Много песен сложено на флоте про затонувшие в грозных схватках с врагом русские боевые корабли.
Мы, водолазы, ходим по следам морских песен.
В конце прошлого века затонул воспетый в песне броненосец «Русалка», и мы нашли его на двадцатиметровой подводной скале.
Из трюмов затонувшего в первую империалистическую войну крейсера «Баян» мы, будто картофель, смело выгружали позеленевшие шаровые мины образца тысяча девятьсот восьмого и десятого годов.
В годы гражданской войны, защищая молодую Советскую республику, погибли на минном поле три героических эсминца: «Константин», «Гавриил», и «Свобода». Куски их, разбросанные по дну Балтийского моря, мы впоследствии разыскивали и поднимали наверх.
Немало подводных операций провели мы и в годы Великой Отечественной войны. Враг яростно бомбил нас с воздуха, ослепляя прожекторами и обстреливая из береговых орудий светящимися снарядами, но мы ухитрялись за ночь поднять корабль и увести его из-под самого носа противника.
Помню, ночью по обрывку сигнала о бедствии мы вышли на спасательном судне вслед за тральщиком в море к месту аварии подводной лодки.
Ночное море было полно вражеских мин.
Мы проходили как раз тем местом, где погибли на минах три героических эсминца, и вспоминали сложенные о них стихи:
Мы шли на вест, минуты торопили.
Мы шли на вест, как говорил приказ.
Одну к другой отсчитывали мили,
Туда, где смерть подстерегала нас.
Всё было приготовлено к походу. Боцман Калугин не пожалел масла, всё смазал — машины, лебедки, тросы, инструменты. А всю ветошь роздал нам обмотать подметки, чтобы не стучали по палубе.
Курить мы прятались под полубак, озаренный тусклым светом синей лампочки, прикуривали от фитиля — тлеющего конца пенькового троса. Окурки бросали в обрез — железную ванночку, наполненную водой. Разговаривали вполголоса, даже кашлять спускались в нижнюю палубу, где «отрывали лапки от комара» — храпели подвахтенные матросы и кочегары.
Нарушал тишину только наш кок. Он громко кашлял и ронял посуду на камбузе, уверяя, что так бывает с ним всегда, как только корабль прибавляет ход.
Этот повар был с нами впервые в походе. Он замещал нашего любимого веселого кока — Петю Веретенникова, который недавно ушел от нас на базу в распоряжение командования.
Вот уж Петя тот бы не закашлял и не загремел посудой. Он умел ходить по палубе бесшумно, как пантера. Во время шторма он мог нести на одних кончиках пальцев полную до краев тарелку горячего супа и не расплескать ни капли. Петя у нас был артист и всегда умел развлечь команду: мог изобразить голосом и движениями любого человека, любую машину и даже шипение крокодила.
Уходя на базу, Петя распрощался с нами и забрал свое имущество: брезентовый сундучок, любимую книгу «Басни Крылова», в переплете из осетровой кожи, и ученую серую мышь Незабудку.
Незабудка тоже была членом нашей команды. Она переживала все трудности морских походов и жила точно по расписанию.
Когда играли побудку, она вставала, бежала в строй, потом завтракала и обедала по боцманской дудке и вместе со всеми укладывалась спать. Жила она в сумке под корабельным бюллетенем — расписанием боевых тревог — и по сигналу боя вылезала на край сумки.
Все надеялись, что Петя возвратится к нам со своей мышкой, но он не вернулся, и нам дали в поход этого неуклюжего кока.
Операция предстояла рискованная. Лодка потерпела аварию у вражеского берега. Поздно ночью наш командир получил приказ итти на ее спасение.
Все мы хорошо знали эту славную подводную лодку. Она не охотилась за «кильками» — мелкими неприятельскими судами, а топила крупные корабли, преследуя их и в шторм и в штиль, в темные непроглядные ночи и при полной луне.
Вражеские транспорты водоизмещением в десять тысяч тонн каждый еле ползут, — до того они набиты войсками, снарядами и танками.
Тихо крадутся корабли в тени берега под охраной большого сторожевого конвоя.
Гидроакустики лодки докладывают командиру о сильных шумах корабельных винтов. Лодка смело выходит на лунную дорожку, на виду у неприятеля, и дает залп по воде длинными зелеными торпедами.
Лодку подбрасывает при выстреле, но горизонтальщики точно удерживают ее на ровном киле. Один за другим взрываются и тонут пузатые вражеские транспорты с тяжелым вооружением. Багровое пламя плещет в стекло перископа.
