Разведчик

Дело происходило в одном из уездов Тамбовской губернии осенью девятнадцатого года.

Уже несколько месяцев разбойничала здесь банда кулака Хлыстова — «Егорки Мельницы», как прозвали главаря бандитов окрестные крестьяне за его непомерно длинные руки, напоминающие мельничные крылья.

Банда Хлыстова действовала нагло, вызывающе. Кулацкие сынки и преступники, бежавшие из тюрем, ночами налетали на села и местечки, грабили, убивали, жгли…

Особенно беспощадно расправлялась шайка с деревенскими коммунистами и комсомольцами. Хлыстов подвергал их утонченным пыткам, вырезывал на теле пятиконечные звезды, а потом выбрасывал трупы на дорогу. На теле убитых находили хлыстовские записки: «Враг божеский и расейский…»

В Тамбовской чрезвычайной комиссии было известно, что банда Хлыстова держит связь с подпольным контрреволюционным центром, получает от него оружие, деньги, директивы. Знали также, что подлинный руководитель банды — сын бывшего помещика Валерий Александрович Куринов, дворянин, гвардейский офицер, смертельный враг советской власти.

В сентябре 1919 года Тамбовская ЧК направила на ликвидацию банды отряд товарища Руденко.

В воздухе чувствовалось приближение осени. Кружились подхваченные ветром желтые листья, холодом тянуло с реки.

Отряд Руденко после пяти дней непрерывных поисков по лесам остановился в деревне Лузники. Вчера здесь вспыхнул пожар, уничтоживший половину изб. Где-то поблизости вертелся Хлыстов со своей бандой. Он был неуловим.

От крестьян трудно было чего-либо добиться: люди боялись жестокой расправы…

…Накурено и душно в избе у командира отряда. Уже второй час он обсуждает со своими помощниками и политруком ход будущей операции.

— Так вот, товарищи, дела не из блестящих. Следов банды не видно, но по всем данным Мельница здесь. Свидетельство этому — вчерашний поджог. Очевидно, Хлыстов имеет свои глаза по деревням: он отлично знает о всех наших передвижениях.

Руденко, невысокий, плотный человек, вынул изо рта цыгарку, испытующе посмотрел на присутствующих.

— Сейчас нужно быть особенно зоркими, товарищи, — продолжал он. — В отряде есть совсем молодые бойцы… Больше бодрости! Пример показывайте! А главное, чтобы не оказалось волка среди нас, чтобы не затесался предатель… Это главное! Болтовни нужно избегать. Еще раз разъясните каждому необходимость соблюдения строжайшей военной тайны.

Отпустив помощников, Руденко еще долго, задумавшись, сидел за столом. Хитрый Хлыстов здесь, в лесах, совсем близко. Нужно его перехитрить! И так уже среди крестьян разговоры пошли: что, мол, Хлыстов — оборотень, что изловить его невозможно, что, вишь, Чека приехала и тоже сделать ничего не может… Необходимо кончать быстрее!

Руденко прошелся по комнате, остановился у окна, задумчиво разглядывая чернеющий вдали лес.

Внезапно, словно приняв какое-то окончательное решение, он подошел к столу, сел и начал писать. Писал недолго. На конверте вывел адрес: «С нарочным. Тамбов, лично председателю Губчека».

Поздно ночью председатель Тамбовской Губчека вызвал к себе в кабинет двадцатидвухлетнего комсомольца Дымова.

— Есть серьезное дело, товарищ Дымов, — сказал председатель, вставая и протягивая руку.

Долго, до рассвета, говорили они.

Провожая, председатель Губчека обнял уходящего Дымова:

— Значит, завтра в путь! Сейчас идите отдыхать и никому ни слова. Понятно? Ни приятелям, ни матери… никому! Это самое важное.

Они стояли друг против друга: седой председатель Губчека, усталый от многих бессонных ночей, и молодой чекист Дымов с кимовским значком на гимнастерке.

— Есть, товарищ начальник! Все будет сделано, — сказал Дымов и вышел из кабинета.

Из города прислали в отряд пополнение. Два десятка молодых красноармейцев, среди них — двадцатидвухлетний доброволец Василий Дубин. Дубин был угрюмым и малообщительным человеком. Исполнительный, аккуратный, он держался в стороне от товарищей, ни с кем не дружил.

Каждый день приносил новые известия о преступлениях Егорки Мельницы. Бандиты скрывались в лесах, уклоняясь от встречи с отрядом Руденко.

Однажды под вечер командир отряда вызвал к себе политрука и нескольких комсомольцев и долго беседовал с ними.

Была неприветливая, сырая осенняя ночь. Спали бойцы в палатках; за полотняной стеной слышались мерные шаги часовых. Во втором часу ночи тихо поднялся с койки молодой красноармеец Василий Дубин. Осторожно, прислушиваясь к мерному дыханию спящих, оделся, натянул сапоги и выскользнул из палатки.

Вдали хрустели сухие ветки под ногами часового. Дубин огляделся и пошел по направлению к лесу. Но только вышел он из палатки, опустил полотняную дверь, вскочили с коек политрук и двое комсомольцев. Крадучись, они шли следом за ним и настигли его у самой опушки леса.

— Стой! Куда пошел? — крикнул политрук, выхватив револьвер.

Дубин вздрогнул от неожиданного окрика, бросился вперед. По лесу прокатился выстрел. Красноармейцы погнались… Сзади уже слышны были шаги бегущих часовых…

Дубина догнали, скрутили ему руки и привели в избу командира отряда.

В одном из карманов беглеца была найдена записка с точным перечнем состава отряда, количеством винтовок, лошадей, схемой предполагаемого маршрута… Все было ясно!

Арестованного заперли до утра в пустом амбаре. Распоряжением Руденко охрана была поручена двум бойцам-комсомольцам, которые первые бросились за бандитом Дубиным.

Рано утром в деревне стало известно о поимке бандита.

— Вот отчаянный-то! В самую Чеку залез! — говорили изумленно крестьяне.

А через час бандит через слуховое окно пробрался на крышу амбара, кошкой спустился вниз и ушел огородами… Только его и видели.

Из гущи леса вышли двое в надвинутых на глаза треухах. За плечами у них болтались винтовки. Среди болот вилась еле заметная для глаза узкая тропа. Только хорошо знающие здешние места могли рисковать двинуться в путь через обманчивую зеленую топь.

— Стой, Петька! — сказал вдруг один, стаскивая с плеча винтовку. — Смотри в кусты… Убрать надо… Кой леший его занес сюда?

— Обожди маленько… может, к атаману… Смотри, к нам идет!

— Стой, стой, говорю! Куда прешь? Руки вверх!

К вооруженным подходил молодой парень в изорванной рубахе, с обросшим бледным лицом.

— Поесть бы мне, братцы, — слабо донесся его голос. — Два дня без еды…

— Ты кто такой?

— Дезертир я, из отряда Руденко бежал. Сын Дубина, воронежского помещика Дубина, — слыхали, может?

— А не врешь?

Парень нетерпеливо махнул рукой:

— Ну, да что вы спрашивать взялись! Ведите меня к Мельнице, ему все и расскажу.

Еще до прихода Дубина в банду Хлыстов знал всю его историю. Знал, что большевики хотели его расстрелять, что бежал он от них.

Но хитер и осторожен Егор Мельница. Вместе с офицером Валерием Куриновым учинил он прибывшему длинный и обстоятельный допрос. Дубин рассказал всю свою историю.

Отца расстреляли красные три месяца назад. Скрывался в окрестностях города: к знакомым боялся ходить — все были на подозрении. Ушел из города. Услышал о Хлыстове — загорелось сердце, стал мечтать о настоящей борьбе с красными. Но хотел не с голыми руками притти к Хлыстову… Пристал по дороге к красноармейцам, направлявшимся из города в отряд Руденко. Сказал, что доброволец, что родственника в банде имеет, сможет проследить за Хлыстовым. Помаленьку прижился в отряде, а сам — не промах: кое-что подсобрал, подслушал. Хоть и отобрали у него при побеге записку, но ничего, все в голове держит…

Дубин подробно рассказал об отряде Руденко, об идущем из города новом курсантском пополнении.

— Ну, ладно, сведения ваши проверим, — после минутного молчания произнес Куринов. — А пока будете под надзором.

Дубина заперли и поставили часовых.

Через несколько дней бандиты установили, что Дубин рассказывал сущую правду. Все было так, как он говорил.

Дубина освободили, дали ему ружье; он стал равноправным членом шайки.

Хлыстов объявил бандитам, что завтра будет налет на деревню Осинки. Отряд Руденко далеко, бояться нечего. Рано утром должны были тронуться врассыпную через лес, подобраться поближе к деревне, к сумеркам собраться и разом ударить.

Знал Хлыстов, что только быстрота и внезапность могут обеспечить успех налета.

Дубин был рад завтрашнему делу. Он и не скрывал радости. Наконец-то! Сколько времени он ждал этого дня!

— Валерий Александрович, вы уверены, что Руденко далеко? — спросил он Куринова.

— Мы имеем сведения о местопребывании отряда на сегодняшнее утро.

Дубин пожал плечами.

— Боюсь, что эти сведения могут оказаться неточными. Руденко давно уже собирался перейти на тактику неожиданных ночных перебросок отряда. Он говорил, что иначе не изловит Хлыстова… Как бы не напороться на него!

Длинный, подтянутый Куринов внимательно выслушал.

— Вы правы… Вот что: отправляйтесь-ка вдвоем, разузнайте у наших, где сейчас отряд. Далеко не ходите, чтобы к рассвету быть здесь.

Шли долго. Ночные тени все плотнее обступали лес. Шли осторожно. Молчали… Вдалеке замерцали огоньки деревни.

— Ну, ты иди, — сказал Дубин своему спутнику, — разузнай у Кондрата, где они.

Едва бандит скрылся в темноте, как Дубин швырнул в сторону винтовку, бросился бежать. Он знал эту деревню. Вот первая изба, вторая, третья… Здесь живет секретарь ячейки. Стукнул в окно. В избе завозились, кто-то спрыгнул с полатей. Щелкнул затвор ружья.

— Кто здесь? — Встревоженное лицо припало к стеклу.

Дубин быстро, взволнованно зашептал:

— Открой скорее… Вот записка… Передай по адресу… сейчас же… Разбуди сына… Пусть лично передаст, только лично… Слышишь?

— Вот записка… Передай по адресу… сейчас же…

Сказал и бросился назад. Чуть звякнув, опять закрылось окно.

Успел во-время. Второй еще не приходил. Вскоре показался и он.

— Ну как?

— Все в порядке, — довольно мотнул головой подошедший. — Далеко, черти. Вот взбесятся, когда узнают!.. — И он злорадно засмеялся.

В сумерках наступившего вечера банда подошла к деревне Осинки.

В редких избах светятся огоньки. Тихо. Изредка залает пес, и снова тишина.

Хлыстов и Куринов давали последние распоряжения:

— Подойдем с двух сторон. Без сигнала не начинать. Ждать у изб, у сельсовета. Как махнем зажженной паклей, так начинай. Будут сопротивляться — бей без разбора. Главное — ищите сельсоветчиков и большевиков… Ну, с богом!

Прошло с полчаса. Бандиты ждали сигнала. И вот взметнулся в небо факел, рассыпая по черному полотну ночи золотистые искры.

Но что это? Из темных изб, амбаров, с огородов, из садов загремели выстрелы. Словно вздыбилась разъяренная деревня. Бандиты напоролись на засаду.

Схватка была недолгой. Чекисты руденковского отряда не давали пощады врагу.

Банда была уничтожена. Егорка Мельница попал в плен. А офицер Валерий Куринов при первых же выстрелах бросился назад в лес…

Все дальше, дальше в лесную чащу, царапая лицо о ветки, уходил трусливый враг. «Скорей к тайной болотной тропе, пробраться по ней, а там спасение… Захватить документы, деньги и — в город».

В лесу была полная тишина. Вот и тропа…

— Стой, руки вверх!

Впереди, у куста, целясь из маузера, стоял Дубин с двумя красноармейцами.

Рано утром следующего дня в просторном кабинете председателя Губернской чрезвычайной комиссии сидели двое.

«Дезертир» Дубин, он же комсомолец-чекист Дымов, и начальник отряда Руденко докладывали о ликвидации банды Егорки Мельницы.

Председатель Чека слушал внимательно.

По окончании доклада он встал и пожал обоим руки.

— Молодцы, товарищи! Задание выполнено образцово… Кстати, товарищ Дымов, — добавил он, обращаясь к «Дубину», — сегодня по прямому проводу я доложил об успешном проведении операции Феликсу Эдмундовичу.

Случай в поезде

Экспресс Негорелое — Манчжурия уже двое суток находился в пути.

В купе номер пять мягкого вагона было четверо пассажиров. Все они ехали из Минска, в пути разговорились, перезнакомились.

Молодая женщина с девятилетним сыном Сережей возвращалась к мужу, командиру бронетанкового отряда на Дальнем Востоке. Об отце, командире Красной армии, с гордостью сообщил своим новым знакомым словоохотливый Сережа. В вагоне мальчик был всеобщим любимцем. Пассажиры его зазывали к себе, угощали шоколадом, печеньем, всячески баловали. Даже малоразговорчивый пассажир, занимавший верхнюю койку, угрюмый и необщительный человек в клетчатых шерстяных чулках и толстенных желтых походных ботинках, — даже он иногда наклонялся вниз и говорил с улыбкой:

— А ну, полезайте ко мне, молодой человек, у меня что-то есть для вас.

Пассажир этот по-русски говорил неправильно, с трудом находил нужные слова.

Сережа несколько раз забирался к соседу наверх, почтительно разглядывал его диковинные ботинки и причудливой формы трубку. С аппетитом ел вкусный шоколад, смотрел рисунки в большой, не по-русски написанной книге.

Но самая большая дружба у Сережи была с другим пассажиром, симпатичным старичком, постоянно улыбавшимся, веселым и общительным, — Петром Семеновичем.

Петр Семенович, директор игрушечной фабрики в Минске, пришелся по душе и матери и сыну. Они вместе ходили обедать в вагон-ресторан, втроем сражались в домино. Петр Семенович любил говорить о своей фабрике, и рассказы его об изготовляемых фабрикой игрушках очень нравились Сереже.

К своему верхнему соседу по купе Петр Семенович относился неприязненно и настороженно.

— Не наш человек, — часто бормотал он про себя, косясь на соседа. — Заморская птица, полосатая, — прозвал он его, и выдуманное Петром Семеновичем прозвище очень нравилось Сереже.

За окнами быстро темнело. Далеко позади оставалась Москва. Убаюканная мерным стуком колес, уснула мать Сережи.

Сережа и Петр Семенович, устроившись у окна в коридоре, вели тихий приятельский разговор. Опять Петр Семенович говорил на свою любимую тему — о фабрике, об игрушках.

— Да, Сергуня, игрушечки у меня мировые! Ну что ты скажешь, например, насчет такой штучки? Заводишь ты самолет, летит он по комнате, стукнется о потолок, а из него летчик с парашютом выскакивает и тихо вниз спускается… Как, ничего игрушечка?

— Ой, Петр Семенович! Неужели выскакивает?

— Угу. Самым настоящим образом, вроде всамделишного. Ты когда-нибудь видел, как с самолета прыгают?

— Конечно, видел.

— Небось, сам тоже прыгал?

— Нет, — Сережа рассмеялся, — мне нельзя… Вот вырасту, тогда…

— Да, Сергуня, — грустно вздохнул Петр Семенович, — тебе нельзя — ты маленький; мне тоже нельзя — староват стал. А небось, отец-то у тебя во-всю прыгает…

Сережа покачал головой.

— Нет, он у меня танкист!

— A-а… танкист. Танки у меня тоже есть, замечательные танки. Быстро ходят, на ходу стреляют, плавают…

— У тебя, значит, тоже танки плавают? — Сережа был в восторге.

— А то как же! — Петр Семенович добродушно улыбался. — И ходят и плавают во-всю. Их у меня много — больше, пожалуй, чем у твоего папы.

— Ну, что ты, дядя Петя! — обиделся Сережа. — Сравнил!.. У тебя ведь танки игрушечные, а у папы знаешь какие?

— Ишь ты, какой танкист нашелся! — Старик посмеивался, дружелюбно щурясь и подмигивая.

Сережа жил недалеко от границы. Он часто вместе с отцом бывал на военной учебе. Затаив дыхание, смотрел он на огромные, одетые в железо и сталь машины. Как легко преодолевают они препятствия, перебираются на другой берег реки, взбираются на холмы, мчатся развернутым строем, все сметая на своем пути!

Сережа любил танки. Танкисты были друзьями его отца, командира танкового отряда. Сережа знал их всех. Дядю Ваню, дядю Колю и многих других.

Слова игрушечника, — так Сережа про себя называл нового знакомого, — обидели его, взволновали, он уже готов был горячо встать на защиту отцовских танков, доказать, что они лучше игрушечных. Но Сереже не удалось выполнить своего намерения. Дверь из купе внезапно открылась, и в коридор вышел сосед в клетчатых чулках. Он закурил папиросу и прислонился к стене, почти рядом с ними.

Сосед в клетчатых чулках закурил папиросу и прислонился к стене.

Петр Семенович сделал предостерегающий жест рукой.

«У, полосатый! — огорченно подумал Сережа. — Вертится тут, подслушивает».

Вышедший из купе некоторое время постоял у окна, покурил и медленно пошел обратно.

Друзья опять остались вдвоем. За окном мягко стелилась наступающая ночь.

— Ну, Сережа, через два часика мне выходить, — сказал Петр Семенович. — Может, еще когда-нибудь встретимся, а может, и нет. Хотелось бы что-нибудь на прощанье подарить тебе из своих игрушек, да ничего не везу с собой. Вот если, — Петр Семенович потер лоб, — послать тебе домой посылочку: танк или самолет, или то и другое…

— Дядя Петя, что вы! — Сережа даже захлебнулся от радости.

— Но куда, милый человек, посылать-то? — Старик, улыбаясь, смотрел на мальчика. — Адресок-то какой у тебя?

— Я сейчас! — Сережа рванулся к матери, но Петр Семенович ловко ухватил его за рукав.

— Нет, маму ты оставь в покое. Ты ничего ей вообще не говори. Помалкивай. Знаешь, — он по-приятельски обнял мальчика, — взрослые — народ чудно́й. Мать, небось, скажет: да зачем игрушки, да не стоит, да неудобно перед Петром Семеновичем… A-а, брось! Обойдемся так. Вот пришлю тебе танк, тогда ей скажешь.

Сережа растерянно молчал. Но как же быть? Папу перевели туда совсем недавно. Сережа не помнит адреса… Знает, как на машине от города ехать, где сворачивать, а вот адреса не помнит. Но Петр Семенович человек находчивый: он быстро сообразил, что делать.

— Сергуня, так я нагряну к тебе в гости! Все в порядке. И подарки привезу с собой. Будь покоен, не забуду. А ну, рассказывай, как ехать?

Мигом в руках у Петра Семеновича очутился лист бумаги, карандаш; и Сережа подробно рассказал ему, где находится бронетанковый пограничный отряд отца.

Вскоре друзья расстались. Сережа с искрящимися от удовольствия глазами, пообещав держать в секрете разговор с Петром Семеновичем, отправился спать.

Через час директор игрушечной фабрики сошел с поезда. Встретила темная, ветреная ночь. Зябко ежась, директор торопливо вышел из здания вокзала. На лестнице у самой улицы его кто-то легонько тронул за плечо.

Бывший попутчик! Пассажир в клетчатых чулках, улыбаясь, смотрел на него. Сзади стояли еще двое в штатском.

— Здравствуйте, Карл Шлихтинг, — отчетливо и просто сказал «полосатый». — Хватит, попутешествовали. А здо́рово вы придумали! — и он широко улыбнулся. — С игрушками, говорю, здо́рово придумали. В дороге решили еще одно дельце провернуть — не постеснялись ребенка использовать. Ну-ну, в ваших делах, говорят, все средства хороши, ничем не брезгуете. Пошли!

«Петр Семенович» молчал. Он словно меньше сразу сделался. Поднял плечи, втянул голову, будто ждал удара. Лицо его, постоянно улыбавшееся, стало серым и злым. Воровато оглянувшись по сторонам и увидев еще двух, внимательно следящих за каждым его движением, «директор игрушечной фабрики» медленно двинулся вперед.

Прошло больше месяца.

Однажды вечером отец Сережи, вернувшись из отряда домой, предупредил жену и сына, что завтра к ним приезжает гость.

— И какой гость, Сережа! — радостно говорил отец, шагая по комнате и потирая иззябшие руки. — Вместе всю гражданскую войну прошли. Десять лет не виделись. Да, десять лет… — задумчиво повторил отец. — Небось, не узнает: постарел, скажет, толстый стал…

В этот вечер только и было разговоров о завтрашнем госте.

Рано утром уехал отец встречать приятеля.

