится смерть — царя, любимца славы,

Всех ищет грозная… и некогда найдет;

Всемощныя судьбы незыблемы уставы:

И путь величия ко гробу нас ведет!

А вы, наперсники фортуны ослепленны,

Напрасно спящих здесь спешите презирать

За то, что гр о бы их непышны и забвенны,

Что лесть им алтарей не мыслит воздвигать.

Вотще над мертвыми, истлевшими костями

Трофеи зиждутся, надгробия блестят,

Вотще глас почестей гремит перед гробами —

Угасший пепел наш они не воспалят.

Ужель смягчится смерть сплетаемой хвалою

И невозвратную добычу возвратит?

Не слаще мертвых сон под мраморной доскою;

Надменный мавзолей лишь персть их бременит.

Ах! может быть, под сей могилою таится

Прах сердца нежного, умевшего любить,

И гробожитель-червь в сухой главе гнездится,

Рожденной быть в венце иль мыслями парить!

Но просвещенья храм, воздвигнутый веками,

Угрюмою судьбой для них был затворен,

Их рок обременил убожества цепями,

Их гений строгою нуждою умерщвлен.

Как часто редкий перл, волнами сокровенный,

В бездонной пропасти сияет красотой;

Как часто лилия цветет уединенно,

В пустынном воздухе теряя запах свой.

Быть может, пылью сей покрыт Гампден надменный,

Защитник сограждан, тиранства смелый враг;

Иль кровию граждан Кромвель необагренный,

Или Мильтон немой, без славы скрытый в прах.

Отечество хранить державною рукою,

Сражаться с бурей бед, фортуну презирать,

Дары обилия на смертных лить рекою,

В слезах признательных дела свои читать —

Того им не дал рок; но вместе преступленьям

Он с доблестями их круг тесный положил;

Бежать стезей убийств ко славе, наслажденьям

И быть жестокими к страдальцам запретил;

Таить в душе своей глас совести и чести,

Румянец робкия стыдливости терять

И, раболепствуя, на жертвенниках лести

Дары небесных муз гордыне посвящать.

Скрываясь от мирских погибельных смятений,

Без страха и надежд, в долине жизни сей,

Не зная горести, не зная наслаждений,

Они беспечно шли тропинкою своей.

И здесь спокойно спят под сенью гробовою —

И скромный памятник, в приюте сосн густых,

С непышной надписью и р е зьбою простою,

Прохожего зовет вздохнуть над прахом их.

Любовь на камне сем их память сохранила,

Их л е та, имена потщившись начертать;

Окрест библейскую мораль изобразила,

По коей мы должны учиться умирать.

И кто с сей жизнию без горя расставался?

Кто прах свой по себе забвенью предавал?

Кто в час последний свой сим миром не пленялся

И взора томного назад не обращал?

Ах! нежная душа, природу покидая,

Надеется друзьям оставить пламень свой;

И взоры тусклые, навеки угасая,

Еще стремятся к ним с последнею слезой;

Их сердце милый глас в могиле нашей слышит;

Наш камень гробовой для них одушевлен;

Для них наш мертвый прах в холодной урне дышит,

Еще огнем любви для них воспламенен.

А ты, почивших друг, певец уединенный,

И твой ударит час, последний, роковой;

И к гробу твоему, мечтой сопровожденный,

Чувствительный придет услышать жребий твой.

Быть может, селянин с почтенной сединою

Так будет о тебе пришельцу говорить:

«Он часто по утрам встречался здесь со мною,

Когда спешил на холм зарю предупредить.

Там в полдень он сидел под дремлющею ивой,

Поднявшей из земли косматый корень свой;

Там часто, в горести беспечной, молчаливой,

Лежал, задумавшись, над светлою рекой;

Нередко ввечеру, скитаясь меж кустами, —

Когда мы с поля шли и в роще соловей

Свистал вечерню песнь, — он томными очами

Уныло следовал за тихою зарей.

Прискорбный, сумрачный, с главою наклоненной,

Он часто уходил в дубраву слезы лить,

Как странник, родины, друзей, всего лишенный,

Которому ничем души не усладить.

Взошла заря — но он с зарею не являлся,

Ни к иве, ни на холм, ни в лес не приходил;

Опять заря взошла — нигде он не встречался;

Мой взор его искал — искал — не находил.

Наутро пение мы слышим гробовое…

Несчастного несут в могилу положить.

Приблизься, прочитай надгробие простое,

Что память доброго слезой благословить».

Здесь пепел юноши безвременно сокрыли,

Что слава, счастие, не знал он в мире сем.

Но музы от него лица не отвратили,

И меланхолии печать была на нем.

Он кроток сердцем был, чувствителен душою —

Чувствительным творец награду положил.

Дарил несчастных он — чем только мог — слезою;

В награду от творца он друга получил.

Прохожий, помолись над этою могилой;

Он в ней нашел приют от всех земных тревог;

Здесь все оставил он, что в нем греховно было,

С надеждою, что жив его спаситель-бог.

НА СМЕРТЬ ФЕЛЬДМАРШАЛА ГРАФА КАМЕНСКОГО

Еще великий прах… Неизбежимый рок!

Твоя, твоя рука себя нам здесь явила;

О, сколь разительный смирения урок

Сия Каменского могила!

Не ты ль, грядущее пред ним окинув мглой,

Открыл его очам стезю побед и чести?

Не ты ль его хранил невидимой рукой,

Разящего перуном мести?

Пред ним, за ним, окрест зияла смерть и брань;

Сомкнутые мечи на грудь его стремились —

Вотще! твоя над ним гор е носилась длань…

Мечи хранимого страшились.

И мнили мы, что он последний встретит час,

Простертый на щите, в виду победных строев,

И, угасающий, с улыбкой вонмет глас

О нем рыдающих героев.

Слепцы!.. сей славы блеск лишь бездну украшал;

Сей битвы страшный вид и ратей низложенья

Лишь гибели мечту очам его являл

И славной смерти привиденье…

Куда ж твой тайный путь Каменского привел?

Куда, могущих вождь, тобой руководимый,

Он быстро посреди победных кликов шел?

Увы!.. предел неотразимый!

В сей т а инственный лес, где страж твой обитал,

Где рыскал в тишине убийца сокровенный,

Где, избранный тобой, добычи грозно ждал

Топор разбойника презренный…

ВЕЧЕР

Элегия

Ручей, виющийся по светлому песку,

Как тихая твоя гармония приятна!

С каким сверканием катишься ты в реку!

Приди, о Муза благодатна,

В венке из юных роз с цевницею златой;

Склонись задумчиво на пенистые воды

И, звуки оживив, туманный вечер пой

На лоне дремлющей природы.

Как солнца за горой пленителен закат, —

Когда поля в тени, а рощи отдаленны

И в зеркале воды колеблющийся град

Багряным блеском озаренны;

Когда с холмов златых стада бегут к реке

И рева гул гремит звучнее над водами;

И, сети склав, рыбак на легком челноке

Плывет у брега меж кустами;

Когда пловцы шумят, окликаясь по стругам,

И веслами струи согласно рассекают;

И, плуги обратив, по глыбистым браздам

С полей оратаи съезжают…

Уж вечер… облаков померкнули края,

Последний луч зари на башнях умирает;

Последняя в реке блестящая струя

С потухшим небом угасает.

Все тихо: рощи спят; в окрестности покой;

Простершись на траве под ивой наклоненной,

Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,

Поток, кустами осененный.

Как слит с прохладою растений фимиам!

Как сладко в тишине у брега струй плесканье!

Как тихо веянье зефира по водам

И гибкой ивы трепетанье!

Чуть слышно над ручьем колышется тростник;

Глас петела вдали уснувши будит селы;

В траве коростеля я слышу дикий крик,

В лесу стенанье филомелы…

Но что?.. Какой вдали мелькнул волшебный луч?

Восточных облаков хребты воспламенились;

Осыпан искрами во тьме журчащий ключ;

В реке дубравы отразились.

Луны ущербный лик встает из-за холмов…

О тихое небес задумчивых светило,

Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!

Как бледно брег ты озлатило!

Сижу задумавшись; в душе моей мечты;

К протекшим временам лечу воспоминаньем…

О дней моих весна, как быстро скрылась ты

С твоим блаженством и страданьем!

Где вы, мои друзья, вы, спутники мои?

Ужели никогда не зреть соединенья?

Ужель иссякнули всех радостей струи?

О вы, погибши наслажденья!

О братья! о друзья! где наш священный круг?

Где песни пламенны и музам и свободе?

Где Вакховы пиры при шуме зимних вьюг?

Где клятвы, данные природе,

Хранить с огнем души нетленность братских уз?

И где же вы, друзья?.. Иль всяк своей тропою,

Лишенный спутников, влача сомнений груз,

Разочарованный душою,

Тащиться осужден до бездны гробовой?..

Один — минутный цвет — почил, и непробудно,

И гроб безвременный любовь кропит слезой.

Другой… о небо правосудно!..

А мы… ужель дерзнем друг другу чужды быть?

Ужель красавиц взор, иль почестей исканье,

Иль суетная честь приятным в свете слыть

Загладят в сердце вспоминанье

О радостях души, о счастье юных дней,

И дружбе, и любви, и музам посвященных?

Нет, нет! пусть всяк идет вослед судьбе своей,

Но в сердце любит незабвенных…

Мне рок судил: брести неведомой стезей,

Быть другом мирных сел, любить красы природы,

Дышать под сумраком дубравной тишиной

И, взор склонив на пенны воды,

Творца, друзей, любовь и счастье воспевать.

О песни, чистый плод невинности сердечной!

Блажен, кому дано цевницей оживлять

Часы сей жизни скоротечной!

Кто, в тихий утра час, когда туманный дым

Ложится по полям и х о лмы облачает

И солнце, восходя, по рощам голубым

Спокойно блеск свой разливает,

Спешит, восторженный, оставя сельский кров,

В дубраве упредить пернатых пробужденье

И, лиру соглася с свирелью пастухов,

Поет светила возрожденье!

Так, петь есть мой удел… но долго ль?.. Как узнать?..

Ах! скоро, может быть, с Минваною унылой

Придет сюда Альпин в час вечера мечтать

Над тихой юноши могилой!

СЛАВЯНКА

Элегия

Славянка тихая, сколь ток приятен твой,

Когда, в осенний день, в твои глядятся воды

Холмы, одетые последнею красой

Полуотцветшия природы.

Спешу к твоим брегам… свод неба тих и чист;

При свете солнечном прохлада повевает;

Последний запах свой осыпавшийся лист

С осенней свежестью сливает.

Иду под рощею излучистой тропой;

Что шаг, то новая в глазах моих картина;

То вдруг сквозь чащу древ мелькает предо мной,

Как в дыме, светлая долина;

То вдруг исчезло все… окрест сгустился лес;

Все дико вкруг меня, и сумрак и молчанье;

Лишь изредка, струей сквозь темный свод древес

Прокравшись, дн е вное сиянье

Верхи поблеклые и корни золотит;

Лишь, сорван ветерка минутным дуновеньем,

На сумраке листок трепещущий блестит,

Смущая тишину паденьем…

И вдруг пустынный храм в дичи передо мной;

Заглохшая тропа; кругом кусты седые;

Между багряных лип чернеет дуб густой

И дремлют ели гробовые.

Воспоминанье здесь унылое живет;

Здесь, к урне преклонясь задумчивой главою,

Оно беседует о том, чего уж нет,

С неизменяющей Мечтою.

Все к размышленью здесь влечет невольно нас;

Все в душу томное уныние вселяет;

Как будто здесь она из гроба важный глас

Давно минувшего внимает.

Сей храм, сей темный свод, сей тихий мавзолей,

Сей факел гаснущий и долу обращенный,

Все здесь свидетель нам, сколь блага наших дней,

Сколь все величия мгновенны.

И нечувствительно с превратности мечтой

Дружится здесь мечта бессмертия и славы:

Сей витязь, на руку склонившийся главой;

Сей громоносец двоеглавый,

Под шуйцей твердою седящий на щите;

Сия печальная семья кругом царицы;

Сии небесные друзья на высоте,

Младые спутники денницы…

О! сколь они, в виду сей урны гробовой,

Для унывающей души красноречивы:

Тоскуя ль полетит она за край земной —

Там все утраченные живы;

К земле ль наклонит взор — великий ряд чудес;

Борьба за честь; народ, покрытый блеском славным;

И мир, воскреснувший по манию небес,

Спокойный под щитом державным.

Но вкруг меня опять светлеет частый лес;

Опять река вдали мелькает средь долины,

То в свете, то в тени, то в ней лазурь небес,

То обращенных древ вершины.

И вдруг открытая равнина предо мной;

Там мыза, блеском дня под рощей озаренна;

Спокойное село над ясною рекой,

Гумно и нива обнаженна.

Все здесь оживлено: с овинов дым седой,

Клубяся, по браздам ложится и редеет,

И нива под его прозрачной пеленой

То померкает, то светлеет.

Там слышен на току согласный стук цепов;

Там песня пастуха и шум от стад бегущих;

Там медленно, скрыпя, тащится ряд возов,

Тяжелый груз снопов везущих.

Но солнце катится беззнойное с небес;

Окрест него закат спокойно пламенеет;

Завесой огненной подернут дальний лес;

Восток безоблачный синеет.

Спускаюсь в дол к реке: брег темен надо мной,

И на воды легли дерев кудрявых тени;

Противный брег горит, осыпанный зарей;

В волнах блестят прибрежны сени;

То отраженный в них сияет мавзолей;

То холм муравчатый, увенчанный древами;

То ива дряхлая, до свившихся корней

Склонившись гибкими ветвями,

Сенистую главу купает в их струях;

Здесь храм между берез и яворов мелькает;

Там лебедь, притаясь у берега в кустах,

Недвижим в сумраке сияет.

Вдруг гладким озером является река;

Сколь здесь ее брегов пленительна картина;

В лазоревый кристалл слиясь вкруг челнока,

Яснеет вод ее равнина.

Но гаснет день… в тени склонился лес к водам;

Древа облечены вечерней темнотою;

Лишь простирается по тихим их верхам

Заря багряной полосою;

Лишь ярко заревом восточный брег облит,

И пышный дом царей на скате озлащенном,

Как исполин, глядясь в зерцало вод, блестит

В величии уединенном.

Но вечер на него покров накинул свой,

И рощи и брега, смешавшись, побледнели;

Последни облака, блиставшие зарей,

С небес, потухнув, улетели.

И воцарилася повсюду тишина;

Все спит… лишь изредка в далекой тьме промчится

Невнятный глас… или колыхнется волна…

Иль сонный лист зашевелится.

Я на брегу один… окрестность вся молчит…

Как привидение, в тумане предо мною

Семья младых берез недвижимо стоит

Над усыпленною водою.

Вхожу с волнением под их священный кров;

Мой слух в сей тишине приветный голос слышит;

Как бы эфирное там веет меж листов,

Как бы невидимое дышит;

Как бы сокрытая под юных древ корой,

С сей очарованной мешаясь тишиною,

Душа незримая подъемлет голос свой

С моей беседовать душою.

И некто урне сей безмолвный приседит;

И, мнится, на меня вперил он темны очи;

Без образа лицо, и зрак туманный слит

С туманным мраком полуночи.

Смотрю… и, мнится, все, что было жертвой лет,

Опять в видении прекрасном воскресает;

И все, что жизнь сулит, и все, чего в ней нет,

С надеждой к сердцу прилетает.

Но где он?.. Скрылось все… лишь только в тишине

Как бы знакомое мне слышится призванье,

Как будто Гений путь указывает мне

На неизвестное свиданье.

О! кто ты, тайный вождь? душа тебе вослед!

Скажи: бессмертный ли пределов сих хранитель

Иль гость минутный их? Скажи: земной ли свет

Иль небеса твоя обитель?..

И ангел от земли в сиянье предо мной

Взлетает; на лице величие смиренья;

Взор к небу устремлен; над юною главой

Горит звезда преображенья.

Помедли улетать, прекрасный сын небес;

Младая Жизнь в слезах простерта пред тобою…

Но где я?.. Все вокруг молчит… призр а к исчез,

И небеса покрыты мглою.

Одна лишь смутная мечта в душе моей:

Как будто мир земной в ничто преобратился;

Как будто та страна знакомей стала ей,

Куда сей чистый ангел скрылся.

НА КОНЧИНУ ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА КОРОЛЕВЫ ВИРТЕМБЕРГСКОЙ

Элегия

Ты улетел, небесный посетитель;

Ты погостил недолго на земли;

Мечталось нам, что здесь твоя обитель;

Навек своим тебя мы нарекли…

Пришла Судьба, свирепый истребитель,

И вдруг следов твоих уж не нашли:

Прекрасное погибло в пышном цвете…

Таков удел прекрасного на свете!

Губителем, неслышным и незримым,

На всех путях Беда нас сторожит;

Приюта нет главам, равно грозимым;

Где не была, там будет и сразит.

Вотще дерзать в борьбу с необходимым:

Житейского никто не победит;

Гнетомы все единой грозной Силой;

Нам всем сказать о здешнем счастье: было !

Но в свой черед с деревьев обветшалых

Осенний лист, отвянувши, падет;

Слагая жизнь старик с рамен усталых

Ее, как долг, могиле отдает;

К страдальцу Смерть на прах надежд увялых,

Как званый друг, желанная, идет…

Природа здесь верна стезе привычной:

Без ужаса берем удел обычный.

Но если вдруг, нежданная, вбегает

Беда в семью играющих Надежд;

Но если жизнь изменою слетает

С веселых, ей лишь миг знакомых вежд

И Счастие младое умирает,

Еще не сняв и праздничных одежд…

Тогда наш дух объемлет трепетанье

И силой в грудь врывается роптанье.

О наша жизнь, где верны лишь утраты,

Где милому мгновенье лишь дано,

Где скорбь без крыл, а радости крылаты

И где навек минувшее одно…

Почто ж мы здесь мечтами так богаты,

Когда мечтам не сбыться суждено?

Внимая глас Надежды, нам поющей,

Не слышим мы шагов Беды грядущей.

Кого спешишь ты, Прелесть молодая,

В твоих дверях так радостно встречать? ^[41]

Куда бежишь, ужасного не чая,

Привыкшая с сей жизнью лишь играть?

Не радость — Весть стучится гробовая…

О! подожди сей праг переступать;

Пока ты здесь — ничто не умирало;

Переступи — и милое пропало.

Ты, знавшая житейское страданье,

Постигшая все таинства утрат,

И ты спешишь с надеждой на свиданье… ^[42]

Ах! удались от входа сих палат:

Отложено навек торжествованье;

Счастливцы там тебя не угостят:

Ты посетишь обитель уж пустую…

Смерть унесла хозяйку молодую.

Из дома в дом по улицам столицы

Страшилищем скитается Молва ^[43];

Уж прорвалась к убежищу царицы,

Уж шепчет там ужасные слова;

Трепещет все, печалью бледны лицы…

Но мертвая для матери жива;

В ее душе спокойствие незнанья;

Пред ней мечта недавнего свиданья.

О Счастие, почто же на отлете

Ты нам в лицо умильно так глядишь?

Почто в своем предательском привете,

Спеша от нас: я вечно ! говоришь;

И к милому, уж бывшему на свете,

Нас прелестью нежнейшею манишь?..

Увы! в тот час, как матерь ты пленяло,

Ты только дочь на жертву украшало.

И, нас губя с холодностью ужасной,

Еще Судьба смеяться любит нам;

Ее уж нет, сей жизни столь прекрасной…

А мать, склонясь к обманчивым листам,

В них видит дочь надеждою напрасной,

Дарует жизнь безжизненным чертам,

В них голосу умолкшему внимает,

В них воскресить умершую мечтает.

Скажи, скажи, супруг осиротелый,

Чего над ней ты так упорно ждешь ^[44]?

С ее лица приветное слетело;

В ее глазах узнанья не найдешь;

И в руку ей рукой оцепенелой

Ответного движенья не вожмешь.

На голос чад зовущих недвижима…

О! верь, отец, она невозвратима.

Запри навек ту мирную обитель,

Где спутник твой тебе минуту жил;

Твоей души свидетель и хранитель,

С кем жизни долг не столько бременил,

Советник дум, прекрасного делитель,

Слабеющих очарователь сил —

С полупути ушел он от земного,

От бытия прелестно-молодого.

И вот — сия минутная царица,

Какою смерть ее нам отдала;

Отторгнута от скипетра десница:

Развенчано величие чела:

На страшный гроб упала багряница,

И жадная судьбина пожрала

В минуту все, что было так прекрасно,

Что всех влекло, и так влекло напрасно.

Супруг, зовут! иди на расставанье!

Сорвав с чела супружеский венец,

В последнее земное провожанье

Веди сирот за матерью, вдовец;

Последнее отдайте ей лобзанье;

И там, где всем свиданиям конец,

Невнемлющей прости свое скажите

И в землю с ней все блага положите.

Прости ж, наш цвет, столь пышно восходивший,

Едва зарю успел ты перецвесть.

Ты, Жизнь, прости, красавец не доживший;

Как радости обманчивая весть,

Пропала ты, лишь сердце приманивши,

Не дав и дня надежде перечесть.

Простите вы, благие начинанья,

Вы, славных дел напрасны упованья…

Но мы… смотря, как наше счастье тленно,

Мы жизнь свою дерзнем ли презирать?

О нет, главу подставивши смиренно,

Чтоб ношу бед от промысла принять,

Себя отдав руке неоткровенной,

Не мни Творца, страдалец, вопрошать;

Слепцом иди к концу стези ужасной…

В последний час слепцу все будет ясно.

Земная жизнь небесного наследник;

Несчастье нам учитель, а не враг;

Спасительно-суровый собеседник,

Безжалостный разитель бренных благ,

Великого понятный проповедник,

Нам об руку на тайный жизни праг

Оно идет, все руша перед нами

И скорбию дружа нас с небесами.

Здесь радости — не наше обладанье;

Пролетные пленители земли

Лишь по пути заносят к нам преданье

О благах, нам обещанных вдали;

Земли жилец безвыходный — Страданье:

Ему на часть Судьбы нас обрекли;

Блаженство нам по слуху лишь знакомец;

Земная жизнь — страдания питомец.

И сколь душа велика сим страданьем!

Сколь радости при нем помрачены!

Когда, простясь свободно с упованьем,

В величии покорной тишины,

Она молчит пред грозным испытаньем,

Тогда… тогда с сей светлой вышины

Вся промысла ей видима дорога;

Она полна понятного ей Бога.

О! матери печаль непостижима,

Смиряются все мысли пред тобой!

Как милое сокровище, таима,

Как бытие, слиянная с душой,

Она с одним лишь небом разделима…

Что ей сказать дерзнет язык земной?

Что мир с своим презренным утешеньем

Перед ее великим вдохновеньем?

Когда грустишь, о матерь, одинока,

Скажи, тебе не слышится ли глас,

Призывное несущий издалека,

Из той страны, куда все манит нас,

Где милое скрывается до срока,

Где возвратим отнятое на час?

Не сходит ли к душе благовеститель,

Земных утрат и неба изъяснитель?

И в горнее унынием влекома,

Не верою ль душа твоя полна?

Не мнится ль ей, что отческого дома

Лишь только вход земная сторона?

Что милая небесная знакома

И ждущею семьей населена?

Все тайное не зрится ль откровенным,

А бытие великим и священным?

Внемли ж: когда молчит во храме пенье

И вышних сил мы чувствуем нисход;

Когда в алтарь на жертвосовершенье

Сосуд Любви сияющий грядет;

И на тебя с детьми благословенье

Торжественно мольба с небес зовет:

В час таинства, когда союзом тесным

Соединен житейский мир с небесным, —

Уже в сей час не будет, как бывало,

Отшедшая твоя наречена;

Об ней навек земное замолчало;

Небесному она передана;

Задернулось за нею покрывало…

В божественном святилище она,

Незрима нам, но видя нас оттоле,

Безмолвствует при жертвенном престоле.

Святый символ надежд и утешенья!

Мы все стоим у т а инственных врат:

Опущена завеса провиденья;

Но проникать ее дерзает взгляд;

За нею скрыт предел соединенья;

Из-за нее, мы слышим, говорят:

«Мужайтеся: душою не скорбите!

С надеждою и с верой приступите!»

СЕЛЬСКОЕ КЛАДБИЩЕ

(Второй перевод из Грея)

Колокол поздний кончину отшедшего дня возвещает;

С тихим блеяньем бредет через поле усталое стадо;

Медленным шагом домой возвращается пахарь, уснувший

Мир уступая молчанью и мне. Уж бледнеет окрестность,

Мало-помалу теряясь во мраке, и воздух наполнен

Весь тишиною торжественной: изредка только промчится

Жук с усыпительно-тяжким жужжаньем да рог отдаленный,

Сон наводя на стада, порою невнятно раздастся;

Только с вершины той пышно плющем украшенной башни

Жалобным криком сова пред тихой луной обвиняет

Тех, кто, случайно зашедши к ее гробовому жилищу,

Мир нарушают ее безмолвного древнего царства.

Здесь под навесом нагнувшихся вязов, под свежею тенью

Ив, где зеленым дерном могильные холмы покрыты,

Каждый навек затворяся в свою одинокую келью,

Спят непробудно смиренные предки села. Ни веселый

Голос прохладно-душистого утра, ни ласточки ранней

С кровли соломенной трель, ни труба петуха, ни отзывный

Рог, ничто не подымет их боле с их бедной постели.

Яркий огонь очага уж для них не зажжется: не будет

Их вечеров услаждать хлопотливость хозяйки; не будут

Дети тайком к дверям подбегать, чтоб подслушать, нейдут ли

С поля отцы, и к ним на колена тянуться, чтоб первый

Прежде других схватить поцелуй. Как часто серпам их

Нива богатство свое отдавала; как часто их острый

Плуг побеждал упорную глыбу; как весело в поле

К трудной работе они выходили; как звучно топор их

В лесе густом раздавался, рубя вековые деревья!

Пусть издевается гордость над их полезною жизнью,

Низкий удел и семейственный мир поселян презирая;

Пусть величие с хладной насмешкой читает простую

Летопись бедного; знатность породы, могущества пышность,

Все, чем блестит красота, чем богатство пленяет, все будет

Жертвой последнего часа: ко гробу ведет нас и слава.

Кто обвинит их за то, что над прахом смиренным их память

Пышных гробниц не воздвигла; что в храмах, по сводам высоким,

В блеске торжественном свеч, в благовонном дыму фимиама,

Им похвала не гремит, повторенная звучным органом?

Надпись на урне иль дышащий в мраморе лик не воротят

В прежнюю область ее отлетевшую жизнь, и хвалебный

Голос не тронет безмолвного праха, и в хладно-немое

Ухо смерти не вкр а дется сладкий ласкательства лепет.

Может быть, здесь, в могиле, ничем не заметной, истлело

Сердце, огнем небесным некогда полное; стала

Прахом рука, рожденная скипетр носить иль восторга

Пламень в живые струны вливать. Но наука пред ними

Свитков своих, богатых добычей веков, не раскрыла,

Холод нужды умертвил благородный их пламень, и сила

Гением полной души их бесплодно погибла навеки.

О! как много чистых, прекрасных жемчужин сокрыто

В темных, неведомых нам глубинах океана! Как часто

Цвет родится на то, чтоб цвести незаметно и сладкий

Запах терять в беспредельной пустыне! Быть может,

Здесь погребен какой-нибудь Гампден незнаемый, грозный

Мелким тиранам села, иль Мильтон немой и неславный,

Или Кромвель, неповинный в крови сограждан. Всемогущим

Словом сенат покорять, бороться с судьбою, обилье

Щедрою сыпать рукой на цветущую область и в громких

Плесках отечества жизнь свою слышать — то рок запретил им;

Но, ограничив в добре их, равно и во зле ограничил:

Не дал им воли стремиться к престолу стезею убийства,

Иль затворять милосердия двери пред страждущим братом,

Или, коварствуя, правду таить, иль стыда на ланитах

Чистую краску терять, иль срамить вдохновенье святое,

Гласом поэзии славя могучий разврат и фортуну.

Чуждые смут и волнений безумной толпы, из-за тесной

Грани желаньям своим выходить запрещая, вдоль свежей,

Сладко-бесшумной долины жизни они тихомолком

Шли по тропинке своей, и здесь их приют безмятежен.

Кажется, слышишь, как дышит кругом их спокойствие неба,

Все тревоги земные смиряя, и, мнится, какой-то

Сердце объемлющий голос, из тихих могил подымаясь,

Здесь разливает предчувствие вечного мира. Чтоб праха

Мертвых никто не обидел, надгробные камни с простою

Надписью, с грубой резьбою прохожего молят почтить их

Вздохом минутным; на камнях рука неграмотной музы

Их имена и лета написала, кругом начертавши,

Вместо надгробий, слова из святого писанья, чтоб скромный

Сельский мудрец по ним умирать научался. И кто же,

Кто в добычу немому забвению эту земную,

Милую, смутную жизнь предавал и с цветущим пределом

Радостно-светлого дня расставался, назад не бросая

Долгого, томного, грустного взгляда? Душа, удаляясь,

Хочет на нежной груди отдохнуть, и очи, темнея,

Ищут прощальной слезы; из могилы нам слышен знакомый

Голос, и в нашем прахе живет бывалое пламя.

Ты же, заботливый друг погребенных без славы, простую

Повесть об них рассказавший, быть может кто-нибудь, сердцем

Близкий тебе, одинокой мечтою сюда приведенный,

Знать пожелает о том, что случилось с тобой, и, быть может,

Вот что расскажет ему о тебе старожил поседелый:

«Часто видали его мы, как он на рассвете поспешным

Шагом, росу отряхая с травы, всходил на пригорок

Встретить солнце; там, на мшистом, изгибистом корне

Старого вяза, к земле приклонившего ветви, лежал он

В полдень и слушал, как ближний ручей журчит, извиваясь;

Вечером часто, окончив дневную работу, случалось

Нам видать, как у входа в долину стоял он, за солнцем

Следуя взором и слушая зяблицы позднюю песню;

Также не раз мы видали, как шел он вдоль леса с какой-то

Грустной улыбкой и что-то шептал про себя, наклонивши

Голову, бледный лицом, как будто оставленный целым

Светом и мучимый тяжкою думой или безнадежным

Горем любви. Но однажды поутру его я не встретил,

Как бывало, на х о лме, и в полдень его не нашел я

Подле ручья, ни после, в долине; прошло и другое

Утро и третье; но он не встречался нигде, ни на хо́лме

Рано, ни в полдень подле ручья, ни в долине

Вечером. Вот мы однажды поутру печальное пенье

Слышим: его на кладб и ще несли. Подойди; здесь на камне,

Если умеешь, прочтешь, что о нем тогда написали:

Юноша здесь погребен, неведомый счастью и славе;

Но при рожденье он был небесною музой присвоен,

И меланхолия знаки свои на него положила.

Был он душой откровенен и добр, его наградило

Небо: несчастным давал, что имел он, — слезу; и в награду

Он получил от неба самое лучшее — друга.

Путник, не трогай покоя могилы: здесь все, что в нем было

Некогда доброго, все его слабости робкой надеждой

Преданы в лоно благого отца, правосудного бога».

ПЕСНЯ («Когда я был любим, в восторгах, в наслажденье…»)

Когда я был любим, в восторгах, в наслажденье,

Как сон пленительный, вся жизнь моя текла.

Но я тобой забыт, — где счастья привиденье?

Ах! счастием моим любовь твоя была!

Когда я был любим, тобою вдохновенный,

Я пел, моя душа хвалой твоей жила.

Но я тобой забыт, погиб мой дар мгновенный:

Ах! гением моим любовь твоя была!

Когда я был любим, дары благодеянья

В обитель нищеты рука моя несла.

Но я тобой забыт, нет в сердце состраданья!

Ах! благостью моей любовь твоя была!

ТОСКА ПО МИЛОМ

Песня

Дубрава шумит;

Сбираются тучи;

На берег зыбучий

Склонившись, сидит

В слезах, пригорюнясь, девица-краса;

И полночь и буря мрачат небеса;

И черные волны, вздымаясь, бушуют;

И тяжкие вздохи грудь белу волнуют.

«Душа отцвела;

Природа уныла;

Любовь изменила,

Любовь унесла

Надежду, надежду — мой сладкий удел.

Куда ты, мой ангел, куда улетел?

Ах, полно! я счастьем мирским насладилась:

Жила, и любила… и друга лишилась.

Теките струей

Вы, слезы горючи;

Дубравы дремучи,

Тоскуйте со мной.

Уж боле не встретить мне радостных дней;

Простилась, простилась я с жизнью моей:

Мой друг не воскреснет; что было, не будет…

И бывшего сердце вовек не забудет.

Ах! скоро ль пройдут

Унылые годы?

С весною — природы

Красы расцветут…

Но сладкое счастье не дважды цветет.

Пускай же драгое в слезах оживет;

Любовь, ты погибла; ты, радость, умчалась;

Одна о минувшем тоска мне осталась».

Песня («Мой друг, хранитель-ангел мой…»)

Мой друг, хранитель-ангел мой,

О ты, с которой нет сравненья,

Люблю тебя, дышу тобой;

Но где для страсти выраженья?

Во всех природы красотах

Твой образ милый я встречаю;

Прелестных вижу — в их чертах

Одну тебя воображаю.

Беру перо — им начертать

Могу лишь имя незабвенной;

Одну тебя лишь прославлять

Могу на лире восхищенной:

С тобой, один, вблизи, вдали,

Тебя любить — одна мне радость;

Ты мне все блага на земли;

Ты сердцу жизнь, ты жизни сладость.

В пустыне, в шуме в городском

Одной тебе внимать мечтаю;

Твой образ — забываясь сном,

С последней мыслию сливаю;

Приятный звук твоих речей

Со мной во сне не расстается;

Проснусь — и ты в душе моей

Скорей, чем день очам коснется.

Ах! мне ль разлуку знать с тобой?

Ты всюду спутник мой незримый;

Молчишь — мне взор понятен твой,

Для всех других неизъяснимый;

Я в сердце твой приемлю глас;

Я пью любовь в твоем дыханье…

Восторги, кто постигнет вас,

Тебя, души очарованье?

Тобой и для одной тебя

Живу и жизнью наслаждаюсь;

Тобою чувствую себя;

В тебе природе удивляюсь.

И с чем мне жребий мой сравнить?

Чего желать в толь сладкой доле?

Любовь мне жизнь — ах! я любить

Еще стократ желал бы боле.

МАЛЬВИНА

Песня

С тех пор, как ты пленён другою,

Мальвина вянет в цвете лет;

Мне свет прелестен был тобою;

Теперь — прости, прелестный свет!

Ах! не отринь любви моленья:

Приди… не сердце мне отдать,

Но взор потухший мой принять

В минуту смертного томленья.

Спеши, спеши! близка кончина;

Смотри, как в час последний свой

Твоя терзается Мальвина

Стыдом, любовью и тоской;

Не смерти страшной содроганье,

Не тусклый, безответный взгляд

Тебе, о милый, возвестят,

Что жизни кончилось страданье.

Ах, нет!.. когда ж Мальвины муку

Не услаждает твой приход;

Когда хладеющую руку

Она тебе не подаёт;

Когда забыт мой друг единый,

Мой взор престал его искать,

Душа престала обожать:

Тогда — тогда уж нет Мальвины!

ПЕСНЯ («Роза, весенний цвет…»)

«Роза, весенний цвет,

Скройся под тень

Рощи развесистой!

Бойся лучей

Солнца палящего,

Нежный цветок!»

Так мотылёк златой

Розе шептал.

Розе невнятен был

Скромный совет!

Роза пленяется

Блеском одним!

«Солнце блестящее

Любит меня;

Мне ли, красавице,

Тени искать!»

Гордость безумная!

Бедный цветок!

Солнце рассыпало

Гибельный луч:

Роза поникнула

Пышной главой,

Листья поблекнули,

Запах исчез.

Девица красная,

Нежный цветок!

Розы надменныя

Помни пример.

Маткиной-душкою

Скромно цвети,

С мирной невинностью

Цветом души.

Данный судьбиною

Скромный удел,

Девица красная,

Счастье твоё!

В роще скрывайся,

Ясный ручей,

Бури не ведая,

Мирно журчит!

К НИНЕ

Романс

О Нина, о мой друг! ужель без сожаленья

Покинешь для меня и свет и пышный град?

И в бедном шалаше, обители смиренья,

На сельский променяв блестящий свой наряд,

Не украшенная ни златом, ни парчою,

Сияя для пустынь невидимой красою,

Не вспомнишь прежних лет, как в городе цвела

И несравненною в кругу прелестницей слыла?

Ужель, направя путь в далекую долину,

Назад не обратишь очей своих с тоской?

Готова ль пренести убожества судьбину,

Зимы жестокий хлад, палящий лета зной?

О, ты, рожденная быть прелестью природы!

Ужель, затворница, в весенни жизни годы

Не вспомнишь сладких дней, как в городе цвела

И несравненною в кругу прелестницей слыла?

Ах! будешь ли в бедах мне верная подруга?

Опасности со мной дерзнешь ли разделить?

И, в горький жизни час, прискорбного супруга

Усмешкою любви придешь ли оживить?

Ужель, во глубине души тая страданья,

О Нина! в страшную минуту испытанья,

Не вспомнишь прежних лет, как в городе цвела

И несравненною в кругу прелестницей слыла?

В последнее любви и радостей мгновенье,

Когда мой Нину взор уже не различит,

Утешит ли меня твое благословленье

И смертную мою постелю усладит?

Придешь ли украшать мой тихий гроб цветами?

Ужель, простертая на прах мой со слезами,

Не вспомнишь прежних лет, как в городе цвела

И несравненною в кругу прелестницей слыла?

ПЛАЧ ЛЮДМИЛЫ

Ангел был он красотою!

Маем кроткий взор блистал!

Все великою душою

Несравненный превышал!

Поцелуи — сладость рая,

Слитых пламеней струя,

Горних арф игра святая!

Небеса вкушала я!

Взором взор, душа душою

Распалялись — все цвело!

Мир сиял для нас весною,

Все нам радость в дар несло!

Непостижное слиянье

Восхищенья и тоски,

Нежных ласк очарованье,

Огнь сжимающей руки!

Сердца сладостные муки —

Все прости… его уж нет!

Ах! прерви ж печаль разлуки,

Смерть, души последний свет!

ПЕСНЯ («Счастлив тот, кому забавы…»)

Счастлив тот, кому забавы,

Игры, майские цветы,

Соловей в тени дубравы

И весенних лет мечты

В наслажденье — как и прежде;

Кто на радость лишь глядит,

Кто, вверяяся надежде,

Птичкой вслед за ней летит.

Так виляет по цветочкам

Златокрылый мотылек;

Лишь к цветку — прильнул к листочкам,

Полетел — забыл цветок;

Сорвана его лилея —

Он летит на анемон;

Что его — то и милее,

Грусть забвеньем лечит он.

Беден тот, кому забавы,

Игры, майские цветы,

Соловей в тени дубравы

И весенних лет мечты

Не в веселье — так, как прежде;

Кто улыбку позабыл;

Кто, сказав: прости! надежде,

Взор ко гробу устремил.

Для души моей плененной

Здесь один и был цветок,

Ароматный, несравненный;

Я сорвать!.. но что же рок?

«Не тебе им насладиться;

Не твоим ему доцвесть!»

Ах, жестокий! чем же льститься?

Где полобный в мире есть?

ПУТЕШЕСТВЕННИК

Песня

Дней моих еще весною

Отчий дом покинул я;

Все забыто было мною —

И семейство и друзья.

В ризе странника убогой,

С детской в сердце простотой,

Я пошел путем-дорогой —

Вера был вожатый мой.

И в надежде, в уверенье

Путь казался недалёк.

«Странник — слышалось — терпенье!

Прямо, прямо на восток.

Ты увидишь храм чудесный;

Ты в святилище войдешь;

Там в нетленности небесной

Все земное обретешь».

Утро вечером сменялось;

Вечер утру уступал;

Неизвестное скрывалось;

Я искал — не обретал.

Там встречались мне пучины;

Здесь высоких гор хребты;

Я взбирался на стремнины;

Чрез потоки стлал мосты.

Вдруг река передо мною —

Вод склоненье на восток;

Вижу зыблемый струею

Подле берега челнок.

Я в надежде, я в смятеньи;

Предаю себя волнам;

Счастье вижу в отдаленьи;

Всё, что мило — мнится — там!

Ах! в безвестном океане

Очутился мой челнок;

Даль по прежнему в тумане;

Брег невидим и далек.

И вовеки надо мною

Не сольется, как поднесь,

Небо светлое с землею…

Там не будет вечно здесь .

ПЕСНЬ АРАБА НАД МОГИЛОЮ КОНЯ

Сей друг, кого и ветр в полях не обгонял,

Он спит — на зыбкий одр песков пустынных пал.

О путник, со мною страдания дели:

Царь быстрого бега простёрт на земли;

И воздухом брани уже он не дышит;

И грозного ржанья пустыня не слышит;

В стремленьи погибель его нагнала;

Вонзённая в шею дрожала стрела;

И кровь благородна струёю бежала;

И влагу потока струя обагряла.

Сей друг, кого и ветр в полях не обгонял,

Он спит — на зыбкий одр песков пустынных пал.

Убийцу сразила моя булава:

На прах отделенна скатилась глава;

Железо вкусило напиток кровавый,

И труп истлевает в пустыне без славы…

Но спит он, со мною летавший на брань;

Трикраты воззвал я: сопутник мой, встань!

Воззвал… безответен… угаснула сила…

И бранные кости одела могила.

Сей друг, кого и ветр в полях не обгонял,

Он спит — на зыбкий одр песков пустынных пал.

С того ненавистного, страшного дня

И солнце не светит с небес для меня;

Забыл о победе и в мышцах нет силы;

Брожу одинокий, задумчив, унылый;

И меня доселе драгие края

Уже не отчизна — могила моя;

И мною дорога верблюда забвенна,

И дерево амвры, и куща священна.

Сей друг, кого и ветр в полях не обгонял,

Он спит — на зыбкий одр песков пустынных пал.

В час зноя и жажды скакал он со мной

Ко древу прохлады, к струе ключевой;

И мавра топтали могучи копыта;

И грудь от противных была мне защита;

Мой верный соратник в бою и трудах,

Он, бодрый, при первых денницы лучах,

Стрелою, покорный велению длани,

Летал на свиданья любови и брани.

О друг! кого и ветр в полях не обгонял,

Он спит — на зыбкий одр песков пустынных пал.

Ты видел и Зару — блаженны часы! —

Сокровище сердца и чудо красы;

Уста вероломны тебя величали,

И нежные длани хребет твой ласкали;

Ах! Зара как серна стыдлива была;

Как юная пальма долины цвела;

Но Зара пришельца пленилась красою

И скрылась… ты, спутник, остался со мною.

Сей друг, кого и ветр в полях не обгонял,

Он спит — на зыбкий одр песков пустынных пал.

О спутник! тоскует твой друг над тобой;

Но скоро, покрыты могилой одной,

Мы вкупе воздремлем в жилище отрады;

Над нами повеет дыханье прохлады;

И скоро, при гласе великого дня,

Из пыльного гроба исторгнув меня,

Величествен, гордый, с бессмертной красою,

Ты пламенной солнца помчишься стезёю.

ПЕСНЯ («О милый друг! теперь с тобою радость…»)

О милый друг! теперь с тобою радость!

А я один — и мой печален путь;

Живи, вкушай невинной жизни сладость;

В душе не изменись; достойна счастья будь…

Но не отринь в толпе пленяемых тобою,

Ты друга прежнего, увядшего душою;

Веселья их дели — ему отрадой будь;

Его, мой друг, не позабудь.

О милый друг, нам рок велел разлуку:

Дни, месяцы и годы пролетят,

Вотще к тебе простру от сердца руку —

Ни голос твой, ни взор меня не усладят.

Но и вдали моя душа с твоей согласна;

Любовь ни времени, ни месту не подвластна;

Всегда, везде ты мой хранитель-ангел будь,

Меня, мой друг, не позабудь.

О милый друг, пусть будет прах холодный

То сердце, где любовь к тебе жила:

Есть лучший мир; там мы любить свободны;

Туда моя душа уж всё перенесла;

Туда всечасное влечёт меня желанье;

Там свидимся опять; там наше воздаянье;

Сей верой сладкою полна в разлуке будь —

Меня, мой друг, не позабудь.

ЖЕЛАНИЕ

Романс

Озарися, дол туманный:

Расступися, мрак густой;

Где найду исход желанный?

Где воскресну я душой?

Испещрённые цветами,

Красны холмы вижу там…

Ах! зачем я не с крылами?

Полетел бы я к холмам.

Там поют согласны лиры;

Там обитель тишины;

Мчат ко мне оттоль зефиры

Благовония весны;

Там блестят плоды златые

На сенистых деревах;

Там не слышны вихри злые

На пригорках, на лугах.

О предел очарованья!

Как прелестна там весна!

Как от юных роз дыханья

Там душа оживлена!

Полечу туда… напрасно!

Нет путей к сим берегам;

Предо мной поток ужасной

Грозно мчится по скалам.

Лодку вижу… где ж вожатый?

Едем!.. будь, что суждено…

Паруса её крылаты

И весло оживлено.

Верь тому, что сердце скажет;

Нет залогов от небес;

Нам лишь чудо путь укажет

В сей волшебный край чудес.

ЦВЕТОК

Романс

Минутная краса полей,

Цветок увядший, одинокий,

Лишен ты прелести своей

Рукою осени жестокой.

Увы! нам тот же дан удел,

И тот же рок нас угнетает:

С тебя листочек облетел —

От нас веселье отлетает.

Отъемлет каждый день у нас

Или мечту, иль насложденье,

И каждый разрушает час

Драгое сердцу наслажденье.

Смотри… очарованья нет;

Звезда надежды угасает…

Увы! кто скажет: жизнь иль цвет

Быстрее в мире исчезает?

ЖАЛОБА

Романс

Над прохладными водами

Сидя, рвал Услад венок;

И шумящими волнами

Уносил цветы поток.

«Так бегут лета младые

Невозвратною струей;

Так все радости земные

Цвет увядший полевой.

Ах! безмерною тоскою

Умерщвлён мой милый цвет.

Все воскреснуло с весною;

Обновился божий свет;

Я смотрю — и холм веселой

И поля омрачены;

Для души осиротелой

Нет цветущия весны.

Что в природе озаренной

Красотою майских дней?

Есть одна во всей вселенной —

К ней душа, и мысль об ней ;

К ней стремлю, забывись, руки —

Милый призрак прочь летит.

Кто ж мои услышит муки,

Жажду сердца утолит?»

ПЕВЕЦ

В тени дерев, над чистыми водами

Дерновый холм вы видите ль, друзья?

Чуть слышно там плескает в брег струя;

Чуть ветерок там дышит меж листами;

На ветвях лира и венец…

Увы! друзья, сей холм — могила;

Здесь прах певца земля сокрыла;

Бедный певец!

Он сердцем прост, он нежен был душою

Но в мире он минутный странник был;

Едва расцвел — и жизнь уж разлюбил

И ждал конца с волненьем и тоскою;

И рано встретил он конец,

Заснул желанным сном могилы…

Твой век был миг, но миг унылый,

Бедный певец!

Он дружбу пел, дав другу нежну руку, —

Но верный друг во цвете лет угас;

Он пел любовь — но был печален глас;

Увы! он знал любви одну лишь муку;

Теперь всему, всему конец;

Твоя душа покой вкусила;

Ты спишь; тиха твоя могила,

Бедный певец!

Здесь, у ручья, вечернею порою

Прощальну песнь он заунывно пел:

«О красный мир, где я вотще расцвел;

Прости навек; с обманутой душою

Я счастья ждал — мечтам конец;

Погибло все, умолкни, лира;

Скорей, скорей в обитель мира,

Бедный певец!

Что жизнь, когда в ней нет очарованья?

Блаженство знать, к нему лететь душой,

Но пропасть зреть меж ним и меж собой;

Желать всяк час и трепетать желанья…

О пристань горестных сердец,

Могила, верный путь к покою,

Когда же будет взят тобою

Бедный певец?»

И нет певца… его не слышно лиры…

Его следы исчезли в сих местах;

И скорбно все в долине, на холмах;

И все молчит… лишь тихие зефиры,

Колебля вянущий венец,

Порою веют над могилой,

И лира вторит им уныло:

Бедный певец!

ПЛОВЕЦ

Вихрем бедствия гонимый,

Без кормила и весла,

В океан неисходимый

Буря челн мой занесла.

В тучах звездочка светилась;

Не скрывался! я взывал;

Непреклонная сокрылась;

Якорь был — и тот пропал.

Все оделось черной мглою;

Вколыхалися валы;

Бездны в мраке предо мною;

Вкруг ужасные скалы.

«Нет надежды на спасенье!»

Я роптал, уныв душою…

О безумец! Провиденье

Было тайный кормщик твой.

Невидимою рукою,

Сквозь режущие валы,

Сквозь одеты бездны мглою

И грозящие скалы,

Мощный вел меня хранитель.

Вдруг — все тихо! мрак исчез;

Вижу райскую обитель…

В ней трех ангелов небес…

О спаситель — провиденье!

Скорбный ропот мой утих;

На коленах, в восхищенье,

Я смотрю на образ их.

О! кто прелесть их опишет?

Кто их силу над душой?

Все окрест их небом дышит

И невинностью святой.

Неиспытанная радость —

Ими жить, для них дышать;

Их речей, их взоров сладость

В душу, в сердце принимать.

О судьба! одно желанье:

Дай все блага им вкусить;

Пусть им радость — мне страданье;

Но… не дай их пережить.

ЭЛИЗИУМ

Песня

Роща, где, податель мира,

Добрый Гений смерти спит,

Где румяный блеск эфира

С тенью зыбких сеней слит,

Где источника журчанье,

Как далекий отзыв лир,

Где печаль, забыв роптанье,

Обретает сладкий мир:

С тайным трепетом, смятенна,

В упоении богов,

Для бессмертья возрожденна,

Сбросив пепельный покров,

Входит в сумрак твой Психея;

Неприкованна к земле,

Юной жизнью пламенея,

Развила она криле.

Полетела в тихом свете,

С обновленною красой,

В дол туманный, к тайной Лете;

Мнилось, легкою рукой

Гений влек ее незримый;

Видит мирные луга;

Видит Летою кропимы

Очарованны брега.

В ней надежда, ожиданье;

Наклонилася к водам,

Усмиряющим страданье…

Лик простерся по струям;

Так безоблачен играет

В море месяц молодой:

Так в источнике сверкает

Факел Геспера златой.

Лишь фиал воды забвенья

Поднесла к устам она —

Дней минувших привиденья

Скрылись лёгкой тенью сна.

Заблистала, полетела

К очарованным холмам,

Где журчат, как Филомела,

Светлы воды по цветам.

Все в торжественном молчанье.

Притаились ветерки;

Лавров стихло трепетанье;

Спят на розах мотыльки.

Так молчало всё творенье —

Море, воздух, берег дик —

Зря пенистых вод рожденье

Анадоимены лик.

Всюду яркий блеск Авроры.

Никогда такой красой

Не сияли рощи, горы,

Обновленные весной.

Мирты с зыбкими листами

Тонут в пупурных лучах;

Розы светлыми звездами

Отразилися в водах.

Так волшебный луч Селены

В лес Карийский проникал,

Где, ловитвой утомленный,

Сладко друг Дианы спал;

Как струи ленивой ропот,

Как воздушной арфы звон,

Разливался в лесе шопот:

Пробудись, Эндимион!

МЕЧТЫ

Песня

Зачем так рано изменила?

С мечтами, радостью, тоской,

Куда полет свой устремила?

Неумолимая, постой!

О дней моих весна златая,

Постой… тебе возврата нет…

Летит, молитве не внимая;

И всё за ней помчалось вслед.

О! где ты, луч, путеводитель

Веселых юношеских дней?

Где ты, надежда, обольститель

Неопытной души моей?

