Устройство Московской академии по образцу Киевской.
Одной из важнейших забот духовного и светского правительства в новый период нашей истории было образование духовенства, в котором крайняя нужда почувствовалась с самого начала реформы. Будучи недоволен состоянием Московской академии — этого единственного источника духовного образования в Московской Руси, царь Петр отдал ее под покровительство местоблюстителя Стефана. После этого она быстро преобразовалась по образцу Киевской академии; прежнее эллино-славянское образование ее заменилось латинским. С киевскими преподавателями в нее перешли и все киевские школьные порядки, разделение классов, состав курса, школьные должности, экзамены, диспуты, школьное проповедничество, самые развлечения учеников, — рекреации, пение виршей, театральные представления. Ревнители прежнего эллино-славянского образования напрасно роптали на такие новые порядки и доказывали, что латинские учения повлекут за собой разные ереси — мысли этого рода уже не принимались во внимание. Сама реформа поворачивала Россию от востока к западу, от старых византийских влияний к западной цивилизации, а последняя возросла на почве именно римско-латинской. В том же латинском направлении архиереи-малороссы заводили духовные школы по епархиям: в Чернигове, Ростове, Смоленске, Тобольске. Старого привычного типа обучения детей духовенства держались только некоторые архиереи великороссы. Особенно важное значение между ними имел в этом отношении митрополит Иов Новгородский.
Покровитель образования Иов Новгородский.
Для распространения образования в своей епархии Иов обратился сначала к помощи малороссийских ученых; некоторые из них после своего изгнания из Москвы нашли у него весьма радушный приют, например известный Феодосий Яновский и симоновский архимандрит Гавриил Домецкий, но оказались в отношении к нему людьми неблагодарными. Домецкий, кроме того, опять поднял в Новгороде спор о времени пресуществления святых даров, и в 1704 г. написал опровержение на книгу Остен. Против него выступил чудовский иеродиакон Дамаскин, человек, близкий к Иову, и написал на Домецкого 105 ответов. Сочинением этим и письмами к Иову он успел подорвать все доверие митрополита к Домецкому и к латинской учености и склонить его на сторону эллинского образования. После этого Иов вызвал к себе братьев Лихудов и с помощью их в 1706 г. открыл при своем доме школы славянскую и славяно-эллинскую. Лихуды надолго утвердили в Новгороде славяно-эллинское учение, оказавшееся и теперь, как прежде, весьма популярным. Ученики, которых на первый раз набрали до 100 человек, не бегали из Лихудовских школ, как бегали из латинских. Иов восторженно писал об успехах Лихудов своим знакомым и мечтал сделать Новгород с его славяно-эллинским типом учения чем-то вроде противовеса Москве с ее латинской академией. Кроме обучения в школах, ученые братья продолжали здесь свою литературную деятельность, составляли руководства по предметам своего курса, написали обличение ересей Лютера и Кальвина, занимались переводами. Митрополит Иов желал завести в Новгороде свою типографию и просил для этого у царя присылки из Москвы принадлежностей бывшей дворцовой типографии С. Полоцкого, просил также, чтобы ему прислали для работ переводчиков из числа типографских справщиков, бывших Лихудовских учеников, и собирался издавать новый, исправленный по греческому тексту перевод Библии. Но всем этим просветительным планам его не суждено было осуществиться. В 1707 г. у него взяли в Москву самого деятельного из Лихудов Софрония для греческой школы при типографском доме; с одним же Иоанникием, человеком уже престарелым, дела пошли хуже. После смерти Иова (1716 г.) уехал в Москву и этот Лихуд (умер там в 1717 г.). Оставшиеся после Лихудов их ученики понемногу, впрочем, продолжали их дело и особенно развили в новгородских школах славянское грамматическое учение. В 1723 г. учитель Максимов издал славянскую грамматику, имевшую немаловажное значение в истории этой науки. За грамматистами в новгородские школы обращались и епархиальные начальства, и само правительство для своей приказной службы. Преемник Иова Феодосий старался поэтому поддержать его школы, несмотря на свое собственное латинское направление, и только уже Феофан Прокопович в 1726 г. порушил их, переведя учеников в свою петербургскую латинскую школу. Кроме Новгорода, эллинское образование нашло себе приют еще в московской типографской школе Софрония Лихуда († 1730). Но в 1740-х годах эта школа соединена была с академией, где эллинское учение постоянно было на заднем плане перед латынью.
Школы при архиерейских домах по Духовному регламенту.
После учреждения Святейшего Синода открытие духовных школ пошло успешнее. Духовным регламентом положено было завести такие школы по всем епархиям. Содержать их указано отчасти за счет архиерейских домов, отчасти из сборов с церковных и монастырских земель, с первых 30-й, со вторых 20-й части ежегодного хлебного дохода. Обучение в них сделано обязательным для всех детей духовенства; не обучавшиеся в них подлежали разборам для исключения из духовного сословия. Как и все другие школы Петровского времени, когда под обучением разумели только выучку известному практическому делу или службе, духовные школы получили специальное и сословное назначение обучать детей духовенства «в надежду священства». Курс обучения (разумеется, латинский) распределен был на 8 лет и состоял из изучения: 1) грамматики или латинского языка, при упражнениях в котором рекомендовалось, кстати, изучать историю с географией посредством относящихся к этим наукам переводов, 2) из арифметики и геометрии, 3) логики с диалектикой, 4) пиитики с риторикой, 5) физики с краткой метафизикой, 6) политики и 7) богословия; на последнее назначено два года. В воспитательном отношении архиерейские школы велено устраивать в виде закрытых заведений, «образом монастыря», с редкими свиданьями учеников с родными, со строгим распределением времени по точным «регулам» и звонкам и с неусыпным надзором ректора, префекта и комнатных старших. Регламент предвидел, что ученики будут уклоняться от «стужительного жития» в таких школах, и определил — если при приеме в школу некоторые будут оказываться неспособными к ученью, таких испытывать целый год, не «притворяют ли» они «себе тупости», как другие «притворяют себе телесную немощь от солдатства», по годичном же только испытании производить и исключение негодных учеников до окончания курса, и то, если ученик окажется уже окончательно «детина непобедимой злобы». Ректору за отпуск ученика из школы «отай» (скрытно, секретно, украдкой — прим. ред.) от Святейшего Синода, «за мзду», определено «жестокое наказание». Главное управление школами предоставлено было самим архиереям и отнесено к делам епархиальной администрации. Их внешнее благосостояние, состав курса и учебного персонала — все зависело от личного расположения и забот архиереев. Заведение школ первоначально, по крайней мере до 1730-х годов, шло медленно и с большими задержками; не было подготовлено для них ни средств, ни учителей, ни учебных пособий; сам Духовный регламент дозволял по нужде определять в учителя не одних знающих дело, но и просто только талантливых людей, которые могли бы приобрести нужные знания уже на должности. Состав курсов почти во всех школах по необходимости ограничивался только славянской или латинской грамматикой да букварем Прокоповича. Учеников забирали в ученье насильно, иногда даже в кандалах, под конвоем; потом они убегали из школ и их таким же порядком приходилось ловить и возвращать обратно в школы. Сами их отцы и матери были против школьного обучения и охотно помогали им укрываться от новой школьной повинности.
Обучение в архиерейских школах и их содержание.
Более полный курс, на манер киевского, начал вводиться в архиерейские школы только с 1730-х годов, и то не вдруг. Школы, успевшие завести такой курс, получали названия семинарии, а оставшиеся с одним славянским обучением стали считаться низшими. До Екатерины II всех семинарий успело открыться 26, но полные курсы до богословия включительно, кроме двух академий, существовали только в 8 семинариях, каковы были: Харьковская, называвшаяся коллегиумом, заведшая у себя богословский класс в 1731 г., раньше всех семинарий, Петербургская в Невской лавре, Троицкая в Сергиевой лавре, Казанская, Новгородская, Псковская, Тверская и Смоленская; семинарии Тобольская, Рязанская и Нижегородская доходили только до философии; в остальных учение оканчивалось риторикой, а то не доходило даже и до нее. Из таких неполных семинарий для приготовления к учительству или к высшим епархиальным должностям посылали по несколько лучших учеников доучиваться в чужие полные семинарии или в академии. Характер образования духовных школ, не исключая академий, был чисто формальный; в низших классах изучались формы языка, в риторике — формы речи, в философии — формы диалектики, и только в богословии все эти формы находили себе искусственное применение в схоластическом развитии богословских истин. География, история и математика, которые велено преподавать Регламентом, вовсе не преподавались. Из языков изучался один латинский. Школьная дисциплина отличалась большой суровостью, в которой особенно винили начальников и учителей из черкасцев. От телесных наказаний не были свободны не только ученики, но даже и сами учителя. В автобиографии митрополита Платона рассказывается, как его, бывшего уже учителем Московской академии, архиерей Амвросий хотел наказать розгами в собрании всей академии и как он освободился от этого наказания благодаря только заступничеству доброго ректора. Содержание всех школ было весьма неопределенно и непостоянно, зависело всецело от епархиальных сборов и средств архиерейских домов. Случалось, что за недостатком средств распускались на неопределенное время целые школы; оклады наставников были крайне бедные, помещения школ тесные и жалкие во всех отношениях. Ученики не только своекоштные, но и казеннокоштные, или, как их звали, «бурсаки» должны были приобретать себе прокормление «кондициями» (уроками), перепиской, даже физическими работами; святитель Тихон например, учась в Новгородской семинарии, нанимался в свободное время у огородников копать гряды. В Киеве воспитанники академии собирали подаяния по дворам горожан, распевая псалмы, канты и концерты, произнося речи, стихи, диалоги и разыгрывая комедийные действа, хотя академия имела весьма заботливых попечителей и благотворителей в лице киевских архипастырей, каковы особенно были Рафаил Заборовский и Арсений Могилянский.
С царствования Екатерины II настало новое время для всего русского образования вообще. Прежний специально-сословный строй его начал сглаживаться; вместо прежней выучки стали заботиться об общем образовании воспитанников и заводить новые общеобразовательные школы. Общеобразовательные предметы начали вводиться и в курсы духовных школ. К 1766 году особая комиссия, состоявшая из преосвященных Гавриила и Иннокентия и иеромонаха Платона, по поручению правительства выработала целый проект преобразования духовных школ, которым предполагалось разделить их на высшие, средние и низшие и ввести в них новые, соответственные этим степеням курсы, новые, более современные методы и педагогические приемы. Проект этот не остался без влияния на состояние духовных школ, хотя и не был приведен в исполнение. Особенно важное значение получил вопрос о приготовлении учителей духовных школ. В 1765 г., по желанию императрицы, при Московском университете предположено было открыть богословский факультет, а для приготовления в него преподавателей было отправлено 16 лучших духовных воспитанников в заграничные университеты. Факультет этот не был открыт, и посланные за границу по возвращении распределены были по разным местам, но несколько человек из них попали и в учителя духовных школ. Некоторые архиереи для приготовления учителей посылали лучших своих семинаристов слушать лекции в Московском университете и в филологической семинарии Дружеского ученого общества; здесь слушали лекции, например, студенты Московской академии Серафим Глаголевский (после митрополит) и Евгений Болховитинов. С 1788 г. митрополит Гавриил из своей невской семинарии устроил нечто вроде учительской семинарии для приготовления учителей в другие епархии. Число и достоинство учителей для духовных школ вообще значительно поднялось за это царствование. Притом же на учительских местах появились новые свежие силы из великороссов, вносившие в преподавание и в дисциплину духовных школ новый, более современный и гуманный дух. Господство схоластики и латыни было поколеблено; стало распространяться изучение греческого языка и языков новых, особенно французского; формальное направление духовного образования восполнялось постепенным введением в семинарии изучения географии, истории, физики и отчасти математики. Богословие и философия преподавались уже во всех семинариях, и учеников знакомили не с одними схоластическими системами, но и с новой немецкой философией (Лейбнице вольфианской) и с новыми протестантскими богословиями. На формальное развитие и знание латыни, впрочем, все еще обращали главное внимание. В 1800 году возник вопрос о преподавании главных наук на русском, а не на латинском языке, но митрополит Платон, хотя ранее всех архиереев стал заботиться об изучении русского языка в своих школах, решительно высказался против такого ослабления латыни. От прежней суровой и огрубляющей системы семинарского воспитания оставались еще ясные следы повсюду, но ее всюду уже осуждали; поднялись речи о других, более действительных средствах к смягчению грубых бурсацких нравов, чем телесные наказания прежнего времени, о «внедрении», как выражалась семинарская инструкция митрополита Платона, в учениках «благородного честолюбия», о возвышении в семинариях эстетического образования, об ослаблении грязных наклонностей к пьянству и прочее. Что касается до содержания духовных школ, то в 1764 г. для них в первый раз определены были штатные оклады постоянного характера, которые, как ни были малы, все-таки должны были спасать от многих прежних случайностей их существования. На все школы с 6000 учеников было ассигновано всего до 40000 р.; к 1784 г., когда число учеников дошло до 12 000, сумма оклада на школы поднята была до 77400 руб.; потом при императоре Павле она дошла до 182000 руб., но правительство распорядилось тогда открыть еще две новые академии, Петербургскую и Казанскую, и до 8 новых семинарий. На низкие школы окладов не было назначено, и они должны были поэтому содержаться на остатки от небогатых семинарских окладов. Самый высший семинарский оклад — ректорский простирался всего до 300 руб., учительский от 30 до 150 руб., на студента академии приходилось от 8 до 15 руб. в год. Понятно, что при таких малых окладах духовные школы по-прежнему продолжали нуждаться в сборах с духовенства и составляли предмет тяжких забот для архиереев; множество бедных учеников архиереям приходилось содержать за счет и в ущерб церковной службы, посредством предоставления им церковных мест. Наконец, до последнего времени не было заведено общего управления духовными школами; оставаясь только епархиальными, архиерейскими учреждениями, они не имели ни взаимной между собой связи, ни общего устава, ни определенных однообразных курсов, зависели во всем своем строе от воли и вкусов одних местных архиереев; академии, начинаясь с низших классов, как и семинарии, ничем почти не отличались от последних. В таком положении духовные школы просуществовали до самого преобразования их комитетом 1808 г. Всех их к этому времени было: 4 академии, 36 семинарий и до 115 низших училищ, с числом учеников, простиравшимся до 29000 человек.