Веселый непрерывный гудок автомобиля разбудил Сережу. В одной рубашке он соскочил с кровати и бросился к окну. Отец и еще кто-то, высокий, в военном костюме, вышли из машины и направлялись к дому.

Сережа расширенными глазами глядел на гостя. Он узнал его. Попутчик по вагону, сосед с верхней полки, «полосатый»! Вот кто, оказывается, приятель его отца.

В этот вечер Сережа долго не ложился спать. Далеко в лес ушел он с приехавшим другом отца, чекистом-орденоносцем Василием Ивановичем Дымовым.

Шли медленно. Обняв мальчика, Василий Иванович рассказывал о хитром и опасном враге, обманом втершемся в доверие к Сереже, расположившем его к себе разговорами об игрушках, обещанием подарков.

— Доверился ты, Сережа, чужому человеку. Важные, секретные сведения рассказал ему. Об отце рассказал. О том, где находится отряд. Подумай только, какие тяжелые последствия могли быть, если бы врагу удалось воспользоваться всем тем, что ты открыл ему! Учись, Сережа, быть бдительным, осторожным. Умей держать язык за зубами. Случай в поезде многому должен научить тебя.

Хорошо и просто говорил Василий Иванович. Стыд, от которого на глазах у Сережи навертывались слезы и горели щеки, постепенно проходил. Взамен его росло чувство благодарности к идущему рядом человеку, восхищение перед ним. Хотелось быть похожим на него.

Продавец цветов

I

Полученные документы исключали всякие сомнения. Представитель немецкой фирмы Адольф Курзен вел активную шпионскую работу, пытался насаждать на отдельных заводах контрреволюционные шпионские и диверсантские группы. Приказ об аресте был подписан. Поздней ночью несколько наркомвнудельцев, руководимых следователем-орденоносцем Василием Ивановичем Дымовым, явились на квартиру к Курзену.

Адольф Курзен, невысокий мужчина лет сорока, сидя в кресле, хладнокровно и даже чуть иронически наблюдал за проводимым обыском. Внешне Курзен казался спокойным. Чувствовалось, что этот человек блестяще вышколен, в совершенстве умеет владеть собой. Не выпуская папиросы изо рта, пальцами левой руки он лениво отбивал на столе такт какого-то марша. Дымов сидел тут же, за столом против Курзена. Внимательно просматривая подаваемые ему книги и корреспонденцию, он ни на секунду не упускал из виду Курзена.

Опытный чекист, хорошо умеющий разбираться в людях, Дымов видел, что за внешним спокойствием Курзена скрывается огромная напряженность. Это было видно по всему… Пальцы, безразлично игравшие на столе, иногда останавливались и словно впивались в скатерть; каждая бумага, просматриваемая следователем, ощупывалась глазами Курзена. Делалось все это чрезвычайно умело: глаза не теряли своего насмешливого выражения, казались безразличными, но напряженность была, ее нельзя было спрятать, погасить, и Дымов отчетливо видел ее, видел глубоко затаенный испуг.

О том, что Адольф Курзен большой и опасный враг, Дымов знал. Но дело сейчас было не в этом. Крепла уверенность, что есть какой-то документ, какая-то запись, которые еще неизвестны НКВД. Именно за них и боится Курзен, боится, как бы их не нашли, не обратили внимания. И еще медленнее просматривал Дымов бумаги, лист за листом, документ за документом, еще внимательнее наблюдал он за лицом Курзена.

Длинно и томительно тянулись минуты. В окна уже заглядывал начинающийся рассвет.

Просматривая папку недавно полученных телеграмм, небрежно брошенных на письменном столе, Дымов натолкнулся на одну, содержание которой заинтересовало его. Телеграмма была адресована Курзену с юга, она была коротка и малопонятна:

«Цветы получены, растет спрос на розу тчк Ахмет».

Дымов недоуменно поднял брови. Обращаясь к Курзену, спросил:

— Разве ваша фирма, кроме химических товаров, занимается еще цветами?

Курзен улыбнулся.

— Ах, вы об этой телеграмме? Дело в том, что когда я отдыхал на юге, один из моих коллег познакомил меня с каким-то чудаковатым старым цветоводом. У него были изумительные цветы, особенно розы. Да вот, кстати, — Курзен поспешно и, как показалось Дымову, радостно показал на окно.

Там в высокой, тонкой вазе стояли цветы: две огромные белые розы.

— Если бы вы видели их раньше, какая прелесть! — От восхищения Курзен даже прищелкнул языком. Спохватившись, что сейчас не место и не время говорить о цветах, несколько смущенно он закончил: — Я купил букет, привез сюда, а этому цветоводу… как его… Ахмет, кажется… оставил свой адрес, чтобы он сообщил, когда у него вырастут новые розы. Хотел купить для себя и для некоторых друзей. Увы, сейчас цветы мне уже не нужны.

Курзен горестно вздохнул и смолк.

— А где живет этот Ахмет? Фамилию его вы знаете? — спустя несколько секунд задал вопрос Дымов.

— Представьте, не знаю, да и откуда мне знать? Познакомил меня с ним господин Отто Гелинг, — сейчас он уехал за границу. Он тоже покупал цветы у Ахмета. Насколько я помню, — Курзен задумчиво потер лоб, — этот цветовод приехал к нам на курорт со своими цветами. Да… да… именно там я его и встретил.

Опять в добродушной улыбке блеснули золотые зубы господина Курзена.

— Вот и все, гражданин следователь. О, если бы я знал, что вас будет интересовать этот цветовод, я бы постарался разузнать о нем.

— Благодарю вас, это не так важно. — Дымов снова углубился в бумаги.

Крепла уверенность, что телеграмма и есть тот документ, за который боится Курзен. Иначе, почему такой подробный, обстоятельный ответ, словно заранее подготовленный? И, наконец, главное: в телеграмме говорилось не о посылке роз, а о том, что цветы получены и спрос на розы растет. Налицо явная шифровка и желание запутать. Когда уходили из комнаты, уводя арестованного, следователь на несколько секунд задержался. Подойдя к окну, он бережно вынул цветы и завернул их в бумагу.

Уже под самое утро, с работы, Дымов позвонил по телефону домой.

— Зина, — попросил он жену, — извини, я тебя разбудил. Сегодня я уезжаю на несколько дней: собери, пожалуйста, вещи, я скоро приеду за ними.

Этим же утром Дымов телеграфировал в горотдел НКВД одного из южных приморских городов, что он выезжает, дал ряд указаний, предупредил, что в здание горотдела заходить не будет.

II

Хорошо осенью на юге! Бронзовеет тело под южным солнцем. Море ласковое и теплое, но чаще теперь хмурится оно, чаще белые гребешки волн забираются на берег, принося с собой и утаскивая назад траву, песок, гладкие, отполированные камни.

Стояла поздняя осень, но сотни новых курортников, отпускников принимал ежедневно солнечный, приветливый юг.

…Вновь прибывший мало чем отличался от остальных. Он тоже поспешил переодеться в белый костюм и побежал к морю. После купанья смешно прыгал на одной ноге, тряс головой, стараясь избавиться от воды, попавшей в ухо. Пообедав в гостинице, незнакомец отправился бродить по городу. И вот теперь обнаружились его некоторые особенности: незнакомец очень увлекался цветами. Он не пропускал ни одного магазина, ни одного сада, где продавались цветы. Человек что-то искал и не находил. И снова с неутомимой энергией начинал свои бесконечные путешествия по магазинам, киоскам, садам. Вечером, усталый, после бесконечных и бесплодных путешествий, он сидел на Приморском бульваре, лениво смотрел на море и курил. Мимо шли люди. Их было много; все они торопились, смеялись, говорили. Почти у ног тихо плескались морские волны. Человек сосредоточенно курил. Он не слышал моря, не видел людей. Он даже не заметил, как к скамейке подошел высокий юноша.

— Одолжите спичку.

Голос вспугнул.

— Пожалуйста!

Протянул спички. Юноша закурил и ушел, скрылся в пестрой толпе гуляющих. А еще через несколько секунд поднялся со скамьи и любитель цветов. Подойдя к каменному барьеру, стал задумчиво разглядывать море. Потом из кармана, в который сунул спички, вытащил смятую бумажку. Развернул и прочел:

«Товарищ Дымов. Цветы продавал вашему приятелю Курманаев Ахмет. Раздельная, 3».

III

На далекой окраине города, почти у моря, приютился небольшой домик. В нем уже много лет жил старый садовод Ахмет Курманаев. Когда-то Курманаев жил в центре города, владел большими магазинами. Прошло то время. Давно прошло. Враждебно встретил Ахмет советскую власть. Но затаил это. Ушел к морю. Зажил одиноко в своей каменной берлоге. Шестой десяток шел Курманаеву, но был еще крепок этот высокий, негнущийся старик, морщинистый, с хитрыми маленькими глазами. На цветы перенес любовь свою Курманаев. В небольшом саду, раскинувшемся около дома, растил он диковинные цветы. Был у него свой, небольшой круг покупателей, но и они лишь изредка приезжали за его замечательными цветами. И еще любил Курманаев… море. Не днем, когда берега чернели от людей, а поздно ночью, когда море казалось огромной, бездонной пропастью, шел Ахмет к нему. Соседи смеялись:

— Ну, Ахмет опять морю жаловаться пошел.

А потом привыкли к его чудачествам и перестали обращать внимание на старика.

В восьмом часу вечера «любитель цветов» Василий Иванович Дымов был на Раздельной и стучал в двери дома номер три. Настороженно встретил старик неожиданного гостя. Но Дымов сразу приступил к делу. Ему так много говорили о цветах Курманаева! Он уезжает через пару дней и обязательно должен купить что-нибудь из его сада.

Дымов был уверен, что шпионские нити тянутся от Курзена к Курманаеву. Уверен был, что не только цветами ограничивается связь их, а что старик-цветовод в действительности резидент разведки, глубоко и искусно законспирированный. Увидеть и узнать этого опасного врага было необходимо. Дымов рассчитывал, что его визит особых подозрений не вызовет, а если такие и возникнут, — он учитывал и это, — ничего страшного не произойдет. Скрыться враг не сможет; отступить, обмануть бдительность, вывернуться слишком поздно. Арест Курзена бесспорно Курманаеву уже известен. Дымов знал, что основная задача старика сведется к тому, чтобы спасти от разгрома и уничтожения шпионскую диверсантскую шайку, что для этого враг попытается связаться со своими людьми, попытается дать им указания глубже спрятаться. Но для всего этого нужно время, нужны встречи, связи… А это как раз и необходимо!

Хозяин водил гостя по саду. Был хмур Ахмет, зато без конца тараторил «любитель цветов». Внезапно он остановился в восхищении. В самом углу сада цвел куст огромных белых роз.

— Какая прелесть! — восторженно и радостно вырвалось у него. — Сколько заплатить вам за этот куст?

Еще более помрачнел Курманаев.

— Не продается, — буркнул он.

Дымов настаивал. Эти розы он должен купить, он хорошо заплатит. Старик качал головой.

— Нет, нет, розы уже проданы, завтра за ними должны притти. Хотя… — Курманаев внимательно посмотрел на гостя: — если завтра за ними не придут, могу продать. Куда принести?

С жадностью Дымов оглядел куст.

— Слушайте, Курманаев, если завтра за ними не придут, я беру. В двенадцать дня я буду на пляже. Пришлите их или предупредите меня: я приду. Только, слышите, обязательно… и никому больше!

Еще раз посмотрел Дымов на цветы, простился и ушел. Больше ничего покупать не стал.

IV

Миллионами звезд светит потемневшее южное небо. Словно раненый зверь, внизу бьется море. Пусто на берегу. Откуда-то издалека, из города, доносятся звуки веселой музыки, где-то танцуют. Тихо в доме у Курманаева. В тускло освещенной комнате почти нет обстановки. Стол, кровать, два стула. Старик Ахмет уже много времени живет один. У него никого нет — ни жены, ни детей. Есть только ненависть, большая, непомерная, да и то глубоко спрятанная.

Старые стенные часы тяжело, словно откашливаясь, пробили одиннадцать. Старик поднялся из-за стола, зябко ежась, надел пальто, шапку и вышел из дому. Курманаев пошел на свою обычную ночную прогулку, о которой знали и к которой привыкли соседи.

Ахмет шел медленно, изредка оглядываясь. Вот и берег. У перевернутой лодки, рядом с песчаными буграми, всегда отдыхал старик. И сейчас, как обычно, он уселся на песок, поджал ноги, помолчал немного и запел — длинно, тягуче запел. Старую, как собственная жизнь, поет Ахмет песню, и словно аккомпанирует ей тихий ночной прибой.

Наверху послышались шаги. Песня, недолетая, смолкла и улетела. Высокий широкоплечий мужчина в морской фуражке тяжело спрыгнул вниз и опустился рядом с Курманаевым.

— Здравствуй, Ахмет! Зачем звал?

— Здравствуй. Пришел не во-время, песню вспугнул.

Старик долгое время молчит, словно прислушивается к улетевшей песне.

— Слушай, — говорит он, — дело необходимо ускорить. Время не терпит. Завтра на теплоходе приезжают двое наших, зайдут ко мне за «цветами», оставят багаж, ночью возьмешь. Передашь своим в доке. Вывести из строя нужно в несколько дней: такова установка.

Пришедший молча кивнул головой.

— Хорошо. Все?

— Нет, не все. — Старик помолчал. — Сегодня был у меня один. Все ходил, цветы выбирал. Увидел розы, загорелся: продай да продай! Нельзя, говорю, проданы. Сказал, что завтра в двенадцать будет на пляже ждать, чтобы я принес.

Тревожно вскочил на ноги пришедший.

— Не может быть! Неужели тот сознался? Ерунда, не может быть…

Старик удержал за рукав, потянул вниз.

— Знаю я кое-что, откуда он. И о цветах знаю, почему разговор завел. Подозрение пока. Документик один смутил, не уничтожили вовремя. Пока ничего страшного нет. Но нужно убрать этого «любителя цветов»…

V

Солнце жгло город. Оно проникало сквозь окна, забиралось в квартиры, ярко блестело в дождевых лужах. У моря пусто. Шел обеденный час; отдыхающие разбрелись по домам отдыха, санаториям, ресторанам. На пляже оставалось всего несколько человек.

Среди них был и Дымов. У него белое, еще не успевшее загореть тело. Подставив солнцу спину, раскинув длинные руки, он дремлет под жаркими солнечными лучами.

На правом плече у Дымова шрам: глубокий, большой, словно шашкой кто-то полоснул. На груди тоже след сабельного удара… Хорошо разогреть тело под солнцем, прогреть старые раны, полученные еще во время гражданской войны.

Тяжелые шаги почти у самой головы Дымова заставили его чуть приоткрыть глаза. Высокий, атлетически сложенный мужчина раздевался рядом. Он снял с себя костюм, рубашку, прикрыл голову летней морской фуражкой и лениво опустился на песок.

Прошло несколько минут.

— Вот обидно, чорт возьми: забыл папиросы. Товарищ, у вас не найдется покурить? — обратился к Дымову вновь прибывший.

— С удовольствием бы, но не курю.

— И хорошо делаете. Здоровье бережете. А я вот никак не могу отвыкнуть. Пробовал — ничего не получается.

Дымов приподнял голову, посмотрел на говорившего.

— Ну, вам-то на свое здоровье жаловаться, повидимому, нечего. Вид у вас не больной.

Человек в морской фуражке улыбнулся.

— Да, пожаловаться не могу. Все время вода, солнце, воздух. А вот вы — белый совсем. Наверно, недавно приехали?

— Да, три дня всего.

— А откуда вы?

— Издалека… из Сибири.

— А-а-а, сибиряк, значит.

Наступило молчание.

— Вы плаваете? — неожиданно спросил моряк.

— Да, немного.

— Поплывем, что ли, — жарко стало.

— С удовольствием.

Медленно пошли к морю. Они были почти одинакового роста. Но моряк казался выше — он был шире, плотнее, грузно ступал по песку, придавливая мелкие камни.

Плыли долго. Уже скрылся из глаз пляж. Купающихся не было. Плыли почти рядом. Мерно, в такт, взлетали руки над водой, упруго и сильно отталкивались ноги.

— Вот до той лодки доплывем и — айда назад!

— А что, устали? — усмехнулся моряк.

— Да, есть немного.

Впереди невдалеке виднелась одинокая лодка. Она была пуста. Сбоку торчало поломанное весло. Все ближе к лодке приближались плывущие. Теперь они почти около нее… И внезапно, резким броском моряк рванулся к Дымову, в мгновение оказался рядом и сразу насел на него, давя тяжестью тела, толкая вниз.

— Цветочками интересуешься? Ну-ну, полезай вниз, там поинтересуйся! — прохрипел он.

Руки его, огромные, мускулистые, тянулись к горлу. Смерть казалась неизбежной.

Руки моряка, огромные, мускулистые, тянулись к горлу Дымова.

И в этот же момент со дна лодки поднялись два человека. Все произошло быстро, почти мгновенно. Оглушенный ударом весла, ошеломленный неожиданностью случившегося, моряк даже не сопротивлялся. Его втащили в лодку.

Плыли к берегу. В дороге молчали. Причалили далеко от пляжа, в глухом, пустынном месте. Часа через два в горотдел НКВД к Дымову привели задержанного.

— Так, значит, утопить решили, избавиться от подозрительного любителя цветов? — улыбался Дымов, поглядывая на арестованного.

Тот молчал.

— Помолчите, помолчите, время есть. С друзьями встретитесь, веселее разговаривать будете. А вообще, — Василий Иванович рассмеялся, — насчет конспирации у вас слабовато: перевернутым лодкам, песчаным буграм мало внимания уделяете, особенно при ночных разговорах со старыми приятелями.

В этот же день был арестован Ахмет Курманаев.

Курьерский увозил Василия Ивановича Дымова обратно в Москву. За окнами мягко стелилась ночь. Следователь лежал и курил. Спать не хотелось. Мысленно набрасывал план следующего, завтрашнего допроса Адольфа Курзена.

Глухонемой

Завод охраняли часовые, только что вступившие в Красную армию. Их было двое. Размеренными шагами ходили они взад и вперед вдоль стены, то появляясь в дрожащем свете фонарей, то снова исчезая во тьме.

Завод спал. Кругом было тихо, безлюдно. Шел второй час ночи. Вдруг у стены завода появилась одинокая фигура. Какой-то человек в лохмотьях, сгорбленный, с палкой в руках, медленно подходил к стене. Робко оглядываясь, подошел он вплотную… Шаги часовых затихали за углом. И вот, в один миг, он ловко подпрыгнул, с юношеской легкостью подтянулся на руках и перебрался через стену.

Прошло около получаса. Часовые попрежнему ходили вдоль стены. В тусклом свете фонарей плясала ночная мошкара. Вдруг бешеный собачий лай разорвал тишину.

На дворе завода бесновались псы: на заливистый лай одного откликнулись другие, и вся свора злых сторожевых собак рычала и выла.

На территории завода был чужой.

Охрана кинулась искать и скоро обнаружила, что в одной из металлических труб, лежавших во дворе, почти у входа в особо секретный цех, скорчившись, спал человек так крепко, что не слышал ни лая собак, ни окриков охраны.

— А ну, вставай, хватит притворяться! — крикнул начальник охраны.

Человек не шевелился: должно быть, не слышал.

С трудом растолкали его. Он вылез из трубы, зажмурился от яркого света фонаря. В лохмотьях, с взъерошенными волосами, он казался смешным и растерянным. По губам начальника охраны пробежала улыбка.

— Кто вы и как попали сюда? — спросил он.

Тот бормотал что-то в ответ, размахивал руками, показал на ворота, потом улыбнулся и закивал головой.

— Ни черта не пойму! — выругался начальник. — Что он, немой, что ли?

Но он угадал только наполовину. Человек этот был глухонемой. У него не было никаких документов, и он был неграмотный. Все это выяснилось уже потом, в комендатуре завода.

— Да-а-а, вот так случай! — растерянно протянул дежурный по заводу, которому сообщили о случившемся. Он яростно закрутил ручку телефона, вызывая городской отдел НКВД.

Первый допрос глухонемого тянулся долго. Молодой следователь, комсомолец, сержант государственной безопасности, Василий Ратинов терпеливо и настойчиво снимал показания.

— Каким образом оказались вы на заводе? — допрашивал он глухонемого.

Тот не понимал.

Тогда следователь крупными буквами написал вопрос на бумаге, дал прочесть.

Глухонемой беспомощно развел руками, замотал головой: дескать, не понимаю, не умею читать. Ратинов громко повторил то же самое, разделяя каждую букву, сопровождая их выразительной мимикой, жестами.

Глухонемой слушал внимательно, не отрываясь смотрел на следователя; на лице его видно было огромное напряжение. Он силился понять и наконец понял. Обрадованно закивал головой. Теперь объяснял он, а Ратинов силился понять.