Уж нет ее, сей веры милой

К твореньям пламенной мечты…

Добыча истине унылой

Призр а ков прежних красоты.

Как древле рук своих созданье

Боготворил Пигмалион

И мрамор внял любви стенанье,

И мертвый был одушевлен —

Так пламенно объята мною

Природа хладная была;

И, полная моей душою,

Она подвиглась, ожила.

И, юноши деля желанье,

Немая обрела язык:

Мне отвечала на лобзанье,

И сердца глас в нее проник.

Тогда и древо жизнь прияло,

И чувство ощутил ручей,

И мертвое отз ы вом стало

Пылающей души моей.

И неестественным стремленьем

Весь мир в мою теснился грудь;

Картиной, звуком, выраженьем

Во всё я жизнь хотел вдохнуть.

И в нежном семени сокрытой

Сколь пышным мне казался свет…

Но ах! сколь мало в нем развито!

И малое — сколь бедный цвет.

Как бодро, следом за мечтою

Волшебным очарован сном,

Забот не связанный уздою,

Я жизни полетел путем.

Желанье было — исполненье;

Успех отвагу пламенил:

Ни высота, ни отдаленье

Не ужасали смелых крыл.

И быстро жизни колесница

Стезею младости текла;

Ее воздушная станица

Веселых призраков влекла:

Любовь с прелестными дарами,

С алмазным Счастие ключом,

И Слава с звездными венцами,

И с ярким Истина лучом.

Но ах!.. еще с полудороги,

Наскучив резвою игрой,

Вожди отстали быстроноги…

За роем вслед умчался рой.

Украдкой Счастие сокрылось;

Изменой Знание ушло;

Сомненья тучей обложилось

Священной Истины чело.

Я зрел, как дерзкою рукою

Презренный славу похищал;

И быстро с быстрою весною

Прелестный цвет Любви увял.

И всё пустынно, тихо стало

Окрест меня и предо мной!

Едва Надежды лишь сияло

Светило над моей тропой.

Но кто ж из сей толпы крылатой

Один с любовью мне вослед,

Мой до могилы провожатой,

В душевном мраке милый свет,

Ты, Дружба , сердца исцелитель,

Мой добрый гений с юных лет.

И ты, товарищ мой любимый,

Души хранитель, как она,

Друг верный, Труд неутомимый,

Кому святая власть дана:

Всегда творить, не разрушая,

Мирить печального с судьбой

И, силу в сердце водворяя,

Беречь в нем ясность и покой.

УЗНИК К МОТЫЛЬКУ, ВЛЕТЕВШЕМУ В ЕГО ТЕМНИЦУ

Откуда ты, эфира житель?

Скажи, нежданный гость небес,

Какой зефир тебя занес

В мою печальную обитель?

Увы! денницы милый свет

До сводов сих не достигает;

В сей бездне ужас обитает;

Веселья здесь и следу нет.

Сколь сладостно твое явленье!

Знать, милый гость мой, с высоты

Страдальца вздох услышал ты —

Тебя примчало сожаленье;

Увы! убитая тоской

Душа весь мир в тебе узрела,

Надежда ясная влетела

В темницу к узнику с тобой.

Скажи ж, любимый друг природы,

Все те же ль неба красоты?

По-прежнему ль в лугах цветы?

Душисты ль рощи? ясны ль воды?

По-прежнему ль в тиши ночной

Поет дубравная певица?

Увы! скажи мне, где денница?

Скажи, что сделалось с весной?

Дай весть услышать о свободе;

Слыхал ли песнь ее в горах?

Ее видал ли на лугах

В одушевленном хороводе?

Ах! зрел ли милую страну,

Где я был счастлив в прежни годы?

Все та же ль там краса природы?

Все так ли там, как в старину?

Весна сих сводов не видала:

Ты не найдешь на них цветка;

На них затворников рука

Страданий повесть начертала;

Не долетает к сим стенам

Зефира легкое дыханье:

Ты внемлешь здесь одно стенанье,

Ты здесь порхаешь по цепям.

Лети ж, лети к свободе в поле;

Оставь сей бездны глубину;

Спеши прожить твою весну —

Другой весны не будет боле;

Спеши, творения краса!

Тебя зовут луга шелковы:

Там прихоти — твои оковы;

Твоя темница — небеса.

Будь весел, гость мой легкокрылый,

Резвяся в поле по цветам…

Быть может, двух младенцев там

Ты встретишь с матерью унылой.

Ах! если б мог ты усладить

Их муку радости словами;

Сказать: он жив! он дышит вами!

Но… ты не можешь говорить.

Увы! хоть крыльями златыми

Моих младенцев ты прельсти;

По травке тихо полети,

Как бы хотел быть пойман ими;

Тебе помчатся вслед они,

Добычи милыя желая;

Ты их, с цветка на цвет порхая,

К моей темнице примани.

Забав их зритель равнодушный,

Пойдет за ними вслед их мать —

Ты будешь путь их услаждать

Своею резвостью воздушной.

Любовь их — мой последний щит:

Они страдальцу провиденье;

Сирот священное моленье

Тюремных стражей победит.

Падут железные затворы —

Детей, супругу, небеса,

Родимый край, холмы, леса

Опять мои увидят взоры…

Но что?.. я цепью загремел;

Сокрылся призрак-обольститель…

Вспорхнул эфирный посетитель…

Постой!.. но он уж улетел.

«Вспомни, вспомни, друг мой милый…»

Вспомни, вспомни, друг мой милый,

Как сей день приятен был!

Небо радостно светило!

Мнилось, целый мир делил

Наслаждение со мною!

Год минувший — тяжкий сон!

Смутной, горестной мечтою

Без возврата скрылся он.

Снова день сей возвратился,

Снова в сердце тишина!

Вид природы обновился —

И душа обновлена!

Что прошло — тому забвенье!

Верный друг души моей,

Нас хранило Провиденье!

Тот же с нами круг друзей!

О сопутник мой бесценный!

Мысль, что в мире ты со мной,

Неразлучный, неизменный, —

Будь хранитель в жизни мой!

В ней тобою все мне мило!

В самой скорби страха нет!

Небо нас соединило!

Мы вдвоем покинем свет!

ПЕСНЯ МАТЕРИ НАД КОЛЫБЕЛЬЮ СЫНА

Засни, дитя, спи, ангел мой!

Мне душу рвёт твоё стенанье!

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

Когда отец твой обольстил

Меня любви своей мечтою,

Как ты, пленял он красотою,

Как ты, он прост, невинен был!

Вверялось сердце без защиты,

Но он неверен; мы забыты.

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвёт твоё стенанье!

Ужель страдать и над тобой!

Ах, тяжко и одно страданье!

Когда покинет лёгкий сон,

Утешь меня улыбкой милой;

Увы, такой уж сладкой силой

Повелевал душе и он.

Но сколь он знал, к моей напасти,

Что всё его покорно власти!

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвёт твоё стенанье!

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

Моё он сердце распалил,

Чтобы сразить его изменой;

Почто с своею переменой

Он и его не изменил?

Моя тоска неутолима;

Люблю, хотя и нелюбима.

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвёт твое стенанье:

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

Его краса в твоих чертах;

Открытый вид, живые взоры;

Его услышу разговоры

Я скоро на твоих устах!

Но, ах, красой очарователь,

Мой сын, не будь как он, предатель!

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвёт твоё стенанье!

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

В слезах у люльки я твоей —

А ты с улыбкой почиваешь!

О дай, творец, да не узнаешь

Печаль подобную моей!

От милых горе нестерпимо!

Да пройдёт страшный жребий мимо!

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвёт твоё стенанье!

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

Навек для нас пустыня свет,

К надежде нам пути закрыты,

Когда единственным забыты,

Нам сердца здесь родного нет,

Не нам веселие земное;

Во всей природе мы лишь двое!

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвёт твое стенанье!

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

Пойдём, мой сын, путём одним,

Две жертвы рока злополучны.

О, будем в мире неразлучны,

Сносней страдание двоим!

Я нежных лет твоих хранитель,

Ты мне на старость утешитель!

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвёт твоё стенанье!

Ужель страдать и над тобой!

Ах, тяжко и одно страданье!

РАЙ

Есть старинное преданье,

Что навеки рай земной

Загражден нам в наказанье

Непреклонною судьбой!

Что дверей его хранитель

Ангел с пламенным мечом;

Что путей в сию обитель

Никогда мы не найдем.

Нет, друзья! вы в заблужденье!

Есть на свете Божий рай!

Есть! И любит Провиденье

Сей подобный небу край!

Там не виден грозный мститель,

Ангел с пламенным мечом —

Там трех ангелов обитель,

Данных миру Божеством!

Не страшит, но привлекает

Их понятный сердцу взор!

Сколь улыбка их пылает!

Сколь их сладок разговор!

В их приюте неизвестно —

Чт о порок, что суета!

Непорочностью небесной

Их прекрасна красота!

Ты, который здесь уныло

Совершаешь путь земной,

К ним приди — их образ милой

Примирит тебя с судьбой.

Ах! друзья, кто здесь их знает,

Кто им жертвует душой,

Тот отдать не пожелает

За небесный рай — земной !

ГОЛОС С ТОГО СВЕТА

Не узнавай, куда я путь склонила,

В какой предел из мира перешла…

О друг, я всё земное совершила;

Я на земле любила и жила.

Нашла ли их? Сбылись ли ожиданья?

Без страха верь: обмана сердцу нет;

Сбылося всё: я в стороне свиданья;

И знаю здесь , сколь ваш прекрасен свет.

Друг, на земле великое не тщетно;

Будь твёрд, а здесь тебе не изменят;

О милый, здесь не будет безответно

Ничто, ничто: ни мысль, ни вздох, ни взгляд.

Не унывай: минувшее с тобою;

Незрима я, но в мире мы одном;

Будь верен мне прекрасною душою;

Сверши один начатое вдвоём .

ПЕСНЯ («Розы расцветают…»)

Розы расцветают,

Сердце, отдохни;

Скоро засияют

Благодатны дни;

Всё с зимой ненастной

Грустное пройдёт;

Сердце будет ясно;

Розою прекрасной

Счастье расцветёт.

Розы расцветают —

Сердце, уповай;

Есть, нам обещают,

Где-то лучший край.

Вечно молодая

Там весна живёт;

Там, в долине рая,

Жизнь для нас иная

Розой расцветёт.

ПЕСНЯ («К востоку, всё к востоку…»)

К востоку, всё к востоку

Стремлению земли —

К востоку, всё к востоку

Летит моя душа;

Далеко на востоке,

За синевой лесов,

За синими горами

Прекрасная живет.

И мне в разлуке с нею

Всё мнится, что она

Прекрасное преданье

Чудесной старины,

Что мне она явилась

Когда-то в древни дни,

Что мне об ней остался

Один блаженный сон.

ПЕСНЯ («Где фиалка, мой цветок…»)

Где фиалка, мой цветок?

Прошлою весною

Здесь поил ее поток

Свежею струёю?..

Нет ее; весна прошла,

И фиалка отцвела.

Розы были там в сени

Рощицы тенистой;

Оживляли дол они

Красотой душистой…

Лето быстрое прошло,

Лето розы унесло.

Где фиалку я видал,

Там поток игривой

Сердце в думу погружал

Струйкой говорливой…

Пламень лета был жесток;

Истощенный смолк поток.

Где видал я розы, там

Рощица, бывало,

В зной приют давала нам…

Что с приютом стало?

Ветр осенний бушевал,

И приютный лист опал.

Здесь нередко по утрам

Мне певец встречался,

И живым его струнам

Отзыв откликался…

Нет его; певец увял;

С ним и отзыв замолчал.

ПЕСНЯ («Птичкой певицею…»)

Птичкой певицею

Быть бы хотел;

С юной денницею

Я б прилетел

Первый к твоим дверям;

В них бы порхнул,

И к молодым грудям

Милой прильнул.

Будь я сиянием

Дневных лучей,

Слитых с пыланием

Ярких очей,

Щеки б румяные

Жарко лобзал,

В перси бы рдяные

Вкравшись, пылал.

Если б я сладостным

Был ветерком,

Веяньем радостным

Тайно кругом

Милой летал бы я;

С долов, с лугов

К ней привевал бы я

Запах цветов.

Стал бы я, стал бы я

Эхом лесов;

Всё повторял бы я

Милой: любовь …

Ах! но напрасное

Я загадал;

Тайное, страстное

Кто выражал?

Птичка, небесный цвет,

Бег ветерка,

Эха лесной привет

Издалека —

Быстры, но ясное

Нам без речей,

Тайное, страстное

Всё их быстрей.

ВОСПОМИНАНИЕ

Прошли, прошли вы, дни очарованья!

Подобных вам уж сердцу не нажить!

Ваш след в одной тоске воспоминанья!

Ах! лучше б вас совсем мне позабыть!

К вам часто мчит привычное желанье —

И слез любви нет сил остановить!

Несчастие — об вас воспоминанье!

Но более несчастье — вас забыть!

О, будь же грусть заменой упованья!

Отрада нам — о счастье слезы лить!

Мне умереть с тоски воспоминанья!

Но можно ль жить, — увы! и позабыть!

ВЕСЕННЕЕ ЧУВСТВО

Легкий, легкий ветерок,

Что так сладко, тихо веешь?

Что играешь, что светлеешь,

Очарованный поток?

Чем опять душа полна?

Что опять в ней пробудилось?

Что с тобой к ней возвратилось,

Перелетная весна?

Я смотрю на небеса…

Облака, летя, сияют

И, сияя, улетают

За далекие леса.

Иль опять от вышины

Весть знакомая несется?

Или снова раздается

Милый голос старины?

Или там, куда летит

Птичка, странник поднебесный,

Всё еще сей неизвестный,

Край желанного сокрыт?.

Кто ж к неведомым брегам

Путь неведомый укажет?

Ах! найдется ль, кто мне скажет,

Очарованное Там ?

ПЕСНЯ («Кольцо души-девицы…»)

Кольцо души-девицы

Я в море уронил;

С моим кольцом я счастье

Земное погубил.

Мне, дав его, сказала:

«Носи! не забывай!

Пока твое колечко,

Меня своей считай!»

Не в добрый час я невод

Стал в море полоскать;

Кольцо юркнуло в воду;

Искал… но где искать!..

С тех пор мы как чужие!

Приду к ней — не глядит!

С тех пор мое веселье

На дне морском лежит!

О ветер полуночный,

Проснися! будь мне друг!

Схвати со дна колечко

И выкати на луг.

Вчера ей жалко стало:

Нашла меня в слезах!

И что-то, как бывало,

Зажглось у ней в глазах!

Ко мне подсела с лаской,

Мне руку подала;

И что-то ей хотелось

Сказать, но не могла!

На что твоя мне ласка!

На что мне твой привет!

Любви, любви хочу я…

Любви-то мне и нет!

Ищи, кто хочет, в море

Богатых янтарей…

А мне мое колечко

С надеждою моей.

СОН

Заснув на холме луговом,

Вблизи большой дороги,

Я унесен был легким сном

Туда, где жили боги.

Но я проснулся, наконец,

И смутно озирался:

Дорогой шел младой певец

И с пеньем удалялся.

Вдали пропал за рощей он —

Но струны всё звенели.

Ах! не они ли дивный сон

Мне на душу напели?

ПЕСНЯ БЕДНЯКА

Куда мне голову склонить?

Покинут я и сир;

Хотел бы весело хоть раз

Взглянуть на божий мир.

И я в семье моих родных

Когда-то счастлив был;

Но горе спутник мой с тех пор,

Как я их схоронил.

Я вижу з а мки богачей

И их сады кругом…

Моя ж дорога мимо их

С заботой и трудом.

Но я счастливых не дичусь;

Моя печаль в тиши;

Я всем весёлым рад сказать:

Бог помочь! от души.

О щедрый бог, не вовсе ж я

Тобою позабыт;

Источник милости твоей

Для всех ровно открыт.

В селенье каждом есть свой храм

С сияющем крестом,

С молитвой сладкой и с твоим

Доступным алтарем.

Мне светит солнце и луна;

Любуюсь на зарю;

И, слыша благовест, с тобой,

Создатель, говорю.

И знаю: будет добрый пир

В небесной стороне;

Там буду праздновать и я;

Там место есть и мне.

СЧАСТИЕ ВО СНЕ

Дорогой шла девица;

С ней друг её младой:

Болезненны их лица;

Наполнен взор тоской.

Друг друга лобызают

И в очи и в уста —

И снова расцветают

В них жизнь и красота.

Минутное веселье!

Двух колоколов звон:

Она проснулась в келье

В тюрьме проснулся он.

«Там небеса и воды ясны…»

Там небеса и воды ясны!

Там песни птичек сладкогласны!

О родина! все дни твои прекрасны!

Где б ни был я, но все с тобой

Душой.

Ты помнишь ли, как под горою,

Осеребряемый росою,

Белелся луч вечернею порою

И тишина слетала в лес

С небес?

Ты помнишь ли наш пруд спокойный,

И тень от ив в час полдня знойный,

И над водой от стада гул нестройный,

И в лоне вод, как сквозь стекло,

Село?

Там на заре пичужка пела;

Даль озарялась и светлела;

Туда, туда душа моя летела:

Казалось сердцу и очам —

Все там!..

УТЕШЕНИЕ В СЛЕЗАХ

«Скажи, что так задумчив ты?

Всё весело вокруг;

В твоих глазах печали след;

Ты, плакал, друг?»

«О чём грущу, то в сердце мне

Запало глубоко;

А слёзы… слёзы в радость нам;

От них душе легко».

К тебе ласкаются друзья,

Их ласки не дичись;

И что бы ни утратил ты,

Утратой поделись.

«Как вам, счастливцам, то понять,

Что понял я тоской?

О чём… о нет! оно моё,

Хотя и не со мной».

Не унывай же, ободрись;

Ещё ты в цвете лет;

Ищи — найдёшь; отважным, друг,

Несбыточного нет.

«Увы! Напрасные слова!

Найдёшь, — сказать легко;

Мне до него, как до звезды

Небесной далеко».

На что ж искать далёких звёзд?

Для неба их краса;

Любуйся ими в ясну ночь,

Не мысля в небеса.

«Ах! я любуюсь в ясный день;

Нет сил и глаз отвесть;

А ночью… ночью плакать мне,

Покуда слёзы есть».

К МЕСЯЦУ

Снова лес и дол покрыл

Блеск туманный твой:

Он мне душу растворил

Сладкой тишиной.

Ты блеснул… и просветлел

Тихо тёмный луг:

Так улыбкой наш удел

Озаряет друг.

Скорбь и радость давних лет

Отозвались мне,

И минувшего привет

Слышу в тишине.

Лейся, мой ручей, стремись!

Жизнь уж отцвела;

Так надежды пронеслись;

Так любовь ушла.

Ах! то было и моим,

Чем так сладко жить,

То, чего расставшись с ним,

Вечно не забыть.

Лейся, лейся, мой ручей,

И журчанье струй

С одинокою моей

Лирой согласуй.

Счастлив, кто от хлада лет

Сердце охранил,

Кто без ненависти свет,

Бросил и забыл,

Кто делит с душой родной,

Втайне от людей,

То, что презрено толпой,

Или чуждо ей.

МИНА

Романс

Я знаю край! там негой дышит лес,

Златой лимон горит во мгле древес,

И ветерок жар неба охладит,

И тихо мирт и гордо лавр стоит…

Там счастье, друг! туда! туда

Мечта зовёт! Там сердцем я всегда!

Там светлый дом! на мраморных столбах

Поставлен свод; чертог горит в лучах;

И ликов ряд недвижимых стоит;

И, мнится, их молчанье говорит…

Там счастье, друг! туда! туда

Мечта зовёт! Там сердцем я всегда!

Гора там есть с заоблачной тропой!

В туманах мул там путь находит свой;

Драконы там мутят ночную мглу;

Летит скала и воды на скалу!..

О друг, пойдём! туда! туда

Мечта зовёт!.. Но быть ли там когда?

НОВАЯ ЛЮБОВЬ — НОВАЯ ЖИЗНЬ

Что с тобой вдруг, сердце, стало?

Что ты ноешь? Что опять

Закипело, запылало?

Как тебя растолковать?

Всё исчезло, чем ты жило,

Чем так сладостно грустило!

Где беспечность? где покой?..

Ах! что сделалось с тобой?

Расцветающая ль младось,

Речи ль, полные душой,

Взора ль пламенная сладость

Овладели так тобой?

Захочу ли ободриться,

Оторваться, удалиться —

Бросить томный, томный взгляд!

Ах! я к ней лечу назад!

Я неволен, очарован!

Я к неволе золотой,

Обессиленный, прикован

Шелковинкою одной!

И бежать очарованья

Нет ни силы, ни желанья!

Рад тоске! хочу любить!.

Видно, сердце, так и быть!

ВЕРНОСТЬ ДО ГРОБА

Младый Рогер свой острый меч берёт:

За веру, честь и родину сразиться!

Готов он в бой… но к милой он идёт:

В последний раз с прекрасною сразиться.

«Не плачь: над нами щит творца;

Ещё нас небо не забыло;

Я буду верен до конца

Свободе, мужеству и милой».

Сказал, свой шлем надвинул, поскакал;

Дружина с ним; кипят сердца их боем;

И скоро строй неустрашимых стал

Перед врагов необозримым строем.

«Сей вид не страшен для бойца;

И смерть ли небо мне сулило —

Останусь верен до конца

Свободе, мужеству и милой».

И на врага взор мести бросив, он

Влетел в ряды, как пламень-истребитель;

И вспыхнул бой и враг уж истреблен;

Но… победив, сражён и победитель.

Он почесть бранного венца.

Приял с безвременной могилой,

И был он верен до конца

Свободе, мужеству и милой.

Но где же ты, певец великих дел?

Иль песнь твоя твоей судьбою стала?..

Его уж нет; он в край тот улетел,

Куда давно мечта его летала.

Он пал в бою — и глас певца

Бессмертно дело осветило;

И он был верен до конца

Свободе, мужеству и милой.

ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР

Знать, солнышко утомлено:

За горы прячется оно;

Луч погашает за лучом

И, алым тонким облачком

Задернув лик усталый свой,

Уйти готово на покой.

Пора ему и отдохнуть;

Мы знаем, летний долог путь.

Везде ж работа: на горах,

В долинах, в рощах и лугах;

Того согрей; тем свету дай

И всех притом благословляй.

Буди заснувшие цветы

И им расписывай листы;

Потом медвяною росой

Пчелу-работницу напой

И чистых капель меж листов

Оставь про резвых мотыльков.

Зерну скорлупку расколи

И молодую из земли

Былинку выведи на свет;

Пичужкам приготовь обед;

Тех приюти между ветвей;

А тех на гнездышке согрей.

И вишням дай румяный цвет;

Не позабудь горячий свет

Рассыпать на зеленый сад,

И золотистый виноград

От зноя листьями прикрыть,

И колос зрелостью налить.

А если жар для стад жесток,

Смани их к роще в холодок;

И тучку темную скопи,

И травку влагой окропи,

И яркой радугой с небес

Сойди на темный луг и лес.

А где под острою косой

Трава ложится полосой,

Туда безоблачно сияй

И сено в копны собирай,

Чтоб к ночи луг от них пестрел

И с ними ряд возов скрипел.

Итак, совсем немудрено,

Что разгорелося оно,

Что отдыхает на горах

В полупотухнувших лучах

И нам, сходя за небосклон,

В прохладе шепчет: «Добрый сон».

И вот сошло, и свет потух;

Один на башне лишь петух

За ним глядит, сияя, вслед…

Гляди, гляди! В том пользы нет!

Сейчас оно перед тобой

Задернет алый завес свой.

Есть и про солнышко беда:

Нет ладу с сыном никогда.

Оно лишь только в глубину,

А он как раз на вышину;

Того и жди, что заблестит;

Давно за горкой он сидит.

Но что ж так медлит он вставать?

Все хочет солнце переждать.

Вставай, вставай, уже давно

Заснуло в сумерках оно.

И вот он всходит; в дол глядит

И бледно зелень серебрит.

И ночь уж на небо взошла

И тихо на небе зажгла

Гостеприимные огни;

И все замолкнуло в тени;

И по долинам, по горам

Все спит… Пора ко сну и нам.

ГОРНАЯ ДОРОГА

Над страшною бездной дорога бежит,

Меж жизнью и смертию мчится;

Толпа великанов ее сторожит;

Погибель над нею гнездится.

Страшись пробужденья лавины ужасной:

В молчанье пройди по дороге опасной.

Там мост через бездну отважной дугой

С скалы на скалу перегнулся;

Не смертною был он поставлен рукой —

Кто смертный к нему бы коснулся?

Поток под него разъяренный бежит;

Сразить его рвется и ввек не сразит.

Там, грозно раздавшись, стоят ворота :

Мнишь: область теней пред тобою;

Пройди их — долина, долин красота,

Там осень играет с весною.

Приют сокровенный! желанный предел!

Туда бы от жизни ушел, улетел.

Четыре потока оттуда шумят —

Не зрели их выхода очи.

Стремятся они на восток, на закат,

Стремятся к полудню, к полночи;

Рождаются вместе; родясь, расстаются;

Бегут без возврата и ввек не сольются.

Там в блеске небес два утеса стоят,

Превыше всего, что земное;

Кругом облака золотые кипят,

Эфира семейство младое;

Ведут хороводы в стране голубой;

Там не был, не будет свидетель земной.

Царица сидит высоко и светло

На вечно незыблемом троне;

Чудесной красой обвивает чело

И блещет в алмазной короне;

Напрасно там солнцу сиять и гореть:

Ее золотит, но не может согреть.

ПЕСНЯ («Минувших дней очарованье…»)

Минувших дней очарованье,

Зачем опять воскресло ты?

Кто разбудил воспоминанье

И замолчавшие мечты?

Шепнул душе привет бывалой;

Душе блеснул знакомый взор;

И зримо ей минуту стало

Незримое с давнишних пор.

О милый гость, святое Прежде,

Зачем в мою теснишься грудь?

Могу ль сказать: живи надежде?

Скажу ль тому, что было: будь?

Могу ль узреть во блеске новом

Мечты увядшей красоту?

Могу ль опять одеть покровом

Знакомой жизни наготу?

Зачем душа в тот край стремится,

Где были дни, каких уж нет?

Пустынный край не населится,

Не у зрит он минувших лет;

Там есть один жилец безгласный,

Свидетель милой старины;

Там вместе с ним все дни прекрасны

В единый гроб положены.

МЕЧТА

Ах! если б мой милый был роза-цветок,

Его унесла бы я в свой уголок;

И там украшал бы моё он окно;

И с ним я душой бы жила заодно.

К нему бы в окно ветерок прилетал,

И свежий мне запах на грудь навевал;

И я б унывала, им сладко дыша,

И с милым бы, тая, сливалась душа.

Его бы я ранней и поздней порой

Я, нежа, поила струёй ключевой;

Ко мне прилипая, живые листы

Шептали б: я милый, а милая ты.

Не села бы пчёлка на милый мой цвет;

Сказала б я: меду для пчёлки здесь нет;

Для пчёлки-летуньи есть шёлковый луг;

Моим без раздела останься, мой друг.

Сильфиды бы лёгкой слетелись толпой

К нему любоваться его красотой;

И мне бы шепнули, целуя листы:

Мы любим, что мило, мы любим, как ты.

Тогда б встрепенулся мой милый цветок,

С цветка сорвался бы румяный листок,

К моей бы щеке распалённой пристал,

И пурпурным жаром на ней заиграл.

Родная б спросила: что, друг мой, с тобой?

Ты вся разгорелась, как день молодой.

«Родная, родная, сказала бы я,

Мне в душу свой запах льёт роза моя»

УТРЕННЯЯ ЗВЕЗДА

Откуда, звездочка-краса?

Что рано так на небеса

В одежде праздничной твоей,

В огне блистающих кудрей,

В красе воздушно-голубой,

Умывшись утренней росой?

Ты скажешь: встала раньше нас?

Ан нет! мы жнем уж целый час;

Не счесть накиданных снопов.

Кто встал до дня, тот днем здоров;

Бодрей глядит на божий свет;

Ему за труд вкусней обед.

Другой привык до полдня спать;

Зато и утра не видать.

А жнец с восточною звездой

Всегда встает перед зарей.

Работа рано поутру —

Досуг и песни ввечеру.

А птички? Все давно уж тут;

Играют, свищут и поют;

С куста на куст, из сени в сень;

Кричат друг дружке: «Добрый день!»

И томно горлинки журчат;

Да чу! и к завтрене звонят.

Везде молитва началась:

«Небесный царь, услыши нас;

Твое владычество приди;

Нас в искушенье не введи;

На путь спасения наставь

И от лукавого избавь».

Зачем же звездочка-краса

Всегда так рано в небеса?..

Звезда-подружка там горит.

Пока родное солнце спит,

Спешат увидеться оне

В уединенной вышине.

Тайком сквозь дремлющий рассвет

Она за милою вослед

Бежит, сияя, на восток;

И будит ранний ветерок;

И, тихо вея с высоты,

Он милой шепчет: «Где же ты?»

Но что ж? Увидеться ли?.. Нет.

Спешит за ними солнце вслед.

Уж вот оно: восток зажгло,

Свой алый завес подняло,

Надело знойный свой убор

И ярко смотрит из-за гор.

А звездочка?.. Уж не блестит;

Печально-бледная, бежит;

Подружке шепчет: «Бог с тобой!»

И скрылась в бездне голубой.

И солнце на небе одно,

Великолепно и красно.

Идет по светлой высоте

В своей спокойной красоте;

Затеплился на церкви крест;

И тонкий пар встает окрест;

И взглянет лишь куда оно,

Там мигом все оживлено.

На кровле аист нос острит;

И в небе ласточка кружит,

И дым клубится из печей;

И будит мельницу ручей;

И тихо рдеет темный бор;

И звучно в нем стучит топор.

Но кто там в утренних лучах

Мелькнул и спрятался в кустах?

С ветвей посыпалась роса.

Не ты ли, девица-краса,

Душе сказалася моей

Веселой прелестью своей?

Будь я восточною звездой

И будь на тверди голубой,

Моя звезда-подружка, ты

И мне сияй из высоты —

О звездочка, душа моя,

Не испугался б солнца я.

УТЕШЕНИЕ

Светит месяц; на кладбище

Дева в черной власянице

Одинокая стоит

И слеза любви дрожит

На густой её реснице.

«Нет его; на том он свете;

Сердцу смерть его утешна:

Он достался небесам,

Будет чистый ангел там —

И любовь моя безгрешна».

Скорбь её к святому лику

Богоматери подводит:

Он стоит в огне лучей,

И на деву из очей

Милость тихая нисходит.

Пала дева пред иконой

И безмолвно упованья

От пречистыя ждала…

И душою перешла

Неприметно в мир свиданья.

К ЭММЕ

Ты в дали, ты скрыто мглою,

Счастье милой старины,

Неприступною звездою

Ты мелькаешь с вышины!

Ах! звезды не приманить!

Счастью бывшему не быть!

Если жадною рукою

Смерть тебя от нас взяла,

Ты была б моей тоскою,

В сердце все бы ты жила!

Ты живешь в сияньи дня!

Ты живешь не для меня!

То, что нас одушевляло,

Эмма, как то пережить?

Эмма, то что миновало,

Как тому любовью быть!

Небом в сердце зажжено,

Умирает ли оно!

К МИМО ПРОЛЕТЕВШЕМУ ЗНАКОМОМУ ГЕНИЮ

Скажи, кто ты, пленитель безымянный?

С каких небес примчался ты ко мне?

Зачем опять влечешь к обетованной,

Давно, давно покинутой стране?

Не ты ли тот, который жизнь младую

Так сладостно мечтами усыплял

И в старину про гостью неземную —

Про милую надежду ей шептал?

Не ты ли тот, кем всё во дни прекрасны

Так жило там в счастливых тех краях,

Где луг душист, где воды светло-ясны,

Где весел день на чистых небесах?

Не ты ль во грудь с живым весны дыханьем

Таинственной унылостью влетел,

Ее теснил томительным желаньем

И весельем волновал?

Поэзии священным вдохновеньем

Не ты ль с душой носился в высоту,

Пред ней горел божественным виденьем,

Разоблачал ей жизни красоту?

В часы утрат, в часы печали тайной,

Не ты ль всегда беседой сердца был,

Его смирял утехою случайной

И тихою надеждою целил?

И не тебе ль она внимала

В чистейшие минуты бытия,

Когда судьбы святыню постигала,

Когда лишь бог свидетель был ея?

Какую ж весть принес ты, мой пленитель?

Или опять мечтой лишь поманишь

И, прежних дум напрасный побудитель,

О счастии шепнешь и замолчишь?

О Гений мой, побудь еще со мною

Бывалый друг, отлетом не спеши;

Останься, будь мне жизнию земною;

Будь ангелом-хранителем души.

ЖИЗНЬ

Отуманенным потоком

Жизнь унылая плыла:

Берег в сумраке глубоком;

На холодном небе мгла;

Тьмою звезды обложило;

Бури нет один туман;

И вдали ревет уныло

Скрытый мглою океан.

Было время — был день ясный,

Были пышны берега,

Были рощи сладкогласны,

Были зелены луга.

И за ней вились толпою

Светлокрылые друзья:

Юность легкая с Мечтою

И живых Надежд семья.

К ней теснились, услаждали

Мирный путь ее игрой

И над нею расстилали

Благодатный парус свой.

К ней Фантазия летала

В блеске радужных лучей

И с небес к ней прикликала

Очарованных гостей:

Вдохновение с звездою

Над возвышенной главой

И Хариту с молодою

Музой, Гения сестрой;

И она, их внемля пенье,

Засыпала в тишине

И ловила привиденье

Счастья милого во сне!..

Всё пропало, изменило;

Разлетелися друзья;

В бездне брошена унылой

Одинокая ладья;

Року странница послушна,

Не желает и не ждёт

И прискорбно-равнодушна

В беспредельное плывет.

Что же вдруг затрепетало

Над поверхностью зыбей?

Что же прелестью бывалой

Вдруг повеяло над ней?

Легкой птичкой встрепенулся

Пробуждённый ветерок;

Сонный парус развернулся;

Дрогнул руль; быстрей челнок.

Смотрит… ангелом прекрасным

Кто-то светлый прилетел,

Улыбнулся взором ясным

Подарил и в лодку сел;

И запел он песнь надежды;

Жизнь очнулась, ожила

И с волненьем робким вежды

На красавца подняла.

Видит… мрачность разлетелась;

Снова з е ркальна вода;

И приветно загорелась

В небе яркая звезда;

И в неё проникла радость,

Прежней веры тишина,

И как будто снова младость

С упованьем отдана.

О хранитель небом данной!

Пой, небесный, и ладьёй

Правь ко пристани желанной

За попутною звездой.

Будь сиянье, будь ненастье;

Будь, что надобно судьбе;

Все для Жизни будет счастье,

Добрый спутник, при тебе.

ПЕСНЯ («Отымает наши радости…»)

Отымает наши радости

Без замены хладный свет;

Вдохновенье нашей младости

Гаснет с чувством жертвой лет;

Не один ланит пылание

Тратим с юностью живой —

Видим сердца увядание

Прежде юности самой.

Наше счастье разбитное

Видим мы игрушкой волн;

И в далёкий мрак сердитое

Море мчит наш бедный челн;

Стрелки нет путеводительной

Иль вотще её магнит

В бурю к пристани спасительной

Челн беспарусный манит?

Хлад, как будто ускоренная

Смерть заходит в душу к нам;

К наслажденью охлажденная,

Охладев к самим бедам,

Без стремленья, без желанья,

В нас душа заглушена

И навек очарования

Слез отрадных лишена.

На минуту ли улыбкою

Мертвый лик наш оживет,

Или прежнее ошибкою

В сердце сонное зайдет —

То обман; то плющ играющий

По развалинам седым;

Сверху лист благоухающий —

Прах и тление под ним.

Оживите сердце вялое;

Дайте быть по старине;

Иль оплакивать бывалое

Слез бывалых дайте мне.

Сладко, сладко появленье

Ручейка в пустой глуши;

Так и слезы — освеженье

Запустевшия души.

ЛАЛЛА РУК

Милый сон, души пленитель,

Гость прекрасный с вышины,

Благодарный посетитель

Поднебесной стороны,

Я тобою насладился

На минуту, но вполне:

Добрым вестником явился

Здесь небесного ты мне.

Мнил я быть в обетованной

Той земле, где вечный мир;

Мнил я зреть благоуханный

Безмятежный Кашемир;

Видел я: торжествовали

Праздник розы и весны

И пришелицу встречали

Из далекой стороны.

И блистая, и пленяя —

Словно ангел неземной —

Непорочность молодая

Появилась предо мной;

Светлый завес покрывала

Оттенял её черты,

И застенчиво склоняла

Взор умильный с высоты.

Всё — и робкая стыдливость

Под сиянием венца,

И младенческая живость,

И величие лица,

И в чертах глубокость чувства

С безмятежной тишиной —

Всё в ней было без искусства

Неописанной красой.

Я смотрел — а призрак мимо

(Увлекая душу в след)

Пролетал невозвратимо;

Я за ним — его уж нет!

Посетил, как упованье;

Жизнь минуту озарил;

И оставил лишь преданье,

Что когда-то в жизни был.

Ах! не с вами обитает

Гений чистый красоты;

Лишь порой он навещает

Нас с небесной высоты;

Он поспешен, как мечтанье,

Как воздушный утра сон;

Но в святом воспоминанье

Неразлучен с сердцем он.

Он лишь в чистые мгновенья

Бытия бывает к нам,

И приносит откровенья,

Благотворные сердцам;

Чтоб о небе сердце знало

В темной области земной,

Нам туда сквозь покрывало

Он дает взглянуть порой;

И во всем, что здесь прекрасно,

Что наш мир животворит,

Убедительно и ясно

Он с душою говорит;

А когда нас покидает,

В дар любви у нас в виду

В нашем небе зажигает

Он прощальную звезду.

ЯВЛЕНИЕ ПОЭЗИИ В ВИДЕ ЛАЛЛА РУК

К востоку я стремлюсь душою!

Прелестная впервые там

Явилась в блеске над землёю

Обрадованным небесам.

Как утро юного творенья,

Она пленительно пришла

И первый пламень вдохновенья

Струнами первыми зажгла.

Везде любовь ее встречает;

Цветет ей каждая страна;

Но всюду милый сохраняет

Обычай родины она.

Так пролетела здесь, блистая

Востока пламенным венцом,

Богиня песней молодая

На паланкине золотом.

Как свежей утренней порою

В жемч у ге утреннем цветы,

Она пленяла красотою,

Своей не зная красоты.

И нам с улыбкой ясной,

В своей веселости младой,

Она казалася прекрасной

Всеобновляющей весной.

Сама гармония святая

Ее нам мнилось бытие,

И мнилось, душу разрешая,

Манила в рай она ее.

При ней все мысли наши пенье!

И каждый звук ее речей,

Улыбка уст, лица движенье,

Дыханье, взгляд — все песня в ней.

ПОБЕДИТЕЛЬ

Сто красавиц светлооких

Председали на турнире.

Все — цветочки полевые;

А моя одна как роза.

На нее глядел я смело,

Как орел глядит на солнце.

Как от щек моих горячих

Разгоралося забрало!

Как рвалось пробиться сердце

Сквозь тяжелый, твердый панцирь!

Тихих взоров светлый пламень

Стал душе моей пожаром;

Сладкошепчущие речи

Стали сердцу бурным вихрем;

И она — младое утро —

Стала мне грозой могучей;

Я помчался, я ударил —

И ни что не устояло.

НОЧЬ

Уже утомившийся день

Склонился в багряные воды,

Темнеют лазурные своды,

Прохладная стелется тень;

И ночь молчаливая мирно

Пошла по дороге эфирной,

И Геспер летит перед ней

С прекрасной звездою своей.

Сойди, о небесная, к нам

С волшебным твоим покрывалом,

С целебным забвенья фиалом,

Дай мира усталым сердцам.

Своим миротворным явленьем,

Своим усыпительным пеньем,

Томимую душу тоской,

Как матерь дитя, успокой.

ТАИНСТВЕННЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ

Кто ты, призрак, гость прекрасный?

К нам откуда прилетал?

Безответно и безгласно

Для чего от нас пропал?

Где ты? Где твое селенье?

Что с тобой? Куда исчез?

И зачем твое явленье

В поднебесную с небес?

Не Надежда ль ты младая,

Приходящая порой

Из неведомого края

Под волшебной пеленой?

Как она, неумолимо

Радость милую на час

Показал ты, с нею мимо

Пролетел и бросил нас.

Не Любовь ли нам собою

Тайно ты изобразил?..

Дни любви, когда одною

Мир для нас прекрасен был,

Ах! тогда сквозь покрывало

Неземным казался он…

Снят покров; любви не стало;

Жизнь пуста, и счастье — сон.

Не волшебница ли Дума

Здесь в тебе явилась нам?

Удаленная от шума

И мечтательно к устам

Приложивши перст, приходит

К нам, как ты, она порой

И в минувшее уводит

Нас безмолвно за собой.

Иль в тебе сама святая

Здесь Поэзия была?..

К нам, как ты, она из рая

Два покрова принесла:

Для небес лазурно-ясный,

Чистый, белый для земли;

С ней все близкое прекрасно,

Все знакомо, что вдали.

Иль Предчувствие сходило

К нам во образе твоем

И понятно говорило

О небесном, о святом?

Часто в жизни так бывало:

Кто-то светлый к нам летит,

Подымает покрывало

И в далекое манит.

МОТЫЛЕК И ЦВЕТЫ

Поляны мирной украшение,

Благоуханные цветы,

Минутное изображение

Земной, минутной красоты;

Вы равнодушно расцветаете,

Глядяся в воды ручейка,

И равнодушно упрекаете

В непостоянстве мотылька.

Во дни весны с востока ясного,

Младой денницей пробужден,

В пределы бытия прекрасного

От высоты спустился он.

Исполненный воспоминанием

Небесной, чистой красоты,

Он вашим радостным сиянием

Пленился, милые цветы.

Он мнил, что вы с ним однородные

Переселенцы с вышины,

Что вам, как и ему, свободные

И крылья и душа даны;

Но вы к земле, цветы, прикованы;

Вам на земле и умереть;

Глаза лишь вами очарованы,

А сердца вам не разогреть.

Не рождены вы для внимания;

Вам непонятен чувства глас;

Стремишься к вам без упования;

Без горя забываешь вас.

Пускай же к вам, резвясь, ласкается,

Как вы, минутный ветерок;

Иною прелестью пленяется

Бессмертья вестник — мотылек…

Но есть меж вами два избранные,

Два ненадменные цветка:

Их имена, им сердцем данные,

К ним привлекают мотылька.

Они без пышного сияния;

Едва приметны красотой:

Один есть цвет воспоминания,

Сердечной думы цвет другой.

О милое воспоминание

О том, чего уж в мире нет!

О дума сердца — упование

На лучший, неизменный свет!

Блажен, кто вас среди губящего

Волненья жизни сохранил

И с вами низость настоящего

И пренебрег и позабыл.

ЗАМОК НА БЕРЕГУ МОРЯ

«Ты видел ли замок на бреге морском?

Играют, сияют над ним облака;

Лазурное море прекрасно кругом».

«Я замок тот видел на бреге морском;

Сияла над ним одиноко луна;

Над морем клубился холодный туман».

«Шумели ль, плескали ль морские валы?

С их шумом, с их плеском сливался ли глас

Веселого пенья, торжественных струн?»

«Был ветер спокоен; молчала волна;

Мне слышалась в замке печальная песнь;

Я плакал от жалобных звуков ее».

«Царя и царицу ты видел ли там?

Ты видел ли с ними их милую дочь,

Младую, как утро весеннего дня?»

«Царя и царицу я видел… Вдвоем

Безгласны, печальны сидели они;

Но милой их дочери не было там».

НОЧНОЙ СМОТР

В двенадцать часов по ночам

Из гроба встает барабанщик;

И ходит он взад и вперед,

И бьет он проворно тревогу.

И в темных гробах барабан

Могучую будит пехоту;

Встают молодцы егеря,

Встают старики гренадеры,

Встают из-под русских снегов,

С роскошных полей италийских,

Встают с африканских степей,

С горючих песков Палестины.

В двенадцать часов по ночам

Выходит трубач из могилы;

И скачет он взад и вперед,

И громко трубит он тревогу.

И в темных могилах труба

Могучую конницу будит:

Седые гусары встают,

Встают усачи кирасиры;

И с севера, с юга летят,

С востока и с запада мчатся

На легких воздушных конях

Одни за другим эскадроны.

В двенадцать часов по ночам

Из гроба встает полководец;

На нем сверх мундира сюртук;

Он с маленькой шляпой и шпагой;

На старом коне боевом

Он медленно едет по фрунту;

И маршалы едут за ним,

И едут за ним адъютанты;

И армия честь отдает.

Становится он перед нею;

И с музыкой мимо его

Проходят полки за полками.

И всех генералов своих

Потом он в кружок собирает,

И ближнему на ухо сам

Он шепчет пароль свой и лозунг;

И армии всей отдают

Они тот пароль и тот лозунг:

И Франция — тот их пароль,

Тот лозунг — Святая Елена .

Так к старым солдатам своим

На смотр генеральный из гроба

В двенадцать часов по ночам

Встает император усопший.

ПЕВЕЦ ВО СТАНЕ РУССКИХ ВОИНОВ

Певец

На поле бранном тишина;

Огни между шатрами;

Друзья, здесь светит нам луна,

Здесь кров небес над нами.

Наполним кубок круговой!

Дружнее! руку в руку!

Запьем вином кровавый бой

И с падшими разлуку.

Кто любит видеть в чашах дно,

Тот бодро ищет боя…

О, всемогущее вино,

Веселие героя!

Воины

Кто любит видеть в чашах дно,

Тот бодро ищет боя…

О, всемогущее вино,

Веселие героя!

Певец

Сей кубок чадам древних лет!

Вам слава, наши деды!

Друзья, уже могущих нет;

Уж нет вождей победы;

Их домы вихорь разметал;

Их гробы срыли плуги;

И пламень ржавчины сожрал

Их шлемы и кольчуги;

Но дух отцов воскрес в сынах;

Их поприще пред нами…

Мы там найдем их славный прах

С их славными делами.

Смотрите, в грозной красоте,

Воздушными полками,

Их тени мчатся в высоте

Над нашими шатрами…

О Святослав, бич древних лет,

Се твой полет орлиной.

«Погибнем! мертвым срама нет!» —

Гремит перед дружиной.

И ты, неверных страх. Донской,

С четой двух соименных,

Летишь погибельной грозой

На рать иноплеменных.

И ты, наш Петр , в толпе вождей.

Внимайте клич: Полтава!

Орды пришельца снедь мечей,

И мир взывает: слава!

Давно ль, о хищник, пожирал

Ты взором наши грады?

Беги! твой кань и всадник пал!

Твой след — костей громады;

Беги! и стыд и страх сокрой

В лесу с твоим сарматом;

Отчизны враг сопутник твой:

Злодей владыке братом.

Но кто сей рьяный великан,

Сей витязь полуночи?

Друзья, на спящий вражий стан

Вперил он страшны очи;

Его завидя в облаках,

Шумящим, смутным роем

На снежных Альпов высотах

Взлетели тени с воем;

Бледнеет галл, дрожит сармат

В шатрах от гневных взоров…

О горе! горе, супостат!

То грозный наш Суворов.

Хвала вам, чада прежних лет,

Хвала вам, чада славы!

Дружиной смелой вам вослед

Бежим на пир кровавый;

Да мчится ваш победный строй

Пред нашими орлами;

Да сеет, нам предтеча в бой,

Погибель над врагами;

Наполним кубок! меч во длань!

Внимай нам, вечный мститель!

За гибель — гибель, брань — за брань,

И казнь тебе, губитель!

Воины

Наполним кубок! меч во длань!

Внимай нам, вечный мститель!

За гибель — гибель, брань — за брань,

И казнь тебе, губитель!

Певец

Отчизне кубок сей, друзья!

Страна, где мы впервые

Вкусили сладость бытия,

Поля, холмы родные,

Родного неба милый свет,

Знакомые потоки,

Златые игры первых лет

И первых лет уроки,

Что вашу прелесть заменит?

О родина святая,

Какое сердце не дрожит,

Тебя благословляя?

Там все — там родших милый дом;

Там наши жены, чада;

О нас их слезы пред творцом;

Мы жизни их ограда;

Там девы — прелесть наших дней,

И сонм друзей бесценный,

И царский трон, и прах царей,

И предков прах священный.

За них, друзья, всю нашу кровь!

На вражьи грянем силы;

Да в чадах к родине любовь

Зажгут отцов могилы.

Воины

За них, за них всю нашу кровь!

На вражьи грянем силы;

Да в чадах к родине любовь

Зажгут отцов могилы.

Певец

Тебе сей кубок, русский царь!

Цвети твоя держава;

Священный трон твой нам алтарь;

Пред ним обет наш: слава.

Не изменим; мы от отцов

Прияли верность с кровью;

О царь, здесь сонм твоих сынов,

К тебе горим любовью;

Наш каждый ратник славянин;

Все долгу здесь послушны;

Бежит предатель сих дружин,

И чужд им малодушный.

Воины

Не изменим; мы от отцов

Прияли верность с кровью;

О царь, здесь сонм твоих сынов,

К тебе горим любовью.

Певец

Сей кубок ратным и вождям!

В шатрах, на поле чести,

И жизнь и смерть — все пополам;

Там дружество без лести,

Решимость, правда, простота,

И нравов непритворство,

И смелость — бранных красота,

И твердость, и покорство.

Друзья, мы чужды низких уз;

К венцам стезею правой!

Опасность — твердый наш союз;

Одной пылаем славой.

Тот наш, кто первый в бой летит

На гибель супостата,

Кто слабость падшего щадит

И грозно мстит за брата;

Он взором жизнь дает полкам;

Он махом мощной длани

Их мчит во сретенье врагам,

В средину шумной брани;

Ему веселье битвы глас,

Спокоен под громами:

Он свой последний видит час

Бесстрашными очами.

Хвала тебе, наш бодрый вождь,

Герой под сединами!

Как юный ратник, вихрь, и дождь,

И труд он делит с нами.

О, сколь с израненным челом

Пред строем он прекрасен!

И сколь он хладен пред врагом

И сколь врагу ужасен!

О, диво! се орел пронзил

Над ним небес равнины…

Могущий вождь главу склонил;

Ура! кричат дружины.

Лети ко прадедам, орел,

Пророком славной мести!

Мы тверды: вождь наш перешел

Путь гибели и чести;

С ним опыт, сын труда и лет;

Он бодр и с сединою;

Ему знаком победы след…

Доверенность к герою!

Нет, други, нет! не предана

Москва на расхищенье;

Там стены!.. в россах вся она;

Мы здесь — и бог наш мщенье.

Хвала сподвижникам-вождям!

Ермолов, витязь юный,

Ты ратным брат, ты жизнь полкам,

И страх твои перуны.

Раевский, слава наших дней,

Хвала! перед рядами

Он первый грудь против мечей

С отважными сынами.

Наш Милорадович, хвала!

Где он промчался с бранью,

Там, мнится, смерть сама прошла

С губительною дланью.

Наш Витгенштеин, вождь-герой,

Петрополя спаситель,

Хвала!.. Он щит стране родной,

Он хищных истребитель.

О, сколь величественный вид,

Когда перед рядами,

Один, склонясь на твердый щит,

Он грозными очами

Блюдет противников полки,

Им гибель устрояет

И вдруг… движением руки

Их сонмы рассыпает.

Хвала тебе, славян любовь,

Наш Коновницын смелый!..

Ничто ему толпы врагов,

Ничто мечи и стрелы;

Пред ним, за ним перун гремит,

И пышет пламень боя…

Он весел, он на гибель зрит

С спокойствием героя;

Себя забыл… одним врагам

Готовит истребленье;

Пример и ратным и вождям

И смелым удивленье.

Хвала, наш Вихорь-атаман,

Вождь невредимых, Платов!

Твой очарованный аркан

Гроза для супостатов.

