Еще совсем молодым водолазом впервые встретил я настоящую, крупную акулу в Белом море.
Правда, не под водой. Ее поймал тральщик. Пришел я посмотреть.
Огромная акула лежала на палубе, и, выгибаясь, била упругим хвостом. Вокруг толпилась команда. Маленькие злые глазки акулы поблескивали, она пыталась перевернуться вверх брюхом и укусить кого-нибудь. Один матрос протянул ей конец палки. Акула изловчилась, цапнула протянутую палку и перекусила ее, как спичку.
Маленький черноглазый кок тральщика поднял с палубы откушенный конец палки толщиной в его руку и удивленно почмокал губами.
Когда акулу утащили в трюм, я зашел в каюту к тралмейстеру — руководителю лова. Это был человек богатырского роста, белокурый и степенный. Мы были с ним уже немного знакомы и разговорились. Тралмейстер рассказал мне, как он впервые ловил акул:
«Был я тогда матросом на китобойном судне. Судно это было целый завод. Впервые испробовали мы наши гарпуны в Великом океане — поймали кита. Накинули ему петлю из цепей на хвост, потому что в хвосте у него страшная сила. Потом подошли на шлюпке и рыбными ножами отсекли ему плавники хвоста. В это время из глубины вышли акулы. Вода прозрачней слезы. Глядим: как вопьются они зубами в кита, так целая яма, полтонны недочет. Разрешили нам наказать акул. Загнули мы в мастерской большие стальные крючки, поджарили тюленя, нацепили на удочки по пуду пахучего мяса и кинули.
Враз одна съела и попалась. А другая час около крючка кружилась, наконец замутилась у ней голова от запаха, она и хапнула. Вытянули и эту. Разрезали ей брюхо. Из огромного желудка акулы вытащили непрожеванную швабру, полмешка картошки, матросские парусиновые штаны, ножку козленка с шерстью и копытцем. Мы все были удивлены невиданной прожорливостью акулы.
А еще в ее брюхе нашли полупрожеванный кусок колбасы, краба с обломанными ногами и облепленный жиром висячий амбарный замок.
Ну, мясо акул нехорошее. Вырезали пасть, а зубы у нее белые, защелкиваются, как замки. Из плавников акульих клей сварили, жир ее растопили для какого-то лекарства. А кожу отдали одному матросу, специалисту по этому делу. Из акульей кожи добрые сапоги выходят, сумочки, пояса, чемоданы.
Пока мы стояли, подобралось акул к нашему судну не знаю сколько. Чуют они запах за три километра. Нюх прямо удивительный у них! Вода растворяет запахи, а морские течения разносят их далеко под водой.
Целую неделю акулы за нами шли с разинутыми пастями и глотали всякий мусор с судна.
Им что ни кинь! Бросали пустые консервные банки; жиром смажем — и за борт, а акула хап — и проглотит.
Я после был в плавании у Филиппинских островов, Туземцы там, ныряльщики, добывают губки и раковины, тем и живут. Ну и калек среди них: у кого руки нет — одна культяпка, у другого ноги — на палке подпрыгивает.
В тех местах из-за акул и не купались, на палубе душ устраивали.
А вот водолазов в костюме, я слышал, акулы совсем не трогают. Или запах резины им не нравится, или стесняются.
Да и где водолаза схватить: с головы — медь, с ног — свинец, а остальное — резина».
Давно рассказывал мне это бравый тралмейстер. А теперь я и сам, поработав в дальневосточных морях, убедился в том, что акулы хватают купальщиков, но никогда не нападают на водолазов. Они жадны, нахальны, любопытны, но трусливы. Из любопытства подходят совсем близко к водолазу, но только пусти в них золотником пузырей — они и бежать.
Необычайный случай с акулой, о котором я хочу рассказать, произошел с тремя моими приятелями-водолазами.
Работали водолазы на затонувшем судне «Тайга».
Спускались под воду с двух новеньких моторных, самоходных баркасов.
Меж баркасов стояла баржа. Водолазы на дне стропили груз, а баржа длинным крамболом тянула его наверх и опускала в свои просторные трюмы…
Груз был ценный: оборудование для нефтяных промыслов. Соленая вода быстро портила его, и поэтому водолазы непрерывно работали днем и ночью.