Он — нищий, живет милостыней. Ходит по городам. В этом городе никого не знает. Родных нет. Когда наступила ночь, он был на окраине; не знал, где переночевать: с бульвара гнали. Проходя мимо стены, подумал, что там какой-нибудь дом, бараки, перелез через стену. Увидел, что ошибся, но назад лезть побоялся: заметил часовых. Пошел по двору. Собака бросилась на него… Хорошо, что была на цепи… С перепугу побежал, потом залез в трубу и уснул… Вот и все. Документов нет, была старая трудовая книжка, да потерял ее где-то в дороге.

Ратинов внимательно следил за глухонемым и все понимал, что объяснял тот руками и мимикой, и вместе с тем почему-то росла в нем уверенность, что глухонемой этот все врет.

Он решил доложить начальнику горотдела НКВД о ходе следствия, о своих подозрениях и посоветоваться. Глухонемого он оставил с часовым, а сам прошел в кабинет.

— Ну, как дела, товарищ Ратинов? Получили показания? — улыбаясь, встретил его начальник.

— Ничего, товарищ капитан, не получил. Вертит он, хитрит… Рассказал мне, как попал на завод, но нельзя ему верить — врет он.

И подробно рассказал все, что узнал от глухонемого.

— По-вашему, врет? — задумчиво протянул начальник горотдела НКВД, пристально смотря на Ратинова.

— Да, — твердо ответил тот. — Но как уличишь, глухонемой он или прикидывается? Хотя уж очень тонко он это делает, если притворяется: ведь все-таки три часа я с него глаз не спускаю.

— Да, повидимому, школу неплохую прошел… Вы вот что, — внезапно оживился начальник, словно приняв какое-то решение: — идите сейчас и продолжайте допрос, я зайду к вам.

Скоро пришел начальник. Он задал несколько неожиданных вопросов, которые, казалось, сразу должны были изобличить притворство глухонемого. Но все напрасно. На лице нищего неизменно были напряженное усилие понять, что говорят, и немного глуповатая улыбка. Ни жесты его, ни выражение глаз — ничто не выдавало его притворства. Если же он притворялся, значит владел собой в совершенстве, обладал огромной выдержкой и был чрезвычайно опасен.

Допрос прекратили, глухонемого отправили в камеру. Три дня потом терпеливо, настойчиво допрашивал Ратинов глухонемого и получал все тот же ответ: нищий, искал ночлега, забрел на завод случайно.

На четвертый день арестованного вызвал начальник горотдела НКВД. В кабинете у него сидел Ратинов.

— Вы что, другого места не могли найти переночевать, кроме завода? Чорт знает что! — раздраженно сказал начальник.

Нищий не понял. Качая головой, он что-то быстро и невнятно забормотал.

— Переводчика пригласить бы к нему: может быть, он азбуку глухонемых знает, — предложил Ратинов.

— Да откуда ему знать? Он же, ко всему, еще и неграмотный. Что он, специальные курсы проходил, что ли? Чепуха!.. Вы вот что, товарищ Ратинов: запишите некоторые сведения, если удастся, выясните, откуда он, и составьте постановление о прекращении следствия. Дел по горло, а тут еще возиться с ним…

Через час постановление было готово и подписано. Ратинов вернулся в комнату; на стуле дремал глухонемой.

— Вставайте! Вы свободны! — громко проговорил следователь.

Человек не слышал, продолжал дремать.

— Ну, ну, вставайте, — Ратинов тронул его за плечо. — В камере что-нибудь из вещей осталось?

Человек вскочил, разбуженный прикосновением. Вид у него был смешной и напуганный.

— Ну, пошли, пошли! — дружелюбно проговорил Ратинов. — Хватит, замотался я с вами. Смотрите, в другой раз лучше выбирайте место для ночлега…

Вскоре глухонемой, получив обратно свою палку, рубаху, махорку и папиросную бумагу, вышел из здания горотдела.

Вышел неохотно, словно ему не хотелось расставаться с теплым помещением, где бесплатно поили и кормили.

Время приближалось к полудню. Высоко в небе сияло солнце. Глухонемой постоял, как бы не зная, куда же ему теперь итти, потом медленно побрел, опираясь на старую суковатую палку.

Пройдя несколько кварталов, остановился у витрины булочной.

Зашел в магазин, подошел к прилавку. Пробормотав что-то, протянул руку. Ему дали хлеба; какая-то сердобольная старушка сунула медную монету. И он снова вышел на улицу.

Глухонемой шел к центру. По дороге просил милостыню, заходил в лавки, останавливал прохожих. Несколько раз, будто передумав, менял направление, возвращался на старые места, подолгу стоял на углах, протягивая руку; смотрел на прохожих пристальным, испытующим взглядом.

Так пробродил он по улицам до сумерек и наконец подошел к трамвайной остановке. Трамваи приходили и уходили, а он стоял. Но вот, когда один из трамваев уже тронулся, глухонемой оглянулся по сторонам и быстро вскочил в первый вагон.

Трамвай мчался все быстрее и быстрее, увозя в первом вагоне глухонемого нищего, а во втором — двух молодых веселых комсомольцев, которые тоже вскочили в трамвай, когда он уже мчался.

Нищий ехал долго, почти до конца. Когда сошел с трамвая, было уже темно. Налево блестели огни вокзала, вправо уходила в темноту неровная улица, слабо освещенная, с тесно жавшимися друг к другу одноэтажными домами.

Оглядевшись по сторонам, нищий пошел вправо по улице. У маленького покосившегося домика остановился. Тихо постучал в обитую войлоком дверь и вошел в дом.

Улица была пустынна. Изредка одинокие прохожие торопливо шли по ее неровным тротуарам. Как только захлопнулась дверь за нищим, на противоположной стороне улицы появились те два веселых комсомольца, которые только что ехали в одном трамвае с нищим.

Они прошли мимо фонаря и пропали в темноте, и опять стало тихо.

Прошло около часа. Снова открылась обитая войлоком дверь. Из дома вышел мужчина, еще молодой, с рыжеватой маленькой бородкой, в длинном старомодном пальто, в кепке, с чемоданом в руке.

Он быстро шел к ярко освещенному вокзалу. Вот он уже в вокзальной толпе, в сутолоке.

Протянул билет контролеру, прошел на перрон.

На путях стоял поезд дальнего следования, готовый к отходу. Через несколько минут поезд тронулся и застучал по рельсам в ночь.

Мужчина сидел в купе. Курил, читал газету. Поезд набирал скорость. Пролетали огни полустанков; мерно, убаюкивающе стучали колеса.

Мужчина отложил газету и стал смотреть в окно.

— Товарищ, разрешите газетку! Вы, кажется, не читаете? — Сосед, лежавший напротив, протягивал руку.

— Пожалуйста.

Рука соседа сделала быстрое, почти неуловимое движение, и бородка, холеная рыжеватая бородка мужчины, легко отделилась от лица, и он вдруг стал до крайности похож на нищего-глухонемого.

Он испуганно рванулся в сторону, к двери. Но тут с верхней полки послышался спокойный голос третьего соседа по купе:

— Тише, тише, без суетни, глухонемой!

— Тише, тише, без суетни, глухонемой!

Глухонемой замер на месте. Черный зрачок нагана смотрел прямо ему в лоб.

* * *

Следствие на этот раз шло быстрее. Глухонемой оказался шпионом, диверсантом, опытным, старым агентом иностранной разведки. Он хотел пробраться на военный завод и взорвать его.

Встреча в парке

Встретившись первый раз, они рассорились. Это произошло давно. Молодой химик, только что окончивший институт, Сергей Васильев пришел на завод и сдал секретарю комсомольской ячейки Николаю Семенову билет и открепительную карточку.

— Ты зачеты все сдал, ничего не забыл? — спросил Семенов, внимательно разглядывая билет.

Растерянно пожал плечами Васильев:

— Какие зачеты? В чем дело?

— Зачеты обыкновенные, институтские…

— А тебе какое дело?! — рассвирепел тот. — Проверка академической успеваемости разве тоже входит в твои обязанности?

— Приходится беспокоиться. Видать, ты человек рассеянный: членские взносы платить забываешь. Где отметка за последний месяц? Может быть, и с зачетами у тебя такая же забывчивость…

— Ну, не уплатил, не успел, а к чему, собственно, это предисловие?

Они стояли друг против друга: невысокий, в синем комбинезоне Николай и покрасневший от злости Сергей, еще не надевший рабочего костюма, высокий, стройный, щеголеватый.

Николай протянул билет обратно.

— Возьми, пожалуйста, билет, и пусть у вас в вузовской ячейке отметят об уплате, и вообще к этому нужно относиться внимательнее… как к зачетам, не забывать.

Не взял, а вырвал билет Сергей.

— Комсомольский чиновник, бюрократ!.. — злобно ворчал он отходя.

Так началось знакомство.

Через несколько дней они встретились в проходной.

— Тебе куда? — спросил Николай.

Не отвечая, Сергей показал рукой. Еще не улеглась обида за первый прием, думал, опять какой-нибудь разговор неприятный предстоит. Но оказалось не так.

С завода пошли вместе, и сразу, попросту Николай заговорил:

— Я собирался к тебе зайти. Дело есть. Ребята хотят заниматься плаванием… Много неумеющих, а преподавателя я никак не допрошусь. Хорошо, если бы ты взялся руководить… Ты же чемпионом в институте был. Мы, откровенно говоря, на бюро уже о тебе толковали, но я решил вначале с тобой поговорить.

Хотел съехидничать Сергей, сказать, что человек он рассеянный и плавать, мол, разучился, но просто и дружески говорил Николай, и стало стыдно за собственную злость.

Долго вдвоем бродили в этот вечер — не хотелось расходиться. Обоим казалось, что они хорошо и очень давно знакомы.

Так началась дружба.

Стояли жаркие летние дни. Завод работал особенно напряженно, выполняя задание большого оборонного значения.

Целую неделю Николай не видел приятеля.

Встретились под выходной день. Вместе пошли с завода.

— Где ты пропадаешь, Сергей? Что с тобой?

Сергей не отвечал. Шли молча. Николай не повторял вопроса; с любопытством поглядывал он на молча шагавшего приятеля.

— Слушай, Коля! — порывисто обернулся Сергей. — Ты что делаешь сегодня? Сходим вместе в парк.

— А что такое?

— Видишь ли, — Сергей смущенно отвел глаза, — я тут с одной девушкой познакомился. Сегодня встречаюсь с ней, ну… и хочу, чтобы ты был.

— Вот это да-а!.. — рассмеялся Николай. — Я ему про Фому, а он про Ерему. Я про занятия, а он про девушку. Хотя одно может быть связано с другим, — Николай хитро прищурил глаза. — Как, Серега, прав я? Сознавайся!

Сергей молча кивнул головой, потом, словно решившись быть откровенным до конца, начал рассказывать.

Познакомился он с девушкой недавно, на вечеринке у Андреева, экономиста завода.

Девушку зовут Ирина. Она учится в физкультурном техникуме. Очень развитая, толковая. Увлекается театром, прочла массу книг. Тогда почти весь вечер провели вместе, а когда возвращались домой, договорились встретиться еще раз. С этого и началось. Сергей теперь часто, почти ежедневно, видит Ирину, встречает ее у техникума.

— Ты понимаешь, Николай, умница она. У другой только танцульки да платья на уме, а Ирина удивительно содержательный человек, отличная физкультурница. Интересуется работой. Знаешь, я выгляжу перед ней дурак дураком. Честное слово. Пойдем сегодня!

Сергей говорил горячо, с увлечением. Отказаться было трудно.

— Ладно, пойдем. С удовольствием познакомлюсь с Ириной.

* * *

Вечером в парке играл оркестр. На площадке танцев было много народу.

Николай пришел рано. Сел в углу, внимательно разглядывал танцующих. «Какие серьезные лица: будто вопросы мировые решают, а не танцуют», подумал он и улыбнулся.

А вот и Сергей. Увидел его Николай в толпе танцующих.

Сергей танцовал с высокой девушкой. «Наверное, Ирина», мелькнула мысль. Продолжал следить за парой.

Медленно затихал оркестр. Смолк неожиданно, словно не доиграв… Шумно расходились пары. К Николаю спешил Сергей.

— Молодец! Танцуешь замечательно! Смело можешь выступать, — смеясь, встретил его Николай. — Это та, о которой ты рассказывал?

— Да… После следующего танца я тебя обязательно познакомлю. Она с компанией.

Снова наступило молчание.

С эстрады призывно и тягуче раздались первые звуки нового танца. Сергей встал, посмотрел в сторону, где должна была находиться его недавняя партнерша. Но его опередили.

Улыбаясь, быстрой походкой Ирина сама направлялась к ним.

— Я вам еще не надоела? — обратилась она к Сергею. — Нет? Ну, так идемте танцовать.

Взяла его за руку и увлекла в круг.

Николай снова остался один. Начинало надоедать. Танцовать он не умел — почему-то стеснялся учиться на заводе.

«На первый раз хватит, — решил он. — Дождусь влюбленных и — домой».

Скоро танец кончился. Сергей с Ириной подошли вместе. Сергей познакомил их.

— А почему вы не танцуете? — поинтересовалась Ирина. — Да, да, я забыла: Сергей говорил, что вы человек ученый, доклады делаете на заводе, ведете большую работу. Это правда?

Николай рассмеялся.

— Ну уж и ученый! Среднее техническое плюс самообразование, а вот танцовать я действительно не умею. Все собирался выучиться, да так и не собрался.

Оркестр заиграл вновь. Николай поднялся, начал прощаться.

— Вы приходите, я быстро выучу вас этим премудростям, — говорила девушка.

Осторожно пробираясь среди танцующих, Николай спустился в ночной, похолодевший парк.

На следующий день друзья встретились в обеденный перерыв.

— Ну как? — спросил Сергей, и понятно было, что ждет он ответа, волнуется.

— Славная, симпатичная, — неопределенно протянул Николай. — Бойкая, видно.

— Нет, ты просто ее еще не узнал как следует. Она серьезная, толковая девушка, интересуется моими успехами… работой.

— Какой работой? — полюбопытствовал Николай. — Какими успехами?

— Конечно, не танцевальными… Это ее очень мало интересует, уверяю тебя… Интересуется моей работой, моим ростом на заводе.

— Скажи, пожалуйста, интересуется… — протянул Николай. — Ты, надеюсь, ее любопытство мало удовлетворяешь? Завод у нас военный. Надеюсь, не забыл это?

Досадливо отмахнулся Сергей.

— Ну вот, с тобой искренне, откровенно говоришь, а ты как аскет какой-то: сразу о делах, о секретах. Слушай, Николай, — неожиданно предложил Сергей: — давай сходим к ней в гости… У меня есть ее телефон, позвоним сейчас, узнаем, что она сегодня делает.

Николай не возражал, он даже вместе с Сергеем зашел в телефонную будку; посмеиваясь, слушал разговор.

Ирина оказалась дома; она ждала знакомых и приглашала их.

Вечером друзья отправились в гости. Открыла Ирина, через маленький полутемный коридор провела к себе в комнату.

Низенькая широкая тахта с горой подушек, в углу столик, над ним телефон. На столе среди многочисленных флаконов и безделушек — небрежно брошенные тетради и книги. Вся комната Ирины была обставлена скромно, со вкусом.

Сама хозяйка в простеньком домашнем платье казалась еще интересней. Сергей явно был смущен, зато Николай чувствовал себя превосходно. «И откуда это у него берется?» с завистью подумал Сергей.

Широкая тахта, особенно привлекала Николая, и он комфортабельно, «по-домашнему» устроился на ней.

Разговор вели о пустяках.

— Ирина, вы одна живете? — внезапно спросил Николай.

— Нет, с отцом. Он инженер, сейчас в командировке. Вообще, друзья мои, — вздохнула девушка, — надоело быть иждивенкой. Вот вы, счастливцы, работаете, самостоятельны. Как мне хочется тоже итти работать! Но куда? Техникум жаль бросать: столько потрачено времени… Хотелось бы как-нибудь совмещать учебу с работой… А кем работать? Вот если бы, — Ирина рассмеялась, — где-нибудь на заводе или в учреждении вести кружок танцев, что ли…

Горячо ухватился за эту мысль Сергей. Сразу повеселел, стал разговорчив.

— Ведь как раз о таком кружке несколько раз говорили комсомольцы на собрании. Николаю как секретарю это очень легко устроить: поставить вопрос на завкоме — и дело решенное. Ребята хотят заниматься.

— Правда, Николай, вы смогли бы это сделать? — Красивые большие глаза девушки смотрели пристально, просяще.

Но Николай не успел ответить. В коридоре прозвучал звонок. Ирина вскочила, поспешно вышла.

Послышался мужской голос, его резко и быстро перебил голос Ирины. В комнату никто не входил. За дверями говорили шопотом.

Через несколько минут девушка вернулась в комнату. В руках у нее был длинный сверток.

Сергей порывался что-то спросить, но ему крепко сжал руку Николай, и он смолчал, с недоумением посмотрев на друга.

— К отцу заходил знакомый с работы, — вскользь заметила девушка, — еле спровадила: такой нудный старикан…

Она небрежно бросила сверток в ящик стола.

Прерванный разговор как-то не клеился. Николай поднялся с тахты, подошел к книжному шкафу, молча перелистывал книги.

— У вас много книг, Ирина? — неожиданно не то спросил, не то похвалил он.

— Да, порядочно. Я много читаю.

Завязалась беседа о книгах, о литературных новинках, и снова звонок прервал ее.

С шумом ворвалась в комнату компания. Знакомились, смеялись, говорили о пустяках.

Один из пришедших, высокий, худой, гладко причесанный блондин, рассказывал что-то веселое о своем последнем посещении ресторана. Взрывы смеха сопровождали рассказ. Он говорил с апломбом; чувствовалось, что он любуется собой, своим голосом, своими ровными, наманикюренными ногтями.

— Кто это? — спросил шопотом у Ирины Сергей.

— Слышите, Генрих! — изумилась она. — Вы, оказывается, еще недостаточно популярны, вас не знают… Это руководитель западных танцев, — объяснила она Сергею. — Танцует блестяще. Вы разве не видели его в парке?

— Вы тоже знаменитость? — улыбаясь, обратился Николай ко второму пришедшему.

— Что вы! — махнул рукой тот. — Всего лишь скромный инженер. Ирина ведет у нас кружок, предложила мне дополнительно брать уроки дома. Как видите, не только не знаменитость, а просто неуспевающий, — смеясь, закончил он.

Но Николай не унимался.

— А где вы работаете?

— На одном специальном заводе, — последовал уклончивый ответ.

Генрих перебил их:

— Друзья, предлагаю выпить! Женщины не возражают? Нет? Отлично! Мужчины, за мной! — Сказал и вышел из комнаты; за ним поднялся и вышел следом собеседник Николая.

Сергей искоса поглядывал на приятеля. Было немного стыдно. Что-то еще тот подумает! Но Николай поразил его. Он охотно откликнулся на предложение и даже, как показалось Сергею, горячо поддержал его:

— Правильно, давайте выпьем! Сергей, пойдем-ка, примем участие в совещании.

Совещаться долго не пришлось. Собрав со всех нужную сумму, Генрих отправился за покупками и скоро вернулся с вином и закуской.

По-хозяйски засуетилась Ирина, забегала, приглашая всех в столовую. Компания шумно рассаживалась за столом.

Скоро у Сергея закружилась голова. Рядом сидела Ирина… Мысли шли вразброд… Все такие симпатичные… Генрих тоже неплохой парень; правда, пустоватый, болтлив, а в общем ничего. Но Ирина… Ирина замечательная девушка!.. Как хорошо, если бы она вела у них кружок! Они могли бы встречаться ежедневно… Но Колька, Колька-то какой молодец! Сергей даже не знал, что Николай может быть таким. Острит, выпивает. Ай да секретарь! Но зачем встает Николай? Просит разрешения позвонить по телефону. Идет к Ирине в комнату.

А за столом все веселее. Растет шум, непрерывно слышится смех. Ирина кокетничает с Сергеем; смеясь, приглашает его завтра поехать куда-то. Сергей согласен, ему все равно. Он держит руку Ирины и смотрит влюбленно, доверчиво.

Николай вошел в комнату, когда уже вставали из-за стола.

Ирина протянула ему рюмку. Смеясь, Николай принял и выпил за ее здоровье. В углу заиграл патефон. Посреди комнаты Генрих демонстрировал какое-то новое замысловатое па фокстрота.

Незаметно проходило время. Генрих предложил закончить ночь в ресторане. Все, за исключением Николая, были согласны.

— Бросьте, Николай, — уговаривал Генрих. — Поедемте… Что за аскетизм… Надо спешить жить…

— От этой спешки, пожалуй, завтра на работу опоздаешь, — рассмеялся Николай. — Нет, нам с Сергеем пора. Как-никак, а к восьми на завод.

Говоря это, он уже прощался. Нехотя Сергей уходил вместе с ним.

Долгое время шли молча. Расстались у трамвайной остановки. И когда за поворотом скрылся трамвай, увозивший Сергея, Николай перешел улицу и зашел в будку автомата.

— Дежурного НКВД, — попросил он, плотно закрыв за собой дверь.