Орлом шумишь по облакам,

По полю волком рыщешь,

Летаешь страхом в тыл врагам,

Бедой им в уши свищешь;

Они лишь к лесу — ожил лес,

Деревья сыплют стрелы;

Они лишь к мосту — мост исчез;

Лишь к селам — пышут селы.

Хвала, наш Нестор-Бенигсон!

И вождь и муж совета,

Блюдет врагов не дремля он,

Как змей орел с полета.

Хвала, наш Остерман-герой,

В час битвы ратник смелый!

И Тормасов, летящий в бой,

Как юноша веселый!

И Багговут, среди громов,

Средь копий безмятежный!

И Дохтуров, гроза врагов,

К победе вождь надежный!

Наш твердый Воронцов, хвала!

О други, сколь смутилась

Вся рать славян, когда стрела

В бесстрашного вонзилась,

Когда полмертв, окровавлен,

С потухшими очами,

Он на щите был изнесен

За ратный строй друзьями.

Смотрите… язвой роковой

К постеле пригвожденный,

Он страждет, братскою толпой

Увечных окруженный.

Ему возглавье бранный щит;

Незыблемый в мученье,

Он с ясным взором говорит:

«Друзья, бедам презренье!» —

И в их сердцах героя речь

Веселье пробуждает,

И, оживясь, до полы меч

Рука их обнажает.

Спеши ж, о витязь наш! воспрянь;

Уж ангел истребленья

Гор е подъял ужасну длань,

И близок час отмщенья.

Хвала, Щербатов, вождь младой!

Среди грозы военной,

Друзья, он сетует душой

О трате незабвенной.

О витязь, ободрись… она

Твой спутник невидимый,

И ею свыше знамена

Дружин твоих хранимы.

Любви и скорби оживить

Твои для мщенья силы:

Рази дерзнувших возмутить

Покой ее могилы.

Хвала, наш Пален, чести сын!

Как бурею носимый,

Везде впреди своих дружин

Разит, неотразимый.

Наш смелый Строгонов, хвала!

Он жаждет чистой славы;

Она из мира увлекла

Его на путь кровавый…

О храбрых сонм, хвала и честь!

Свершайте истребленье,

Отчизна к вам взывает: месть!

Вселенная: спасенье!

Хвала бестрепетным вождям!

На конях окрыленных

По долам скажут, по горам

Вослед врагов смятенных;

Днем мчатся строй на строй; в ночи

Страшат, как привиденья;

Блистают смертью их мечи;

От стрел их нет спасенья;

По всем рассыпаны путям,

Невидимы и зримы;

Сломили здесь, сражают там

И всюду невредимы.

Наш Фигнер старцем в стан врагов

Идет во мраке ночи;

Как тень прокрался вкруг шатров,

Всё зрели быстры очи…

И стан еще в глубоком сне,

День светлый не проглянул —

А он уж, витязь, на коне,

Уже с дружиной грянул.

Сеславин — где ни пролетит

С крылатыми полками,

Там брошен в прах и меч и щит,

И устлан путь врагами.

Давыдов, пламенный боец,

Он вихрем в бой кровавый;

Он в мире счастливый певец

Вина, любви и славы.

Кудашев скоком через ров

И лётом на стремнину;

Бросает взглядом Чернышев

На меч и гром дружину,

Орлов отважностью орел;

И мчит грозу ударов

Сквозь дым и огнь, по грудам тел,

В среду врагов Кайсаров.

Воины

Вожди славян, хвала и честь!

Свершайте истребленье,

Отчизна к вам взывает: месть!

Вселенная: спасенье!

Певец

Друзья, кипящий кубок сей

Вождям, сраженным в бое.

Уже не придут в сонм друзей,

Не станут в ратном строе,

Уж для врага их грозный лик

Не будет вестник мщенья,

И не помчит их мощный клик

Дружину в пыл сраженья;

Их празден меч, безмолвен щит,

Их ратники унылы;

И сир могучих конь стоит

Близ тихой их могилы.

Где Кульнев наш, рушитель сил,

Свирепый пламень брани?

Он пал — главу на щит склонил

И стиснул меч во длани.

Где жизнь судьба ему дала,

Там брань его сразила;

Где колыбель его была,

Там днесь его могила.

И тих его последний час:

С молитвою священной

О милой матери угас

Герой наш незабвенной.

А ты, Кутайсов, вождь младой…

Где прелести? где младость?

Увы! он видом и душой

Прекрасен был, как радость;

В броне ли, грозный, выступал —

Бросали смерть перуны;

Во струны ль арфы ударял —

Одушевлялись струны…

О горе! верный конь бежит

Окровавлен из боя;

На нем его разбитый щит…

И нет на нем героя.

И где же твой, о витязь, прах?

Какою взят могилой?..

Пойдет прекрасная в слезах

Искать, где пепел милой…

Там чище ранняя роса,

Там зелень ароматней,

И сладостней цветов краса,

И светлый день приятней,

И тихий дух твой прилетит

Из т а инственной сени;

И трепет сердца возвестит

Ей близость дружней тени.

И ты… и ты, Багратион?

Вотще друзей молитвы,

Вотще их плач… во гробе он,

Добыча лютой битвы.

Еще дружин надежда в нем;

Всё мнит: с одра восстанет;

И робко шепчет враг с врагом:

«Увы нам! скоро грянет».

А он… навеки взор смежил,

Решитель бранных споров,

Он в область храбрых воспарил,

К тебе, Отец-Суворов.

И честь вам, падшие друзья!

Ликуйте в горней сени;

Там ваша верная семья —

Вождей минувших тени.

Хвала вам будет оживлять

И поздних лет беседы.

«От них учитесь умирать!» —

Так скажут внукам деды;

При вашем имени вскипит

В вожде ретивом пламя;

Он на твердыню с ним взлетит

И водрузит там знамя.

Воины

При вашем имени вскипит

В вожде ретивом пламя;

Он на твердыню с ним взлетит

И водрузит там знамя.

Певец

Сей кубок мщенью! други, в строй!

И к небу грозны длани!

Сразить иль пасть! наш роковой

Обет пред богом брани.

Вотще, о враг, из тьмы племен

Ты зиждешь ополченья:

Они бегут твоих знамен

И жаждут низложенья.

Сокровищ нет у нас в домах;

Там стрелы и кольчуги;

Мы села — в пепел; грады — в прах;

В мечи — серпы и плуги.

Злодей! он лестью приманил

К Москве свои дружины;

Он низким миром нам грозил

С Кремлевския вершины.

«Пойду по стогнам с торжеством!

Пойду… и всё восплещет!

И в прах падут с своим царем!..»

Пришел… и сам трепещет;

Подвигло мщение Москву:

Вспылала пред врагами

И грянулась на их главу

Губящими стенами.

Веди ж своих царей-рабов

С их стаей в область хлада;

Пробей тропу среди снегов

Во сретение глада…

Зима, союзник наш, гряди!

Им заперт путь возвратный;

Пустыни в пепле позади;

Пред ними сонмы ратны.

Отведай, хищник, что сильней:

Дух алчности иль мщенье?

Пришлец, мы в родине своей;

За правых провиденье!

Воины

Отведай, хищник, что сильней:

Дух алчности иль мщенье?

Пришлец, мы в родине своей;

За правых провиденье!

Певец

Святому братству сей фиал

От верных братий круга!

Блажен, кому создатель дал

Усладу жизни, друга;

С ним счастье вдвое; в скорбный час

Он сердцу утешенье;

Он наша совесть; он для нас

Второе провиденье.

О! будь же, други, святость уз

Закон наш под шатрами;

Написан кровью наш союз:

И жить и пасть друзьями.

Воины

О! будь же, други, святость уз

Закон наш под шатрами;

Написан кровью наш союз:

И жить и пасть друзьями.

Певец

Любви сей полный кубок в дар!

Среди борьбы кровавой,

Друзья, святой питайте жар:

Любовь — одно со славой.

Кому здесь жребий уделен

Знать тайну страсти милой,

Кто сердцем сердцу обручен,

Тот смело, с бодрой силой

На всё великое летит;

Нет страха; нет преграды;

Чего-чего не совершит

Для сладостной награды?

Ах! мысль о той, кто всё для нас,

Нам спутник неизменный;

Везде знакомый слышим глас,

Зрим образ незабвенный;

Она на бранных знаменах,

Она в пылу сраженья;

И в шуме стана и в мечтах

Веселых сновиденья.

Отведай, враг, исторгнуть щит,

Рукою данный милой;

Святой обет на нем горит:

Твоя и за могилой !

О сладость тайныя мечты!

Там, там за синей далью

Твой ангел, дева красоты,

Одна с своей печалью,

Грустит, о друге слезы льет;

Душа ее в молитве,

Боится вести, вести ждет:

«Увы! не пал ли в битве?»

И мыслит: «Скоро ль, дружний глас,

Твои мне слышать звуки?

Лети, лети, свиданья час,

Сменить тоску разлуки».

Друзья! блаженнейшая часть

Любезных быть спасеньем.

Когда ж предел наш в битве пасть —

Погибнем с наслажденьем;

Святое имя призовем

В минуту смертной муки;

Кем мы дышали в мире сем,

С той нет и там разлуки:

Туда душа перенесет

Любовь и образ милой…

О други, смерть не всё возьмет;

Есть жизнь и за могилой.

Воины

В тот мир душа перенесет

Любовь и образ милой…

О други, смерть не всё возьмет;

Есть жизнь и за могилой.

Певец

Сей кубок чистым музам в дар!

Друзья, они в героя

Вливают бодрость, славы жар,

И месть, и жажду боя.

Гремят их лиры — стар и млад

Оделись в бранны латы:

Ничто им стрел свистящих град,

Ничто твердынь раскаты.

Певцы — сотрудники вождям;

Их песни — жизнь победам,

И внуки, внемля их струнам,

В слезах дивятся дедам.

О радость древних лет, Боян!

Ты, арфой ополченный,

Летал пред строями славян,

И гимн гремел священный.

Петру возник среди снегов

Певец — податель славы;

Честь Задунайскому Петров;

О камские дубравы,

Гордитесь, ваш Державин сын!

Готовь свои перуны,

Суворов, чудо-исполин, —

Державин грянет в струны.

О старец! да услышим твой

Днесь голос лебединый;

Не тщетной славы пред тобой,

Но мщения дружины;

Простерли не к добычам длань,

Бегут не за венками —

Их подвиг свят: то правых брань

С злодейскими ордами.

Пришло разрушить их мечам

Племен порабощенье;

Самим губителя рабам

Победы их спасенье.

Так, братья, чадам муз хвала!..

Но я, певец ваш юный…

Увы! почто судьба дала

Незвучные мне струны?

Доселе тихим лишь полям

Моя играла лира…

Вдруг жребий выпал: к знаменам!

Прости, и сладость мира,

И отчий край, и круг друзей,

И труд уединенный,

И всё… я там, где стук мечей,

Где ужасы военны.

Но буду ль ваши петь дела

И хищных истребленье?

Быть может, ждет меня стрела

И мне удел — паденье.

Но что ж… навеки ль смертный час

Мой след изгладит в мире?

Останется привычный глас

В осиротевшей лире.

Пускай губителя во прах

Низринет месть кровава —

Родится жизнь в ее струнах,

И звучно грянут: слава!

Воины

Хвала возвышенным певцам!

Их песни — жизнь победам,

И внуки, внемля их струнам,

В слезах дивятся дедам.

Певец

Подымем чашу!.. Богу сил!

О братья, на колена!

Он искони благословил

Славянские знамена.

Бессильным щит его закон

И гибнущим спаситель;

Всегда союзник правых он

И гордых истребитель.

О братья, взоры к небесам!

Там жизни сей награда!

Оттоль отец незримый нам

Гласит: мужайтесь, чада!

Бессмертье, тихий, светлый брег;

Наш путь — к нему стремленье.

Покойся, кто свой кончил бег!

Вы, странники, терпенье!

Блажен, кого постигнул бой!

Пусть долго, с жизнью хилой,

Старик трепещущей ногой

Влачится над могилой;

Сын брани мигом ношу в прах

С могучих плеч свергает

И, бодр, на молнийных крылах

В мир лучший улетает.

А мы?.. Доверенность к творцу!

Что б ни было — незримой

Ведет нас к лучшему концу

Стезей непостижимой.

Ему, друзья, отважно вслед!

Прочь, низкое! прочь, злоба!

Дух бодрый на дороге бед,

До самой двери гроба;

В высокой доле — простота;

Нежадность — в наслажденье;

В союзе с ровным — правота;

В могуществе — смиренье.

Обетам — вечность; чести — честь;

Покорность — правой власти;

Для дружбы — всё, что в мире есть;

Любви — весь пламень страсти;

Утеха — скорби; просьбе — дань,

Погибели — спасенье;

Могущему пороку — брань;

Бессильному — презренье;

Неправде — грозный правды глас;

Заслуге — воздаянье;

Спокойствие — в последний час;

При гробе — упованье.

О! будь же, русский бог, нам щит!

Прострешь твою десницу —

И мститель-гром твой раздробит

Коня и колесницу.

Как воск перед лицом огня,

Растает враг пред нами…

О, страх карающего дня!

Бродя окрест очами,

Речет пришлец: «Врагов я зрел;

И мнил: земли им мало;

И взор их гибелью горел;

Протек — врагов не стало!»

Воины

Речет пришлец: «Врагов я зрел;

И мнил: земли им мало;

И взор их гибелью горел;

Протек — врагов не стало!»

Певец

Но светлых облаков гряда

Уж утро возвещает;

Уже восточная звезда

Над холмами играет;

Редеет сумрак; сквозь туман

Прогл я нули равнины,

И дальний лес, и тихий стан,

И спящие дружины.

О други, скоро!.. день грядет…

Недвижны рати бурны…

Но… Рок уж жребии берет

Из т а инственной урны.

О новый день, когда твой свет

Исчезнет за холмами,

Сколь многих взор наш не найдет

Меж нашими рядами!..

И он блеснул!.. Чу!.. вестовой

Перун по х о лмам грянул;

Внимайте: в поле шум глухой!

Смотрите: стан воспрянул!

И кони ржут, грызя бразды;

И строй сомкнулся с строем;

И вождь летит перед ряды;

И пышет ратник боем.

Друзья, прощанью кубок сей!

И смело в бой кровавой

Под вихорь стрел, на ряд мечей,

За смертью иль за славой…

О вы, которых и вдали

Боготворим сердцами,

Вам, вам все блага на земли!

Щит промысла над вами!..

Всевышний царь, благослови!

А вы, друзья, лобзанье

В завет: здесь верныя любви,

Там сладкого свиданья!

Воины

Всевышний царь, благослови!

А вы, друзья, лобзанье

В завет: здесь верныя любви,

Там сладкого свиданья!

К ФИЛАРЕТУ

Послание

Где ты, далёкий друг? Когда прервём разлуку?

Когда прострёшь ко мне ласкающую руку?

Когда мне встретить твой душе понятный взгляд,

И сердцем отвечать на дружбы глас священной?

Где вы, дни радостей? Придёшь ли ты назад,

О время прежнее, о время незабвенно?

Или веселие навеки отцвело,

И счастие моё с протекшим протекло?..

Как часто о часах минувших я мечтаю!

Но чаще с сладостью конец воображаю,

Конец всему — души покой,

Конец желаниям, конец воспоминаньям,

Конец боренью и с жизнью и с собой…

Ах! время, Филарет, свершиться ожиданьям.

Не знаю… но, мой друг, кончины сладкий час

Моей любимою мечтою становится;

Унылость тихая в душе моей хранится;

Во всём внимаю я знакомый смерти глас.

Зовёт меня… зовёт… куда зовёт?.. не знаю;

Но я зовущему с волнением внимаю;

Я сердцем сопряжён с сей тайною страной,

Куда нас всех влечёт судьба неодолима;

Томящейся душе невидимая зрима —

Повсюду вестники могилы предо мной.

Смотрю ли, как заря с закатом угасает —

Так, мнится, юноша цветущий исчезает;

Внимаю ли рогам пастушьим за горой

Иль ветра горного в дубраве трепетанью,

Иль тихому ручья в кустарнике журчанью,

Смотрю ль в туманну даль вечернею порой,

К клавиру ль преклонясь, гармонии внимаю —

Во всём печальных дней конец воображаю.

Иль предвещание в унынии моём?

Или судил мне рок, в весенни жизни годы,

Сокрывшись в мраке гробовом,

Покинуть и поля и отческие воды,

И мир, где жизнь моя бесплодно расцвела?..

Скажу ль?.. Мне ужасов могила не являет;

И сердце с горестным желаньем ожидает,

Чтоб промысла рука обратно то взяла,

Чем я безрадостно в сем мире бременился,

Ту жизнь, в которой я столь мало насладился,

Которую давно надежда не златит.

К младенчеству ль душа прискорбная летит.

Считаю ль радости минувшего — как мало!

Нет! счастье к бытию меня не приучало;

Мой юношеский цвет без запаха отцвёл.

Едва в душе своей для дружбы я созрел —

И что же!. предо мной увядшего могила;

Душа, не воспылав, свой пламень угасила.

Любовь… но я в любви нашёл одну мечту,

Безумца тяжкий сон, тоску без разделенья,

И невозвратное надежд уничтоженье.

Иссякшия души наполню ль пустоту?

Какое счастие мне в будущем известно?

Грядущее для нас протекшим лишь прелестно.

Мой друг, о нежный друг, когда нам не дано

В сем мирежить для тех, кем жизнь для нас священна,

Кем добродетель нам и слава драгоценна,

Почто ж, увы! почто судьбой запрещено

За счастье их отдать нам жизнь сию бесплодну?

Почто (дерзну спросить?) отъял у нас творец

Им жертвовать собой свободу превосходну?

С каким бы торжеством я встретил мой конец,

Когда б всех благ земных, всей жизни приношеньем

Я мог — о сладкий сон! — той счастье искупить,

С кем жребий не судил мне жизнь мою делить!..

Когда б стократными и скорбью и мученьем

За каждый миг её блаженства я платил:

Тогда б, мой друг, я рай в сём мире находил

И дня как дара ждал, к страданью пробуждаясь;

Тогда, надеждою отрадною питаясь,

Что каждый жизни миг погибшия моей

Есть жертва тайная для блага милых дней,

Я б смерти звать не смел, страшися бы могилы.

О незабвенная, друг милый, вечно милый!

Почто, повергнувшись в слезах к твоим ногам,

Почто, лобзая их горящими устами,

От сердца не могу воскликнуть к небесам:

«Всё в жертву за неё! вся жизнь моя пред вами!»

Почто и небеса не могут внять мольбам?

О безрассудного напрасное моленье!

Где тот, кому дано святое наслажденье

За милых слезы лить, страдать и погибать?

Ах! если б мы могли в сей области изгнанья

Столь восхитительно презренну жизнь кончать —

Кто б небо оскорбил безумием роптанья!

К НИНЕ

Послание

О Нина, о Нина, сей пламень любви

Ужели с последним дыханьем угаснет?

Душа, отлетая в незнаемый край,

Ужели во прахе то чувство покинет,

Которым равнялась богам на земле?

Ужели в минуту боренья с кончиной —

Когда уж не буду горящей рукой

В слезах упоенья к трепещущей груди,

Восторженный, руку твою прижимать,

Когда прекратятся и сердца волненье,

И пламень ланитный — примета любви,

И тайныя страсти во взорах сиянье,

И тихие вздохи и сладкая скорбь,

И груди безвестным желаньем стесненье —

Ужели, о Нина, всем чувствам конец?

Ужели ни тени земного блаженства

С собою в обитель небес не возьмём?

Ах! с чем же предстанем ко трону Любови?

И то, что питало в нас пламень души,

Что было в сем мире предчувствием неба,

Ужели то бездна могилы пожрёт?

Ах! самое небо мне будет изгнаньем,

Когда для бессмертья утрачу любовь;

И в области райской я буду печально

О прежнем, погибшем блаженстве мечтать;

Я с завистью буду — как бедный затворник

Во мраке темницы о нежной семье,

О прежних весельях родительской сени,

Прискорбный, тоскует, на цепи склонясь —

Смотреть, унывая, на милую землю.

Что в вечности будет заменой любви?

О! первыя встречи небесная сладость —

Как тайные, сердца созданья, мечты,

В единый слиявшись пленительный образ,

Являются смутной весельем душе —

Уныния прелесть, волненье надежды,

И радость, и трепет при встрече очей,

Ласкающий голос — души восхищенье,

Могущество тихих, таинственных слов,

Присутствия сладость, томленье разлуки,

Ужель невозвратно вас с жизнью терять?

Ужели, приближась к безмолвному гробу,

Где хладный, навеки бесчувственый прах

Горевшего прежде любовию сердца,

Мы будем напрасно и скорбью очей,

И прежде всесильным любви призываньем

В бесчувственном прахе любовь оживлять?

Ужель из-за гроба ответа не будет?

Ужель переживший один сохранит

То чувство, которым так сладко делился;

А прежний сопутник, кем в мире он жил,

С которым сливался тоской и блаженством,

Исчезнет за гробом, как утренний пар

С лучом, озлатившим его, исчезает,

Развеянный легким зефира крылом?..

О Нина, я внемлю таинственный голос:

Нет смерти, вещает, для нежной любви;

Возлюбленный образ, с душой неразлучный,

И в вечность за нею из мира летит —

Ей спутник до сладкой минуты свиданья.

О Нина, быть может, торжественный час,

Посланник разлуки, уже надо мною;

Ах! скоро, быть может, погаснет мой взор,

К тебе устремляясь с последним блистаньем;

С последнею лаской утихнет мой глас,

И сердце забудет свой сладостный трепет —

Не сетуй и верой себя услаждай,

Что чувства нетленны, что дух мой с тобою;

О сладость! о смертный, блаженнейший час!

С тобою, о Нина, теснейшим союзом

Он страстную душу мою сопряжёт.

Спокойся, друг милый, и в самой разлуке

Я буду хранитель невидимый твой,

Невидимый взору, но видимый сердцу;

В часы испытанья и мрачной тоски,

Я в образе тихой, небесной надежды,

Беседуя скрытно с твоею душой,

В прискорбную буду вливать утешенье;

Под сумраком ночи, когда пронесёшь

Отраду в обитель недуга и скорби,

Я буду твой спутник, я буду с тобой

Делиться священным добра наслажденьем;

И в тихий, священный моления час,

Когда на коленях, с блистающим взором,

Ты будешь свой пламень к творцу воссылать,

Быть может, тоскуя о друге погибшем,

Я буду молитвы невинной души

Носить в умиленьи к небесному трону.

О друг незабвенный, тебя окружив

Невидимой тенью, всем тайным движеньям

Души твоей буду в весельи внимать;

Когда ты — пленившись потока журчаньем,

Иль блеском последним угасшего дня

(Как холмы объемлет задумчивый сумрак,

И, с бледным вечерним мерцаньем, в душе

О радостях прежних мечта воскресает),

Иль сладостным пеньем вдали соловья,

Иль веющим с луга душистым зефиром,

Несущим свирели далекия звук,

Иль стройным бряцаньем полуночной арфы —

Нежнейшую томность в душе ощутишь,

Исполнишься тихим, унылым мечтаньем

И, в мир сокровенный душою стремясь,

Присутствие бога, бессмертья награду,

И с милым свиданье в безвестной стране

Яснее постигнешь, с живейшею верой,

С живейшей надеждой от сердца вздохнёшь…

Знай, Нина, что друга ты голос внимаешь,

Что он и в веселье и в тихой тоске

С твоею душою сливается тайно.

Мой друг, не страшися минуты конца:

Посланником мира, с лучом утешенья

Ко смертной постеле приникнув твоей,

Я буду игрою небесныя арфы

Последнюю муку твою услаждать;

Не вопли услышишь грозящия смерти,

Не ужас могилы узришь пред собой:

Но глас восхищенный, поющий свободу,

Но светлый ведущий к веселию путь

И прежнего друга, в восторге свиданья,

Манящего ясной улыбкой тебя.

О Нина, о Нина, бессмертье наш жребий.

К Б[ЛУДОВ]У

Послание

Весёлого пути

Любезному желаю

Ко древнему Дунаю;

Забудь покой, лети

За русскими орлами;

Но в поле, под шатрами,

Друзей воспоминай

И сердцу милый край,

Где ждёт тебя, уныла,

Твой друг, твоя Людмила,

Хранитель-ангел твой…

С крылатою мечтой

Проникни сокровенно

В чертог уединенной,

Где, с верною тоской,

С пылающей душой,

Она одна вздыхает,

И промысл умоляет:

Да будет твой покров

В обители врагов.

Смотри, как томны очи,

Как вид её уныл;

Ей белый свет постыл;

Одна, во мраке ночи,

Сокрылась в терем свой;

Лампаду зажигает,

Письмо твоё читает,

И робкою рукой

Ответ ко другу пишет,

Где в каждом слове дышит

Души её печаль.

Лети в безвестну даль;

Твой гений над тобою;

Среди опасна бою

Его незримый щит

Тебя приосенит —

И мимо пролетит

Стрела ужасной Гелы.

Ах! скоро ль твой весёлый

Возврат утешит вновь

И дружбу и любовь?..

Для скорби утоленья,

Податель благ, Зевес

Двум жителям небес

Минуты разлученья

Поверил искони.

«Да будут, рек, они,

Один — посол разлуки,

Свидания — другой!»

И в час сердечной муки,

Когда рука с рукой,

В тоске безмолвной, други,

Любовники, супруги,

С последнею слезой,

В последнем лобызанье

Последнее прощанье

Друг другу отдают,

Мольбы из сердца льют,

И тихими стопами,

С поникшими главами,

В душе скрывая стон,

Идут, осиротелы,

В свой терем опустелый,

Сын Дия Абеон,

Задумчивый, бескрылой,

С улыбкою унылой,

С отрадой скорбных слёз,

Спускается с небес,

Ведомый Адеоном,

Который тихим звоном

Волшебных струн своих

Льёт в сердце упованье

На близкое свиданье.

Я вижу обоих:

Один с своей тоскою

И тихою слезою;

С надеждою другой.

Прости, мой друг нелестной!

Надолго ль? неизвестно.

Но верую душой

(И вера не обманет):

Желанный день настанет —

Мы свидимся с тобой.

Или… увы! незримо

Грядущее для нас!..

Быть может — в оный час,

Когда ты, невредимо

Свершив опасный путь,

Свободою вздохнуть

Придёшь в стране родимой

С Людмилою своей —

Ты спросишь у друзей:

«Где скрылся друг любимой?»

И что ж тебе в ответ?

Его уж в мире нет…

Так, если в цвете лет

Меня возьмёт могила,

И участь присудила,

Чтоб первый я исчез

Из милого мне круга —

Друзья, без скорбных слёз

На прах взирайте друга.

Где светлою струёй

Плескает в брег зелёный

Извилистый ручей,

Где сенистые клёны

Сплетают из ветвей

Покров гостеприимный,

Лобзаясь с ветерком:

Туда — лишь над холмом

Луна сквозь облак дымный

При вечере блеснёт,

И липа разольёт

Окрест благоуханье —

Сберитесь, о друзья,

В моё воспоминанье.

Над вами буду я,

Древес под зыбкой сенью,

Невидимою тенью

Летать, рука с рукой

С утраченным Филоном.

Тогда вам тихим звоном

Покинутая мной

На юном клёне лира

Пришельцев возвестит

Из таинственна мира,

И тихо пролетит

Задумчивость над вами;

Увидите сердцами

В незнаемой дали

Отечество желанно —

Приют обетованной

Для странников земли.

[К П. А. ВЯЗЕМСКОМУ]

Мой милый друг,

Знать, недосуг

Писать к друзьям?

Пристал к мужьям!

И свысока,

Как с чердака,

На бедняков

Холостяков

Смеясь глядишь!

И говоришь:

«Вы дураки!

Как челноки,

Игрою волн!

Мой мирный челн

Нашел приют!

Старинный плут

Эрот слепой

Был кормщик мой!

Ревел Борей

И, как злодей,

Сожрать грозил!

Но верой был

От бурь, друзья,

Избавлен я!

Теперь мне смех:

Гляжу на всех

Из уголка!

Мне жизнь легка,

Вам — тяжкий груз;

Без милых уз

Что жизнь для нас!»

Ну, в добрый час!

Рад от души!

Да напиши,

Что, мужем став,

Ты старый нрав

Сберег друзьям!

Ведь по годам,

Не по часам,

Друзья растут!

Пусть Леля-плут

Или Эрот

Свое возьмет!

Но часть — и нам,

Твоим друзьям!..

Апухтин прав!

Ведь бес лукав:

Он всем вертит —

И твой пиит

Лекенем стал!

В Орле играл

В Филине он

И был смешон!

Под париком,

Как под шатром,

На двух ногах,

Как на клюках,

Он в первый раз

Для трехсот глаз

(Хоть и не рад)

Был адвокат.

Зато уж он

Не Селадон!

Роль волокит

Ему не льстит!

Апухтин врал,

Когда сказал,

Что милый взор,

Как хитрый вор,

Исподтишка,

У чудака

Полсердца сжег!

Свидетель Бог,

Что это ложь!

Не делай рож!

Я не в Орле,

Живу в селе,

Земном раю;

И жизнь свою

В труде, во сне

И в тишине,

Таясь, веду;

И только жду,

Что стукнет в дверь

Плешивый зверь

С большой косой

И скажет: «Стой!

Окончен путь;

Пора заснуть,

И — добра ночь!»

Вот я — точь-в-точь!

Ты хочешь знать,

Позволю ль ждать

Меня зимой

Или весной

В Москву? — Ответ

Короткий: нет!

ПОСЛАНИЕ К ПЛЕЩЕЕВУ

В день светлого воскресения Ты прав, любезный мой поэт!

Твое послание на русском Геликоне,

При русском мерзлом Аполлоне,

Лишь именем моим бессмертие найдет!

Но, ах! того себе я в славу не вменяю!

А почему ж? Читай. И прозу и стихи

Я буду за грехи

Марать, марать, марать и много намараю,

Шесть т о мов, например (а им, изволишь знать,

Готовы и тит у л и даже оглавленье);

Потом устану я марать,

Потом отправлюся в тот мир на поселенье,

С фельдъегерем-попом,

Одетый плотным сундуком,

Который гробом здесь зовут от скуки.

Вот вздумает какой-нибудь писец

Составить азбучный писателям венец,

Ясней: им лексикон. Пройдет он аз и буки,

Пройдет глаголь, добро и есть;

Дойдет он до живете;

А имя ведь мое, оставя лесть,

На этом свете

В огромном списке бытия

Ознаменовано сей буквой-раскорякой.

Итак, мой биогр а ф, чтоб знать, каким был я,

Хорошим иль дурным писакой,

Мои творенья развернет.

На первом томе он заснет,

Потом воскликнет: «Враль бесчинный!..

За то, что от него здесь мучились безвинно

И тот, кто вздор его читал,

И тот, кто, не читав, в убыток лишь попал,

За типографию, за то, что им наборщик,

Корректор, цензор, тередорщик

Совсем почти лишились глаз, —

Я не пущу его с другими на Парнас!»

Тогда какой-нибудь моей защитник славы

Шепнет зоилу: «Вы не правы!

И верно, должен был

Иметь сей автор дарованье;

А доказательство — Плещеева посланье!»

Посланье пробежав, суровый мой зоил

Смягчится, — и прочтут потомки в лексиконе:

«Жуковский. Не весьма в чести при Аполлоне;

Но боле славен тем, что изредка писал

К нему другой поэт , Плещеев;

На счастье русских стиходеев,

Не русским языком сей автор воспевал;

Жил в Болхове, с шестью детьми, с женою;

А в доме у него жил Осип Букильон.

Как жаль, что пренебрег язык отчизны он;

Нас мог бы он ссудить богатою статьею».

Вот так-то, по тебе, и я с другими в ряд.

Но ухо за ухо, зуб за зуб , говорят,

Ссылаясь на писанье;

А я тебе скажу: посланье за посланье!..

Любезен твой конфектный Аполлон!

Но для чего ж, богатый остротою,

Столь небогат рассудком здравым он?

Как, милый друг, с чувствительной душою,

Завидовать, что мой кривой сосед

И плут, и глуп, и любит всем во вред

Одну свою противную персону;

Что бог его — с червонцами мешок;

Что, подражать поклявшись, Гарпагону

Он обратил и душу в кошелек, —

Куда ничто: ни чувство сожаленья,

Ни дружество, ни жар благотворенья,

Как ангел в ад, не могут проникать;

Где место есть лишь векселям, нулями

Унизанным, как будто жемчугами!

Оставь его не живши умирать —

И с общих бед проценты вычислять!

Бесчувственность сама себе мучитель!

И эгоист, слез чуждых хладный зритель,

За этот хлад блаженством заплатил!

Прекрасен мир, но он прекрасен нами!

Лишь добрый в нем с отверстыми очами,

А злобный сам очей себя лишил!

Не для него природа воскресает,

Когда в поля нисходит светлый май;

Где друг людей находит жизнь и рай,

Там смерть и ад порочный обретает!

Как древния святой псалтыри звон,

Так скромного страдальца тихий стон

Чистейшу жизнь в благой душе рождает!

О, сладостный благотворенья жар!

Дар нищете — себе сторичный дар!

Сокровищ сих бесчувственный не знает!

Не для него послал творец с небес

Бальзам души, утеху сладких слез!

Ты скажешь: он не знает и страданья! —

Но разве зло — страдать среди изгнанья,

В надежде зреть отечественный край?..

Сия тоска и тайное стремленье —

Есть с милыми вдали соединенье!

Без редких бед земля была бы рай!

Но что ж беды для веры в провиденье?

Лишь вестники, что смотрит с высоты

На нас святой, незримый Испытатель;

Лишь сердцу глас: крепись! Минутный ты

Жилец земли! Жив бог, и ждет создатель

Тебя в другой и лучшей стороне!

Дорога бурь приводит к тишине!

Но, друг, для злых есть зло и провиденье!

Как страшное ночное привиденье,

Оно родит в них трепет и боязнь,

И божий суд на языке их — казнь!

Самим собой подпоры сей лишенный,

Без всех надежд, без веры здесь злодей,

Как бледный тать, бредет уединенно —

И гроб вся цель его ужасных дней!..

Ты сетуешь на наш клим а т печальный!

И я с тобой готов его винить!

Шесть месяцев в одежде погребальной

Зима у нас привыкнула гостить!

Так! Чересчур в дарах она богата!

Но… и зимой фантазия крылата!

Украсим то, чего не избежим,

Пленительной игрой воображенья,

Согреем мир лучом стихотворенья

И на снегах Темпею насадим!

Томпсон и Клейст, друзья, певцы природы,

Соединят вкруг нас ее красы!

Пускай молчат во льдах уснувши воды

И чуть бредут замерзлые часы, —

Спасенье есть от хлада и мороза:

Пушистый бобр, седой Камчатки дар,

И камелек, откуда легкий жар

На нас лиет трескучая береза.

Кто запретит в медвежьих сапогах,

Закутав нос в обширную винчуру,

По холодку на лыжах, на коньках

Идти с певцом в пленительных мечтах

На снежный холм, чтоб зимнюю натуру

В ее красе весенней созерцать.

Твоя ж жена приятней всякой музы

Тот милый край умеет описать,

Где пел Марон, где воды Аретузы

В тени олив стадам наводят сон;

Где падший Рим, покрытый гордым прахом,

Являет свой одряхший Пантеон

Близ той скалы, куда народы с страхом

И их цари, от всех земных концов,

Текли принять ужасный дар оков.

Ясней блестят лазурные там своды!

Я часто сам, мой друг, в волшебном сне

Скитаюсь в сей прелестной стороне,

Под тенью мирт, склонившихся на воды,

Или с певцом и Вакха и свободы,

С Горацием, в сабинском уголке,

Среди его простых соседей круга,

В глазах любовь и сердце на руке,

Делю часы беспечного досуга!

Но… часто там, где ручеек журчит

Под темною душистых лавров сенью,

Где б мирному и быть уединенью,

Остря кинжал, скрывается бандит,

И грозные вдаль устремленны очи

Среди листов, добычи ждя, горят,

Как тусклые огни осенней ночи,

Но… часто там, где нив моря шумят,

Поля, холмы наводнены стадами,

И мир в лугах, усыпанных цветами,

Лишь гибели приманкой тишина,

И красотой цветов облечена

Готовая раскрыться пасть волкана.

Мой друг, взгляни на жребий Геркулана

И не ропщи, что ты гиперборей…

Смотри, сбежал последний снег полей!

Лишь утренник, сын мраза недозрелый,

Да по верхам таящийся снежок,

Да сиверкий при солнце ветерок

Нам о зиме вещают отлетелой;

Но лед исчез, разбившись, как стекло,

Река, смирясь, блестит между брегами,

Идут в поля оратаи с сохами,

Лишь мельница молчит — ее снесло!

Но что ж? и здесь найдем добро и зло.

Ты знаешь сам: у нас от наводненья

Премножество случалось разоренья.

И пользою сих неизбежных бед

Есть то, мой друг, что мой кривой сосед

Чуть не уплыл в чистилище на льдине!

Уже ревел окрест него потоп;

Как Арион чудесный на дельфине,

Уж на икре сидел верхом циклоп;

Но в этот час был невод между льдами

По берегам раскинут рыбаками,

И рыбакам прибыток был велик:

Им с щуками достался ростовщик!

Так, милый друг, скажу я в заключенье:

Пророчество для нас твое сравненье!

Растает враг, как хрупкий вешний лед!

Могущество оцепенелых вод,

Стесненное под тяжким игом хлада,

Все то ж, хотя незримо и молчит.

Спасительный дух жизни пролетит —

И вдребезги ничтожная преграда!

О, русские отмстители-орлы!

Уже взвились! Уже под облаками!

Уж небеса пылают их громами!

Уж огласил их клич ту бездну мглы,

Где сдавлены, обвитые цепями,

Отмщенья ждя, народы и с царями!

О, да грядет пред ними русский бог!

Тот грозный бог, который на Эвксине

Велел пылать трепещущей пучине

И раздробил сармату гордый рог!

За ними вслед всех правых душ молитвы!

Да грянет час карающия битвы!

За падших месть! Отмщенье за Тильзит!..

Но, милый друг, вернее долетит

Мольба души к престолу провиденья,

В сопутствии летя благотворенья!

И в светлый день, когда воскресший мир

Поет хвалы подателю спасенья,

Ужель один не вкусит наслажденья

Сын нищеты? Ужель, забыт и сир,

Средь братии, как в горестном изгнанье,

Он с гимнами соединит стенанье

И лишь слезой на братское лобзанье,

Безрадостный, нам будет отвечать?

Твоей душе легко меня понять!

Еще тот кров в развалинах дымится,

Где нищая вдовица с сиротой

Ждала в тоске минуты роковой:

На пепле сем пускай благословится

Твоих щедрот незримая рука!

Ах! милость нам и тяжкая сладка!

Но ты — отец! Сбирай благословенья

Спасаемых здесь благостью твоей

На юные главы твоих детей!

Их отличат они для провиденья!

Увы, мой друг! что сих невинных ждет

На том пути, где скрыт от нас вожатый,

В той жизни, где всего верней утраты,

Где скорбь без крыл, а радости крылаты,

На то с небес к нам голос не сойдет!

Но доблестью отцов хранимы чада!

Она для них — твердейшая ограда!

К БАТЮШКОВУ

Послание

Сын неги и веселья,

По Музе мне родной,

Приятность новоселья

Лечу вкусить с тобой;

Отдам поклон Пенату,

И милому собрату

В подарок пук стихов.

Увей же скромну хату

Венками из цветов;

Узорным покрывалом

Свой шаткий стол одень,

Вооружись фиалом,

Шампанского напень,

И стукнем в чашу чашей,

И выпьем всё до дна:

Будь верной Музе нашей

Дань первого вина.

Вхожу в твою обитель:

Здесь весел ты с собой,

И, лени друг, покой

Дверей твоих хранитель.

Всё ясно вкруг меня;

Закат румяный дня

Живее здесь играет

На зелени лугов,

И чище отражает

Здесь виды берегов

Источник тихоструйный;

Здесь кроток вихорь буйный;

Приятней сень листов

Зефиры здесь колышут,

И слаще негой дышут;

Укромный домик твой

Не златом — чистотой

И светлостью пленяет;

В окно твоё влетает

Цветов приятный дух;

Террас, пред ним дерновый

Узорный полукруг;

Там ландыши перловы,

Там розовы кусты,

Тюльпан, нарцисс душистой,

И тубероза — чистой

Эмблема красоты,

С роскошным анемоном;

Едва приметным склоном

Твой сходит сад к реке;

Шумит невдалеке

Там мельница смиренна:

С колёс жемчужна пена

И брызгов дым седой;

Мелькает над рекой

Весёлая купальня,

И, гость из края дальня,

Уютный домик свой

Там швабский гусь спесивой

На острове под ивой,

Меж дикою крапивой

Беспечно заложил.

Так! здесь приют поэта:

Душа моя согрета

Влияньем горних сил,

И вся ничтожность света

В глазах моих, как сон…

Незримый Аполлон

Промчался надо мною;

Ликуй, мой друг-поэт.

Довольнее судьбою

Поэтов под луною

И не было и нет.

Их жизнь очарованье!

Ты помнишь ли преданье?

Разбить в уделы свет

Преемник древний Крона

Задумал искони.

«Делитесь!» — с горня трона

Бог людям рёк. Они

Взроилися, как пчёлы,

Шумящи по лугам —

И все уже уделы

Земные по рукам.

Смиренный земледелец

Взял труд и сельный плод,

Могущество — Владелец;

Купец равнину вод

Наморщил под рулями;

Взял откуп арендарь,

А пастырь душ — алтарь

И силу над умами.

«Будь каждый при своём

(Рёк царь земли и ада);

Вы сейте, добры чада;

Мне жертвуйте плодом».

Но вот… с земли продела

Приходит и поэт;

Увы! ему удела

Нигде на свете нет;

К Зевесу он с мольбою;

«Отец и властелин,

За что забыт тобою

Любимейший твой сын?» —

«Не я виной забвенья.

Когда я мир делил,

В страну воображенья

Зачем ты уходил?» —

«Увы! я был с тобою

(В слезах сказал певец);

Величеством, красою

Небес твоих, отец,

Мои питались взоры;

Там пели дивны хоры;

Я сердце возносил

К делам твоим чудесным…

Но, ах! пленён небесным,

Земное позабыл». —

«Мой сын, уделы взяты;

Мне жаль твоей утраты;

Но рай перед тобой;

Согласен ли со мной

Делиться небесами?

Блаженствуя с богами,

Ты презришь мир земной».

С тех пор — необожатель

Подсолнечных сует —

Стал верный обитатель

Страны дух о в поэт,

Страны неоткровенной:

Туда непосвящённой

Толпе дороги нет;

Там чудотворны боги

Весёлые чертоги

Слияли из лучей,

В мерцающей долине,

Любимице своей

« Фантазии » — богине;

Её « Природа » мать;

Беспечно ей играть

Даёт она собою;

Но, радуясь игрою,

Велит её хранить

Трём чадам первородным,

Чтоб прихотям свободным

Её не заманить

В туманы заблуждений:

То с пламенником « Гений »,

« Наука » с свитком « Муз »,

И с лёгкою уздою

Очами зоркий « Вкус »;

С весёлою сестрою

Согласные, они

Там нежными перстами

Виют златые дни;

Всё их горит лучами;

Во всё дух жизни влит:

В потоке там журчит

Гармония Наяды:

Храним Сильваном лес;

Грудь юныя Дриады

Под коркою древес

Незримая пылает;

Зефир струи ласкает

И вьётся вкруг лилей;

Нарцисс глядит в ручей;

Среди прозрачной пены

Летучих облаков

Мелькает рог Селены,

И в сумраке лесов

Тоскует филомела.

Хранят сего удела

Магической покой

« Невинность » — гений милый

С « Беспечностью » — сестрой:

И их улыбки силой

Ни « Скукою » унылой,

Ни мрачной « Суетой »,

Ни « Алчностью » угрюмой,

Ни « Мести » грозной думой,

Ни « Зависти » тоской

Там светлость не мрачится;

Там ясная таится,

« Веселью » верный друг,

« Гордынею » забыта,

« Посредственность » — харита,

И их согласный круг

Одушевляем « Славой » —

Не той богиней бед,

Которая кровавой

Кладёт венец побед

В дымящиеся длани

Свирепостию брани —

Но милою, живой,

Небесною сестрой

Небесныя « Надежды »;

Чужда порока, враг

Безумца и невежды,

Её жилища праг

Ужасен недостойным;

Но тем душам спокойным,

Где чувство в простоте

Как тихий день сияет,

В могущей красоте

Она себя являет,

И, в них воспламенив

К великому порыв,

К прекрасному стремленье,

Ко благу страстный жар,

Им оставляет в дар:

« Собою наслажденье ».

Мой друг, и ты певец;

И твой участок лира;

И ты в мечтах жилец

Незнаемого мира…

В мечтах? Почто ж в мечтах?

Почто мы не с крылами,

И вольны лишь мечтами,

А наяву в цепях?

Почто сей тяжкий прах

С себя не можем сринуть,

И мир совсем покинуть,

И нам дороги нет

Из мрачного изгнанья

В страну очарованья?

Увы! мой друг… поэт,

Призр а ками богатый,

Беспечностью дитя —

Он мог бы жить, шутя;

Но горькие утраты

Живут и для него,

Хотя перед слепою

Богинею покою

Не тратит своего;

Хотя одной молвою,

Смотря на свет тайком,

В своём углу знаком

С бесславием тщеславных,

С печалями забавных

Фигляров-остряков,

И с мукою льстецов

Пред тронами ползущих

И с бешенством падущих

В изрытый ими ров —

Но те живейши раны,

Которые, как враны,

Вгрызаясь в глубь сердец,

В них радость истребляют

И жизнь их пожирают,

Их знает и певец.

Какими, друг, мечтами

Сберечь души покой,

Когда перед глазами,

Под дланью роковой,

Погибнет то, что мило,

И схваченный могилой

Исчезнет пред тобой

Души твоей родной;

А ты, осиротелой,

Дорогой опустелой

Ко гробу осуждён

Один, снедая слёзы,

Тащить свои желёзы?

И много ли замен

Нам даст мечта крылата

Тогда, как без возврата

Блаженство улетит,

С блаженством упованье,

И в сердце замолчит

Унывшее желанье;

И ты, как палачом

Преступник раздроблённый,

И к плахе пригвождённый,

В бессилии своём

Ещё быть должен зритель,

Как жребий-истребитель

Всё то, чем ты дышал,

Что, сердцем увлечённый,

В надежде восхищённой,

« Своим » уж называл,

Другому на пожранье

Отдаст в твоих глазах…

Тебе ж одно терзанье

Над гробом милых благ?

Но полно!.. Муза с нами;

Бессмертными богами

Не всем, мой друг, она

В сопутницы дана.

Кто слышал в час рожденья

Небесной девы глас,

В ком искра вдохновенья

С огнём души зажглась:

Тот верный от судьбины

Найдёт здесь уголок.

В покрыты мглой пучины

Замчался мой челнок…

Но светит для унылой

Ещё души моей

Поэзии светило.

Хоть прелестью лучей

Бунтующих зыбей

Оно не усмирило…

Но мгла озарена;

Но сладостным сияньем,

Как тайным упованьем,

Душа ободрена,

И милая мелькает

В дали моей Мечта…

Доколь, мой друг, пленяет

Добро и красота,

Доколь огнём священным

Душа ещё полна,

И дверь растворена

Пред взором откровенным

В святой Природы храм,

Доколь хариты нам

Весёлые послушны:

Дотоль ещё к бедам

Быть может равнодушны.

О добрый Гений мой,

Последних благ спаситель

И жребия смиритель,

Да светит надо мной,

Во мгле путеводитель,

Твой, Муза, милый свет!

А ты, мой друг — поэт,

Храни твой дар бесценный;

То Весты огнь священный;

Пока он не угас —

Мы живы, невредимы,

И Рок неумолимый

Свой гром неотразимый

Бросает мимо нас.

Но пламень сей лишь в ясной

Душе неугасим.

Когда любовью страстной

Лишь то боготворим,

Что благо, что прекрасно;

Когда от наших лир

Лиются жизни звуки,

Чарующие муки,

Сердцам дающи мир;

Когда мы песнопеньем

Несчастного дружим

С сокрытым провиденьем,

Жар славы пламеним

В душе, летящей к благу,

Стезю к убогих прагу

Являем богачам,

Не льстим земным богам,

И дочери стыдливой

Заботливая мать

Гармонии игривой

Сама велит внимать:

Тогда и дарованье

Во благо нам самим,

И мы не посрамим

Поэтов достоянья.

О друг! служенье Муз

Должно быть их достойно:

Лишь с добрым их союз.

Слияв в душе спокойной

Младенца чистоту

С величием свободы,

Боготворя природы

Простую красоту,

Лишь благам неизменным,

Певец — любимец мой,

Доступен будь душой;

Когда к дверям смиренным

Обители твоей

Придёт, с толпою Фей

« Желаний » прихотливых,

« Фортуна » — враг счастливых:

Ты двери на замок;

Пускай толпа стучится;

Содом сей в уголок

Поэта не вместится,

Не вытеснив харит.

Но если залетит

« Веселий » рой вертляный —

Дверь настежь, милый друг.

Пускай в их шумный круг

Войдут: и « Вакх » румяный,

Украшенный венком,

С состаревшим вином,

С наследственною кружкой,

И « Шутка » с погремушкой,

И « Пляски » шумный хор —

Им рад « Досуг » шутливый;

Они осклабят взор

« Работы » молчаливой.

« Задумчивость » подчас

Впускай в приют укромный:

Её чуть слышный глас

И взор приятно-томный

Переливают в нас

Покой и услажденье;

Она уединенье

Собой животворит;

Она за дальни горы

Нас к милому стремит —

И радостные взоры,

Согласные с душой,

За синевой туманной

Встречаются с желанной

Возлюбленных мечтой;

Её волшебной силой

В гармонии унылой

Осеннего листка

И в тихом ветерка

Вдоль рощи трепетаньи,

И в легком содроганьи

Дремавшия волн ы ,

Как будто с вышины,

Спускается приятной

Минувшего привет,

И то, что невозвратно,

Чего навеки нет,

Опять животворится,

И тихо веют, мнится,

Над нашей головой

Воздушною толпой

Жильцы духовной сени

Невозвратимых тени.

Но, друг мой, приготовь

В обители смиренной

Ты терем отделённой:

Иметь постой бессменной

И « Дружба » и « Любовь »

Привыкли у поэта;

Лишась блестящих света

Отличий и даров,

Ему необходимо

Под свой пустынный кров

Всё то, что им любимо,

Собрать в единый круг;

С кем милая и друг,

Тот в угол свой забвенный

Обширныя вселенны

Всю прелесть уместил;

Он мир свой оградил

Забором огорода,

И вдаль за суетой

Не следует мечтой.

Посредственность, свобода,

Животворящий труд,

Веселие досуга

Близ милыя и друга,

И пенистый сосуд

В час вечера приятной

Под липой ароматной

С забвением сует,

Вот всё… Но, друг-поэт,

Любовь — святой хранитель,

Иль грозный истребитель

Душевной чистоты.

Отвергни сладострастья

Погибельны мечты,

И не восторгов — счастья

В прямой ищи любви;

Восторгов исступленье —

Минутное забвенье;

Отринь их, разорви

Лаис коварных узы;

Друзья стыдливых — Музы;

Во храм священный их

Прелестниц записных

Толпа войти страшится…

И что, мой друг, сравнится

С невинною красой?

При ней цветём душой!

Она, как ангел милой,

Одной явленья силой,

Могущая собой,

Вливает в сердце радость.

О скромных взоров сладость!

Движений тишина!

Стыдливое молчанье,

Где вся душа слышна!

Речей очарованье!

Беспечность простоты,

И прелесть без искусства,

Которая для чувства

Прелесней красоты!

