II

Маркъ не могъ спать эту ночь. Событія предыдущаго дня, ужасное таинственное преступленіе, не давали ему покоя; страшная тайна требовала разгадки. Пока Женевьева, его обожаемая жена, спокойно спала рядомъ съ нимъ, а маленькая дочка ровно дышала въ своей кроваткѣ, онъ перебиралъ въ умѣ всѣ мельчайшія подробности, стараясь проникнуть сквозь густой мракъ и добраться до истины.

Маркъ обладалъ трезвымъ и логическимъ умомъ. Онъ чувствовалъ потребность всегда и во всемъ основывать свое мышленіе на точныхъ данныхъ. Отсюда проистекала его безграничная любовь къ истинѣ. Онъ только тогда былъ счастливъ, когда усваивалъ что-либо вполнѣ, всѣмъ своимъ существомъ, и каждое новое понятіе должно было проникнуть въ самую глубь его сознанія и быть вполнѣ яснымъ и обоснованнымъ. Онъ не былъ великимъ ученымъ, но то, что онъ зналъ, онъ зналъ доподлинно; всякое знаніе было провѣрено опытомъ. Сомнѣваться въ чемъ-либо — значило для него страдать, и его страсть къ истинѣ равнялась лишь его стремленію обучать другихъ, способствовать тому, чтобы то, что онъ зналъ, проникло въ сердца и въ умы другихъ людей. Онъ обладалъ необыкновеннымъ даромъ преподаванія; методика его была безупречна, доказательства ясны и точны, такъ что всякій легко усваивалъ знанія и проникался тѣмъ, что слышалъ. Самый сухой предметъ въ его передачѣ пріобрѣталъ живой интересъ. Даже грамматика и ариѳметика захватывали вниманіе учениковъ, какъ будто онъ имъ читалъ интересный разсказъ.

Эту способность къ преподаванію онъ открылъ въ себѣ, когда пріѣхалъ, послѣ окончанія гимназіи, семнадцатилѣтнимъ юношей, въ Бомонъ, чтобы закончить курсъ рисовальщика-литографа при заведеніи Папонъ-Лароша. Ему поручили составить картинки для нагляднаго обученія, и онъ создалъ настоящія произведенія искусства въ смыслѣ точности и ясности, и этотъ успѣхъ указалъ ему, что его призваніе — обучать и просвѣщать дѣтишекъ. У Папонъ-Лароша онъ познакомился съ Сальваномъ, директоромъ нормальной школы, и тотъ пораженъ былъ его способностью къ преподаванію; онъ уговорилъ Марка отдаться своему призванію и сдѣлаться начальнымъ учителемъ; съ тѣхъ поръ Маркъ вполнѣ проникся полезностью своей работы въ глухомъ деревенскомъ углу. Его стремленіемъ было пробудить дремлющіе дѣтскіе умы, и въ этомъ скромномъ занятіи онъ обрѣлъ свое счастье; оно еще болѣе пробудило въ немъ стремленіе къ истинѣ, пока оно не охватило, такъ сказать, всю его душу, вошло въ плоть и кровь и сдѣлалось необходимымъ условіемъ его существованія. Для него было пыткой всякое сомнѣніе, и онъ всѣми силами стремился къ его разъясненію, чтобы, въ свою очередь, сообщить другимъ свои выводы; если его мучилъ неразъясненный вопросъ, онъ страдалъ не только нравственно, но и физически.