* * *

На следующее утро Николай поздно пришел на завод. Сергей несколько раз заходил к нему и не заставал. Встретились после работы. Опять вместе шли домой. Сергей был задумчив. Уже прощаясь, сказал, что сегодня собирается встретиться с Ириной.

— Не сможешь, Сережа, — спокойно и дружески ответил секретарь. — Твоя знакомая арестована.

Сергей стоял ошеломленный, растерянный, а Николай, крепко взяв его за руку, медленно начал рассказывать:

— Помнишь, когда я поинтересовался, где ты пропадаешь, ты рассказал о своем увлечении Ириной? Ты расхваливал ее, говорил о содержательных и умных разговорах, которые вы ведете, об интересе ее к нашему заводу, к твоей работе. Ты даже обиделся, когда я предупредил тебя, что о заводских делах говорить нельзя, что завод у нас военный…

До этого я еще ничего не знал, просто хотел познакомиться с Ириной, согласился пойти с тобой в парк. Из первой же беседы с ней я убедился, что она отлично осведомлена и о нашем заводе и о тебе, работающем в самом секретном и ответственном цехе.

Откуда она могла знать? Или от тебя, или от кого-то еще, кто сказал ей о тебе. Все это было уже достаточно серьезно и взволновало меня. Ведь завод-то наш оборонный, и интересуются им люди определенной профессии. Подозревать еще было рано, но проверить не мешало. Так я и сделал.

Ты при мне звонил Ирине по телефону. Запомнить номер было нетрудно. После того как мы расстались, я проверил, кому этот телефон принадлежит. Оказывается, немецкому журналисту Отто Клейверу. Не правда ли, это немного не похоже на советского инженера, дочерью которого она себя назвала? Но и здесь имелось объяснение. Может быть, Клейвер жил в одной квартире с Ириной и телефон принадлежал ему… Я принял и второе твое предложение: пойти на квартиру к ней. И здесь мои подозрения подтвердились. Помнишь, я рассматривал книги Ирины? Дорогой мой, я надеялся на немецкую пунктуальность. Она не обманула меня. На некоторых книгах я обнаружил маленькие печатные инициалы Отто Клейвера. Картина становилась все более ясной. Надо отдать им должное: маскировка не плохая. Молодая, интересная ученица физкультурного техникума ищет дополнительного заработка. Она хочет преподавать в Школе танцев. Встречается, знакомится, говорит о работе. Ее устраивают. Естественно, выбираются важные объекты: оборонный завод, например, то есть то, что в первую очередь может интересовать шпиона. Так было с инженером, которого мы у нее встретили, так могло быть и с тобой.

И, наконец, самое главное: «старикан», который принес какой-то сверток. Когда я пошел будто бы позвонить по телефону, мне удалось на ходу посмотреть бумаги, которые принес этот «нудный старикан» отцу Ирины. Это были расчеты мощности нашего завода и сведения о его продукции…

Это были расчеты мощности завода.

Сергей не выдержал:

— Не может быть! Но как они попали к ней? Как ты мог знать об этом?

Николай улыбнулся.

— В своем увлечении ты даже перестал узнавать знакомых. Неужели ты не расслышал голоса нашего экономиста Андреева, того, который познакомил тебя с Ириной? Ведь это он приходил к ней…

Сергей молчал.

В дозоре

Последние косые лучи солнца играли на листьях яблонь, на легкой душистой траве.

Тень от высокого холмистого берега реки, от строений росла, ширилась, пока не слилась с потемневшим горизонтом.

Наступала ночь, тихая, безветреная. Казалось, что в такую ночь, кроме тишины, ничего не услышишь, но человек с винтовкой в руке и лежавшая рядом с ним собака не верили тишине ночи.

Полный круг луны изредка прорвется из густых, плотно идущих облаков, и тогда мягким желтым светом озарится цветущая, полнокровная земля. От деревьев стелется легкая тень. Отраженный в воде, плывет обрывистый противоположный берег.

Там, за пограничной полосой, беспорядочно раскинулись невзрачные сельские домики. Тускло мерцает свет в редких окнах. Но и он гаснет то в одном, то в другом окне. Село кажется вымершим. Изредка слышно ленивое тявканье дворовых псов, и тогда вздрогнет собака пограничника, зевнет от нервной, погашенной вспышки и еще ближе прижмется к ногам хозяина.

Молодой пограничник Володя Огнев задумался.

В такую ночь хочется помечтать.

…На заводе ребята готовятся к юбилею; скоро, небось, письмо пришлют. Сережка Юхвин уже, наверное, актив провел… От Нины что-то нет письма, целую пятидневку ничего не писала… Не заболела ли? Должна в письме карточку прислать — просил.

Мысли шли вразброд, неровные, отрывистые.

…Двадцать лет праздновать будем, а вот там, за рекой, праздника не будет; рядом люди живут, а чужие. И жизнь совсем другая, непохожая на нашу. Днем ни песен, ни смеха не услышишь.

Огнев посмотрел на другой берег. А если бы и там сейчас, как у нас, было? Переехал бы реку и — к секретарю комсомола. Так, мол, и так, я инструктор Всемирного союза молодежи. Как идет подготовка к юбилею? Всемирный союз! Огнев сравнил первые буквы, и получилось знакомое, родное «ВЛКСМ». Вот здорово! И менять даже не нужно — «Всесоюзный, Всемирный…»

Но что это? В руке струной натянулся поводок. Собака стояла, подавшись вперед, нервно поводя влажными ноздрями. Прислушался и сквозь знакомые ночные шорохи и шелесты услышал плеск воды, доносившийся с реки. Переждал несколько мгновений — плеск не усиливался: он оставался таким же мерным, тихим, но отчетливо слышным.

Огнев бесшумно поднялся. Винтовка, которой не чувствовал в руке, стала сейчас весомой, ощутимой. Тихо, еле раздвигая листья, шагнул к реке и опять прислушался. Но до слуха донесся такой же, ничуть не усилившийся плеск воды.

Сразу мелькнула мысль: где-то близко, на той стороне реки, гребли на неподвижной лодке. Это была уловка. Стремились отвлечь внимание, чтобы облегчить проход нарушителю границы. Значит, нарушитель где-то недалеко. О таких хитростях не раз рассказывали в отряде.

Огнев припал к земле. Всем существом он впивался в окружающую ночь, в ее тишину и темь.

— Слушай, Рум, слушай, — зашептал он, наклонившись к собаке, отвлекая ее внимание от шума на реке.

Потянулись томительные сотые, десятые доли секунды. И снова собака рванулась. Но сейчас уже не к реке, а в противоположную сторону, в чащу леса. Рум бешено тянул ремень, поднимался на задние лапы, но не рычал. Он был вышколен и хорошо знал законы границы.

Когда луна воровато глянула из-за облака, Огнев увидел нарушителя. Нарушитель шел от дерева к дереву, и теперь совершенно ясно видна была его чуть согнутая спина. Расстояние сокращалось. Итти дальше, не открывая себя, пограничник опасался. И тогда он, укрывшись за огромным стволом дуба, тихо приказал нарушителю остановиться и поднять руки. В затылок врагу, тускло поблескивая на луне, глядело дуло винтовки.

Но, когда Огнев, оставив Рума у дерева, подошел ближе к врагу, тот оттолкнул в сторону винтовку и бросился вперед.

Огнев не стрелял.

— Рум, взять! — приказал он.

— Рум, взять! — приказал Огнев.

Собака причудливой длинной тенью рванулась за убегавшим, настигла его и повалила на землю.

— Ну что, попробовал? — угрюмо спросил нарушителя Огнев. — А ну, пошли!

Нарушитель посмотрел на него, и пограничник увидел в глазах его большую и непримиримую ненависть.

— Иди, иди, — торопил его Огнев. — Это тебе за мечту.

Нарушитель снова посмотрел на него, но уже недоумевающе. Впрочем, откуда он мог понять, о какой мечте говорил пограничник!

Дружба

Они выросли на одной улице, в одном доме. Отцы работали на заводе «Цилиндр», были приятелями, и дружба их будто по наследству передалась детям. Ребята вместе играли во дворе, вместе начали ходить в школу. Илюшка — Андрюшка — так и звали их. Это была неразлучная пара. Шло время. Из пионеров перешли в комсомол. Илья Черенков работал в райкоме комсомола; Андрей Борейко, формовщик завода «Цилиндр», вечерами занимался в техникуме. Встречались реже, но дружба не слабела. Она становилась глубже, содержательней.

1936 год был горячим годом для Борейко: кончил техникум, готовился к зачетам; времени нехватало. Встретит бывало на ходу Илью:

— Ну как дела?

— Ничего. А твои?

Перекинутся несколькими словами — и все. Андрей техникум кончил на «отлично», а через несколько дней его призвали в армию.

Второй год служит в погранотряде Борейко. Вначале грустил; казалось, никогда не привыкнет к огромным лесным просторам, к какой-то особой тишине границы. Квалифицированный механик, комсомольский активист, Борейко скучал по заводу, по машинам. По натуре несколько суетливый, он с самого начала встретил здесь дружескую, сдерживающую дисциплину, и ломались незаметно для него старые привычки. Крепли и росли новые черты характера: спокойствие, выдержка, внутренняя дисциплина. Они приходили постепенно, их воспитывало командование, к ним приучала окружающая обстановка. Андрей полюбил границу, сроднился с отрядом и уже с грустью думал, что через несколько месяцев придется отсюда уехать. Он часто писал другу. Илья отвечал, что загружен работой, пользуется большим доверием секретаря райкома. Много и подробно рассказывал о секретаре. Читал Андрей, и было не по себе: чувствовал, что новые люди вошли в жизнь друга и, может, далее заслонили старое.

В марте 1937 года Андрей получил большое письмо от Ильи. Письмо было из Курбинска — городка недалеко от отряда, где служил Андрей: всего сутки езды. Илья писал, что секретаря райкома арестовали — оказался троцкистом. Его, Илью, с работы сняли за связь с секретарем и притупление бдительности. За это и выговор записали в личное дело. Писал Илья, что послали его в город Курбинск заместителем секретаря райкома комсомола, что он уже два месяца как работает здесь; скучает, хочет повидать Андрея. Андрей и обрадовался и расстроился, читая письмо. Уверен был, что зря, по ошибке, получил выговор Илья. Так и комиссару сказал, отпрашиваясь в отпуск на несколько дней: «Не такой парень Илья, чтобы проглядеть врага. Знаю его. С детства дружим, — как за себя, ручаюсь». Отпуск Андрей получил.

Приехал в Курбинск. После полуторагодового пребывания на границе Андрей почувствовал, что здо́рово отвык от городской обстановки. Еще недавно такая знакомая, городская жизнь сейчас казалась непривычной. Отпуск был кратковременный: день на дорогу, день для встречи и — назад. С вокзала отправился в райком. Серое одноэтажное здание. На стене вывеска: «Курбинский РК ВЛКСМ». Вошел.

Илья сразу узнал друга:

— Андрюха, чорт, вот здо́рово!

Больше двух часов беседовали друзья. Время шло незаметно.

— Вот обида-то какая! — спохватился Илья. — Мне же в райком партии надо — вызвали. И так уж опоздал. Ты, Андрюша, иди ко мне, отдохнешь немного. Я скоро вернусь. Кстати, у меня сегодня кое-кто соберется, проведем вечерок. Вот возьми ключ. Я ведь один, по-холостецки, сам себе хозяин.

Андрей ушел. Он устал, и после дороги хотелось отдохнуть.

Комната у Ильи маленькая. Книжный шкаф, письменный стол, и на нем, в самом центре, фотография Андрея. Андрей был растроган: «Помнит Илья, бережет дружбу, а я-то думал…»

Расположился по-домашнему: снял сапоги, ремень; захотелось курить. Папирос не было. В поисках курева открыл стол. Открыл и увидел: в левом углу желтели переплеты двух новеньких комсомольских билетов. Ого! В надежном месте хранит Илья комсомольское хозяйство! Андрей улыбнулся, раскрыл билет. Отчетливыми черными чернилами выведена фамилия владельца: «Орлов Иван Владимирович». Внизу печать комсомольского райкома. Открыл второй. Пустой. Печать райкома, такая же сочная, красовалась внизу.

«На предъявителя, — подумал Андрей, хмуря брови. — Безобразие какое! Как комсомольскими билетами раскидывается!» Закрыл стол, забыв о папиросах.

Когда пришел Илья, не утерпел Андрей, упрекнул:

— Ты, Илюша, действительно с бдительностью не в ладах. Зачем домой из райкома документы таскаешь?

Илья вначале не понял, о чем речь, а потом догадался, улыбнулся, махнул рукой.

— Да, понимаешь, завтра в одну комсомольскую организацию еду по конфликтному делу Орлова: исключили парня… ну, вот и взял с собой билеты, чтобы с утра в райком не заходить.

Вечером у Ильи собрались друзья. Четверо мужчин и две женщины. Выпили, закусили. Андрей никого не знал из гостей, но все они казались славными, простыми ребятами. Танцовали. Андрей — плохой танцор. Вытащила его на середину комнаты вертлявая, хорошенькая Дина; обнял ее. Почувствовал дыхание девушки на щеке у себя, крепче обнял, сделал пару шагов, стараясь попасть в такт музыке, но ускользал обманчивый мотив. Неуклюже повернулся, двинул невпопад ногой, и взвизгнула девушка: красноармейский сапог придавил ей ногу. Смущенный неудачей, Борейко отошел в сторону.

«Чорт дернул! — ругал он сам себя. — Тоже танцор нашелся».

А в комнате уже звучал новый танец.

Андрей уселся у патефона и смотрел на танцующих. И все чаще глаза останавливались на недавней партнерше.

Дина смеялась, часто поглядывая на Андрея.

— Что, понравилась? — тихо спросил Илья, незаметно зайдя за спину Андрея.

Вопрос застал врасплох. Смутившись, Андрей мотнул головой.

— Ну-ну, можешь поухаживать. Только завтра едешь — времени мало осталось.

Компания расходилась поздно. Перед уходом гостей Андрей заметил, что Илья о чем-то говорил с Диной. Они стояли у стола вдвоем и тихо беседовали. Дина изредка взглядывала на Андрея; лицо ее было серьезно, без улыбки.

«Наверное, обо мне. Кто его только просил!» Андрей досадливо отвернулся.

Прощаясь, Дина задержала в руке горячую руку Андрея.

— Илья говорил, вы завтра уезжаете. Это правда?

Андрей молча кивнул головой.

— Жаль. И не скоро приедете?

— Вот отслужу и приеду вас навестить, а может быть, и до этого удастся еще приехать.

Дина обрадованно закивала головой:

— Да, да, обязательно. Вы напишите мне.

Вытащила из маленькой сумочки блокнот; вырвав листок, набросала несколько слов. Протянула Андрею:

— Напишите что-нибудь. Я буду очень рада. Это не домашний адрес, — добавила она. — Не хочу, чтобы кто-нибудь, кроме меня, мог читать ваши письма. Пишите «до востребования». Я буду ждать. Обязательно пишите.

— Напишите что-нибудь. Я буду очень рада, — сказала Дина.

Андрей взял. Просьба девушки была приятна. Семнадцать месяцев суровой боевой жизни в отряде — и такая внезапная встреча с этой стройной светловолосой девушкой, у которой чуть подкрашенные губы и еле заметные лучики морщинок около глаз. Он нравится Дине, Андрей чувствовал это, и не хотелось прощаться.

Наконец гости ушли. Борейко остался ночевать у Ильи. Развернул оставленный листок: «Город Курбинск, первое почтовое отделение, до востребования Д. Лузгиной». Несколько раз прочел эти короткие, сухие слова, бережно свернул, спрятал в бумажник.

Илья принес из коридора раскладную кровать. Раздеваясь, друзья лениво перебрасывались словами:

— Да, Андрюша, что ни говори, а приятно иногда после работы собрать хорошую компанию, подурачиться, потанцовать… А то прямо в молодых стариков превращаемся.

— А эти ребята — тоже комсомольцы? — спросил Андрей, думая о Дине: кто она, откуда?

— Нет, — усмехнулся Илья. — Комсомольцев среди них нет. Но ребята не плохие. Возьми, например, Дину. Веселая, толковая девушка, умеет и пожить и повеселиться. Живет вдвоем с отцом. Была замужем, развелась. Муж бросил. Прохвост какой-то. Где сейчас — неизвестно.

Андрей не расспрашивал. Не хотелось показать, что его интересует жизнь этой случайно встреченной женщины. А Илья продолжал:

— Живем мы с тобой, дружище, в суровое время. По двадцать пять обоим, стукнуло. А что видели? Работа, работа и еще раз работа. Правильно я говорю?

Борейко молча кивнул головой. И, словно ободренный молчаливым согласием, крепко выпивший Илья говорил:

— Личной жизни нет. В этом самое главное. Жертвенное мы с тобой поколение, Андрюша. Я понимаю неизбежность такого положения: переходная эпоха, классовые бои и прочее и прочее. А мириться с этим все-таки трудновато. И знаешь, приходит иногда такое сумасшедшее желание, — Илья закинул за голову руки, мечтательно смотрел на лампу, — начать весело жить, по-настоящему! Придать жизни этакую остроту, смак, романтику…

Андрей не вытерпел:

— А в чем ты нашел ее, эту самую романтику? В вечерах с выпивкой и патефоном?

И вскинулся Илья. Почти закричал:

— Ни черта ты не поймешь, дурья голова! В риске, пойми, в риске!

Крик пресекся, словно запоздалая мысль погналась за вырвавшимся словом, поймала и придавила его. И уже лениво, спокойно Илья закончил:

— А вообще ты прав. В вечерах, вроде сегодняшнего, романтики мало… Ну, а риск придется, наверное, оставить до войны. Первый тогда пойду. Хотя по здоровью и в армию не берут, — Илья добродушно рассмеялся. — Ты счастливый. Небось, сколько интересного на границе видишь!

Илья спрашивал просто, и все же напряжение, скрытое за простодушием, уловил Андрей. Ответ, готовый сорваться, о большой, интересной жизни и работе на границе он удержал; неопределенно пожал плечами. Вздохнул.

— Ну, знаешь, той романтики, о которой ты говоришь, там, конечно, нет.

— А ты скучаешь по такой жизни? — задал еще один вопрос Илья.

И второй раз был неискренним Андрей. Хотелось говорить о работе, об увлечении ею, о дружбе и… ничего не сказал. Промолчал.

— Ну, ладно, давай спать, — мягко сказал Илья. — Жалко, завтра едешь… Потолковали бы еще. Ну, да ничего. Встретимся скоро…

На следующее утро Андрей проснулся на рассвете. Отряд приучил его рано вставать; Неслышно поднялся, встал, сладко потянулся. Уткнувшись в подушку, на скомканной простыне спал Илья. Рядом на стуле лежала недокуренная папироса. Илья спал крепко. Он дышал тяжело, неровно. Задумчиво разглядывал Андрей спавшего приятеля, словно что-то новое увидел в нем. Быстро, оделся, посмотрел на часы. Скоро ехать. Не хотелось будить Илью. Решил на прощанье черкнуть несколько слов, поблагодарить за гостеприимство. В поисках бумаги и карандаша открыл стол и сразу вспомнил: вчера здесь в левом углу лежали два комсомольских билета. Сейчас одиноко желтела обложка одного. Билета на имя Орлова не было.

Опять пограничный отряд. Радостно встретили товарищи. Доложил начальству, а вечером в красном уголке, в кругу друзей, рассказывал. Андрей о городе, о райкомовце Черенкове, о встрече с Диной. Обо всем рассказывал Андрей. Не рассказал только про ночную беседу с Ильей. Думал упрямо, много, и казалось, что начинает постепенно по-новому узнавать своего старого друга. Росли сомнения, глухие, мучительные, пока неясные.

В предвесенний мартовский вечер Борейко: вышел в дозор; Шел и думал, что сегодня же, вернувшись назад, обо всем подробно поговорит с комиссаром.

Кругом безлюдный, покрытый снегом пограничный лес. Дремлют старые сосны; тихо в лесу, ни души. Все ближе к границе идет пограничник. Здесь, в ложбине, пост. И исчезает человек. Хитер и коварен враг, но трудно даже его волчьему взгляду распознать пограничника: белый халат с капюшоном скрыл человека, превратил его в неподвижное белое пятно, слившееся с снеговым покровом.

Потянулись часы, напряженные, ответственные, и зоркости глаз ничуть не мешала дума о золотоволосой девушке, которая ждет письма. А кругом — тишина! Ни ветра, ни птицы не слышно.

И вдруг Борейко заметил: в нескольких десятках шагов от него двигался снег. Словно ожившая, снеговая глыба ползла по земле. Закутанный в белое, еле различимый в сумерках, припав к земле, полз враг. Вот он около ложбины. Не заметив притаившегося в ней пограничника, уходит все дальше от границы, в глубь леса.