Их несказанной властью

Блаженнейшею страстью

Душа растворена;

Вкушает сладость рая;

Земное отвергая,

Небесного полна.

О друг! доколе младость

С мечтами не ушла,

И жизнь не отцвела,

Спеши любови сладость

Невинную вкусить.

Увы! пора любить

Умчится невозвратно;

Тогда — всему конец;

Но буйностью развратной

Испорченных сердец,

Мой друг, да не сквернится

Твой непорочный жар:

Любовь есть неба дар;

В ней жизни цвет хранится;

Кто любит, тот душой,

Как день весенний, ясен;

Его любви мечтой

Весь мир пред ним прекрасен…

Ах! в мире сём — « она »…

Её святым полна

Присутствием природа,

С денницею со свода

Небес она летит,

Предвестник наслажденья,

И в смутном пробужденья

Блаженстве говорит:

Я в мире! я с тобою!

В то час, когда тишиною

Земля облечена,

В молчании вселеннной

Одна обвороженной

Душе она слышна;

К устам твоим она

Касается дыханьем;

Ты слышишь с содроганьем

Знакомый звук речей,

Задумчивых очей

Встречаешь взор приятный,

И запах ароматный

Пленительных кудрей

Во грудь твою лиётся,

И мыслишь: ангел вьётся

Незримый над тобой.

При ней — задумчив, сладкой

Исполненный тоской,

Ты робок, лишь украдкой

Стремишь к ней томный взор:

В нём сердце вылетает;

Несмел твой разговор;

Твой ум не обретает

Ни мыслей, ни речей;

Задумчивость, молчанье,

И страстное мечтанье —

Язык души твоей;

Забыты все желанья;

Без чувства, без вниманья

К тому, что пред тобой,

Ты одинок с толпой;

« Она » — в сём слове милом

Вселенная твоя;

С ней розно — лишь в унылом

Мечтанье бытия

Ты чувство заключаешь;

Всечасно улетаешь

Душою к тем краям,

Где ангел твой прелестной;

Твоё блаженство там

За синевой небесной,

В туманной сей дали —

Там всё, что на земли

И мило и священно,

Вся жизнь, весь жребий твой,

Как призрак оживлённой,

Мелькает пред тобой.

Живёшь воспоминаньем:

Его очарованьем

Преображённый свет

Один везде являет

Душе твоей предмет.

Заря ли угасает,

Летит ли ветерок

От дремлющия рощи,

Или покровом нощи

Одеянный поток

В водах являет тени

Недвижных берегов,

И тихих рощей сени,

И тёмный ряд холмов —

« Она » перед тобою;

С природы красотою,

Совсем в душе слита

Любимая мечта.

Когда воспламенённой

Ты мыслию летишь

К правителю вселенной,

Или обет творишь

Забыть стезю пророка,

При всех изменах рока

Быть добрым и прямым,

И следовать святым

Урокам и веленьям

И тайным утешеньям

Лишь совести одной,

Когда, рассудка властью

Торжествовав над страстью,

Ты выше стал душой,

Иль сироте, убитой

Страданием, сокрытой

Благотворил рукой —

Кто, кто тогда с тобой?

Кто чувст твоих свидетель?

« Она »!.. твой друг, твоя

Невинность, добродетель.

Лишь счастием ея

Ты счастье измеряешь,

Лишь в нём соединяешь

Все блага бытия.

Любовь — себя забвенье!

Ты молишь проведенье,

Чтоб никогда тоской

Взор милый не затмился,

Чтоб грозный лишь с тобой

Суд рока совершился.

Лить слёзы, жертвой быть

За ту, кем сердце жило,

Погибнув, жизни милой

Спокойствие купить —

Вот жребий драгоценный!

О друг! тогда для нас

И бедствия священны.

И пусть тот луч угас,

Которым украшался

Путь жизни пред тобой,

Пускай навек с мечтой

Блаженства ты расстался —

Своих лишённый благ,

Ты жив блаженством милой:

Как тихое светило,

Оно в твоих глазах

Меж тучами играет,

И дух не унывает

При сладостных лучах.

Прости ж, поэт бесценной,

Пускай живут с тобой,

В обители смиренной,

Посредственность, покой,

И музы, и хариты,

И лары домовиты;

Ты к ним любовь питай,

Строй лиру для забавы,

И мимоходом Славы

Жилище посещай;

И благодать святая

Её с тобою будь!

Но, с музами играя,

Ты друга не забудь,

Который, отстранившись

От всех земных хлопот,

И матери забот

Фортуне поклонившись,

Куда глаза глядят,

Идёт своей тропою

Беспечно за судьбою.

Хотя и не богат

Он милостями Счастья,

Но Муза от ненастья

Дала ему приют;

Туда не забредут

Ни хитрости разврата,

Ни света суеты;

Не зная нищеты,

Не знает он и злата;

Мечты — его народ:

Сбирает с них доход

Фантазия крылата.

Что ждет его вдали,

О том он забывает;

Давно не доверяет

Он счастью на земли.

Но, друг, куда б Судьбою

Он ни был приведён,

Всегда, везде душою

Он будет прилеплён

Лишь к жизни непорочной;

Таков к друзьям заочно,

Каков и на глазах —

Для них стихи кропает,

И быть таким желает,

Каким в своих стихах

Себя изображает.

К А. Н. АРБЕНЕВОЙ

«Рассудку глаз! другой воображенью!» —

Так пишет мне мой стародавний друг.

По совести, такому наставленью

Последовать я соглашусь не вдруг.

Не славно быть циклопом однооким!

Но почему ж славнее быть косым ?

А на земле, где опытом жестоким

Мы учены лишь горестям одним,

Не лучший ли нам друг воображенье?

И не оно ль волшебным фонарем

Являет нам на плате роковом

Блестящее блаженства привиденье?

О друг мой! Ум всех радостей палач!

Лишь горький сок дает сей грубый врач!

Он бытие жестоко анатомит:

Едва пленил мечты наружный свет,

Уже злодей со внутренним знакомит…

Призр а к исчез — и Грация — скелет.

Оставим тем, кто благами богаты,

Их обнажать, чтоб рок предупредить;

Пускай спешат умом их истребить,

Чтоб не скорбеть от горькой их утраты.

Но у кого они наперечет,

Тому совет: держись воображенья!

Оно всегда в печальный жизни счет

Веселые припишет заблужденья!

А мой султан — султанам образец!

Не все его придворные поэты

Награждены дипломами диеты

Иль вервием… Для многих есть венец.

Удавка тем, кто ищет славы низкой,

Кто без заслуг, бескрылые, ползком,

Вскарабкались к вершине Пинда склизкой —

И давит Феб лавровым их венком.

Пост не беда тому, кто пресыщенья

Не попытал, родяся бедняком;

Он с алчностью желаний незнаком.

В поэте нет к излишнему стремленья!

Он не слуга блистательным мечтам!

Он верный друг одним мечтам счастливым !

Давно сказал мудрец еврейский нам:

Все суета ! Урок всем хлопотливым.

И суета, мой друг, за суету —

Я милую печальной предпочту:

Под гибельной Сатурновой косою

Возможно ли нетленного искать?

Оно нас ждет за дверью гробовою;

А на земле всего верней — мечтать!

Пленительно твое изображенье!

Ты мне судьбу завидную сулишь

И скромное мое воображенье

Высокою надеждой пламенишь.

Но жребий сей, прекрасный в отдаленье,

Сравнится ль с тем, что вижу пред собой?

Здесь мирный труд, свобода с тишиной,

Посредственность, и круг друзей священной,

И муза, вождь судьбы моей смиренной!

Я не рожден, мой друг, под той звездой,

Которая влечет во храм Фортуны;

Мне тяжелы Ареевы перуны.

Кого судьба для славы обрекла,

Тому она с отважностью дала

И быстроту, и пламенное рвенье,

И дар: ловить летящее мгновенье,

Препятствия в удачу обращать

И гибкостью упорство побеждать!

Ему всегда с надеждой исполненье,

Но есть ли что подобное во мне?

И тени нет сих редких дарований!

Полжизни я истратил в тишине;

Застенчивость, умеренность желаний,

Привычка жить всегда с одним собой,

Доверчивость с беспечной простотой —

Вот все, мой друг; увы, запас убогой!

Пойду ли с ним той страшною дорогой,

Где гибелью грозит нам каждый шаг?

Кто чужд себе, себе тот первый враг!

Не за своим он счастием помчится,

Но с собственным безумно разлучится.

Нельзя искать с надеждой не обресть.

А неуспех тяжеле неисканья .

И мне на что все счастия даянья?

С кем их делить? Кому их в дар принесть?..

«Полезен будь!» — Так! польза — долг священный!

Но мне твердит мой ум не ослепленный:

Не зная звезд, брегов не покидай!

И сильным вслед, бессильный, не дерзай!

Им круг большой, ты действуй в малом круге!

Орел летит отважно в горный край!

Пчела свой мед на скромном копит луге!

И, не входя с моей судьбою в спор,

Без ропота иду вослед за нею!

Что отняла, о том не сожалею!

Чужим добром не обольщаю взор.

Богач ищи богатства быть достойным,

Я обращу на пользу дар певца —

Кому дано бряцаньем лиры стройным

Любовь к добру переливать в сердца,

Тот на земле не тщетный обитатель.

Но царь, судья, и воин, и писатель,

Не равные степенями, равны

В возвышенном к прекрасному стремленье.

Всем на добро одни права даны!

Мой друг, для всех одно здесь Провиденье!

В очах сего незримого Судьи

Мы можем все быть равных благ достойны;

Среди земных превратностей спокойны

И чистыми сберечь сердца свои!

Я с целью сей, для всех единой в мире,

Соединю мне сродный труд певца;

Любить добро и петь его на лире —

Вот все, мой друг! Да будет власть Творца!

«Истратили напрасно…»

Хорошо, что ваше письмо коротко , но то дурно, что оно не ясно; почему и не могу я Сказать вам: коротко да ясно !

Истратили напрасно

Зеленых вы чернил!

Какой вам злоязычник

Меня так очернил,

Что будто я — как в птичник

Кукушка иль сова —

Попался в плен опасный

Красавицы прекрасной?!

Что будто голова

Моя совсем вскружилась

От двух каких-то глаз,

Что я забыл Парнас,

Что муза раздружилась

И Феб в вражде со мной?

Такою клеветой

Обижен я жестоко,

Исткните — пишут — око,

Смущающее вас !

И был бы я циклопом,

Когда б хоть ненароком

От тех смутился глаз,

Которым повелитель

Петр Яковлев, правитель

С округами Орла!

Но, к счастью, тут нашла

Коса на крепкий камень!

Не тронул сердца пламень!

Избавилось оно

От нового постоя!..

А служба — вот иное!

Но я служу давно!

Кому? — Султану Фебу!

И лезу прямо к небу,

С простых чинов начав!

Я прежде был пристав

Крылатого Пегаса;

За стойлами Парнаса

Душистыми глядел.

Но вскоре произвел

Не в очередь, за рвенье,

И прочим в поощренье,

Державный Феб потом

Меня истопником

Своих племянниц Граций,

Которым наш Гораций —

Державин так знаком;

Не торфом, не дровами,

Но глупыми стихами

У Граций топят печь!

Я, не жалея плеч,

Таскал стихи Хлыстова!

Но как ни раздувал,

Костер мой не пылал…

Злодей водой писал!

И принужден бывал

Кубышкина сухого

С сырым Хлыстовым жечь,

Чтоб хоть немного печь

Поразогреть харитам!

Досталось и другим,

И русским и чужим,

Проказникам пиитам!

Ах! часто и своим

Уродливым твореньем,

С сердечным сокрушеньем,

Я печку затоплял!

Мой чин на Пинде мал,

Но жду я повышенья!

Итак, за приглашенье

Идти служить царю

Я вас благодарю,

Но с Фебом не расстанусь!

Зато всегда останусь,

Так, как и прежде был,

Арбеневой я мил,

За то, что сам ей душу

Издетства подарил!

А раз что полюбил,

К тому уж не нарушу

Любви моей вовек!

Я, право, человек —

Когда судить не строго —

Каких на свете много!

ТУРГЕНЕВУ, В ОТВЕТ НА ЕГО ПИСЬМО

Послание

Друг, отчего печален голос твой?

Ответствуй, брат, реши мое сомненье.

Иль он твоей судьбы изображенье?

Иль счастие простилось и с тобой?

С стеснением письмо твое читаю;

Увы! на нем уныния печать;

Чего не смел ты ясно мне сказать,

То все, мой друг, я чувством понимаю.

Так, и на твой досталося удел;

Разрушен мир фантазии прелестной;

Ты в наготе, друг милый, жизнь узрел;

Что в бездне сей таилось, все известно —

И для тебя уж здесь обмана нет.

И, испытав, сколь сей изменчив свет,

С пленительным простившись ожиданьем,

На прошлы дни ты обращаешь взгляд

И без надежд живешь воспоминаньем.

О! не бывать минувшему назад!

Сколь весело промчалися те годы,

Когда мы все, товарищи-друзья,

Делили жизнь на лоне у Свободы!

Беспечные, мы в чувстве бытия,

Что было, есть и будет, заключали,

Грядущее надеждой украшали —

И радостным оно являлось нам.

Где время то, когда по вечерам

В веселый круг нас музы собирали?

Нет и следов; исчезло  все — и сад

И ветхий дом, где мы в осенний хлад

Святой союз любви  торжествовали

И звоном чаш шум ветров заглушали.

Где время то, когда наш милый брат

Был с нами, был всех радостей душою?

Не он ли нас приятной остротою

И нежностью сердечной привлекал?

Не он ли нас тесней соединял?

Сколь был он прост, нескрытен в разговоре!

Как для друзей всю душу обнажал!

Как взор его во глубь сердец вникал!

Высокий дух пылал в сем быстром взоре.

Бывало, он, с отцом рука с рукой,

Входил в наш круг — и радость с ним являлась:

Старик при нем был юноша живой,

Его седин свобода не чуждалась…

О нет! он был милейший нам собрат;

Он отдыхал от жизни между нами,

От сердца дар его был каждый взгляд,

И он друзей не рознил с сыновьями…

Увы! их нет… мы ж каждый по тропам

Незнаемым за счастьем полетели,

Нам прошептал какой-то голос: там !

Но что? и где? и кто вожатый к цели?

Вдали сиял пленительный призр а к —

Нас тайное к нему стремленье мчало;

Но опыт вдруг накинул покрывало

На нашу даль — и там один лишь мрак.

И, верою к грядущему убоги,

Задумчиво глядим с полудороги

На спутников, оставших назади,

На милую Фантазию с мечтами…

Изменница! навек простилась с нами,

А все еще твердит, свое: иди !

Куда идти? что ждет нас в отдаленье?

Чему еще на свете веру дать?

И можно ль, друг, желание питать,

Когда для нас столь бедно исполненье?

Мы разными дорогами пошли:

Но что ж, куда они нас привели?

Всё к одному, что счастье — заблужденье.

Сравни, сравни себя с самим собой:

Где прежний ты, цветущий, жизни полный?

Бывало, все — и солнце за горой,

И запах лип, и чуть шумящи волны,

И шорох нив, струимых ветерком,

И темный лес, склоненный над ручьем,

И пастыря в долине песнь простая —

Веселием всю душу растворяя,

С прелестною сливалося мечтой:

Вся жизни даль являлась пред тобой;

И ты, восторг предчувствием считая,

В событие надежду обращал.

Природа та ж… но где очарованье?

Ах! с нами, друг, и прежний мир пропал;

Пред опытом умолкло упованье;

Что в оны дни будило радость в нас,

То в нас теперь унылость пробуждает;

Во всем, во всем прискорбный слышен глас,

Что ничего нам жизнь не обещает.

И мы еще, мой друг, во цвете лет.

О, беден, кто себя переживет!

Пред кем сей мир, столь некогда веселый,

Как отчий дом, ужасно опустелый:

Там в старину все жило, все цвело,

Там он играл младенцем в колыбели;

Но время все оттуда унесло,

И с милыми веселья улетели;

Он их зовет… ему ответа нет;

В его глазах развалины унылы;

Один его минувшей жизни след:

Утраченных безмолвные могилы.

Неси ж туда, где наш отец и брат

Спокойным сном в приюте гроба спят,

Венки из роз, вино и ароматы;

Воздвигнем, друг, там памятник простой

Их бытия… и скорбной нашей траты.

Один исчез из области земной

В объятиях веселыя Надежды. ^[47]

Увы! он зрел лишь юный жизни цвет;

С усилием его смыкались вежды;

Он сетовал, навек теряя свет —

Где милого столь много оставалось, —

Что бытие так рано прекращалось.

Но он и в гроб Мечтой сопровожден.

Другой… старик… сколь был он изумлен

Тогда, как смерть, ошибкою ужасной,

Не над его одряхшей головой,

Над юностью обрушилась прекрасной! ^[48]

Он не роптал: но с тихою тоской

Смотрел на праг покоя и могилы —

Увы! там ждал его сопутник милый;

Он мыслию, безмолвный пред судьбой,

Взывал к творцу: да пройдет чаша мимо!

Она прошла… ^[49]и мы в сей край незримый

Летим душой за милыми вослед;

Но к нам от них желанной вести нет;

Лишь тайное живет в нас ожиданье…

Когда ж? когда?.. Друг милый, упованье!

Гробами их рубеж означен тот,

За коим нас свободы гений ждет,

С спокойствием, бесчувствием, забвеньем.

Пришед туда, о друг, с каким презреньем

Мы бросим взор на жизнь, на гнусный свет;

Где милое один минутный цвет;

Где доброму следов ко счастью нет;

Где мнение над совестью властитель;

Где все, мой друг, иль жертва, иль губитель!..

Дай руку, брат! как знать, куда наш путь

Нас приведет, и скоро ль он свершится,

И что еще во мгле судьбы таится —

Но дружба нам звездой отрады будь;

О прочем здесь останемся беспечны;

Нам счастья нет: зато и мы — не вечны!

ПИСЬМО К ***

Я сам, мой друг, не понимаю,

Как можно редко так писать

К друзьям, которых обожаю,

Которым все бы рад отдать!..

Подруга детских лет, с тобою

Бываю сердцем завсегда

И говорить люблю мечтою…

Но говорить пером — беда!

День почтовой есть день мученья!

Для моего воображенья

Враги — чернильница с пером!

Сидеть согнувшись за столом

И, чтоб открыть души движенья,

Перо в чернилы помакать,

Написанное ж засыпать

Скорей песком для сбереженья —

Все это, признаюсь, мне ад!

Что ясно выражает взгляд

Иль голоса простые звуки,

То на бумаге, невпопад,

Для услаждения разлуки,

Должны в определенный день

Мы выражать пером!.. А лень,

А мрачное расположенье,

А сердца тяжкое стесненье

Всегда ль дают свободу нам

То мертвым поверять строкам,

Что в глубине души таится?

Неволи мысль моя страшится:

Я автор — но писать ленив!

Зато всегда, всегда болтлив,

Когда твои воображаю

Столь драгоценные черты

И сам себе изображаю,

Сколь нежно мной любима ты!

Всегда, всегда разгорячаешь

Ты пламенной своей душой

И сердце и рассудок мой!

О, сколь ты даром обладаешь

Быть милой для твоих друзей!

Когда письмо твое читаю,

Себя я лучшим ощущаю,

Довольней участью своей,

И будущих картина дней

Передо мной животворится,

И хоть на миг единый мнится,

Что в жизни все имею я:

Любовь друзей — судьба моя.

Храни, о друг мой неизменный,

Сей для меня залог священный!

Пиши — когда же долго нет

Письма от твоего поэта,

Все верь, что друг тебе поэт,—

И жди с терпением ответа!

К ВОЕЙКОВУ

Послание

Добро пожаловать, певец,

Товарищ-друг, хотя и льстец,

В смиренную обитель брата;

Поставь в мой угол посох свой,

И умиленною мольбой

Почти домашнего Пената.

Садись — вот кубок! в честь друзьям!

И сладкому воспоминанью,

И благотворному свиданью,

И нас хранившим небесам!

Ты был под знамен а ми славы;

Ты видел, друг, следы кровавы

На Русь нахлынувших врагов,

Их казнь, и ужас их побега;

Ты, строя свой бивак из снега,

Себя смиренью научал

И, хлеб водою запивая,

«Хвала, умеренность златая!»

С певцом Тибурским восклицал.

Ты видел Азии пределы;

Ты зрел ордынцев лютый край

И лишь обломки обгорелы

Там, где стоял Шери-Сарай,

Батыя древняя обитель;

Задумчивый развалин зритель,

Во днях минувших созерцал

Ты настоящего картину

И в них ужасную судьбину

Батыя новых дней читал.

В Сарепте зрелище иное:

Там братство христиан простое

Бесстрастием ограждено

От вредных сердцу заблуждений,

От милых сердцу наслаждений.

Там вечно то же и одно ;

Всему свой час: труду, безделью;

И легкокрылому веселью

Порядок крылья там сковал.

Там, видя счастие в покое,

Ты все восторги отдавал

За нестрадание святое;

Ты зрел, как в тишине семей,

Хранимы сердцем матерей,

Там девы простотой счастливы,

А юноши трудолюбивы

От бурных спасены страстей

Рукой занятия целебной;

Ты зрел, как вшедши в божий храм,

Они смиренно к небесам

Возводят взор с мольбой хвалебной,

И служат сердцем божеству,

Отринув мрак предрассужденья…

Что уподобим торжеству,

Которым чудо искупленья

Они в восторге веры чтут?..

Всё тихо… полночь… нет движенья…

И в трепете благоговенья

Все братья той минуты ждут,

Когда им звон-благовеститель

Провозгласит: воскрес спаситель!..

И вдруг… во мгле… средь тишины,

Как будто с горней вышины

С трубою ангел-пробудитель,

Нисходит глас… алтарь горит,

И братья пали на колени,

И гимн торжественный гремит,

И се, идут в усопших сени,

О, сердце трогающий вид!

Под тенью тополей, ветвистых

Берез, дубов и шелковиц,

Между тюльпанов, роз душистых

Ряды являются гробниц:

Здесь старцев, там детей могила,

Там юношей, там дев младых —

И Вера подле пепла их

Надежды факел воспалила…

Идут к возлюбленных гробам

С отрадной вестью воскресенья;

И все — отверзтый светлый храм,

Где, мнится, тайна искупленья

Свершается в сей самый час,

Торжественный поющих глас,

И братий на гробах лобзанье

(Принесших им воспоминанье

И жертву умиленных слез),

И тихое гробов молчанье,

И соприсутственных небес

Незримое с землей слиянье —

Все живо, полно божества;

И верных братий торжества

Свидетели, из тайной сени

Исходят дружеские тени,

И их преображенный вид

На сладку песнь: «Воскрес спаситель —…»

Сердцам «воистину» гласит,

И самый гроб их говорит:

Воскреснем! жив наш искупитель! —

И сей оставивши предел,

Ты зрел, как Терек в быстром беге

Меж виноградников шумел,

Где часто, притаясь на бреге,

Чеченец иль черкес сидел

Под буркой, с гибельным арканом;

И вдалеке перед тобой,

Одеты голубым туманом,

Гора вздымалась над горой,

И в сонме их гигант седой,

Как туча, Эльборус двуглавый.

Ужасною и величавой

Там все блистает красотой:

Утесов мшистые громады,

Бегущи с ревом водопады

Во мрак пучин с гранитных скал;

Леса, которых сна от века

Ни стук секир, ни человека

Веселый глас не возмущал,

В которых сумрачные сени

Еще луч дн е вный не проник,

Где изредка одни олени,

Орла послышав грозный крик,

Теснясь в толпу, шумят ветвями

И козы легкими ногами

Перебегают по скалам.

Там все является очам

Великолепие творенья!

Но там — среди уединенья

Долин, таящихся в горах,—

Гнездятся и балкар, и бах,

И абазех, и камукинец,

И карбулак, и абазинец,

И чечереец, и шапсук:

Пищаль, кольчуга, сабля, лук

И конь — соратник быстроногий

Их и сокровища и боги;

Как серны, скачут по горам,

Бросают смерть из-за утеса;

Или, по топким берегам,

В траве высокой, в чаще леса

Рассыпавшись, добычи ждут.

Скалы свободы их приют;

Но дни в аулах их бредут

На костылях угрюмой лени;

Там жизнь их — сон; стеснясь в кружок

И в братский с табаком горшок

Вонзивши чубуки, как тени

В дыму клубящемся сидят

И об убийствах говорят

Иль хвалят меткие пищали,

Из коих деды их стреляли;

Иль сабли на кремнях острят,

Готовясь на убийства новы.

Ты видел Дона берега;

Ты зрел, как он поил шелковы

Необозримые луга,

Одушевленны табунами;

Ты зрел, как тихими водами

Меж виноградными садами

Он, зеленея, протекал

И ясной влагой отражал

Брега, покрытые стадами,

Ряды стеснившихся стругов

И на склонении холмов

Донских богатырей станицы;

Ты часто слушал, как певицы

Родимый прославляют Дон,

Спокойствие станиц счастливых,

Вождей и коней их ретивых;

С смиреньем отдал ты поклон

Жилищу Вихря-атамана

И из заветного стакана

Его здоровье на Цимле

Пил, окруженный стариками,

И витязи под сединами

Соотчичам в чужой земле

«Ура!» кричали за тобою.

Теперь ты случая рукою

В обитель брата приведен,

С ним вспомнишь призраки златые

Невозвратимых тех времен,

Когда мы — гости молодые

У милой Жизни на пиру —

Из полной чаши радость пили

И счастье наше ! говорили

В своем пророческом жару…

Мой друг, пророчество прелестно!

Когда же сбудется оно!

Еще вдали и неизвестно

Все то, что нам здесь суждено…

А время мчится без возврата,

И жизнь-изменница за ним;

Один уходим за другим;

Друг, оглянись… еще нет брата,

Час от часу пустее свет;

Пустей дорога перед нами.

Но так и быть!., здесь твой поэт

С смиренной музою, с друзьям!;

В смиренном уголке живет

И у моря погоды ждет.

И ты, мой друг, чтобы мечтою

Грядущее развеселить,

Спешишь волшебных струн игрою

В нем спящий гений пробудить;

И очарованный тобою,

Как за прозрачной пеленою,

Я вижу древни чудеса:

Вот наше солнышко-краса

Владимир-князь с богатырями;

Вот Днепр кипит между скалами;

Вот златоверхий Киев-град;

И бусурманов тьмы, как пруги,

Вокруг зубчатых стен кипят;

Сверкают шлемы и кольчуги:

От кликов, топота коней,

От стука палиц, свиста пращей

Далеко слышен гул дрожащий;

Вот, дивной облечен броней,

Добрыня, богатырь могучий,

И конь его Златокопыт;

Чрез степи и леса дремучи

Не скачет витязь, а летит,

Громя Зилантов, и Полканов,

И ведьм, и чуд, и великанов;

И втайне девица-краса

За дальни степи и леса

Вослед ему летит душою;

Склоняся на руку главою,

На путь из терема глядит

И так в раздумье говорит:

«О ветер, ветер! что ты вьешься?

Ты не от милого несешься,

Ты не принес веселья мне;

Играй с касаткой в вышине,

По поднебесью с облаками,

По синю морю с кораблями —

Стрелу пернатую отвей

От друга — радости моей».

Краса-девица ноет, плачет;

А друг по долам, холмам скачет,

Летя за тридевять земель;

Ему сыра земля постель;

Возглавье щит; ночлег дубрава;

Там бьется с бабою-ягой;

Там из ручья с живой водой,

Под стражей змея шестиглава,

Кувшином черпает златым;

Там машет дубом перед ним

Косматый людоед Дубыня;

Там заслоняет путь Горыня;

И вот внезапно занесен

В жилище чародеев он;

Пред ним чернеет лес ужасный!

Сияет блеск вдали прекрасный;

Чем ближе он — тем дале свет;

То тяжкий филина полет,

То вранов раздается рокот;

То слышится русалки хохот;

То вдруг из-за седого пня

Выходит леший козлоногий;

И вдруг стоят пред ним чертоги,

Как будто слиты из огня —

Дворец волшебный царь-девицы;

Красою белые колпицы,

Двенадцать дев к нему идут

И песнь приветствия поют;

И он… Но что? куда мечтами

Я залетел тебе вослед —

Ты чародей, а не поэт;

Ты всемогущими струнами

Мой падший гений оживил…

И кто, скажи мне, научил

Тебя предречь осмью стихами

В сей книге с белыми листами

Весь сокровенный жребий мой?

Признаться ли?.. Смотрю с тоской,

С волнением непобедимым

На белые сии листы,

И мнится, перстом невидимым

Свои невидимы черты

На них Судьба уж написала.

Что б ни было… сей дар тебе

Отныне дружба завещала;

Она твоя… молись Судьбе,

Чтоб в ней наполнились страницы.

Когда, мой друг, тебе я сам

Ее в веселый час подам

И ты прочтешь в ней небылицы,

За быль рассказанные мной,

То знай, что счастлив жребий мой,

Что под надзором провиденья,

Питаясь жизнью в тишине,

Вблизи всего, что мило мне,

Я на крылах воображенья,

Веселый здесь , в тот мир летал

И что меня не покидал

Мой верный ангел вдохновенья…

Но, друг, быть может… как узнать?..

Она останется пустая,

И некогда рука чужая

Тебе должна ее отдать

В святой залог воспоминанья,

Увы! и в знак, что в жизни сей

Милейшие души моей

Не совершилися желанья.

Прими ее… и пожалей.

БЕСПОДОБНАЯ ЗАПИСКА К ТРЕМ СЕСТРИЦАМ В МОСКВУ

Скажите, милые сестрицы,

Доехали ль, здоровы ль вы?

И обгорелыя столицы

Сочли ли дымные главы?

По Туле много ли гуляли?

Все те же ль там — завод, ряды,

И все ли там пересчитали

Вы наших прежних лет следы?

Покрытая пожарным прахом,

Москва, разбросанный скелет,

Вам душу охладила ль страхом?

А в Туле прах минувших лет

Не возвратил ли вспоминанья

О том, что было в оны дни ,

Когда нам юность лишь одни

Пленительные обещанья

Давала на далекий путь,

Признав неопытность в поруку?..

Тогда, подав надежде руку,

Не мнили мы, чтоб обмануть

Могла сопутница крылата!

Но время опыт привело!

И многих, многих благ утрата

Велит сквозь темное стекло

Смотреть на счастие земное,

Чтобы сияние живое

Его пленительных лучей

Нам вовсе глаз не заслепило!..

Друзья, что верно в жизни сей?

Что просто, но что сердцу мило,

Собрав поближе в малый круг

(Чтоб взор наш мог окинуть вдруг),

Мечты уступим лишь начавшим

Идти дорогою земной

И жребия не испытавшим!

Для них надежды сон златой!

А нам будь в пользу пробужденье!

И мы, не мысля больше вдаль,

Терпеньем усладим печаль,

Веселью верой в провиденье

Неизменяемость дадим!

Сей день покоем озлатим,

Красою мыслей и желаний

И прелестью полезных дел,

Чтоб на неведомый предел

Сокровище воспоминаний

(Прекрасной жизни зрелый плод)

Нам вынесть из жилища праха

И зреть открытый нам без страха

Страны обетованной вход.

К КН. ВЯЗЕМСКОМУ И В. Л. ПУШКИНУ

Послание

Друзья, тот стихотворец — горе,

В ком без похвал восторга нет.

Хотеть, чтоб нас хвалил весь свет,

Не то же ли, что выпить море?

Презренью бросим тот венец,

Который всем дается светом;

Иная слава нам предметом,

Иной награды ждет певец.

Почто на Фебов дар священный

Так безрассудно клеветать?

Могу ль поверить, чтоб страдать

Певец, от Музы вдохновенный,

Был должен боле, чем глупец,

Земли бесчувственный жилец,

С глухой и вялою душою,

Чем добровольной слепотою

Убивший все, чем красен свет,

Завистник гения и славы?

Нет! жалобы твои неправы,

Друг Пушкин, сч а стлив, кто поэт;

Его блаженство прямо с неба;

Он им не делится с толпой:

Его судьи лишь чада Феба;

Ему ли с пламенной душой

Плоды святого вдохновенья

К ногам холодных повергать

И на коленах ожидать

От недостойных одобренья?

Один, среди песков, Мемнон,

Седя с возвышенной главою,

Молчит — лишь гордою стопою

Касается ко праху он;

Но лишь денницы появленье

Вдали восток воспламенит —

В восторге мрамор песнь гласит.

Таков поэт, друзья; презренье

В пыли таящимся душам!

Оставим их попрать стопам,

А взоры устремим к востоку.

Смотрите: не подвластный року

И находя в себе самом

Покой, и честь, и наслажденья,

Муж праведный прямым путем

Идет — и терпит ли гоненья,

Избавлен ли от них судьбой —

Он сходен там и тут с собой;

Он благ без примеси не просит —

Нет! в лучший мир он переносит

Надежды лучшие свои.

Так и поэт, друзья мои;

Поэзия есть добродетель;

Наш гений лучший нам свидетель.

Здесь славы чистой не найдем —

На что ж искать? Перенесем

Свои надежды в мир потомства…

Увы! «Димитрия» творец

Не отличил простых сердец

От хитрых, полных вероломства.

Зачем он свой сплетать венец

Давал завистникам с друзьями?

Пусть Дружба нежными перстами

Из лавров сей венец свила —

В них Зависть терния вплела;

И торжествует: растерзали

Их иглы славное чело —

Простым сердцам смертельно зло:

Певец угаснул от печали.

Ах! если б мог достигнуть глас

Участия и удивленья

К душе, не снесшей оскорбленья,

И усладить ее на час!

Чувствительность его сразила;

Чувствительность, которой сила

Мойны душу создала,

Певцу погибелью была.

Потомство грозное, отмщенья!..

И нам, друзья, из отдаленья

Рассудок опытный велит

Смотреть на сцену, где гремит

Хвала — гул шумный и невнятный;

Подале от толпы судей!

Пока мы не смешались с ней,

Свобода друг нам благодатный;

Мы независимо, в тиши

Уютного уединенья,

Богаты ясностью души,

Поем для муз, для наслажденья,

Для сердца верного друзей;

Для нас все обольщенья славы!

Рука завистников-судей

Душеубийственной отравы

В ее сосуд не подольет,

И злобы крик к нам не дойдет.

Страшись к той славе прикоснуться,

Которою прельщает Свет —

Обвитый розами скелет;

Любуйся издали, поэт,

Чтобы вблизи не ужаснуться.

Внимай избранным судиям:

Их приговор зерцало нам;

Их одобренье нам награда,

А порицание ограда

От убивающия дар

Надменной мысли совершенства.

Хвала воспламеняет жар;

Но мам не в ней искать блаженства —

В труде… О благотворный труд,

Души печальныя целитель

И счастия животворитель!

Что пред тобой ничтожный суд

Толпы, в решениях пристрастной,

И ветреной, и разногласной?

И тот же Карамзин, друзья,

Разимый злобой, несраженный

И сладким лишь трудом блаженный,

Для нас пример и судия.

Спросите: для одной ли славы

Он вопрошает у веков,

Как были, как прошли державы,

И чадам подвиги отцов

На прахе древности являет?

Нет! он о славе забывает

В минуту славного труда;

Он беззаботно ждет суда

От современников правдивых,

Не замечая и лица

Завистников несправедливых.

И им не разорвать венца,

Который взяло дарованье;

Их злоба — им одним страданье.

Но пусть и очаруют свет —

Собою счастливый поэт,

Твори, будь тверд; их зданья ломки;

А за тебя дадут ответ

Необольстимые потомки.

ПОСЛАНИЯ К КН. ВЯЗЕМСКОМУ И В. Л. ПУШКИНУ

Милостивый государь Василий Львович и ваше сиятельство князь Петр Андреевич!

1

Вот прямо одолжили,

Друзья! вы и меня писать стихи взманили.

Посланья ваши — в добрый час сказать,

В худой же помолчать —

Прекрасные; и вам их грации внушили.

Но вы желаете херов ,

И я хоть тысячу начеркать их готов,

Но только с тем, чтобы в зоилы

И самозванцы-судии

Меня не завели мои

Перо, бумага и чернилы.

Послушай, Пушкин-друг, твой слог отменно чист;

Грамматика тебя угодником считает,

И никогда твой вкус не ковыляет.

Но кажется, что ты подчас многоречист,

Что стихотворный жар твой мог бы быть живее,

А выражения короче и сильнее;

Еще же есть и то, что ты, мой друг, подчас

Предмет свой забываешь!

Твое «посланье» в том живой пример для нас.

В начале ты завистникам пеняешь:

«Зоилы жить нам не дают! —

Так пишешь ты. — При них немеет дарованье,

От их гонения один певцу приют —

Молчанье!»

Потом ты говоришь: «И я любил писать;

Против нелепости глупцов вооружался;

Но гений мой и гнев напрасно истощался:

Не мог безумцев я унять!

Скорее бороды их оды вырастают,

И бритву критики лишь только притупляют,

Итак, пришлось молчать!» —

Теперь скажи ж мне, что причиною молчанья

Должно быть для певца?

Гоненъе ль зависти? Или иносказанья ,

Иль оды пачкунов без смысла, без конца?..

Но тут и все погрешности посланья;

На нем лишь пятнышко одно,

А не пятно.

Рассказ твой очень мил: он, кстати, легок, ясен!

Конец прекрасен!

Воображение мое он так кольнул,

Что я, перед собой уж всех вас видя в сборе,

Разинул рот, чтобы в гремящем вашем хоре

Веселию кричать: ура! и протянул

Уж руку, не найду ль волшебного бокала.

Но, ах! моя рука поймала

Лишь Друга юности и всяких лет!

А вас, моих друзей, вина и счастья, нет!..

Теперь ты, Вяземский, бесценный мой поэт,

Перед судилище явись с твоим «посланьем».

Мой друг, твои стихи блистают дарованьем,

Как дневный свет.

Характер в слоге твой есть точность выраженья,

Искусство — простоту с убранством соглашать,

Что должно в двух словах , то в двух словах сказать

И красками воображенья

Простую мысль для чувства рисовать!

К чему ж тебя твой дар влечет, еще не знаю,

Но уверяю,

Что Фебова печать на всех твоих стихах!

Ты в песне с легкостью порхаешь на цветах,

Ты Рифмина убить способен эпиграммой ,

Но и высокое тебе не высоко,

Воображение с тобою не упрямо,

И для тебя летать за ним легко

По высотам и по лугам Парнаса.

Пиши! тогда скажу точней, какой твой род;

Но сомневаюся, чтоб лень, хромой урод,

Которая живет не для веков, для часа,

Тебе за «песенку» перелететь дала,

А много, много за «посланье».

Но кстати о посланье;

О нем ведь, помнится, вначале речь была.

Послание твое — малютка , но прекрасно,

И все в нем коротко, да ясно.

«У каждого свой вкус, свой суд и голос свой!» —

Прелестный стих и точно твой.

«Язык их — брань; искусство —

Пристрастьем заглушать священной правды чувство;

А демон зависти — их мрачный Аполлон!»

Вот сила с точностью и скромной простотою!

Последний стих — огонь; над трепетной толпою

Глупцов, как метеор, ужасно светит он!

Но, друг, не правда ли, что здесь твое потомство

Не к смыслу привело, а к рифме вероломство!

Скажи, кто этому словцу отец и мать?

Известно: девственная вера

И буйственный глагол — ломать .

Смотри же, ни в одних стихах твоих примера

Такой ошибки нет. Вопрос:

О ком ты говоришь в посланье?

О глупых судиях, которых толкованье

Лишь косо потому, что их рассудок кос.

Где ж вероломство тут? Оно лишь там бывает,

Где на доверенность прекрасныя души

Предательством злодей коварный отвечает.

Хоть тысячу зоил пасквилей напиши,

Не вероломным свет хулителя признает,

Но злым завистником иль попросту глупцом.

Позволь же заклеймить хером

Твое мне вероломство .

«Не трогай! (ты кричишь) я вижу, ты хитрец;

Ты в этой тяжбе сам судья и сам истец;

Ты из моих стихов потомство

В свои стихи отмежевал,

А в утверждение из Фебова закона

Еще и добрую статейку приискал!

Не тронь! иль к самому престолу Аполлона

Я с апелляцией пойду

И вмиг с тобой процесс за рифму заведу!»

Мой друг, не горячись, отдай мне вероломство ;

Грабитель ты, не я;

И ум — правдивый судия,

Не на твое, а на мое потомство

Ему быть рифмой дал приказ,

А Феб уж подписал и именной указ.

Поверь, я стою не укора,

А похвалы.

Вот доказательство: «Как волны от скалы,

Оно несется вспять!» — такой стишок умора.

А следующий стих, блистательный на взгляд:

«Что век зоила — день! век гения — потомство!»

Есть лишь бессмыслицы обманчивый наряд,

Есть настоящее рассудка вероломство !

Сначала обольстил и мой рассудок он;

Но… с нами буди Аполлон!

И словом, как глупец надменный,

На высоту честей Фортуной вознесенный,

Забыв свой низкий род,

Дивит других глупцов богатством и чинами,

Так точно этот стих-урод

Дивит невежество парадными словами;

Но мигом может вкус обманщика сразить,

Сказав рассудку в подтвержденье:

«Нельзя потомству веком быть!»

Но станется и то, что и мое решенье

Своим « быть по сему »

Скрепить бог Пинда не решится;

Да, признаюсь, и сам я рад бы ошибиться:

Люблю я этот стих наперекор уму.

Еще одно пустое замечанье:

«Укрывшихся веков» — нам укрываться страх

Велит; а страха нет в веках .

Итак, «укрывшихся» — в изгнанье;

«Не ведает врагов» — не знает о врагах —

Так точность строгая писать повелевает,

И муза точности закон принять должна,

Но лучше самого спроси Карамзина:

Кого не ведает или о ком не знает,

То самой точности точней он должен знать.

Вот все, что о твоем посланье,

Прелестный мой поэт, я мог тебе сказать.

Чур не пенять на доброе желанье;

Когда ж ошибся я, беды в ошибке нет;

При этой критике есть и ответ:

Прочти и сделай замечанье.

А в заключение обоим вам совет:

«Когда завистников свести с ума хотите

И вытащить глупцов из тьмы на белый свет —

Пишите!»

2

На этой почте все в стихах,

А низкой прозою ни слова.

Вот два посланья вам — обнова,

Которую для муз скроил я второпях.

Одно из них для вас, а не для света;

В нем просто критика, и запросто одета,

В простой, нестихотворный слог.

Другим я отвечать хотел вам на «посланья»,

В надежде заслужить рукоплесканья

От всех, кому знаком парнасский бог.

Но вижу, что меня попутала поспешность;

В моем послании великая погрешность;

Слог правилен и чист, но в этом славы нет:

При вас, друзья, писать нечистым слогом стыдно,

Но связи в нем не видно

И видно, что спешил поэт!

Нет в мыслях полноты и нет соединенья,

А кое-где есть повторенья.

Но так и быть,

«Бедой своей ума мы можем прикупить!»

Так Дмитриев, пророк и вкуса и Парнаса,

Сказал давно.

И аксиомой быть для нас теперь должно:

«Что в час сотворено, то не живет и часа.

Лишь то, что писано с трудом, читать легко.

Кто хочет вдруг замчаться далеко,

Тот в хлопотах умчит и глупость за собою!

Спеши не торопясь, а твердою стопою,

И ни на шаг вперед,

Покуда тем, что есть, не сделался довольным,

Пока назад смотреть не смеешь с духом вольным,

Иначе от задов переднее умрет

Или напишутся одни иносказанья !»

Простите. Ваши же «посланья»

Оставлю у себя, чтобы друзьям прочесть,

У вас их список есть;

К тому же Вяземский велит жить осторожно:

Он у меня свои стихи безбожно,

На время выпросив, на вечность удержал;

Прислать их обещал,

Но все не присылает;

Когда ж пришлет,

Об этом знает тот,

Кто будущее знает.

Милостивые государи, имею честь пребыть вашим покорнейшим слугою. В. Жуковский.

К КНЯЗЮ ВЯЗЕМСКОМУ

Нам славит древность Амфиона:

От струн его могущих звона

Воздвигся город сам собой…

Правдоподобно, хоть и чудно.

Что древнему поэту трудно?

А нынче?.. Нынче век иной.

И в наши бедственные леты

Не только лирами поэты

Не строят новых городов,

Но сами часто без домов,

Богатым платят песнопеньем

За скудный угол чердака,

И греются воображеньем

В виду пустого камелька.

О Амфион, благоговею!

Но, признаюсь, не сожалею,

Что дар твой: говорить стенам,

В наследство не достался нам.

Славнее говорить сердцам,

И пробуждать в них чувства пламень,

Чем оживлять бездушный камень,

И зданья лирой громоздить.

С тобой хочу я говорить,

Мой друг и брат по Аполлону;

Склонись к знакомой лиры звону;

Один в нас пламенеет жар;

Но мой удел на свете — струны,

А твой и сладких песен дар

И пышные дары фортуны.

Послушай повести моей

(Здесь истина без украшенья):

Был пастырь образец смиренья;

От самых юношеских дней

Святого алтаря служитель,

Он чистой жизнью оправдал

Всё то, чем верных умилял

В христовом храме, как учитель;

Прихожан бедных тесный мир

Был подвигов его свидетель;

Невидимую добродетель

Его лишь тот, кто наг иль сир,

Иль обречен был к униженью,

Вдруг узнавал по облегченью

Тяжелыя судьбы своей.

Ему науки были чужды —

И нет в излишнем знаньи нужды —

Он редкую между людей

В простой душе носил науку:

Страдальцу гибнущему руку

В благое время подавать.

Не знал он твердого искусства

Умы витийством поражать

И приводить в волненье чувства;

Но, друг, спроси у сироты:

Когда в одежде нищеты,

Потупя взоры торопливо,

Она стояла перед ним

С безмолвным бедствием своим,

Умел ли он красноречиво

В ней сердце к жизни оживлять,

И мир сей страшный украшать

Надеждою на провиденье?

Спроси, умел ли в страшный час,

Когда лишь смерти слышен глас,

Лишь смерти слышно приближенье,

Он с робкой говорить душой,

И, скрыв пред нею мир земной,

Являть пред нею мир небесный?

Как часто в угол неизвестный,

Где нищий с гладною семьей

От света и стыда скрывался,

Он неожиданный являлся

С святым даяньем богачей,

Растроганных его мольбою!..

Мой милый друг, его уж нет;

Судьба внезапною рукою

Его в другой умчала свет,

Не дав свершить здесь полдороги;

Вдовы ж наследство: одр убогий,

На коем жизнь окончил он,

Да пепел хижины сгорелой,

Да плач семьи осиротелой…

Скажи, вотще ль их жалкий стон?

О нет! он, землю покидая,

За чад своих не трепетал,

Верней он в час последний знал,

Что их найдет рука святая

Неизменяющего нам;

Он добрым завещал сердцам

Сирот оставленных спасенье.

Сирот в семействе бога нет;

Исполним доброго завет,

И оправдаем провиденье.

К ВЯЗЕМСКОМУ

ответ на его послание к друзьям

Ты, Вяземский, хитрец, хотя ты и поэт!

Проблему, что в тебе ни крошки дара нет,

Ты вздумал доказать посланьем,

В котором, на беду, стих каждый заклеймен

Высоким дарованьем!

Притворство в сторону! знай, друг, что осужден

Ты своенравными богами

На свете жить и умереть с стихами,

Так точно, как орел над тучами летать,

Как благородный конь кипеть пред знаменами,

Как роза на лугу весной благоухать!

Сноси ж без ропота богов определенье!

Не мысли почитать успех за обольщенье

И содрогаться от похвал!

Хвала друзей — поэту вдохновенье!

Хвала невежд — бряцающий кимвал!

Страшися, мой певец, не смелости, но лени!

Под маской робости не скроешь ты свой дар;

А тлеющий в твоей груди священный жар

Сильнее, чем друзей и похвалы и пени !

Пиши, когда писать внушает Аполлон!

К святилищу, где скрыт его незримый трон.

Известно нам, ведут бесчисленны дороги;

Прямая же одна!

И только тех очам она, мой друг, видна,

Которых колыбель парнасским лавром боги

Благоволили в час рожденья осенить!

На славном сем пути певца встречает Гений,

И, весел посреди божественных явлений,

Он с беззаботностью младенческой идет,

Куда рукой неодолимой,

Невидимый толпе, его лишь сердцу зримый,

Крылатый проводник влечет!

Блажен, когда, ступив на путь, он за собою

Покинул гордости угрюмой суеты

И славолюбия убийственны мечты!

Тогда с свободною и ясною душою

Наследие свое, великолепный свет,

Он быстро на крылах могущих облетает

И, вдохновенный, восклицает,

Повсюду зря красу и благо: я поэт!

Но горе, горе тем, на коих Эвмениды,

За преступленья их отцов,

Наслали Фурию стихов!

Для них страшилищи и Феб и Аониды!

И визг карающих свистков

Во сне и наяву их робкий слух терзает!

Их жребий — петь назло суровых к ним судей!

Чем громозвучней смех, тем струны их звучней,

И лира, наконец, к перстам их прирастает!

До Леты гонит их свирепый Аполлон;

Но и забвения река их не спасает!

И на брегу ее, сквозь тяжкий смерти сон,

Их тени борются с бесплотными свистками!

Но, друг, не для тебя сей бедственный удел!

Природой научен, ты верный путь обрел!

Летай неробкими перстами

По очарованным струнам

И музы не страшись! В нерукотворный храм

Стезей цветущею, но скрытою от света

Она ведет поэта.

Лишь бы любовью красоты

И славой чистою душа в нас пламенела,

Лишь бы, минутное отринув, с высоты

Она к бессмертному летела —

И муза счастия богиней будет нам!

Пускай слепцы ползут по праху к похвалам,

Венцов презренных ищут в прахе

И, славу позабыв, бледнеют в низком страхе,

Чтобы прелестница-хвала,

Как облако, из их объятий не ушла!

Им вечно не узнать тех чистых наслаждений,

Которые дает нам бескорыстный Гений,

Природы властелин,

Парящий посреди безбрежного пучин,

Красы верховной созерцатель

И в чудном мире сем чудесного создатель!

Мой друг, святых добра законов толкователь,

Поэт, на свете сем — всех добрых семьянин!

И сладкою мечтой потомства, оживленный…

Но нет! потомство не мечта!

Не мни, чтоб для меня в дали его священной

Одних лишь почестей блистала суета!

Пускай правдивый суд потомством раздается,

Ему внимать наш прах во гробе не проснется,

Не прикоснется он к бесчувственным костям!

Потомство говорит, мой друг, одним гробам;

Хвалы ж его в гробах почиющим невнятны!

Но в жизни мысль о нем нам спутник благодатный

Надежда сердцем жить в веках,

Надежда сладкая — она не заблужденье;

Пускай покроет лиру прах —

В сем прахе не умолкнет пенье

Душой бессмертной полных струн!

Наш гений будет, вечно юн.

Неутомимыми крылами

Парить над дряхлыми племен и царств гробами;

И будет пламень, в нас горевший, согревать

Жар славы, благости и смелых помышлений

В сердцах грядущих поколений;

Сих уз ни Крон, ни смерть не властны разорвать!

Пускай, пускай придет пустынный ветр свистать

Над нашею с землей сровнявшейся могилой —

Что счастием для нас в минутной жизни было,

То будет счастием для близких нам сердец

И долго после нас; грядущих лет певец

От лиры воспылает нашей;

Внимая умиленно ей,

Страдалец подойдет смелей

К своей ужасной, горькой чаше

И волю промысла, смирясь, благословит;

Сын славы закипит,

Ее послышав, бранью

И праздный меч сожмет нетерпеливой дланью…

Давно в развалинах Сабинский уголок,

И веки уж над ним толпою пролетели —

Но струны Флакковы еще не онемели!

И, мнится, не забыл их звука тот поток

С одушевленными струями,

Еще шумящий там, где дружными ветвями

В кудрявые венцы сплелися древеса!