Преобразование духовных училищ в 1808 г.
На основании комитетского проекта 1808 г. духовные школы, как известно, в первый раз были объединены под управлением комиссии духовных училищ в виде особого духовно-учебного ведомства, разделенного на академические округи, и получили общие однообразные уставы. Академии оставлены с одним высшим образованием для воспитанников, уже кончивших семинарский курс. Семинариям (по одной на епархию) предоставлено среднее духовное образование. Низшие училища — уездные (по 10 на епархию) и приходские по благочиниям (по 30 на каждую епархию) должны были разделить между собой труд низшего образования детей. Число всех школ на деле не достигло до предположенной цифры, — низших школ открыто всего до 300, академий оставлено пока 3, так как Казанская академия была в 1818 г. на время обращена в преобразованную семинарию с присоединением ее округа к московскому и открыта в предположенном виде уже в 1842 г.; но предположения относительно самой организации духовных школ были осуществлены вполне. В 1814 г. были изданы их уставы, написанные отчасти Сперанским, но главным образом Феофилактом. По своему общему характеру все духовные школы организованы были в виде сословных школ смешанного типа, с общеобразовательным и специальным курсами вместе. Образование в них по-прежнему сделано обязательным для детей духовенства; число их учеников при Александре I дошло до 46000. Курс низших школ имел общий элементарный характер, вследствие чего в эти школы дозволялось принимать учеников и из других сословий, кроме духовного. В семинариях, составленных из трех двухгодичных отделений, называвшихся по главным своим предметам риторикой, философией и богословием, последнее отделение имело специальный духовный характер. В академиях курс делился на два двухгодичных отделения — общеобразовательное и специально-богословское. Кончившим курс в духовных школах всех трех разрядов определены были известные служебные права. Студентов академии по окончании курса положено удостаивать ученых степеней кандидата и магистра и особых окладов по этим степеням (кандидатов по 250 руб. ассигн., магистров по 350), если они примут на себя свящ. сан; магистры в свящ. сане получали еще особые кресты. В 1814 г. комиссия духовных училищ удостоила в первый раз несколько духовных лиц степени доктора богословия — для докторов тоже были назначены особые оклады (500 рублей ассигн.) и докторские кресты. На содержание всех духовных школ назначено было 923 350 руб. в год, а с 1820 г. — до 1674120 руб.; оклады академий возвысились до 78 600 руб., семинарий до 20 000 - 31 000, уездных училищ до 2 000 - 2 650, приходских до 730 - 1 060 руб. Все школы пришли после этого в заметное оживление; повсюду поднялась стройка и перестройка их зданий; улучшилось содержание и учителей, и казеннокоштных учеников. Улучшению бурсацкого содержания, впрочем, много помешало то, что вследствие бедности духовенства училищные начальства должны были принимать на казенный кошт много бедных учеников сверх штата, причем на содержание их приходилось урезывать содержание штатных бурсаков; кроме того, низшие училища и теперь ничего не получили на содержание своих бурс, часто очень многолюдных, поэтому им тоже приходилось помогать из семинарских же окладов. Содержание своекоштных учеников осталось, разумеется, в прежнем виде. В 1836 г. последовала новая прибавка к училищным окладам вполовину против прежних окладов, но преимущественно в пользу личного состава духовных школ. В начале 1840-х годов произведены были некоторые изменения в уставах духовных школ: был увеличен штат их преподавателей и сделаны разные перемены в составе курсов, большей частью отрывочные и случайные, бывшие плодом пожеланий разных высокопоставленных лиц и не соображенные с общей системой духовного образования. Вновь введены были науки — патристика, пастырское и собеседовательное богословие и, кроме того, очень разнообразные знания чисто практического характера, которые почему-нибудь признавались полезными для будущих пастырей церкви — сельское хозяйство, съемка и черчение планов, медицина и оспопрививание, иконописание; богословские предметы были распространены из высшего специального отделения, где они изучались цельной группой, на все низшие общеобразовательные классы, только путая курсы последних, а сами ничего от этого не выигрывая; философия для будущих пастырей церкви признана не нужной, и из нее в семинариях оставлены были только логика и опытная психология. Несмотря на все такие перемены, уставы Александровского времени в основных своих частях успели просуществовать до 1860-х годов, когда они признаны были уже устаревшими и задумана была новая реформа духовных школ.
Дальнейшие реформы духовных школ.
Потребность этой новой реформы была особенно ощутима в экономической части духовных школ, доходивших до положительного убожества. И в семинариях, и в академиях открылись такие дефициты, которых им никак невозможно было покрыть ни своими средствами, ни единовременными пособиями, какие им иногда отпускались. Казеннокоштные ученики голодали; здания училищ оставались без ремонтов; наставники уходили со своей службы при первой возможности даже на низшие должности по другим ведомствам, что весьма дурно отзывалось и на учебной части; в управлении духовных школ бюрократическая система духовно-учебного управления до крайности развила власть ректоров и смотрителей и довела весь основной учебно-педагогический состав заведений до полного безгласия, очень вредного для их общего дела. Новая реформа духовных училищ обсуждалась долго — с 1860 до 1866 г. двумя специальными комитетами, епархиальными архиереями, ректорами, академическими конфедерациями и даже современной печатью, чего раньше никогда не бывало при обсуждении такого рода вопросов. Дело преобразования особенно успешно двинулось вперед после того, как на помощь духовно-учебным заведениям выступило само правительство, ассигновав в пользу их казенное пособие в размере 11/2 миллиона руб. сер. В мае 1867 г. духовно-учебное управление было заменено духовно-учебным комитетом и утверждены новые семинарский и училищный уставы, а в 1869 г. устав академический. Администрация духовно-учебной части получила новый вид; она была сосредоточена в одном духовно-учебном комитете; академические округи были упразднены, и академии освобождены от несвойственных им административных забот. Во внутреннем управлении духовных школ проведены начало самоуправления и начало выборное. Первое выразилось в особом устройстве академических, семинарских и училищных правлений, педагогических собраний и академических советов; второе в выборном характере всех должностных лиц, кроме ректоров академий. Академии, сверх того, получили нечто вроде факультетского самоуправления, будучи разделены каждая на три специальных отделения с тремя помощниками ректора во главе и с особым кругом дел, решаемых на отделенских собраниях. Таким образом, во всех делах духовно-учебных заведений заинтересованы сами не одни только их начальства, но и все вообще члены их учебного и педагогического состава. В делах семинарий и училищ призвано было к участию и местное духовенство, получившее право и обязанность выставлять из своей среды в их правления определенное число выборных членов-депутатов. Учебная часть семинарий и училищ организована была с более стройным распределением предметов общеобразовательного и специального курсов, хотя некоторые богословские предметы и теперь еще смешаны были с общеобразовательными в низших классах, а классическим языкам дана не столько общеобразовательная, сколько специальная постановка, подавлявшая занятия всеми другими, даже богословскими предметами; для сокращения семинарского курса из него выпущены были библейская история, учение о богослужебных книгах и патристика, но зато обширнее поставлено преподавание философии. Важным нововведением и в семинарском, и в академическом курсах было введение в них изучения педагогики, при котором имелось в виду ближайшее участие духовенства в деле народного образования. В основу академического образования положено было начало специализации наук, для чего последние были разделены на три отделения, на которые студенты записывались по желанию; общеобязательных наук оставлено было немного. Специальное образование от этого много выиграло, но, вследствие общей слабости в наших средних заведениях образования общего, в специальном академическом образовании стала замечаться такая же односторонность и узость, как в университетском факультетском, отчего скоро снова возник вопрос об увеличении круга общеобязательных наук в академиях. Самой благотворной стороной новой учебной реформы было возвышение духовно-училищных окладов, прекратившее прежнее бедственное состояние духовных школ. Для усиления средств духовного ведомства с 1870 г. свечной сбор с церквей был заменен процентным со всех церковных доходов, по 10-21% с каждой церкви. Через 15 лет в 1884 году последовала новая реформа духовных школ. Уставы, вышедшие в этом году, остаются действующими доселе. К числу важнейших событий в истории духовных школ за последнее время относится новое возвышение окладов и пенсий по духовно-учебному ведомству в 1894 году.
Нельзя не упомянуть здесь о размножении в последнее время новых школ для образования духовных девиц, на которое прежде мало обращалось внимания. Начало этим школам было положено в 1843 году ведомством Императрицы Марии — первое училище за счет этого ведомства было открыто в Царском Селе; за ним стали открываться другие — в 1845 году в Солигаличе, вскоре переведенное в Ярославль, в 1853 — в Казани, в 1854 — в Иркутске, в 1860 — в Вильне и Пензе, в 1861 г. в Киеве и т. д. С 1860-х годов, с возбуждением в среде духовенства сословной самодеятельности, по епархиям начали заводиться епархиальные женские училища, содержащиеся на суммы самого епархиального духовенства. Они имеются уже в значительном большинстве епархий, служа не только к подъему образования в духовных семействах, но и к подготовке лучших учительниц для церковно-приходских школ.
Ученые труды по богословским наукам и известнейшие писатели: св. Димитрий Ростовский.
Усиление духовного образования сопровождалось усилением духовной письменности. В первое время, когда духовные школы только что заводились, вся духовная письменность, за немногими исключениями, была в руках киевских ученых. В Великороссии более всех из них пришелся по душе св. Димитрий Ростовский. Он был родом из киевских пределов, родился в 1651 г. в благочестивой семье казацкого сотника Саввы Туптала, учился в киевской академии, впрочем только до риторики включительно; в 18 лет постригся в Киеве в монашество и, поселившись в Чернигове, вскоре прославился как отличный народный проповедник; затем, по приглашениям, он служил проповедником в разных монастырях в Вильне, Слуцке и в Батурине; с 1684 г. он жил в самом Киеве, трудясь над составлением своих Четьих миней. Это бессмертное произведение, стоившее ему 20 лет усиленного труда (первая четверть вышла в 1689 г., вторая — в 1695 г., третья — в 1700 г., последняя — в 1705 г.), доставило русскому благочестию неистощимый источник спасительного чтения, а автору дало такую всероссийскую известность, какой никто из церковных писателей не имел ни до, ни после него. За Четьи минеями второе место в числе его произведений занимают его проповеди, отличающиеся благочестивой задушевностью и замечательно изящным и вместе с тем народным церковнославянским языком. В 1701 г. Петр вызвал его из Малороссии и назначил митрополитом в Ростов. Кроме проповедничества, он должен был заняться здесь полемикой против раскола и написал «Рассуждение об образе Божием в человеке» и «Розыск о брынской вере». Из исторических трудов его, кроме Четьих миней, известны «Руно орошенное», — сказание о чудесах от Черниговской иконы Богоматери, «Летопись от начала миробытия» — свод библейской истории с гражданской, «Летописание» царей и патриархов, Каталог российских митрополитов, «Диариуш» — дневник за 1681-1703 гг. По богословию он написал «Вопросы и ответы о вере» и «Зерцало православного исповедания». Благочестивая и полная христианской любви душа святителя любила изливаться в обширной переписке с друзьями и в духовной поэзии молитвенных размышлений, псальм, кант и мистерий, за которые церковь величает его духовною цевницею. Святитель скончался 28 октября 1709 г., а 21 сентября 1752 г. последовало открытие его мощей. В 1757 г. эти дни установлено праздновать во всей Русской церкви.
Более полными представителями главных направлений русского богословия времени Петра были Стефан Яворский и Феофан Прокопович. Первый был представителем старого латино-схоластического типа богословов киевской школы, учившихся по Фоме Аквинату и Беллярмину. Люди реформы, тронутые протестантским духом, даже прямо обвиняли его в наклонности к католичеству и в папежском духе. Полным выражением его богословского направления может служить его «Камень веры» — сочинение вполне православное, но действительно не чуждое некоторых увлечений его латинскими образцами как по внешней форме, так и по некоторым оттенкам в самых взглядах на разные вопросы, например, на отношения между церковью и государством, на пределы религиозной терпимости, на церковную обрядность, религиозные предания и сказания и т. п. Теми же увлечениями объясняется и самая горячность его полемики против протестантства. Даже его противо раскольническое сочинение «О знамениях пришествия антихриста» было составлено по сочинению латинского богослова Мальвенды и далеко не подходило к нашим раскольническим толкам об антихристе. В проповедях он был типическим представителем старого польско-киевского риторства и только сильный природный талант выручал его от странных крайностей этой риторической школы. Современники говорят, что силой своего слова он мог заставить слушателей и плакать, и смеяться, но живого отношения к эпохе у него мало заметно; держась более на отвлеченной высоте общих риторских сравнений, подобий и нравственных сентенций, он редко схватывал настоящие, живые черты петровской реформы и современных людей и нравов.
Феофан, напротив, был богословом-новатором и в догматике, и в проповедничестве, горячим врагом и схоластики с риторством, и латинства, почитателем преимущественно протестантских богословов. Богословская полемика его направлена вся против католичества, за исключением только немногих трудов против протестантства, написанных еще в Киеве, каковы «Апология» киевским мощам и ответы на вопросы лютеранских богословов Печерскому монаху Михаилу Шию. Как Стефана подозревали в папежском духе, так Феофана, напротив, прямо обвиняли в протестантстве. Кроме известного доноса на него царю в 1718 г. против одного его сочинения (1712 г.): «Об иге неудобоносимом», где была проведена мысль об оправдании верою без дела закона, Феофилакт Лопатинский написал сильное сочинение: «Об иге Господнем благом». Обвинять его в неправославии было, впрочем, также несправедливо, как и Стефана. Влияние протестантских образцов выражалось у него лишь в очень тонких и неуловимых оттенках рассуждений, которые при нападениях на чистоту его православия он каждый раз свободно и легко объяснял в чисто православном духе. Оттенки эти проявлялись, например, в его излишне резкой полемике против обрядового ханжества, упования на одни внешние средства ко спасению и дела внешнего закона, против суеверных преданий старины, отвержение которых его обвинители объясняли тем, что он по-лютерански верит в одно Св. Писание и отвергает Св. Предание, против ложных чудес и народных суеверий относительно чудотворных икон и св. мощей и т. д. К обвинениям такого рода он сам подавал повод слишком резким и сатирическим языком своих произведений. Писал он очень много и большей частью по поручению и мыслям самого царя. Кроме Регламента, он написал трактаты о начале патриаршества в церкви, об оставлении в России возношения имени патриаршего при богослужении, «О понтифексах и о том, могут ли христианские государи и в каком разуме нарещись епископы», «Объявление о монашестве» 1724 г., несколько увещаний к раскольникам, о браках с иноверцами, о достоинстве поливательного крещения, «Первое учение отроком» (Букварь), «О блаженствах против ханжей», родословную роспись князей и царей, трактат об Амазонках, повесть о Кирилле и Мефодии, исследование о мифологии для перевода Аполлодоровой библиотеки о богах, предисловие к Морскому регламенту, «Правду воли монаршей» о наследии престола. Не говорим об его киевских лекциях по богословию в 7 больших трактатах, изданных уже при Екатерине II. После смерти Петра он описал его кончину, составил описание кончины Петра II и восшествия на престол императрицы Анны, написал «Христианское наставление младому отроку», два религиозных разговора, «Наставление священнику о необычайном падении духовного сына», рассуждение о безбожии, апологию книги Песнь Песней, «Показание великого антихриста», которого он видел в папе. Проповеди его все имели практический, жизненный характер и самым близким образом касались современных событий и животрепещущих вопросов; постоянно впадая в публицистический и обличительный тон, он доказывал в них важность разных действий правительства, пользу современных войн, необходимость сношений с другими народами, уничтожения национальной замкнутости, пользу просвещения, вред суеверий, религиозных обманов, расколов и пр.