Лучше всех работал баркас старшины Криволапова с водолазами Авдеевым и Глобусом.
По ночам водолазы спускались в трюмы затонувшего корабля с электрическими лампами.
А над судном мелькали маленькие зеленые огоньки: то были глаза акул. Водолазы давно привыкли к акулам и не обращали на них внимания, будто это комнатные мухи.
Груз с «Тайги» был поднят.
Теперь надо было до штормов поднять судно.
Но случилась где-то авария: пассажирский пароход напоролся на камни. Первый баркас с водолазами спешно послали на аварию. А для работ на «Тайге» оставили Криволапова с Авдеевым и Глобусом.
Забрали у них моторный самоходный баркас, а вместо него привели старый рабочий кунгас. Кунгас был грязный, на палубе его виднелись лужицы рыбьей крови, растоптанные пузыри и жир.
Старшина Криволапов, коренастый, немного сутулый водолаз с седеющими., как у моржа усами, с широкой волосатой грудью под расстегнутой фланелевкой, поскользнулся на рыбьем жире и сказал:
— Это, птички-воробушки, не дело, надо сперва палубу помыть!
— Тогда весь день пропадет, — ответил Авдеев, долговязый, жилистый водолаз. — Погода не ждет, сегодня тихо, а завтра, глядишь, штормы, надо нам скорее стропы подрезать, а палубу помыть и после успеем.
— Верно, давайте скорее судно поднимать, — поддержал Авдеева молодой подвижной водолаз Глобус, известный шутник и певец.
И Глобус стал натягивать на себя водолазную рубаху, чтобы итти под воду.
— Не люблю грязную палубу, — проворчал Криволапов, но махнул рукой и крикнул на буксир, чтобы приготовили для подрезки под судно стальной трехдюймовый трос.
Качальщики взялись за ручки маховиков водолазной помпы и стали качать воздух, а на одетого уже и стоявшего на трапе Глобуса надели груза и закрепили гайками шлем. Ходили в воду без оттяжки. Оттяжка — веревка; один конец ее привязывают к баркасу, другой, на дне, — к затонувшему судну, чтобы водолаз придерживался ее в темной воде или на быстром течении. Но здесь видимость под водой была хорошая, течения, которое бы относило водолаза в сторону, не замечалось, а глубина была всего 20 метров.
Глобус взглянул на буек и быстро спустился под воду. На грунте он по обыкновению пел.
Напевая флотский марш, подошел он к разгруженному судну, взял в руки трос и перенес его к форштевню. Тут ему показалось, что сегодня вокруг него слишком много акул.
Глобус удивился, поднял голову и, протерев носом затуманенное от дыхания стекло, посмотрел вверх.
Почти над самой головой его, чертя острыми плавниками большие круги, плавало целое стадо белобрюхих акул.
«Откуда это их поналезло столько? — подумал Глобус. — А ну-ка пугну я их!»
Он нажал головой на золотник. Из шлема вырвалась вверх рокочущая цепь пузырей.
Акулы бросились в стороны, но через каких-нибудь полминуты вернулись назад, еще ближе к водолазу. Глобус перестал петь.
— Пузыри не помогли, — сказал он и поднял с грунта увесистую кувалду.
Он стукнул несколько раз по корпусу судна. Удары в воде громче, чем в воздухе. Акулы опять разбежались. Глобус принялся за прерванную работу, а минут через пять снова увидел сквозь стекло очень большую акулу, которая шла к нему. Глобус ждал, что она свернет. Но она не сворачивала. Тогда он решил сам уступить ей дорогу и отошел шага на три. Акула круто повернула за ним. Тогда Глобус подобрал сигнал и шланг и всплыл на палубу затонувшего судна. Акула метнулась за ним.
Глобус дал сигнал: «Поднимай кверху!» Его стали поднимать. Акула повернулась вверх брюхом, чтобы схватить его.
Глобус дернул сигнал «тревога» и стремительно понесся кверху.
Акула гналась по пятам.