Там под вечер, когда невидимо роса

С роскошной свежестью на землю упадает

И мирты спящие Селена осребряет,

Дриад стыдливых хоровод

Кружится по цветам, и тень их пролетает

По зыбкому зерцалу вод!

Нередко в тихий час, как солнце на закате

Лиет румяный блеск на море вдалеке

И мирты темные дрожат при ветерке,

На ярком отражаясь злате,—

Вдруг разливается как будто тихий звон,

И ветерок и струй журчанье утихает,

Как бы незримый Аполлон

Полетом легким пролетает —

И путник, погружен в унылость, слышит глас:

«О смертный! жизнь стрелою мчится!

Лови, лови летящий час!

Он, улетев, не возвратится».

<А. А. ПРОТАСОВОЙ>

Что делаешь, Сандрок?

Кружишься ль, как сверчок,

По стульям, по окошкам?

Стрижешь ли морды кошкам?

Рисуешь ли усы,

Крючки и колбасы

На Вицмановой роже?

Иль чертиков в рогоже

Сажаешь на носы?

Иль мух вбираешь в банки,

Иль лежа на лежанке,

Бутылкам, сундукам,

И сальным парикам,

И рыжим женихам

Рассказываешь с жаром?

Иль рожами смешишь,

Иль споришь с самоваром,

И чайники казнишь?

Ты милое творенье;

Ты взглядом обратишь

И горе в восхищенье;

С тобой явилась в свет

Веселость, гость крылатый;

Она твой провожатый,

При ней несчастья нет.

АРЕОПАГУ

О мой Ареопаг священный,

С моею музою смиренной

Я преклоняюсь пред тобой!

Публичный обвинитель твой,

Малютка Батюшков, гигант по дарованью,

Уж суд твой моему «Посланью»

В парнасский протокол вписал

За скрепой Аполлона,

И я к подножию божественного трона

С повинной головой предстал,

С поправками «Посланья»

И парой слов для оправданья!

Прошу, да пред него и Аристарх-певец

С своею критикой предстанет,

И да небесный Феб, по Пинду наш отец,

На наше прение негневным взором взглянет!

За что ж о плане ты, мой грозный судия,

Ни слова не сказал? О, страшное молчанье!

Им муза робкая оглушена моя!

И ей теперь мое «Посланье»

Уродом кажется под маской красоты!

Злодей! молчанием сказал мне больше ты

Один, чем критиков крикливое собранье

Разбора строгого шумящею грозой!

Но так и быть, перед тобой

Все тайные ошибки!

О чем молчишь — о том и я хочу молчать!..

Чтоб безошибочно, мой милый друг, писать,

На то талант твой нужен гибкий!

Дерзнет ли свой листок он в тот вплести венец ?

Ужасный стих! так ты воскликнул, мой певец!

И музы все с тобой согласны!

Да я и сам кричу, наморщившись: ужасный !

Вотще жую перо, вотще молюсь богам,

Чтоб от сего стиха очистили «Посланье»!

Напрасное пера невинного жеванье,

Напрасные мольбы! — поправь его ты сам!

Не можешь? Пусть живет векам на посмеянье!

Кто славы твоея опишет красоту!

Ты прав: опишет — вздор , написанный водою,

А твоея — урод! Готов одной чертою

Убить сей стих! Но, друг! смиренную чету

Двух добрых рифм кто разлучить решится?

Да, может быть, моя поправка пригодится?..

Кто славных дел твоих постигнет красоту? —

Не лучше ли? Прими Ж, мой друг, сию поправку,

А прежний вздорный стих в отставку.

Что далее?.. Увы! я слышу не впервой,

Что стих : Дробила над главой.

Земных народов брань , и что ж еще: державы! —

Смешной и темный стих! Быть может, бес лукавый,

Моих баллад герой,

Сшутил таким стихом коварно надо мной.

Над искусителем себя мы позабавим

Балладой новою, а стих хоть так поправим:

Ниспровергала, враг земных народов, брань!..

Нет! выше бурь венца… Ты здесь, мой друг, в сомненье;

Но бури жизни есть для всякого певца

Не запрещенное от Феба выраженье!

А бури жизни, друг, чем лучше бурь венца?

Итак, сомнение приняв за одобренье,

Я с бурями венца отважно остаюсь —

Вверяясь твоему сомненью,

Спокойно на брегу с моей подругой ленью

Сижу и бурям критики смеюсь.

Другой же стих — твоя, а не моя погрешность;

Затмила, кажется, рассудок твой поспешность:

Ведь невнимательных царей

В Посланье нет! лишь ты, по милости своей,

Был невнимательный читатель;

А может быть, и то, что мой переписатель

Царей не отделил

От их народов запятою

И так одной пера чертою

Земной порядок помутил.

Итак — здесь виноват не я, а запятая,

И критика твоя косая.—

Под наклонившихся престолов царских сень

Народы ликовать стекалися толпами.

По мненью твоему, туман.

Прости! но с критикой твоей я не согласен,

И в этих двух стихах смысл, кажется мне, ясен!

Зато другие два, как шумный барабан,

Рассудку чуждые, лишь только над ушами

Господствуют: мой трон у галлов над главами ,

Разгрянувшись …

Своими страшными кусками

Подобен сухарю и так же сух, как он.

Словечко вспыхнул мне своею быстротою

Понравилось — винюсь, смиряясь пред тобою;

И робкою пишу рукою:

Вспылал, разверзнувшись как гибельный волкан.

Но чем же странен великан,

С развалин пламенных ужасными очами

Сверкающий на бледный свет? —

Тут, право, милый друг, карикатуры нет!

Вот ты б, малютка, был карикатура,

Когда бы мелкая твоя фигура

Задумала с развалин встать

И на вселенну посверкать.

А тень огромная свирепого тирана…

Нет… Я горой за великана!

Зато, мой друг, при сих забавных трех стихах

Пред критикой твоей бросаю лирой в прах

И рад хоть казачка плясать над их могилой:

Там все…

И вот как этот вздор поправил Феб мой хилый:

Там все — и весь, и град, и храм — взывало: брань!

Все, раболепствуя мечтам тирана, дань

К его ужасному престолу приносило…

Поправка — но вопрос, удачна ли она?

И мздой свою постель страданье выкупало!

Конечно, здесь твой вкус надменный испугало

Словечко бедное: постель? Постель бедна

Для пышности стихов — не спорю я нимало;

Но если муза скажет нам:

И мздой свой бедный одр страданье выкупало, —

Такой стишок ее понравится ль ушам?

Как быть! но мой припев: поправь, как хочешь, сам!

И дай вздохнуть моей ты лени —

Тем боле, что твои совсем некстати пени

За этот добрый стих, в котором смысла нет;

И юность их была, как на могиле цвет!

Здесь свежесть юная и блеск цветочка милый

Противоположен унынию могилы;

На гробе расцветя, цветок своей красой

Нам о ничтожности сильней напоминает:

Не украшает он, а только обнажает

Пред нами ужас гробовой.

И гроба гость, цветок — символ для нас унылый,

Что все живет здесь миг, и для одной могилы…

И хитростью…

Мой друг, я не коснусь до первых двух стихов!

В них вся политика видна Наполеона!

И всем известно нам, что, неизбежный ков

Измены, хитрости расставивши близ трона.

Лишь только добивал его громами он.

Не будь Наполеон —

Разбитый гр о мами охотно я б поставил!

Последние ж стихи смиренно я поправил,

А может быть, еще поправкой и добил :

По ним свободы враг отважною стопою

За всемогуществом шагал от боя к бою!

Что скажешь? угодил? —

А следующий стих, на ратей переходы

Служащий рифмою, я так переменил:

Спешащих раздробить еще престол свободы.

Еще трем карачун; их смуглый мой зоил (Воейков)

На смерть приговорил:

И вслед ему всяк час за ратью рать летела —

И по следам его на место: вслед всяк час

Поставить рожица мне смуглая велела!

И я исполнил сей приказ!

Уж указуешь путь державною рукой —

Приказано писать : уж отверзаешь путь.

Перед тобой весь мир — писать: перед тобою

Мир — весь же зачеркнуть …

Еще на многие стихи он покосился,

Да я не согласился.

<К Т. Е. БОКУ>

I

Мой друг, в тот час, когда луна

Взойдет над русским станом,

С бутылкой светлого вина,

С заповедным стаканом

Перед дружиной у огня

Ты сядь на барабане —

И в сонме храбрых за меня

Прочти Певца во стане .

Песнь брани вам зажжет сердца!

И, в бой летя кровавый,

Про отдаленного певца

Вспомянут чада славы!

II

Любезный друг, гусар и Бок!

Планетам изменять нимало нам не стыдно!

Их путь от нас далек;

К тому ж, мой друг, для звезд небесных

не обидно,

Когда забудешь их на час для звезд земных!

Для беспредельности одной они сияют

И в гордости своей совсем не замечают

Слепцов, которые из мрачности земной

Их куртизируют подзорною трубой!

Хоть я и не гусар, но клясться рад с тобой

Священным именем пророка,

Что, встретившись, как ты, с прекрасною четой,

Забыл бы звезды все, Жуковского и Бока!

В осьмом часу тебя готов я ждать!

Но завяжи глаза, чтоб к нам дойти вернее,

Чтобы опять сирены не видать!

Близ пропасти слепой всегда пройдет смелее.

III

Мой милый Бок!

Не думай, чтоб я был ленивый лежебок!

Или пренебрегал твоим кабриолетом,—

Нет, нет! но как гусар ты поступил с поэтом!

(Как друг-гусар, прошу меня понять):

Как друг ты, согласив с своим мое желанье,

Спешишь скорей меня обнять,

Скорее разделить со мной очарованье,

Которое сестра прелестная твоя

Своим присутствием вокруг нас разливает —

И дружба этому прямую цену знает.

Но как гусар ты все смутил, душа моя:

Ты хочешь приступом взять мирного поэта;

Ты силою кабриолета

Затеял, в миг один, весь план его взорвать!..

Послушай: сняв мундир, привычку разрушать

Оставь с мундиром и усами!

Капитуляция была уж между нами;

Стояло в ней : тебе от друга вести ждать;

Дождавшись же, за ним в своем кабриолете

И налицо во весь опор скакать.

Но, видно, это все ты предал жадной Лете

И в памяти одну лишь дружбу сохранил!

Итак, чтоб памяти ты вновь не утопил,

Вот для тебя рецепт от сей чумы ужасной,

Вот план мой письменный , по пунктам, точный,

ясный:

Пункт первый: подождать!

Ты знаешь, до Печор я еду провожать

Своих друзей — на то дней семь иль восемь сроку.

Коль скоро возвращусь, тотчас записку к Боку,

И в этом пункт второй — но как ее послать?

Не лучше ли тебе меня уж в Дерпте ждать?

Мы вместе славно прокатимся!

Мой план не весь! еще есть пунктов пять,

Но на словах мы лучше объяснимся!

Прости! завидуя моим дурным стихам,

На месте их теперь желал бы быть я сам.

P. S. Когда ты через десять дней,

По обстоятельствам , за другом и поэтом

Не можешь сам скакать с своим кабриолетом,

То хоть одних пришли с ним лошадей.

<К КН. ВЯЗЕМСКОМУ>

Благодарю, мой друг, тебя за доставленье

Твоих пленительных стихов!

На Волге встретилось с тобою вдохновенье!

Ты, с крутизны ее лесистых берегов

Смотря на пышные окрестностей картины,

С природы список нам похожий написал.

И я тебе вослед мечтою пробегал

Прибрежных скал вершины;

Смотрел, как быстрые крылатые струга,

Сокровищ земледелья полны,

Рулями острыми разрезывали волны;

Как селы между рощ пестрили берега;

Как дым их, тонкими подъемляся столбами,

Взвивался и белел на синеве лесов

И, медленно всходя, сливался с облаками,—

Вот что, по милости твоих, мой друг, стихов,

Как наяву, я видел пред собою.

Прочел я их один, потом прочли со мною

Тургенев с Гнедичем, и Блудов, и Дашков.

Потом и критику-богиню пригласили

Их с хладнокровием, ей сродным, прочитать.

Мы, слушая ее, стихи твои херили,

Тебе же по херам осталось поправлять!

Вот общий приговор богини беспристрастной:

«Ваш Вяземский прямой поэт!

Он ищет простоты, но простоты прекрасной;

И вялости в его стихах признака нет.

Дар живописи он имеет превосходный!

Природу наблюдать его умеет взор!

Презревши вымыслов блистательный убор,

Он в скромной простоте, красам природы сродный,

Живописует нам природы красоты!

Он в ней самой берет те сильные черты,

Из коих создает ее изображенье

И списка точностью дивит воображенье».

Такой был общий приговор!

Потом перебирать свободно

Богиня принялась стихи поочередно,

И вышел строгий перебор!

Послушай и поправь, когда тебе угодно!

Благоухает древ

Трепещущая сень . Богиня утверждает

(Я повторяю то, поэту не во гнев),

Что худо делает, когда благоухает ,

Твоя трепещущая сень!

Переступившее ж последнюю ступень

На небе пламенном вечернее светило —

В прекраснейших стихах ее переступило,

Да жаль, что в точности посбилось на пути;

Нельзя ль ему опять на небеса взойти,

Чтоб с них по правилам грамматики спуститься,

Чтоб было ясно все на небе и в стихах?

Я скатерть синих вод сровнялась в берегах:

Равняться в берегах твоих ей не годится,

Когда в моих она сровнялася давно

Не синей скатертью, а попросту рекою:

Мой стих перед тобою,

Но красть у бедняка богатому грешно!

О сем стихе, где живописи много:

Кто в облачной дали конец тебе прозрит?

Богиня говорит,

И справедливо, хоть и строго:

Прозреть, предвидеть — все равно!

Прозреть нам можно то одно,

Чт о не сбылось еще, чему лишь можно сбыться;

Итак, сие словцо не может пригодиться

К концу реки ! Он есть давно, хотя и скрыт,

Ты вместо вялого словечка различит

Великолепное прозрит вклеил не к месту

И безобразную с ним сочетал невесту:

И неподвижный взор окованный стоит!

Как хочешь стой, но он в жестоком положенье!

Из одинаких весь сей стих лоскутьев сшит:

Стоит, оковы, недвиженье —

Одно! Такой халат читателя смешит!

Огромные суда в медлительном паренье :

Запрещено, мой друг, — и нечем пособить!—

Указом критики судам твоим парить :

Им предоставлено смиренное теченье ;

А странное: столбы на них —

Простым словцом: и мачты их

Сама своей рукой богиня заменила!

Но те твои стихи она лишь похерила,

В которых ты, внимая гласу волн,

Нам говоришь: люблю гнать резво челн

По ропотным твоим зыбям и, сердцем весел,

Под шумом дружных вёсел

И прочее: зво… челн — ей неприятный звук.

А вёсел рифма ли на весел , милый друг?

Жаль! Ведь последний стих разительно прекрасен!

Воображению он сильно говорит;

Но рифма вздорная косится и брюзжит!

Как быть? Она деспот, и гнев ее ужасен!

Нельзя ли рифму нам другую приискать,

Чтобы над веслами беспечно задремать,

Не опасаяся, чтоб вздорщицу смутили,

И также, чтобы нас воздушные мечты ,

А не тяжелые златые веселили?..

Но наше дело — хер ! Поправки ж делай ты,

Покаты гор крутых! — не лучше ли пещеры?

Воспрянувших дубрав! — развесистых дубрав,

Или проснувшихся ! Слова такой же меры,

А лучше! В этом вкус богини нашей прав?

Воспрянувших , мой друг, понятно, да не ясно.

Все прочее прекрасно!

Но я б весьма желал, чтоб своды глас забав

Не галлицизмами окрестности вверяли ,

А русским языком волнам передавали.

Младое пенье их — прекрасная черта!

Их слава ясная, как вод твоих зерцало!

Стих сильный, а нельзя не похерить начало!

Поставь, прошу тебя: и слава их чиста,

Чтоб следующим трем был способ приютиться.

О двух других стихах — прекрасных, слоза нет —

Ни я, ни критика не знаем, как решиться:

В них тьма, но в этой тьме скрывается поэт!

Гремящих бурь боец, он ярости упорной

Смеется, опершись на брег, ему покорный!

Боец не то совсем, что ты хотел сказать.

Твой Гений, бурь боец, есть просто бурь служитель,

Наемный их боец; а мне б хотелось знать,

Что он их победитель!

Нельзя ли этот стих хоть так перемарать:

Презритель шумных бурь, он злобе их упорной

Смеется, опершись на брег, ему покорный!

Презритель — новое словцо; но признаюсь:

Не примешь ты его, я сам принять решусь!

К Фетиде с гордостью … Твоей, мой друг, Фетиде

Я рад бы из стихов дорогу указать.

В пучину Каспия приличней бы сказать.

Сравнение полней, и Каспий не в обиде!

А бег виющийся ручья —

Неловко — власть твоя;

Я б смело написал: журчащего в дубраве.

Спроси о том хоть музу ты свою,

Виющийся идет не к бегу, а к ручью.

Вот все!.. Согласен будь иль нет, ты в полном праве!

ГОСУДАРЫНЕ ВЕЛИКОЙ КНЯГИНЕ АЛЕКСАНДРЕ ФЕДОРОВНЕ НА РОЖДЕНИЕ В. КН. АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА

Послание

Изображу ль души смятенной чувство?

Могу ль найти согласный с ним язык?

Что лирный глас и что певца искусство?..

Ты слышала сей милый первый крик,

Младенческий привет существованью;

Ты зрела блеск проглянувших очей

И прелесть уст, открывшихся дыханью…

О, как дерзну я мыслило моей

Приблизиться к сим тайнам наслажденья?

Он пролетел, сей грозный час мученья;

Его сменил небесный гость Покой

И тишина исполненной надежды;

И, первым сном сомкнув беспечны вежды,

Как ангел спит твой сын перед тобой…

О матерь! кто, какой язык земной

Изобразит сие очарованье?

Что с жизнию прекрасного дано,

Что нам сулит в грядущем упованье,

Чем прошлое для нас озарено,

И темное к безвестному стремленье,

И ясное для сердца провиденье,

И что душа небесного досель

В самой себе неведомо скрывала —

То всё теперь без слов тебе сказала

Священная младенца колыбель.

Забуду ль миг, навеки незабвенный?..

Когда шепнул мне тихой вести глас,

Что наступил решительный твой час,—

Безвестности волнением стесненный,

Я ободрить мой смутный дух спешил

На ясный день животворящим взглядом.

О, как сей взгляд мне душу усмирил!

Безоблачны, над пробужденным градом,

Как благодать лежали небеса;

Их мирный блеск, младой зари краса,

Всходящая, как новая надежда;

Туманная, как таинство, одежда

Над красотой воскреснувшей Москвы;

Бесчисленны церквей ее главы,

Как алтари, зажженные востоком,

И вечный Кремль, протекшим мимо Роком

Нетронутый свидетель божества,

И всюду глас святого торжества,

Как будто глас Москвы преображенной…

Все, все душе являло ободренной

Божественный спасения залог.

И с верою, что близко провиденье,

Я устремлял свой взор на тот чертог,

Где матери священное мученье

Свершалося как жертва в оный час…

Как выразить сей час невыразимый,

Когда еще сокрыто все для нас,

Сей час, когда два ангела незримы,

Податели конца иль бытия,

Свидетели страдания безвластны,

Еще стоят в неведенье, безгласны,

И робко ждут, что скажет Судия,

Кому из двух невозвратимым словом

Иль жизнь, иль смерть велит благовестить?..

О, что в сей час сбывалось там, под кровом

Царей, где миг был должен разрешить

Нам промысла намерение тайно,

Угадывать я мыслью не дерзал;

Но сладкий глас мне душу проникал:

«Здесь божий мир; ничто здесь не случайно!»

И верила бестрепетно душа.

Меж тем, восход спокойно соверша,

Как ясный бог, горело солнце славой;

Из храмов глас молений вылетал;

И, тишины исполнен величавой,

Торжественно державный Кремль стоял…

Казалось, все с надеждой ожидало.

И в оный час пред мыслию моей

Минувшее безмолвно воскресало:

Сия река, свидетель давних дней,

Протекшая меж стольких поколений,

Спокойная меж стольких изменений.

Мне славною блистала стариной;

И образы великих привидений

Над ней, как дым, взлетали предо мной;

Мне чудилось: развертывая знамя,

На бой и честь скликал полки Донской;

Пожарский мчал, сквозь ужасы и пламя,

Свободу в Кремль по трупам поляков;

Среди дружин, хоругвей и крестов

Романов брал могущество державы;

Вводил полки бессмертья и Полтавы

Чудесный Петр в столицу за собой;

И праздновать звала Екатерина

Румянцева с вождями пред Москвой

Ужасный пир Кагула и Эвксина.

И, дальние лета перелетев,

Я мыслию ко близким устремился.

Давно ль, я мнил, горел здесь божий гнев?

Давно ли Кремль разорванный дымился?

Что зрели мы?.. Во прахе дом царей;

Бесславие разбитых алтарей;

Святилища, лишенные святыни;

И вся Москва как гроб среди пустыни.

И что ж теперь?.. Стою на месте том,

Где супостат ругался над Кремлем,

Зажженною любуяся Москвою,—

И тишина святая надо мною;

Москва жива; в Кремле семья царя;

Народ, теснясь к ступеням алтаря,

На празднике великом воскресенья

Смиренно ждет надежды совершенья,

Ждет милого пришельца в божий свет…

О, как у всех душа заликовала,

Когда молва в громах Москве сказала

Исполненный создателя обет!

О, сладкий час, в надежде, в страхе жданный

Гряди в наш мир, младенец, гость желанный

Тебя узрев, коленопреклонен,

Младой отец пред матерью спасенной

В жару любви рыдает, слов лишен;

Перед твоей невинностью смиренной

Безмолвная праматерь слезы льет;

Уже Москва своим тебя зовет…

Но как понять, что в час сей непонятный

Сбылось с твоей, младая мать, душой?

О, для нее открылся мир иной.

Твое дитя, как вестник благодатный,

О лучшем ей сказало бытии;

Чистейшие зажглись в ней упованья;

Не для тебя теперь твои желанья,

Не о тебе днесь радости твои;

Младенчества обвитый пеленами,

Еще без слов, незрящими очами

В твоих очах любовь встречает он;

Как тишина, его прекрасен сон;

И жизни весть к нему не достигала…

Но уж Судьба свой суд об нем сказала;

Уже в ее святилище стоит

Ему испить назначенная чаша.

Что скрыто в ней, того надежда наша

Во тьме земной для нас не разрешит…

Но он рожден в великом граде славы,

На высоте воскресшего Кремля;

Здесь возмужал орел наш двоеглавый;

Кругом него и небо и земля,

Питавшие Россию в колыбели;

Здесь жизнь отцов великая была;

Здесь битвы их за честь и Русь кипели,

И здесь их прах могила приняла —

Обманет ли сие знаменованье?..

Прекрасное Россия упованье

Тебе в твоем младенце отдает.

Тебе его младенческие лета!

От их пелен ко входу в бури света

Пускай тебе вослед он перейдет

С душой, на все прекрасное готовой;

Наставленный: достойным счастья быть,

Великое с величием сносить,

Не трепетать, встречая рок суровый,

И быть в делах времен своих красой.

Лета пройдут, подвижник молодой,

Откинувши младенчества забавы,

Он полетит в путь опыта и славы…

Да встретит он обильный честью век!

Да славного участник славный будет!

Да на чреде высокой не забудет

Святейшего из званий: человек.

Жить для веков в величии народном,

Для блага всех — свое позабывать,

Лишь в голосе отечества свободном

С смирением дела свои читать:

Вот правила царей великих внуку.

С тобой ему начать сию науку.

Теперь, едва проснувшийся душой,

Пред матерью, как будто пред Судьбой,

Беспечно он играет в колыбели,

И Радости младые прилетели

Ее покой прекрасный оживлять;

Житейское от ней еще далеко…

Храни ее, заботливая мать;

Твоя любовь — всевидящее око;

В твоей любви — святая благодать.

<К М. Ф. ОРЛОВУ>

О Рейн, о Рейн, без волненья

К тебе дерзну ли подступить?

Давно уж ты — река забвенья

И перестал друзей поить

Своими сладкими струями!

На «Арзамас» тряхнул усами —

И Киев дружбу перемог!

Начальник штаба, педагог —

Ты по ланкастерской методе

Мальчишек учишь говорить

О славе, пряниках, природе,

О кубарях и о свободе —

А нас забыл… Но так и быть!

На страх пишу к тебе два слова!

Вот для души твоей обнова:

Письмо от милой красоты!

Узнаешь сам ее черты!

Я шлю его через другова,

Санктпетербургского Орлова —

Чтобы верней дошло оно.

Прости! Но для сего посланья,

Орлов, хоть тень воспоминанья

Дай дружбе, брошенной давно!

<ГРАФИНЕ С. А. САМОЙЛОВОЙ>

Графиня, признаюсь, большой беды в том нет,

Что я, ваш павловский поэт,

На взморье с вами не катался,

А скромно в Колпине спасался

От искушения той прелести живой,

Которою непобедимо

Пленил бы душу мне вечернею порой

И вместе с вами зримый,

Под очарованной луной,

Безмолвный берег Монплезира!

Воскреснула б моя покинутая лира…

Но что бы сделалось с душой?

Не знаю! Да и рад, признаться, что не знаю!

И без опасности все то воображаю,

Что так прекрасно мне описано от вас:

Как полная луна, в величественный час

Всемирного успокоенья,

Над спящею морской равниною взошла

И в тихом блеске потекла

Среди священного небес уединенья;

С какою прелестью по дремлющим брегам

Со тьмою свет ее мешался.

Как он сквозь ветви лип на землю пробирался

И ярко в темноте светился на корнях;

Как вы на камнях над водою

Сидели, трепетный подслушивая шум

Волны, дробимыя пред вашею ногою,

И как толпы крылатых дум

Летали в этот час над вашей головою…

Все это вижу я и видеть не боюсь,

И даже в шлюпку к вам сажусь

Неустрашимою мечтою!

И мой беспечно взор летает по волнам!

Любуюсь, как они кругом руля играют;

Как прядают лучи по зыбким их верхам;

Как звучно веслами гребцы их расшибают;

Как брызги легкие взлетают жемчугом

И, в воздухе блеснув, в паденье угасают!..

О мой приютный уголок!

Сей прелестью в тебе я мирно усладился!

Меня мой Гений спас. Графиня, страшный рок

Неизбежимо бы со мною совершился

В тот час, как изменил неверный вам платок.

Забыв себя, за ним я бросился б в пучину

И утонул. И что ж? теперь бы ваш певец

Пугал на дне морском балладами Ундину,

И сонный дядя Студенец ,

Склонивши голову на влажную подушку,

Зевал бы, слушая Старушку !

Платок, спасенный мной в подводной глубине,

Надводных прелестей не заменил бы мне!

Пускай бы всякий час я мог им любоваться,

Но все бы о земле грустил исподтишка!

Платок ваш очень мил, но сами вы, признаться,

Милее вашего платка.

Но только ль?.. Может быть, подводные народы

(Которые, в своей студеной глубине

Не зная перемен роскошныя природы,

В однообразии, во скуке и во сне

Туманные проводят годы),

В моих руках увидя ваш платок,

Со всех сторон столпились бы в кружок,

И стали б моему сокровищу дивиться,

И верно б вздумали сокровище отнять!

А я?.. Чтоб хитростью от силы защититься,

Чтоб шуткой чудаков чешуйчатых занять,

Я вызвал бы их всех играть со мною в жмурки,

Да самому себе глаза б и завязал!

Такой бы выдумкой платок я удержал,

Зато бы все моря мой вызов взбунтовал!

Плыло бы все ко мне: из темныя конурки

Морской бы вышел рак, кобенясь на клешнях;

Явился бы и кит с огромными усами,

И нильский крокодил в узорных чешуях,

И выдра, и мокой, сверкающий чубами,

И каракатицы, и устрицы с сельдями,

Короче — весь морской содом!

И начали б они кругом меня резвиться,

И щекотать меня, кто зубом, кто хвостом,

А я (чтобы с моим сокровищем-платком

На миг один не разлучиться,

Чтоб не досталось мне глаза им завязать

Ни каракатице, ни раку, ни мокою)

Для вида только бы на них махал рукою,

И не ловил бы их, а только что пугал!

Итак — теперь легко дойти до заключенья —

Я в жмурки бы играл

До светопреставленья;

И разве только в час всех мертвых воскресенья,

Платок сорвавши с глаз, воскликнул бы: поймал !

Ужасный жребий сей поэта миновал!

Платок ваш странствует по царству Аквилона,

Но знайте, для него не страшен Аквилон,—

И сух и невредим на влаге будет он!

Самим известно вам, поэта Ариона

Услужливый дельфин донес до берегов,

Хотя грозилася на жизнь певца пучина!

И нынче внук того чудесного дельфина

Лелеет на спине красу земных платков!

Пусть буря бездны колыхает,

Пусть рушит корабли и рвет их паруса,

Вокруг него ее свирепость утихает

И на него из туч сияют небеса

Благотворящей теплотою;

Он скоро пышный Бельт покинет за собою,

И скоро донесут покорные валы

Его до тех краев, где треснули скалы

Перед могущею десницей Геркулеса,

Минует он брега старинного Гадеса,

И — слушайте ж теперь, к чему назначил рок

Непостоянный ваш платок! —

Благочестивая красавица принцесса,

Купаяся на взморье в летний жар,

Его увидит, им пленится,

И ношу милую поднесть прекрасной в дар

Дельфин услужливый в минуту согласится.

Но здесь неясное пред нами объяснится.

Натуралист Бомар

В ученом словаре ученых уверяет,

Что никогда дельфинов не бывает

У петергофских берегов

И что поэтому потерянных платков

Никак не может там ловить спина дельфина!

И это в самом деле так!

Но знайте: наш дельфин ведь не дельфин — башмак

Тот самый, что в Москве графиня Катерина

Петровна вздумала так важно утопить

При мне в большой придворной луже!

Но что же? От того дельфин совсем не хуже,

Что счастие имел он башмаком служить

Ее сиятельству и что угодно было

Так жесток о играть ей жизнью башмака!

Предназначение судьбы его хранило!

Башмак дельфином стал для вашего платка!

Воротимся ж к платку. Вы слышали, принцесса,

Красавица, у берегов Гадеса

Купался на взморье в летний жар,

Его получит от дельфина;

Красавицу с платком умчит в Алжир корсар;

Продаст ее паше; паша назначит в дар

Для императорова сына!

Сын императоров — не варвар, а герой,

Душой Малек-Адель, учтивей Солимана;

Принцесса же умом другая Роксолана

И точь-в-точь милая Матильда красотой!

Не трудно угадать, чем это все решится!

Принцессой деев сын пленится;

Принцесса в знак любви отдаст ему платок;

Руки ж ему отдать она не согласится,

Пока не будет им отвергнут лжепророк,

Пока он не крестится,

Не снимет с христиан невольничьих цепей

И не предстанет ей

Геройской славой озаренный.

Алжирец храбрый наш терять не станет слов:

Он вмиг на все готов —

Крестился, иго снял невольничьих оков

С несчастных христиан и крикнул клич военный!

Платок красавицы, ко древку пригвожденный,

Стал гордым знаменем, предшествующим в бой,

И Африка зажглась священною войной!

Египет, Фец, Марок, Стамбул, страны Востока —

Все завоевано крестившимся вождем,

И пала пред его карающим мечом

Империя пророка!

Свершив со славою святой любви завет,

Низринув алтари безумия во пламя

И богу покорив весь мусульманский свет,

Спешит герой принесть торжественное знамя,

То есть платок , к ногам красавицы своей…

Не трудно угадать развязку:

Перевенчаются, велят созвать гостей;

Подымут пляску;

И счастливой чете

Воскликнут: многи лета!

А наш платок? Платок давно уж в высоте!

Взлетел на небеса и сделался комета,

Первостепенная меж всех других комет!

Ее влияние преобразует свет!

Настанут нам другие

Благословенны времена!

И будет на земле навек воцарена

Премудрость — а сказать по-гречески: София!

<ВАСИЛИЮ АЛЕКСЕЕВИЧУ ПЕРОВСКОМУ>

Товарищ! Вот тебе рука!

Ты другу вовремя сказался;

К любви душа была близка:

Уже в ней пламень загорался,

Животворитель бытия,

И жизнь отцветшая моя

Надеждой снова зацветала!

Опять о счастье мне шептала

Мечта, знакомец старины…

Дор о гой странник утомленный,

Узрев с холма неотдаленный

Предел родимой стороны,

Трепещет, сердцем оживает,

И жадным взором различает

За горизонтом отчий кров,

И слышит снова шум дубов,

Которые давно шумели

Над ним, игравшим в колыбели,

В виду родительских гробов.

Он небо узнает родное,

Под коим счастье молодое

Ему сказалося впервой!

Прискорбно-радостным желаньем,

Невыразимым упованьем,

Невыразимою мечтой

Живым утраченное мнится;

Он снова гость минувших, дней,

И снова жизнь к нему теснится

Всей милой прелестью своей…

Таков был я одно мгновенье!

Прелестно-быстрое виденье,

Давно не посещавший друг,

Меня внезапно навестило,

Меня внезапно уманило

На первобытный жизни луг!

Любовь мелькнула предо мною.

С возобновленною душою

Я к лире бросился моей,

И под рукой нетерпеливой

Бывалый звук раздался в ней!

И мертвое мне стало живо,

И снова на бездушный свет

Я оглянулся как поэт!..

Но удались, мой посетитель!

Не у меня тебе гостить!

Не мне о жизни возвестить

Тебе, святой благовеститель!

Товарищ! мной ты не забыт!

Любовь — друзей не раздружит.

Сим несозревшим упованьем,

Едва отведанным душой,

Подорожу ль перед тобой?

Сравню ль его с твоим страданьем?

Я вижу, молодость твоя

В прекрасном цвете умирает

И страсть, убийца бытия,

Тебя безмолвно убивает!

Давно веселости уж нет!

Где остроты приятной живость,

С которой ты являлся в свет?

Угрюмый спутник — молчаливость

Повсюду следом за тобой.

Ты молча радостных дичишься

И, к жизни охладев, дружишься

С одной убийственной тоской,

Владельцем сердца одиноким.

Мой друг! с участием глубоким

Я часто на лице твоем

Ловлю души твоей движенья!

Болезнь любви без утоленья

Изображается на нем.

Сие смятение во взоре,

Склоненном робко перед ней ;

Несвязность смутная речей

В желанном сердцу разговоре;

Перерывающийся глас;

К тому, что окружает нас,

Задумчивое невниманье;

Присутствия очарованье,

И неприсутствия тоска,

И трепет, признак страсти тайной,

Когда послышится случайно

Любимый глас издалека,

И это все, что сердцу ясно,

А выраженью неподвластно,

Сии приметы знаю я!..

Мой жребий дал на то мне право!

Но то, в чем сладость бытия,

Должно ли быть ему отравой?

Нет, милый! ободрись! она

Столь восхитительна недаром:

Души глубокой чистым жаром

Сия краса оживлена!

Сей ясный взор — он не обманчив:

Не прелестью ума одной,

Он чувства прелестью приманчив!

Под сей веселостью живой

Задумчивое что-то скрыто,

Уныло-сладостное слито

С сей оживленной красотой;

В ней что-то искреннее дышит,

И в милом голосе ея

Доверчиво душа твоя

Какой-то звук знакомый слышит,

Всему в нем лучшему родной,

В нее участие лиющий

И без усилия дающий

Ей убежденье и покой.

О, верь же, друг, душе прекрасной!

Ужель природою напрасно

Ей столько милого дано?

Люби! любовь и жизнь — одно !

Отдайся ей, забудь сомненье

И жребий жизни соверши;

Она поймет твое мученье,

Она поймет язык души!

ПОДРОБНЫЙ ОТЧЕТ О ЛУНЕ

ПОСЛАНИЕ К ГОСУДАРЫНЕ ИМПЕРАТРИЦЕ МАРИИ ФЕДОРОВНЕ

Хотя и много я стихами

Писал про светлую луну,

Но я лишь тень ее одну

Моими бледными чертами

Неверно мог изобразить.

Здесь, государыня, пред вами

Осмелюсь вкратце повторить

Все то, что ветреный мой гений,

Летучий невидимка, мне

В минуты светлых вдохновений

Шептал случайно о луне.

Когда с усопшим на коне

Скакала робкая Людмила ,

Тогда в стихах моих луна

Неверным ей лучом светила;

По темным облакам она

Украдкою перебегала;

То вся была меж них видна,

То пряталась, то зажигала

Края волнующихся туч;

И изредка бродящий луч

Ужасным блеском отражался

На хладной белизне лица

И в тусклом взоре мертвеца.—

Когда ж в санях с Светланой мчался

Другой известный нам мертвец,

Тогда кругом луны венец

Сквозь завес снежного тумана

Сиял на мутных небесах;

И с вещей робостью Светлана

В недвижных спутника очах

Искала взора и привета…

Но, взор на месяц устремив,

Был неприветно-молчалив

Пришелец из другого света,—

Я помню: рыцарь Адельстан ,

Свершитель страшного обета,

Сквозь хладный вечера туман

По Рейну с сыном и женою

Плыл, озаряемый луною;

И очарованный челнок

По влаге волн под небом ясным

Влеком был лебедем прекрасным;

Тогда роскошный ветерок,

Струи лаская, тихо веял

И парус пурпурный лелеял;

И, в небе плавая одна,

Сквозь сумрак тонкого ветрила

Сияньем трепетным луна

Пловцам задумчивым светила

И челнока игривый след,

И пышный лебедя хребет,

И цепь волшебную златила.—

Но есть еще челнок у нас;

Под бурею в полночный час

Пловец неведомый с Варвиком

По грозно воющей реке

Однажды плыл в том челноке;

Сквозь рев воды протяжным криком

Младенец их на помощь звал;

Ужасно вихорь тучи гнал,

И великанскими главами

Валы вставали над валами,

И все гремело в темноте;

Тогда рог месяца блестящий

Прорезал тучи в высоте

И, став над бездною кипящей,

Весь ужас бури осветил:

Засеребрилися вершины

Встающих, падающих волн…

И на скалу помчался челн;

Среди сияющей пучины

На той скале Варвика ждал

Младенец — неизбежный мститель,

И руку сам невольно дал

Своей погибели губитель;

Младенца нет; Варвик исчез…

Вмиг ужас бури миновался;

И ясен посреди небес,

Вдруг успокоенных, остался

Над усмиренною рекой,

Как радость, месяц молодой,—

Когда ж невидимая сила

Без кормщика и без ветрила

Вадима в третьем челноке

Стремила по Днепру-реке:

Над ним безоблачно сияло

В звездах величие небес;

Река, надводный темный лес,

Высокий берег — все дремало;

И ярко полная луна

От горизонта подымалась,

И одичалая страна

Очам Вадимовым являлась…

Ему луна сквозь темный бор

Лампадой таинственной светит;

И все, что изумленный взор

Младого путника ни встретит,

С его душою говорит

О чем-то горестно-ужасном,

О чем-то близком и прекрасном…

С невольной робостью он зрит

Пригорок, храм, могильный камень;

Над повалившимся крестом

Какой-то легкий веет пламень,

И сумрачен сидит на нем

Недвижный ворон, сторож ночи,

Туманные уставив очи

Неотвратимо на луну;

Он слышит: что-то тишину

Смутило: древний крест шатнулся

И сонный ворон встрепенулся;

И кто-то бледной тенью встал,

Пошел ко храму, помолился…

Но храм пред ним не отворился,

И в отдаленье он пропал,

Слиясь, как дым, с ночным туманом.

И дале трепетный Вадим;

И вдруг является пред ним

На холме светлым великаном

Пустынный замок; блеск луны

На стены сыплется зубчаты;

В кудрявый мох облечены

Их неприступные раскаты;

Ворота заперты скалой;

И вот уже над головой

Луна, достигнув полуночи;

И видят путниковы очи

Двух дев: одна идет стеной,

Другая к ней идет на стену,

Друг другу руку подают,

Прощаются и врозь идут,

Свершив задумчивую смену…

Но то, как девы спасены,

Уж не касается луны,—

Еще была воспета мною

Одна прекрасная луна:

Когда пылала пред Москвою

Святая русская война —

В рядах отечественной рати,

Певец, по слуху знавший бой,

Стоял я с лирой боевой

И мщенье пел для ратных братий.

Я помню ночь: как бранный щит,

Луна в небесном рдела мраке;

Наш стан молчаньем был покрыт,

И ратник в лиственном биваке,

Вооруженный, мирно спал;

Лишь стражу стража окликал;

Костры дымились, пламенея,

И кое-где перед огнем,

На ярком пламени чернея,

Стоял казак с своим конем,

Окутан буркою косматой;

Там острых копий ряд крылатый

В сиянье месяца сверкал;

Вблизи уланов ряд лежал;

Над ними их дремали кони;

Там грозные сверкали брони;

Там пушек заряженных строй

Стоял с готовыми громами;

Стрелки, припав к ним головами,

Дремали, и под их рукой

Фитиль курился роковой;

И в отдаленье полосами,

Слиянны с дымом облаков.

Биваки дымные врагов

На крае горизонта рдели;

Да кое-где вблизи, вдали

Тела, забытые в пыли,

В ужасном образе чернели

На ярких месяца лучах…

И между тем на небесах,

Над грозным полем истребленья,

Ночные мирные виденья

Свершались мирно, как всегда:

Младая вечера звезда

Привычной прелестью пленяла;

Неизменяема сияла

Луна земле с небес родных,

Не зная ужасов земных;

И было тихо все в природе,

Как там, на отдаленном своде:

Спокойно лес благоухал,

И воды к берегам ласкались,

И берега в них отражались,

И ветерок равно порхал

Над благовонными цветами,

Над лоном трепетных зыбей,

Над бронями, над знаменами

И над безмолвными рядами

Объятых сном богатырей…

Творенье божие не знало

О человеческих бедах

И беззаботно ожидало.

Что ночь пройдет и в небесах

Опять засветится денница.

А Рок, меж тем, не засыпал;

Над ратью молча он стоял;

Держала жребии десница;

И взор неизбежимый лица

Им обреченных замечал.—

Еще я много описал

Картин луны: то над гробами

Кладбища сельского она

Катится по небу одна,

Сиянием неверным бродит

По дерну свежему холмов

И тени шаткие дерёв

На зелень бледную наводит,

Мелькает быстро по крестам,

В оконницах часовни блещет

И, внутрь ее закравшись, там

На золоте икон трепещет;

То вдруг, как в дыме, без лучей,

Когда встают с холмов туманы,

Задумчиво на дуб Минваны

Глядит, и, вея перед ней,

Четой слиянною две тени

Спускаются к любимой сени,

И шорох слышится в листах,

И пробуждается в струнах,

Перстам невидимым послушных,

Знакомый глас друзей воздушных;

То вдруг на взморье — где волна,

Плеская, прыщет на каменья

И где в тиши уединенья,

Воспоминанью предана,

Привыкла вслушиваться Дума

В гармонию ночного шума,—

Она , в величественный час

Всемирного успокоенья,

Творит волшебные для глаз

На влаге дремлющей виденья;

Иль, тихо зыблясь, в ней горит,

Иль, раздробившись, закипит

С волнами дрогнувшей пучины,

Иль вдруг огромные морщины

По влаге ярко проведет,

Иль огненной змеей мелькнет,

Или под шлюпкою летящей

Забрызжет пеною блестящей…

Довольно; все пересчитать

Мне трудно с Музою ленивой;

К тому ж, ей долг велит правдивый

Вам, государыня, сказать,

Что сколько раз она со мною,

Скитаясь в сумраке ночей,

Ни замечала за луною:

Но все до сей поры мы с ней

Луны такой не подглядели,

Какою на небе ночном,

В конце прошедшия недели,

Над чистым павловским прудом

На колоннаде любовались;

Давно, давно не наслаждались

Мы тихим вечером таким;

Казалось все преображенным;

По небесам уединенным,

Полупотухшим и пустым,

Ни облачка не пролетало;

Ни колыхания в листах;

Ни легкой струйки на водах;

Все нежилось, все померкало;

Лишь ярко звездочка одна,

Лампадою гостеприимной

На крае неба зажжена,

Мелькала нам сквозь запад дымный,

И светлым лебедем луна

По бледной синеве востока

Плыла, тиха и одинока;

Под усыпительным лучом

Все предавалось усыпленью —

Лишь изредка пустым путем,

Своей сопутствуемый тенью,

Шел запоздалый пешеход,

Да сонной пташки содроганье,

Да легкий шум плеснувших вод

Смущали вечера молчанье.

В зерцало ровного пруда

Гляделось мирное светало,

И в лоне чистых вод тогда

Другое небо видно было,

С такой же ясною луной,

С такой же тихой красотой;

Но иногда, едва бродящий,

Крылом неслышным ветерок

Дотронувшись до влаги спящей.

Слегка наморщивал поток:

Луна звезд а ми рассыпалась;

И смутною во глубине

Тогда краса небес являлась,

Толь мирная на вышине…

Понятное знаменованье

Души в ее земном изгнанье:

Она небесного полна,

А все земным возмущена.

Но как назвать очарованье,

Которым душу всю луна

Объемлет так непостижимо?

Ты скажешь: ангел невидимо

В ее лучах слетает к нам…

С какою вестью? Мы не знаем;

Но вестника мы понимаем;

Мы верим сладостным словам,

Невыражаемым, но внятным;

Летим неволею за ним

К тем благам сердца невозвратным,

К тем упованиям святым,

Которыми когда-то жили,

Когда с приветною Мечтой,

Еще не встретившись с Судьбой,

У ясной Младости гостили.

Как часто вдруг возвращено

Каким-то быстрым мановеньем

Все улетевшее давно!

И видим мы воображеньем

Тот свежий луг, где мы цвели;

Даруем жизнь друзьям отжившим;

Былое кажется небывшим

И нас манящим издали;

И то, что нашим было прежде,

С чем мы простились навсегда,

Нам мнится нашим , как тогда,

И вверенным еще надежде…

Кто ж изъяснит нам, что она,

Сия волшебная луна,

Друг нашей ночи неизменный?

Не остров ли она блаженный

И не гостиница ль земли,

Где, навсегда простясь с землею,

Душа слетается с душою,

Чтоб повидаться издали

С покинутой, но все любимой

Их прежней жизни стороной?

Как с прага хижины родимой

Над брошенной своей клюкой

С утехой странник отдохнувший

Глядит на путь, уже минувший,

И думает: «Там я страдал,

Там был уныл, там ободрялся,

Там утомленный отдыхал

И с новой силою сбирался».

Так наши, может быть, друзья

(В обетованное селенье

Переведенная семья)

Воспоминаний утешенье

Вкушают, глядя из луны

В пределы здешней стороны.

Здесь и для них была когда-то

Прелестна жизнь, как и для нас;

И их манил надежды глас,

И их испытывала тратой

Тогда им тайная рука

Разгаданного провиденья.

Здесь все их прежние волненья,

Чем жизнь прискорбна, чем сладка,

Любви счастливой упоенья,

Любви отверженной тоска,

Надежды смелость, трепет страха,

Высоких замыслов мечта,

Великость, слава, красота…

Все стало бедной горстью праха;

И прежних темных, ясных лет

Один для них приметный след:

Тот уголок, в котором где-то,

Под легким дерном гробовым,

Спит сердце, некогда земным,

Смятенным пламенем согрето;

Да, может быть, в краю ином

Еще любовью не забытой

Их бытие и ныне слито,

Как прежде, с нашим бытием;

И ныне с милыми родными

Они беседуют душой;

И знавшись с тратами земными,

Деля их, не смущаясь ими,

Подчас утехой неземной

На сердце наше налетают

И сердцу тихо возвращают

Надежду, веру и покой.

К КНЯГИНЕ А. Ю. ОБОЛЕНСКОЙ

Итак, еще нам суждено

Дорогой жизни повстречаться

И с милым прошлым заодно

В воспоминанье повидаться.

Неволею, внимая вам,

К давно утраченным годам

Я улетал воображеньем;

Душа была пробуждена —

И ей нежданным привиденьем

Минувшей жизни старина

В красе минувшей показалась.

И вам и мне — в те времена,

Когда лишь только разгоралась

Денница младости для нас,—

Одна прекрасная на час

Веселой гостьей нам являлась;

Ее живая красота,

Пленительная, как мечта

Души, согретой упованьем,

В моей душе с воспоминаньем

Всего любимого слита;

Как сон воздушный, мне предстала

На утре дней моих она

И вместе с утром дней пропала

Воздушной прелестию сна.

Но от всего, что после было,

Чт о невозвратно истребило

Стремленье невозвратных лет,

Ее, как лучший жизни цвет,

Воспоминанье отделило…

Идя назначенным путем,

С утехой тайной видит странник,

Как звездочка, зари посланник,

Играет в небе голубом,

Пророчествуя день желанный;

Каков бы ни был день потом,

Холодный, бурный иль туманный,—

Но он о звездочке своей

С любовью вспомнит и в ненастье.

Нашлось иль нет земное счастье —

Но милое минувших дней

(На ясном утре упованья

Нас веселившая звезда)

Милейшим будет завсегда

Сокровищем воспоминанья.

К ИВ. ИВ. ДМИТРИЕВУ

Нет, не прошла, певец наш вечно юный,

Твоя пора: твой гений бодр и свеж;

Ты пробудил давно молчавши струны,

И звуки нас пленили те ж.

Нет, никогда ничтожный прах забвенья

Твоим струнам коснуться не дерзнет;

Невидимо их Гений вдохновенья,

Всегда крылатый, стережет.

Державина струнам родные, пели

Они дела тех чудных прошлых лет,

Когда везде мы битвами гремели

И битвам тем дивился свет.

Ты нам воспел, как «буйные Титаны,

Смутившие Астреи нашей дни,

Ее орлом низринуты, попранны;

В прах! в прах! рекла… и где они?».

И ныне то ж, певец двух поколений,

Под сединой ты третьему поешь

И нам, твоих питомцам вдохновений,

В час славы руку подаешь.

Я помню дни — магически мечтою

Был для меня тогда разубран свет —

Тогда, явясь, сорвал передо мною

Покров с поэзии поэт.

С задумчивым, безмолвным умиленьем

Твой голос я подслушивал тогда

И вопрошал судьбу мою с волненьем:

«Наступит ли и мне чреда?»

О! в эти дни, как райское виденье,

Был с нами он, теперь уж не земной,

Он, для меня живое провиденье,

Он , с юности товарищ твой.

О! как при нем все сердце разгоралось!

Как он для нас всю землю украшал!

В младенческой душе его, казалось,

Небесный ангел обитал…

Лежит венец на мраморе могилы;

Ей молится России верный сын;

И будит в нем для дел прекрасных силы

Святое имя: Карамзин .

А ты цвети, певец, наш вдохновитель,

Младый душой под снегом старых дней;

И долго будь нам в старости учитель,

Как был во младости своей.

Д. В. ДАВЫДОВУ

ПРИ ПОСЫЛКЕ ИЗДАНИЯ «ДЛЯ НЕМНОГИХ»

Мой друг, усастый воин,

Вот рукопись твоя;

Промедлил, правда, я,

Но, право, я достоин,

Чтоб ты меня простил!

Я так завален был

Бездельными делами,

Что дни вослед за днями

Бежали на рысях,

А я и знать не знаю,

Что делал в этих днях.

Все кончив, посылаю

Тебе твою тетрадь;

Сердитый лоб разгладь

И выговоров строгих

Не шли ко мне, Денис!

Терпеньем ополчись

Для чтенья рифм убогих

В журнале «Для немногих».

В нем много пустоты;

Но, друг, суди не строго,

Ведь из немногих ты

Таков, каких немного .

Спи, ешь и объезжай

Коней четвероногих,

Как хочешь — только знай,

Что я, друг, как не многих

Люблю тебя. — Прощай.

РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

МАЙСКОЕ УТРО

Бело-румяна

Всходит заря

И разгоняет

Блеском своим

Мрачную тьму

Черныя нощи.