Теперь понятно, почему онъ не спалъ въ эту ночь и лежалъ съ открытыми глазами. Онъ страдалъ оттого, что не зналъ, не понималъ, сбивался въ выясненіи фактовъ, сопровождавшихъ странное, таинственное убійство. Онъ видѣлъ передъ собою не только омерзительное преступленіе, но и предугадывалъ страшную, мрачную пропасть, полную смутныхъ и зловѣщихъ угрозъ. Неужели ему долго придется такъ страдать, проникая взоромъ въ неясные призраки, которые сгущались по мѣрѣ того, какъ онъ стремился ихъ освѣтить? Сомнѣнія и мрачныя предчувствія овладѣли имъ до такой степени, что онъ съ нетерпѣніемъ ждалъ конца этой ночи, для того, чтобы днемъ снова приняться за разслѣдованія. Жена его улыбалась во снѣ: вѣроятно, ей снились хорошія, радостныя видѣнія; въ то же время Маркъ вспомнилъ суровое лицо госпожи Дюпаркъ и ея строгое требованіе, чтобы онъ не мѣшался въ эту грязную исторію. Ему представилась неизбѣжность серьезнаго столкновенія съ семьей жены, и это сознаніе еще увеличивало его мучительныя сомнѣнія. До сихъ поръ между ними не возникало серьезнаго недоразумѣнія; онъ взялъ дѣвушку изъ этой семьи ханжей, сдѣлалъ ее подругою своей жизни. Онъ не сопутствовалъ ей, когда она ходила въ церковь, какъ это дѣлалъ покойный Бертеро, но и не мѣшалъ ей, не говорилъ съ нею о религіозныхъ вопросахъ, избѣгая всякихъ столкновеній съ обѣими старухами. Со времени своего замужества его жена уже не была такой рьяной католичкой, и потому не было особенныхъ поводовъ къ недоразумѣніямъ. Иногда онъ замѣчалъ въ ней проявленіе тѣхъ идей, въ которыхъ она была воспитана, и которыя не согласовались съ его воззрѣніями; ея суевѣрія и узкое ханжество лишь изрѣдка тревожили спокойствіе ихъ существованія; любовь превозмогала такое несходство понятій, и они снова соединялись послѣ того, какъ мимолетное разногласіе нарушало счастливое теченіе ихъ жизни. У нея явилось было желаніе занять мѣсто учительницы, на что она имѣла право благодаря отличному свидѣтельству объ окончаніи курса въ школѣ сестеръ Визитаціи; но въ Жонвилѣ учительница женской школы, мадемуазель Мазелинъ, не нуждалась въ помощницѣ, и потому Женевьева, не желая разставаться съ мужемъ, не могла привести въ исполненіе своего желанія; ее поглотили заботы по хозяйству, а затѣмъ у нея родилась дочь, и она отложила свое намѣреніе до болѣе благопріятнаго времени. Ихъ жизнь казалась вполнѣ счастливой, и не предвидѣлось ничего, что могло бы омрачить ихъ семейное благополучіе. Если у Сальвана, друга Бертеро, и были вначалѣ нѣкоторыя опасенія, хорошо ли онъ поступилъ, устроивъ бракъ дочери дорогого усопшаго и внучки столь нетерпимой ханжи, какою была госпожа Дюпаркъ, съ молодымъ человѣкомъ совсѣмъ иныхъ воззрѣній, то всѣ его страхи вскорѣ исчезли, когда онъ увидѣлъ ихъ счастливую семейную жизнь, которая продолжалась вотъ уже три года.

И только въ эту ночь, которую Маркъ провелъ безъ сна, рядомъ съ покойно почивавшей подругой, въ немъ впервые зародилось смутное безпокойство; передъ нимъ вставалъ вопросъ совѣсти, и онъ предвидѣлъ, что ему не избѣгнуть столкновенія со старыми дамами, и что его стремленіе разъяснить истину создастъ серьезныя осложненія въ его семейной жизни.

Подъ утро Маркъ заснулъ, однако, крѣпкимъ, здоровымъ сномъ и, проснувшись, удивился, какъ это онъ могъ предаваться мрачнымъ сомнѣніямъ; вокругъ сіяло солнце, и настроеніе у него было самое радостное. Онъ объяснилъ свое вчерашнее удрученное состояніе тѣмъ, что слишкомъ поддался впечатлѣнію страшнаго убійства. Женевьева первая заговорила съ нимъ объ этомъ, выказывая свое участіе къ Симону.

— Бѣдный, онъ долженъ быть ужасно удрученъ. Ты не долженъ покидать его въ горѣ; сходи къ нему и предоставь себя въ его полное распоряженіе.

Маркъ обнялъ ее и поцѣловалъ, радуясь, что она такая добрая и справедливая.

— А что скажетъ на это бабушка? Она разсердится, и намъ плохо придется.

Женевьева улыбнулась и пожала плечами.

— О, бабушка, — она готова поссориться съ ангеломъ небеснымъ. Если сдѣлаешь половину того, что она требуетъ, то и этого достаточно.

Они оба посмѣялись вмѣстѣ и принялись играть съ Луизой, которая только что проснулась и потягивалась въ своей постелькѣ; они провели такимъ образомъ нѣсколько безконечно счастливыхъ минутъ.