Напрасно потом швыряют и растрачивают бомбовый груз фашистские тупорылые сторожевики. Лодка ныряет под брюхо противника и уходит у него за кормой.
Долго ловят ее звукоуловители, и рвутся похожие на круглые коробки с кинолентами глубинные бомбы. Лодку трясет от взрывов, но она уходит и отлеживается где-нибудь в щучьей яме.
Напрасно вьются над морем фашистские самолеты и просматривают ее сквозь воду. Лодки там уже нет.
Минуя стальные сети и минные заграждения, она торопится в такое место, где ее совсем не ждут.
По бортам лодки скрежещут стальные минрепы, и где-то близко над головой проползает «круглая смерть». Лодка пробирается в узкое горло вражеской бухты, топит внутри гавани стоящие у стенки транспорты с военным грузом и, пока гремят взрывы от ее торпед, удирает.
Причину аварии лодки мы не знали. В последний раз она потопила транспорт, на котором враги вывозили скот из какого-то эстонского порта.
Тогда-то и бросились на лодку фашистские сторожевики. Казалось, она имела возможность во-время уйти, но что-то помешало ей. И вот теперь она лежит на грунте, подшибленная бомбой, и не может всплыть. Повидимому, вышли из повиновения механизмы.
* * *
Тревожась за судьбу товарищей, потерпевших аварию, мы подходили к вражескому берегу. Луна, к счастью для нас, не взошла. Темноту берега рассекали узкие снопики света, и доносился приглушенный гул автомашин. Прожектор с берега вытянул ослепительный луч и зашарил по воде. Мы застыли каждый на своем месте, как это делает водолаз при встрече с осьминогом, когда хочет, чтобы недогадливое чудовище приняло его за обыкновенную деревянную сваю. Дрожащее сияние остановилось на полметра от нас, затем прожектор также внезапно погас, как и возник, и мы погрузились в прежний мрак. Но того, что мы увидели, было нам уже вполне достаточно.
Прожектор осветил на воде большие радужные лепешки. Это было соляровое масло, всплывшее из пробитых цистерн лодки. Командир базы по одному только обрывку пойманного с нее сигнала бедствия безошибочно определил, где надо искать лодку. Наше судно точно пришло на искомый квадрат.
Приказания по кораблю отдавались вполголоса. Под воду тихо снарядили старшину Подшивалова и четырех водолазов. Сигнальщик с мостика зорко всматривался в темноту и прислушивался к каждому шороху. Он даже вздрогнул, когда громко закашлял на камбузе наш новый кок. А когда тот в полной тишине уронил на палубу камбуза железную кочергу, стал ее поднимать да задел за какую-то кастрюлю, это прогремело громче горных обвалов, и мы снова пожалели, что нет с нами на судне нашего прежнего кока Пети Веретенникова.
Кок подобрал свою кочергу, и на судне снова установилась мертвая тишина, только за бортом слышался легкий звон. Это лопались пузырьки, которые поднимались с тридцатипятиметровой глубины.
Я передал боцману телефон водолаза Никитушкина, который первым ушел на дно, и стал снаряжаться под воду.
Мне надели шлем и навинтили гайки к медной манишке так тихо, будто у матросов руки были из ваты. С выключенным фонарем я опустился по штормтрапу в воду и, как ночной парашютист, плавно полетел вниз.
На грунте я включил подводный фонарь, и яркий круг света вырвал меня из тьмы. Каждая песчинка на дне отделялась одна от другой, как сухие крупинки хорошо сваренной каши. На водолазных калошах, подвязанных пеньковыми плетенками, дышали белые, легкие, как пух, размочаленные ворсинки.
Я дернул за сигнальный конец один раз. Это означало: «Я на грунте, чувствую себя хорошо». В ответ дернули сигнальную веревку, и послышался легкий свист.
— В чем дело, боцман? — спросил я.
— Посмотри, что там с Никитушкиным, — сказал далекий голос боцмана. — Он там на дне быка услышал.
— Что? — переспросил я.
— Передает с грунта, что где-то там под водой бык мычит.
Я от удивления даже весь воздух из шлема затылком вытравил.
Какой же это подводный звук Никитушкин принял за мычанье быка? Я истоптал это море вдоль и поперек, видел все его закоулки. Знаю, где тихо, где сумрачно, где зелено на грунте. Знаю, где ил по грудь и гранитные скалы на дне, где ровная пестрая галька и ползун-песок, а где слоистое течение омывает давно забытый ржавый корпус старинного корабля.
Я слышал удары волн о шлем, скрип частей посаженного на риф судна и свист автогенного огня, режущего под водой металлический корпус корабля.