Борьба богословских направлений в начале XVIII века.
И тот и другой из этих первенствующих богословов имели ревностных приверженцев и подражателей, так что около них образовались две своего рода богословские школы, между которыми завязалась даже борьба. При Петре направление Феофана было господствующим и разные его почитатели старались подделаться под его тон, нравившийся самому царю. Направление же Стефана, осуждаемое Петром и признанное неудобным, могло проводиться и господствовать только в стенах духовных школ, в киевской и московской академиях; в последней его поддержали и надолго утвердили ректоры Феофилакт Лопатинский и Гедеон Вишневский. О такой розни между русскими богословами было известно даже за границей, и на востоке и на западе. Завязав связи с Европой, Россия сделалась заманчивой добычей для западного прозелитизма. Зная религию в формах только своих вероисповеданий, католичества или протестантства, запад не мог себе и представить, чтобы новая европейская держава могла оставаться при своем, неевропейском христианстве; там писались особые сочинения о том, к католичеству или протестантству пристанет Россия, и собирались всякие сведения о ходе ее религиозных дел и о характерах церковных деятелей. Католики рассчитывали на Стефана, протестанты на Феофана. В 1717 г. католические богословы парижской Сорбонны предложили царю соединение церквей. Ответы на это предложение, конечно отрицательные, по поручению царя писали Стефан и Феофан; отправлен был ответ Феофана, и неудачу свою католики приписали именно тому, что дело это попало в руки Феофана, а не Стефана. По учреждении Синода с таким же предложением к Русской церкви обратились епископы церкви Англиканской, потерпевшие еще раньше неудачу на востоке; узнав об этом, восточные патриархи, слышавшие о господстве в России протестантских симпатий, поспешили прислать в Св. Синод (в 1723 г.) грамоты с приложением изложения веры в 18 пунктах патр. Досифея и с увещанием непоколебимо пребывать в православии. Попытка Англиканской церкви кончилась так же неудачно, как и попытка Сорбонны, хотя Стефана, на которого можно было бы свалить эту неудачу, не было уже в живых, а Феофан был во всей своей силе. При преемниках Петра направление Яворского восторжествовало, что, как известно, стоило больших тревог и неприятностей Феофану. Самым сильным и опасным для него противником по учености оставался теперь Феофилакт Лопатинский, великий почитатель Стефана, называвший последнего батюшкой. После неудачного доноса на Феофана в 1718 г. он замолчал и не высказывался против несочувствующего ему богослова, по крайней мере открыто, до 1728 г.; в этом году, пользуясь переменой обстоятельств, он снова выступил открытым сторонником Стефана и противником Феофана, издав «Камень веры». Вскоре тем же способом против Феофановского направления высказался и Киев с своей академией; там тоже вышло издание «Камня веры» с благословения архиепископа Варлаама Вонатовича.
Полемика из-за Камня веры и Феофилакт Лопатинский.
Камень веры для противников Феофана был чем-то вроде знамени, около которого и сосредоточилась борьба богословских направлений. На него же обратили внимание и заграничные богословы, рассчитывавшие на привлечение России к своим вероисповеданиям. Воспользовавшись ослаблением значения Феофана при Петре II, католичество немедленно открыло в России пропаганду из Польши. Парижская Сорбонна со своей стороны прислала в Россию ловкого агента, аббата Жюбе, чтобы завязать с русским духовенством сношения о соединении церквей. К тому же делу пристал живший в России при испанском посольстве доминиканец Рибейра, имевший много знакомств между противниками Феофана. Наклонность к католичеству обнаружилась в семействах самих верховников — Голицына и Долгоруких; Жюбе и явился в Россию под видом учителя детей княгини Ирины Долгорукой, принявшей за границей католичество. При таких обстоятельствах, как только Камень веры был издан, так протестантские богословы принялись его разбивать, а католические, напротив, защищать. В 1729 г. в Иене явилось с опровержением его «Письмо» Буддея, а Рибейра напечатал на это письмо «Ответ» в защиту Яворского. Издатель Камня Феофилакт и сам написал на Буддея «Апокрисис». Но с воцарением Анны Иоанновны обстоятельства совершенно изменились. Рибейра и Жюбе исчезли из России за границу; католическая пропаганда подверглась преследованию. Об издании «Апокрисиса» нечего было и думать; нужно было бояться беды за издание и самого Камня веры, который немедленно был запрещен. Книга эта вместе с книгой Рибейры была приплетена к делу о латинской пропаганде в России и к политическим розыскам о недоброжелателях немецкого правительства. Запрещение снято с нее уже при императрице Елизавете. Около 1732 г. в публику пущен был против нее рукописный протестантский пасквиль «Молоток на Камень веры», где Яворский прямо назывался папистом и иезуитом и с угрозами поносились все его приверженцы. Вскоре дело дошло и до «Апокрисиса» Феофилакта, который Феофилакт на всякий случай скрыл. Некоторые его приближенные, подпав под тогдашние розыски о разных запрещенных тетрадях, выдали своего доброго и доверчивого архипастыря и доставили копию Апокрисиса тайной канцелярии. В 1735 г. Феофилакт был арестован — участь его известна. Феофан достиг полного торжества в борьбе с противниками, но собрал на свою голову столько раздражения и ненависти, что самое это торжество надолго повредило его богословскому направлению. В обеих академиях затолковали об его еретичестве. Только несколько лет спустя после его смерти, когда раздражение против него несколько улеглось, ученые богословы могли спокойнее отнестись к его богословской системе и справедливее оценить многие ее достоинства — ее большую отрешенность от схоластики, более научный метод, основанный на внимательном изучении текста Священного Писания, церковной истории и археологии, более живую и естественную аргументацию. В 1740-х годах ей стали уже подражать сначала в Киевской, потом и в Московской академиях.
История исправления Библии до издания 1751 года.
Самой важной из всех богословских работ первой половины XVIII в. было исправление Библии, существовавшей все это время в неисправном издании 1663 г. и сделавшейся такой библиографической редкостью, что, например, в Малороссии, по словам святителя Димитрия Ростовского, ее трудно было найти даже по церквам. Первая мысль о новом исправленном издании ее принадлежала Иову Новгородскому, который собирался заняться им при своей семинарии; но указом 1712 г. Петр поручил это дело Феофилакту Лопатинскому и Софронию Лихуду со справщиками печатного двора, под наблюдением местоблюстителя Стефана. Исправления указано делать по тексту LXX; план их, впрочем, не был предварительно выяснен и указан. Исправители трудились добросовестно, но, кроме текста LXX, принимали во внимание и другие тексты греческие, еврейский и латинский по толковой Полиглоте, грамматические поправки вносили в самый текст, а более важные отступления от старого текста вписывали в особый реестр. Работу свою они закончили к 1720 г., потом снова ее пересматривали до 1723 г., когда последовало распоряжение Св. Синода об ее печатании. Но печатание это замедлилось за разными типографскими препятствиями, потом за смертью Петра и вовсе было оставлено. Уже через 10 лет, в 1735 г., по докладу Феофана, Св. Синод снова поднял это дело, когда Феофилакт был уже под судом. Положено было: печатание Библии перевести из московской типографии в Невский монастырь под смотрение Феофана, печатать Библию не по исправленному тексту, а по старому, отмечая поправки под строкой, и, по настоянию Феофана, предварительно пересмотреть всю работу Феофилакта и Софрония, так как они делали свои исправления, вопреки указу, не по одному тексту LXX, но и по другим, не вошедшим в церковное употребление (Акилы, Феодотиона, Симмаха, Вульгаты). Таким образом, дело прежних исправителей было порушено, и велено было переделывать его сызнова и по другому плану, придуманному Феофаном чисто теоретически. С половины 1736 г. во главе новых исправлений Библии поставлен невский архимандрит Стефан Калиновский и ревностно принялся за работу, сдавая листы новой Библии, по мере их исправления, на печатный станок. К половине 1738 г. печатание дошло до кн. Товита и затем остановилось. Книга эта оказалась на славянском языке переведенною с Вульгаты, в которую «смотреть» было не велено, а дальше следовали и такие книги, которых в греческом тексте LXX вовсе нет; кроме того, печатание исправлений под строкой, за их множеством, совсем запутало и замучило наборщиков, могло затем спутать и читателей Библии. Стефан писал одно за другим донесения в Синод о том, как ему быть. В Синоде тоже пришли в затруднение и отмалчивались. Стефан так и не дождался ответа, потому что в начале 1739 г. посвящен был в епископа Псковского и отстал от работы по исправлению Библии. Уже в начале 1741 г. Св. Синод, по его же проекту, решил: где нужно, править текст Библии по Вульгате; печатание Библии перенести опять в Москву, поближе к академии; печатать ее в два столбца — в одном по старому, в другом по исправленному тексту; все напечатанное раньше оставить. Это был уже третий план издания Библии, но и он оказался после неудобным по громоздкости издания в два столбца. В Москве работа исправления была закончена архим. Фаддеем Кокуйловичем и префектом Московской академии Кириллом Флоринским к 1743 г., и Св. Синод приступил к рассмотрению ее для печати. Имп. Елизавета торопила Синод, в 1744 г. в великом посте заставляла членов собираться для чтения исправленной Библии дважды в день, хотела для скорости издать ее по готовым уже исправлениям Феофилакта; но дело за другими занятиями Св. Синода подвигалось медленно и, вместо Св. Синода, пришлось поручить его особой комиссии только под наблюдением Синода. За недостатком людей нескоро составилась и эта комиссия. До 1747 г. работал над Библией только один знающий человек, учитель Московской академии иером. Иаков Блонницкий. Наконец, в этом году решено было вызвать на помощь ему двоих учителей из Киевской академии, где священная филология находилась тогда в цветущем состоянии, насажденная в академии замечательным знатоком языков Симоном Тодорским, учеником знаменитого профессора (в Галле) Михаэлиса. Вызваны были иеромонахи Варлаам Лящевский и Гедеон Сломинский, которым и суждено было закончить многолетнюю и сложную работу — Блонницкий работал с ними только до 1748 г. В общем плане они ближе всех прежних комиссий сошлись с первой комиссией Феофилакта — стараясь держаться ближе к старому славянскому тексту, они принимали в расчет, кроме текста LXX, и другие тексты греческие, латинский и еврейский, по которым составлен старый славянский перевод, вновь перевели с греческого книги Товита и Иудифь, 3 Ездры исправили по Вульгате, сделали много новых исправлений, перечислили все исправления в особой рукописи и отчасти в предисловии к Библии с историей всего исправления и снабдили свой труд краткими изложениями содержания каждой библейской книги. Наконец, в 1751 г. новая Библия была напечатана по одному только исправленному тексту и пущена в продажу по 5 р. Нужда в ней так была велика, что за первым изданием скоро понадобились другие (1756, 1757, 1759гг.).
Известнейшие представители богословской науки и проповедничества во 2-й половине XVIII в.
Со времени имп. Елизаветы началось быстрое оживление духовной литературы, при имп. Анне совсем подавленной. Оживилось проповедное слово, разразившееся обличениями прошедшему тяжелому времени и восхвалявшее Елизавету. Лучшими ораторами этого времени были Амвросий Юшкевич, Димитрий Сеченов, Гедеон Криновский, ректор Троицкой семинарии Кирилл Флоринский, Стефан Калиновский, Симон Тодорский и другие. В Московской академии между тем на смену прежних ученых из малороссов готовилось выступить на поприще церковной науки и проповеди новое поколение ученых великороссов. В 1750-х гг. в академии впервые раздалось и тогда уже увлекательное слово молодого учителя Петра Девшина, после митрополита Платона, который был тогда назначен своим академическим начальством говорить публичные катехизические поучения.
Как при Петре в начале истории духовного просвещения мы встречаем имя св. Димитрия, так при Екатерине во главе церковных учителей стоит имя другого святого отца Русской церкви, святителя Тихона (Соколова, 1724-1783), епископа Воронежского. Сирота после бедного дьячка Новгородской епархии, призренный при новгородской семинарии, святой Тихон вынес из своего нищего и голодного детства самое близкое знакомство с бытом бедного народа, сердечную любовь к низшей братии, редкую среди современной ему пышной иерархии простоту жизни и общедоступность и сделался самым народным архиереем своего времени. Его сочинение «Об истинном христианстве» в 6 частях навсегда останется образцом высокого богословствования в самой общедоступной форме и притом чуждой всякой школьности и глубоко сердечной. Таковы же его другие сочинения «Сокровище духовное, от мира собираемое», его проповеди, письма, увещания к пастве и духовенству и творения аскетические для иноков. В 1787 г. Св. Синод составил из его нравственных назиданий целый сборник для чтения в церквах «Наставление о собственных каждого христианина должностях». Замечательно, что св. Тихон один из первых учителей церкви возымел мысль о переводе Св. Писания на русский язык и сам переводил Псалтирь и Новый Завет, но постеснялся издать эти переводы, опасаясь церковного соблазна.