Феб златозарный,

Лик свой явивши,

Все оживил.

Вся уж природа

Светом оделась

И процвела.

Сон встрепенулся

И отлетает

В царство свое.

Грезы, мечтанья,

Рой как пчелиный,

Мчатся за ним.

Смертны, вспряните!

С благоговеньем,

С чистой душой,

Пад пред всевышним,

Пламень сердечный

Мы излием.

Радужны крылья

Распростирая,

Бабочка пестра

Вьется, кружится

И лобызает

Нежно цветки.

Трудолюбива

Пчелка златая

Мчится, жужжит.

Все, что бесплодно,

То оставляет —

К розе спешцт.

Горлица нежна

Лес наполняет

Стоном своим.

Ах! знать, любезна,

Сердцу драгова,

С ней уже нет!

Верна подружка!

Для чего тщетно

В грусти, тоске

Время проводишь?

Рвешь и терзаешь

Сердце свое?

Можно ль о благе

Плакать другого?..

Он ведь заснул

И не страшится

Лука и злобы

Хитра стрелка.

Жизнь, друг мой, бездна

Слез и страданий…

Счастлив стократ

Тот, кто, достигнув

Мирного брега,

Вечным спит сном.

СТИХИ, СОЧИНЕННЫЕ В ДЕНЬ МОЕГО РОЖДЕНИЯ

К моей лире и к друзьям моим

О лира, друг мой неизменный,

Поверенный души моей!

В часы тоски уединенной

Утешь меня игрой своей!

С тобой всегда я неразлучен,

О лира милая моя!

Для одиноких мир сей скучен,

А в нем один скитаюсь я!

Мое младенчество сокрылось;

Уж вянет юности цветок;

Без горя сердце истощилось,

Вперед присудит что-то рок!

Но я пред ним не побледнею:

Пусть будет то, что должно быть!

Судьба ужасна лишь злодею,

Судьба меня не устрашит.

Не нужны мне венцы вселенной,

Мне дорог ваш, друзья, венок!

На что чертог мне позлащенный?

Простой, укромный уголок,

В тени лесов уединенный,

Где бы свободно я дышал,

Всем милым сердцу окруженный,

И лирой дух свой услаждал,—

Вот всё — я больше не желаю,

В душе моей цветет мой рай.

Я бурный мир сей презираю.

О лира, друг мой! утешай

Меня в моем уединенье;

А вы, друзья мои, скорей,

Оставя свет сей треволненный,

Сберитесь к хижине моей.

Там, в мире сердца благодатном,

Наш век как ясный день пройдет;

С друзьями и тоска приятна,

Но и тоска нас не найдет.

Когда ж придет нам расставаться,

Не будем слез мы проливать:

Недолго на земле скитаться;

Друзья! увидимся опять.

НА СМЕРТЬ А<НДРЕЯ ТУРГЕНЕВА>

О, друг мой! неужли твой гроб передо мною!

Того ль, несчастный, я от рока ожидал!

Забывшись, я тебя бессмертным почитал…

Святая благодать да будет над тобою!

Покойся, милый прах; твой сон завиден мне!

В сем мире без тебя, оставленный, забвенный,

Я буду странствовать, как в чуждой стороне,

И в горе слезы лить на пепел твой священный!

Прости! не вечно жить! Увидимся опять;

Во гробе нам судьбой назначено свиданье!

Надежда сладкая! приятно ожиданье! —

С каким веселием я буду умирать!

К К. М. С<ОКОВНИН>ОЙ

Протекших радостей уже не возвратить;

Но в самой скорби есть для сердца наслажденье.

Ужели все мечта? Напрасно ль слезы лить?

Ужели наша жизнь есть только привиденье

И трудная стезя к ничтожеству ведет?

Ах! нет, мой милый друг, не будем безнадежны;

Есть пристань верная, есть берег безмятежный;

Там все погибшее пред нами оживет;

Незримая рука, простертая над нами,

Ведет нас к одному различными путями;

Блаженство наша цель ; когда мы к ней придем

Нам провидение сей тайны не открыло.

Но рано ль, поздно ли, мы радостно вздохнем:

Надеждой не вотще нас небо одарило.

К*** («Увы! протек свинцовый год…»)

Увы! протек свинцовый год,

Год тяжкий горя, испытанья;

Но безрассудный, злобный рок

Не облегчил твои страданья.

Напрасно жалобной слезой

Смягчить старался провиденье!

Оно не тронулось мольбой

И не смягчило чувств томленье.

Как хладной осени рука

С опустошительной грозою

Лишает прелести цветка

Своей безжалостной косою,—

Так ты безжалостной судьбой

Лишен веселья в жизни бренной.

Цветок заблещет вновь весной,

Твое ж страданье неизменно!

<РОМАНСЫ ИЗ ДОН КИХОТА>

«Кто счастливее в подсолнечной…»

Кто счастливее в подсолнечной

Дон Кишота и коня его! —

Позавидуйте мне, рыцари!

Здесь прелестным я красавицам

Отдаю свои оружия!

Здесь прелестные красавицы

О коне моем заботятся!

«Красавица, я умираю…»

Красавица, я умираю! —

Ах, сжалься над моей судьбой!

Тебя в час смерти призываю!

Блажен, когда любим тобой!

Почтенный рыцарь Мантуанский —

Родня и благодетель мой…

«Долины, мирные луга…»

Долины, мирные луга,

Пещеры дикие, пустые,

Скалы угрюмые, седые,

Потоков быстрых берега,—

Моим стенаниям внимайте!

О нежные друзья мои,

Печальным эхом повторяйте

Упреки страждущей любви

Тиранке Дульцинее!

Я мир в оковы заключил!

Гремел великими делами!

Дивил геройства чудесами,

Но, ах, жестокой не смягчил!

Жестокая — любви не знает!

У ног ее лежит герой —

Она героя презирает,

Гнушается его тоской!

Тиранка Дульцинея!

«Великий Дон Кишот, Мерлин перед тобой…»

Великий Дон Кишот, Мерлин перед тобой!

Весь тартар возмущен судьбою Дульцинеи!

Все силы вышние, волшебники и феи

По ней терзаются тоской!

Совет их наконец изрек определенье!

Внимай и принеси богам благодаренье!

«Пусть Санко длинную ременну плеть возьмет

И, задницы своей обширной не жалея,

По ней три тысячи пятьсот

Ударов оточтет:

Тогда великая принцесса Дульцинея,

Приняв свой прежний вид и с прежней

красотой,

Явится пред тобой!»

«Здесь тот покоится, кто целый век скитался…»

Здесь тот покоится, кто целый век скитался.

Был добрый человек и свято чтил закон!

Когда б забавнейшим безумцем не был он,

Тогда б из мудрецов мудрейшим почитался!

К ПОЭЗИИ

Чудесный дар богов!

О пламенных сердец веселье и любовь,

О прелесть тихая, души очарованье —

Поэзия! С тобой

И скорбь, и нищета, и мрачное изгнанье —

Теряют ужас свой!

В тени дубравы над потоком,

Друг Феба, с ясною душей,

В убогой хижине своей,

Забывший рок, забвенный роком,—

Поет, мечтает и — блажен!

И кто, и кто не оживлен

Твоим божественным влияньем?

Цевницы грубыя задумчивым бряцаньем

Лапландец, дикий сын снегов,

Свою туманную отчизну прославляет

И неискусственной гармонией стихов,

Смотря на бурные валы, изображает

И дымный свой шалаш, и хлад, и шум морей,

И быстрый бег саней,

Летящих по снегам с еленем быстроногим.

Счастливый жребием убогим,

Оратай, наклонясь на плуг,

Влекомый медленно усталыми волами,—

Поет свой лес, свой мирный луг,

Возы, скрыпящи под снопами.

И сладость зимних вечеров,

Когда, при шуме вьюг, пред очагом блестящим,

В кругу своих сынов,

С напитком пенным и кипящим,

Он радость в сердце льет

И мирно в полночь засыпает,

Забыв на дикие бразды пролитый пот…

Но вы, которых луч небесный оживляет,

Певцы, друзья души моей!

В печальном странствии минутной жизни сей

Тернистую стезю цветами усыпайте

И в пылкие сердца свой пламень изливайте!

Да звуков ваших громких лир

Герой, ко славе пробужденный,

Дивит и потрясает мир!

Да юноша воспламененный

От них в восторге слезы льет,

Алтарь отечества лобзает

И смерти за него, как блага, ожидает!

Да бедный труженик душою расцветет

От ваших песней благодатных!

Но да обрушится ваш гром

На сих жестоких и развратных,

Которые, в стыде, с возвышенным челом,

Невинность, доблести и честь поправ ногами,

Дерзают величать себя полубогами! —

Друзья небесных муз! пленимся ль суетой?

Презрев минутные успехи —

Ничтожный глас похвал, кимвальный звон пустой,—

Презревши роскоши утехи,

Пойдем великих по следам! —

Стезя к бессмертию судьбой открыта нам!

Не остыдим себя хвалою

Высоких жребием, презрительных душою,—

Дерзнем достойных увенчать!

Любимцу ль Фебову за призраком гоняться?

Любимцу ль Фебову во прахе пресмыкаться

И унижением Фортуну обольщать?

Потомство раздает венцы и посрамленье:

Дерзнем свой мавзолей в алтарь преобратить!

О слава, сердца восхищенье!

О жребий сладостный — в любви потомства жить!

ДРУЖБА

Скатившись с горной высоты,

Лежал на прахе дуб, перунами разбитый;

А с ним и гибкий плющ, кругом его обвитый.

О Дружба, это ты!

САФИНА ОДА

Блажен, кто близ тебя одним тобой пылает,

Кто прелестью твоих речей обворожен,

Кого твой ищет взор, улыбка восхищает,—

С богами он сравнен!

Когда ты предо мной, в душе моей волненье,

В крови палящий огнь! в очах померкнул свет!

В трепещущей груди и скорбь и наслажденье!

Ни слов, ни чувства нет!

Лежу у милых ног, горю огнем желанья!

Блаженством страстныя тоски утомлена!

В слезах, вся трепещу без силы, без дыханья!

И жизни лишена!

ИДИЛЛИЯ

Когда она была пастушкою простой,

Цвела невинностью, невинностью блистала,

Когда слыла в селе девичьей красотой

И кудри светлые цветами убирала —

Тогда ей нравились и пенистый ручей,

И луг, и сень лесов, и мир моей долины,

Где я пленял ее свирелию моей,

Где я так счастлив был присутствием Алины.

Теперь… теперь прости, души моей покой!

Алина гордая — столицы украшенье;

Увы! окружена ласкателей толпой,

За лесть их отдала любви боготворенье,

За пышный злата блеск — душистые цветы;

Свирели тихий звук Алину не прельщает;

Алина предпочла блаженству суеты;

Собою занята, меня в лицо не знает.

МОЯ БОГИНЯ

Какую бессмертную

Венчать предпочтительно

Пред всеми богинями

Олимпа надзвездного?

Не спорю с питомцами

Разборчивой мудрости,

Учеными, строгими;

Но свежей гирляндою

Венчаю веселую,

Крылатую, милую,

Всегда разновидную,

Всегда животворную,

Любимицу Зевсову,

Богиню Фантазию.

Ей дал он те вымыслы,

Те сны благотворные,

Которыми в области

Олимпа надзвездного

С амврозией, с н е ктаром

Подчас утешается

Он в скуке бессмертия;

Лелея с усмешкою

На персях родительских,

Ее величает он

Богинею-рад остью.

То в утреннем веянье

С лилейною веткою,

Одетая ризою,

Сотканной из нежного

Денницы сияния,

По долу душистому,

По холмам муравчатым,

По облакам утренним

Малиновкой носится;

На ландыш, на лилию,

На цвет-незабудочку,

На травку дубравную

Спускается пчелкою;

Устами пчелиными

Впиваяся в листики,

Пьет р о су медвяную;

То, кудри с небрежностью

По ветру развеявши,

Во взоре уныние,

Тоской отуманена,

Глава наклоненная,

Сидит на крутой скале,

И смотрит в мечтании

На море пустынное,

И любит прислушивать,

Как волны плескаются,

О камни дробимые;

То внемлет, задумавшись,

Как ветер пол у ночный

Порой подымается,

Шумит над дубравою,

Качает вершинами

Дерев сеннолиственных;

То в сумраке вечера

(Когда златорогая

Луна из-за облака

Над рощею выглянет

И, сливши дрожащий луч

С вечерними тенями,

Оденет и лес и дол

Туманным сиянием)

Играет с наядами

По гладкой поверхности

Потока дубравного

И, струек с журчанием

Мешая гармонию

Волшебного шепота,

Наводит задумчивость,

Дремоту и легкий сон;

Иль, быстро с зефирами

По дремлющим лилиям,

Гвоздикам узорчатым,

Фиалкам и ландышам

Порхая, питается

Душистым дыханием

Цветов, ожемчуженных

Росинками светлыми;

Иль с сонмами гениев,

Воздушною цепию

Виясь, развиваяся,

В мерцании месяца,

Невидима — видима,

По облакам носится

И, к роще спустившися,

Играет листочками

Осины трепещущей.

Прославим создателя

Могущего, древнего,

Зевеса, пославшего

Нам радость — Фантазию;

В сей жизни, где радости

Прямые — луч молнии,

Он дал нам в ней счастие,

Всегда неизменное,

Супругу веселую,

Красой вечно юную,

И с нею нас цепию

Сопряг нераздельною.

«Да будешь, — сказал он ей,

И в счастье и в горести

Им верная спутница,

Утеха, прибежище».

Другие творения,

С очами незрящими,

В слепых наслаждениях,

С печалями смутными,

Гнетомые бременем

Нужды непреклонныя,

Начавшись, кончаются

В кругу, ограниченном

Чертой настоящего,

Минутною жизнию;

Но мы, отличенные

Зевесовой благостью!..

Он дал нам сопутницу

Игривую, нежную,

Летунью, искусницу

На милые вымыслы,

Причудницу резвую,

Любимую дщерь свою,

Богиню Фантазию!

Ласкайте прелестную;

Кажите внимание

Ко всем ее прихотям

Невинным, младенческим!

Пускай почитается

Над вами влыдычицей

И дома хозяйкою;

Чтоб вотчиму старому,

Брюзгливцу суровому,

Рассудку, не вздумалось

Ее переучивать,

Пугать укоризнами

И мучить уроками.

Я знаю сестру ее,

Степенную, тихую…

Мой друг утешительный,

Тогда лишь простись со мной,

Когда из очей моих

Луч жизни сокроется;

Тогда лишь покинь меня,

Причина всех добрых дел,

Источник великого,

Нам твердость, и мужество,

И силу дающая,

Надежда отрадная!..

СЧАСТИЕ

Блажен, кто, богами еще до рожденья любимый,

На сладостном лоне Киприды взлелеян младенцем;

Кто очи от Феба, от Гермеса дар убеждения принял,

А силы печать на чело — от руки громовержца.

Великий, божественный жребий счастливца постигнул;

Еще до начала сраженья победой увенчан;

Любимец Хариты, пленяет, труда не приемля.

Великим да будет, кто собственной силы созданье,

Душою превыше и тайныя Парки и Рока;

Но счастье и Граций улыбка не силе подвластны.

Высокое прямо с Олимпа на избранных небом нисходит:

Как сердце любовницы, полное тайныя страсти,

Так все громовержца дары неподкупны; единый

Закон предпочтенья в жилищах Эрота и Зевса;

И боги в послании благ повинуются сердцу:

Им милы бесстрашного юноши гордая поступь,

И взор непреклонный, владычества смелого полный,

И волны власов, отенивших чело и ланиты.

Веселому чувствовать радость; слепым, а не зрящим

Бессмертные в славе чудесной себя открывают:

Им мил простоты непорочныя девственный образ;

И в скромном сосуде небесное Любит скрываться;

Презреньем надежду кичливой гордыни смиряют;

Свободные силе и гласу мольбы не подвластны.

Лишь к избранным с неба орлу-громоносцу Кронион

Велит ниспускаться — да мчит их в обитель Олимпа;

Свободно в толпе земнородных заметив любимцев,

Лишь им на главу налагает рукою пристрастной

То лавр песнопевца, то власти державной повязку;

Лишь им предлетит стрелоносный сразитель Пифона,

Лишь им и Эрот златокрылый, сердец повелитель;

Их судно трезубец Нептуна, равняющий бездны,

Ведет с неприступной фортуною Кесаря к брегу;

Пред ними смиряется лев, и дельфин из пучины

Хребтом благотворным их, бурей гонимых, изъемлет.

Над всем красота повелитель рожденный; подобие бога,

Единым спокойным явленьем она побеждает.

Не сетуй, что боги счастливца некупленным лавром венчают,

Что он, от меча и стрелы покровенный Кипридой,

Исходит безвредно из битвы, летя насладиться любовью:

И менее ль славы Ахиллу, что он огражден невредимым

Щитом, искованьем Гефестова дивного млата,

Что смертный единый все древнее небо в смятенье приводит?

Тем выше великий, что боги с великим в союзе,

Что, гневом его распаляся, любимцу во славу,

Элленов избраннейших в бездну Тенара низводят.

Пусть будет красою краса — не завидуй, что прелесть ей с неба,

Как лилиям пышность, дана без заслуги Цитерой;

Пусть будет блаженна, пленяя; пленяйся — тебе наслажденье.

Не сетуй, что дар песнопенья с Олимпа на избранных сходит;

Что сладкий певец вдохновеньем невидимой арфы наполнен:

Скрывающий бога в душе претворен и для внемлющих в бога;

Он счастлив собою — ты, им наслаждаясь, блаженствуй.

Пускай пред зерцалом Фемиды венок отдается заслуге —

Но радость лишь боги на смертное око низводят.

Где не было чуда, вотще там искать и счастливца.

Все смертное прежде родится, растет, созревает,

Из образа в образ ведомое зиждущим Кроном;

Но счастия мы и красы никогда в созреванье не видим:

От века они совершенны во всем совершенстве созданья;

Не зрим ни единой земныя Венеры, как прежде небесной,

В ее сокровенном исходе из тайных обителей моря;

Как древле Минерва, в бессмертный эгид и шелом ополченна,

Так каждая светлая мысль из главы громовержца родится.

НА СМЕРТЬ СЕМНАДЦАТИЛЕТНЕЙ ЭРМИНИИ

Едва с младенчеством рассталась;

Едва для жизни расцвела;

Как непорочность улыбалась

И ангел красотой была.

В душе ее, как утро ясной,

Уже рождался чувства жар…

Но жребий сей цветок прекрасный

Могиле приготовил в дар.

И дни творцу она вручила;

И очи светлые закрыла,

Не сетуя на смертный час.

Так след улыбки исчезает;

Так за долиной умолкает

Минутный филомелы глас.

К ДЕЛИЮ

Умерен, Делий, будь в печали

И в счастии не ослеплен:

На миг нам жизнь бессмертны дали;

Всем путь к Тенару проложен.

Хотя б заботы нас томили,

Хотя б токайское вино

Мы, нежася на дерне, пили —

Умрем: так Дием суждено.

Неси ж сюда, где тополь с ивой

Из ветвей соплетают кров,

Где вьется ручеек игривый

Среди излучистых брегов,

Вино, и масти ароматны,

И розы, дышащие миг.

О Делий, годы невозвратны:

Играй — пока нить дней твоих

У черной Парки под перстами;

Ударит час — всему конец:

Тогда прости и луг с стадами,

И твой из юных роз венец,

И соловья приятны трели

В лесу вечернею порой,

И звук пастушеской свирели,

И дом, и садик над рекой,

Где мы, при факеле Дианы,

Вокруг дернового стола,

Стучим стаканами в стаканы

И пьем из чистого стекла

В вине печалей всех забвенье;

Играй — таков есть мой совет;

Не годы жизнь, а наслажденье;

Кто счастье знал, тот жил сто лет;

Пусть быстрым, лишь бы светлым, током

Промчатся дни чрез жизни луг;

Пусть смерть зайдет к нам ненароком,

Как добрый, но нежданный друг.

К НЕЙ

Имя где для тебя?

Не сильно смертных искусство

Выразить прелесть твою!

Лиры нет для тебя!

Что песни? Отзыв неверный

Поздней молвы об тебе!

Если бы сердце могло быть

Им слышно, каждое чувство

Было бы гимном тебе!

Прелесть жизни твоей,

Сей образ чистый, священный,

В сердце, как тайну, ношу.

Я могу лишь любить,

Сказать же, как ты любима,

Может лишь вечность одна!

К ФИЛОНУ

Блажен, о Филон, кто харитам-богиням жертвы приносит.

Как светлые дни легкокрылого мая в блеске весеннем,

Как волны ручья, озаренны улыбкой юного утра,

Дни его легким полетом летят.

И полный фиал, освященный устами дев полногрудых,

И лира, в кругу окрыляемых пляской фавнов звеняща,

Да будут от нас, до нисхода в пределы тайного мира,

Грациям, девам стыдливости, дар.

И горе тому, кто харитам противен; низкие мысли

Его от земли не восходят к Олимпу; бог песнопенья

И нежный Эрот с ним враждуют; напрасно лиру он строит:

Жизни в упорных не будет струнах.

УЕДИНЕНИЕ

(Отрывок)

Дружись с Уединеньем !

Изнежен наслажденьем,

Сын света незнаком

С сим добрым божеством,

Ни труженик унылый,

Безмолвный раб могилы,

Презревший божий свет

Степной анахорет.

Ужасным привиденьем

Пред их воображеньем

Является оно:

Как тьмой, облечено

Одеждою печальной

И к урне погребальной

Приникшее челом;

И в сумраке кругом,

Объят безмолвной думой,

Совет его угрюмый:

С толпой видений Страх,

Унылое Молчанье,

И мрачное Мечтанье

С безумием в очах,

И душ холодных мука,

Губитель жизни, Скука…

О! вид совсем иной

Для тех оно приемлет,

Кто зову сердца внемлет

И с мирною душой,

Младенец простотой,

Вслед промысла стремится,

Ни света, ни людей

Угрюмо не дичится,

Но счастья жизни сей

От них не ожидает,

А в сердце заключает

Прямой источник благ.

С улыбкой на устах,

На дружественном лоне

Подруги Тишины ,

В сиянии весны,

Простертое на троне

Из лилий молодых,

Как райское виденье

Себя являет их

Очам Уединенье !

Вблизи под сенью мирт

Кружится рой Харит

И пляску соглашает

С струнами Аонид ;

Смотря на них, смягчает

Наука строгий вид,

При ней, сын размышленья,

С веселым взглядом Труд —

В руке его сосуд

Счастливого забвенья

Сразивших душу бед,

И радостей минувших,

И сердце обманувших

Разрушенных надежд;

Там зрится Отдых ясный,

Труда веселый друг,

И сладостный Досуг ,

И три сестры, прекрасны

Как юная весна:

Вчера — воспоминанье,

И Ныне — тишина,

И Завтра — упованье;

Сидят рука с рукой,

Та с розой молодой,

Та с розой облетелой,

А та, мечтой веселой

Стремяся к небесам,

В их тайну проникает

И, радуясь, сливает

Неведомое нам

В магическое там .

К САМОМУ СЕБЕ

Ты унываешь о днях, невозвратно протекших,

Горестной мыслью, тоской безнадежной их

призывая,—

Будь настоящее твой утешительный гений!

Веря ему, свой день проводи безмятежно!

Легким полетом несутся дни быстрые жизни!

Только успеем достигнуть до полныя зрелости мыслей,

Только увидим достойную цель пред очами —

Все уж для нас прошло, как мечта сновиденья,

Призрак фантазии, то представляющей взору

Луг, испещренный цветами, веселые холмы, долины;

То пролетающей в мрачной одежде печали

Дикую степь, леса и ужасные бездны.

Следуй же мудрым! всегда неизменный душою,

Что посылает судьба, принимай и не сетуй! Безумно

Скорбью бесплодной о благе навеки погибшем

То отвергать, что нам предлагает минута!

СВЕТЛАНЕ

Хочешь видеть жребий свой

В зеркале, Светлана?

Ты спросись с своей душой!

Скажет без обмана,

Что тебе здесь суждено!

Нам душа — зерцало!

Все в ней, все заключено,

Что нам обещало

Провиденье в жизни сей!

Милый друг, в душе твоей,

Непорочной, ясной,

С восхищеньем вижу я,

Что сходна судьба твоя

С сей душой прекрасной!

Непорочность — спутник твой

И веселость — гений

Всюду будут пред тобой

С чашей наслаждений.

Лишь тому, в ком чувства нет,

Путь земной ужасен!

Счастье в нас, и божий свет

Нами лишь прекрасен.

Милый друг, спокойна будь,

Безопасен твой здесь путь:

Сердце твой хранитель!

Все судьбою в нем дано:

Будет здесь тебе оно

К счастью предводитель!

ЭПИМЕСИД

«О, жребий смертного унылый!

Твой путь, — Зевес ему сказал,—

От колыбели до могилы

Между пучин и грозных скал;

Его уносит быстро время;

Врага в прошедшем видит он;

Влачить забот и скуки бремя

Он в настоящем осужден;

А счастья будущего сон

Все дале, дале улетает

И в гробе с жизнью исчезает;

И пусть случайно оживит

Он сердце радостью мгновенной —

То в бездне луч уединенный:

Он только бездну озарит.

О ты, который самовластно

Даришь нас жизнию ужасной,

Зевес, к тебе взываю я:

Пошли мне дар небытия».

В стране, забвенной от природы,

Где мертвый разрушенья вид,

Где с ревом бьют в утесы воды,

Так говорил Эпимесид.

Угрюмый, страшных мыслей полный,

Он пробегал очами волны,

Он в бездну броситься готов…

И грянул глас из облаков:

«Ты лжешь, хулитель провиденья,

Богам любезен человек:

Но благ источник наслажденья;

Отринь, слепец, что в буйстве рек,

И не гневи творца роптаньем».

Эпимесид простерся в прах.

Покорный, с тихим упованьем,

С благословеньем на устах,

Идет он с берега крутова.

Два месяца не протекли —

На берег он приходит снова.

«О небеса! вы отвели

Меня от страшной сей пучины;

Хвала вам! тайный перст судьбины

Уже мне друга указал.

О, сколь безумно я роптал!

Не дремлют очи провиденья,

И часто посреди волненья

Оно являет пристань нам;

Мы живы под его рукою,

И смертный не к одним бедам

Приходит трудною стезею».

Умолк — и видит: не вдали

Цветет у брега мирт зеленый,

На брата юного склоненный,

И бури ветви их сплели.

Под тенью их он воздвигает

Лик Дружбы , в честь благим богам.

Проходит год — опять он там;

Во взорах счастие пылает;

Гименов на челе венок.

«И я винил в безумстве рок!

И я терял к бессмертным веру!

Они послали мне Глисеру;

Люблю, о сладкий жизни дар!

О! как мне весь перед богами

Излить благодаренья жар?»

Он пал на землю со слезами;

Потом под юными древами,

Где Дружбы лик священный был,

Любви алтарь соорудил.

Свершился год — с лучом Авроры

Опять пришел он на утес,

И светлые сияли взоры

Святым спокойствием небес.

«Хвала вам, боги; вашей властью

Узнал в любви и в дружбе я

Все наслажденья бытия;

Но вы открыли путь ко счастью .

Проклятье дерзостным хулам,

Произнесенным в исступленье!

Наш в мире путь — одно мгновенье,

Но можем быть равны богам».

И он воздвиг на бреге храм,

Где все пленяло простотою:

Столбы, обитые корою,

Помост из дерна и цветов

И скромный из соломы кров,

Под той же дружественной сенью,

Где был алтарь сооружен…

И на простом фронтоне он

Изобразил: Благотворенью .

К 16 ЯНВАРЯ 1814 ГОДА

Прелестный день, не обмани!

Тебя встречаю я с волненьем.

О, если б жизни приношеньем

Я сделать мог, чтоб оны дни ,

Летящи следом за тобою,

Ей все с собою принесли!..

Мой друг, кто был любим судьбою

Тебя достойней на земли?

29 ЯНВАРЯ 1814 ГОДА

Когда б родиться в свет и жить

Лишь значило: пойти в далекий путь без цели,

Искать безвестного, с надеждой не найтить,

И, от младенческой спокойной колыбели

До колыбели гробовой

Стремясь за тщетною мечтой,

Остановиться вдруг и, взоры обративши,

Спросить с унынием: зачем пускался в путь?

Потом, забвению свой посох посвятивши,

На лоне тишины заснуть,—

Тогда бы кто считал за праздник день рожденья?

Но жребий мне иной!

Мой ангел, мой хранитель,

Твой вид приняв, сказал: «Я друг навеки твой!»

В сем слове все сказал небесный утешитель.

В сем слове цель моя, надежда и венец!

Благодарю за жизнь, творец!

К ТУРГЕНЕВУ

В ОТВЕТ НА СТИХИ, ПРИСЛАННЫЕ ИМ ВМЕСТО ПИСЬМА

Nei giorni tuoi, felici Ricordati di me[52]

В день счастья вспомнить о тебе —

На что такое, друг, желанье?

На что нам поверять судьбе

Священное воспоминанье?

Когда б любовь к тебе моя

Моим лишь счастьем измерялась

И им лишь в сердце оживлялась,—

Сколь беден ею был бы я!

Нет, нет, мой брат, мой друг-хранитель;

Воспоминанием иным

Плачу тебе: я вечно с ним;

Оно мой верный утешитель!

Во дни печали ты со мной;

И, ободряемый тобой,

Еще я жизнь не презираю;

О, что бы ни было, — я знаю,

Где мне прибежище обресть,

Куда любовь свою принесть,

И где любовь не изменится,

И где нежнейшее хранится

Участие в судьбе моей.

Дождусь иль нет счастливых дней —

О том, мой милый друг, ни слова;

Каким бы я ни шел путем —

Все ты мне спутником-вождем;

Со мной до камня гробового,

Не изменяяся, иди;

Одна мольба: не упреди!

БИБЛИЯ

Кто сердца не питал, кто не был восхищен

Сей книгой, от небес евреем вдохновенной!

Ее божественным огнем воспламенен,

Полночный наш Давид на лире обновленной

Пророческую песнь псалтыри пробуждал,—

И север дивному певцу рукоплескал.

Так, там, где цвел Эдем, на бреге Иордана,

На гордых высотах сенистого Ливана

Живет восторг; туда, туда спеши, певец;

Там мир в младенчестве предстанет пред тобою

И мощный, мыслию сопутствуем одною,

В чудесном торжестве творения творец…

И слова дивного прекрасное рожденье,

Се первый человек; вкусил минутный сон —

Подругу сладкое дарует пробужденье.

Уже с невинностью блаженство тратит он.

Повержен праведник — о грозный бог!

о мщенье!

Потоки хлынули… земли преступной нет;

Один, путеводим предвечного очами,

Возносится ковчег над бурными валами,

И в нем с Надеждою таится юный свет.

Вы, пастыри, вожди племен благословенных,

Иаков, Авраам, восторженный мой взгляд

Вас любит обретать, могущих и смиренных,

В родительских шатрах, среди шумящих стад;

Сколь вашей простоты величие пленяет!

Сколь на востоке нам ваш славный след сияет!.

Не ты ли, тихий гроб Рахили, предо мной?..

Но сын ее зовет меня ко брегу Нила;

Напрасно злобы сеть невинному грозила;

Жив бог — и он спасен. О! сладкие с тобой,

Прекрасный юноша, мы слезы проливали.

И нет тебя… увы! на чуждых берегах

Сыны Израиля в гонении, в цепях

Скорбят… Но небеса склонились к их печали:

Кто ты, спокойное дитя средь шумных волн?

Он, он, евреев щит, их плена разрушитель!

Спеши, о дочь царей, спасай чудесный челн;

Да не дерзнет к нему приблизиться губитель —

В сей колыбели скрыт Израиля предел.

Раздвинься, море… пой, Израиль, искупленье!

Синай, не ты ли день завета в страхе зрел?

Не на твою ль главу, дрожащую в смятенье,

Гремящим облаком Егова низлетел?

Скажу ль — и дивный столп в день мрачный,

в ночь горящий,

И изумленную пустыню от чудес,

И солнце, ставшее незапно средь небес,

И Руфь, и от руки Самсона храм дрожащий,

И деву юную, которая в слезах,

Среди младых подруг, на отческих горах,

О жизни сетуя, два месяца бродила?..

Но что? рука судей Израиль утомила;

Неблагодарным в казнь, царей послал Творец;

Саул помазан, пал — и пастырю венец;

От племени его народов Искупитель;

И воину-царю наследник царь-мудрец.

Где вы, левиты? Ждет божественный строитель;

Стеклись… о, торжество! храм вечный заложен.

Но что? уж десяти во граде нет колен!..

Падите, идолы! Рассыпьтесь в прах, божницы!

В блистанье Илия на небо воспарил!..

Иду под вашу сень, Товия, Рагуил…

Се мужи Промысла, предвечного зеницы;

Грядущие лета как прошлые для них —

И в час показанный народы исчезают.

Увы! Сидон, навек под пеплом ты утих!..

Какие вопли ток Евфрата возмущают?

Ты, плакавший в плену, на вражеских брегах,

Иуда, ободрись; восходит день спасенья!

Смотри: сия рука, разитель преступленья,

Тирану пишет казнь, другим тиранам в страх.

Сион, восторжествуй свиданье с племенами;

Се Эздра, Маккавей с могучими сынами;

И се младенец-бог Мессия в пеленах.

ТЕОН И ЭСХИН

Эсхин возвращался к пенатам своим,

К брегам благовонным Алфея.

Он долго по свету за счастьем бродил —

Но счастье, как тень, убегало.

И роскошь, и слава, и Вакх, и Эрот —

Лишь сердце они изнурили;

Цвет жизни был сорван; увяла душа;

В ней скука сменила надежду.

Уж взорам его тихоструйный Алфей

В цветущих брегах открывался;

Пред ним оживились минувшие дни,

Давно улетевшая младость…

Все те ж берега, и поля, и холмы,

И то же прекрасное небо;

Но где ж озарявшая некогда их

Волшебным сияньем Надежда?

Жилища Теонова ищет Эсхин.

Теон, при домашних пенатах,

В желаниях скромный, без пышных надежд,

Остался на бреге Алфея.

Близ места, где в море втекает Алфей,

Под сенью олив и платанов,

Смиренную хижину видит Эсхин —

То было жилище Теона.

С безоблачных солнце сходило небес,

И тихое море горело;

На хижину сыпался розовый блеск,

И мирты окрестны алели.

Из белого мрамора гроб невдали,

Обсаженный миртами, зрелся;

Душистые розы и гибкий ясмин

Ветвями над ним соплетались.

На праге сидел в размышленье Теон,

Смотря на багряное море,—

Вдруг видит Эсхина и вмиг узнает

Сопутника юныя жизни.

«Да благостно взглянет хранитель Зевес

На мирный возврат твой к пенатам!» —

С блистающим радостью взором Теон

Сказал, обнимая Эсхина.

И взгляд на него любопытный вперил —

Лицо его скорбно и мрачно.

На друга внимательно смотрит Эсхин —

Взор друга прискорбен, но ясен.

«Когда я с тобой разлучался, Теон,

Надежда сулила мне счастье;

Но опыт иное мне в жизни явил:

Надежда — лукавый предатель.

Скажи, о Теон, твой задумчивый взгляд

Не ту же ль судьбу возвещает?

Ужель и тебя посетила печаль

При мирных домашних пенатах?»

Теон указал, воздыхая, на гроб…

«Эсхин, вот безмолвный свидетель,

Что боги для счастья послали нам жизнь —

Но с нею печаль неразлучна.

О! нет, не ропщу на Зевесов закон:

И жизнь и вселенна прекрасны.

Не в радостях быстрых, не в ложных мечтах

Я видел земное блаженство.

Что может разрушить в минуту судьба,

Эсхин, то на свете не наше;

Но сердца нетленные блага: любовь

И сладость возвышенных мыслей —

Вот счастье; о друг мой, оно не мечта.

Эсхин, я любил и был счастлив;

Любовью моя освятилась душа,

И жизнь в красоте мне предстала.

При блеске возвышенных мыслей я зрел

Яснее великость творенья;

Я верил, что путь мой лежит по земле

К прекрасной, возвышенной цели.

Увы! я любил… и ее уже нет!

Но счастье, вдвоем столь живое,

Навеки ль исчезло? И прежние дни

Вотще ли столь были прелестны?

О! нет: никогда не погибнет их след;

Для сердца прошедшее вечно.

Страданье в разлуке есть та же любовь;

Над сердцем утрата бессильна.

И скорбь о погибшем не есть ли, Эсхин,

Обет неизменной надежды:

Что где-то в знакомой, но тайной стране

Погибшее нам возвратится?

Кто раз полюбил, тот на свете, мой друг,

Уже одиноким не будет…

Ах! свет, где она предо мною цвела,—

Он тот же: все ею он полон.

По той же дороге стремлюся один

И к той же возвышенной цели,

К которой так бодро стремился вдвоем —

Сих уз не разрушит могила.

Сей мыслью высокой украшена жизнь;

Я взором смотрю благодарным

На землю, где столько рассыпано благ,

На полное славы творенье.

Спокойно смотрю я с земли рубежа

На сторону лучшия жизни;

Сей сладкой надеждою мир озарен,

Как небо сияньем Авроры.

С сей сладкой надеждой я выше судьбы,

И жизнь мне земная священна;

При мысли великой, что я человек ,

Всегда возвышаюсь душою.

А этот безмолвный, таинственный гроб…

О друг мой, он верный свидетель,

Что лучшее в жизни еще впереди,

Что верно желанное будет;

Сей гроб затворенная к счастию дверь;

Отворится… жду и надеюсь!

За ним ожидает сопутник меня,

На миг мне явившийся в жизни.

О друг мой, искав изменяющих благ,

Искав наслаждений минутных,

Ты верные блага утратил свои —

Ты жизнь презирать научился.

С сим гибельным чувством ужасен и свет;

Дай руку: близ верного друга

С природой и жизнью опять примирись;

О! верь мне, прекрасна вселенна.

Все небо нам дало, мой друг, с бытием:

Все в жизни к великому средство;

И горесть и радость — все к цели одной:

Хвала жизнедавцу Зевесу!»

В АЛЬБОМ

А<ЛЕКСАНДРЕ> А<НДРЕЕВНЕ> П<РОТАСОВОЙ>

Ты свет увидела во дни моей весны,

Дни чистые, когда все в жизни так прекрасно,

Так живо близкое, далекое так ясно,

Когда лелеют нас магические сны;

Тогда с небес к твоей спокойной колыбели

Святые радости подругами слетели —

Их рой сном утренним кругом тебя играл;

И ангел прелести , твоя родня, с любовью

Незримо к твоему приникнул изголовью

И никогда тебя с тех пор не покидал…

Лета прошли — твои все спутники с тобою;

У входа в свет с живой и ждущею душою

Ты в их кругу стоишь, прелестна, как они.

А я, знакомец твой в те радостные дни,

Я на тебя смотрю с веселием унылым;

Теснишься в сердце ты изображеньем милым

Всего минувшего, всего, чем жизнь была

Так сладостно полна, так пламенно мила,

Что вдохновением всю душу зажигало,

Всего, что лучшего в ней было и пропало…

О, упоение томительной мечты,

Покинь меня! Желать — безжалостно ты

учишь;

Не воскрешая, смерть мою тревожишь ты;

В могиле мертвеца ты чувством жизни мучишь.

«Ноябрь, зимы посол, подчас лихой старик…»

Ноябрь, зимы посол, подчас лихой старик

И очень страшный в гневе,

Но милостивый к нам, напудрил свой парик

И вас уже встречать готовится в Белеве;

Уж в Долбине давно,

В двойное мы смотря окно

На обнаженную природу,

Молились, чтоб седой Борей

Прислал к нам поскорей

Сестру свою метель и беглую бы воду

В оковы льдяные сковал;

Борей услышал наш молебен; уж крошится

На землю мелкий снег с небес;

Ощипанный белеет лес.

Прозрачная река уж боле не струится,

И, растопорщивши оглобли, сани ждут,

Когда их запрягут.

Иному будет жаль дней ясных,—

А я жду не дождусь холодных и ненастных.

Милей мне светлого природы мрачный вид!

Пусть вьюга н а поле кипит

И снег в нас шапками бросает,

Пускай нас за носы хватает

Мороз, зимы сердитой кум,—

Сквозь страшный вихрей шум

Мне голос сладостный взывает:

«Увидишь скоро их! сей час недалеко!

И будет на душе легко!»

Ах! то знакомый глас надежды

неизменной!..

Как часто, вьюгою несчастья окруженный,

С дороги сбившися, пришлец земной,

Пути не видя пред собой

( Передний путь во мгле, покрыт обратный

мглой),

Робеет, света ждет, дождется ли, не знает,

И в нетерпенье унывает…

И вдруг… надежды глас!., душа ободрена!

Стал веселее мрак ужасный

И уж незримая дорога не страшна!:.

Он верит, что она проложена

Вождем всезнающим и к куще безопасной,

И с милым ангелом-надеждой он идет

И, не дойдя еще, уж счастлив ожиданьем

Того, что в пристани обетованной ждет!

Так для меня своим волшебным обещаньем

Надежда и зиме красу весны дает!

О! жизнь моя верна, и цель моя прекрасна,

И неизвестность мне нимало не ужасна,

Когда все милое со мной!..

Но вот и утро встало!

О, радость! на земле из снега одеяло!

Друзья, домой!

МЛАДЕНЕЦ

(В АЛЬБОМ ГРАФИНИ О. П.)

В бурю, в легком челноке,

Окруженный тучи мглою,

Плыл младенец по реке,

И несло челнок волною.

Буря вкруг него кипит,

Челн ужасно колыхает —

Беззаботно он сидит

И веслом своим играет.

Волны плещут на челнок —

Он веселыми глазами

Смотрит, бросив в них цветок,

Как цветок кружит волнами.

Челн, ударясь у брегов

Об утесы, развалился,

И на бреге меж цветов

Мореходец очутился.

Челн забыт… а гибель, страх?

Их невинность и не знает.

Улыбаясь, на цветах

Мой младенец засыпает.

Вот пример! Беспечно в свет!

Пусть гроза, пускай волненье;

Нам погибели здесь нет;

Правит челн наш провиденье.

Здесь стезя твоя верна;

Меньше, чем другим, опасна;

Жизнь красой души красна,

А твоя душа прекрасна.

«Кто слез на хлеб свой не ронял…»

Кто слез на хлеб свой не ронял,

Кто близ одра, как близ могилы,

В ночи, бессонный, не рыдал,—

Тот вас не знает, вышни силы!

На жизнь мы брошены от вас!

И вы ж, дав знаться нам с виною,

Страданью выдаете нас,

Вину преследуете мздою.

НА ПЕРВОЕ ОТРЕЧЕНИЕ ОТ ПРЕСТОЛА БОНАПАРТЕ

Стихи, петые на празднике, данном в С.-Петербурге английским послом, лордом Каткартом

Сей день есть день суда и мщенья!

Сей грозный день земле явил

Непобедимость провиденья

И гордых силу пристыдил.

Где тот, пред кем гроза не смела

Валов покорных воздымать,

Когда ладья его летела

С фортуной к берегу пристать?

К стопам рабов бросал он троны,

Срывал с царей красу порфир,

Сдвигал народы в легионы

И мыслил весь заграбить мир.

И где он?.. Мир его не знает!

Забыт разбитый истукан!

Лишь пред изгнанником зияет

Неумолимый океан.

И все, что рушил он, природа

Уже красою облекла,

И по следам его свобода

С дарами жизни протекла!

И честь тому — кто, верный чести,

Свободе меч свой посвятил,

Кто в грозную минуту мести

Лишь благодатию отмстил.

Так! честь ему: и мир вселенной,

И царские в венцах главы,

И блеск Лютеции спасенной,

И прах низринутой Москвы!

О нем молитва Альбиона

Одна сынов его с мольбой:

«Чтоб долго был красой он трона

И человечества красой!»

ЯВЛЕНИЕ БОГОВ

Знайте, с Олимпа

Являются боги

К нам не одни;

Только что Бахус придет говорливый,

Мчится Эрот, благодатный младенец;

Следом за ними и сам Аполлон.

Слетелись, слетелись

Все жители неба,

Небесными полно

Земное жилище.

Чем угощу я,

Земли уроженец,

Вечных богов?

Дайте мне вашей, бессмертные, жизни!

Боги! что, смертный, могу поднести вам?

К вашему небу возвысьте меня!

Прекрасная радость

Живет у Зевеса!

Где нектар? налейте,

Налейте мне чашу!

Н е ктара чашу

Певцу, молодая

Геба, подай!

Очи небесной росой окропите;

Пусть он не зрит ненавистного Стикса,

Быть да мечтает одним из богов!

Шумит, заблистала

Небесная влага,

Спокоилось сердце,

Провидели очи.

ЖАЛОБА ПАСТУХА

На ту знакомую гору

Сто раз я в день прихожу;

Стою, склоняся на посох,

И в дол с вершины гляжу.

Вздохнув, медлительным шагом

Иду вослед я овцам

И часто, часто в долину

Схожу, не чувствуя сам.

Весь луг по-прежнему полон

Младой цветов красоты;

Я рву их — сам же не знаю,

Кому отдать мне цветы.

Здесь часто в дождик и в грозу

Стою, к земле пригвожден;

Все жду, чтоб дверь отворилась…

Но то обманчивый сон.

Над милой хижинкой светит,

Видаю, радуга мне…

К чему? Она удалилась!

Она в чужой стороне!

Она все дале! все дале!

И скоро слух замолчит!

Бегите ж, овцы, бегите!

Здесь горе душу томит!

ЛИСТОК

От дружной ветки отлученный,

Скажи, листок уединенный,

Куда летишь?.. «Не знаю сам;

Гроза разбила дуб родимый;

С тех пор, по долам, по горам

По воле случая носимый,

Стремлюсь, куда велит мне рок,

Куда на свете все стремится,

Куда и лист лавровый мчится

И легкий розовый листок».

ОТВЕТ КН. ВЯЗЕМСКОМУ НА ЕГО СТИХИ «ВОСПОМИНАНИЕ»

Ты в утешители зовешь воспоминанье;

Глядишь без прелести на свет!

И раззнакомилось с душой твоей желанье!

И веры к будущему нет!

О друг! в твоем мое мне сердце отозвалось:

Я понимаю твой удел!

И мне вожатым быть желанье отказалось,

И мой светильник побледнел!

Сменил блестящие мечтательного краски

Однообразной жизни свет!

Из-под обманчиво смеющияся маски

Угрюмый выглянул скелет.

На что же, друг, хотеть призвать воспоминанье?

Мечты не дозовемся мы!

Без утоления пробудим лишь желанье;

На небо взглянем из тюрьмы!

<В АЛЬБОМ Е. Н. КАРАМЗИНОЙ>

Будь, милая, с тобой любовь небес святая;

Иди без трепета, в тебе — открытый свет!

Прекрасная душа! цвети, не увядая;

Для светлыя души в сей жизни мрака нет!

Все для души , сказал отец твой несравненный;

В сих двух словах открыл нам ясно он

И тайну бытия и наших дел закон…

Они тебе — на жизнь завет священный.

НАДГРОБИЕ И.П. И А. И. ТУРГЕНЕВЫМ

Судьба на месте сем разрознила наш круг:

Здесь милый наш отец, здесь наш любимый друг;

Их разлучила смерть и смерть соединила;

А нам в святой завет святая их могила:

«Их неутраченной любви не изменить;

Ту жизнь, где их уж нет, как с ними, совершить,

Чтоб быть достойными о них воспоминанья,

Чтоб встретить с торжеством великий час свиданья».

ЦВЕТ ЗАВЕТА

Мой милый цвет, былинка полевая,

Скорей покинь приют твой луговой:

Теперь тебя рука нашла родная;

Доселе ты с непышной красотой

Цвела в тиши, очей не привлекая

И путника не радуя собой;

Ты здесь была желанью неприметна,

Чужда любви и сердцу безответна.

Но для меня твой вид — очарованье;

В твоих листах вся жизнь минувших лет;

В них милое цветет воспоминанье;

С них веет мне давнишнего привет;

Смотрю… и все, что мило, на свиданье

С моей душой, к тебе, родимый цвет,

Воздушною слетелося толпою,

И прошлое воскресло предо мною.

И всех друзей душа моя узнала…

Но где ж они? На миг с путей земных

На север мой мечта вас прикликала,

Сопутников младенчества родных…

Вас жадная рука не удержала,

И голос ваш, пленив меня, затих,

О, будь же вам заменою свиданья

Мой северный цветок воспоминанья!

Он вспомнит вам союза час священный,

Он возвратит вам прошлы времена…

О сладкий час! о вечер незабвенный!

Как божий рай, цвела там сторона;

Безоблачен был запад озаренный,

И свежая на землю тишина,

Как ясное предчувствие, сходила;

Природа вся с душою говорила.

И к нам тогда, как Гений, прилетало

За песнею веселой старины

Прекрасное, что некогда бывало

Товарищем младенческой весны;

Отжившее нам снова оживало;

Минувших лет семьей окружены,

Все лучшее мы зрели настоящим;

И время нам казалось нелетящим.

И Верная была незримо с нами…

Сии окрест волшебные места,

Сей тихий блеск заката за горами,

Сия небес вечерних чистота,

Сей мир души, согласный с небесами,

Со всем была, как таинство, слита

Ее душа присутствием священным,

Невидимым, но сердцу откровенным.

И нас Ее любовь благословляла;

И ободрял на благо тихий глас…

Друзья, тогда Судьба еще молчала

О жребиях, назначенных для нас;

Неизбранны, на дне ее фиала

Они еще таились в оный час;

Играли мы на тайном праге света…

Тогда был дан вам мною цвет завета .

И где же вы?.. Разрознен круг наш тесный;

Разлучена веселая семья;

Из области младенчества прелестной

Разведены мы в разные края…

Но розно ль мы? Повсюду в поднебесной,

О верные, далекие друзья,

Прекрасная всех благ земных примета,

Для нас цветет наш милый цвет завета.

Из северной, любовию избранной

И промыслом указанной страны

К вам ныне шлю мой дар обетованный;

Да скажет он друзьям моей весны,

Что выпал мне на часть удел желанный:

Что младости мечты совершены;

Что не вотще доверенность к надежде

И что Теперь пленительно, как Прежде .

Да скажет он, что в наш союз прекрасный

Еще один товарищ приведен…

На путь земной из люльки безопасной

Нам подает младую руку он;

Его лицо невинностию ясно,

И жизнь над ним как легкий веет сон;

Беспечному предав его веселью,

Судьба молчит над тихой колыбелью.

Но сладостным предчувствием теснится

На сердце мне грядущего мечта:

Младенчества веселый сон промчится,

Разоблачат житейское лета,

Огнем души сей взор воспламенится

И мужески созреет красота;

Дойдут к нему возвышенные вести

О праотцах, о доблести, о чести…

О! да поймет он их знаменованье,

И жизнь его да будет им верна!

Да перейдет, как чистое преданье

Прекрасных дел, в другие времена!

Что б ни было судьбы обетованье,

Лишь благом будь она освящена!..

Вы ж, милые, товарища примите

И путь его земной благословите.

А ты, наш цвет, питомец скромный луга,

Симв о л любви и жизни молодой,

От севера, от запада, от юга

Летай к друзьям желанною молвой;

Будь голосом, приветствующим друга;

Посол души, внимаемый душой,

О верный цвет, без слов беседуй с нами

О том, чего не выразить словами.

К П<ЕРОВСКОМУ>

Счастливец! Ею ты любим!

Но будет ли она любима так тобою,

Как сердцем искренним моим ,

Как пламенной моей душою!

Возьми ж их от меня — и, страстию своей ,

Достоин будь своей судьбы прекрасной!

Мне ж сердце, и душа, и жизнь, и все напрасно ,

Когда всего отдать нельзя на жертву Ей!

К ПОРТРЕТУ ГЕТЕ

Свободу смелую приняв себе в закон,

Всезрящей мыслию над миром он носился.