Я проходил нижней палубой затонувшего судна по жилому матросскому кубрику, где всегда стоит плотная, глухая тишина, мимо скелетов погибшей команды, окутанных бородатой тиной.
Я слышал громкие удары своего сердца, трехтактное шипение воздуха за ухом, хрустальный звон золотниковых пузырьков из шлема и чуть слышную дробь их о потолок корабля, облепленного красно-бурыми гроздьями морских ракушек.
Я слышал скрежет раковин и песка под ударами упругой струи из шланга и глухой стук водолазных калош по обомшелому борту затонувшего корабля.
Но мычания быка на дне моря я никогда не слышал.
Может быть, у Никитушкина что-нибудь неладное с воздухом в шлеме? Или слух не в порядке?
Стояла удручающе мертвая тишина. В свете фонаря пролетела тень от сонной рыбы. Края тьмы качались вокруг, будто концы широких черных занавесок.
Неподалеку от меня возник светлый полукруг, потом слился с ним второй, и всё осветилось неестественно ярким, режущим светом. Медные шлемы моих приятелей стали румяными. В руках у них качались лампы, как у рудокопов. Казалось, они вышли на работу из-под земли, вылезли из светлых пятен на грунте, словно они живут где-то здесь, в глубоких пещерах моря. В ослепительно ярком свете нескольких ламп пузырьки воздуха из шлемов кажутся кованными из белого металла, звенят и не похожи на воздушные.
Сквозь мрак пробился новый свет, разросся в полукруг, и показался еще один опоясанный заревом водолаз. Он тянул по грунту обильно смазанный боцманом стальной трос. Когда свет его фонаря слился с моим, из темноты выглянули помятые лопасти винта, темный бак водяной цистерны, потом согнутый перископ, большая вмятина на борту, тонкоствольная пушка и, наконец, вся лодка.
Картина аварии была как на ладони. Уж нам ли, водолазам, не понять, в чем тут дело. Мы разглядываем подводные части, как сапожник сбитую подмеку, и угадываем по ним, какие труды и страдания перенесло судно.
Один из водолазов стоял против жилого отсека лодки и выслушивал ее, как врач больного. По складкам на костюме я узнал Никитушкина. Что он там слышит?
Я подошел к Никитушкину. Он повернул ко мне голову, и сквозь стекло иллюминатора я увидел его удивленные глаза. Он снова наклонился к лодке. Я тоже приложил свой шлем к железному ее корпусу и ясно услышал мычание быка.
Так вот где Никитушкин услышал эти звуки. Но, может быть, мне это почудилось? Я приложил другое ухо и снова услышал мычание. Потом хрипло запел петух и закуковала кукушка.
Это было невероятно…
Значит, у нас с Никитушкиным произошло расстройство слуха!
Каждый год водолазный врач определяет нам глубину, и после медицинского осмотра один водолаз обычно спрашивает другого: «Ну, как здоровье?» А другой отвечает: «На сорок пять метров!» Это означает, что врач разрешил ему спускаться на эту глубину. При медицинском осмотре врач больше всего придирается к ушам, смотрит, нет ли красноты на барабанных перепонках, не вдавлены ли они внутрь, потому что во время спуска воздух сильно давит на перепонки. Врач хорошо помнит ухо, в которое была краснота. Фамилию водолаза забудет и приветствует при встрече: «А, здравствуйте, левое ухо!» Уши у водолаза должны быть здоровые и слух нормальный.
Теперь оставалось только молчать о том, что мы услышали, чтобы не узнал наш корабельный врач Цветков, хоть и молодой, а придира.
Если он узнает, что нам послышался рев быка на грунте, сразу же спишет из водолазов или даст такую глубину, где только лягушек давить.
Но почему не слышно из лодки человеческих голосов? Почему молчит команда?
Мы с Никитушкиным быстро привинтили к двум штуцерам, выступающим на борту жилого отсека лодки, спущенные сверху воздушные шланги, я — вдувной, а Никитушкин — выдувной. В лодку поступил свежий воздух. Мы тотчас приложились шлемами к корпусу лодки. Я даже протер носом свой запотевший иллюминатор, как будто это помогало мне слушать.
Звери в лодке замолчали.
И вдруг Никитушкин от радости так боднул меня своим шлемом, что чуть не вышиб мне иллюминатор. В лодке явственно слышались человеческие голоса. У нас отлегло от сердца. Значит, товарищи живы.