В систематических трудах по богословию и в школьном преподавании во второй половине XVIII в. господствующей системой была система Прокоповича. Ему же следовала весьма распространенная система того времени (Orthodoxa orientalis ecclesiae doctrina de credendis et agendis) Феофилакта Горского, ректора Московской академии (1770-1774), потом епископа Коломенского († 1788). При Екатерине в первый раз изданы были в печати и самые лекции Прокоповича; издателями их были: Дамаскин Руднев, один из воспитанников Московской академии, посылавшихся в 1766 г. учиться за границу, после бывший ректором академии, затем епископом Нижегородским († 1795), и Самуил Миславский, митроп. Киевский († 1796), во время своего ректорства в Киевской академии (1761-1766) и сам составивший догматику — нечто вроде сокращения и дополнения системы Феофана. Лучшими богословскими системами были: система Гавриила Петрова (в рукописи) и «Сокращенная христианская богословия» Платона, изданная в 1765 г. на русском языке и переведенная после на языки латинской, греческий, армянский, грузинский, немецкий, французский и английский; важное значение имели и его три катехизиса — краткий для детей, катехизис в беседах для народа и катехизис для священно и церковнослужителей. Появление подобных трудов на русском языке и преподавание на том же языке богословских уроков в некоторых духовных школах дало сильный толчок развитию русской богословской науки, до сих пор связанной и затемненной латынью. В начале XIX столетия (1802 г.) вышло в свет Compendium Theologiae киевского ректора (1803-1807) Иринея Фальковского, признанное по своей отчетливости лучшим руководством для духовных школ. Немало являлось за то же время богословских сочинений и в других родах: а) по изучению Св. Писания — толкования на разные библейские книги митр. Гавриила, Иринея Клементьевского Псковского († 1818), просвещеннейшего архипастыря своего времени и замечательного филолога, «Симфония на Св. Писание» иеродиаконов Германа и Модеста (1773), «Приточник Евангельский» Сильвестра Лебединского, «Руководство к изучению Св. Писания» Амвросия Подобедова (1799), принятое во всех семинариях; б) по пастырскому богословию — «О должностях пресвитеров» Парфения Смоленского († 1795); в) по литургике — «Новая Скрижаль» Вениамина Румовского Нижегородского (1803), долго бывшая учебником в семинариях, и ученое «Изъяснение литургии» Дмитревского (1804); г) по церковной истории — несколько важных трудов по местной истории разных епархий и монастырей Георгия Конисского, Антония Зыбелина Нижегородского, Вениамина Румовского Архангельского, потом Нижегородского же, Самуила Миславского, Платона Любарского и многих других; труды Дамаскина Руднева — «Сокращенная летопись по Нестору», изд. на немецком языке в Германии (1771 г.), записки о религии чуваш, «Библиотека российская о всех книгах, в России изданных от начала типографии» и Словарь четырех инородческих языков Нижегородской епархии; московского протоиерея Петра Алексеева «Начертание истории Греко-Российской церкви» и «Словарь еретиков и раскольников» (рукоп.); Мефодия Смирнова Псковского «История первых веков христианства» (1805) и «О флорентийском соборе», наконец «Краткая Российская церковная история» (1805) митроп. Платона — первый систематический курс, долго служивший руководством в духовных школах. С конца XVIII же столетия начали появляться первые труды знаменитого русского историка и археолога Евгения Болховитинова: «Жизнь св. Тихона Воронежского» (1796), «О древнем богослужебном пении и особенно пении Российской церкви», «Описание Воронежской губернии»(1800), исследование о папской власти (1800), «Историческое изображение Грузии» (1802), «О соборах Российской церкви» (1803), «О духоборцах» и «Историческое обозрение духовных училищ», напечатанное в I т. Истории Российской иерархии.
На поприще церковной проповеди прославились: митр. Платон, оставивший после себя более 600 слов и речей, кроме того, часто говоривший проповеди изустно, Георгий Конисский, Анастасий Братановский, митр. Гавриил, Иннокентий Псковский, Дамаскин Руднев, Самуил Миславский, Амвросий Подобедов, Феофилакт Русанов, Михаил Десницкий, в Киеве знаменитый проповедник из белого духовенства, протоиерей Иоанн Леванда. Св. Синод и епархиальные начальства для усиления церковной проповеди завели для ученого духовенства очередное сказывание проповедей в соборах и обязательное число проповедей на каждый год. Для неученых священнослужителей Св. Синод издал два сборника готовых проповедей на воскресные и праздничные дни (1775) и на каждый день года (1781).
Известнейшие представители духовной науки и проповедничества в XIX столетии.
Преобразование духовных школ еще более оживило духовную науку и церковное витийство. В первое время по преобразовании главными деятелями на поприще проповедничества оставались еще питомцы старой духовной школы, — викарий Платона Августин, Амвросий Протасов Тульский, потом Казанский и Тверской († 1831), ученый Ириней Фальковский, оставивший до 1300 проповедей, и другие. По русской истории самым капитальным трудом был совместный труд ректора новгородской семинарии Амвросия Орнатского (после епископа Пензенского, † 1827) и Евгения: «История Российской иерархии» в 6 частях (1807-1816 гг.) — необходимая справочная книга, давшая прочное основание последующим трудам по русской церковной истории. Евгений до конца жизни занимался своими археологическими и историческими работами, посвящая свои труды преимущественно собиранию материалов, разработке первоисточников и всякого рода каталогизации. Одно время в начале своей деятельности он принимался было за составление полной систематической русской церковной истории, но, вероятно увидав, что за такой труд еще рано приниматься, оставил его в рукописи недоконченным. Во всех епархиях, где он служил: в Новгороде, Вологде, Пскове, Киеве — везде он изучал местные архивы, собирал сведения об иерархах, монастырях, святынях и составлял обо всем заметки, каталоги и цельные исследования. Так, появились его «Разговоры о древностях Новгорода», материалы для истории вологодской иерархии, святых и монастырей, статья о пермских древностях, «История княжества Псковского», «Летопись Изборска», «Описание Киево-Софийского собора» и Киево-Печерской лавры и другие; много лет он работал над составлением своих знаменитых «Словарей российских писателей» («Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина», 1818, 1827 исп. и доп. и «Словарь российских светских писателей», 1845. — Прим. ред.) светских и духовного чина. Он вел обширную переписку и сношения почти со всеми русскими учеными и библиографами, и с известным тогдашним меценатом русских ученых графом Н. П. Румянцевым . Его заметками о Кормчей пользовался в своем «Обозрении Кормчей» барон Розенкампф. В числе обработанных им древних памятников были грамоты кн. Мстислава Юрьеву монастырю, История кн. Курбского, Хождение Даниила и другие. Ученые общества, университеты, академия наук наперерыв приглашали его в число своих членов. Сперанский считал его в свое время первым русским историком, как Филарета первым русским богословом и проповедником.
Филарет Московский.
Более полувека удерживал за собою это первенство богословского и проповеднического авторитета. После учебных преобразований, в должности ректора академии и члена комиссии духовных училищ, он был одним из главных руководителей духовного образования. В 1814 г. им была составлена подробная систематика или «Обозрение богословских наук». Из академических трудов его получили классическое значение его толкование на 67 псалом и «Записки на Книгу Бытия» и «Начертание библейской истории». Из последующих трудов известны его «Изложение разностей между восточной и западной церквами», «Разговоры между испытующим и уверенным о православии Греко-Российской церкви», «Беседы к глаголему старообрядцу» и особенно его Катехизисы, на которых воспитывались в религии все молодые поколения русских людей с 1820-х годов до последнего времени. Его слова и речи, по глубине и силе своего богословского содержания, по высокому истинно церковному красноречию, крепкой диалектике, сжатому, но художественному языку, представляют, можно сказать, высшую степень развития проповедного слова, назначенного для образованного и несколько мыслящего общества, а его письма, мнения и резолюции, изданные после его смерти — неистощимый запас мудрости и советов не только для духовных, но и для светских администраторов и разных практических деятелей. Одновременно с «Начертанием библейской истории» Филарета, по поручению комиссии духовных училищ, другим ученым богословом, ректором петербургской семинарии Иннокентием Смирновым составлено было «Начертание церковной истории с библейских времен до XVIII в.», сделавшееся на долгое время тоже классической книгой для духовных школ. Кроме этого труда, Иннокентий оставил после себя еще прекрасное «Богословие деятельное»; известен он был и своим теплым и симпатичным проповедничеством. Трудясь над церковной историей, он надорвал свое здоровье и умер от чахотки в 1819 г., всего 35 лет от роду, вскоре после своего назначения епископом в Пензу.
Первые курсы преобразованных академий выставили из своей среды несколько замечательных духовных писателей по разным специальностям. Так, из первого курса Петербургской академии вышли математики В. Себржинский, автор руководства к алгебре, и С. Райковский, автор руководства к геометрии; филолог и экзегет протоиерей Герасим Павский, доктор богословия, профессор богословия в университете и законоучитель в семействе Государя Николая Павловича, известный как автор классической еврейской грамматики и «Филологических наблюдений над составом русского языка» и участник в переводе Св. Писания на русский язык († 1863); протоиерей Иоаким Кочетов, написавший «Черты деятельного учения веры» (1824) и «Начертание христианских обязанностей», профессор Ирод. Ветринский, издавший (1829-1844) 6 томов «Памятников древней христианской церкви» по Бингаму; ректор Московской академии архим. Поликарп, догматист и составитель латинской хрестоматии, по которой учились латыни много духовных поколений до учебной реформы 1860-х гг.; наконец, известный наш святитель, ревнитель миссионерского дела, доктор богословия Григорий Постников, преемник Филарета по ректорству, с 1825 по 1860 г. последовательно служивший на кафедрах Калужской, Рязанской, Тверской, Казанской и Петербургской; в печати изданы: несколько его академических лекций по догматике, проповеди, «День святой жизни», «Жития казанских чудотворцев» и «Истинно-древняя Христова церковь» против раскола; он известен также, как основатель нескольких духовных журналов — в Петербурге «Христианского чтения» (с 1821 г.), «Духовной беседы» (с 1858 г.) и отчасти «Странника» (с 1860 г.), в Казани «Православного Собеседника» (с 1855 г.). Из II курса той же академии вышел доктор богословия Иоанн Доброзраков, архиепископ Донской, автор «Свящ. Герменевтики» (на лат. языке), из III — протоиерей Иоанн Григорович († 1853), воспитывавшийся за счет графа Румянцева, автор ученого «Опыта о посадниках новгородских», «Сведений о жизни св. Митрофана», «Известия о храме Христа Спасителя XII в.», издатель Переписки пап с российскими государями, сочинений Георгия Конисского с ученой его биографией, Исторических актов России (I и II тт.) и Актов западной России (I—IV тт.).
Первый курс Московской академии дал ученых профессоров — философа протоиерея Феодора Голубинского († 1854) и математика прот. Петра Делицына († 1863), известного по редактированию творений отцов на русском языке при академическом журнале. По философии известны еще труды бакалавра Московской академии, потом профессора богословия при казанском университете архим. Гавриила Воскресенского († 1849): История философии в 6 тт., Философия права и Описание опытной психологии.
Первый курс Киевской академии дал России знаменитого витию Иннокентия Борисова (1800-1857), которого ставили в свое время рядом с Филаретом Московским. Кроме множества проповедей, после него остались часть его оригинальных лекций по богословию в Киевской академии и несколько исторических сочинений: «Последние дни земной жизни Иисуса Христа», «Жизнь апостола Павла», «Жизнь святого Киприана Карфагенского», «Историческое обозрение богослужебных книг», «О начале христианства в Польше». Из II курса Киевской академии вышел Анатолий Мартыновский Могилевский, доктор богословия († 1872), известный своими проповедями и борьбой против католичества, автор книги «Об отношениях Римской церкви к другим церквам и ко всему роду человеческому».
В 1846 и 1848 гг. из Киевской академии вышли первые системы двух новых богословских наук, долго служившие единственными руководствами в духовных школах: система гомилетики профессора Я. Амфитеатрова († 1848) и система церковного права — «Записки по церковному законоведению» протоиерея И. Скворцова († 1863). В том же 1848 году в Киеве вышло учебное руководство по догматике архимандрита Антония Амфитеатрова, доктора богословия, после архиепископа Казанского († 1879); в 1851 году он издал еще составленную им I часть пастырского богословия; по своей незаконченности, это руководство не пошло в ход и вскоре было заменено пастырским богословием (1853) доктора богословия архимандрита Кирилла, после епископа Мелитопольского († 1866).
С 1840-х же годов в духовной литературе стали появляться труды самых плодовитых наших духовных писателей — Филарета Гумилевского из воспитанников Московской академии, епископа Рижского, потом Харьковского и архиепископа Черниговского († 1866), и Макария Булгакова из киевской академии, бывшего последовательно архиереем Винницким, Тамбовским, Харьковским, Литовским и, наконец, митрополитом Московским († 1882). Литературная производительность их была весьма разнообразна. После первого, кроме проповедей, остались в печати: 1) История Русской церкви в 5 выпусках и сокращение ее в одной книжке; 2) Историческое учение об отцах церкви в 3 частях (1859); 3) Обзор русской духовной литературы в 2 частях (1859); 4) Исторический обзор песнопевцев Греческой церкви (1860); 5) Русские святые в 12 книжках с ученой обработкой их житий (1861-1865); 6) Святые подвижницы восточной церкви; 7) Историко-статистическое описание Харьковской епархии (1852-1858); 8) так же Черниговской (1861-1873); 9) Объяснение на послание к Галатам (1862); 10) Учение евангелиста Иоанна о Слове (1869); 11) Система догматики (1864). Митрополит Макарий, кроме слов и речей, напечатал: Историю Киевской академии, Историю русского раскола старообрядства (1855), Введение в православное богословие и полную систему догматического богословия (1847-1852) — труд совершеннейший из всех, какие до него являлись, и сокращенное руководство для семинарии (1868), Историю христианства в России до святого Владимира и Историю Русской церкви в 12 томах, составившую крупную эпоху в разработке этой науки.