Лес примыкал к селу. Туда извилистыми лесными тропинками пробирался нарушитель. Расчет был прост: завтра в селе выходной, праздничный день; колхозный базар; затереться в толпе, обезличиться, а к вечеру уже своим, приглядевшимся, двинуться дальше, в глубь страны, на выполнение преступного задания иностранной разведки. Ползли двое: нарушитель, а за ним пограничник. Все глубже в лес. Темнота помогла сократить расстояние. Теперь они почти рядом. Мгновение — и Андрей обрушился на нарушителя. Борьба была недолгой.

Высокий, еще молодой мужчина, рыжеватый, в ватном пиджаке, в сапогах, теплой шапке, стоял перед начальником погранотряда. В углу комнаты лежал его недавний наряд: в нескольких местах порванный белый халат. Андрей находился тут же.

— Борейко, обыщите его, — распорядился начальник.

Тощий бумажник, извлеченный из кармана, покорно лег на край стола. Больше ничего не было.

— Посмотрите, что в бумажнике, — сказал начальник.

И Андрей, открыв его, увидел комсомольский билет.

Раскрыв обложку, пограничник прочел: «Орлов Иван Владимирович». Внизу, в левом углу, красовалась печать Курбинского райкома. И еще увидел Андрей в рваном бумажнике нарушителя клочок бумаги с записью: «Д. Л. I.» Увидел и вспомнил. Отчетливо вспомнил светловолосую девушку, покорную и ласковую руку и просьбу писать «до востребования — первое почтовое, Д. Лузгиной».

Начальник прочитал записку, усмехнулся:

— Явочная!

Шпион молчал.

Андрей подошел и, наклонившись к начальнику, тихо сказал, что ему известно, откуда билет и чей адрес у нарушителя.

Васька Хромой

Жители пограничного села Рузино привыкли к тому, чтобы с наступлением весны в село приходил Васька Хромой.

Так повелось издавна. Голубели прожилки рыхлого потемневшего снега, оседали и мокли сделанные ребятами за зиму из снега старики и бабы, и в эти теплые мартовские дни появлялся в деревне нищий, дурачок Васька Хромой.

— Птица перелетная, тепло почуял, — говорили о нем колхозники.

И так каждый год, уже пять лет подряд, Васька Хромой, долговязый парень, косноязычный и лохматый, не имевший ни дома, ни родных, приходил в Рузино, как в родной дом.

Оставался в деревне Васька недолго: недели две, три — неуживчив был, тянуло на новые места. Много раз предлагали ему колхозники остаться, работать пастухом или при конюшне, но Васька отказывался, мотал головой: «Нет… уйду». Гостем жил Васька в деревне. Умом, как ребенок, он и тянулся к ребятам, любил их незатейливые веселые игры. Гонял голубей; хромая, бегал в салки…

С прошлого года. Васька изменил своей привычке кочевать с места на место. Все лето пробыл он в деревне Рузино, никуда не ушел. А причина этому была проста: крепкая дружба родилась между ним и сыном председателя колхоза — пятнадцатилетним пионером Колей Ракитиным.

Началась эта дружба так: однажды рано утром Коля услышал на улице заливистый лай собак, чей-то хохот, испуганные крики. Выскочил на крыльцо и увидел: прямо к его дому, как ошалелый, мчался Васька. Глаза его были широко открыты. Он тяжело дышал. Две маленькие собачонки преследовали Ваську. Его испуг, свист и науськивание какого-то пьяного прохожего привели собак в неистовство. Они наскакивали на Ваську, хватали его за ноги, рвали штаны.

— Шарик, Бобка, назад! — Коля бросился к собакам и отогнал их. — Ты что дразнишься? — злобно спросил он пьяного.

— А тебе что? — вызывающе ответил тот, повернулся и, пошатываясь, отошел в сторону.

После этого случая крепко привязался Васька к Ракитину. Все лето не отходил от него. Куда Николай — туда и он. Пробовали было некоторые озорные ребята подтрунивать над их дружбой, да ничего не получилось. Коля внимания не обращал на них, ну а с Васьки, как с гуся вода. Он гордился дружбой Николая, был постоянно с ним, и этого для него было вполне достаточно.

Но не только в играх проводили время Коля и Васька, — были у них и другие дела, посерьезнее. Часто под вечер уединялись они в густом лесу, усаживались у подножья облюбованного ими огромного, столетнего дуба, и начиналась учеба. Николай учил грамоте приятеля. Учеба давалась Ваське с трудом. Неповоротливый, словно застревавший во рту язык и неокрепший, младенческий ум Васьки тяжело воспринимали азбучные премудрости. Но Ракитин не сдавался, не унывал. Настойчивый, упорный, он не отказывался от принятого решения.

«Будет Васька читать и говорить понятно, будет», решил он и всеми силами добивался цели.

Вскоре Васька и сам пристрастился к занятиям. Вечерами заходил к Ракитину, тянул его за рукав.

— Пойдем, — бормотал он.

Нередко приятели засиживались до темноты. Наверху от легкого ветра шелестели невидимые листья. Ночь опускалась холодная, густая; она несла за собой неслышимые днем шорохи. Приятели сидели, прижавшись друг к другу. Николай рассказывал. Чаще всего рассказы выдумывал сам, иногда передавал истории, которые слышал от отца и пограничников.

Многого в этих рассказах Васька не понимал, но слушал хорошо, внимательно, и, когда Николай кончал говорить, он толкал его в бок, просил еще. Так все лето и оставался в деревне Васька. Ушел он, когда начались холода, глубокой осенью.

Снова пришла весна. Почернели поля, потянулись с юга журавли. В раннее мартовское утро в селе показалась знакомая фигура летнего гостя — Васьки Хромого. Он шел, высокий, худой, в потрепанной тужурке, в залатанных штанах. Шел, припадая на левую ногу. Длиннорукий, лохматый, хорошо знакомый.

Ребята первые увидели Ваську.

— Вася, здоро́во! — наперебой кричали они, вприпрыжку устремляясь за ним.

Нищий улыбался, приветливо кивал головой, бормотал какие-то непонятные слова.

— Вась, а Вась, а Колька-то по тебе скучает, ждет. Ты к нему, да? А где ты был? Расскажешь? — смеялись ребята.

Васька шел неторопливо, размахивая руками. Ребята, улица — все было ему давно и хорошо знакомо.

— Здравствуй! — раздался голос Николая.

Он сбежал с крыльца колхозной конторы и, улыбаясь, направился навстречу Ваське. Коля не скрывал своей радости при виде приятеля. Он широко улыбался, глаза его искрились от удовольствия.

— Здравствуй! Пришел наконец!

— Здравствуй, Вася! Пришел наконец!

Но Васька не принял руки друга. Глядя исподлобья, он что-то хмуро пробормотал про себя и быстро прошел мимо. Николай стоял посреди улицы с протянутой рукой. Он ничего не понимал… Неужели забыл?.. Мальчик чувствовал слёзы на глазах, щеки заливала краска стыда. Забыл…

Беспокойной стайкой сзади сгрудились ребята. Всегда смешливые и задиристые, они сейчас не смеялись.

— Вот те на! — кто-то сказал из них растерянно и недоуменно.

Хромая, Васька торопливо шел по улице. Впереди, там, где кончалась деревня, змейкой вилась почерневшая от талого снега дорога. А еще дальше начинался густой, на десятки километров раскинувшийся лес.

Николай сделал несколько шагов… Васька уже не шел, а бежал. В толпе ребят послышался смех.

— Вот двинул… Куда это он? Ну и дружок у Кольки!

Кто-то из озорства пронзительно свистнул. Николай расширенными глазами провожал удалявшуюся фигуру нищего, потом резко повернулся и, расталкивая ребят, бросился к дому.

— Ты что, как чумовой? — спросил отец, когда сын ворвался в комнату.

— Отец, это не Васька, не Васька! — почти закричал мальчик. — Не узнал он меня! И ростом выше, худой, плаза хитрые, злые, бежит из деревни… Уйдет…

Ракитин встал из-за стола. Он уже привык к неожиданностям и «подаркам» границы.

— Пойдем! — отрывисто приказал он сыну.

Вытащил из ящика стола патроны и на ходу сорвал со стены ружье. Когда они выбежали на улицу, нищий был далеко. Он быстро, и уже не хромая, бежал по дороге к лесу.

— Стой! — закричал Ракитин. — Стой, стрелять буду!

Васька даже не оглянулся. Он бежал все быстрее, наклонив голову, размахивая руками.

Ракитин выстрелил не целясь. Он стрелял, чтобы услышали на заставе. Отец и сын бежали по дороге, за ними неслись ребята, выскакивали из домов колхозники.

Только один раз остановился Васька. И в этот момент Коля услышал знакомый осиный звук пролетевшей пули: Васька стрелял.

На опушке леса беглеца поймали пограничники. Стороной от деревни они пронеслись на лошадях и перерезали ему путь. А еще через час у начальника пограничной заставы Николай увидел смуглое скуластое лицо врага. С лица пойманного был стерт легкий грим, делавший его похожим на Ваську. На краю стола, вместе с пустым наганом, валялся всклокоченный русый парик.

Прошло два дня. Вечером к Ракитину пришел пограничник и сказал Николаю, что начальник заставы ждет его. Пошли вдвоем; доро́гой молчали. Начальник встретил мальчика приветливо. Он вышел из-за стола и протянул мальчику руку. Всегда веселое, живое лицо начальника, частого гостя отца Николая, было сейчас сумрачным и грустным.

— Дружка твоего нашли, — тихо проговорил начальник, глядя в сторону. — Ты ведь его лучше всех знал… Пойди посмотри, не ошиблись ли… опознай.

Он легонько обнял мальчика за плечи. Вдвоем прошли в соседнюю комнату. На скамье лежал Васька, убитый, искалеченный. Его нельзя было узнать… Коле стало трудно дышать. Губы сделались горячими, сухими. Будто издалека доносился голос начальника:

— Перебросили сегодня на нашу сторону тело Васи. Нашего Ваську они подстерегли, захватили, а под видом его хотели, чтобы бандит прошел. Не вышло, ну и расквитались.

Больше Коля не мог слушать. Слезы душили его. Он повернулся и бросился из комнаты.

Бежал долго и, когда застава осталась далеко позади, остановился, тяжело дыша. Кругом лес; чуть слышно, мирно шелестели листья.

Коля не плакал. Он стоял молча. Он смотрел в сторону, где находилась граница и где были люди, убившие Ваську… Мальчик смотрел, и в глазах его горела большая, настоящая ненависть.

Чемпион

Ему снился стадион, беговая дорожка, переполненные трибуны. Стометровка, на которой чемпион сегодня поставил свой новый всесоюзный рекорд, не поглотила всех сил, всей кипучей молодой энергий. Тело пружинило, словно для последнего броска вперед, к белеющей ленте финиша; руки сжимались в кулаки, дыхание становилось прерывистым.

Отец, сидевший в углу с газетой, подмигнул матери:

— Васька-то еще бегает…

Мать молча кивнула головой. Она была сегодня на стадионе. Она и раньше не пропускала ни одного выступления сына. И, когда сегодня по зеленому полю радиорупоры сообщили, что Василий Ладынин поставил новый всесоюзный рекорд, она была меньше всех удивлена. Иначе и не могло быть. Борьба сына со временем, за десятый, сотые доли секунды, ей была хорошо известна. «Вася в блестящей форме», часто говорила она.

Обычно при таких разговорах муж косил из-под очков глаза.

— Слушай, Прасковьюшка, — щеки его подбирались вверх, глаза делались маленькими, смешными: — ты бы трусики одела и с Васькой бегала. Скажите, пожалуйста, тоже чемпионка нашлась!

Но Прасковья. Сергеевна была права. Двадцатитрехлетний Василий Ладынин, студент Института физической культуры, действительно находился в блестящей спортивной форме. Она далась не сразу. Несколько лет настойчивой и упорной работы над собственным телом, собственной волей, режим, регулярные тренировки, на которых злейшим врагом была неумолимая стрелка секундомера, — все это незаметно делало свое дело. Первоклассный спринтер Василий Ладынин, о котором еще совсем недавно в спортивных обществах говорили, как о юноше, подающем большие надежды, побил всесоюзный рекорд, почти вплотную приблизился к мировому рекорду феноменального Оуэнса.

* * *

Лучи воровато проскочили сквозь тюль занавесок, сломались в зеркале стоящего в углу шкафа и заиграли на потолке и обоях. В комнату тихо вошла мать.

— Васюша, вставай, семь часов.

Привычный голос матери разбудил. Василий, жмурясь от света, поднялся и сел на кровати.

— Хоть сегодня дала бы поспать… Заслужил, кажется, — пошутил он.

— Вставай, вставай, чемпион. Мало еще заслужил, вот как-то там заслужишь.

Там! Сын знал, о чем говорит мать. Знал заветную мечту ее. Вчерашняя победа укрепила за ним бесспорное право в числе десяти сильнейших легкоатлетов отстаивать честь Советского Союза на мировой спартакиаде. Теперь он наверняка попадет в эту отборную десятку сильнейших. Вчера после соревнований председатель комитета прямо сказал:

— Экзамен, Ладынин, выдержал! Хорошо выдержал! Смотри не подкачай и на международных.

* * *

Стояла жаркая солнечная осень. Занятия в институте еще не начинались. После завтрака Ладынин отправился на стадион. На футбольном поле несколько подростков из детской команды усердно гоняли мяч. На одном из поворотов неразлинованной, потерявшей свой праздничный вид беговой дорожки группа спортсменов о чем-то горячо спорила. Ладынин направился к ним.

— А, Ладынин! Иди сюда, мы как раз о тебе говорим. Вот тут некоторые горе-теоретики твой вчерашний успех считают случайным — утверждают, что больше такого результата ты не повторишь.

Говоривший, высокий плечистый юноша, вопросительно посмотрел на Василия.

— А кто это говорит? — Василий с любопытством огляделся. Неверие в его рекорд, а следовательно, в его силы было оскорбительно для него, но не хотелось показать виду, что обижен.

— Кто говорит? Да вот…

— Ты не передергивай, пожалуйста, Павел, — вмешался один из группы. — Такого разговора не было. Просто говорили, что и ветерок тебе, Вася, помог, и вообще удачно бег для тебя сложился.

— В общем, понятно, — прервал Павел. — Объективные обстоятельства: не было бы их, не было бы рекорда. Так, что ли, понимать прикажешь, Семенов? Эх вы, дружки-приятели! Кому уж, как не вам знать о тренировках Ладынина, о его режиме, способностях! Пойдем, Вася.

Павел обнял Василия и повел его к раздевалке. В этот день приятели не расставались. Ладынин был зол на ребят, которые усомнились в прочности вчерашнего рекорда. Большинство из них действительно знали о его большой «черновой» работе, предшествующей рекорду, заходили к нему домой, интересовались, а сейчас такие разговоры, и главное — перед самой поездкой… У, черти!

* * *

Просто и незаметно иногда рождается дружба. Павел уже несколько раз побывал у Василия дома. Он сражался в шахматы с отцом, советовался с Прасковьей Сергеевной о режиме сына.

— Ну, дружище, как тебе не побеждать: ведь у тебя мать живой хронометраж! С этаким тренером мировой рекорд можешь считать у себя в кармане, — смеясь, говорил приятелю Павел.

Над собой Ладынин работал настойчиво и много. Приближалась поездка за границу. Теперь он почти не уходил со стадиона. Горячие денечки! И на сто и на двести метров результаты были классные, но хотелось еще лучших. Хотелось отшлифовать некоторые детали старта, не нравилась, работа левой руки. Сейчас, когда еще в бег не вкладывались все силы, Василий прислушивался к самому себе, словно проверял слаженность отдельных частей организма, бесперебойность всей его работы.

Произошло это под выходной день. К Ладынину, только что вышедшему из раздевалки, торопливо подошел Павел. У него был серьезный и озабоченный вид.

— Вася, дело есть. Сядем на минутку… Знаешь, сегодня на твоей тренировке был один приезжий, мой знакомый. Большой знаток! И знаешь, Вася, он вдребезги раскритиковал твой стиль. Говорит, с таким стилем и такой техникой нечего соваться за границу. Я ему рассказал о твоем последнее рекорде. Он смеется, говорит: это просто случайность. Он считает, что у тебя большие данные, но что бег совершенно не разработан. Он смеялся, что у тебя левая рука, как у паралитика, и старт никудышный.

Василий обиделся:

— Ну, знаешь, твой знакомый чересчур много берет на себя.

Но как странно! Знакомый Павла как раз подметил то, что больше всего беспокоит и его самого: левая рука, старт. Эта мысль погасила вспыхнувшую досаду, и Василий уже спокойно спросил:

— А кто он, твой профессор?

— Видишь ли… — Павел задумался. — Нам с тобой, Вася, как-то не приходилось откровенно говорить о нашем житье-бытье, говорили всё больше о беге, о рекордах. Дело в том, что у меня брат за границей. Уже давно там, с начала революции. Я с тех пор его и не видел: общего ничего нет, разные люди. Но письма изредка получаю. А вчера приехал один, представитель фирмы, где брат сейчас работает. Зашел, письмо от брата принес, ну, мы и разговорились — о спорте начали говорить. Он, оказывается, крупный тренер, многих чемпионов легкоатлетов тренировал. Я и пригласил его сегодня на стадион. Он сразу обратил на тебя внимание. Говорит: «Из этого парня я бы в год европейского чемпиона сделал, а сейчас сыроват, крепко сыроват».

Павел умолк. Василий сидел нахмуренный, злой.

— Васька, идея! — Павел хлопнул по плечу приятеля. — Что, если нам сегодня к нему отправиться? Потолкуешь с ним, — может, действительно что-нибудь полезное посоветует.

Василий растерянно пожал плечами.

— Неудобно, пожалуй, все-таки иностранец. Ты бы лучше его еще раз сюда вытащил. Собрали бы ребят, поговорили.

Павел укоризненно покачал головой.

— Честное слово, ты ребенок. Ты хочешь, чтобы иностранец в присутствии всех назвал тебя неподготовленным, выругал за технику. Брось, не давай повода дружкам-приятелям болтать о случайности твоих успехов. Сейчас не время для этого. Спартакиада не за горами. Поедем лучше.

Павел решительно встал и направился к выходу. Ладынин медленно двинулся за ним.

* * *

Господин Рунке был очень гостеприимен. Он восторженно отзывался о русских спортсменах… Но техника, техника неважная…

Он показывал гостям иностранные журналы, с блестящих страниц которых глядели мировые спортивные знаменитости; говорил, что со многими из них хорошо знаком.

Василию не терпелось, хотелось поговорить о технике бега. Наконец он задал вопрос. Господин Рунке добродушно улыбнулся.

— Вы очень нетерпеливы. Не беспокойтесь, всему свое время. И о технике поговорим, — я вас еще по косточкам разберу.

Рунке говорил с акцентом. Низенький, с подвижным круглым лицом, подстриженный ежиком, он невольно располагал к доверию. С ним было просто, рассказывал он презабавные истории, и Василий чувствовал себя отлично.

— Оскар Христофорович, что это у вас? — Павел вертел в руках маленький черный ящик.

Приятели немного выпили. Раньше Василий почти не пил; крепкое пряное вино путало мысли, разливало по телу приятную усталость. Василий сидел на диване, рядом с хозяином.

— Тише, тише вертите! — Оскар Христофорович замахал руками на Павла. — Это фотоаппарат, он заряжен.

Но Павел разобрался в хитроумном ящичке.

— А ну, сидите смирно! — шутливо скомандовал он, навел аппарат на Василия и Рунке и щелкнул.

— А ну, сидите смирно! — скомандовал Павел и навел фотоаппарат на Василия и Рунке.

В этот вечер разошлись поздно. Оскар Христофорович пригласил Ладынина заглянуть к нему через два дня.

* * *

Прасковья Сергеевна ждала сына. Последнее время ей редко удавалось видеть его. Со своим новым приятелем Павлом Вася был неразлучен. Прасковья Сергеевна радовалась их дружбе. Павел казался парнем хорошим, простым, вежливым. Он заботился о Васе, о его режиме, тренировках. Но сегодня настроение Прасковьи Сергеевны немного испортилось. Вечером к Василию пришел его старый приятель, комсомолец Андрюшка Семенов. Васи не было дома. Из разговора с Андреем мать поняла, почему сын отошел от старых друзей.

— Вы поймите, Прасковья Сергеевна, не хотели мы Ваську обидеть, а он сразу на дыбы, — оправдывающимся тоном говорил Андрей. — Ну, да не он это: науськивает его чорт этот длинный.

И сейчас мать ждала сына: хотелось поговорить с ним, поругать, что скрыл от нее свою обиду и ссору со старыми друзьями.

Василий пришел поздно. У него был усталый и довольный вид. Объяснение с сыном Прасковья Сергеевна решила перенести на завтра. От ужина Вася отказался — хотелось спать.

Уже выходя из комнаты, погасив свет, по старой привычке, мать подошла поцеловать сына. Василий спал. Наклонилась к нему и почувствовала запах вина. Это было неожиданно. Вася рюмки в рот не брал, а сейчас, в решающие дни тренировок, перед самым отъездом, начал пить. Осторожно отошла от кровати, забыв поцеловать.