И в мире все постигнул он —

И ничему не покорился.

НЕВЫРАЗИМОЕ

(Отрывок)

Что наш язык земной пред дивною природой?

С какой небрежною и легкою свободой

Она рассыпала повсюду красоту

И разновидное с единством согласила!

Но где, какая кисть ее изобразила?

Едва-едва одну ее черту

С усилием поймать удастся вдохновенью…

Но льзя ли в мертвое живое передать?

Кто мог создание в словах пересоздать?

Невыразимое подвластно ль выраженью?..

Святые таинства, лишь сердце знает вас.

Не часто ли в величественный час

Вечернего земли преображенья,

Когда душа смятенная полна

Пророчеством великого виденья

И в беспредельное унесена,—

Спирается в груди болезненное чувство,

Хотим прекрасное в полете удержать,

Ненареченному хотим названье дать —

И обессиленно безмолвствует искусство?

Что видимо очам — сей пламень облаков,

По небу тихому летящих,

Сие дрожанье вод блестящих,

Сии картины берегов В пожаре пышного заката —

Сии столь яркие черты —

Легко их ловит мысль крылата,

И есть слова для их блестящей красоты.

Но то, что слито с сей блестящей красотою —

Сие столь смутное, волнующее нас,

Сей внемлемый одной душою

Обворожающего глас,

Сие к далекому стремленье,

Сей миновавшего привет

(Как прилетевшее незапно дуновенье

От луга родины, где был когда-то цвет,

Святая молодость , где жило упованье),

Сие шепнувшее душе воспоминанье

О милом радостном и скорбном старины,

Сия сходящая святыня с вышины,

Сие присутствие создателя в созданье —

Какой для них язык?..  Гор е душа летит,

Все необъятное в единый вздох теснится,

И лишь молчание понятно говорит.

К ПОРТРЕТУ БАТЮШКОВА

С ним дружен бог войны, с ним дружен Аполлон!

Певец любви, отважный воин,

По дарованиям достоин славы он,

По сердцу счастия достоин.

«О дивной розе без шипов…»

О дивной розе без шипов

Давно твердят в стихах и прозе;

Издревле молим мы богов

Открыть нам путь к чудесной розе:

Ее в далекой стороне

Цветущею воображаем;

На грозной мыслим вышине,

К которой доступ охраняем

Толпой драконов и духов,

Средь ужасов уединенья —

Таится роза без шипов;

Но то обман воображенья —

Очаровательный цветок

К нам близко! В райский уголок,

Где он в тиши благоухает,

Дракон путей не заграждает:

Его святилище хранит

Богиня-благость с ясным взором,

Приветливость — сестра харит —

С приятным, сладким разговором,

С обворожающим лицом —

И скромное Благотворенье

С тем очарованным жезлом,

Которого прикосновенье

Велит сквозь слез сиять очам

И сжатым горестью устам

Улыбку счастья возвращает.

Там невидимкой расцветает

Созданье лучшее богов —

Святая Роза без шипов.

«Взошла заря. Дыханием приятным…»

Взошла заря. Дыханием приятным

Сманила сон с моих она очей;

Из хижины за гостем благодатным

Я восходил на верх горы моей;

Жемчуг росы по травкам ароматным

Уже блистал младым огнем лучей,

И день взлетел, как гений светлокрылый!

И жизнью все живому сердцу было.

Я восходил; вдруг тихо закурился

Туманный дым в долине над рекой;

Густел, редел, тянулся, и клубился,

И вдруг взлетел, крылатый, надо мной,

И яркий день с ним в бледный сумрак слился,

Задернулась окрестность пеленой,

И, влажною пустыней окруженный,

Я в облаках исчез, уединенный…

ПУТЕШЕСТВЕННИК И ПОСЕЛЯНКА

Путешественник

Благослови господь

Тебя, младая мать,

И тихого младенца,

Приникшего к груди твоей;

Здесь, под скалою,

В тени олив твоих приютных,

Сложивши ношу, отдохну

От зноя близ тебя.

Поселянка

Скажи мне, странник,

Куда в палящий зной

Ты пыльною идешь дорогой?

Товары ль городские

Разносишь по селеньям?..

Ты улыбнулся, странник,

На мой вопрос.

Путешественник

Товаров нет со мной.

Но вечер холодеет;

Скажи мне, поселянка,

Где тот ручей,

В котором жажду утоляешь?

Поселянка

Взойди на верх горы;

В кустарнике тропинкой

Ты мимо хижины пройдешь,

В которой я живу;

Там близко и студеный ключ,

В котором жажду утоляю.

Путешественник

Следы создательной руки

В кустах передо мною;

Не ты сии образовала камни,

Обильно-щедрая природа.

Поселянка

Иди вперед.

Путешественник

Покрытый мохом архитрав,

Я узнаю тебя, творящий Гений;

Твоя печать на этих мшистых камнях.

Поселянка

Все дале, странник.

Путешественник

И надпись под моей ногою;

Ее затерло время:

Ты удалилось,

Глубоко врезанное слово,

Рукой творца немому камню

Напрасно вверенный свидетель

Минувшего богопочтенья.

Поселянка

Дивишься, странник,

Ты этим камням?

Подобных много

Близ хижины моей.

Путешественник

Где? где?

Поселянка

Там, на вершине,

В кустах.

Путешественник

Что вижу? Музы и хариты.

Поселянка

То хижина моя.

Путешественник

Обломки храма.

Поселянка

Вблизи бежит

И ключ студеный,

В котором воду мы берем.

Путешественник

Не умирая, веешь

Ты над своей могилой,

О Гений; над тобою

Обрушилось во прах

Твое прекрасное созданье…

А ты бессмертен.

Поселянка

Помедли, странник, я подам

Кувшин, напиться из ручья.

Путешественник

И плющ обвесил

Твой лик божественно-прекрасный.

Как величаво

Над этой грудою обломков

Возносится чета столбов.

А здесь их одинокий брат.

О, как они,

В печальный мох одев главы священны,

Скорбя величественно, смотрят

На раздробленных

У ног их братий;

В тени шиповников зеленых,

Под камнями, под прахом

Лежат они, и ветер

Травой над ними шевелит.

Как мало дорожишь, природа,

Ты лучшего созданья своего

Прекраснейшим созданьем!

Сама святилище свое

Бесчувственно ты раздробила

И терн посеяла на нем.

Поселянка

Как спит младенец мой.

Войдешь ли, странник,

Ты в хижину мою

Иль здесь, на воле отдохнешь?

Прохладно. Подержи дитя;

А я кувшин водой наполню.

Спи, мой малютка, спи.

Путешественник

Прекрасен твой покой…

Как тихо дышит он,

Исполненный небесного здоровья.

Ты, на святых остатках

Минувшего рожденный,

О, будь с тобой его великий Гений;

Кого присвоит он,

Тот в сладком чувстве бытия

Земную жизнь вкушает.

Цвети ж надеждой,

Весенний цвет прекрасный;

Когда же отцветешь,

Созрей на солнце благодатном

И дай богатый плод.

Поселянка

Услышь тебя господь!.. А он все спит.

Вот, странник, чистая вода

И хлеб; дар скудный, но от сердца.

Путешественник

Благодарю тебя.

Как все цветет кругом

И живо зеленеет!

Поселянка

Мой муж придет

Через минуту с поля

Домой; останься, странник,

И ужин с нами раздели.

Путешественник

Жилище ваше здесь?

Поселянка

Здесь, близко этих стен

Отец нам хижину построил

Из кирпичей и каменных обломков.

Мы в ней и поселились.

Меня за пахаря он выдал

И умер на руках у нас…

Проснулся ты, мое дитя?

Как весел он! Как он играет!

О милый!

Путешественник

О вечный сеятель, природа,

Даруешь всем ты сладостную жизнь;

Всех чад своих, любя, ты наделила

Наследством хижины приютной.

Высоко на карнизе храма

Селится ласточка, не зная,

Чье пышное созданье застилает,

Лепя свое гнездо.

Червяк, заткав живую ветку,

Готовит зимнее жилище

Своей семье.

А ты среди великих

Минувшего развалин

Для нужд своих житейских

Шалаш свой ставишь, человек,

И счастлив над гробами.

Прости, младая поселянка.

Поселянка

Уходишь, странник?

Путешественник

Да бог благословит

Тебя и твоего младенца!

Поселянка

Прости же, добрый путь!

Путешественник

Скажи, куда ведет

Дорога этою горою?

Поселянка

Дорога эта в Кумы.

Путешественник

Далек ли путь?

Поселянка

Три добрых мили.

Путешественник

Прости!

О, будь моим вождем, природа;

Направь мой страннический путь;

Здесь, над гробами

Священной древности, скитаюсь;

Дай мне найти приют,

От хладов севера закрытый,

Чтоб зной полдневный

Топ о левая роща

Веселой сенью отвевала.

Когда ж в вечерний час,

Усталый, возвращусь

Под кров домашний,

Лучом заката позлащенный,

Чтоб на порог моих дверей

Ко мне навстречу вышла

Подобно милая подруга

С младенцем на руках.

ТРИ ПУТНИКА

В свой край возвратяся из дальней земли,

Три путника в гости к старушке зашли.

«Прими, приюти нас на темную ночь;

Но где же красавица? Где твоя дочь?»

«Принять, приютить вас готова, друзья;

Скончалась красавица дочка моя».

В светлице свеча пред иконой горит:

В светлице красавица в гробе лежит.

И первый поднявший покров гробовой

На мертвую смотрит с унылой душой:

«Ах! если б на свете еще ты жила.

Ты мною б отныне любима была!»

Другой покрывало опять наложил,

И горько заплакал, и взор опустил:

«Ах, милая, милая, ты ль умерла?

Ты мною так долго любима была!»

Но третий опять покрывало поднял

И мертвую в бледны уста целовал:

«Тебя я любил; мне тебя не забыть

Тебя я и в вечности буду любить!»

«Хотя по-русски я умею…»

Хотя по-русски я умею

И сам иное сочинить —

Но, признаюсь, переводить

Irresistible я не смею!

Глубокий смысл таится в нем,

Пугающий воображенье.

Во всяком случае другом

Я для него бы выраженье

Свободно в словаре нашел;

Но здесь хотят, чтоб перевел

И с ясностью и с полнотою

Для вас такое слово я.

Здесь муза робкая моя

Мне не поможет, как бывало!

Она иль скажет слишком мало,

Иль слишком станет говорить!

К тому ж бывает и опасно

То вслух для всех переводить,

Что самому тихонько ясно.

Но если б слово, как ни есть,

Я принужден был перевесть,

Я б не задумался нимало,

Его б мне сердце подсказало

И не спросясь у головы,—

Для той, которая, как вы,

Мила, достойна быть любима,

Да и должна любима быть!

Всего верней переводить

Irresistible — неизбежима.

«Теснятся все к тебе во храм…»

Теснятся все к тебе во храм,

И все с коленопреклоненьем

Тебе приносят фимиам,

Тебя гремящим славят пеньем;

Я одинок в углу стою,

Как жизнью, полон я тобою,

И жертву тайную мою

Я приношу тебе душою.

ВОСПОМИНАНИЕ

О милых спутниках, которые наш свет

Своим сопутствием для нас животворили,

Не говори с тоской: их нет ;

Но с благодарностию: были .

ОБЕТЫ

Будьте, о духи лесов, будьте, о нимфы потока,

Верны далеким от вас, доступны близким друзьям!

Нет их, некогда здесь беспечною жизнию живших;

Мы, сменя их, им вслед смиренно ко счастью идем.

С нами, Любовь, обитай, богиня радости чистой!

Жизни прелесть она, близко далекое с ней!

БЛИЗОСТЬ ВЕСНЫ

На небе тишина;

Таинственно луна

Сквозь тонкий пар сияет;

Звезда любви играет

Над темною горой;

И в бездне голубой

Бесплотные, летая,

Чаруя, оживляя

Ночную тишину,

Приветствуют весну.

МОРЕ

Элегия

Безмолвное море, лазурное море,

Стою очарован над бездной твоей.

Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,

Тревожною думой наполнено ты.

Безмолвное море, лазурное море,

Открой мне глубокую тайну твою:

Что движет твое необъятное лоно?

Чем дышит твоя напряженная грудь?

Иль тянет тебя из земныя неволи

Далекое светлое небо к себе?..

Таинственной, сладостной полное жизни,

Ты чисто в присутствии чистом его:

Ты льешься его светозарной лазурью,

Вечерним и утренним светом горишь,

Ласкаешь его облака золотые

И радостно блещешь звезд а ми его.

Когда же сбираются темные тучи,

Чтоб ясное небо отнять у тебя —

Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь,

Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу…

И мгла исчезает, и тучи уходят,

Но, полное прошлой тревоги своей,

Ты долго вздымаешь испуганны волны,

И сладостный блеск возвращенных небес

Не вовсе тебе тишину возвращает;

Обманчив твоей неподвижности вид:

Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,

Ты, небом любуясь, дрожишь за него.

9 МАРТА 1823

Ты предо мною

Стояла тихо.

Твой взор унылый

Был полон чувства.

Он мне напомнил

О милом прошлом…

Он был последний

На здешнем свете.

Ты удалилась,

Как тихий ангел;

Твоя могила,

Как рай, спокойна!

Там все земные

Воспоминанья,

Там все святые

О небе мысли.

Звезды небес,

Тихая ночь!..

ПРИВИДЕНИЕ

В тени дерев, при звуке струн, в сиянье

Вечерних гаснущих лучей,

Как первыя любви очарованье,

Как прелесть первых юных дней —

Явилася она передо мною

В одежде белой, как туман;

Воздушною лазурной пеленою

Был окружен воздушный стан;

Таинственно она ее свивала

И развивала над собой;

То, сняв ее, открытая стояла

С темнокудрявой головой;

То, вдруг всю ткань чудесно распустивши,

Как призрак, исчезала в ней;

То, перст к устам и голову склонивши,

Огнем задумчивых очей

Задумчивость на сердце наводила.

Вдруг… покрывало подняла…

Трикраты им куда-то поманила…

И скрылася… как не была!

Вотще продлить хотелось упоенье…

Не возвратилася она;

Лишь грустию по милом привиденье

Душа осталася полна.

«Я Музу юную, бывало…»

Я Музу юную, бывало,

Встречал в подлунной стороне,

И Вдохновение летало

С небес, незваное, ко мне;

На все земное наводило

Животворящий луч оно —

И для меня в то время было

Жизнь и Поэзия одно.

Но дарователь песнопений

Меня давно не посещал;

Бывалых нет в душе видений,

И голос арфы замолчал.

Его желанного возврата

Дождаться ль мне когда опять?

Или навек моя утрата

И вечно арфе не звучать?

Но все, что от времен прекрасных,

Когда он мне доступен был,

Все, что от милых темных, ясных

Минувших дней я сохранил —

Цветы мечты уединенной

И жизни лучшие цветы,—

Кладу на твой алтарь священный,

О Гений чистой красоты!

Не знаю, светлых вдохновений

Когда воротится чреда,—

Но ты знаком мне, чистый Гений!

И светит мне твоя звезда!

Пока еще ее сиянье

Душа умеет различать:

Не умерло очарованье!

Былое сбудется опять.

«Был у меня товарищ…»

Был у меня товарищ,

Уж прямо брат родной.

Ударили тревогу,

С ним дружным шагом, в ногу

Пошли мы в жаркий бой.

Вдруг свистнула картеча…

Кого из нас двоих?

Меня промчалось мимо;

А он… лежит, родимый,

В крови у ног моих.

Пожать мне хочет руку…

Нельзя, кладу заряд.

В той жизни, друг, сочтемся;

И там, когда сойдемся,

Ты будь мне верный брат.

ПРИНОШЕНИЕ

Тому, кто арфою чудесный мир творит!

Кто таинства покров с Создания снимает,

Минувшее животворит

И будущее предрешает!

К ГЕТЕ

Творец великих вдохновений!

Я сохраню в душе моей

Очарование мгновений,

Столь счастливых в близи твоей.

Твое вечернее сиянье

Не о закате говорит!

Ты юноша среди созданья!

Твой гений, как творил, творит.

Я в сердце уношу надежду

Еще здесь встретиться с тобой:

Земле знакомую одежду

Не скоро скинет гений твой.

В далеком полуночном свете

Твоею Музою я жил.

И для меня мой гений Гете

Животворитель жизни был!

Почто судьба мне запретила

Тебя узреть в моей весне?

Тогда душа бы воспалила

Свой пламень на твоем огне.

Тогда б вокруг меня создался

Иной, чудесно-пышный свет;

Тогда б и обо мне остался

В потомстве слух: он был поэт!

СОЛНЦЕ И БОРЕЙ

Солнцу раз сказал Борей:

«Солнце, ярко ты сияешь!

Ты всю землю оживляешь

Теплотой своих лучей!..

Но сравнишься ль ты со мною?

Я сто раз тебя сильней!

Захочу — пущусь, завою

И в минуту мраком туч

Потемню твой яркий луч.

Всей земле свое сиянье

Ты без шума раздаешь,

Тихо на небо взойдешь,

Продолжаешь путь в молчанье,

И закат спокоен твой!

Мой обычай не такой!

С ревом, свистом я летаю,

Всем верчу, все возмущаю,

Все дрожит передо мной!

Так не я ли царь земной?..

И труда не будет много

То на деле доказать!

Хочешь власть мою узнать?

Вот, гляди: большой дорогой

Путешественник идет;

Кто скорей с него сорвет

Плащ, которым он накрылся,

Ты иль я?..» И вмиг Борей

Всею силою своей,

Как неистовый, пустился

С путешественником в бой.

Тянет плащ с него долой.

Но напрасно он хлопочет…

Путешественник вперед

Все идет себе, идет,

Уступить никак, не хочет

И плаща не отдает.

Наконец Борей в досаде

Замолчал; и вдруг из туч

Показало Солнце луч,

И при первом Солнца взгляде,

Оживленный теплотой,

Путешественник по воле

Плащ, ему не нужный боле,

Снял с себя своей рукой.

Солнце весело блеснуло

И сопернику шепнуло:

«Безрассудный мой Борей!

Ты расхвастался напрасно!

Видишь: злобы самовластной

Милость кроткая сильней!»

НА МИР С ПЕРСИЕЮ

Мы вспомнили прекрасно старину

Через Кавказ мы пушки перемчали;

В один удар мы кончили войну,

И Арарат, и мир, и славу взяли.

И русский в том краю, где был

Утешен мир дугой завета,

Свои знамена утвердил

Над древней колыбелью света.

МОГИЛА

В лоне твоем глубоком и темном покоится тайно

Весь человеческий жребий. Скорби рыданье, волнение

Страсти навеки в твой засыпают целебный приют,

Мука любви и блаженство любви не тревожат там боле

Груди спокойной. О жизнь, ты полная трепета буря!

Только в безмолвно-хранительном мраке могилы

безвластен

Рок… Мы там забываемся сном беспробудным, быть

может

Сны прекрасные видя… О! там не кипит, не пылает

Кровь, и терзания жизни не рвут охладевшего сердца.

ЛЮБОВЬ

На воле природы,

На луге душистом,

В цветущей долине,

И в пышном чертоге,

И в звездном блистанье

Безмолвныя ночи —

Дышу лишь тобою.

Глубокую сладость,

Глубокое пламя

В меня ты вливаешь;

В весне животворной,

В цветах благовонных

Меня ты объемлешь

Спокойствием неба,

Святая любовь!

К МЛАДЕНЦУ

Во дни твоей весны,

Не ведая тревог,

Ты радостью цветешь,

Прекрасное дитя.

Небесная лазурь,

И свежие цветы,

И светлая роса,

И зелень молодых

Деревьев и полей,

Всё, всё, младенец мой,

Улыбкою любви

Приветствует тебя.

УТЕШЕНИЕ

Слезы свои осуши, проясни омраченное сердце.

К небу глаза подыми: там Утешитель Отец!

Там Он твою сокрушенную жизнь, твой вздох и молитву

Слышит и видит. Смирися, веруя в благость Его.

Если же силу души потеряешь в страданье и страхе,

К небу глаза подыми: силу Он новую даст!

К СЕСТРАМ И БРАТЬЯМ

Рано от печальной

Жизни вы сокрылись.

Но об вас ли плакать?

Вы давно в могиле

Сном спокойным спите.

Вас, друзья, в лицо я

Прежде не видала,

Вас в печальной жизни

Вечно я не встречу.

Но за вами сердцем

Я из жизни рвуся;

И глубоко в сердце

Слышится мне голос:

Всё, мне говорит он,

Живо здесь любовью;

Ею к нам нисходит

Наш Создатель с неба,

И к нему на небо

Ею мы восходим.

ЖАЛОБА

О, где вы, прекрасные дни?

Куда улетели так скоро?

Печаль поселилась в душе,

Весельем дышавшей так вольно.

О, где вы, младенчески дни,

Земное небес привиденье,

Когда и цветок в волосах

Бывал нам сокровищем жизни?

Порывисто ветер подул —

Весенняя роза поблекла.

Едва я успела расцвесть —

Уже безотрадная вяну.

ТОСКА

Младость легкая порхает

В свежем радости венке,

И прекрасно перед нею

Жизнь цветами убрана.

Для меня ж в благоуханье

Упоительной весны —

Несказанное волненье,

Несказанная тоска.

Сердце мукой безымянной

Все проникнуто насквозь,

И меня отсель куда-то

Все зовет какой-то глас.

СТРЕМЛЕНИЕ

Часто, при тихом сиянии месяца, полная тайной

Грусти, сижу я одна и вздыхаю и плачу, и душу

Вдруг обнимает мою содроганье блаженства. Живая,

Свежая, чистая жизнь приливает к душе, и глазами

Вижу я то, что в гармонии струн лишь дотоле таилось;

Вижу незнаемый край, и мне сквозь лазурное небо

Светится издали радостно, ярко звезда упованья.

ВИДЕНИЕ

Блеском утра озаренный,

Светоносный, окрыленный,

Ангел встретился со мной:

Взор его был грустно-ясен,

Лик задумчиво-прекрасен;

Над главою молодой

Кудри легкие летали,

И короною сияли

Розы белые на ней;

Снега чистого белей

На плечах была одежда;

Он был светел, как надежда,

Как покорность небу, тих;

И на крылиях живых —

Как с приветственного брега

Голубь древнего ковчега

С веткой мира — он летел…

С чем летел? куда?.. Я знаю!

Добрый путь! благословляю,

Божий ангел, твой удел.

Ждут тебя; твое явленье

Будет там, как провиденье,

Откровенное очам;

Сиротств о увидишь там,

Младость плачущую встретишь

И скорбящую любовь

И для них надеждой вновь

Опустелый мир осветишь…

С нами был твой чистый брат;

Срок земной его свершился,

Он с землей навек простился,

Он опять на небо взят;

Ты им дан за их утрату;

Твой черед — благотворить

И отозванному брату

На земле заменой быть.

СМЕРТНЫЙ И БОГИ

Клеанту ум вскружил Платон.

Мечтал ежеминутно он

О той гармонии светил,

О коей мудрый говорил.

И стал Зевеса он молить

Хотя минуту усладить

Его сим таинством небес!..

«Несчастный! — отвечал Зевес,—

О чем ты молишь? Смертным, вам

Внимать не должно небесам,

Пока вы жители земли!»

Но он упорствовал: «Внемли!

Отец, тебя твой молит сын!»

И неба мощный властелин

Безумной просьбе уступил

И слух безумцу отворил;

И стал внимать он небесам,

Но что ж послышалося там?..

Земных громов стозвучный стук,

Всех молний свист, из мощных рук

Зевеса льющихся на нас,

Всех яростных орканов глас

Слабей жужжанья мошки был

Пред сей гармонией светил!

Он побледнел, он в прах упал.

«О, что ты мне услышать дал?

То ль небеса твои, отец?..»

И рек Зевес: «Смирись, слепец!

И знай: доступное богам

Вовеки недоступно вам!

Ты слышишь бурю грозных сил…

А я — гармонию светил».

HOMER

Веки идут, и веки уходят, а пенье Гомера

Все раздается, и свеж, вечен Гомеров венец.

Долго думав, природа вдруг создала и, создавши,

Молвила так: одного будет Гомера земле!

«Некогда муз угостил у себя Геродот дружелюбно…»

Некогда муз угостил у себя Геродот дружелюбно!

Каждая муза ему книгу оставила в дар.

ДВЕ ЗАГАДКИ

I

Не человечьими руками

Жемчужный разноцветный мост

Из вод построен над водами.

Чудесный вид! огромный рост!

Раскинув паруса шумящи,

Не раз корабль под ним проплыл;

Но на хребет его блестящий

Еще никто не восходил!

Идешь к нему — он прочь стремится

И в то же время недвижим;

С своим потоком он родится

И вместе исчезает с ним.

II

На пажити необозримой,

Не убавляясь никогда,

Скитаются неисчислимо

Сереброрунные стада.

В рожок серебряный играет

Пастух, приставленный к стадам:

Он их в златую дверь впускает

И счет ведет им по ночам.

И, недочета им не зная,

Пасет он их давно, давно,

Стада поит вода живая,

И умирать им не дано.

Они одной дорогой бродят

Под стражей пастырской руки,

И юноши их там находят,

Где находили старики;

У них есть вождь — Овен прекрасный,

Их сторожит огромный Пес ,

Есть Лев меж ними неопасный

И Дева — чудо из чудес.

ПРИХОД ВЕСНЫ

Зелень нивы, рощи лепет,

В небе жаворонка трепет,

Теплый дождь, сверканье вод,—

Вас назвавши, что прибавить?

Чем иным тебя прославить,

Жизнь души, весны приход?

ИСПОВЕДЬ БАТИСТОВОГО ПЛАТКА

Я родился простым зерном;

Был заживо зарыт в могилу;

Но бог весны своим лучом

Мне возвратил и жизнь и силу.

И долговязой коноплей

Покинул я земное недро;

И был испытан я судьбой,—

Ненастье зная, зная ведро.

Зной пек меня, бил тяжкий град,

И ветер гнул в свирепой злобе —

Так, что я жизни был не рад

И горевал о прежнем гробе.

Но было и раздолье мне!

Как веселился я, бывало,

Когда в час ночи, при луне,

Вокруг меня все засыпало!

Когда прохладный ветерок

Меня качал, ко мне ласкался,

Когда веселый мотылек,

Блестя, на колос мой спускался.

Но время юности прошло;

Созрел я — и пошла тревога!

Однако ж на земле и зло —

Не зло, а только милость бога.

Пока я цвел и созревал

С моими сверстниками в поле —

Я ни о чем не помышлял

И думал век прожить на воле.

Но роковой ударил час!

Вдруг на поле пришли крестьянки,

И вырвали с корнями нас,

И крепко стиснули в вязанки.

Сперва нас заперли в овин

И там безжалостно сушили,

Потом, оставя ствол один,

Нас безголовых потопили —

И мяли, мяли нас потом…

Но описать все наши муки

Нельзя ни словом, ни пером!..

Вот мы ткачу достались в руки —

И обратил его челнок

Нас вдруг, для превращений новых,

В простой батистовый кусок

Из ниток тонких и суровых.

Тогда нежалостливый рок

Мне благосклонным оказался,

Я, как батистовый платок,

Княжне Урусовой достался.

По маслу жизнь моя пошла!

(С батистом масло хоть не ладно,

Но масла муза мне дала,

Чтоб мог я выразиться складно) —

О, как я счастлив, счастлив был!

Готов в том подписаться кровью:

Княжне Софии я служил

С надеждой, верой и любовью.

Но как судьба нам не верна!

За радость зло дает сторицей!

Вот что случилося: княжна

Каталась раз с императрицей —

И захотела, торопясь,

Остановить она карету…

И я попал, несчастный, в грязь,

А из грязи — в карман к поэту.

И что же? Совестный поэт

Меня — мной завладеть не смея —

Вдруг в лотерею отдает!..

Спаси ж меня, о лотерея!

Спеши княжне меня отдать

И, кончив тем мое мученье,

Дай свету целому познать,

Что цель твоя: благотворенье !

«Поэт наш прав: альбом — кладбище…»

Поэт наш прав: альбом — кладб и ще,

В нем племя легкое певцов

Под легкой пеленой стихов

Находит верное жилище.

И добровольным мертвецом

Я, Феба чтитель недостойный,

Певец давно уже покойный,

Спешу зарыться в ваш альбом.

Вот надпись : старожил московский,

Мучитель струн, гроза ушей,

Певец чертей

Жуковский

В альбоме сем похоронен;

Уютным местом погребенья

Весьма, весьма доволен он

И не желает воскресенья.

МЕЧТА

Всем владеет обаянье!

Все покорствует ему!

Очарованным покровом

Облачает мир оно;

Сей покров непроницаем

Для затменных наших глаз;

Сам спадет он. С упованьем,

Смертный, жди, не испытуй.

ОРЕЛ И ГОЛУБКА

Басня

С утеса молодой орел

Пустился на добычу;

Стрелок пронзил ему крыло,

И с высоты упал

Он в масличную рощу.

Там он томился

Три долгих дня,

Три долгих ночи

И содрогался

От боли; наконец

Был исцелен

Живительным бальзамом

Всеисцеляющей природы.

Влекомый хищничеством смелым,

Приют покинув свой,

Он хочет крылья испытать…

Увы! они едва

Его подъемлют от земли,

И он в унынии глубоком

Садится отдохнуть

На камне у ручья;

Он смотрит на вершину дуба,

На солнце, на далекий

Небесный свод,

И в пламенных его глазах

Сверкают слезы.

Поблизости, между олив,

Крылами тихо вея,

Летали голубь и голубка.

Они к ручью спустились

И там по золотому

Песку гуляли вместе.

Водя кругом

Пурпурными глазами,

Голубка наконец

Приметила сидящего в безмолвном

Унынии орла.

Она товарища тихонько

Крылом толкнула;

Потом, с участием сердечным

Взглянувши на страдальца,

Ему сказала:

«Ты унываешь, друг;

О чем же? Оглянись, не все ли,

Что нам для счастия

Простого нужно,

Ты здесь имеешь?

Не дышат ли вокруг тебя

Благоуханием оливы?

Не защищают ли зеленой

Прозрачной сению своей

Они тебя от зноя?

И не прекрасно ль блещет

Здесь вечер золотой

На мураве и на игривых

Струях ручья?

Ты здесь гуляешь по цветам,

Покрытым свежею росою;

Ты можешь пищу

Сбирать с кустов и жажду

В струях студеных утолять.

О друг! поверь,

Умеренность прямое счастье;

С умеренностью мы

Везде и всем довольны».

«О мудрость! — прошептал орел,

В себя сурово погрузившись,—

Ты рассуждаешь, как голубка».

ЕРМОЛОВУ

Жизнь чудная его в потомство перейдет:

Делами славными она бессмертно дышит.

Захочет — о себе, как Тацит, он напишет

И лихо летопись свою переплетет.

<ИЗ АЛЬБОМА, ПОДАРЕННОГО ГРАФИНЕ РОСТОПЧИНОЙ>

РОЗА

Утро одно — и роза поблекла; напрасно, о дева,

Ищешь ее красоты; иглы одни ты найдешь.

ЛАВР

Вы, обуянные Вакхом, певцы Афродитиных оргий,

Бойтесь коснуться меня: девственны ветви мои.

Дафной я был. От объятий любящего бога

Лавром дева спаслась. Чтите мою чистоту.

НАДГРОБИЕ ЮНОШЕ

Плавал, как все вы, и я по волнам ненадежныя жизни.

Имя мое Аноним. Скоро мой кончился путь.

Буря внезапу восстала; хотел я противиться буре,

Юный, бессильный пловец; волны умчали меня.

ГОЛОС МЛАДЕНЦА ИЗ ГРОБА

Матерь Илифа и матерь Земля одни благосклонны

Были минуту мне. Та помогла мне жизнь получить,

Тихо другая покрыла меня; ничего остального —

Кто я, откуда, куда — жизнь не поведала мне.

МЛАДОСТЬ И СТАРОСТЬ

О веселая младость! о печальная старость!

Та — поспешно от нас! эта — стремительно к нам!

ФИДИЙ

Фидий — иль сам громовержец к тебе нисходил

от Олимпа,

Или взлетал на Олимп сам ты его посетить!

ЗАВИСТНИК

Завистник ненавидит

Любимое богами;

Безумец, он в раздоре

С любящими богами;

Из всех цветов прекрасных

Он пьет одну отраву.

О! как любить мне сладко

Любимое богами!

СУДЬБА

С светлой главой, на тяжких свинцовых ногах между нами

Ходит судьба! Человек, прямо и смело иди!

Если, ее повстречав, не потупишь очей и спокойным

Оком ей взглянешь в лицо — сам просветлеешь лицом;

Если ж, испуганный ею, пред нею падешь ты — наступит

Тяжкой ногой на тебя, будешь затоптан в грязи!

А. С. ПУШКИН

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе

Руки свои опустив. Голову тихо склоня,

Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем

Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза,

Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,

Что выражалось на нем, — в жизни такого

Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья

Пламень на нем; не сиял острый ум;

Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью

Было объято оно: мнилося мне, что ему

В этот миг предстояло как будто какое виденье,

Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось:

что видишь?

STABAT MATER

Горько плача и рыдая,

Предстояла в сокрушенье

Матерь Сыну на кресте,

Душу, полную любови,

Сожаленья, состраданья,

Растерзал ей острый меч.

Как печально, как прискорбно

Ты смотрела, Пресвятая

Богоматерь, на Христа!

Как молилась, как рыдала,

Как терзалась, видя муки

Сына — бога твоего!

Кто из нас не возрыдает,

Зря святую Матерь бога

В сокрушении таком?

Кто души в слезах не выльет,

Видя, как над богом-сыном

Безотрадно плачет мать;

Видя, как за нас Спаситель

Отдает себя на муку,

На позор, на казнь, на смерть;

Видя, как в тоске последней

Он, хладея, умирая,

Дух свой богу предает?

О святая! Мать любови!

Влей мне в душу силу скорби,

Чтоб с тобой я плакать мог!

Дай, чтоб я горел любовью —

Весь проникнут верой сладкой —

К искупившему меня;

Дай, чтоб в сердце смерть Христову,

И позор Его, и муки

Неизменно я носил;

Чтоб, во дни земной печали,

Под крестом моим утешен

Был любовью ко Христу;

Чтоб кончину мирно встретил,

Чтоб душе моей Спаситель

Славу рая отворил!

«Плачь о себе: твое мы счастье схоронили…»

Плачь о себе: твое мы счастье схоронили;

Ее ж на родину из чужи проводили.

Не для земли она назначена была.

Прямая жизнь ее теперь лишь началася —

Она уйти от нас спешила и рвалася,

И здесь в свой краткий век два века прожила.

Высокая душа так много вдруг узнала,

Так много тайного небес вдруг поняла,

Что для нее земля темницей душной стала,

И смерть ей выкупом из тяжких уз была.

Но в миг святой, как дочь навек смежила вежды,

В отца проникнул вдруг день веры и надежды…

«Ведая прошлое, видя грядущее, скальд вдохновенный…»

Ведая прошлое, видя грядущее, скальд вдохновенный

Сладкие песни поет в вечнозеленом венце,

Он раздает лишь достойным награды рукой

неподкупной —

Славный великий удел выпал ему на земле.

Силе волшебной возвышенных песней покорствуют

гробы,

В самом прахе могил ими герои живут.

БОРОДИНСКАЯ ГОДОВЩИНА

Русский царь созвал дружины

Для великой годовщины

На полях Бородина.

Там земля окрещена:

Кровь на ней была святая;

Там, престол и Русь спасая,

Войско целое легло

И престол и Русь спасло.

Как ярилась, как кипела,

Как пылала, как гремела

Здесь народная война

В страшный день Бородина!

На полки полки бросались,

Холмы в громах загорались,

Бомбы падали дождем,

И земля тряслась кругом.

А теперь пора иная:

Благовонно-золотая

Жатва блещет по холмам;

Где упорней бились, там

Мирных инокинь обитель; ^[53]

И один остался зритель

Сих кипевших бранью мест,

Всех решитель браней — крест.

И на пир поминовенья

Рать другого поколенья

Новым, славным уж царем

Собрана на месте том,

Где предместники их бились,

Где столь многие свершились

Чудной храбрости дела,

Где земля их прах взяла.

Так же рать числом обильна;

Так же мужество в ней сильно;

Те ж орлы, те ж знамена

И полков те ж имена…

А в рядах другие стали;

И серебряной медали,

Прежним данной ей царем,

Не видать уж ни на ком.

И вождей уж прежних мало:

Много в день великий пало

На земле Бородина;

Позже тех взяла война;

Те, свершив в Париже тризну

По Москве и рать в отчизну

Проводивши, от земли

К храбрым братьям отошли.

Где Смоленский, вождь спасенья?

Где герой, пример смиренья,

Введший рать в Париж Барклай?

Где, и свой и чуждый край

Дерзкой бодростью дививший

И под старость сохранивший

Все, что в молодости есть,

Коновницын, ратных честь?

Неподкупный, неизменный,

Хладный вождь в грозе военной,

Жаркий сам подчас боец,

В дни спокойные мудрец,

Где Раевский? Витязь Дона,

Русской рати оборона,

Неприятелю аркан,

Где наш Вихорь-атаман?

Где наездник, вождь летучий,

С кем врагу был страшной тучей

Русских тыл и авангард,

Наш Роланд и наш Баярд,

Милорадович? Где славный

Дохтуров, отвагой равный

И в Смоленске на стене

И в святом Бородине?

И других взяла судьбина:

В бое зрев погибель сына,

Рано Строганов увял;

Нет Сен-При; Ланской наш пал;

Кончил Тормасов; могила

Неверовского сокрыла;

В гробе старец Ланжерон;

В гробе старец Бенингсон.

И боец, сын Аполлонов…

Мнил он гроб Багратионов

Проводить в Бородино…

Той награды не дано:

Вмиг Давыдова не стало!

Сколько славных с ним пропало

Боевых преданий нам!

Как в нем друга жаль друзьям!

И тебя мы пережили,

И тебя мы схоронили,

Ты, который трон и нас

Твердым царским словом спас,

Вождь вождей, царей диктатор,

Наш великий император.

Мира светлая звезда,

И твоя пришла чреда!

О година русской славы!

Как теснились к нам державы!

Царь наш с ними к чести шел!

Как спасительно он ввел

Рать Москвы к врагам в столицу!

Как незлобно он десницу

Протянул врагам своим!

Как гордился русский им!

Вдруг… от всех честей далеко,

В бедном крае, одиноко,—

Перед плачущей женой,

Наш владыка, наш герой,

Гаснет царь благословенный;

И за гробом сокрушенно,

В погребальный слившись ход,

Вся империя идет.

И его как не бывало,

Перед кем все трепетало!..

Есть далекая скала;

Вкруг скалы — морская мгла;

С морем степь слилась другая,

Бездна неба голубая;

К той скале путь загражден…

Там зарыт Наполеон.

Много с тех времен, столь чудных,

Дней блистательных и трудных

С новым зрели мы царем;

До Стамбула русский гром

Был доброшен по Балкану;

Миром мстили мы султану;

И вскатил на Арарат

Пушки храбрый наш солдат.

И все царство Митридата

До подошвы Арарата

Взял наш северный Аякс; —

Русской гранью стал Аракс;

Арзерум сдался нам дикий;

Закипел мятеж великий;

Пред Варшавой стал наш фрунт,

И с Варшавой рухнул бунт.

И, нежданная ограда,

Флот наш был у стен Царьграда;

И с турецких берегов,

В память северных орлов,

Русский сторож на Босфоре,

Отразясь в заветном море,

Мавзолей наш говорит:

«Здесь был русский стан разбит».

Всходит дневное светило

Так же ясно, как всходило

В чудный день Бородина;

Рать в колонны собрана,

И сияет перед ратью

Крест небесной благодатью,

И под ним в виду колонн

В гробе спит Багратион.

Здесь он пал, Москву спасая,

И, далеко умирая,

Слышал весть: Москвы уж нет.

И опять он здесь, одет

В гробе дивною бронею,

Бородинскою землею;

И великий в гробе сон

Видит вождь Багратион.

В этот час тогда здесь бились!

И враги, ярясь, ломились

На холмы Бородина;

А теперь их тишина,

Небом полная, объемлет,

И как будто бы подъемлет

Из-за гроба голос свой

Рать усопшая к живой.

Несказанное мгновенье!

Лишь изрек, свершив моленье,

Предстоявший алтарю:

Память вечная царю!

Вдруг обгрянул залп единый

Бородинские вершины,

И в один великий глас

Вся с ним армия слилась.

Память вечная, наш славный,

Наш смиренный, наш державный,

Наш спасительный герой!

Ты обет изрек святой;

Слово с трона роковое

Повторилось в дивном бое

На полях Бородина:

Им Россия спасена.

Память вечная вам, братья!

Рать младая к вам объятья

Простирает в глубь земли;

Нашу Русь вы нам спасли;

В свой черед мы грудью станем;

В свой черед мы вас помянем,

Если царь велит отдать

Жизнь за общую нам мать .

<ЕЛИСАВЕТЕ РЕЙТЕРН>

О, молю тебя, создатель,

Дай в близи ее небесной,

Пред ее небесным взором

И гореть и умереть мне,

Как горит в немом блаженстве,

Тихо, ясно угасая,

Огнь смиренныя лампады

Пред небесною Мадонной.

ЦАРСКОСЕЛЬСКИЙ ЛЕБЕДЬ

Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый,

Как же нелюдимо ты, отшельник хилый,

Здесь сидишь на лоне вод уединенных!

Спутников давнишних, прежней современных

Жизни, переживши, сетуя глубоко,

Их ты поминаешь думой одинокой!

Сумрачный пустынник, из уединенья

Ты на молодое смотришь поколенье

Грустными очами; прежнего единый

Брошенный обломок, в новый лебединый

Свет на пир веселый гость не приглашенный,

Ты вступить дичишься в круг неблагосклонный

Резвой молодежи. На водах широких,

На виду царевых теремов высоких,

Пред Чесменской гордо блещущей колонной,

Лебеди младые голубое лоно

Озера тревожат плаваньем, плесканьем,

Боем крыл могучих, белых шей купаньем;

День они встречают, звонко окликаясь;

В зеркале прозрачной влаги отражаясь,

Длинной вереницей, белым флотом стройно

Плавают в сиянье солнца по спокойной

Озера лазури; ночью ж меж звездами

В небе, повторенном тихими водами,

Облаком перловым, вод не зыбля, реют

Иль двойною тенью, дремля, в них белеют;

А когда гуляет месяц меж звездами,

Влагу расшибая сильными крылами,

В блеске волн, зажженных месячным сияньем,

Окруженны брызгов огненных сверканьем,

Кажутся волшебным призраков явленьем —

Племя молодое, полное кипеньем

Жизни своевольной. Ты ж старик печальный,

Молодость их образ твой монументальный

Резвую пугает; он на них наводит

Скуку, и в приют твой ни один не входит

Гость из молодежи, ветрено летящей

Вслед за быстрым мигом жизни настоящей.

Но не сетуй, старец, пращур лебединый:

Ты родился в славный век Екатерины.

Был ее ласкаем царскою рукою,—

Памятников гордых битве под Чесмою,

Битве при Кагуле воздвиженье зрел ты;

С веком Александра тихо устарел ты;

И, почти столетний, в веке Николая

Видишь, угасая, как вся Русь святая

Вкруг царевой силы, — вековой зеленый

Плющ вкруг силы дуба, — вьется под короной

Царской, от окрестных бурь ища защиты.

Дни текли за днями. Лебедь позабытый

Таял одиноко; а младое племя

В шуме резвой жизни забывало время…

Раз среди их шума раздался чудесно

Голос, всю пронзивший бездну поднебесной;

Лебеди, услышав голос, присмирели

И, стремимы тайной силой, полетели

Н а голос: пред ними, вновь помолоделый,

Радостно вздымая перья груди белой,

Голову на шее гордо распрямленной

К небесам подъемля, — весь воспламененный,

Лебедь благородный дней Екатерины

Пел, прощаясь с жизнью, гимн свой лебединый!

А когда допел он — на небо взглянувши

И крылами сильно дряхлыми взмахнувши —

К небу, как во время оное бывало,

Он с земли рванулся… и его не стало

В высоте… и навзничь с высоты упал он;

И прекрасен мертвый на хребте лежал он,

Широко раскинув крылья, как летящий,

В небеса вперяя взор, уж не горящий.

РОЗЫ

Розы цветущие, розы душистые, как вы прекрасно

В пестрый венок сплетены милой рукой для меня!

Светлое, чистое девственной кисти созданье, глубокий

Смысл заключается здесь в легких воздушных чертах.

Роз разновидных семья на одном окруженном шипами

Стебле — не вся ли тут жизнь? Корень же твердый цветов —

Крест, претворяющий чудно своей жизнедательной силой

Стебля терновый венец в свежий венок из цветов?

Веры хранительный стебель, цветущие почки надежды,

Цвет благовонный любви в образ один здесь слились,—

Образ великий, для нас бытия выражающий тайну;

Все, что пленяет, как цвет, все, что пронзает, как терн,

Радость и скорбь на земле знаменуют одно: их в единый

Свежий сплетает венок Промысл тайной рукой.

Розы прекрасные! в этом венке очарованном здесь вы

Будете свежи всегда: нет увяданья для вас;

Будете вечно душисты; здесь памятью сердца о милой

Вас здесь собравшей руке будет ваш жив аромат.

СТИХИ ДЛЯ ДЕТЕЙ

ОСТРОВ

Цветет и расцветает

Мои милый островок;

Там веет и летает

Душистый ветерок.

Сплела там роща своды;

В тени их тишина;

Кругом покойны воды,

Прозрачные до дна.

Там знойными лучами

День летний не палит;

Там сладостно листами

Прохлада шевелит.

Там звезды ясной ночи

Сквозь темный свод древес

Глядят, как будто очи

Блестящие небес.

Пленительно сквозь сени

Луна сияет там,

Раскидывая тени

Дерев по берегам.

Там гении крылаты

Играют при луне,

Пьют листьев ароматы

И плещутся в волне.

Там нас встречает радость;

Там все забава нам:

Подруга наша младость

Играет с нами там.

СТИХОТВОРЕНИЯ, ПОСВЯЩЕННЫЕ ПАВЛУ ВАСИЛЬЕВИЧУ И АЛЕКСАНДРЕ ВАСИЛЬЕВНЕ ЖУКОВСКИМ

ПТИЧКА

Птичка летает,

Птичка играет,

Птичка поет;

Птичка летала,

Птичка играла,

Птички уж нет!

Где же ты, птичка?

Где ты, певичка?

В дальнем краю

Гнездышко вьешь ты;

Там и поешь ты

Песню свою.

КОТИК И КОЗЛИК

Там котик усатый

По садику бродит,

А козлик рогатый

За котиком ходит;

И лапочкой котик

Помадит свой ротик;

А козлик седою

Трясет бородою.

ЖАВОРОНОК

На солнце темный лес зардел,

В долине пар белеет тонкий,

И песню раннюю запел

В лазури жаворонок звонкий.

Он голосисто с вышины

Поет, на солнышке сверкая:

Весна пришла к нам молодая,

Я здесь пою приход весны;

Здесь так легко мне, так радушно,

Так беспредельно, так воздушно;

Весь божий мир здесь вижу я.

И славит бога песнь моя!

МАЛЬЧИК С ПАЛЬЧИК

Сказка

Жил маленький мальчик:

Был ростом Он с пальчик,

Лицом был красавчик,

Как искры глазенки,

Как пух волосенки,

Он жил меж цветочков;

В тени их листочков

В жары отдыхал он,

И ночью там спал он;

С зарей просыпался,

Живой умывался

Росой, наряжался

В листочек атласный

Лилеи прекрасной;

Проворную пчелку

В свою одноколку

Из легкой скорлупки

Потом запрягал он,

И с пчелкой летал он,

И жадные губки

С ней вместе впивал он

В цветы луговые.

К нему золотые

Цикады слетались

И с ним забавлялись,

Кружась с мотыльками,

Жужжа, и порхая,

И ярко сверкая

На солнце крылами;

Ночною ж порою,

Когда темнотою

Земля покрывалась

И в небе с луною

Одна за другою

Звезда зажигалась,

На луг благовонный

С лампадой зажженной,

Лазурно-блестящий,

К малютке являлся

Светляк; и сбирался

К нему в круговую

На пляску ночную

Рой альфов летучий;

Они — как бегучий

Источник волнами —

Шумели крылами,

Свивались, сплетались,

Проворно качались

На тонких былинках,

В перловых купались

На травке росинках,

Как искры сверкали

И шумно плясали

Пред ним до полночи.

Когда же на очи

Ему усыпленье,

Под пляску, под пенье,

Сходило — смолкали

И вмиг исчезали

Плясуньи ночные;

Тогда, под живые

Цветы угнездившись

И в сон погрузившись,

Он спал под защитой

Их кровли, омытой

Росой, до восхода

Зари лучезарной

С границы янтарной

Небесного свода.

Так милый красавчик

Жил мальчик наш с пальчик…

БАСНИ

СОКОЛ И ГОЛУБКА

Голубку сокол драл в когтях.

«Попалась! ну, теперь оставь свои затеи!

Плутовка! знаю вас! ругательницы, змеи!

Ваш род соколью вечный враг!

Есть боги-мстители!» — «Ах, я б того

желала!» —

Голубка, чуть дыша, измятая стенала.

«Как! как! отступница! не веровать богам!

Не верить силе провиденья!

Хотел тебя пустить; не стоишь; вижу сам.

Умри! безбожным нет прощенья!»

МАРТЫШКИ И ЛЕВ

Мартышки тешились лаптой;

Вот как: одна из них, сидя на пне, держала

В коленях голову другой;

Та, лапки на спину, зажмурясь, узнавала,

Кто бил. — Хлоп-хлоп! «Потап, проворней!

Кто?» — «Мирошка!»

«Соврал!» — И все, как бесы, врозь!

Прыжки; кувырканье вперед, и взад, и вкось;

Крик, хохот, писк! Одна мяукает, как кошка,

Другая, ноги вверх, повисла на суку;

А третья ну скакать сорокой по песку!

Такого поискать веселья!

Вдруг из лесу на шум выходит лев,

Ученый, смирный принц, брат внучатный царев:

Ботанизировал по роще от безделья.

Мартышкам мат;

Не пикнут, струсили, дрожат!

«Здесь праздник! — лев сказал, — Что ж тихо?

Забавляйтесь!

Играйте, детушки, не опасайтесь!

Я добр! Хотите ли, и сам в игру войду!»

«Ах, милостивый князь, какое снисхожденье!

Как вашей светлости быть с нами наряду!

С мартышками играть! ваш сан! наш долг!

почтенье!..»

«Пустое! что за долг! я так хочу! смелей!

Не все ли мы равны! Вы б сами то ж сказали,

Когда бы так, как я, философов читали!

Я, детушки, не чван! Вы знатности моей

Не трусьте! Ну, начнем!» Мартышки верть глазами

И, веря (как и все) приветника словам,

Опять играть; гвоздят друг друга по рукам.

Брат царский хлоп! и вдруг под царскими когтями

Из лапки брызжет кровь ключом!

Мартышка — ой! — и прочь, тряся хвостом,

Кто бил, не думав, отгадала;

Однако промолчала.

Хохочет князь; другие, рот скривя,

Туда ж за барином смеются,

Хотя от смеха слезы льются;

И задом, задом, в лес! Бегут и про себя

Бормочут: не играй с большими господами!

Добрейшие из них — с когтями!

СУРКИ И КРОТ

Свои нам недостатки знать

И в недостатках признаваться —

Как небо и земля: скорей от бед страдать,

Чем бед виною называться!

В пример вам расскажу не басенку, а быль.

Чудна, но справедлива;

Я очевидец сам такого дива

И, право, не хочу пускать в глаза вам пыль.

Однажды на лужок, лишь только солнце село,

Проказники сурки

Сошлись играть в езду, в гулючки, в уголки

И в жмурки. — Да, и в жмурки! Это дело

Так верно, как я здесь, и вот как: осокой

Тому, кому ловить, завязывались глазки,

Концы ж повязки

Под морду, в узелок; а там — бреди слепой!