Из других архипастырей, современников этих самых главных ученых сил в русской иерархии, выдавались своими учеными трудами Нил Исакович Иркутский и Ярославский (из Петербургской академии, † 1874), монголовед, автор ученого исследования о буддизме, оказавший большие услуги христианскому просвещению сибирских инородцев переводами на монгольский язык богослужебных книг; Платон Фивейский († 1877), автор нравственного богословия, которое долго было учебником в семинариях (с 1854 г. до выхода руководства прот. С. Солярского 1860-1864); Иоанн Соколов Смоленский († 1869), доктор богословия, канонист, автор «Опыта церковного законоведения» и многих статей по этой науке, кроме того, известный церковный оратор — в конце 1850-х гг., во время своего ректорства в Казанской академии, он первый осмелился касаться вопросов общественной жизни с церковной кафедры и сделался, можно сказать, основателем этого нового общественного рода церковной проповеди за последнее время; другой известный канонист несколько позднейшего времени Алексий Литовский († 1890), еще во время своего профессорства в Московской академии оказавший важные услуги церкви разработкой вопроса о церковном суде в противодействие предполагавшейся в 1870-х гг. либеральной реформе этого суда; доктор богословия Хрисанф Ретивцев Нижегородский († 1883), представитель нового исторического метода в богословии, автор исследований: «Религии древнего мира» в 3 частях, «Характер протестантства» и др., хороший проповедник; Порфирий Успенский Чигиринский († 1885), ученый исследователь востока, археолог и литургист; Михаил Лузин Курский († 1887), автор толкований на Евангелия и Деяния, получивших особенно важное значение для духовных школ; Никанор Бровкович Одесский († 1890), доктор богословия, представлявший в своем лице редкое соединение глубоко философского и богословского ума с живым ораторским и поэтическим талантом, известный, кроме своих увлекательных проповедей, раскрывавших недуги современной жизни, многими учеными трудами по полемике против папства и раскола, по истории и философии; Феофан Говоров, бывший Тамбовский († 1894), своими сочинениями оказавший неоценимые заслуги развитию православной аскетики и хороший толкователь Св. Писания.
Кроме наших архипастырей, на проповедном и литературном поприще подвизалось множество лиц из духовенства и из наставников духовных школ. Нельзя не вспомнить, например, заслуг ректора Московской академии, историка, археолога, библиографа протоиерея А. Горского, протоиерея М. Богословского — автора истории Ветхого и Нового Завета, протоиерея Ф. Сидонского — философа, Иродиона Путятина, создавшего новый, народный род проповеди, прославившихся своими историческими трудами профессоров И. Чельцова, М. Кояловича, И. Чистовича и многих других. Особенно сильное оживление в духовной литературе началось с 1860-х гг. с появлением новых духовных журналов, затем с начала 1870-х гг. после преобразования духовных школ. Но тут начинается следующий период ее истории…
Библейское общество и перевод Библии на русский язык.
Одной из наиболее важных заслуг XIX столетия для христианского просвещения народа был перевод Св. Писания на русский общепонятный язык. Дело это началось с царствования имп. Александра I, когда в России было основано библейское общество, поставившее себе задачей самое широкое распространение Библии между всеми народами России на их природных языках. Общество это возникло в начале 1813 г. в подражание такому же британскому библейскому обществу в Англии и по предложению английских методистов Патерсона и Пинкертона, нарочно явившихся за тем в Петербург. На первых порах они предложили правительству через князя Голицына издавать и распространять библейские книги только между живущими в России инородцами и иностранцами и только на их языках. Государь и кн. Голицын отнеслись к их предложению весьма сочувственно. Государь сам лично записался в члены общества с ежегодным взносом в 10 000 руб. и с единовременным в 25 000. Кн. Голицын принял на себя звание президента в административном комитете общества. После этого в члены общества поспешили записываться все чиновные, сильные и богатые люди как в столицах, так и в провинциях, и дела его быстро пришли в самое блестящее положение. Его отделения и товарищества умножались с каждым годом и своею сетью охватили всю империю до отдаленнейших ее углов; его имущество, состоявшее в деньгах, домах, типографских принадлежностях, лет через 10 простерлось до 2 000 000 руб., несмотря на громадные расходы, какие оно щедрой рукой делало на печатание и на даровую раздачу своих книг и брошюр. Денежные пожертвования в его пользу лились рекой. Общество отыскивало на них нужных переводчиков и каждый год издавало новые переводы Библии и частей ее на разных языках в нескольких типографиях сразу (в обеих столицах, в Казани, Вильне, Астрахани и др. местах.), так что к 1825 г. общая цифра его изданий, более чем на 40 языках и наречиях, доходила до 876 000 экземпляров. В 1815 г. государь задал ему новую важную задачу «доставить и россиянам способ читать слово Божие на природном российском языке». Св. Синод поручил комиссии духовных училищ приискать для того переводчиков. Таковыми явились ректор Петербургской академии Филарет, профессора г. Павский и архим. Моисей и ректор семинарии Поликарп. К 1818 г. они перевели все Евангелия, к 1819 — Деяния, к 1821 кончили весь Новый Завет, а в 1822 г. Псалтирь; все эти переводы разошлись чрезвычайно быстро в нескольких изданиях (Псалтири в один год в 12 изданиях) в громадном числе экземпляров. Перевод Ветхого Завета затянулся — в 1825 г. отпечатан был только первый его том (до кн. Руфь включительно), но и тот не был выпущен в свет за скорой кончиной государя и за последовавшим за тем закрытием самого общества.
Несмотря на высокую святость своей задачи, библейское общество имело много темных сторон, поспособствовавших его скорому падению. Прежде всего оно явилось в собственном смысле «делом от человек» и страдало многими отталкивающими человеческими слабостями. Воззвания его главного распорядительного комитета, состоявшего из правительственных и высокопоставленных лиц, везде принимались как административные циркуляры. Принимая их прямо к исполнению, все губернские и епархиальные начальства наперерыв спешили открывать у себя отделения общества и, став во главе их, начинали и сами рассылать такие же воззвания к участию в обществе уездным городничим и протоиереям, а эти через помещиков, исправников и благочинных далее — в сельские волости и приходы. После этого в Петербург тем же, только обратным порядком отовсюду шли пожертвования крайне сомнительной добровольности, требования книг и красноречивые известия о необычайном расходе библейских книг, даже между некрещеными инородцами, и о многочисленных примерах поразительного действия слова Божия на сердца человеческие. Благое дело с самого начала получило казенный характер и, кроме того, запечатлелось печатью своекорыстного ханжества и лицемерия. Далее, самый строй общества и господствующее направление его деятельности должны были отталкивать от него большинство людей, для которых дороги были интересы православной церкви. По примеру британского общества, оно поставило себе задачей издавать свящ. книги без всяких вероисповедных примечаний, изъяснений и прибавлений, чтобы устранить из своих изданий всякие вероисповедные особенности. Руководимое разными сектантами мистического направления, общество организовалось, как универсально-христианское, стоящее выше всяких частных церквей, представляющих якобы только узкие и искаженные частные формы единой универсальной «внутренней» церкви, в том числе выше и православной Греко-Российской церкви. Духовные лица сначала вовсе не допускались в состав библейского комитета, потом с 1815 г., когда в члены его были избраны некоторые архиереи, архимандрит и протоиерей, они допущены были к участию в его заседаниях, но наравне с представителями всех других христианских вероисповеданий. Издания библейские выходили в свет с одобрения только его собственных духовных членов, помимо Св. Синода. В заседаниях комитета говорились гордые речи о том, что общество сорвет наконец с Греческой церкви какие-то «обветшавшиеся пелены», откроет ее заблуждения, оживотворит истинную веру и т. п. К обществу льнуло все, что только искало спасения вне церкви, и оно сделалось органом всевозможных мистических сект. Кроме библейских книг, оно издавало и распространяло еще разные мистические книги и брошюры и наводнило ими все библиотеки, школы и все углы России, где только замечалась какая-нибудь наклонность к чтению. При имп. Николае, по настоянию Шишкова и митр. Серафима, указом от 12 апреля 1826 г. общество было наконец закрыто с передачей всего его имущества Св. Синоду, и началось даже гонение на все, что его напоминало. Ревнители, к сожалению, смешали при этом с библейским обществом и собственно дело библейское, само по себе святое и спасительное. Уже совсем приготовленная к выпуску, I часть перевода Ветхого Завета была остановлена и положена под спуд. Этого мало — стали отрицать самую надобность перевода Св. Писания на русский язык, будто бы, по мнению Шишкова, совершенно негодный для выражения на нем высоких истин веры, представляющий собою язык простонародья, рынка, театра и могущий только профанировать Св. Писание. В 1826 г., когда митр. Филарет, шире всех смотревший на дело, завел в Синоде речь о продолжении перевода Св. Писания, митрополиты Серафим и Евгений решительно высказались против этого предложения.
Дальнейшая история перевода Библии на русский язык.
Мудрый святитель, однако, не оставлял своего убеждения в необходимости такого перевода и после 1826 г. С конца 1830-х годов стали появляться частные опыты русских переводов Св. Писания и, к великому негодованию митр. Серафима, прямо с еврейского языка, как в дни библейского общества. Первый опыт принадлежал перу известного алтайского миссионера Макария; выпуск его в свет был воспрещен. Настойчивость, с какой о. Макарий хлопотал об его напечатании, повела только к тому, что в 1841 г. сам переводчик за недостаток послушания был отослан на несколько недель на покаяние при томском архиерейском доме. Только лишь кончилось это дело, как в 1842 г. поднялось новое о другом переводе на русский язык учительных и пророческих книг Ветхого Завета протоиерея Павского, отлитографированном для руководства студентам Петербургской академии; перевод этот с еврейского же текста снабжен был разными пояснениями и примечаниями, в которых заметили даже рационалистическое направление. Дело это кончилось уже в 1844 г. определением Св. Синода изъять из употребления все экземпляры перевода; сам Павский подвергся келейному испытанию в чистоте своего православия и потерял должность законоучителя наследника престола. По поводу этого дела обер-прокурор Протасов и стал настаивать на упомянутой мысли о сообщении славянскому тексту Библии церковно-обязательного значения и об ограничении слишком свободного доступа к чтению Библии мирянам. Ему удалось склонить на свою сторону и митр. Серафима. Против перевода Св. Писания с еврейского языка на русский так же решительно высказывался и другой уважаемый член Синода, Филарет Киевский; он стоял за исключительный авторитет текста LXX и за неизменное сохранение славянского текста Библии, для удовлетворения же потребности мирян в понимании славянского текста считал достаточным издать его только с некоторыми пояснительными поправками, подновлениями и заметками на полях, как в Библии Елизаветинского издания. При господстве таких мнений митр. Филарет Московский вынужден был замолчать и ограничился пока только выяснением крайностей высказанных мнений и изложением своего собственного мудрого, осторожного и всестороннего мнения, которое он представил Св. Синоду в 1845 году под названием «Записки о догматическом достоинстве и охранительном употреблении греческого LXX и славянского переводов Св. Писания».
В 1856 и 1857 гг., при новых обстоятельствах, мысль об издании русского перевода Библии поднялась снова. Во главе предприятия встал опять митр. Филарет Московский и с ним новый петербургский митрополит Григорий. Филарет Киевский и теперь был против русского перевода; но его голос уже не был принят во внимание. Вскоре после его кончины в Св. Синоде в конце 1857 г. состоялось определение о разрешении перевода Библии на русский язык «для домашнего употребления и пособия к уразумению Св. Писания». Перевод был поручен академиям и начат с Нового Завета. Митр. Филарет внимательно следил за работой переводчиков и пересматривал каждую ее часть; потом она рассматривалась и Св. Синодом. В 1860 г., с благословения Св. Синода, был издан перевод Четвероевангелия, а в 1863 г. всего Нового Завета. Перевод Ветхого Завета подготовлялся по частям с 1860 г. частными изданиями трудов разных переводчиков и академии в духовных журналах и отдельных книгах. Для синодального издания он производился в особом комитете из профессоров Петербургской академии, но рассматривался конференциями и других академий. Окончательный его пересмотр принадлежал Св. Синоду и особенно членам его митрополиту Исидору и протопресвитеру Бажанову. В 1868 г. вышла первая его часть, а к 1875 г. четвертая последняя; в 1877 г. он был напечатан в полном составе Библии.
Борьба с вредными для веры западными влияниями: а) с религиозным вольнодумством.
Говоря об успехах и плодах духовного образования в новое время нашей истории, нельзя не обратить внимание и на отрицательную сторону этого предмета, на те невыгоды в постановке этого образования, которые постоянно вредили его благим плодам. Все русское образование первой половины XVIII века, как уже известно, имело узкопрактический, сословно-служебный характер, состояло в выучке только какому-нибудь специальному или сословному делу без предварительного общего образования. В видах, главным образом, лучшей постановки разных родов своей службы правительство заводило все только специальные — разные цифирные, навигационные, артиллерийские и другие школы, предоставляя общее образование молодых людей попечению одних их семейств. В таких же видах, для лучшей постановки церковной службы, велено было заводить и духовные школы, в которых сосредоточено было все религиозное образование. Таким образом, образование это, составляющее необходимейший элемент всякого общего образования, сделано было образованием специальным, образованием одних духовных школ «в надежду священства» или, как потом стали его называть, «поповским», без которого другие школы могли, следовательно, и обойтись. Оттого в этих школах изучению закона Божия вовсе не дано было места. Стремление поддержать религиозное образование в народе при Петре выразилось только распоряжениями правительства об издании катехизических книжек и об усилении церковной проповеди. При Елизавете в 1743 г. вышли еще распоряжения о том, чтобы родители обучали детей катехизису, под опасением штрафа в 10 руб., и чтобы при определении на службу молодые люди были испытываемы в знании краткого катехизиса. Дело религиозного обучения, таким образом, и теперь целиком отдавалось на попечение семейств. Во второй половине XVIII столетия осознана была потребность общего гуманного (гуманитарного — прим. ред.) образования, заговорили о воспитании, о создании «новой породы людей». В новых общеобразовательных школах нашлось, наконец, место и закону Божию; но было уже поздно, — взгляд на него, как на предмет «поповский», специальный, так и остался. Самые инструкции и уставы этих новых школ ослабляли его изучение, руководясь известными тогдашними опасениями, чтобы не заразить детей суеверием и фанатизмом: законоучителям не рекомендовалось распространяться пред учениками о чудесах, о ветхозаветных казнях Божиих, о страшном суде, о вечных муках и подобных предметах, а рекомендовалось внушать им преимущественно правила морали и естественной религии, да толковать побольше о веротерпимости. Более серьезную постановку в светских школах закон Божий получил уже в царствования Александра I и Николая.