* * *

Вторая встреча Ладынина с господином Рунке носила еще более дружеский характер. Василий рассказал, как он тренировался, под чьим руководством. Оскар Христофорович слушал внимательно. Он говорил, что все это ему нужно для того, чтобы знать спортивные данные своего молодого друга и будущего ученика.

Вечер кончили в ресторане. С эстрады раздавались тягучие звуки танго.

Василий несколько раз танцовал с беловолосой накрашенной девицей. Оскар Христофорович был в восторге.

— Вы молодец, вы настоящий мужчина! — говорил он каждый раз, когда утомленный, захмелевший Вася возвращался к столику. — Вы тип европейского спортсмена… Надо уметь жить!

И Рунке увлеченно рассказывал Ладынину о жизни чемпионов за границей.

— Да! — внезапно вспомнил Оскар Христофорович. — Вы же еще не видели.

Он извлек из бокового кармана фотографическую карточку и показал Васе. На фотографии он и Ладынин в дружеской позе сидели на диване. Рука Оскара Христофоровича покоилась на Васином плече.

— А ну, пишите, — сказал Рунке и перевернул карточку. — Хочу иметь память, а то чемпионом станете, загордитесь, узнавать не будете. — Оскар Христофорович протянул «вечную ручку».

Василий вывел: «На память. В. Ладынин».

Позже, у себя в номере, гостеприимный Оскар Христофорович вручил молодому другу замечательные часы-секундомер.

— Ничего, ничего, — говорил он, добродушно улыбаясь, — заплатите, когда деньги будут, я подожду.

* * *

В этот день Павел пришел необычно рано. Василий завтракал. Мать шила в соседней комнате.

— Слушай, Василий, — не поздоровавшись, взволнованно заговорил Павел: — неприятная новость. — Павел оглянулся на дверь и пододвинулся к приятелю. — Ты, оказывается, вчера был у Рунке.

— Ну да, ведь ты же знаешь об этом, при тебе договаривались.

— Да, да, — Павел кивнул головой, — не в этом дело. Неприятность большая. Органы НКВД предложили Рунке немедленно выехать за границу. Ты понимаешь, он, оказывается, кроме своих представительских дел, еще кое-чем занимался. Такой негодяй, шпион проклятый!

Василий был поражен.

— Что ты говоришь? Откуда ты узнал?

— Я сегодня встретил Рунке. Он шел ликвидировать какие-то дела фирмы… Кстати, Вася, — у Павла было встревоженное лицо, — ты никаких глупостей не натворил, когда был у него? Я что-то никак не пойму записки, которую он просил передать тебе. Вот, возьми.

Письмо господина Рунке было невелико.

«Уважаемый друг, — писал Оскар Христофорович, — обстоятельства вынуждают меня уехать раньше срока. Очень жалею, что не смогу заняться повышением вашей спортивной техники. Льщу себя надеждой, что дело еще не окончательно потеряно. Небольшой долг, — писал Оскар Христофорович, — за секундомер и ужин в ресторане прошу занести по прилагаемому адресу моему другу Фрицу. Так и спросите, — его там знают.

(Далее следовало подробное название улицы и дома в городе, в котором должна была начаться спартакиада.)

Зайдите непременно. Кроме всего прочего, получите ценные справки о ваших противниках на спартакиаде.

Считаю долгом предупредить, что в случае вашего отказа посетить моего друга Фрица я вынужден буду обратиться письменно в Комитет по делам физкультуры и спорта, переслав туда же нашу дружескую фотографию с вашей собственноручной подписью. Но я надеюсь, что этого не понадобится делать. Будем откровенны: дружба со мной не может не подорвать доверия к вам и вашему другу Павлу, а это — конец выступлениям, конец спортивной карьере. С глубоким почтением. Рунке».

В комнате наступило молчание.

— Вася, в чем дело? Объясни, — спросил Павел, не сводя глаз с приятеля.

— Что объяснять! — почти закричал Василий. — Свел меня с гадиной, а сейчас объяснений спрашиваешь!

Павел медленно поднялся.

— Ну, ты… — злобно проговорил он. — С больной головы на здоровую валить нечего. Глупости натворил, а я виноват!

Ладынин сидел понурившись, молчал.

— Вася, расскажи подробно, в чем дело, — уже мягче произнес Павел; снова опускаясь на стул.

И Василий подробно обо всем рассказал. Когда кончил говорить, поглядел на Павла. Тот улыбался.

— И это все? — радостно проговорил он.

— Да.

— Дурья голова! Так что же мы с тобой с ума сходим? Вся история выеденного яйца не стоит. Зайдешь к этому самому Фрицу — и все в порядке.

— Что ты? Я уверен, что все это подстроено, запутать хотят…

— Брось, Васька! — Павел рассмеялся. — Тебе уже кошмары всякие начинают казаться. Скажите, пожалуйста, какая птица, охотиться за тобой будут… Ерунда! Ты лучше подумай, что будет, если в комитете получат письмо Рунке и фотографию. Скомпрометирован вконец и ты и я! А там попробуй докажи, что мы не дружили с ним, что других дел между нами не было.

Павел говорил долго, горячо, настойчиво, и постепенно растерянный, напуганный Ладынин убеждался, что действительно лучше всего принять совет приятеля: зайти там, за границей, к какому-то чортову Фрицу, а пока обо всем молчать.

Друзья уходили вдвоем. В соседней комнате мать была занята шитьем. Увлеченная работой, она не подняла головы и не ответила на поклон Павла.

* * *

Прошло три дня. Вечером семья Ладыниных была в полном сборе дома. Отец, устроившись в углу комнаты, щелкал счетами: рабочего дня нехватало для его бухгалтерских дел. У стола шила мать; здесь же за столом читал Василий.

Вечернюю газету принесли с опозданием. Первым взял отец, пробежал глазами, поднял голову.

— Вася, а что же тебя нет? — спросил он и протянул газету сыну.

На первой странице было напечатано: «Комитет по делам физкультуры и спорта утвердил состав команды легкоатлетов для участия во всемирной спартакиаде». Следовало десять фамилий, среди них фамилии Ладынина не было.

— Вася, а ты? — тревожно переспросил отец.

У Василия словно оборвалось сердце. Несколько мгновений пустыми, невидящими глазами смотрел в газету. Хотел сказать, что это ошибка… Пропуск… Язык не поворачивался. И вдруг резнула мысль, внезапная и простая. Поднял голову и взглянул на мать.

Прасковья Сергеевна сидела в той же позе, только лицо ее казалось сейчас постаревшим, бесконечно усталым. И как-то сразу все сделалось очень простым и понятным. Закрыв глаза, Василий до боли сжал руками голову. Мать поднялась и подошла к сыну.

— Вася, родной, не могла я, нужно так… Я ждала, надеялась, ты сам скажешь, а ты молчал… Плохое с тобой творилось… И разговор твой с Павлом слышала…

Смутно, словно издалека, донеслись ее слова. Рука матери ласково скользнула по его щеке. И неожиданно Вася схватил руку матери и прижался к ней сухими, горячими губами.

В эту ночь был арестован Павел.

Миллионы глаз

Глава I. В институте

Стенные часы прохрипели и начали медленно бить. Последний удар гудел в пустынном кабинете долго и низко, растворяясь в тишине.

За столом сидел и писал человек. Бой часов отвлек его от работы. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Военный инженер первого ранга Алексей Федорович Сергеев с утра не выходил из кабинета. Он заканчивал последние расчеты по своему изобретению. Скоро в производство. Великолепным успехом увенчались почти полуторагодовые искания и экспериментирования. Теперь все. Огромный вклад вносится в оборону родины…

Сергеев открыл глаза и только сейчас сообразил, что так и не досчитал ударов часов. Он снял с настольной лампы абажур и, жмурясь от резкого электрического света, взглянул на часы.

— Ого! Одиннадцать.

Встал, разминая плечи, задумался и снова склонился над цифрами и чертежами.

В дверь тихо постучали.

— Кто?

— Я, Алексей Федорович, открой.

Сергеев узнал голос секретаря партийного комитета Логинова.

— Сейчас, — быстро ответил он, свернул чертежи, убрал их в несгораемый шкаф и подошел к двери.

— Здравствуй, затворник, — проговорил Логинов входя. — Я думал, кроме меня, никого не осталось. Посмотрел — в твоем кабинете свет: дай, думаю, зайду, вместе домой поедем. Ну, как дела?

— Да как будто ничего…

— Знаем мы это «ничего». — Логинов засмеялся.

Он подошел к окну. Опытный завод примыкал к главному корпусу научно-исследовательского института. За широкими переплетами ярко освещенных заводских окон виднелись станки, величественные агрегаты. Здесь, в цехах опытного завода, претворялась в жизнь творческая мысль изобретателей. Последнее время завод жил особенно напряженно. Готовились принять на производство изобретение старшего научного сотрудника Сергеева.

— Смотри, — сказал Логинов, показывая на завод: — все готовы, дело за тобой.

— У меня тоже почти готово, — ответил Сергеев.

— Нехорошо, — продолжал Логинов, — что много болтают кругом о твоих работах. Чорт знает, откуда только просачиваются слухи? Изобретение оборонное, а около нас всякие люди могут быть. Надо поговорить с начальником института. Зайдем завтра к нему?

Сергеев кивнул головой:

— Ты прав. Непременно завтра надо поговорить, — и, вспомнив о времени, заторопился: — Поедем, пора спать.

Уже выходя, на лестнице, Логинов спросил:

— Жена еще не приехала?

— Нет, — ответил Сергеев, — каждый день ждем с Мишкой телеграммы. Отпуск у нее кончился сегодня — завтра должна приехать.

Они, переговариваясь, вышли из института.

Над городом спускалась синяя июньская ночь. Дремала окраинная улица. Одинокие фигуры часовых темнели у здания института.

В машине Сергеев сказал:

— Знаешь, я всю жизнь вложил в эту работу. Я много ночей не сплю, и я совсем не устал.

Глава II. Взрыв на заводе

Огромное клыкастое пламя разорвало ночь. Взрыв потряс улицу. Со звоном посыпались стекла. От волны горячего воздуха у ворот завода закачалась черемуха, осыпая белые цветы, с шумом полетела на мостовую тяжелая вывеска магазина. Завыли сирены. И вскоре на ярко освещенной улице у горящего завода появились пожарные машины.

Из центра города, от большого серого здания с большой скоростью шла машина. Она шла, не считаясь с красными огнями светофоров, не замедляла ход на поворотах, и было видно, как человек в машине перегибался к шоферу и, видимо, требовал еще большей скорости. У каменного подъезда института автомобиль остановился. Человек бросился вверх по лестнице. Там бегали люди, слышались возбужденные голоса.

Начальник института столкнулся с вошедшим.

— Товарищ Дымов, — начальник был бледен, у него срывался голос, — товарищ Дымов, вы уже здесь? Очень хорошо… Вы понимаете, на заводе не было ничего взрывоопасного. Ничего. Это диверсия. Явная диверсия. Это…

— Подождите, — остановил начальника Дымов и тихо спросил: — Материалы Сергеева не были на заводе?

— Нет, он еще не сдавал их. Он где-нибудь здесь должен находиться… — Начальник огляделся.

— Вам кого? — спросил, подходя к ним, Логинов.

— Сергеева.

— Он дома, — вытирая со лба пот, ответил Логинов: — мы с ним час тому назад вместе уехали из института.

— Вызовите, пожалуйста, Сергеева, — попросил Дымов, — он, наверное, еще не знает о пожаре.

— Да, конечно, не знает, живет далеко. Я — тут рядом… Только сел ужинать, слышу, взрыв — бросился сразу…

— Надо немедленно позвонить Сергееву, — повторил Дымов, проходя в кабинет начальника института.

Глава III. Телеграмма с юга

Громкий звонок разбудил Мишу.

Миша вскочил с постели и, не одеваясь, побежал в переднюю. Телеграмма из Крыма: «Встречайте пятнадцатого, поезд десять, вагон шесть. Целую. Мама».

— Наконец-то! — обрадовался Миша и на всю квартиру затянул: — «Торреадор, смелее в бой…»

— Мишка, ты с ума сошел! — крикнул из кабинета отец. — Перестань! Сейчас соседи в стену стучать начнут…

Миша просунул голову в дверь кабинета, продолжая: «Торреадор, торреадор…»

— Да замолчи! — смеясь, замахал руками отец. — Кто там звонил?

— Поезд десять, вагон шесть!.. — пропел Миша.

— А-а, — догадался отец. — Ну, вот и хорошо, завтра поедем встречать, — и взял телефонную трубку. — Курский вокзал? Справочную… В восемь тридцать приходит поезд. Марш в постель, сынок! Проспим…

Но Мише не хотелось сразу уходить.

— А что ты не ложишься? — спросил он отца.

— Иди, иди, я еще полчасика посижу.

На столе зазвонил телефон.

— Слушаю. Да, Сергеев… Машина выслана? Выхожу.

Миша увидел, что лицо отца передернулось и побледнело.

— Что случилось, папа?

Сергеев, бросился в переднюю, крикнув на ходу сыну:

— Ложись, Миша, не дожидайся, я задержусь…

Глава IV. Случай с Платонычем

Без десяти минут восемь у подъезда загудела машина. Миша побежал к двери.

«Ну, вот и приехал, — подумал Миша об отце, — сейчас вместе на вокзал».

Но в автомобиле сидел один шофер Платоныч. Он подал Мише записку. Отец писал: «Сын, поезжай на вокзал один. Извинись за меня перед мамой. Я очень занят».

— Что такое? — опросил Миша, усаживаясь рядом с Платонычем. — Где папа?

— Как где? — ответил Платоныч. — Ты что же, парень, не знаешь, что ли, — на заводе ночью взрыв был?! Ну, все там и сейчас.

— Взрыв?

— Ну да. Так рвануло — на улице ни одного стекла целого не осталось. Там милиция кругом стоит, никого не пропускают.

Платоныч дал газ. Автомобиль мягко рвануло вперед.

— Как взрыв? Отчего? — допытывался Миша.

Но Платоныч отвечал односложно:

— Вот разберутся — узнаем.

На углу Садовой Платоныч обернулся к Мише:

— По дороге к тебе у меня давеча такой случай вышел: спустил баллон, а запасного не было. Что ты будешь делать! Придется, думаю, парню на трамвае за мамашей ехать. Смотрю, сзади другая машина остановилась. Вылезает шофер, подходит. «Что, — говорит, — спустила?» — «Да, спустила». — «Могу одолжить баллон, есть в запасе». — «Спасибо, — говорю, — вот как выручишь…» Пока я возился, он рядом стоял. Такой приятный парень. Все расспрашивал, где работаю, сколько получаю, кого возить приходится. Пока я работал, он взял да уехал. Так вот и не знаю теперь, кому баллон должен. Ну, да он найдет. Знает ведь, где я работаю. Вот, Миша, какие дела… Какие хорошие люди есть!

Подъехали к вокзалу. Поезд немного опаздывал. Тонко дребезжали звонки грузовых вагонеток, бегали носильщики, репродукторы настойчиво приглашали зайти к дежурному по вокзалу Пелагею Тихоновну Орешкову, наверное потерявшую документы. Толпились пассажиры с пригородных поездов. В конце платформы звонко смеялась девушка.

Глава V. Крымская знакомая

Поезд подошел к платформе. Еще гремели буфера, но уже слышались приветствия, смех.

Расталкивая народ, Миша бросился к вагону.

— Мама!

— Миша!

— Какая ты стала черная! — воскликнул он, целуя загоревшую щеку матери.

— У вас совсем взрослый сын, Клавдия Павловна…

Миша оглянулся: рядом стояла молодая женщина в скромном костюме, с чемоданом и большим букетом цветов в руках.

— Познакомься, Миша, — сказала мать: — это Нина Дмитриевна — моя знакомая по Крыму.

Нина Дмитриевна опустила чемодан и, улыбаясь, протянула руку.

— Я думаю, что мы и с вашим сыном будем приятелями, — сказала она.

— Конечно, — ответила Клавдия Павловна. — Знаешь, Мишук, Нина Дмитриевна едет очень далеко — на Дальний Восток. Она несколько дней погостит у нас.

— А вы, Миша, должны показать мне Москву, — улыбнулась гостья. — Я здесь в первый раз.

— Пожалуйста, — сказал Миша, — у меня сейчас каникулы.

Он уловил беспокойный взгляд матери и догадался, о чем она хочет спросить.

— Знаешь, мама, папа не мог приехать на вокзал, у него очень важные дела.

— Вот видите, Нина Дмитриевна, — вздохнула мать, — я говорила, что он будет занят.

— О, у вашего мужа такая интересная работа!

— Да, но он мало бывает в семье.

Переговариваясь, они спустились в тоннель.

У выхода на площадь Нину Дмитриевну кто-то толкнул, и она выронила сумочку.

Невысокий, плотный мужчина в военном костюме нагнулся, поднял сумочку и подал Нине Дмитриевне. В руках у него были цветы.

— Старайтесь всё покрепче держать, — любезно проговорил он.

— Благодарю вас, постараюсь.

Человек исчез в толпе.

— Я чуть не потеряла документы и деньги, — сказала Нина Дмитриевна. — И все из-за этих цветов…

— Помоги Нине Дмитриевне, — заметила Мише мать: — какой ты недогадливый.

Миша взял букет. Это были крупные, уже начавшие слегка вянуть белые розы. От них исходил тонкий, нежный аромат.

Миша захлопнул за матерью и гостьей дверцу машины и уселся рядом с Платонычем. Автомобиль пересек площадь и свернул на широкую улицу.

— Смотри-ка, — удивленно проговорил Платоныч, толкнув Мишу локтем и кивая на шоферское зеркало перед собой, — смотри-ка, вот тот парень, что мне баллон одолжил. Ах ты, какое дело!.. Нельзя остановить…

Миша заглянул в зеркало и увидел идущую позади машину. Она шла за ними неотступно…

Вот и переулок, в котором живут Сергеевы. Платоныч остановился у знакомого подъезда. Идущая следом машина сделала крутой разворот, рванулась вперед и скрылась за углом.

Глава VI. После взрыва

Партийное собрание в институте подходило к концу. В повестке дня стоял только один вопрос — о бдительности. В зале было душно и накурено, нехватало стульев, и некоторые из присутствующих расположились на подоконниках.

— Слово товарищу Сергееву, — объявил председатель.

Прежде чем начать говорить, Сергеев внимательно осмотрел сидящих. В зале сидели люди, с которыми он много лет работал, был связан общими интересами, изобретательской и партийной работой… Так почему же большинство выступавших до него говорили, что вчерашний взрыв дело врага? Откуда враг мог пробраться к ним, в их среду? Ерунда, не может быть…

— Товарищи, — начал Сергеев свою речь, — я не могу согласиться с теми, кто считает вчерашний взрыв делом рук врага. На врага, да к тому же непойманного, легче всего валить. Я считаю, что дело проще простого: невнимательны мы — в этом главное. У нас много молодых, малоопытных работников, контроля над ними нет. Крантик, винтик отвернут, да так и оставят. Дело, кажется, пустяковое, а всё, очевидно, отсюда и началось. Невнимательны мы, товарищи, до неряшливости невнимательны. Вот в чем корень зла…

Сергееву не пришлось кончить своей речи. Гул возмущения, протеста нарастал в зале. С мест послышались крики:

— Не туда гнешь, Алексей Федорович… Кабинетным ученым сделался… Не видишь, что вокруг делается…

Сергеев запнулся на полуслове. В чем дело? Что такое? Навстречу ему спешил новый оратор, взволнованный, злой.

— Слово имеет инженер Осипов! — едва успел крикнуть председатель.

А Осипов уже говорил. Говорил взволнованно, нервно. Он не мог удержать слов, гневных, резких, направленных против Сергеева.

— Я не могу согласиться с Алексеем Федоровичем… Нельзя так, Алексей Федорович… Ты старый член партии, а говоришь — неряшливость. Если и есть неряшливость, то это наше благодушие, и твое, в частности. Я считаю, что вчерашний случай требует самых серьезных выводов. Классовый враг не дремлет… Ничего себе, неряшливость!.. Крантики… винтики… Да на заводе любой знает, что нужно быть дьявольски осторожным! Нет, тут не оплошность, товарищи. Дело, по-моему, посерьезнее. Я считаю, что вчерашний случай требует надлежащих выводов и особенно для тебя, Алексей Федорович. Нельзя быть таким близоруким…

Осипов говорил много.

Растерянный, смущенный, Сергеев вышел в коридор и закурил папиросу. Было неловко, досадно на себя. Неужели он действительно ничего не видит? Поднялся наверх к себе в кабинет. Посмотрел на часы. Уже девять. Сегодня приехала жена, а он со вчерашней ночи не был дома. Да, после собрания сразу домой… Зазвонил телефон.

— Да, я — Сергеев. Кто говорит? А, товарищ Дымов… Сейчас домой. А не поздно? Ну ладно, давайте адрес. Нет, нет, конечно, никому. Пока.

Сергеев записал адрес и позвонил в гараж.

