За границей
II-ой съезд Р. С. Д. Р. П. и раскол в партии. — Большевики и меньшевики. — Бронштейн-Троцкий, Плеханов и Ленин.
В ноябре 1902 года я, окончив, срок ссылки, вернулся в Николаев. Там, мне скоро пришлось с головой окунуться в дела местной социал-демократической организации. Хотя память о Sturm und Drang периоде времён Львова (Бронштейна) ещё не умерла, но организация влачила жалкое существование. В то время, как при Бронштейне подпольно-общественное дело было всё, а частная жизнь революционера была лишь придатком к ней (вспомните "Вера без дела мертва есть"), — теперь интеллигенты, стоявшие во главе организации, были заняты своими частными делами, отдавая революции лишь крохи свободного от личных дел времени, да и то ещё с опаской, как бы не повредить себе и своей кое-как налаженной маленькой карьере.
Понятно, что при таких условиях, дела шли через пень-колоду.
При помощи привезённых из Сибири связей мне удалось организовать более правильную доставку нелегальной литературы. Я устроил получение единичных экземпляров "Искры", завёл связи с нелегальной типографией "Организационного комитета" и стал печатать листки. Скоро организация наша пополнилась притоком нескольких новых интеллигентных сил, и мы сообща дружно взялись за работу. Мы возобновили издание "Нашего Дела", уже в печатном, а не гектографированном виде, начав с 4-го номера, того номера, на котором остановился Бронштейн.
Работа в организации освежилась и оживилась. Незаметно прошло несколько месяцев. Между нашей организацией и соцал-демократическими организациями других городов завязались более или менее прочные связи. И мы послали своего делегата на партийный съезд, состоявшийся в Лондоне в 1903 году.
Мы с нетерпением ждали результатов этого съезда, долженствовавшего объединить все разрозненные социал-демократические организации в Pocсии в единую целостную партию. Но нас ожидало разочарование. Посланный нами делегат не вернулся. Отчёт о съезде нам был представлен субъектом, позорно прославившимся на съезде и известным со времени этого съезда под кличкой Гусева. Этот Гусев был одним из тех надёжных эмиссаров, которых приверженцы Ленина, оказавшиеся на съезде в большинстве и получившие впоследствии название большевиков, поспешили разослать по организациям в Pocсии и заграницей для того, чтобы в нужном для Ленина свете изобразить результаты съезда. "Отчёт" Гусева никого из нас не удовлетворил. Он, очевидно, не договаривал, глухо намекая на то, что меньшинство затевает какие-то каверзы против большинства и выбранных съездом органов, что оно чуть не готовится к расколу. От того же Гусева мы узнали, что наш земляк Бронштейн, который тоже был на съезде, заручившись из Женевы мандатом от Сибирской организации, также находится в этом меньшинстве, и, понятно, играет видную роль среди "бунтовщиков".
Участие Бронштейна, о преданности делу которого у нас у всех остались лучшие воспоминания, ещё больше увеличило наше недоумение.
Что-то непоправимое случилось на съезде: но что именно, мы не знали.
Тем временем я очутился в одесской тюрьме, так и не разъяснив своих недоумений.
В тюрьме я встретился с В. Н. Малянтовичем, впоследствии товарищем министра Почт и Телеграфов при Керенском, и другими товарищами по партии. Воспитанные на идеях строгой партийной дисциплины в духе Германской Социал-Демократической Партии, мы все единодушно осуждали "бунтовщиков"-меньшевиков и лояльно считали себя сторонниками большевиков.
Позже нам удалось устроиться так, что мы довольно регулярно стали получать "Искру". Она на съезде была объявлена центральным органом партии; но, по странному стечению обстоятельств, возможному только в подполье, очутилась целиком в руках меньшевиков. Они, естественно, поспешили сделать её органом для развития своих диссидентских взглядов.
Чем больше я читал "Искру", тем более я недоумевал: каждая статья развивала идеи, под которыми я не только не мог не подписаться обеими руками, но которым явно и очевидно вытекали из всеми нами всегда признававшихся основных принципов.
Чего же большевики хотят?
Среди других статей были также блестящие, негодующие статьи Бронштейна, возбуждавшие в читателе возмущение против Ленина и его чисто нечаевских приёмов.
Ровно через год после ареста, в сентябре 1904 года, я был освобождён из тюрьмы.
В Одессе, как я в других городах, в это время борьба между большевиками и меньшевиками была в полном разгаре. Суть разногласий между ними уже вполне определилась. Большевики стремились углубить заговорщический характер партии с самым строгим подчинением центру, т. е. Ленину, жившему заграницей. В приёмах большевиков всегда проглядывало недоверие к массам, боязнь, как бы массы, предоставленные самим себе на пути самодеятельности, не ускользнули от их влияния и не подпали под вредное чужое.
Меньшевики залог успеха партии и будущей революции видели в развитии самодеятельности в массах и настаивали на использовании всякой представляющейся возможности в этой области.
Так как для самодеятельности широких масс, по тогдашним условиям, представлялось очень мало простора, то борьба между большевиками и меньшевиками постепенно стала вырождаться в бесплодную чисто организационную склоку.
В это время из заграницы получилась брошюрка Бронштейна: "Наша тактика". Она уже вышла не под псевдонимом Антида Ото, а Н. Троцкого.