Не буду описывать, как мы подготовляли лодку к подъему, как подрезали под днище лодки стропы, как пеленали ее и подводили гини, — скажу только, что один так, то есть крючок от гиней, весит десять пудов. Чтобы гини не дали перекоса и лодка не выскользнула, мы поставили ее на панер. Это значило, что судно наверху подошло и встало прямо над лодкой.
* * *
Когда волна звенела, как битое стекло, падая с водолазных манишек куда-то во тьму, а мы поднимались на палубу судна, боцман нам шипел на ухо, как змей: «Обматывайте, черти, подметки тряпками!» Лодка уже выходила из воды.
На судне при этом стояла удивительная тишина: все механизмы, все лебедки и прочие подъемные средства пели, как хорошо сыгранный бесшумный оркестр, — недаром боцман Калугин истратил на них всё масло.
Толя Цветков со своим набором бинтов, ланцетов, лекарств и кислородных подушек приготовился к оказанию экипажу первой медицинской помощи.
Лодка показалась наверху, сперва рубка, потом борта…
На скользких прочных тросах лодка была подтянута под стальную дугу судна. Скрытый брезентом ручной фонарик осветил отдраенный люк для выхода команды из лодки на нашу палубу.
В люке показался первый спасенный человек. Вся наша команда так и бросилась к нему.
— Тише, человека помнете! — осадил боцман команду.
Спасенного подводника бережно подхватили и увели под полубак, где временно был устроен корабельный лазарет. Остальных из лодки принимал сам Толя Цветков со своими санитарами. А нам, водолазам, пришлось разбежаться по местам боевой тревоги.
Над морем, освещая водное пространство, повис большой огненный шар. Это разорвался в воздухе осветительный снаряд. Вражеский прожектор с берега всё-таки нашарил нас. Пламя орудийного выстрела разорвало тьму над морем. Давая опознавательные вспышки, к нам быстро приближался миноносец врага.
Фашисты опоздали. Наше судно в полную мощь своих машин повернуло на секретный фарватер, в сторону от минных полей, и ушло из вражеской зоны, унося под брюхом спасенную лодку.
После отбоя боевой тревоги, когда мы выбрались из опасной зоны, взошла луна. Только теперь она была уже нам не страшна.
Никитушкин побежал к полубаку посмотреть на спасенных подводников, но Цветков сразу преградил ему дорогу.
— Туда нельзя, — строго сказал он.
— А люди живы? — тревожно спросил Никитушкин.
— Живы, но нужен покой.
— А кроме спасенных людей там еще кто-нибудь оказался? — осторожно спросил Никитушкин.
— Нет, — сказал Цветков и подозрительно поглядел на Никитушкина. — А кто там еще должен быть?
Никитушкин ничего не ответил и убежал.
У лодки хлопотал боцман. Никитушкин подмигнул ему и, ни слова не говоря, полез в ее люк.
— Ты зачем? — остановил его боцман. — Команда вся уже под полубаком. Чего тебе еще там надо?
— Надо, — отозвался Никитушкин. — Там еще остались бык, петух и кукушка.
— Да ты что, парень, ошалел? — сказал боцман. — Разве бык в этот люк пролезет?
— Пролезет, — засмеялся кочегар Вострецов, — разве только жареный, порциями.
— Ну ладно, смейся, — недовольно сказал Никитушкин и полез в лодку.
Вскоре он вылез оттуда и растерянно поглядел на нас.
— Ну что, нашел быка и кукушку? — насмешливо спросил его Вострецов.
— Ничего не нашел… А странно, ведь я их своими ушами под водой слышал…
— Что ты там слышал? — заинтересовался Толя Цветков. Он у нас всегда появлялся в то время, когда его совсем не ждали.
Я подтолкнул Никитушкина, но было поздно. Цветков уже всё понял.
— Что, расстройство слуха? — озабоченно спросил Цветков. — Галлюцинация? Придешь ко мне на прием.
Если тебе такие крупные звери под водой чудятся, то нужно твои уши проверить.
При этом Цветков сказал какое-то длинное латинское слово и строго посмотрел на Никитушкина.
Но тут все водолазы вступились за Никитушкина и объявили, что тоже слышали под водой голоса зверей и птиц.
— Значит, и у меня была галлюцинация? — хмуро спросил Подшивалов. — А ну, проверяй нам сейчас же уши!
Впервые за свою медицинскую практику Толя Цветков растерялся.
— Ладно, — смущенно сказал он, — спросим у командира лодки, может быть, там действительно были какие-нибудь животные.
Командир на палубе рассказывал штурману о последнем походе. Он вышел из лодки последним и держался твердо. Только когда доставал портсигар, чуть дрогнула рука.