Глава VII. Чекист Дымов

Лифт поднял Сергеева на пятый этаж. Дверь открыл Дымов.

— A-а, Алексей Федорович, милости прошу! — улыбаясь, протянул руку Дымов.

— Алексей Федорович, милости прошу!

Вдвоем они прошли в комнату. Небольшой, уютно обставленный кабинет. В углу шкаф с книгами, над письменным столом портрет наркома внутренних дел. Над диваном фотография мальчика лет десяти, удивительно похожего на Дымова. Здесь же, у стены, опрокинутый детский велосипед.

Дымов в форме. На красных петлицах горели знаки различия — по три прямоугольника: капитан государственной безопасности; на груди орден Красного Знамени. Сам Дымов — выше среднего роста, светловолосый, с еле пробивающейся сединой на висках, улыбающийся, с сеткой маленьких морщинок вокруг глаз.

— Прошу извинить, что поздно вытащил вас. Дела серьезные, — произнес он, пододвигая Сергееву стул и протягивая папиросы. — Да! — внезапно вспомнил Дымов. — Вы же, наверное, не ужинали. Безобразно у вас в институте на этот счет дело поставлено: собрание вечером, а буфет закрыт…

«Откуда он знает такие мелочи?» подумал Сергеев.

Дымов сразу приступил к делу:

— Ваше сегодняшнее выступление, Алексей Федорович, было неправильным. К институту приковано внимание врагов. Вы работаете над изобретением огромного оборонного значения. Враги знают об этом, Алексей Федорович. Необходимо быть начеку, особенно сейчас, когда остались считанные дни работы. Вчерашний случай — прямая диверсия, вредительский акт. Нам кое-что известно. Но надо ждать, терпеливо ждать, пока все хвостики не вытащим.

Часы показывали одиннадцать, когда Сергеев вышел от Дымова.

В машине, почти невидимый за рулем, спал Платоныч.

— Домой, Алексей Федорович? — зевая, спросил он.

— Да, Платоныч, пора, и так заждались.

Глава VIII. Гостья оказалась со странностями

Дома ждали Сергеева. Без него не садились ужинать. Перед самым ужином, когда уже сидели за столом, в кабинете задребезжал телефон.

Мише звонил приятель, Сеня Гольдин.

— Алло, Мишка, ты сошел с ума!

— Ты уверен в этом?

— Совершенно. Почему ты не был сегодня на стадионе?

— Был занят по самые уши.

— Алло, ты понимаешь, что можешь погубить честь всей команды? У нас остались решающие тренировки, тысячу чертей на твою голову! Противник набьет нам «всухую» двести голов и не даст плакать, и все из-за тебя.

Миша хохотал в трубку. Это была обычная гольдинская манера разговаривать. Незнакомому человеку он мог показаться страшно грубым. Но Миша знал своего приятеля: за всей его кажущейся на первый взгляд грубостью скрывалась добрая душа хорошего товарища. Оба они учатся в одной школе, оба отличные физкультурники и оба состоят в одной футбольной команде. Несколько лет мальчики крепко дружат, несмотря на то, что Сеня уже «старый комсомолец» и на два года старше Миши.

— Алло, у меня уважительная причина, — проговорил Миша: — встречал мать.

Гольдин помолчал.

— Ладно, так и быть, — проворчал он, — на этот раз прощается… Да, между прочим: я был на тренировке у противника.

— Ну и как?

— Ха-ха! Это просто ерунда. За их нападение я не дал бы и выеденного яйца. Беки тоже так себе. Откровенно говоря, мы набьем им «всухую» двести голов…

— И не дадим плакать, — закончил Миша.

— Ты угадал. Алло, Мишка! Жди меня завтра утром. Есть разговор. Гуд бай.

Миша вернулся в столовую. За ужином беседа явно не клеилась.

— Я так завидую всем изобретателям, — говорила Нина Дмитриевна, — но сама ничего не понимаю в технике.

— Вы отлично владеете техникой плаванья, — сказала Клавдия Павловна: — вы были лучшим пловцом на курорте. Однако я на вас, Нина Дмитриевна, в обиде: вокруг вас столько было военных, а вы меня так ни с кем и не познакомили.

— Право, не такой уж интересный народ, — ответила Нина Дмитриевна, — всё старые друзья по Востоку.

— В будущем году на юг обязательно поедет Миша — ведь он еще никогда не видел моря, — сказал Алексей Федорович.

Он взял сына за подбородок, их глаза встретились, и Миша увидел в глазах отца плохо скрываемое волнение и усталость после бессонной ночи.

— Смотрите-ка, а ведь сын загорел в Москве не меньше, чем мать в Крыму, — закончил отец.

Нина Дмитриевна подняла на мальчика синие глаза.

— Он очень похож на маму.

— О, он с матерью — одно целое! — оживился отец. — И потом они такие друзья, что и водой их не разольешь. Я их называю Бобчинским и Добчинским, а они за это страшно злятся на меня.

— Но ведь мы дома одни, а он вечно занят. Даже сегодня не мог пораньше приехать… И так всегда, — с укором сказала мать.

Гостья тряхнула белыми волосами и горестно вздохнула:

— Увы, мне это хорошо известно. Мой муж тоже военный специалист, и мне по целым дням приходится у себя в Хабаровске сидеть одной.

После ужина все разошлись по комнатам.

Миша уступил гостье диванчик в столовой, на котором он всегда спал, а сам лег в кабинете отца и сразу уснул. Проснулся оттого, что голова сползла с подушки и заныло в затылке. Потирая шею, спустил на пол ноги. В кабинете было темно и душно. Потягиваясь и широко зевая, мальчик чуть приподнял штору и распахнул окно. Тусклый рассвет наплывал на Москву. Наступал тот ранний утренний час, когда городские шумы не надолго стихают. В переулке было пустынно и прохладно. Миша с наслаждением вдыхал свежий ночной воздух, разглядывая спящий переулок. Вдруг, — может, ему это показалось? — он услышал шум в соседней комнате. Шум заинтересовал его: ведь еще так рано, все спят. Может, кто в окно залез?..

Из столовой чуть пробивался свет. Осторожно ступая босыми ногами, Миша подошел к двери. В замочную скважину Миша увидел, что за столом, закрыв лампу, сидит Нина Дмитриевна и что-то пишет. Она изредка беспокойно оглядывалась на дверь, словно кого опасаясь.

Миша недоуменно пожал плечами: что, она бессонницей страдает, что ли? Но закрытая лампа, боязливые взгляды, которые Нина Дмитриевна бросала на дверь, показались ему странными. Озадаченный виденным, Миша тихо отошел от двери и снова лег.

Глава IX. Нищий

После завтрака отец и мать уехали на службу. Нина Дмитриевна напомнила Мише:

— Вы вчера обещали познакомить меня с Москвой. Поедемте в Третьяковскую галлерею.

— Хорошо…

— Почему вы такой угрюмый? Вам нездоровится?

— Нет, ничего.

— Я сейчас приведу себя в порядок, и поедемте.

Нина Дмитриевна ушла в кабинет. Миша устроился с книгой на диване — ждал приятеля. Хотелось поговорить с Семеном, рассказать ему о взрыве на заводе, о гостье, о том, что видел ночью.

— Мишка, открой! — громко прозвучал в открытое окно голос Гольдина.

Высокий, широкоплечий Сеня стоял посреди переулка, запрокинув голову и щуря глаза. Миша бросился его встречать. Поднимаясь наверх по лестнице, он уже начал рассказывать приятелю о приезде матери, о странной гостье, о том, что видел ночью. Рассказал также своему закадычному другу о взрыве на заводе.

— Вот гады! — Гольдин задумался. — Ну, а что касается вашей гостьи — это ерунда. Ты, Мишка, всегда страдал чувством какой-то сверхбдительности. Сейчас она тебя явно подвела. Так только в книжках бывает, а не в жизни.

Они уселись в столовой на диване. Семен начал говорить приятелю о последней футбольной тренировке. Незаметно шло время… За дверью в кабинете слышались шаги гостьи. Она нервно ходила из угла в угол.

— Слышишь, Сенька, — зашептал Миша, наклонившись к приятелю: — сказала, что сейчас выйдет, пойти собирались вместе, а не идет, мечется по комнате, нервничает, слышишь?

Семен отмахнулся рукой.

Неожиданно два коротких звонка прервали разговор. И сейчас же из кабинета быстро вышла Нина Дмитриевна.

— Сидите, мальчики, я открою, — сказала она и выскользнула в переднюю.

— Подожди, — шепнул Гольдину Миша, — я посмотрю, — и подошел к двери. — Нищий какой-то… Она ему что-то передала. Понимаешь, она ему передала что-то…

Он бросился на диван, взволнованный, тяжело дыша.

— Понимаешь, она ему передала что-то…

Гольдин был невозмутим.

— На то он и нищий, чтобы ему деньги давать. Что ты волнуешься?..

Миша нетерпеливо перебил:

— Нет, нет, я отлично видел что-то белое… Это какая-то бумага… Я пойду за ним… — Он рванулся с дивана.

— Сиди спокойно и не дури, — удержал его за руку Сеня. — Ты пойдешь, а что я буду делать? Вместо тебя в Третьяковку отправлюсь? Скажу: видите ли, Мише некогда, он за нищим пошел следить. Дурак! Я пришел, я и уйду, а ты виду не показывай.

— Прямо удивительно в наше время видеть нищих, — проговорила, возвращаясь, Нина Дмитриевна.

— Встречаются иногда лодыри, — проворчал Сеня, делая рассеянное лицо. — Ну, Миша, я пошел. И так уж на тренировку опаздываю.

Он догнал нищего на улице. Нищий шел в сторону Смоленской площади. Семен внимательно оглядел его.

«Старше меня, на полголовы выше», заметил он.

Они пересекли площадь и снова пошли переулками, которые делались все безлюднее и глуше.

«Этот молодец больше нигде не просит милостыню», подумал Семен, соображая, что нужно предпринять.

Сильный шум на противоположной стороне отвлек его внимание. Группа ребятишек дралась, наскакивая друг на друга. И внезапно мелькнула мысль. Он напружил руки и ускорил шаг. Догнав нищего и поровнявшись с ним, Семен толкнул его плечом. Нищий быстро и, как показалось Сене, испуганно взглянул на него и продолжал итти. Семен ждал всего: ругательств, ответного удара, но не этого. От растерянности даже остановился. Но действовать надо было решительно. И, снова догнав нищего, Сеня вторично толкнул его, вызывающе крикнув:

— Ты чего толкаешься?

Ответа не последовало. На него взглянули спокойные, чуть прищуренные глаза. Человек продолжал итти.

— Ты чего толкаешься? — снова спросил Сеня. — Драться хочешь?

— Пусти, дурак, — ответил нищий.

Стиснув зубы, Гольдин цепко ухватил нищего за ворот и с силой дернул. Затрещали и подползли лохмотья. Не раздалось ни одного крика. Как два зверя, отпрянули они друг от друга и кинулись навстречу. И в этот момент, когда вкладывались все силы, все напряжение для того, чтобы победить, к Семену вернулось его обычное спокойствие и рассудительность. Отличный физкультурник, он сразу почувствовал, что противник сильнее, но не опытнее его. Изловчившись, Семен схватил нищего за голову, зажал ее одной рукой, а другой стал шарить по его лохмотьям. Нащупал что-то, рванул… Посыпались лепестки какого-то цветка, зашуршала под рукой папиросная бумага. Сверток. Схватил его, зажал в кулак…

— Ага, — захрипел он, задыхаясь от борьбы, — цветочки собираешь, гад!..

И в этот момент словно удесятерились силы нищего: он повалил Сеню и стал вырывать сверток из его руки. Они боролись молча. Внезапно мальчик ощутил острую боль в боку и начал слабеть.

Нищий повалил Сеню и стал вырывать сверток из его руки.

— Помогите! — громко закричал он.

Теряя сознание, он услышал чьи-то бегущие шаги. Еще одна попытка нищего вырвать у него из рук сверток… Но Сеня сжимал пальцы из последних сил, уже ничего не видя и не сознавая.

— Вот бандит… Заколол малого… Скорая помощь нужна.

Вокруг Семена собиралась толпа.

Глава X. Ошибка Миши Сергеева

Неясно, как во сне, Сеня Гольдин видел светлую комнату, людей в белых халатах.

— Лежите спокойно, — сказал негромкий голос.

У кровати сидело два человека.

— Доктор, можно? — спросил один.

Другой взял руку мальчика, нащупывая пульс.

— Ему лучше, — сказал он, — только недолго разговаривайте.

Доктор поднялся и вышел.

— В вашем кармане, — обратился человек к Сене, — нашли комсомольский билет на имя Семена Гольдина. Это ваш билет?

— Мой, — Сеня попытался приподняться.

— Лежите спокойно, — улыбнулся человек. — Вы его получите… Скажите, что за пакет был в вашей руке?

— Об этом я хотел бы говорить в НКВД.

— Ничего, говорите обо всем: я следователь.

И тогда Сеня начал рассказывать. Все, что он слышал от Миши, что подозревал сам, как пытался задержать нищего, — обо всем подробно рассказал Сеня следователю. Когда он кончил, следователь поднялся со стула.

— Благодарю вас, — сказал он. — Вы с вашим приятелем сделали огромное, государственной важности дело. Но Миша Сергеев все же допустил большую ошибку. В тот же день, в тот же час, когда у него возникли первые подозрения, он должен был сообщить нам, а сейчас… — Следователь помолчал. — Сейчас я боюсь, что кое в чем мы уже опоздали.

Записав адрес Сергеевых и пообещав еще встретиться и поговорить с Сеней, следователь крепко пожал ему руку и вышел из комнаты.

Глава XI. В Третьяковской галлерее

Миша и Нина Дмитриевна ходили по большим залам Третьяковской галлереи. Миша был рассеян. Он думал о Семене. Хотелось поскорей узнать, что с ним. Чем кончилась история с нищим.

Нина Дмитриевна была очень оживлена. Она подолгу рассматривала картины, восхищалась; жалела, что невозможно всего осмотреть сразу.

— Вы часто бываете здесь? — спросила она Мишу.

— Да, был несколько раз.

— Вместе со своими?

— Бывал с мамой. Папа всегда занят.

— Неужели он так много работает? — удивилась Нина Дмитриевна.

— Очень много. Он всегда поздно приезжает домой.

— Мама говорила, что он изобретатель, — продолжала Нина Дмитриевна. — Почему же ему обязательно нужно сидеть на службе? Ведь можно работать дома… И спокойней…

— Он работает и дома. Привезет материалы, запрется у себя и пишет. — Миша искоса посмотрел на Нину Дмитриевну: что это ее так интересует отец?

…Возвращались домой. Нива Дмитриевна интересно рассказывала о юге, о море. Ее простой, дружеский тон так подкупал, захватывал, что Миша тоже оживился и уже не думал о своих подозрениях.

Они подходили к дому, как вдруг Нина Дмитриевна смолкла на полуслове. Навстречу им из ворот дома вышел мужчина. Поровнявшись с ними, он кивнул головой Нине Дмитриевне. Миша с изумлением взглянул на спутницу: она была бледна и растерянна.

— Миша, вы идите, я сейчас… — Она повернулась и пошла за незнакомцем. Вскоре они оба свернули в проходное полутемное парадное низенького дома.

Миша остановился у забора с наклеенными театральными афишами. Он мучительно напрягал память: где он мог видеть этого человека? Где-то видел… И вдруг вспомнил: рассказ Платоныча о баллоне, возвращение с вокзала, идущую следом машину и незнакомца за рулем. Это он!

У Миши от волнения перехватило горло. Надо немедленно идти следом. Миша рванулся вперед… И в эту минуту по переулку прогремел выстрел, за ним — другой. Когда Миша с прохожими вбежали в полутемное проходное парадное маленького дома, на забрызганных кровью каменных ступеньках, лицом вниз, раскинув руки, лежала Нина Дмитриевна.

В этот вечер к Сергеевым приехал следователь Дымов и передал Мише привет от Сени.

Следователь сидел с отцом в кабинете, просматривал вещи Нины Дмитриевны, потом о чем-то долго беседовал с матерью.

Глава XII. Второй случай с Платонычем

В десятом часу вечера Платоныч вел машину в гараж. Невдалеке от завода его остановил человек. Платоныч затормозил, высунул голову из кабины и сразу узнал.

— А, это ты, парень! За долгом, что ли, пришел?

Человек, улыбаясь, закивал головой и проговорил:

— Наконец-то я дождался… Такое, понимаете, несчастье…

— Что? Или тоже баллон спустил?

— Да. Пришлось машину на даче бросить.

— А где дача-то?

— В Бутове. По Серпуховскому шоссе.

Платоныч легонько свистнул.

— Ничего не выйдет, парень. Оно, конечно, ты тот раз меня выручил, но я в такую даль не могу поехать. Шутка сказать: до Бутова тридцать километров. Баллон вот бери, а я не могу, право.

Человек наклонился к Платонычу и тихо сказал:

— Выручите, я заплачу… Рублей по пять за каждый километр.

Платоныч удивленно посмотрел на него.

— Ты эти шутки брось…

— Подождите… — Незнакомец вынул из бокового кармана деньги и протянул Платонычу. — Здесь полтораста рублей, возьмите…

Платоныч молчал.

— Эх-ма! Где наша не пропадала! — махнул рукой Платоныч. — Садитесь.

Они пересекли Москву. Машина вынеслась на свободное и гладкое Серпуховское шоссе. С полей потянуло влажной прохладой. Впереди, за темными зубцами леса, потухала розовая полоска зари.

— Вы много зарабатываете? — спросил незнакомец.

Платоныч посмотрел на него удивленно.

— Да как сказать? Вроде хватает.

— Налево, пожалуйста, — сказал незнакомец, — вот на эту просеку.

Платоныч сбавил скорость и повернул руль.

Автомобиль мягко закачался на ухабах.

— Вы можете много заработать, очень много, — снова проговорил незнакомец. — Хотите тысяч пять?

Платоныч рывком затормозил. Свет фонарей скользнул по кустам, по веткам мохнатой ели. Сразу стало тихо. На свету плавно кружились мошки. На опушке в овсяном поле кричал коростель…

Платонычу стало не по себе.

— Зачем… За что вы предлагаете такие деньги? — спросил он.

— Вы должны выполнить одно небольшое поручение, — спокойным, грудным голосом заговорил человек. — Совсем маленькое поручение. Завтра инженер Сергеев, которого вы обычно возите, будет очень поздно работать в институте. Мне необходимо с ним встретиться. Я тоже изобретатель, мы с ним работаем в одной и той же области. Но несколько иными методами. Я завтра хочу доказать Сергееву преимущество своих методов.

В голосе незнакомца прозвучала легкая усмешка.

— Завтра остановите машину у места, которое я назову вам… Вы что-нибудь потеряете в дороге и пойдете назад разыскивать, а я в это время коротко побеседую с уважаемым Алексеем Федоровичем. Когда вы будете возвращаться к машине, я встречу вас и вручу деньги… Понятно? Вот вам задаток…

Платоныч сидел, оглушенный услышанным. Мелкие капли пота выступили на его лице. У него не было слов. Он задыхался. Вдруг он дернулся и торопливо полез рукой в боковой карман пиджака. От нахлынувшей ярости его трясло.

— Вот! — наконец вздохнул он и с силой швырнул в бритое лицо деньги. — Возьми свои полтораста рублей, собачья шкура! Гадина!

Он кричал сбывающемся голосом, готовый броситься на этого спокойного, страшного врага, сидящего рядом с ним на одном сиденье.

Неожиданно Платоныч вспомнил, что в ногах у него лежит тяжелый металлический ключ, и он стремительно протянул к нему руку.

— Ну, ну, спокойно! — крикнул человек и отчетливо добавил: — В правой руке я держу револьвер — советую помнить это.

Платоныч тяжело задышал.

— Однажды ночью в сентябре тысяча девятьсот тридцать седьмого года, — снова заговорил человек, — на углу Трубной площади и Цветного бульвара какая-то легковая машина сшибла девочку. Боясь ответственности, шофер вместе с машиной скрылся. Насколько мне известно, милиция до сих пор не разыскала преступника.

Платоныч смотрел на человека широко раскрытыми глазами.

— Я завтра же могу помочь милиции в розыске, — продолжал человек. — Этот шофер — вы.

Платоныч подавленно молчал. Сейчас этот хитрый, всезнающий враг внушал ему только ужас.

— Ну так как же? Согласны?

— Да… — глухо проговорил шофер. — На откуда вы знаете?

Глава XIII. Снова у Дымова

На следующий день рано утром Сергеев приехал в институт. Приближались ответственные дни испытаний. Вчера поздно вечером начальник института предупредил, что уже создаётся правительственная комиссия для приемки изобретения. Но Алексею Федоровичу было не по себе. Этот ужасный случай дома — смерть молодой, жизнерадостной женщины, остановившейся у них, — для него был непонятен.

Поднявшись к себе в кабинет, он закурил папиросу. Задумавшись, подошел к окну… Еще два дня назад, вечером, они разговаривали о юге, шутили, и вдруг такая неожиданная смерть… Чорт знает что!