Слепой бредет! другие же беситься,

Кувыркаться, скакать кругом;

Тот под нос шиш ему, тот в зад его пинком;

Тот на ухо свистит, а тот пред ним вертится,

Коверкаясь, как бес!

Бедняжка, лапки вверх, хвать-хвать, не тут-то

было!

И где поймать таких увёртливых повес!

Ловить бы до утра! но счастье пособило.

Возню услышав под землей,

Из норки вылез крот, монах слепой;

Туда ж играть с сурками!

Растешился, катит и прямо бряк в силки.

Сурки

Сошлись и говорят: «Он слеп, а мы с глазами!

Не лучше ли его…» «И, братцы, что за срам! —

Ворчит, надувшись, крот. — Игра игрою!

Я пойман! Мне ловить, с повязкой, как и вам».

«Пожалуй! Но с твоей, приятель, слепотою

Не будет ли нам грех давить тебя узлом?»

«О, это уж обидно!

Как будто и играть невместно мне с сурком!

Стяни, сударь! еще! еще стяни! мне видно!»

ИСТИНА И БАСНЯ

Однажды Истина нагая,

Оставя кладезь свой, на белый вышла свет.

Бог с ней! не пригожа, как смерть худая,

Лицом угрюмая, с сутулиной от лет.

Стук-стук у всех ворот: «Пустите, ради бога!

Я Истина, больна, устала, чуть хожу!

Морозно, ветрено; иззябла и дрожу!»

«Нет места, матушка! счастливая дорога!» —

Везде ей был ответ.

Что делать? на бок лечь, пусть снегом занесет!

Присела на сугроб, стучит зубами.

Вдруг Басня, в золоте, облитая парчой,

А правду молвить — мишурой,

Обнизанная жемчугами,

Вся в камнях дорогих,

Блистающих, как жар, хотя фальшивых,

На санках золотых,

На тройке рысаков красивых

Катит, и прямо к ней. «Зачем ты здесь, сестра?

Одна, в такой мороз! прогулкам не пора!»

«Ты видишь, зябну! люди глухи!

Никто мне не дает приюта ни на час.

Я всем страшна! мы жалкий люд, старухи:

Как будто от чумы все бегают от нас!»

«А ты ведь мне большая,

Не хвастаясь сказать! ну, то ли дело я?

Весь мир моя семья!

И кто ж виной? зачем таскаешься нагая?

Тебе ль не знать, мой друг, что маску любит свет?

Изволь-ка выслушать мой сестринский совет:

Нам должно быть дружней и жить не так, как прежде,

Жить вместе; а тебе в моей ходить одежде.

С тобой — и для меня отворит дверь мудрец,

Со мною — и тебя не выгонит глупец;

А глупым нынче род — и род весьма обильный!»

Тут Истина, умильный

На Басню обративши взор,

К ней в сани прыг… Летят и следу нет! — С тех пор

Везде сестрицы неразлучно:

И Басня не глупа, и с Истиной не скучно.

СМЕРТЬ

Однажды Смерть послала в ад указ,

Чтоб весь подземный двор, не более как в час,

На выбор собрался в сенате,

А заседанью быть в аудиенц-палате.

Ее величеству был нужен фаворит,

Обычнее — министр. Давно уж ей казалось,—

Как и история ей ясно говорит,—

Что адских жителей в приходе уменьшалось.

Идут пред страшный трон владычицы своей —

Горячка бледная со впалыми щеками,

Подагра, чуть тащась на паре костылей,

И жадная Война с кровавыми глазами.

За ловкость сих бояр поруки мир и ад,

И Смерть их приняла с уклонкой уваженья!

За ними, опустив смиренно постный взгляд,

Под мышкою таща бичи опустошенья,

Является Чума;

Грех молвить, чтоб и в ней достоинств

не сыскалось:

Запас порядочный ума!

Собранье всколебалось.

«Ну! — шепчут. — Быть министром ей!»

Но сценка новая: полсотни лекарей

Попарно, в шаг идут и, став пред Смертью рядом,

Поклон ей! «Здравствовать царице много лет!»

Чтоб лучше видеть, Смерть схватилась за лорнет.

Анатомирует хирургов строгим взглядом.

В сомненье ад! как вдруг пороков шумный вход

Отвлек монархини вниманье.

«Как рада! — говорит, — Теперь я без хлопот!»

И выбрала невоздержанье.

СОН МОГОЛЬЦА

Однажды доброму могольцу снился сон,

Уж подлинно чудесный:

Вдруг видит, будто он,

Какой-то силой неизвестной,

В обитель вознесен всевышнего царя

И там — подумайте — находит визиря.

Потом открылася пред ним и пропасть ада.

Кого ж — прошу сказать — узнал он

в адской мгле?

Дервиша… Да, дервиш, служитель Орозмада,

В котле,

В клокочущей смоле

На ужин дьяволам варился.

Моголец в страхе пробудился;

Скорей бежать за колдуном;

Поклоны в пояс; бьет челом:

«Отец мой, изъясни чудесное виденье».

«Твой сон есть божий глас, — колдун ему

в ответ,—

Визирь в раю за то, что в области сует,

Средь пышного двора, любил уединенье.

Дервишу ж поделом; не будь он суесвят;

Не ползай перед тем, кто силен и богат;

Не суйся к визирям ходить на поклоненье».

Когда б, не бывши колдуном,

И я прибавить мог к словам его два слова,

Тогда смиренно вас молил бы об одном:

Друзья, любите сень родительского крова;

Где ж счастье, как не здесь, на лоне тишины,

С забвением сует, с беспечностью свободы?

О блага чистые, о сладкий дар Природы!

Где вы, мои поля? Где вы, любовь весны?

Страна, где я расцвел в тени уединенья,

Где сладость тайная во грудь мою лилась.

О рощи, о друзья, когда увижу вас?

Когда, покинув свет, опять без принужденья

Вкушать мне вашу сень, ваш сумрак и покой?

О! кто мне возвратит родимые долины?

Когда, когда и Феб и дщери Мнемозины

Придут под тихий кров беседовать со мной?

При них мои часы весельем окрыленны;

Тогда постигну ход таинственных небес

И выспренних светил стези неоткровенны.

Когда ж не мой удел познанье сих чудес,

Пусть буду напоен лесов очарованьем;

Пускай пленяюся источников журчаньем,

Пусть буду воспевать их блеск и тихий ток!

Нить жизни для меня совьется не из злата;

Мой низок будет кров, постеля не богата;

Но меньше ль бедных сон и сладок и глубок?

И меньше ль он души невинной услажденье?

Ему преобращу мою пустыню в храм;

Придет ли час отбыть к неведомым брегам —

Мой век был тихий день, а смерть успокоенье.

ПОХОРОНЫ ЛЬВИЦЫ

В лесу скончалась львица.

Тотчас ко всем зверям повестка. Двор и знать

Стеклись последний долг покойнице отдать.

Усопшая царица

Лежала посреди пещеры на одре,

Покрытом кожею звериной;

В углу, на алтаре

Жгли ладан, и Потап с смиренной образиной —

Потап-мартышка, ваш знакомец, — в нос гнуся,

С запинкой, заунывным тоном,

Молитвы бормотал. Все звери, принося

Царице скорби дань, к одру с земным

поклоном

По очереди шли, и каждый в лапу чмок,

Потом поклон царю, который, над женою

Как каменный сидя и дав свободный ток

Слезам, кивал лишь молча головою

На все поклонников приветствия в ответ.

Потом и вынос. Царь выл голосом, катался

От горя по земле, а двор за ним вослед

Ревел, и так ревел, что гулом возмущался

Весь дикий и обширный лес;

Еще ж свидетели с божбой нас уверяли,

Что суслик-камергер без чувств упал от слез

И что лисицу с час мартышки оттирали!

Я двор зову страной, где чудный род людей:

Печальны, веселы, приветливы, суровы;

По виду пламенны, как лед в душе своей;

Всегда на все готовы;.

Что царь, то и они; народ — хамелеон,

Монарха обезьяны;

Ты скажешь, что во всех единый дух вселен;

Не люди, сущие органы:

Завел — поют, забыл завесть — молчат.

Итак, за гробом все и воют и мычат.

Не плачет лишь олень. Причина? Львица съела

Жену его и дочь. Он смерть ее считал

Отмщением небес. Короче, он молчал.

Тотчас к царю лиса-лестюха подлетела

И шепчет, что олень, бессовестная тварь,

Смеялся под рукою.

Вам скажет Соломон, каков во гневе царь!

А как был царь и лев, он гривою густою

Затряс, хвостом забил,

«Смеяться, — возопил, —

Тебе, червяк? Тебе! над их стенаньем!

Когтей не посрамлю преступника терзаньем;

К волкам его! к волкам!

Да вмиг расторгнется ругатель по частям,

Да казнь его смирит в обителях Плутона

Царицы оскорбленной тень!»

Олень,

Который не читал пророка Соломона,

Царю в ответ: «Не сетуй, государь,

Часы стенаний миновались!

Да жертву радости положим на алтарь!

Когда в печальный ход все звери собирались

И я за ними вслед бежал,

Царица пред меня в сиянье вдруг предстала;

Хоть был я ослеплен, но вмиг ее узнал.

—  Олень! — святая мне сказала, —

Не плачь, я в области богов

Беседую в кругу зверей преображенных!

Утешь со мною разлученных!

Скажи царю, что там венец ему готов! —

И скрылась». — «Чудо! откровенье!»

Воскликнул хором двор.

А царь, осклабя взор,

Сказал: «Оленю в награжденье

Даем два луга, чин и лань!»

Не правда ли, что лесть всегда приятна дань?

ЭПИГРАММЫ

ЭПИТАФИИ

«Трим счастия искал ползком и тихомолком…»

Трим счастия искал ползком и тихомолком;

Нашел — и грудь вперед, нос вздернул, весь иной

Кто втерся в чин лисой,

Тот в чине будет волком.

НОВЫЙ СТИХОТВОРЕЦ И ДРЕВНОСТЬ

Едва лишь что сказать удастся мне счастливо,

Как Древность заворчит с досадой: «Что за диво

Я то же до тебя сказала, и давно!»

Смешна беззубая! Вольно

Ей после не прийти к невежде!

Тогда б сказал я то же прежде.

«Ты сердишься за то, приятель мой Гарпас…»

Ты сердишься за то, приятель мой Гарпас,

Что сын твой по ночам сундук твой посещает!

И философия издревле учит нас,

Что скупость воровство рождает.

«Скажи, чтоб там потише были…»

«Скажи, чтоб там потише были! —

Кричал повытчику судья,—

Уже с десяток дел решили,

А ни единого из них не слышал я!»

«Дидона! как тобой рука судьбы играла…»

Дидона! как тобой рука судьбы играла!

Каких любовников тебе она дала!

Один скончался — ты бежала;

Другой бежал — ты умерла!

БРУТОВА СМЕРТЬ

Бомбастофил, творец трагических уродов,

Из смерти Брутовой трагедию создал.

«Не правда ли, мой друг, — Тиманту он сказал,

Что этот Брут дойдет и до чужих народов?»

«Избави бог! Твой Брут — примерный

патриот

В отечестве умрет!»

НА ПРОСЛАВИТЕЛЯ РУССКИХ ГЕРОЕВ,

В СОЧИНЕНИЯХ КОТОРОГО НЕТ НИ НАЧАЛА, НИ КОНЦА, НИ СВЯЗИ

Мирон схватил перо, надулся, пишет, пишет

И под собой земли не слышит!

«Пожарский! Филарет! отечества отец!»

Поставил точку — и конец!

К ПЛЕЩЕЕВУ

Напрасно я, друг милый, говорил,

Что супостат, как вешний лед, растает!..

Увы! грядущего никто, никто не знает!

Ведь не растаял он — застыл!

ПЬЯНИЦЕ

Под камнем сим Бибрис лежит;

Он на земле в таком раздоре был с водою,

Что нам и из земли кричит:

Не плачьте надо мною!

ГРАМОТЕЮ

Здесь Буквин-грамотей. Но что ж об нем сказать?

Был сердцем добр; имел смиренные желанья

И чести правила старался наблюдать,

Как правила правописанья!

ЗАВОЕВАТЕЛЯМ

Где всемогущие владыки,

Опустошители земли?

Их повелительные лики

Смирились в гробовой пыли!

И мир надменных забывает,

И время с их гробов стирает

Последний титул их и след,

Слова ничтожные: их нет!

ЭПИТАФИЯ ЛИРИЧЕСКОМУ ПОЭТУ

Здесь кончил век Памфил, без толку од певец!

Сей грешный человек — прости ему творец! —

По смерти жить сбирался,

Но заживо скончался!

БЕСПОЛЕЗНАЯ СКРОМНОСТЬ

Демид, под одою своей, боясь Зоила,

Ты имени ее не подписал!

Но глупость за тебя к ней руку приложила;

И свет тебя узнал!

ШУТОЧНЫЕ СТИХИ

РАССТРОЙКА СЕМЕЙСТВЕННОГО СОГЛАСИЯ

Жил муж в согласии с женой,

И в доме их ничто покоя не смущало!

Ребенок, моська, кот, сурок и чиж ручной

В таком ладу, какого не бывало

И в самом Ноевом ковчеге никогда!

Но вот беда!

Случился праздник! муж хлебнул — и в спор

с женою!

Что ж вышло? За язык вступилася рука!

Супруг супруге дал щелчка!

Жена сечь сына, сын бить моську, моська с бою

Душить и мять кота, кот лапою сурка,

Сурок перекусил чижу с досады шею.

Нередко целый край один глупец смущал!

И в наказание могущему злодею

Нередко без вины бессильный погибал.

СВИСТОК

Посвящено Анне Петровне Юшковой

Какую ворганщицу

Венчать предпочтительно

Пред всеми дудилами

Муратова чудного!

Ни слова не скажем мы

О славном картузнике; ^[54]

В одно он окошечко

Глядит избоченяся;

Когда ж, в три погибели

С дерниной тяжелою

Нагнувшись, надуется,

Тогда уж ни Моцарту,

Ни Дицу, ни Гайдену

Толь сладкой мелодии

Слыхать не случалося!

Но я увенчаю здесь

Волынщицу звучную,

Трубу мою, трубушку,

Трубыню, воркуньюшку,

Помадницу Софьюшку.

Ах! как же ты, Софьюшка,

Сидя за печуркою,

Пленяешь гармонией!

Как, скорчась дуга дугой,

С чулком иль с подвязкою,

Кивая шершавою

Спросонья головкою,

Протяжным шипением,

Иль треском отрывистым,

Иль тихим урчанием,

Иль писком и ропотом

Наш слух в восхищение

Приводишь, Кубышница!

Прославим же громкую

Волыночку Софьюшки.

В минуту безмолвия

И сна полунощного

Она, как ручей, журчит,

Как птичка дубравная,

Щебечет, ерошится,

И крехчет и квакает,

Как будто лягушечка.

Другие волыночки

Дудят с расстановкою,

Осиплой гармонией;

А эта волыночка,

Когда принадуется,

Что твой соловей в лесу!

Лелейте же милую

Пискунью и кряковку!

Кормите морковкою,

Горохом и редькою!

Чтоб тоны гармонии

Лились без усилия!

Смотрите, чтоб Софьюшка

Волынки не вздумала

Совсем перестраивать

По строю высокому

Певицы заморския,

Козловской Антиповны;

Иль чтоб ей не вздумалось

Пугать нас аккордами

И фугами звучными

Быкова Белевского.

Я знаю соперницу

Волыночки чудныя…

Тихохонько фырскает,

Пищит, как комарий нос!

Но эта волыночка

Еще безымянная.

<А. А. ПЛЕЩЕЕВУ>

На бал, обед и ужин!

Ты там, конечно, нужен!

Ты с грациями дружен;

На вымыслы богат;

Пифийцу Фебу сват;

Весельям, смеху брат;

А Талия, плутовка,

Тебе, сударь, золовка.

Меня ж, мой милый друг,

Нечаянный недуг

(Какой — сказать не знаю)

Схватил, — я умираю

И с горем пополам

Нахмурясь восклицаю:

«Увы, не быть мне там,

Где будешь ты с женою,

Где будет пир горою!

Где с милой молодою

Муж будет — молодой;

Забав и смехов рой;

Шампанское и пиво;

Розина с Альмавивой;

Леге и Букильон;

Пять, шесть Толстых; Нельсон;

Паштеты, буженина,

Тартинки, солонина,

Грибы и… Катерина —

Та, знаешь, Катерина,

Которой на показ

Творец дал пару глаз;

Но с этими глазами,

Скажу я между нами…»

Однако, милый друг!

Мне, право, недосуг;

Я болен, болен, болен;

Так ехать я неволен,

Хотя бы и желал,

На этот званый бал!

Два слова в заключенье;

Скажи мое почтенье

Супружнице своей!..

Что друг мой Алексей?

Совсем здорова ль Маша?

Что Гриша, Алексаша,

И все (колико есть)

Плутишки Плещенята?

Премилые ребята!

Засим, имею честь

С пред а нностью, почтеньем,

С сердечным умиленьем,

Приятель дорогой,

Пребыть твоим слугой.

ПОСЛАНИЕ К А. А. ПЛЕЩЕЕВУ

Друг милый мой,

Прекрасен твой

Гали-Матвей!

Скажу: ей! ей!

Оставя лесть,

Ты Пинду честь!

Но вот и мой

Не мастерской

Гали-Максим,

Твоим, поэт,

Стихам в ответ!

На двух стопах,

Как на «волнах»,

Мои стихи

(Из рифм жмыхи)

К тебе пойдут

И принесут

Приятный сон!

Царь Аполлон

Давно судил,

Чтоб я лечил

Микстурой слов,

Клистиром строф

И рвотным од

Бессонных род!

Что ж написать?

Ужель сказать,

Что аплике

На сундуке?

Что тюфяки —

Не парики?

Что Мовильон,

Хотя крещен,

Но ренегат

И не женат!

Увы! мой друг!

Мне недосуг.

Меркурий твой:

«Пора домой!» —

Мне говорит;

И клей кипит,

И твой пиит,

Сложив кафтан,

Не капитан —

Наклейщик стал!

Чин этот мал,

Да лучше в нем,

Мой друг, тишком

Свой век провесть

И помнить честь,

Чем все забыть

И первым быть,

С звездой, с крестом,

Секретарем,

И продавать

Отца и мать,

Царя, друзей

За горсть гиней!

Друг, одолжи, —

Мое скажи

Почтенье той

Жене, какой

Здесь под луной

Ах! нет другой!

<А..А. ПЛЕЩЕЕВУ>

О Негр, чернилами расписанный Натурой,

На коем виден лак искусств;

Из-под экватора пролезший к нам фигурой,

Лица чудесного дивишь архитектурой,

Ты винегрет ролей и чувств;

Вдруг мамкой, цесарем… и се-карикатурой!

Но дело не об том,

Со всем твоим уменьем и умом,

Ты можешь сделаться великою скотиной,

То есть большим скотом,

Когда не подаришь друзей безделкой — днем,

И не останешься у нас сегодня с Ниной.

Плещук!

Не вдруг

Оставь

Друзей!

Ей! Ей!

Поправь

Свой план!

Надень

Кафтан;

Брось лень,

Побрей

Себя;

Друзей

Любя,

Им ты

Вещай:

«Скоты!

Вам рай,

Где я!

Одна

Моя

Жена

Да рой

Святой

Плещат,

Ребят,

Каких

Других

Здесь нет

Как нет,—

Мне вас,

Друзей,

Подчас

Милей!

Итак,

Чудак

Плещук,

Ваш друг,

У вас,

Скотов,

Не час

Готов,

Но шесть

И шесть

Часов

Провесть!»

МАКСИМ

Скажу вам сказку в добрый час!

Друзья, извольте все собраться!

Я рассмешу, наверно, вас —

Как скоро станете смеяться.

Жил-был Максим, он был неглуп;

Прекрасен так, что заглядеться!

Всегда он надевал тулуп —

Когда в тулуп хотел одеться.

Имел он очень скромный вид;

Был вежлив, не любил гордиться;

И лишь тогда бывал сердит —

Когда случалось рассердиться.

Максим за пятерых едал,

И более всего окрошку;

И рот уж, верно, раскрывал —

Когда в него совал он ложку.

Он был кухмистер, господа,

Такой, каких на свете мало,—

И без яиц уж никогда

Его яишниц не бывало.

Красавиц восхищал Максим

Губами пухлыми своими;

Они, бывало, все за ним —

Когда гулял он перед ними.

Максим жениться рассудил,

Чтоб быть при случае рогатым;

Но он до тех пор холост был —

Пока не сделался женатым.

Осьмое чудо был Максим

В оригинале и портрете;

Никто б не мог сравниться с ним —

Когда б он был один на свете.

Максим талантами блистал

И просвещения дарами;

И вечно прозой сочинял —

Когда не сочинял стихами.

Он жизнь свободную любил,

В деревню часто удалялся;

Когда же он в деревне жил —

То в городе не попадался,

Всегда учтивость сохранял,

Был обхождения простова;

Когда он в обществе молчал —

Тогда не говорил ни слова.

Он бегло по складам читал,

Читая, шевелил губами;

Когда же книгу в руки брал —

То вечно брал ее руками.

Однажды бодро поскакал

Он на коне по карусели,

И тут себя он показал —

Всем тем, кто на него смотрели.

Ни от кого не трепетал,

А к трусости не знал и следу;

И вечно тех он побеждал —

Над кем одерживал победу.

Он жив еще и проживет

На свете, сколько сам рассудит;

Когда ж, друзья, Максим умрет —

Тогда он, верно, жив не будет.

ЛЮБОВНАЯ КАРУСЕЛЬ, ИЛИ ПЯТИЛЕТНИЕ МЕЛАНХОЛИЧЕСКИЕ СТРУЧЬЯ СЕРДЕЧНОГО ЛЮБЛЕНИЯ

Тульская баллада

В трактире тульском тишина,

И на столе уж свечки,

Като на канапе одна,

А Азбукин у печки!

Авдотья, Павлов Николай

Тут с ними — нет лишь Анны.

«О, друг души моей, давай

Играть с тобой в Татьяны!» —

Като сказала так дружку,

И милый приступает,

И просит скромно табачку,

И жгут крутой свивает.

Катошка милого комшит,

А он комшит Катошку;

Сердца их тают — стол накрыт,

И подают окрошку.

Садятся рядом и едят

Весьма, весьма прилежно.

За каждой ложкой поглядят

В глаза друг другу нежно.

Едва возлюбленный чихнет —

Катошка тотчас: здравствуй ;

А он ей головой кивнет

И нежно : благодарствуй!

Близ них Плезирка-пес кружит

И моська ростом с лось!

Плезирка ! — милый говорит;

Катоша кличет: — мось !

И милому дает кольцо…

Но вдруг стучит карета —

И на трактирное крыльцо

Идет сестра Анета!

Заметьте: Павлов Николай

Давно уж провалился,

Анета входит невзначай —

И милый подавился!

«О милый! милый! что с тобой?» —

Катоша закричала.

«Так, ничего, дружочек мой,

Мне в горло кость попала!»

Но то лишь выдумка — злодей!

Он струсил от Анеты!

Кольцо в глаза мелькнуло ей

И прочие конжеты!

И говорит: «Что за модель?

Извольте признаваться!»

Като в ответ: «Ложись в постель»,—

И стала раздеваться…

Надела спальный свой чепец

И ватошник свой алый

И скомкалася наконец

Совсем под одеяло!

Оттуда выставя носок,

Сказала: «Я пылаю!»

Анета ей в ответ: «Дружок,

Я вас благословляю!

Что счастье вам, то счастье мне!»

Като не улежала

И бросилась на шею к ней, —

Авдотья заплясала.

А пламенный штабс-капитан

Лежал уже раздетый!

Авдотья в дверь, как в барабан,

Стучит и кличет: «Где ты?»

А он в ответ ей: «Виноват!»

«Скорей!» — кричит Анета.

А он надел, как на парад,

Мундир, два эполета,

Кресты и шпагу нацепил —

Забыл лишь панталоны…

И важно двери растворил

И стал творить поклоны…

Какой же кончу я чертой?

Безделкой: многи лета!

Тебе, Василий! вам, Като,

Авдотья и Анета!

Веселье стало веселей;

Печальное забыто;

И дружба сделалась дружней;

И сердце все открыто!

Кто наш — для счастья тот живи,

И в землю провиденью!

Ура, надежде и любви

И киселя терпенью!

< А.А. ПРОТАСОВОЙ>

Сашка, Сашка!

Вот тебе бумажка.

Сегодня шестое ноября,

И я, тебя бумажкою даря,

Говорю тебе: здравствуй;

А ты скажи мне: благодарствуй.

И желаю тебе всякого благополучия,

Как в губернии маркиза Паулучия,

Так и во всякой другой губернии и уезде,

Как по приезде, так и по отъезде.

Избави тебя бог от Грабовского,

А люби и почитай господина Жуковского.

ПЛАЧ О ПИНДАРЕ

Быль

Однажды наш поэт Пестов,

Неутомимый ткач стихов

И Аполлонов жрец упрямый,

С какою-то ученой дамой

Сидел, о рифмах рассуждал,

Свои творенья величал,—

Лишь древних сравнивал с собою

И вздор свой клюквенной водою,

Кобенясь в креслах, запивал.

Коснулось до Пиндара слово!

Друзья! хотя совсем не ново,

Что славный был Пиндар поэт

И что он умер в тридцать лет,

Но им Пиндара жалко стало!

Пиндар великий! Грек! Певец!

Пиндар, высоких од творец!

Пиндар, каких и не бывало,

Который мог бы мало-мало

Еще не том, не три, не пять,

А десять томов написать,—

Зачем так рано он скончался?

Зачем еще он не остался

Пожить, попеть и побренчать?

С печали дама зарыдала,

С печали зарыдал поэт —

За что, за что судьба сослала

Пиндара к Стиксу в тридцать лет!

Лакей с метлою тут случился,

В слезах их видя, прослезился;

И в детской нянька стала выть;

Заплакал с нянькою ребенок;

Заплакал повар, поваренок;

Буфетчик, бросив чашки мыть,

Заголосил при самоваре;

В конюшне конюх зарыдал,—

И словом, целый дом стенал

О песнопевце, о Пиндаре.

Да, признаюся вам, друзья,

Едва и сам не плачу я.

Что ж вышло? Все так громко выли,

Что все соседство взгомозили!

Один сосед к ним второпях

Бежит и вопит: «Что случилось?

О чем вы все в таких слезах?»

Пред ним все горе объяснилось

В немногих жалобных словах.

«Да что за человек чудесный?

Откуда родом ваш Пиндар?

Каких он лет был? молод? стар?

И что о нем еще известно?

Какого чину? где служил?

Женат был? вдов? хотел жениться?

Чем умер? кто его лечил?

Имел ли время причаститься?

Иль вдруг свалил его удар?

И словом — кто таков Пиндар?»

Когда ж узнал он из ответа,

Что все несчастья от поэта,

Который между греков жил,

Который в славны древни годы

Певал на скачки греков оды,

Язычник, не католик был,

Что одами его пленялся,

Не понимая их, весь свет,

Что более трех тысяч лет,

Как он во младости скончался,—

Поджав бока свои, сосед

Смеяться начал, да смеяться

Так, что от смеха надорваться!

И смотрим, за соседом вслед

Все — кучер, повар, поваренок,

Буфетчик, нянька и ребенок,

Лакей с метлой, и сам поэт,

И дама — взапуски смеяться!

И хоть я рад бы удержаться,

Но признаюся вам, друзья,

Смеюсь за ними вслед и я!

К ВОЕЙКОВУ

О Воейков! Видно, нам

Помышлять, об исправленье!

Если должно верить снам,

Скоро Пиндо-преставленье,

Скоро должно наступить!

Скоро, предлетящий громам,

Аполлон придет судить

По стихам, а не по томам!

Нам известно с древних лет,

Сны, чудовищей явленья

Грозно-пламенных комет

Предвещали измененья

В муравейнике земном!

И всегда бывали правы

Сны в пророчестве своем.

В мире Феба те ж уставы!

Тьма страшилищ меж стихов,

Тьма чудес… дрожу от страху

Зрел обверткой пирогов

Я недавно Андромаху.

Зрел, как некий Асмодей

Мазал, вид приняв лакея,

Грозной кистию своей

На заклейку окон Грея.

Зрел недавно, как Пиндар,

В воду огнь свой обративши,

Затушил в Москве пожар,

Всю дожечь ее грозивший.

Зрел, как Сафу бил голик,

Как Расин кряхтел под тестом,

Зрел окутанный парик

И Электрой и Орестом.

Зрел в ночи, как в высоте

Кто-то, грозный и унылый,

Избоченясь, на коте

Ехал рысью; в шуйце вилы,

А в деснице грозный Ик ;

По-славянски кот мяукал,

А внимающий старик

В такт с усмешкой Иком тукал.

Сей скакун по небесам

Прокатился метеором,

Вдруг отверзтый вижу храм,

И к нему идут собором

Феб и музы… Что ж? О страх!

Феб — в ужасных рукавицах,

В русской шапке и котах;

Кички на его сестрицах!

Старика ввели во храм,

При печальных Смехов ликах

В стихарях амуры там

И хариты в черевиках!

На престоле золотом

Старина сидит богиня ;

Одесную Вкус с бельмом,

Простофиля и разиня.

И как будто близ жены,

Поручив кота Эроту,

Сел старик близ Старины,

Силясь скрыть свою перхоту.

И в гудок для пришлеца

Феб ударил с важным тоном,

И пустились голубца

Мельпомена с Купидоном.

Важно бил каданс старик

И подмигивал старушке;

И его державный Ик

Перед ним лежал в кадушке.

Тут к престолу подошли

Стихотворцы для присяги;

Те под мышками несли

Расписные с квасом фляги;

Тот тащил кису морщин,

Тот прабабушкину мушку,

Тот старинных слов кувшин,

Тот кавык и юсов кружку,

Тот перину из бород,

Древле бритых в Петрограде;

Тот славянский перевод

Басен Дмитрева в окладе.

Все, воззрев на Старину,

Персты вверх и, ставши рядом:

«Брань и смерть Карамзину! —

Грянули, сверкая взглядом.—

Зубы грешнику порвем,

Осрамим хребет строптивый!

Зад во утро избием,

Нам обиды сотворивый!»

Вздрогнул я. Призр а к исчез…

Что ж все это предвещает?

Ах, мой друг, то глас небес!

Полно медлить… наступает

Аполлонов страшный суд,

Дни последние Парнаса!

Нас богини мщенья ждут!

Полно мучить нам Пегаса!

Не покаяться ли нам

В прегрешеньях потаенных?

Если верить старикам,

Муки Фебом осужденных

Неописанные, друг!

Поспешим же покаяньем,

Чтоб и нам за рифмы — крюк

Не был в аде воздаяньем.

Мук там бездна!.. Вот Хлыстов

Меж огромными ушами,

Как Тантал среди плодов,

С непрочтенными стихами.

Хочет их читать ушам,

Но лишь губы шевельнутся,

Чтобы дать простор стихам, —

Уши разом все свернутся!

Вот, на плечи стих взгрузив,

На гору его волочит

Пустопузов, как Сизиф;

Бьется, силится, хлопочет,

На верху горы вдовец —

Здравый смысл — торчит маяком;

Вот уж близко! вот конец!

Вот дополз — и книзу раком!..

Вот Груздочкин-траголюб

Убирает лоб в морщины

И хитоном свой тулуп

В угожденье Прозерпины

Величает невпопад;

Но хвастливость не у места:

Всех смешит его наряд,

Даже фурий и Ореста!

Полон треску и огня

И на смысл весьма убогий,

Вот на чахлого коня

Лезет Фирс коротконогий.

Лишь уселся, конь распух.

Ножки вверх — нет сил держаться

Конь галопом; рыцарь — бух!

Снова лезет, чтоб сорваться!..

Ах! покаемся, мой друг!

Исповедь — пол-исправленья!

Мы достойны этих мук!

Я за ведьм, за привиденья,

За чертей, за мертвецов;

Ты ж за то, что в переводе

Очутился из Садов

Под капустой в огороде!..

«Пред судилище Миноса…»

Пред судилище Миноса

Собралися для допроса

Подле Стиксовых брегов

Души бледные скотов.

Ворон, моська, кот, телушка,

Попугай, баран, индюшка,

Соловей, петух с свиньей

Стали пред Миносом — в строй.

«Говорите, как вы жили?

Много ль в свете вы грешили? —

Так сказал им судия.—

Начинай хоть ты, свинья».

«Я нисколько не грешила;

Не жалея морды, рыла

Я на свете сем навоз;

В этом нет греха, Минос!»

«Я, баран, жил тихомолком,

На беду, столкнулся с волком:

Волк меня и задавил,—

Тем лишь я и согрешил».

«Я смиренная корова;

Нраву я была простова;

Грех мой, право, не велик:

Ободрал меня мясник».

«Хоть слыву я попугаем,

Но на свете был считаем

С человеком наравне;

Этот грех прости ты мне!»

«Я котом служил на свете

И имел одно в предмете:

Бил мышей и сыр таскал;

Этот грех, по чести, мал».

«Я, пичужка, вечно пела;

По-еллински филомела,

А по-русски соловей;

Не грешна ни в чем! Ей-ей!»

«Я курносая собака,

Моська, родом забияка,

И зовут меня Барбос;

Пощади меня, Минос!»

«Я петух, будильник ночи,

С крику выбился из мочи

И принес на Стикс-реку

Я свое кукареку».

«Я индюшка-хлопотунья,

Пустомеля и крикунья;

У меня махровый нос;

Не покинь меня, Минос!»

«Ворон я, вещун и плакса;

Был я черен так, как вакса,

Каркал часто на беду;

Рад я каркать и в аду».

Царь Минос сердитым взглядом

На скотов, стоящих рядом,

Разъяренный засверкал…

И — ни слова не сказал.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ

В ИГРЕ, НАЗЫВАЕМОЙ СЕКРЕТАРЬ

* * *

Какая разница между разноты и разности?

Светлана — ангел красоты,

Тут я не вижу разноты;

Светлана — безобразность,

Тут все: и разница, и разнота, и разность.

* * *

Что такое буква я?

Губительного я

Нет хуже в мире слова;

Мне жизнь мила моя —

Коль может жизнью быть другова.

ЗВЕЗДА И КОРАБЛЬ

Звезда небес плывет пучиною небесной,

Пучиной бурных волн земной корабль плывет!

Кто по небу ведет звезду — нам неизвестно;

Но по морю корабль звезда небес ведет!

БЫК И РОЗА

Задача трудная для бедного поэта!

У розы иглы есть, рога есть у быка —

Вот сходство. Разница ж: легко любви рука

Совьет из роз букет для милого предмета;

А из быков никак нельзя связать букета!

ПРОТОКОЛ ДВАДЦАТОГО АРЗАМАССКОГО ЗАСЕДАНИЯ

Месяц Травный, нахмурясь, престол свой отдал Изоку;

Пылкий Изок появился, но пасмурен, хладен, насуплен;

Был он отцом посаженым у мрачного Грудня. Грудень,

известно,

Очень давно за Зимой волочился; теперь уж они

обвенчались.

С свадьбы Изок принес два дождя, пять луж, три тумана

(Рад ли, не рад ли, а надобно было принять их

в подарок).

Он разложил пред собою подарки и фыркал. Меж тем

собирался

Тихо на береге Карповки (славной реки, где не водятся

карпы,

Где, по преданию, Карп-Богатырь кавардак по субботам

Ел, отдыхая от славы), на береге Карповки славной

В семь часов ввечеру Арзамас двадесятый, под сводом

Новосозданного храма, на коем начертано имя

Вещего Штейна, породой германца, душой арзамасца.

Сел Арзамас за стол с величавостью скромной и мудрой

наседки,

Сел Арзамас — и явилось в тот миг небывалое чудо:

Нечто пузообразное, пупом венчанное вздулось,

Громко взбурчало, и вдруг гармонией Арфы стало

бурчанье.

Члены смутились. Рейн дернул за кофту Старушку ,

С страшной перхотой Старушка бросилась в руки

Варвику,

Журка клюнул Пустынника , тот за хвост Асмодея .

Начал бодать Асмодей Громобоя , а этот облапил,

Сморщась, как дряхлый сморчок, Светлану . Одна лишь

Кассандра

Тихо и ясно, как пень благородный, с своим протоколом,

Ушки сжавши и рыльце подняв к милосердому небу,

В креслах сидела. «Уймись, Арзамас! — возгласила

Кассандра. —

Или гармония пуза Эоловой Арфы тебя изумила?

Тише ль бурчало оно в часы пресыщенья, когда им

Водка, селедка, конфеты, котлеты, клюква и брюква

Быстро, как вечностью годы и жизнь, поглощались?

Знай же, что ныне пузо бурчит и хлебещет недаром;

Мне — Дельфийский треножник оно. Прорицаю,

внимайте!»

Взлезла Кассандра на пузо, села Кассандра на пузе;

Стала с пуза Кассандра, как древле с вершины Синая

Вождь Моисей ко евреям, громко вещать к арзамасцам:

«Братья-друзья арзамасцы! В пузе Эоловой Арфы

Много добра. Не одни в нем кишки и желудок.

Близко пуза, я чувствую, бьется, колышется сердце!

Это сердце, как Весты лампада, горит не сгорая.

Бродит, я чувствую, в темном Дедале поблизости пуза

Честный отшельник — душа; она в своем заточенье

Все отразила прельщенья бесов и душиста добр о той

(Так говорит об ней Николай Карамзин, наш историк).

Слушайте ж, вот что душа из пуза инкогнито шепчет:

Полно тебе, Арзамас, слоняться бездельником! Полно

Нам, как портным, сидеть на катке и шить на халдеев,

Сгорбясь, дурацкие шапки из пестрых лоскутьев

Беседных;

Время проснуться! Я вам пример. Я бурчу, забурчите ж,

Братцы, и вы, и с такой же гармонией сладкою. Время,

Время летит. Нас доселе сбирала беспечная шутка;

Несколько ясных минут украла она у бесплодной

Жизни. Но что же? Она уж устала иль скоро устанет.

Смех без веселости — только кривлянье! Старые

шутки —

Старые девки! Время прошло, когда по следам их

Рой обожателей мчался! теперь позабыты; в морщинах,

Зубы считают, в разладе с собою, мертвы не живши.

Бойся ж и ты, Арзамас, чтоб не сделаться старою

девкой

Слава — твой обожатель; скорее браком законным

С ней сочетайся! иль будешь бездетен, иль, что еще

хуже.

Будешь иметь детей незаконных, не признанных ею,

Светом отверженных, жалких, тебе самому

в посрамлепье.

О арзамасцы! все мы судьбу испытали; у всех нас

В сердце хранится добра и прекрасного тайна; но

каждый,

Жизнью своей охлажденный, к сей тайне уж веру теряет;

В каждом душа, как светильник, горящий в пустыне,

Свет одинокий окрестныя мглы не осветит. Напрасно

Нам он горит, он лишь мрачность для наших очей

озаряет.

Что за отрада нам знать, что где-то в такой же пустыне

Так же тускло и тщетно братский пылает светильник?

Нам от того не светлее! Ближе, друзья, чтоб друг друга

Видеть в лицо и, сливши пламень души (неприступной

Хладу убийственной жизни), достоинства первое благо

(Если уж счастья нельзя) сохранить посреди измененья!

Вместе — великое слово! Вместе , твердит, унывая,

Сердце, жадное жизни, томяся бесплодным

стремленьем.

Вместе ! Оно воскресит нам наши младые надежды.

Что мы розно? Один, увлекаем шумным потоком

Скучной толпы, в мелочных затерялся заботах.

Напрасно

Ищет себя, он чужд и себе и другим; каменеет,

К мертвому рабству привыкнув, и, цепи свои презирая,

Их разорвать не стремится. Другой, потеряв невозвратно

В миг единый все, что было душою полжизни,

Вдруг меж развалин один очутился и нового зданья

Строить не смеет; и если бы смел, то где ж ободритель,

Дерзкий создатель — Младость, сестра Вдохновенья?

Над грудой развалин

Молча стоит он и с трепетом смотрит, как Гений

унывший

Свой погашает светильник. Иной самому себе

незнакомец,

Полный жизни мертвец, себя и свой дар загвоздивший

В гроб, им самим сотворенный, бьется в своем

заточенье:

Силен свой гроб разломить, но силе не верит — и гибнет.

Тот, великим желаньем волнуемый, силой богатый,

Рад бы разлить по вселенной — в сиянье ль,

в пожаре ль — свой пламень;

К смелому делу сзывает дружину, но… голос в пустыне.

Отзыва нет! О братья, пред нами во дни упованья

Жизнь необъятная, полная блеска, вдали расстилалась.

Близким стало далекое! Что же? Пред темной завесой,

Вдруг упавшей меж нами и жизнию, каждый стоит

безнадежен;

Часто трепещет завеса, есть что-то живое за нею,

Но рука и поднять уж ее не стремится. Нет веры!

Будем ли ж, братья, стоять перед нею с ничтожным

покорством?

Вместе , друзья, и она разорвется, и путь нам свободен.

Вместе — наш Гений-хранитель! при нем благодатная

Бодрость;

Нам оно безопасный приют от судьбы вероломной;

Пусть налетят ее бури, оно для нас уцелеет!

С ним и Слава , не рабский криков толпы повторитель,

Но свободный судья современных, потомства наставник;

С ним и Награда , не шумная почесть, гремушка

младенцев,

Но священное чувство достоинства, внятный не многим

Голос души и с голосом избранных, лучших согласный.

С ним жизнедательный Труд с бескорыстною целью —

для пользы;

С ним и великий Гений — Отечество. Так, арзамасцы!

Там, где во имя Отечества по две руки во едину

Слиты, там и оно соприсутственно. Братья, дайте же

руки!

Все минувшее, все, что б честь ему некогда жило,

С славного царского трона и с тихой обители сельской,

С поля, где жатва на пепле падших бойцов расцветает,

С гроба певцов, с великанских курганов, свидетелей

чести,

Всё к нам голос знакомый возносит: мы некогда жили!

Все мы готовили славу, и вы приготовьте потомкам! —

Вместе, друзья! чтоб потомству наш голос был

слышен!»

Так говорила Кассандра, холя десницею пузо.

Вдруг наморщилось пузо, Кассандра умолкла, и члены,

Ей поклонясь, подошли приложиться с почтеньем

К пузу в том месте, где пуп цветет лесной сыроежкой.

Тут осанистый Рейн разгладил чело, от власов

обнаженно,

Важно жезлом волшебным махнул — и явилося нечто

Пышным вратам подобное, к светлому зданью ведущим.

Звездная надпись сияла на них: Журнал арзамасский .

Мощной рукою врата растворил он; за ними кипели

В светлом хаосе призр а ки веков; как гиганты, смотрели

Лики славных из сей оживленныя тучи; над нею

С яркой звездой на главе гением тихим неслося

В свежем гражданском венке божество — Просвещенье ,

дав руку

Грозной и мирной богине Свободе . И все арзамасцы,

Пламень почуя в душе, к вратам побежали…

Всё скрылось.

Рейн сказал: «Потерпите, голубчики! я еще не достроил;

Будет вам дом, а теперь и ворот одних вам довольно».

Члены, зная, что Рейн — искусный строитель, утихли,

Сели опять по местам, и явился, клюкой подпираясь,

Сам Асмодей. Погонял он бичом мериносов Беседы.

Важен пред стадом тащился старый баран, волочивший

Тяжкий курдюк на скрипящих колесах, — Шишков

седорунный;

Рядом с ним Шутовск о й, овца брюхатая, охал.

Важно вез назади осел Голенищев-Кутузов

Тяжкий с притчами воз, а на козлах мартышка

В бурке, граф Дмитрий Хвостов, тряслась; и, качаясь

на дышле,

Скромно висел в чемодане домашний тушканчик

Вздыхалов.

Стадо загнавши, воткнул Асмодей на вилы Шишкова,

Отдал честь Арзамасу и начал китайские тени

Членам показывать. В первом явленье предстала

С кипой журналов Политика, рот зажимая Цензуре,

Старой кокетке, которую тощий гофмейстер Яценко

Вежливо под руку вел, нестерпимый Дух издавая.

Вслед за Политикой вышла Словесность; платье богини

Радужным светом сияло, и следом за ней ее дети:

С лирой, в венке из лавров и роз, Поэзия-дева

Шла впереди; вкруг нее, как крылатые звезды, летали

Светлые пчелы, мед свой с цветов чужих и домашних

В дар ей собравшие. Об руку с нею поступью важной

Шла благородная Проза в длинной одежде. Смиренно

Хвост ей несла Грамматика, старая нянька (которой,

Сев в углу на словарь, Академия делала рожи).

Свита ее была многочисленна; в ней отличался

Важный маляр Демид-арзамасец. Он кистью, как древле

Тростью Цирцея, махал, и пред ним, как из дыма,

творились

Лица, из видов заемных в свои обращенные виды.

Все покорялось его всемогуществу, даже Беседа

Вежливой чушкою лезла, пыхтя, из-под докторской

ризы.

Третья дочь Словесности: Критика с плетью, с метелкой

Шла, опираясь на Вкус и смелую Шутку; за нею

Князь Тюфякин нес на закорках Театр, и нещадно

Кошками секли его пиериды, твердя: не дурачься.

Смесь последняя вышла. Пред нею музы тащили

Чашу большую с ботвиньей; там все переболтано было:

Пушкина мысли, вести о курах с лицом человечьим,

Письма о бедных к богатым, старое заново с новым.

Быстро тени мелькали пред взорами членов одна

за другою.

Вдруг все исчезло. Члены захлопали. Вилы пред ними

Важно склонил Асмодей и, стряхнув с них Шишкова,

В угол толкнул сего мериноса; он комом свернулся,

К стенке прижался и молча глазами вертел. Совещанье

Начали члены. Приятно было послушать, как вместе

Все голоса слилися в одну бестолковщину. Бегло

Быстрым своим язычком работала Кассандра, и Рейн

Громко шумел; Асмодей воевал на Светлану; Светлана

Бегала взад и вперед с протоколом; впившись

в Старушку,

Криком кричал Громобой, упрямясь родить анекдотец.

Арфа курныкала песни. Пустынник возился с Варвиком.

Чем же сумятица кончилась? Делом: журнал состоялся.

<РЕЧЬ В ЗАСЕДАНИИ «АРЗАМАСА»>

Братья-друзья арзамасцы! Вы протокола послушать,

Верно, надеялись. Нет протокола! О чем протоколить?

Все позабыл я, что было в прошедшем у нас заседанье!

Все! да и нечего помнить! С тех пор, как за ум

мы взялися,

Ум от нас отступился! Мы перестали смеяться —

Смех заступила зевота, чума окаянной Беседы!

Даром что эта Беседа давно околела — зараза

Все еще в книжках Беседы осталась — и нет карантинов!

Кто-нибудь, верно, из нас, не натершись «Опасным

соседом»,

Голой рукой прикоснулся к «Чтенью» в Беседе

иль вытер,

Должной не взяв осторожности, свой анфедрон

рассужденьем

Деда седого о слоге седом — я не знаю! а знаю

Только, что мы ошалели! что лень, как короста,

Нас облепила! дело не любим! безделью ж отдались!

Мы написали законы; Зегельхен их переплел и слупил

с нас

Восемь рублей и сорок копеек — и всё тут! Законы

Спят в своем переплете, как мощи в окованной раке!

Мы от них ожидаем чудес — но чудес не дождемся.

Между тем, Рейн усастый, нас взбаламутив, дал тягу

В Киев и там в Днепре утопил любовь к Арзамасу!

Рейн давно замолчал, да и мы не очень воркуем!

Я, Светлана, в графах таблиц, как будто в тенетах,

Скорчась сижу; Асмодей, распростившись с халатом

свободы,

Лезет в польское платье, поет мазурку и учит

Польскую азбуку; Резвый Кот всех умнее; мурлычет

Нежно люблю и просится в церковь к налою; Кассандра,

Сочным бивстексом пленяся, коляску ставит на сани,

Скачет от русских метелей к британским туманам

и гонит

Челн Очарованный к квакерам за море; Чу в Цареграде

Стал не Чу, а чума, и молчит; Ахилл, по привычке,

Рыщет и места нигде не согреет; Сверчок, закопавшись

В щелку проказы, оттуда кричит к нам в стихах:

я ленюся.

Арфа, всегда неизменная Арфа, молча жиреет!

Только один Вот-я-вас усердствует славе; к бессмертью

Скачет он на рысях; припряг в свою таратайку

Брата Кабула к Пегасу, и сей осел вот-я-васов

Скачет, свернувшись кольцом, как будто в «Опасном

соседе»!

Вслед за Кабулом, друзья! Перестанем лениться!

быть худу!

Быть бычку на веревочке! быть Арзамасу Беседой!

Вы же, почетный наш баснописец, вы, нам доселе

Бывший прямым образцом и учителем русского слога,

Вы, впервой заседающий с нами под знаменем Гуся,

О, помолитесь за нас, погруженных бесстыдно

в пакость Беседы!

Да спадет с нас беседная пакость, как с гуся вода!

Да воскреснем.

«Что радость? — Бабочка вдали, вблизи лягушка…»

Что радость? — Бабочка вдали, вблизи лягушка .

Судьба? — Капризная и вздорная старушка .

Надежда? — Легкая вертушка .

А жизнь? — Их жалкая игрушка .

<А. О. РОССЕТ-СМИРНОВОЙ>

Милостивая государыня Александра Иосифовна!

Честь имею препроводить с моим человеком,

Федором, к вашему превосходительству данную вами

Книгу мне для прочтенья, записки французской

известной

Вам герцогини Абрантес. Признаться, прекрасная

книжка!

Дело, однако, идет не об этом. Эту прекрасную книжку

Я спешу возвратить вам по двум причинам: во-первых,

Я уж ее прочитал; во-вторых, столь несчастно навлекши

Гнев на себя ваш своим непристойным вчера поведеньем,

Я не дерзаю более думать, чтоб было возможно

Мне, греховоднику, ваши удерживать книги. Прошу вас,

Именем дружбы, прислать мне, сделать

Милость мне, недостойному псу, и сказать мне,

прошла ли

Ваша холера и что мне, собаке, свиной образине,

Надобно делать, чтоб грех свой проклятый загладить

и снова

Милость вашу к себе заслужить? О царь мой небесный!

Я на все решиться готов! Прикажете ль — кожу

Дам содрать с своего благородного тела, чтоб

сшить вам

Дюжину теплых калошей, дабы, гуляя по травке,

Ножек своих замочить не могли вы? Прикажете

ль — уши

Дам отрезать себе, чтоб, в летнее время хлопушкой

Вам усердно служа, колотили они дерзновенных

Мух, досаждающих вам, недоступной, своею любовью

К вашему смуглому личику? Должно, однако,

признаться:

Если я виноват, то не правы и вы. Согласитесь

Сами, было ль за что вам вчера всколыхаться, подобно

Бурному Черному морю? И сколько слов

оскорбительных с ваших

Уст, размалеванных богом любви, смертоносной

картечью

Прямо на сердце мое налетело! И очи ваши, как русские

пушки,

Страшно палили, и я, как мятежный поляк, был

из вашей,

Мне благосклонной доныне, обители выгнан! Скажите ж,

Долго ль изгнанье продлится?.. Мне сон привиделся

чудный!

Мне показалось, будто сам дьявол (чтоб черт его

побрал)

В лапы меня ухватил, да и в рот, да и начал, как репу,

Грызть и жевать — изжевал, да и плюнул. Что же

случилось?

Только что выплюнул дьявол меня — беда

миновалась,

Стал по-прежнему я Василий Андреич Жуковский,

Вместо дьявола был предо мной дьяволенок небесный…

Пользуюсь случаем сим, чтоб опять изъявить перед вами

Чувства глубокой, сердечной пред а нности, с коей

пребуду

Вечно вашим покорным слугою, Василии Жуковский.