Еще секунда — и Глобус на трапе, но акула догнала его и сильно рванула за ногу. Глобус выскочил на самые верхние ступеньки трапа и с грохотом повалился на кунгас. С водолаза сияли шлем. Феска у него сбилась на мокрый лоб, и лицо было в красных пятнах. Когда сняли груза, Криволапов спросил:
— Ты чего выскочил?
Глобус не ответил.
Он поднял ногу и посмотрел на нее — цела. Поднял другую, а на калоше нет свинцовой подметки.
— Это как же, птички-воробушки? — удивился Криволапов.
— Акула откусила.
— Свинцовую-то подметку? — улыбнулся Авдеев. — С каких это пор акулы свинец едят?
— Честное слово, откусила! — сказал Глобус.
— Может, для смеха отрезал? — спросил Криволапов и строго взглянул сперва на водолазный нож у пояса в медном футляре, а потом на самого водолаза.
— Не отрезал я, — обиделся Глобус, — и в воду больше не пойду — опять схватит.
— Ладно, после разберем, как на работе шутки шутить, — строгим голосом произнес Криволапов.
— Авдеев!
— Есть! — отозвался Авдеев. — Уже одеваюсь.
Авдеев шагнул на трап, на него надели шлем, он улыбнулся за стеклом и быстро ушел под воду.
Не прошло и трех минут, как сигнальная веревка затрепетала в руках у Криволапова, и весь кунгас вдруг вздрогнул от удара о днище. Водолазы быстро подобрали шланг и сигнал, ноги кувырнулись обратно под воду, а вынырнул помятый шлем. Авдеев схватился за трап, вскарабкался по ступенькам и так быстро перебросил ноги на кунгас, будто на них были не пудовые калоши, а обыкновенные ботинки.
Сняли шлем.
Авдеев отдышаться не может.
— Акула… едва убежал!..
— Вот я же говорил, — сказал Глобус, — я же говорил!
— Что ты говорил? — накинулся на него Криволапов. — Да где это видано, чтобы акула гналась за водолазом? Что она — тигр? — Криволапов подергал седеющие усы. — Я здесь двадцать пять лет работаю, ни одна не трогала. Птички-воробушки! Тьфу! — старшина утер усы. — Засмеют ведь, если рассказать!..
— Давай рубаху! — сказал он качальщику.
Качальщик вынес из рубки водолазную рубаху. Криволапов сел к борту и, сердито отдуваясь, начал одеваться.
Авдеев и Глобус взялись за упругий фланец рубахи, натянули ее на Криволапова и надели манишку. Потом застегнули ремнями ботинки-калоши, и Криволапов, ступая по ошметкам жира на палубе, прошел на корму и встал на трап. За стеклом иллюминатора лицо его было сердитым. Моржовые усы шевелились. Криволапов, качая широкими плечами, шагнул вниз по гулким ступенькам и скрылся под водой.
Авдеев и Глобус тревожно стояли со шлангом и сигналом в руках.
«И с чего она на меня набросилась? — думал Глобус. — Может, оттого, что я пел? Так я всегда под водой пою; что я вежливо уступил ей дорогу, а она подумала: я молодой, неопытный, струсил. Но Авдеев старше меня, а тоже накинулась. Неужели и на Криволапова бросится? Уж он-то старый водолаз и опытный…»
И только подумал это Глобус, как из воды, подпрыгнув на метр, вылетел Криволапов. Взмахнув руками, он ухватился за трап. Выходить из воды в шестипудовом снаряжении не просто: на плечах у водолаза будто два человека сидят. Но Криволапов загрохотал по трапу так тяжело и скоро, что водолазы даже сигнал и шланг подобрать не успели.
А Криволапов поджал под себя ноги и грохнулся на палубу. Сняли с него шлем. Старшина облегченно вздохнул всей грудью и смахнул с лица крупные капли пота.
— Ну что? Я же говорил! — сказал Глобус.
— Снимай груза! — сердито ответил ему Криволапов.
Сняли с него груза, манишку и стянули рубаху.
Криволапов не любил сидеть без дела ни минуты. Он схватил фуражку, пнул ногой рыбий пузырь и сказал качальшикам:
— Прибирай палубу!