Не мудрено, что русское общество, подвергшись после реформы Петра разнообразным противорелигиозным влияниям с запада, оказалось совершенно беспомощным против их напора и колебалось от всякого ветра ложных учений. Прежде всего усилились в нем влияния протестантские от наезжих немцев. Протестантские насмешки над русской верой действовали на общество тем сильнее, что его религиозность доселе страдала крайне обрядовым направлением и множеством суеверий, которые падали при встрече с самой поверхностной цивилизацией, но, падая, роняли за собою и самую веру. Началось с пренебрежения постами, обрядами, с насмешек над духовенством, крестными ходами, сорокоустами, почитанием св. икон и т. д. Типичным выражением такого вольнодумства была ересь Тверитинова. Преследуя суеверия народа, само правительство нередко не могло удержаться при этом в должных границах: поднимало слишком строгие расследования о чудотворных иконах и мощах, наказывало галерами с вырезанием ноздрей и плетьми разгласителей чудес, разоряло часовни, снимало с икон привесы, запрещало ходить с образами по улицам и прочее, чтобы не было, объясняли указы, порицания на православие от иноверных — старую простодушную религиозность, очевидно, старались прятать от посторонних глаз, стыдились ее. Образованное общество шло в этом отношении, конечно, гораздо дальше правительства. Систематического вольнодумства у него, впрочем, не было, вследствие еще крайнего его недомыслия; оно просто только выбилось из рамок своей прежней благочестивой жизни и распустилось, причем распущенность эта простерлась преимущественно на его нравственную жизнь. Этот первый период его религиозной порчи продолжался в течение всей первой половины XVIII в., и все это время пастырям церкви почти невозможно было и противодействовать этой порче, потому что она постоянно становилась под знаменем реформы, просвещения, соединялась даже с политикой и на слишком смелые обличения отвечала через застенки тайной канцелярии. Обличения такого рода в первый раз свободно раздались с церковной кафедры уже при имп. Елизавете. Благочестивое правительство выдало тогда несколько распоряжений для восстановления благочестия: о благоговейном стоянии в церквах, об исполнении долга исповеди и причащения, о приличном содержании церквей и св. икон, об усилении духовной цензуры и против отступничества от православия. Но зато в это же царствование начался другой, еще более опасный период религиозного вольнодумства, вошедший в полную силу при Екатерине II — вольнодумства философского.
На смену немецкому влиянию явилось влияние французское, а во Франции господствовала модная философия просвещения, проповедовавшая полную безрелигиозность и сенсуализм. Русское образованное общество стало воспитывать своих детей на французском языке с помощью французских гувернеров и, разумеется, в самоновейших идеях этой модной философии. Такое воспитание лишало человека не только любви к родине, к которой французские гувернеры внушали ему глубокое презрение, и благоговения к религии, которую представляли достоянием одной невежественной черни, но часто даже родного русского языка, так что и после, если бы почему-нибудь он вздумал снова обратиться к церкви, он уже не в состоянии был понимать ни русской церковной службы, ни религиозных книг, ни проповеди русского духовенства, не умевшего говорить по-французски, и для удовлетворения своих религиозных потребностей должен был обращаться к книгам французским, к духовенству католическому, к иезуитам и, возвращаясь к христианству, вступал уже не в православную церковь, а в католичество. Находились родители, которые принципиально не давали детям религиозного воспитания, запрещали у себя даже говорить о религии, а духовенство не пускали и на порог. Для дальнейшего образования молодых людей принято было посылать за границу, в Париж, где они еще более укоренялись в своем безрелигиозном и противонациональном развращении. Путешествия за границу и личные знакомства с представителями модной философии вошли между дворянством даже в обязательную моду. Ферней, где жил идол века — Вольтер, сделался чем-то вроде Рима для этих поклонников новой философии, куда они считали долгом являться на поклонение своему новому папе в каждую свою поездку за границу. Многие вельможи, по примеру Екатерины, вели с философами переписку. Сочинения Вольтера, Дидро, Д'Аламбера и других были распространены во всех домах, претендовавших на образованность. Огромное большинство так называемого образованного класса, по своему недомыслию и невежеству, конечно, и теперь не могло изучать новых учений систематически, но оно отлично усваивало их направление, которое, как и всякое вообще направление, легко дается даже очень слабой голове, особенно же его отрицательную сторону, задорные кощунства, дерзкие выходки касательно бытия Божия, бессмертия души, святыни нравственных предписаний религии, самый пестрый сбор всевозможных отрицаний, надерганных откуда попало, хотя бы из взаимно противоречащих систем. А еще успешнее усвоялись практические результаты французского сенсуализма — «яждь, пий и веселися». На безумную роскошь проматывались целые состояния; пошли незаконные браки, похищения женщин, жизнь супругов в разделе, разводы; разврат, только слегка прикрытый условными светскими приличиями, являлся в обществе без стыда, как законное требование непогрешимой природы, как такая принадлежность цивилизованной жизни, которой никто не стыдится в самом Париже. Духовенство должно было оставаться безмолвным и против этого нового рода вольнодумства, потому что он оказывался не менее фанатичен, чем прежний, хотя и не пользовался для поддержания себя застенками тайной канцелярии. Это было вольнодумство просвещенное, выступившее под знаменем науки, философии; обличение его в глазах общества было унизительным суеверием, мракобесием, чуть не сумасшествием. Смиренных проповедников слова Божия никто не желал и слушать, да если бы кто и послушал, то для них же было бы хуже. Однажды за очень деликатное и кроткое увещание вольнодумца-дворянина получил от увещеваемого пощечину даже архиерей, великий святитель Божий Тихон Воронежский. Святитель сам же пал тогда в ноги обидчику, прося у него прощения за огорчение, и этим так сильно на него подействовал, что тот бросил свое вольтерьянство и сделался после того хорошим христианином. Дела о хуле на священные предметы и на религию само правительство почло нужным изъять из ведомства духовного суда и передать суду светскому. Опровержений вольнодумства в печати не допускала цензура. Фонвизин не мог издать перевода книги Клерка о бытии Божием, потому что этого не пожелал обер-прокурор Синода Чебышев. Первые опровержения Вольтера и энциклопедистов стали появляться уже в 1790-х гг., когда против современных увлечений восстала, наконец, сама Екатерина ввиду грозных событий французской революции, доказавших, что игра в либерализм, которой утешались высшие классы, спустившись в народ, может иметь страшные последствия для них же самих. После этого в нашей печати и стали понемногу являться разные: «Вольтер изобличенный», «Вольтер обнаженный», «Вольтеровы заблуждения» аббата Нонота, «Средства против неверия», «Торжество веры над неверующими» и т. п. книги. Правительство запретило ввоз французских книг, усилило наблюдение за книжной торговлей и цензуру, указало закрыть вольные типографии. Особенно строгие меры против вольнодумства предприняты были при Павле I; в 1799 г. при нем в первый раз установлена была особая духовная цензура, первый комитет которой находился в московском Даниловом монастыре.
б) Борьба с масонством и мистицизмом.
Одновременно с французским вольнодумством, как противодействие ему, развилось в обществе мистическое направление, сосредоточенное первоначально в масонских ложах, тоже заимствованных с запада. Главными деятелями масонства при Екатерине были профессор университета Шварц, сильно действовавший против современного неверия своими лекциями, и журналист Новиков, старавшийся распространять в обществе религиозные идеи посредством издания религиозных книг и мистических журналов, развития книжной торговли и бесплатной публичной библиотеки. В 1782 г. устроилось «Дружеское ученое общество», в котором приняли участие многие члены русского масонства; общество это задалось высокими просветительными и благотворительными целями — издавало религиозные книги, покровительствовало молодым талантам, заводило школы, больницы, помогало на огромные суммы бедным. Но, при всех своих заслугах, масонство само расходилось с церковью. Оно исповедовало не православную веру, а мистический теизм, чуждый всяких вероисповедных догматов, стремилось к мистическому слиянию с Божеством в высшей мудрости и нравственности помимо церкви, считая себя выше всех церквей; в него принимались на одинаковых правах члены всех вероисповеданий. Оно, правда, желало быть в мире с православной церковью, и даже избрало своим проректором митр. Платона, но церковь все-таки не могла признавать масонов своими чадами, хотя особенно твердо против них и не высказывалась, видя, что они все-таки несколько помогают ей против вольтерьянства. Против них действовало больше это самое вольтерьянство — чисто рассудочная философия XVIII в., сама по себе бывшая врагом всякий мистики и фантастики, кроме того, получившая от масонства прямой вызов на борьбу. Модная литература постоянно насмехалась над масонскими ложами, пользуясь для этого разными странностями их обрядности, похвальбами какой-то особенной, таинственной мудростью, наклонностью к тайным наукам, к алхимии, магии, и множеством таинственностей, а часто и шарлатанства. Колко подсмеивалась над ними в своих литературных трудах и сама императрица. В 1785 г. масоны были заподозрены в сектантстве, и митр. Платону поручено было рассмотреть изданные ими книги. В отзыве об этих книгах Платон написал, что одни из них обыкновенные литературные, другие — мистические, которых он не понимает, третьи — сочинения энциклопедистов, самые зловредные для св. веры. Замечательно, что после такого отзыва запрещены были все-таки книги второго, а не третьего разряда. Наконец, своими таинственностями и сношениями с заграничными собратьями масоны навлекли на себя подозрения политические, и в 1791 г. ложи их были запрещены. Типографическая компания, как называлось тогда Дружеское общество, была закрыта, мистические книги обречены на сожжение, а в 1792 г. Новиков заключен в Шлиссельбургскую крепость. После смерти Екатерины масонство поднялось опять, благодаря расположению к нему имп. Павла; Новиков был освобожден, некоторые масоны (Лопухин) были приближены ко двору и облечены важными должностями. Еще более усилилось масонство во время библейского общества при Александре I.
После бедствий 1812 г. французомания с вольтерьянством сменились в обществе мистическими увлечениями. Кумир Вольтера был свергнут с пьедестала, и на место его поставлены были бози инии — разные Бэм, Эккартсгаузен, Юнг Штиллинг, г-жа Гион, Сведенборг, де Туа, Сен-Мартен и другие. Для руководства в чисто православной мистике у православной церкви были готовые и для всех доступные книги Макария Египетского, Исаака Сирина, Иоанна Лествичника, Григория Синаита, Симеона Нового, Нила Сорского, наконец, недавно изданный (в 1793 и 1811 гг.) сборник этого рода статей «Добротолюбие»; но это были книги церковные, поповские, а интеллигентным мистикам нужен был мистицизм заграничный, последней европейской моды. Первыми деятелями мистического движения некоторое время продолжали оставаться масоны — Лопухин, написавший сочинение: «Некоторые черты внутренней церкви», ценившееся наравне с сочинениями упомянутых западных авторитетов мистицизма, и Лабзин, издававший в 1806 и 1817-1818 гг. мистический журнал «Сионский Вестник». Потом в 1813 г. все мистическое движение сосредоточилось в библейском обществе, при содействии которого русская литература наводнилась целой массой мистических книг и брошюр, обязательно рассылавшихся по всем учебным заведениям, приходам, монастырям, книжным лавкам и прочим. Мистицизм еще высокомернее относился к православной церкви, чем масонство. Проповедуя непосредственное общение человека с Богом, универсальную, исключительно сердечную, субъективную религию без догматов и церкви, основанную на непосредственных озарениях от Духа Божия и вещаниях внутреннего Слова в духе человека, он отвергал все внешнее в религии, иерархию, таинства, обряды, даже обязательное учение внешнего, единственного истинного откровения и признавал одну «внутреннюю» церковь, не знающую никаких догматов, кроме догмата о возрождении и соединении человека с Богом, никаких разделений между своими членами и между разными вероисповеданиями, кроме разделения ветхого человека от нового, существовавшую, по учению мистицизма, от начала мира доселе во все времена и во всех религиях, мистериях и философских учениях. Мистицизм в лице сильных библейских деятелей покровительствовал всевозможным сектам и являвшимся из Европы учителям. Русские мистики совершали умную молитву с приезжавшими в Россию квакерами, окружали кафедры приезжих проповедников Линдля и Госнера, слушали мистическую пророчицу, остзейскую баронессу Криднер, восторгались учением духоборцев, братались и с хлыстами, распевая их песни и отплясывая на радениях в странном обществе некоей г-жи Татариновой. Мистическое увлечение сделалось какой-то повальной болезнью русского общества, отражалось и в литературе, и в искусстве, проникло в учебные заведения, в университеты, где своей враждой к «лжеименному разуму» едва не убило первых зародышей русской науки, отразилось даже в духовной литературе, например, в статьях Христианского чтения 1821-1823 гг. В некоторых салонах Москвы и Петербурга, у кн. С. Мещерской, известной изданием множества мистических брошюр, кн. А. Голицыной и других приверженцы мистицизма открыли собрания для «умной» молитвы и слушания разных экзальтированных проповедников. Большинство этого люда вовсе не понимало мистицизма, сумасшествовало из одного подражания и от нечего делать, но это нисколько не мешало ему питать самое гордое презрение к «внешней церкви» и относиться с грубым фанатизмом ко всем несогласным, и особенно к своим обличителям. Во время двойного министерства Голицына за противодействие мистицизму был лишен должности некто Смирнов, переводчик медицинской академии, обратившийся к государю с просьбой о дозволении печатать опровержения на мистические книги. В 1818 г. духовный цензор, ректор петербургской семинарии Иннокентий восстал против Сионского Вестника и добился-таки его прекращения, затем пропустил в печать противомистическое сочинение некоего Станевича — «Беседа на гробе младенца»; министр страшно рассердился на него за такую дерзость и сделал комиссии духовных училищ грубый выговор за то, что цензор пропустил книгу, наполненную «защитой наружной церкви против внутренней, и противную началам, руководствующим наше христианское правительство». Иннокентий был удален из Петербурга епископом в Пензу. Жертвой мистицизма был, как известно, и сам митр. Амвросий. Преемник его Михаил не сделался жертвой лишь потому, что после своей жалобы «на слепотствующего министра» вскоре скончался. Господство мистицизма прекратилось вместе с господством Голицына и библейского общества. При имп. Николае мистические книги отбирались из всех библиотек; для рассмотрения их был учрежден при Петербургской академии особый комитет, работы которого кончились изъятием некоторых более противных православию книг из обращения.