Маркъ рѣшилъ уйти послѣ кофе и предложить свою помощь для разслѣдованія таинственнаго убійства. Онъ раздумывалъ о немъ, пока одѣвался, и пытался какъ можно трезвѣе взглянуть на дѣло. Онъ хорошо зналъ условія жизни въ Мальбуа; городъ былъ какъ бы раздѣленъ на два враждебныхъ лагеря: съ одной стороны — мелкіе буржуа, торговцы, съ другой — около восьмисотъ рабочихъ, которые занимались въ мастерскихъ крупныхъ предпринимателей; муниципальный совѣтъ тоже являлся ареной борьбы партій: половина была настроена въ пользу клерикаловъ и отличалась реакціонернымъ образомъ мыслей, а другая половина была республиканская и исповѣдывала болѣе широкіе принципы. Мэръ Даррасъ, подрядчикъ-строитель, былъ республиканецъ и открыто выражалъ свои антиклерикальныя убѣжденія. Конкуррентомъ его на выборахъ явился Филисъ, бывшій фабрикантъ брезентовъ, который ликвидировалъ дѣла, заработавъ значительный капиталъ, дававшій ему тысячъ двѣнадцать въ годъ доходу. Дарраса, дѣятельнаго, богатаго и энергичнаго, имѣвшаго въ своемъ распоряженіи болѣе ста рабочихъ, выбрали лишь большинствомъ двухъ голосовъ, поэтому онъ долженъ былъ дѣйствовать очень осторожно, чувствуя, что его положеніе весьма непрочно. Достаточно было самаго незначительнаго колебанія на выборахъ, и власть его могла перейти къ сопернику. Еслибы на его сторонѣ было болѣе обезпеченное большинство, онъ иначе работалъ бы на пользу свободы и истины, а не ограничился бы дипломатическимъ опортунизмомъ. Маркъ отлично зналъ, что дѣленіе Мальбуа на два лагеря принимало все болѣе зловѣщій характеръ вслѣдствіе постояннаго усиленія клерикальной партіи, которая грозила покорить подъ свое вліяніе всю страну. Въ продолженіе десяти лѣтъ, съ тѣхъ поръ, какъ община капуциновъ утвердилась въ старомъ монастырѣ, уступивъ часть зданія подъ школу христіанскихъ братьевъ, она съ возрастающею смѣлостью пропагандировала поклоненіе св. Антонію Падуанскому и получала значительныя прибыли. Въ то время, какъ школа братьевъ все болѣе и болѣе привлекала къ себѣ учениковъ, въ сосѣдней часовнѣ съ утра до вечера стояли вереницы людей, которые за соотвѣтственную плату обращались съ молитвами къ св. Антонію Падуанскому. Святой возсѣдалъ на позолоченномъ тронѣ, окруженный ярко горѣвшими свѣчами; потерялась ли какая-нибудь вещь, надо ли было держать экзаменъ или избѣгнуть воинской повинности, избавиться отъ вѣрнаго банкротства, исцѣлиться отъ болѣзни, — словомъ, всякія самыя разнообразныя просьбы оплачивались соотвѣтствующимъ количествомъ франковъ. Распускаемые слухи объ удачахъ подобныхъ прошеній еще больше возбуждали народъ, и деньги такъ и приливали обильной волной. Напрасно аббатъ Кандье, приходскій священникъ церкви св. Мартина, въ своихъ проповѣдяхъ возставалъ противъ низменныхъ суевѣрій и указывалъ на опасность подобныхъ увлеченій: его не слушали. Какъ человѣкъ болѣе просвѣщенной вѣры, онъ возмущался тѣми пріемами, къ какимъ прибѣгали капуцины. Во-первыхъ, его приходъ совершенно обнищалъ, потому что всѣ деньги уходили на пожертвованія въ капуцинскую часовню. Во-вторыхъ, его, не признававшаго верховенства Рима, огорчала очевидная невозможность въ скоромъ будущемъ утвердить отдѣльную церковь для Франціи, независимую и просвѣщенную, которая болѣе соотвѣтствовала бы передовому движенію страны. Поэтому онъ воевалъ съ торгашами, которыхъ когда-то изгналъ изъ храма Христосъ; говорили, что епископъ Бомона, преосвященный Бержеро, держался такого же образа мыслей, что нисколько не мѣшало капуцинамъ пользоваться неограниченнымъ успѣхомъ и понемногу покорять весь Мальбуа и превращать его въ послушное орудіе своихъ хитроумныхъ выдумокъ.