Качальщики взялись за швабры, резинки и совки.
— А как же с работой быть? — спросил Авдеев.
— Нельзя, — ответил Криволапое, — взбесилась акула. — Он недовольно дернул себя за ус. — А с чего она бешеная, не знаю.
— Нам и не узнать, — сказал Авдеев, — а вот на рыбной станции есть ученый рыбовод, старик Холодеев, тот бы нам сразу сказал.
— Сказать-то бы сказал. — согласился Криволапов, — да стоит ли гнать 30 километров на станцию?
— Давай сгоняю! — весело вызвался Глобус. — В момент Холодеева на кунгас доставлю.
И он, напевая, полез за веслами и уключинами.
Качальщики старательно лопатили палубу, а совками подхватывали жирную грязь и бросали за борт.
Криволапов свернул папироску и подошел к борту закурить. Брошенная из совка грязь медленно расплывалась в воде, меняла очертания. Радужные блестки жира всплывали кверху.
И тут Криволапов увидел, как из прозрачной глубины вышли две акулы, перевернулись вверх брюхом и жадно глотнули кинутую из совка жирную грязь. Криволапов даже пальцы обжег.
— Птички-воробушки! — вырвалось у него.
Он быстро поднял с палубы водолазный ботинок, погрузил его в воду и стал соскабливать с подметки грязный жир.
Акулы так и метнулись к ботинку: еще миг — и схватили бы его вместе с руками.
Но Криволапов моментально выдернул ботинок из воды и довольно усмехнулся в усы.
— Ну, птички-воробушки, теперь нам и Холодеева не надо.
В это время Глобус, скрипнув уключинами, оттолкнулся от кунгаса и крикнул на прощанье:
— Ну, я пошел!
— Стой! — остановил его Криволапов. — Выходи из кунгаса мыть палубу.
Глобус удивленно пробормотал: «Есть!» Затем выбрался из шлюпки на кунгас, снял новенькую, пахнущую одеколоном фланелевку, снял новые ботинки и, надев болотные сапоги, стал помогать Криволапову, который, засучив рукава, со всего маху окатывал палубу из ведра.
Потом Криволапов забрал на шлюпку все водолазные рубахи, груза и ботинки, отплыл от кунгаса и долго тер всё это песком, отскабливал, мыл мылом и полоскал. Потом вылез из шлюпки, сложил рубахи, груза, ботинки на вымытую палубу и пошел по кунгасу, внимательно его осматривая. Там, где он замечал пятна, проводил пальцем, потом нюхал его.
После этого сел и стал надевать водолазный костюм.
— Под воду? — удивились водолазы.
— Ну да.
— Цапнет, — в один голос сказали Авдеев и Глобус.
— Нет, — ухмыльнулся Криволапов, — теперь с палубы жир счистили.
— А при чем тут жир на палубе? — спросил Глобус. — Ведь акула взбесилась. Я сам видел, какие у нее глаза бешеные.
— Не бешеная она, а голодная, птички-воробушки! — сказал Криволапов. — Акула-то чуткая?
— Чуткая! — ответил Глобус.
— Любит жир?
— Очень даже.
— Ты на палубе жир калошами растаптывал?
— Растаптывал.
— Ну вот, ты первый акуле на подметке жир с кунгаса и поднес, а слизывать не дал.
Глобус рассмеялся:
— Правильно, значит: она меня за подметку цапнула, а я-то думал…
Но хотя всё и понятно стало, а когда Криволапов спустился под воду, водолазы еще тревожились за него и часто дергали сигнал.
Криволапов отвечал им на сигналы и спокойно работал целых два часа.
Когда он вышел, спустился под воду Авдеев, а за Авдеевым — Глобус. И никакая акула больше не трогала их.
Вечером после работы кунгас снова помыли и старательно протерли палубу сухой шваброй.
— Ну, теперь не тронет, — сказал Глобус.
— Всё равно палубу будем два раза в день мыть, — ответил хозяйственно Криволапов, — чтобы всё блестело, а то, птички-воробушки, — он взглянул на Глобуса, — на вас подметок свинцовых не напасешься.