— Потопили мы в порту транспорт с вооружением и выбрались из узкого прохода в море, — рассказывал командир. — А сторожевики противника за нами, на пятки наступают, засыпают бомбами. Мы маневрировать. От взрывов наша лодка кренится, пробки сыплются, рубильники выключаются, в отсеках гаснет свет, на палубу летят осколки разбитых электролампочек и плафонов, откуда-то со свистом врывается воздух, всё в лодке ходуном ходит. Тут лопнула у нас водяная магистраль, и в отсек хлынула вода; люди едва успевали откачивать, наконец наложили пластырь.
А тут еще цистерну с соляром прорвало, — значит, масло всплыло и на поверхности зазмеился след. Теперь уже сторожевики точно по следу спускали бомбу за бомбой. Водяная струя в несколько атмосфер сорвала нам пластырь. Подхватили его мои ребята, телом прижали и держат. Оглохли мы, время забыли. Часа, примерно, два нас сторожевики гоняли. Потом разом всё стихло. Гидроакустики мне доложили, что шум корабельных винтов удаляется. Значит, все бомбы на нас израсходовали, пошли за новыми.
Нам бы поостеречься, посидеть на грунте еще с часок, а мы обрадовались, захотелось вдохнуть свежего воздуха. Всплыли и нарвались на сторожевика. Он с выключенными машинами караулил нас у масляного пятна и бомбы для нас берег. Как ударил бомбой, мы и загремели на грунт…
На ваш приход не надеялись. Радист не успел дать вам полного сигнала. Когда кончился воздух в лодке, потянуло ко сну. Люди валились на дно лодки, открывали рты, как рыбы, покрывались пузырьками пота, задыхались. А сон на дне — это смерть, вы сами знаете. Но всё-таки мы не заснули.
Командир хотел продолжать рассказ, но тут в тишине ночи из-под полубака раздалась тихая трель соловья.
Мы все повернули головы.
Откуда на наше судно залетел чудесный лесной певец?
Он пел, щелкал, свистел, переливался, то вдруг ослабевал, то рассыпался мелкой дробью по тихой палубе корабля.
— Вот почему мы не заснули под водой, — сказал командир.
— Значит на лодке был и соловей? — обрадованно спросил Никнтушкин.
— Да, — сказал командир. — Этот замечательный «соловей» был на лодке и спас нам жизнь. Я от всего личного состава хочу передать ему флотское спасибо за прекрасное искусство. Благодаря его таланту, мужеству и выносливости мы смогли продержаться в лодке до прихода водолазов. Отдаю приказ по кораблю о благодарности нашему «соловью» и вхожу с ходатайством в Военный Совет о представлении его к правительственной награде!
— Соловья к награде? — удивился Никитушкин.
— Тише ты! — замахал на него руками боцман. — Не мешай слушать!
Но соловей уже умолк, и закуковала кукушка. Она звонко расхваливала петуха. А петух хрипловато кукарекал ей в ответ. Потом мы услышали:
Проказница — мартышка,
Осёл, козёл да косолапый мишка
Затеяли сыграть квартет:
Достали нот, баса, альта, две скрипки
И сети на лужок под липки
Пленять своим искусством свет…
— Басни Крылова! — воскликнул Никитушкин и кинулся под полубак.
Мы пошли вслед за ним вместе с командиром. Подводники сидели на скамейках, и синий свет лампочки качался в резки к складках их изможденных лиц. Они дружно смеялись и хлопали артисту. Тщедушный, бледный, перепачканный машинным маслом, в поварском белом колпаке, с небольшой сумкой через плечо артист исполнял басню Крылова в лицах.
— Вот наш гвардейский «соловей», — сказал командир и пожал руку артисту.
— Петя! — крикнул удивленный боцман.
Артист обернулся.
Это был наш любимый, веселый кок Петя Веретенников.
— Как ты попал на лодку? — спросил его Подшивалов.
— Случайно, — сказал Петя. — Меня взяли замещать заболевшего кока.
— Вот так здорово! — сказал Никитушкин. — А мы тебя и не узнали сперва!
Петя улыбнулся и потряс сумочку. Оттуда на его ладонь выбежала серая мышка и поклонилась нам.
— Зато Незабудка вас сразу узнала. — сказал Петя.
Подводники снова дружно захлопали Пете, а наш неуклюжий новый кок закричал «браво» и с грохотом уронил на палубу начищенный бачок.
* * *
Под охраной наших торпедных катеров и воздушных истребителей мы благополучно прибыли на базу.