Как только я впервые увидел этот псевдоним, в моей памяти невольно всплыла импозантная фигура Троцкого, старшего надзирателя одесской тюрьмы, величественно опирающегося на свою длинную саблю и из своего центра держащего в руках всю тысячную толпу непривыкших к покорности и повиновению обитателей тюрьмы, всех младших надзирателей и даже самого начальника тюрьмы.
Сильная и властная фигура Троцкого несомненно произвела глубокое впечатлеше и на Бронштейна.
И чем более я знакомился с деятельностью Бронштейна впоследствии, тем больше росла во мне уверенность, что Бронштейн свою новую фамилию позаимствовал у царька одесской тюрьмы.
Когда в 1918 году я встретился в Одессе с Ильей Соколовским, который находился в одном месте с Бронштейном во время его побега из Сибири и, возможно, принимал участие в организации этого побега, я поделился с ним моими соображениями о происхождении псевдонима Бронштейна.
Он поднял меня на смех. По его словам, произошло это гораздо более просто. Бронштейн достал паспорт местного жителя Троцкого и с этим паспортом бежал.
Каково бы ни было происхождение этого псевдонима, он представлялся как нельзя более удобным способом отвязаться, наконец, от ненавистной еврейской фамилии и навсегда принять фамилию чисто русскую.
Насколько для него важно было избавиться от фамилии, напоминающей о его связи с еврейской нацией, можно судить по тому, что после захвата власти в октябре 1917 года, когда, казалось, руки большевиков были полны самых неотложных работ по коренному преобразованию страны и борьбы не на жизнь, а на смерть с ещё живой "контр-революцией", одним из первых их актов, в самые первые дни их господства, был декрета о том, что всякий гражданин имеет право, при желании, переменить свою фамилию, для чего этим же декретом устанавливалась очень упрощённая процедура.
Кому, кроме Троцкого, Стеклова и ещё небольшой кучки рвущихся в историю отщепенцев, была такая спешная надобность в этом в такое горячее время?[8].
В указанной брошюрке "Наша тактика, Троцкий (будем теперь так называть его) впервые попытался стройно и систематически изложить основные черты тактики меньшевиков, отличавшей её от тактики большевиков.
В это время Троцкий находился под сильным влиянием П. Б. Аксельрода, одного из пяти основателей первой в России социал-демократической "Группы Освобождения Труда". И "Наша тактика" была лишь распространённой передачей тогдашних идей Аксельрода.
В одном месте этой брошюры, Троцкий в нескольких словах даёт характеристику каждого из досъездовских лидеров партии. С наибольшим уважением он понятно, относится к Аксельроду. Аксельрод, — говорится в брошюре, — пишет мало, но каждая его фраза является для других темой для больших статей. Мартов — это Добролюбов партии. Там же, где надо было связать, скрутить, накинуть мёртвую петлю, там на первом месте выступал Ленин.
Несмотря на лестную аттестацию, сам Аксельрод, как мне уже тогда приходилось слышать, был далеко недоволен, брошюрой Троцкого и тем, как он изложил его идеи. Они получили слишком упрощённый и схематический вид.
Как бы там ни было, брошюрка резко отличается от большинства других произведший Троцкого. В ней совершенно нет того искромётного блеска, составлявшего столь характерную черту его памфлетов впоследствии, и она ничем особенным не выделяется в ряду многих других более или менее xoроших брошюр. Она лишена черт оригинальности, в ней отсутствует отпечаток индивидуальности автора.
И это вполне естественно. Меньшевизм совершенно несовместим со всем складом характера Троцкого. Его место скорее было там, где находился Ленин, где "надо было связать, скрутить, накинуть мёртвую петлю". Но там первое место было занято самим Лениным, который уже тогда явно представлял такую крупную величину и занимал такое выдающееся положение, что нечего было и мечтать не только о том, чтобы занять его место, но даже стать рядом с ним.
А Троцкий никогда не принадлежал к тем людям, которые могут занимать второе место или даже терпеть кого-либо рядом с собой. Единственный выход оставался — стать в ряды "бунтовщиков"; там была надежда выдвинуться в первые ряды и занять впоследствии первое место.
Плеханов, бывший среди меньшевиков, конечно, был бы конкурентом, гораздо более опасным, чем Ленин. Но, во-первых, на съезде Плеханов был с большинством, руководимым Лениным; во-вторых, он никогда в организационных делах большой роли не играл, будучи по существу теоретиком. А теория именно всегда мало привлекала Троцкого. И с первого же личного знакомства с Плехановым, он питал инстинктивную ненависть к нему, что впоследствии неоднократно печатно засвидетельствовал с развязностью, поистине изумительной и никем не превзойдённой.
Впрочем и Плеханов сразу почувствовал к Троцкому непреодолимую антипатию. Задолго до приезда Троцкого из ссылки заграницу, о нём уже много говорили, как о человеке, у которого замечательное перо. "Это перо мне очень не нравится", говорил Плеханов друзьям после того, как в первый раз увидел Троцкого[9].
Как бы там ни было, вся последующая политическая деятельность Троцкого с очевидностью доказывает, что идеи брошюры "Наша тактика" совершенно чужды были всему складу его характера, и она являлась лишь плодом вынужденного положения. И потому нет ничего удивительного в том, что она носит характер вымученности, характер статьи, написанной на заказанную чужую тему, что на ней нет отпечатка индивидуальности Троцкого.