Царствование Николая I с начала до конца отличалось строго православным направлением и строгой цензурой, старавшейся предотвращать всякую открытую проповедь неправославных учений. Но учения подобного рода все-таки продолжали распространяться в обществе путями прикровенными. В конце 1830-х гг. и в 1840-х гг. представители науки и литературы, а за ними и образованное общество увлекались пресловутой философией Гегеля. В 1850-х и в 1860-х гг., с ослаблением цензурных строгостей, огромное влияние в обществе и в среде учащейся молодежи получили учения Конта и позитивистов, Фейербаха и крайних материалистов, затем учения социалистов и коммунистов. Но зато, вследствие того же ослабления цензурных строгостей и еще потому, что прежняя манера замалчивать неприятные общественные явления была теперь оставлена, означенные учения немедленно вызывали против себя открытый научный отпор в духовной, а отчасти и в светской литературе. Чуждые православной церкви влияния продолжают, впрочем, находить себе радушный прием в русском обществе и доселе. К счастью, все чуждые влияния касались только одних верхних слоев Русской земли с их наносной пылью и грязью, и почти совсем не проникали до грунтовых, народных ее слоев, так что последние еще сохранили свою натуральную неиспорченность.
Состояние религиозного образования народа.
Простой народ был обязан этим самому отделению от него высших классов, заживших среди него каким-то особым полурусским племенем; он сохранял целиком старую жизнь еще дореформенной Руси и относился ко всем представителям новой жизни с полным недоверием. Из просветительных забот правительства в XVIII веке его коснулись разве только заботы об искоренении суеверий, да и то в первой половине XVIII века не столько в видах чисто просветительных, сколько в видах политических. Всем образованием, какое только проникало в его среду, он обязан был одному приходскому духовенству, которое оставалось главным, если не единственным соединительным звеном между ним и образованными классами. Первые попытки к введению народного образования, весьма, впрочем, неудачные, видим при императрице Екатерине II, распорядившейся повсюду заводить для народа бесплатные общеобразовательные школы в тогдашнем культурном вкусе. Но народ отнесся к этим школам с недоверием и продолжал учить своих детей у прежних учителей, хотя и с платою. Возревновав за свои школы и за их «нормальный», по тогдашним понятиям, метод, правительство стало теснить старых учителей, требовать от них свидетельств об изучении ими нормального метода и закрывать самые их школы, но достигло этим совсем нежеланных результатов: старинный и привычный источник народного образования действительно ослабило, а своих казенных школ все-таки не подняло и народными не сделало. В 1803 г. в указе «о введении наук в России» и в 1836 г. в указе об открытии народных школ при церквах и монастырях правительство снова заявило свое попечение об образовании народа, но пригласило на этот раз к содействию своему благому начинанию и духовенство. Дело пошло удачнее. Духовенство с сочувствием откликнулось на призыв и стало заводить приходские школы на свой собственный счет и в таком большом количестве, что совершенно спутало понятия всех гордившихся своим просвещением людей, которые привыкли толковать о невежестве, обскурантизме и своекорыстии «попов». В последующее затем время обнаружилось, что самое сильное противодействие развитие народного образования встретило в крепостном праве. До уничтожения крепостного права народные школы только и держались в селениях удельных и казенных крестьян и встречали непреоборимые препятствия в селениях помещичьих, а единственными почти учителями в них были члены местных приходских причтов. При императоре Александре II, в эпоху уничтожения крепостного права, когда вопрос о народном образовании получил особенную, еще небывалую прежде важность, среди духовенства снова поднялось необычайное просветительное движение. Церковно-приходские школы открывались по епархиям целыми сотнями каждый год; духовенство жертвовало на них и временем, и последними удобствами своих тесных жилищ, в которые собирало учащихся детей за неимением особых зданий для школ, и даже деньгами на покупку учебных принадлежностей и на другие школьные расходы. С 1859 до 1865 г. открыто было свыше 21 400 новых приходских школ исключительно одним духовенством. Образованное общество в 1860 г. тоже было возревновало о просвещении народа и стало заводить по городам воскресные школы, но приступило к этому святому делу с нечистым умом и сердцем; в 1865 г. правительство должно было закрыть эти школы, так как они сделались орудием для распространения в народе вредных идей. В 1867 г. они начали открываться вновь, но уже не обществом, а духовенством же при церквах и духовных семинариях.
Самоотверженная просветительная деятельность духовенства не нашла, однако, сочувствия в странной русской «интеллигенции» 1860-х годов. Печать заподозрила самое существование этих десятков тысяч неожиданно возникших школ и горячо затолковала и о невежестве духовенства, и об отсталости его методов обучения, и об узости самой программы этого обучения (т. е. православно-религиозной) и проч. В министерстве же народного просвещения поднялся вопрос о подчинении всех народных школ министерскому ведомству. В 1862 г. состоялось Высочайшее повеление: приходские школы оставить в ведомстве духовенства, а министерству ведать школы, какие оно откроет само; но такое решение вопроса министерство не удовлетворило. Открывая свои школы, оно старалось войти в труд духовенства, присоединяя и его школы к своим. В этом помогали ему и его денежные средства, из которых оно помогало только тем приходским школам, которые присоединились к министерским, и его чиновники, начиная с попечителей округов, и мировые посредники — все люди новых убеждений, которые нередко прямо запрещали сельским обществам составлять приговоры об открытии новых приходских школ и сбирать на них деньги. В 1864 г. против школ духовенства встали вновь открытые земства, мечтавшие об устройстве народных школ по европейским образцам, с новым — не религиозным, а «культурным» направлением, с новыми методами и новыми учителями, для приготовления которых предполагалось завести особые учительские семинарии и институты. Высказывая всяческое недовольство школьной деятельностью духовенства, в труд его стали входить и земства; приходские школы одна за другой были присоединяемы к числу земских, часто по желанию даже самого духовенства, которое видело в этом единственный способ доставить им хоть какую-нибудь материальную поддержку. Число подведомственных духовенству школ начало поэтому весьма быстро сокращаться; в начале 1880-х г. их осталось всего до 4 000 с небольшим. В 1864 г. для объединения просветительной деятельности всех народных школ учреждены губернские и уездные училищные советы из представителей ведомств и земств под председательством архиереев, но церковно-приходские школы не получили поддержки от этих советов, так как число разных руководителей народного образования, не сочувствовавших деятельности духовенства, оказалось в них преобладающим. Не нашли они такой поддержки и среди большинства вновь назначенных чиновников министерства, инспекторов (с 1869 г.) и директоров (с 1874 г.) народных школ. Все это не могло не отозваться дурно на усердии к школьному делу и самого духовенства. В министерских и земских школах оно очутилось в зависимости от светских лиц, предпочитавших ему своих светских учителей, в обидном пренебрежении и без помощи. Многие земства не желали оплачивать даже законоучительный труд священников, ставя этот труд в число обязанностей самого пастырского звания, другие назначали за него поурочную плату, и притом под контролем светских учителей школ, третьи определяли вознаграждение в форме только наград лучшим законоучителям — все вообще со своей культурной точки зрения считали нужным до минимума сокращать уроки по закону Божию на том основании, что этот предмет специальный и что крестьянские дети готовятся не во дьячки. Не мудрено, что духовенство не только перестало открывать новые школы, но стало уклоняться даже от законоучительства в светских школах. С 1871 г. Св. Синод вынужден был дозволить замещение законоучительских вакансий светскими лицами. Наконец, в 1874 г. и сами архиереи были отстранены от председательства в училищных советах; на место их председателями стали назначаться предводители дворянства; духовенству же в губернских и уездных училищных советах предоставлено иметь только по одному депутату.
Духовное ведомство употребляло со своей стороны разнообразные меры к удержанию за собой влияния на народное образование, но при указанных обстоятельствах все эти меры оказывались безуспешными. Сюда относятся: многочисленные распоряжения преосвященных о том, чтобы духовенство не переставало заводить приходских школ и не бросало законоучительства в светских школах, введение в курс семинарий педагогики и учреждение при них образцовых школ, учреждение при церквах псаломщиков из кончивших курс семинаристов, с поручением им преподавания в приходских школах. Живая связь между церковью и народной школой видимо слабела. Сознание важности этой связи и необходимости для народного образования религиозных основ побудило правительство с 1882 г. снова обратиться к возвышению церковно-приходских школ. В 1884 г. вышло об этих школах новое положение, которое и положило начало новому текущему периоду народно-религиозного образования. Приходские школы и школы грамотности отданы в полное ведение духовенства; для управления ими учреждены епархиальные и училищные советы, а при Св. Синоде (с 1885 г.) центральный училищный совет. Число церковно-приходских школ опять стало возрастать, и к 1890-м гг. с 4500 дошло до 24 600. Еще с 1883 г. государственное казначейство отпускало в их пользу небольшие ежегодные суммы. В 1895 г. на содержание их отпущено было уже 700000 р., а с 1896 г. Высочайше повелено возвысить ассигновку этой суммы до 3 279 145 р., что дало, наконец, возможность придать церковноприходскому образованию вполне приличную и стройную организацию.
Народное сектантство: хлысты и скопцы.
В своей обособленности от образованных классов народ особняком развивался и в религиозном отношении, не веря ничему, чему его желали научить люди этих классов, отстраняясь в иных случаях даже от самого народного из этих классов — духовенства. У него было свое православие, свои и ереси с расколами. Народное сектантство и раскол составляют поэтому только частную, хотя и самую важную, форму многостороннего общего разрыва между образованной по-новому и необразованной по-старому частями русского народа. Одной из самых страшных народных сект, начало которой уходит еще в XVII век, было хлыстовство, или ересь людей Божиих. Учение этой секты представляет собою своеобразную форму народного мистицизма, верящего в такое близкое общение человека с Божеством, которое совершенно уничтожает человеческую личность и делает человека полным воплощением Божества, сыном Божиим по природе, новым Христом. Ряд таких пророков-христов, которым люди Божии молятся и повинуются, как Богу, начинается с муромского крестьянина Ивана Суслова (получившего «божество» в 1649 г., † в 1716), и тянется до последнего времени. У христов этих были свои богородицы, апостолы и мироносицы. Отвергнув все церковные обряды и таинства, хлысты выработали в своих «кораблях» (обществах) свою собственную обрядность, которая состоит в песнях и «радениях» или плясках, имеющих большое значение для возбуждения духовного экстаза у всех вообще мистиков. Среди этих плясок «накатывает на них Дух», и некоторые истеричные люди начинают пророчествовать. Официальные дела об этой ереси начались с 1733 года, когда хлыстовство было открыто в некоторых московских монастырях. Главные коноводы секты (две монахини и два иеромонаха) подверглись тогда смертной казни, другие сектанты, до 116 человек, наказаны кнутом и сосланы в Сибирь. Правительство не раз обнаруживало к ереси такое же строгое отношение и после, особенно в 1745-1752 гг., оттого еретики постоянно скрывали свои убеждения под покровом непроницаемой тайны. Ересь успела распространиться по всем внутренним губерниям, по Волге, на Дону, на Кавказе и в Сибири. При Александре I, во время мистических увлечений, она получила полную безопасность; к ней пристало довольно много лиц даже из образованного общества, составивших целый корабль около полковницы Татариновой в Петербурге. Новые преследования хлыстов начались при имп. Николае. Нравственное учение секты основано на дуалистических идеях, на призвании тела злым началом в человеке; отсюда первыми правилами этого учения служат — умерщвлять плоть, не пить хмельного и не жениться. Последнее правило, однако, не исключало в их обществе разврата во время самых радений, кощунственно величаемого Христовой любовью.
Такая Христова любовь послужила главной причиной отделения от хлыстовства скопцов, которые, оставив у себя почти всю хлыстовскую догматику и обрядность, до крайности развили нравственное учение об умерщвлении плоти, требуя от всех оскопления. Основателем этой секты в половине XVIII столетия был орловский крестьянин Кондратий Селиванов, возмущенный хлыстовским развратом и основавший свой отдельный корабль. Он объявил себя сыном Божиим «искупителем» (т. е. оскопителем), пришедшим спасти род человеческий «от лепости» (сладострастия), крестить «огненным крещением» и «сокрушать душепагубного змия» (т. е. оскоплять). Личность его скопцы слили с личностью имп. Петра III, сына «приснодевы» имп. Елизаветы Петровны. Учение его первоначально распространялось в Тамбовской и Рязанской губерниях, но потом проникло всюду. При Екатерине Селиванов был сослан в восточную Сибирь, но при Павле I возвращен оттуда и посажен в дом сумасшедших, а при Александре I жил в покое и в большой чести в самом Петербурге. К скопчеству пристало здесь несколько лиц из образованных классов. В 1819 г. дознано было, что оно проникло в армию и что в него увлечены два племянника самого генерал-губернатора Милорадовича, — офицеры. Тогда против него приняты были, наконец, строгие меры. Селиванов был заключен в Спасо-Евфимиев монастырь, где и умер в 1832 г. При имп. Николае секта эта признана была самой вредной, что заставило ее окружить себя строжайшей тайной и лицемерием. Обе секты — и хлыстов, и скопцов — в корень извращающие все христианство, не могут быть в собственном смысле названы даже еретическими — это общества вовсе нехристианские.
Духоборцы, молокане и штундисты.
В половине XVIII столетия в южной России появилось общество духоборцев, основателем которого был казак Силуан Колесников; потом оно перешло в Тамбовскую губернию, где проповедниками его сделались одноверец Побирохин и беглый гвардеец Капустин. Духоборство выступило с безусловным отрицанием всей религиозной внешности во имя поклонения Богу духом и истиною. Отрицая не только авторитет церкви во всех его видах, но и всего почти внешнего откровения, ересь признала единственным источником веры «книгу животную» или слово Божие внутреннее, т. е. допустила полный произвол в делах веры. На основании внушений этого внутреннего слова еретиками принято понимать и внешнее откровение, Св. Писание, имеющее, по их мнению, только второстепенное значение пред внутренним. При таком произволе в делах веры духоборцы не развили у себя определенной догматики. Трудно сказать, верят ли они даже в истинного Христа, так как толкуют только о внутреннем слове, которое будто бы совершает внутри человека то же самое дело искупления, что и Христос, рождается в сердце верующего, проповедует, страдает, умирает и воскресает, а также — признают ли они первородный грех и искупление в христианском смысле, так как, по их словам, каждый отвечает лишь за свои собственные грехи, и грех Адама был только его личным грехом. Обрядность секты самая упрощенная, состоит только в чтении и пении некоторых песен, не имеет ни праздников, ни постов, ни обрядов на разные частные случаи жизни. Духоборчество распространялось первоначально в Тамбовской, Харьковской и Екатеринославской губерниях, затем перешло на Волгу, на Дон и в Сибирь. До Александра I духоборцев преследовали, отдавали в солдаты, ссылали в Колу и в Сибирь, потом они снискали себе особенное расположение у русских мистиков и у самого императора; им отведены были для поселения богатые земли на Молочных водах в Мелитопольском уезде, где они прекрасно устроились. При Николае I переселения их сюда были прекращены и их стали ссылать на Кавказскую пограничную линию. Секта их была отнесена к числу «более вредных».