Сергеев тяжело вздохнул и подошел к столу. Но начать работать не удалось: в дверь кто-то осторожно постучал.

— Алексей Федорович, это я, Осипов. Поговорить надо.

Нетерпеливо пожав плечами, Сергеев вышел из кабинета и захлопнул за собой дверь.

В коридоре его ждал Осипов. Они были старые сослуживцы. Сейчас Осипов выглядел сконфуженно, лицо его казалось крайне смущенным.

— Алексей Федорович, — сказал он, не глядя на Сергеева, — я никак тебя после партийного собрания поймать не могу. Понимаешь, стыдно мне немного, что я тогда так крепко на тебя обрушился: насчет бдительности и твоего выступления. Все-таки, как говорится, друзья-приятели, и, можно сказать, свинью подложил.

Сергеев громко рассмеялся, добродушно хлопнул по плечу приятеля.

— Что с тобой? С каких это пор ты красной девицей стал? Ты, член партии, увидал, что я чушь говорю, ну и покрыл меня. Все в порядке.

— Да, да, именно так! — горячо подхватил Осипов. — Но ты согласен, что был неправ тогда?

— Видишь ли… — Сергеев задумчиво посмотрел на приятеля. — Происходят вокруг меня странные какие-то вещи. Да оно и понятно: изобретение так велико — не могут им не интересоваться.

— Ты знаешь, — Осипов нагнулся к Сергееву и взволнованно зашептал ему, — я сам чувствую напряженную обстановку в институте. Этот взрыв убедил меня, что враги, есть внутри института и они действуют. После взрыва, прямо тебе говорю, надежнее чувствуешь себя дома, чем здесь, в кабинете. Я, например, много работы беру домой. А ты?

Сергеев пожал плечами:

— Да, приходится. Просто не справляюсь здесь. Через несколько дней начинает работать правительственная комиссия, а у меня еще масса недоделок, вот и приходится ночами дома сидеть…

Договорившись итти вместе обедать, приятели разошлись.

* * *

К концу дня Сергееву позвонил Дымов.

— Алексей Федорович, когда поедете из института, заезжайте-ко мне на пару минут, не больше. Дело есть.

— Хорошо! — обрадованно ответил Сергеев. Ему самому хотелось увидеть Дымова и посоветоваться с ним.

Как и в первый раз, дверь открыл Дымов, провел к себе в комнату. Навстречу поднялся еще один человек. И когда Сергеев, знакомясь, протянул руку и взглянул в лицо незнакомцу, он в испуге отшатнулся. Человек был поразительно похож на него. Уже потом, немного успокоившись, Алексей Федорович разглядел, что сходство это достигнуто искусственно, легким, чуть заметным гримом. Но сходство было велико. Оно подчеркивалось одинаковой фигурой, костюмом.

— В чем дело? Что такое? — растерянно обратился Сергеев к Дымову.

Тот успокоительно кивнул головой:

— Ничего, ничего, все в порядке. Вы, Алексей Федорович, через часик пройдете черным ходом и поедете на моей машине, а товарищ поедет вместо вас. Так нужно. Ну, отправляйтесь, товарищ Ратинов, и будьте как можно осторожнее, строго выполняйте инструкцию.

Человек, похожий на Сергеева, молча кивнул головой, низко нахлобучил шляпу, взял лежащий в углу портфель и вышел из комнаты.

Все произошло в течение нескольких секунд. Сергеев широко раскрытыми глазами проводил незнакомца и тяжело опустился в кресло.

Глава XIV. В назначенном месте

Была ночь. Человек сидел в кабине машины и курил. Кончался город, впереди открылось прямое, гладкое шоссе. И внезапно машина свернула в сторону, к чернеющему лесу.

— Нам нужно в объезд, Алексей Федорович, — невнятно проговорил Платоныч не оборачиваясь: на заставе милиция закрыла все проезды.

Человек в машине не отвечал. Платоныч поглядел назад и увидел, что пассажир его спит.

— Устал за день, наработался Алексей Федорович. Эх, дела, дела! — сокрушенно вздохнул шофер.

Проехав еще с полкилометра, автомобиль остановился.

— Мотор… — глухо пробормотал Платоныч, — воды забыл налить.

Он вылез из машины и пошел к радиатору.

— Тут рядом железная дорога, пойду возьму ведерко воды.

Человек в машине спал.

Платоныч медленно, словно нехотя, ушел в темноту.

Машина стояла на темной дороге; неподалеку шелестели листьями деревья; в небе слабо мигали редкие звезды; где-то издалека слышался шум идущего, поезда.

Внезапно из темноты леса выступил высокий мужчина. Он подошел к машине, осторожно открыл дверь.

— Разрешите спичку, товарищ, — попросил он.

Человек в автомобиле спал.

Осторожно, боясь разбудить, подошедший наклонился и связал спящему ноги. Этого было достаточно, чтобы человек в машине проснулся. Он рванулся было вперед, но незнакомец быстро загнул ему назад руки, скрутил их, завязал рот. Все это было сделано в несколько минут. Человек, заменивший Сергеева, спеленатый, как младенец, был брошен назад на сиденье, в темную кабину машины.

— Идите сюда, — громким шопотом заговорил неизвестный в сторону леса. — Да потушите в фарах свет, чорт вас забери!

Платоныч неловко шагнул вперед, судорожно глотая воздух. Он боязливо косил глаза на закрытую кабину, где лежал человек.

— Вы что с ним сделали? — прошептал он. — Ведь такого уговора не было.

— Уговора с милицией сшибать детей у нас тоже не было, — злобно бросил неизвестный. — Ничего, все в порядке. Быстрее, старый чурбан! Не понимаете, что богатство само идет к вам в руки.

Он положил руку на плечо Платоныча и подбадривающе прибавил:

— А угрызения совести — для слабохарактерных девушек. Слышите: утром вас найдут в машине связанным по рукам и ногам, и никто не догадается подозревать в соучастии. Я сам свяжу вас. Сергееву вы скажете, что напали двое: один на него, другой на вас… и все…

Платоныч молча повиновался. Он послушно лег и позволил себе связать руки и ноги. Кривясь от боли в стянутых за спиной руках, он вдруг о чем-то вспомнил, завозился.

— А деньги?

— Вы с ума сошли! — сказал человек. — Деньги вас могут выдать с головой. Лежите спокойно и молчите, а как только выпутаетесь в НКВД, я немедленно принесу вам тысячи. Да, да, можете не беспокоиться.

Платоныч хотел что-то возразить, но незнакомец грубо втиснул ему в рот тряпку. Шофер с ужасом следил за движениями его быстрой темной фигуры. В тишине отчетливо загудел паровоз; проходил мимо поезд. Незнакомец в бешенстве стукнул кулаком, проворчал ругательство:

— Не успел!

Он сел за руль и включил мотор. Машина двинулась вперед, повернула за деревья, выехала на пустынный переезд железной дороги. Здесь она остановилась. Далеко в темноте мерцали красные огоньки уходящего поезда. Незнакомец выскочил из кабины и, зажав подмышкой портфель Сергеева, сбежал с насыпи. Добежав до деревьев, он оглянулся. На железнодорожном полотне темнела поставленная на рельсы машина.

— Так лучше. Через час все будет кончено, — криво усмехнулся человек.

— Через час все будет кончено, — сказал человек.

Глава XV. Последнее звено

Ночью инженер Осипов работал у себя дома. Он жил в маленькой квартире один. «Старый холостяк», шутливо называли его в институте. В комнате было тепло и уютно. Между двумя большими окнами — письменный стол. Настольная зеленая лампа поставлена на окно, и ровный, спокойный свет ее падал на стол, погружая в полумрак комнату.

Осипов — старый инженер. (На медной дощечке на двери квартиры «Инженеръ Осиповъ» написано с твердыми знаками — так осталось от старых времен.) До революции пятого года работал мастером на заводе Высоцкого. А к семнадцатому году на том же заводе был уже большим человеком, почти техническим директором.

После революции пришлось начинать снова…

Теперь Осипов — старший научный сотрудник военного научно-исследовательского института, член партии с 1932 года.

Время приближалось к часу ночи. Внизу по темному переулку проехала машина. Снова тихо. Осипов сидел за столом, писал и часто, нервно поглядывал на часы, словно кого-то поджидая.

В дверь квартиры тихо постучали. Осипов порывисто встал, поспешно подошел к двери, открыл — и в испуге отшатнулся. Ждал не этих.

В комнату вошли двое незнакомых, молодых.

Один из вошедших молча протянул бумагу. Осипов взял, глянул… Ордер на обыск и арест, и его фамилия. Пожал плечами:

— Пожалуйста.

Томительно тянулись минуты. Сидя в кресле в углу, Осипов наблюдал за обыском.

— Это ошибка, явная ошибка…

Люди не отвечали. Они просматривали книги, бумаги.

— Вам темно, — внезапно вспомнил Осипов. Он быстро встал с кресла, подошел к окну и взял лампу.

Один из пришедших улыбнулся.

— Ничего, не беспокойтесь, — и, бережно приняв из рук хозяина лампу, снова поставил ее на окно. — Пусть стоит здесь… отсюда виднее.

Осипов беспомощно опустился на стул. Лицо его побледнело, и мелко задрожали руки.

Глава XVI. Человек с портфелем

Долго бежал в темноте человек, прижимая локтем портфель. Лес кончился. Кривыми окраинными переулками добрался до конечной остановки трамвая. И почти тут же следом за ним, покачиваясь, подошли к остановке двое запоздалых гуляк.

— Опоздали, Петруша: все трамваи спать уехали. Где же мы спать будем? — сокрушенно сказал один.

— Не может быть. Еще один трамвай обязательно будет, — успокаивал его приятель: — движение кончается пол-второго, а сейчас двадцать минут второго.

И действительно, вскоре показались два разноцветных огонька: подходил трамвай.

Человек с портфелем вскочил в первый вагон. Пересмеиваясь и толкаясь, запоздалые гуляки забрались в прицепной. Пролетали остановки. На окраине города сошел с трамвая человек с портфелем. А через минуту спрыгнули на ходу и подгулявшие приятели.

Человек шел быстро, не оглядываясь. Свернул в один из переулков, остановился у серого двухэтажного особняка и посмотрел вверх. В окне второго этажа горела лампа. Человек оглянулся, осторожно открыл дверь и вошел в подъезд дома. В переулке опять стало тихо, пусто. И внезапно из темноты вышли, покачиваясь, две фигуры. Это опять были те же подгулявшие приятели. Они, видимо, устали и брели молча. Вот и парадное, куда вошел человек с портфелем. На двери медная дощечка: «Инженеръ Осиповъ».

Человек поднялся по темной лестнице уверенно, как в хорошо знакомом доме, и тихо постучал в дверь. Открыл кто-то незнакомый:

— Входите, входите, вас-то мы и ждем!

Сразу все стало ясно. Захлопнул дверь, бросился вниз по лестнице, к выходу. Рванул дверь на улицу, выскочил — и сразу лицом к лицу столкнулся с двумя приятелями, поднявшими наганы.

Глава XVII. В лесу

В лесу было тихо. Платоныч с ужасом ждал гула приближающегося поезда, который мог послышаться каждую минуту. Гибель казалась неизбежной. Время тянулось бесконечно долго. Но вот напряженный слух уловил еле слышный шорох шагов. К автомобилю подошли люди, и через несколько секунд машина, управляемая опытной рукой, тихо спустилась с переезда и стала среди деревьев. Пришедшие начали развязывать Платоныча и «Сергеева».

Платоныч сладко потянулся.

— Ну, парни, думал, совсем нам капут. Где же это вы запропали? Прямо ждать перестал.

— Действительно, пришлось вам пережить неприятные минуты, — ответил один из пришедших. — Ничего не поделаешь: надо было дать зверю подальше уйти. Впрочем, бояться нечего было: мы ведь следили за каждым его шагом, и в случае чего…

Другой рассмеялся, обращаясь к Платонычу:

— Ты, товарищ, настоящий артист! Замечательно себя вел, даже о деньгах не забыл спросить. Молодец, очень хорошо!

— Хорошо-то, хорошо, — угрюмо буркнул Платоныч, — а вот что мне Алексей Федорович скажет! Ведь я его не предупредил…

— И правильно сделал.

— Алексей Федорович, — Платоныч обратился к Сергееву, — тут такая история вышла… Не велел мне товарищ Дымов ничего вам говорить. Сам обещал все сказать. Уж вы как-нибудь с ним считайтесь, а на меня, право, ругаться не стоит.

В ответ послышался легкий смешок.

Платоныч поднял глаза.

Вместо Сергеева на него смотрело молодое улыбающееся лицо.

Глава XVIII. Награда

— Награда народного комиссара, дорогие друзья, ко многому обязывает. Вы заслужили ее. Нужно стараться и в дальнейшем быть такими же настойчивыми, бдительными, смелыми, какими вы показали себя в этом деле…

Дымов замолчал, потер пальцем сросшиеся брови. За дни знакомства Миша и Семен хорошо изучили этот жест. Как только Дымов задумывается, рука тянется к лицу, и пальцы начинают теребить брови или старательно поглаживать сверкающие сединами виски.

— И еще, ребята, не нужно болтать. Все, что вы слышали здесь, непосредственными участниками чего явились, должно храниться в тайне. Никаких разговоров! Понятно? Никаких!

Друзья молча кивнули головами. Сегодня они были счастливы, как никогда. Только что следователь вручил им награду народного комиссара — каждому золотые часы с надписью: «За беспощадную борьбу с контрреволюцией».

Разговор кончился. Дымов поднялся с дивана и протянул руку.

— До скорой встречи, товарищи.

Миша и Семен вышли из кабинета. Несколько секунд Дымов задумчиво стоял посреди комнаты. Последние дни он почти не спал. Шла борьба, отчаянная борьба. Враги дрались, защищались, пытались переходить в наступление.

«Дрались… Борьба…» Дымов улыбнулся, мысленно произнеся эти слова. Нет, это нельзя назвать борьбой. Горстка озверелых бандитов, диверсантов, убийц, лакеев иностранных разведок противопоставила себя всему народу. Сергеевы, Сеня Гольдин, Платоныч — вот они миллионы глаз советского народа, миллионы глаз советской разведки. Какая может быть борьба с бешеными собаками!

Дымов подошел к столу, снял телефонную трубку.

— Зинуша, я сегодня приеду домой обет дать… Нет, нет, обязательно приеду… Ну что же: вчера не мог… Ну да, и позавчера не мог, а вот сегодня, обязательно приеду. Сразу и поем за три дня.

Улыбаясь, опустил трубку. Через несколько мгновений он снова позвонил:

— Дежурный? Говорит Дымов. Пришлите Осипова.

Глава XIX. Допрос

Вскоре за дверью послышались шаги. Конвоир ввел в кабинет Осипова.

— Слушайте, — взволнованно заговорил Осипов, когда они остались вдвоем: — могу я наконец узнать, что еще хотят от меня? Я, кажется, все сказал. Да, я признаюсь в принадлежности к троцкистам, но у меня были только разговоры и никаких серьезных дел. Я признаю, что за это должен понести наказание. Но что еще вы хотите от меня?

Он казался таким возбужденным, что даже его сиплый голос звучал сейчас звонко и негодующе.

— Успокойтесь и сядьте, Осипов, — сказал Дымов, перелистывая бумаги, лежащие на столе.

Осипов стоял перед ним злой, взволнованный.

— Умоляю, скажите, в чем же еще меня подозревают? Я скоро с ума сойду, делая всякие предположения… Так внезапно оторвали от работы, от друзей…

— Садитесь, Осипов, — уже резко повторил Дымов. — Перестаньте ломаться. Вы знаете не хуже меня, почему вы здесь.

Осипов грузно опустился в кресло перед столом.

— Это произвол, — тяжело вздохнул он, помахивая рукой. — Я буду жаловаться наркому, в ЦК партии. Я сразу же во всем признался, во всем…

— Вы очень однообразный собеседник, Осипов. Мы в третий раз беседуем с вами, и в третий раз вы начинаете с жалоб. Итак, вы собираетесь писать в ЦК?

— Да.

— Надо думать, что в письме вы укажете, что человек вы тихий, безобидный, нигде не делали никому вреда. Так, говорили глупости, и всё. Честный, советский работник. Не так ли?

— Да, да, уверяю вас, именно так.

Дымов задумчиво посмотрел на арестованного.

— Вы даже хуже, чем я думал, — наконец сказал он. — Какое бессмысленное поведение на следствии! Единственный путь, который вам остался, — это путь чистосердечного признания, и вы упорно не хотите на него встать. Хорошо, пишите наркому, пишите в ЦК, — не забудьте только упомянуть о некоторых записках, которые вам писала одна интересная молодая женщина, о ее фамилии в вашем блокноте. Обязательно об этом тоже напишите.

На лице Осипова было явное недоумение.

— Я вас не понимаю, — проговорил он.

Дымов пожал плечами.

— А ведь это понятно. Напишите о вашей знакомой, Нине Дмитриевне. Напишите наконец, что вы смирный, честный работник, очень любите цветы, особенно белые розы.

Небритое лицо Осипова бледнело. Он долго молчал, вобрав в плечи голову.

— Вам все это известно? Не может быть! — тихо проговорил он.

— Да, Осипов, нам многое известно. Надо думать, теперь вы будете говорить.

Осипов помолчал.

— Хорошо, я все скажу. Но уверяю вас, что я не знаю преступлений этого человека, которого вы вместе со мной арестовали у меня в квартире.

— Это называется: постепенная сдача позиций, — усмехнулся следователь. — Не выйдет, Осипов. Таким образом, вы признаете, что Нину Дмитриевну вы знали и о ее приезде вам также было известно. Что вам известно о Нине Дмитриевне?

— Что она троцкистка.

— И только?

Осипов молчал. Было видно, как дрожала его пухлая рука, лежащая на кресле.

— Ну, ну, говорите, Осипов.

— Нет, не только, — он с трудом проглотил слюну. — Нина Дмитриевна — шпионка, крупная шпионка, связанная с резидентом разведки.

— Дальше.

— Ее шпионская работа заключалась в том, что она путем близких знакомств с военными получала важные сведения оборонного характера.

— Еще что?

— Когда стало известно о выдающемся изобретении Сергеева, разведка им очень заинтересовалась. Были указания раздобыть его во что бы то ни стало.

— Ну, а при чем тут Нина Дмитриевна?

— Ей было предложено сблизиться с Сергеевой, отдыхавшей в это время на юге, вернуться вместе с ней в Москву и временно остановиться у них.

— Таким образом пытались заполучить материалы?

— Да. Я уже сказал, что приезд Нины Дмитриевны связан не только с этим. Она везла шпионские сведения…

— Куда?

— Они должны были попасть непосредственно в посольство здесь, в Москве.

— А вы при чем тут?

— Я… я… должен был кое-что посмотреть в этих документах, разобраться в них, указать на главное.

— Ага. Своеобразный технический консультант при господине после? Хорошая карьера для так называемого «политического противника», троцкиста. Вы же и должны были передать эти материалы?

— Да, Нине Дмитриевне нельзя было это делать — боялись провала.

— А провал все-таки произошел?

Маленький человечек посмотрел на следователя и беспомощно развел руками:

— Что делать! Мы не ожидали этого.

— Да, Осипов, вы многого не ожидали. Думали о единоборстве с небольшим отрядом чекистов. Надеялись, что от них надежно спрятаны. Забыли о советских людях, о советском народе, внимательно следящем за врагом. Этих-то людей вы и не учли. Плоховато вы рассчитываете. Ну, а зачем убили Нину Дмитриевну?

— Это уже произошло помимо центра. Мне известно, что разведка после истории с нищим, когда материалы оказались у вас, боялась провала… Арест Нины Дмитриевны был неизбежен… И вот ее решили убить.

— В благодарность за работу?

Осипов молчал.

— Значит, если бы, например, узнали, что вас арестуют, вас бы тоже, пожалуй, постарались убрать? Ну, ладно, перейдем дальше. Следовательно, после провала с нищим и Нины Дмитриевны вы перешли в лобовую атаку. По-видимому, так надо понимать нападение в лесу?

— Да, решили действовать крайними мерами. Но это уж дело рук разведки, а не троцкистского центра.

Дымов досадливо отмахнулся, как от надоедливой мухи.

— Да не пытайтесь вы разделять эти вещи! Вы же сами достаточно убедительно доказали, что эти понятия неразделимы. Вы сообщили разведке, когда и куда поедет Сергеев, по вашим указаниям она действовала, и портфель Сергеева должен был попасть к вам, к «техническому консультанту» разведки. Но и здесь просчет. Плохо знаете советских людей. Думали тысячами купить шофера, запугать старого Платоныча историей с сшибленной девочкой? Не вышло. И здесь просчитались.

Дымов поднялся из-за стола.

— Вот вам бумага: пишите подробно, обо всем пишите. Начните со взрыва на опытном заводе.

В кабинете стало тихо. Слышен был скрип пера.