Как из хлыстовства выделилось скопчество, так из духоборства выделилось молоканство. Основателем его был зять Побирохина портной Семен Уклеин, возмущавшийся непочтительным отношением духоборцев к Св. Писанию. Он признавал Св. Писание обязательным для христианина даже в ветхозаветных предписаниях обрядового характера, например, о запрещенных в пищу животных и т. п.; впрочем, последователи его стали толковать подобные предписания в таинственном смысле. В догматическом учении молокане отвергли равенство лиц Св. Троицы и истинность тела Христова, считая Его рождение, страдания, смерть и воскресение только мнимыми. Учение о христианском равенстве всех доведено ими до отрицания всяких властей, а равно законов, судов, присяги и государственной службы, особенно военной. В богослужении они завели более сложную обрядность, чем духоборцы, лучшее пение и разные моления на частные случаи жизни. Скоро молоканство начало распадаться на разные толки. Признание обязательности ветхозаветных предписаний сделалось поводом к выделению из него сект субботников и жидовствующих, а докетизм в учении о Христе сблизил некоторых молокан с хлыстами, у которых они заимствовали и богослужебные радения (прыгуны на Кавказе), и породил между ними явления разных «Христов, Илий и Энохов»; некоторые (секта общих на Кавказе же) старались провести в устройстве своего общества принцип общения имуществ. Правительство всегда относило молоканство к числу сект вредных, но в царствование Александра I и они попользовались разными милостями, больше, впрочем, вследствие смешения их с духоборцами, а не сами по себе.
Все перечисленные секты немало воспользовались для своего учения разными мистико-протестантскими учениями, издавна бродившими на юге России, где было много иноверных колоний с запада. Во второй половине XIX столетия здесь же и по всей Малороссии быстро пошла в силу новая секта штундистов, обязанная своим происхождением и самим названием (Stunde — час) прямо влиянию немецких колонистов. В ней заметно даже политическое тяготение к немцам. Признавая единственным источником вероучения Св. Писание и толкуя его совершенно произвольно, большей частью аллегорически, штунда тоже дошла до полного отрицания иерархии и обрядов, в учении об искуплении приняла кальвинский детерминизм, в учении о таинстве крещения — анабаптизм с отрицанием крещения младенцев, в учении о причащении — чисто протестантские понятия о причащении «на Св. вечери» духовным телом и кровью Спасителя под видом хлеба и вина. Некоторые штундисты отвергают и эти два таинства. Богослужение штундисты устроили в форме общественных собраний, под управлением выборных старцев, учителей и служителей диаконов, для общего чтения и толкования св. Писания, пения особых стихов, часто прямо заимствованных у протестантов, и раз в месяц для преломления хлеба на священной вечери и причащения. С юга России штунда успела проникнуть и на север, и в последнее время сделалась предметом больших забот и огорчений для православной Русской церкви.
С 1874-1875 гг. явилась еще секта пашковцев, во главе которой встал полковник Пашков, проповедовавший протестантско-мистическое учение с голоса некоего лорда Редстока, английского проповедника, бывшего в Петербурге в 1874 г. Секта эта, впрочем, мало популярна. Также мало популярны недавно распространившиеся в «интеллигентных» кружках противо-христианские идеи графа Л. Толстого.
Раскол старообрядства.
Более всех видов сектантства в народе распространялся и усиливался раскол старообрядства, более понятный и сродный обрядовому направлению народной религиозности. Внутренняя рознь в русском народе, возникшая в XVII в., когда одна часть народа отделилась от другой в раскол, обвиняя последнюю в измене старой вере и в «сложении с греками и униатами», достигла высшей степени во время Петровской реформы, когда преобразованное общество «сложилось» еще с немцами. Раскол получил тогда необыкновенную силу в народе и сам дошел до высшей степени изуверства. Все действия Петра раскольники толковали применительно к разным признакам пришествия антихриста; в титуле императора (читали: император) усмотрели число 666, доказывали, что с учреждением Синода он принял на себя власть не только царскую, но и святительскую и Божию, стал истреблять остатки православия и учинил всенародное описание (ревизию), исчисляя живых и мертвых, дабы никто не мог укрыться от руки его. Раскол принимал окончательно противогосударственное направление, с которым государству непременно приходилось считаться. Государственный ум Петра, к счастью, довольно скоро разобрался в этом смешении религиозных понятий с государственными, и успел установить новые, более рациональные начала для определения отношений государства к расколу: он не стал преследовать раскольников за одни их религиозные мнения, а преследовал их только за одни их противогосударственные движения и выходки, и первый из русских государей дал им право гражданства, под условием только открытой записи в раскол и, в отличие от православных, лишения некоторых гражданских прав и двойного платежа подушного оклада. После этого (с 1714 г.) преследования правительства исключительно обратились против раскольников тайных, которые своим уклонением от записи в двойной оклад сами отрицались от государства, и против фанатических расколоучителей. Меры против тех и других были ничем не мягче мер, употреблявшихся в XVII в. против всего раскола вообще. Такой характер отношений к расколу удержался и при преемниках Петра в течение всей первой половины XVIII в. Духовная и гражданская власти впервые получили теперь возможность делать прямые воззвания раскольникам с приглашением к отрытому разъяснению всех их недоумений в беседах с православным духовенством без всяких стеснений и страхов. Появились капитальные раскольнические произведения, в которых раскол откровенно высказался со всех более серьезных своих сторон, каковые сочинения братьев Денисовых: «Поморские ответы», «История о отцах и страдальцах Соловецких», «Виноград Российский». Явились и солидные опровержения раскола в «Розыске» св. Димитрия, в «Пращице» сильного борца против раскола Питирима Нижегородского, который и сам происходил из раскольников, и в «Обличении неправды раскольников» Феофилакта Лопатинского (изд. 1745 г.).
Раскол, по-видимому, сам ослаблял себя внутренним разделением; внутри его и поповщинских и беспоповщинских толков шли постоянные споры о перекрещивании совращенных из православия, о приеме беглых попов, о браке, об отношении к правительству и молитве за царя, о титле на кресте и т. д.; все эти споры вели к новому дроблению раскола на толки. Но такое разделение нисколько не ослабляло самого отделения раскола от господствующей церкви; всякий, и старый и новый толк, относился к ней с одинаковым фанатизмом. Не довольствуясь одними беглыми попами, поповщина старалась завести у себя свою собственную иерархию и делала несколько попыток сманить к себе какого-нибудь архиерея, хоть из-за границы, из Молдавии или Греции. Следствием этих попыток было появление в ее среде нескольких архиереев-самозванцев, каковые были: Епифаний на Ветке (1724-1735), обманом получивший сан архиерейский в Яссах и кончивший свои похождения обращением в православие по разорении Ветки русской военной силой; беглый дьякон Афиноген в Стародубье (1751 года), не имевший вовсе сана епископского, поступивший после в военную службу к полякам, и беглый монах. Анфим, получивший (1753 г.) заочное посвящение в епископы от Афиногена, в 1757 г. утопленный в Днестре некрасовскими казаками. Дробление на толки продолжалось в расколе и во вторую половину XVIII в., особенно по вопросам о приеме беглых попов, о мироварении, браке и отношениях к церковной власти, но оно и теперь не помешало расколу воспользоваться для своего усиления власти всеми благоприятствовавшими ему новыми обстоятельствами.
Екатерина II отнеслась к раскольникам с той же веротерпимостью, как и ко всем вообще вероисповеданиям в империи; раскольников, бежавших за границу, она снова пригласила в Россию и отвела для их поселения хорошие земли (в южном крае и в Поволжье), на суеверия раскольников смотрела сквозь пальцы и старалась ничем их не тревожить; в 1783 году свобода веры была предоставлена раскольникам открыто — отменен был двойной с них оклад, отменены особые их списки и самое название «раскольник», дозволено избирать их на общественные должности. Приниженный раскол заметно поднял голову. Кроме старых его средоточий — Поморья, Стародубья и Керженца, из воротившихся в Россию заграничных раскольников у него образовалось еще новое средоточие на Иргизе с богатыми скитами, в которых были не только часовни, но и церкви. Образовались большие раскольнические общины в самой Москве — поповщинская — Рогожское кладбище, и беспоповщинские — Преображенское кладбище федосеевцев и Покровская часовня поморцев. В царствование Александра I раскол сделался еще сильнее и смелее. Московские общины достигли в это время замечательно цветущего состояния и полной независимости от полицейского вмешательства; около них, как бы волшебством, возникли целые улицы и кварталы, фабрики и другие промышленные заведения, все наполненные раскольниками и беглыми; Рогожское кладбище поставляло от себя беглое священство на всю Россию. В 1822 г. государь дозволил поповцам открыто держать беглых попов и содержать часовни и церкви — не строить их только вновь. Надзору полиции с 1820 г. поручены были только беспоповцы (федосеевцы), между которыми обнаружены были явления разврата и детоубийства; кроме того, их снова не велено было выбирать на общественные должности. Но снисходительное отношение к расколу имело и добрые плоды — оно послужило сильным побуждением к появлению в раскольнической среде первых начатков примирения с православной церковью в форме единоверия, начавшегося в конце XVIII в. в Стародубье и на Иргизе. Главными деятелями при введении единоверия были стародубский монах Никодим, иргизский Сергий, протоиерей охтенской церкви в Петербурге Андрей Журавлев (из раскольников) и митрополиты Гавриил и Платон; последний написал и самые правила единоверия, утвержденные в 1800 г. Св. Синодом. При Александре единоверцам дана была даже особая типография для печатания богослужебных книг в старинном виде как для себя, так и для раскольников.
Новые строгости против раскола начались при имп. Николае. Раскольники опять были лишены прав на общественные должности и на запись в гильдии; общества их признаны незаконными; крещение и браки между раскольниками признавались только тогда, когда были совершаемы в православных церквах; запрещено строить и починять их молитвенные здания; публичное оказательство раскола и его пропаганда воспрещены безусловно. В 1842 г. Св. Синод распределил все раскольнические и другие секты на 3 разряда, с которыми и сообразовались потом все гражданские против них меры: 1) секты вреднейшие: иудействующие, молокане, духоборцы, хлысты, скопцы и беспоповцы, отвергавшие молитву за царя и брак; 2) вредные — те из беспоповщинских, которые допускают брак и молитву за царя; 3) менее вредные — поповщинские. В таком положении раскол оставался почти до последних снисходительных к нему постановлений 3 мая 1883 г., предоставивших раскольникам полные гражданские права и свободу веры только с небольшими необходимейшими ограничениями. Православной церкви предоставлено действовать против него только духовными средствами — полемикой, развитием противо раскольнического миссионерства и публичными собеседованиями, открывшимися еще с 1870-х годов.
Из событий во внутренней жизни раскола замечательно возникновение у поповцев так называемой Австрийской иерархии. После отмены прежнего дозволения раскольникам держать беглых попов раскольнический собор в Москве в 1832 г. порешил непременно добыть себе особого архиерея и собрал на этот предмет богатые средства. После многих странствий поповщинские ходоки в 1846 г. наконец нашли такого архиерея. Это был лишенный кафедры боснийский митрополит Амвросий живший в большой нужде в Константинополе. Он согласился перейти к раскольникам за 500 червонцев годового оклада. Кафедрой для него назначен был раскольнический монастырь в Белой Кринице (в Австрийской Буковине); его заставили торжественно отречься от Никоновских ересей, перемазали и немедленно приставили к делу хиротоний. Он митрополитствовал недолго; в 1848 году австрийское правительство, по представлению России, убрало его из Белой Криницы в заточение в г. Цилль, где он в 1863 г. и умер, присоединившись перед смертью снова к православной церкви. Но раскольническая иерархия была уже упрочена — он успел рукоположить двоих архиереев — Кирилла и Аркадия Лысого; потом Кирилл рукоположил Онуфрия и Софрония и сам был рукоположен ими в митрополита на место Амвросия, а Аркадий Лысый с Онуфрием рукоположили еще двоих архиереев — Алипия и Аркадия Шапошникова. Все эти архиереи получили себе в турецких и русских владениях епархии и расплодили свое раскольническое священство повсюду. Россия сначала разделена была на две раскольнические епархии — Симбирскую и Владимирскую, или Московскую; на первую в 1849 г. был поставлен некто Софроний Жиров, на вторую в 1853 — Антоний Шутов. Потом, лет за 12, открыт был целый десяток таких русских епархий с многочисленными паствами. Учреждение австрийской иерархии, как и следовало ожидать, повело к новому разделению в расколе: поповщина разделилась на приемлющих и не приемлющих эту иерархию. Затем первые в 1860-х годах, в свою очередь, разделились на две же партии — окружников и противоокружников; поводом к их разделению послужило так называемое Окружное послание ко всем раскольникам, изданное несколькими епископами и раскольническим советом в 1862 г. с целью оправдать украденную у православной церкви иерархию и написанное поэтому в примирительном духе в отношении к православию.
Главой формой примирения раскола с православной церковью в течение всего XIX в. оставалось единоверие. В царствование имп. Николая единоверие было введено на Иргизе (в 1828 и 1836 гг.), на Керженце (с 1849), в Стародубье (в 1847-1848 гг.) и в самой Москве на Рогожском и Преображенском кладбищах (в 1854 г.); единоверческих церквей за это царствование было построено до 150 в разных губерниях. Из обращений в единоверие раскольников за последнее время замечательны обращения в 1865 г. раскольнических епископов Онуфрия Браиловского, Пафнутия Коломенского, Сергия Тульского, в 1867 — Иустина Тульчинского и беспоповца Павла Прусского, сделавшегося замечательным защитником православия и борцом против раскола.