Маркъ зналъ, что въ то время, какъ епископъ Верлгеро поддерживалъ аббата Кандьё, капуцины и братья имѣли серьезнаго союзника въ отцѣ Крабо, знаменитомъ ректорѣ Вальпарійской коллегіи. Желая доказать свое уваженіе къ школѣ братьевъ, одинъ изъ преподавателей коллегіи, аббатъ Филибенъ, пріѣхалъ въ Мальбуа, чтобы присутствовать при раздачѣ наградъ и тѣмъ засвидѣтельствовать о своемъ высокомъ покровительствѣ. Злые языки говорили, что въ этомъ дѣлѣ не обошлось безъ вліянія іезуитовъ. Тѣмъ труднѣе было положеніе учителя Симона, еврея, который очутился въ самомъ центрѣ разгорѣвшейся вражды, когда клерикалы употребляли всѣ усилія, чтобы добиться полнаго торжества, отлично понимая, что побѣда останется за тѣмъ, кто проявитъ наивысшее нахальство. Среди всеобщаго напряженнаго настроенія достаточно было одной искры, чтобы взволновать всѣ умы. До сихъ поръ свѣтская школа не потеряла еще ни одного ученика; она съ успѣхомъ боролась и численностью, и успѣхами обученія со школою братской конгрегаціи; такимъ относительнымъ успѣхомъ школа, конечно, была обязана осторожной выдержкѣ Симона, который отличался полною терпимостью и, кромѣ того, пользовался открытой поддержкой мэра Дарраса и тайнымъ покровительствомъ аббата Кандье. Но именно на этой почвѣ соревнованія обѣихъ школъ и должна была произойти окончательная битва; рано или поздно надо было ожидать рѣшительнаго натиска, потому что обѣ школы не могли существовать бокъ-о-бокъ; одна неминуемо должна была уничтожить другую. Для церкви Франціи вопросъ преподаванія являлся главнымъ средствомъ порабощенія массъ.

Утромъ во время кофе, сидя въ маленькой, мрачной столовой, въ обществѣ обѣихъ старыхъ дамъ, Маркъ, озабоченный своими мыслями, невольно пришелъ въ очень подавленное настроеніе духа. Госдожа Дюпаркъ разсказывала вполнѣ серьезно, что если Полидоръ получилъ награду, то благодаря заботливой ревности Пелажи, которая пожертвовала франкъ, прося заступничества св. Антонія Падуанскаго. Госпожа Бертеро кивкомъ головы подтвердила такое предположеніе; Женевьева не осмѣлилась даже улыбнуться и, повидимскму, заинтересовалась разсказами о необыкновенныхъ событіяхъ. Бабушка все болѣе и болѣе увлекалась, передавая о внезапныхъ обогащеніяхъ, о спасенныхъ жизняхъ, благодаря взносу въ два-три франка въ общину капуциновъ. Становилось понятнымъ, почему туда притекали цѣлыя золотыя рѣки, составившіяся изъ послѣднихъ грошей неимущаго и непросвѣщеннаго населенія.

Въ эту минуту подали номеръ «Маленькаго Бомонца», отпечатанный за ночь, и Маркъ обрадовался, прочитавъ длинную статью о преступленіи въ Мальбуа, написанную въ благопріятномъ для Симона тонѣ. Говорилось, что всѣми любимый учитель Симонъ получилъ отовсюду изъявленія самой глубокой симпатіи въ виду постигшаго его горя. Очевидно, эту статью написалъ наканунѣ какой-нибудь корреснондентъ, послѣ раздачи наградъ, видя, въ какую сторону склонялось общественное мнѣніе. Ни для кого не было тайной враждебное настроеніе жителей, направленное противъ братьевъ; всѣ знали, какіе слухи распространялись о прежнихъ таинственныхъ преступленіяхъ, и что эти слухи въ данномъ случаѣ могли оказать очень неблагопріятное вліяніе на исходъ дѣла и вызвать даже серьезный скандалъ, пагубный для реакціонерной католической партіи.

Поэтому Марка очень поразило сіяющее и злорадное лицо Пелажи, которая пришла убирать со стола. Онъ нарочно вызвалъ ее на разговоръ.

— Да, сударь, могу сообщить хорошія новости. Сегодня утромъ, покупая провизію, я узнала много интереснаго. Впрочемъ, я не сомнѣвалась, что всѣ эти негодяи, поднявшіе вчера такой шумъ окажутся безсовѣстными лгунами.

И Пелажи принялась передавать всѣ сплетни, которыя она собрала по лавкамъ и на улицѣ, переходя отъ двери къ двери. Подавляющее вліяніе ужаснаго преступленія не могло не вызвать броженія умовъ, находившихся все время въ состояніи крайняго напряженія. Казалось, что за эту ночь выросли густые, чудовищные всходы людской злобы. Сперва слышались только неясныя предположенія, кѣмъ-то высказанныя догадки, чуть замѣтныя нареканія. Затѣмъ съ необыкновенною быстротою догадки и предположенія обратились въ дѣйствительные факты; подыскивались всевозможныя совпаденія, такъ что неясныя указанія превращались въ непоколебимыя доказательства. Особенно замѣчательно было то, что всѣ предположенія клонились въ пользу братьевъ, что все глухое броженіе было направлено противъ Симона; съ часу на часъ крѣпла таинственная злоба и сѣяла смуту въ умахъ.

— Знаете, сударь, всѣмъ извѣстно, что учитель не любилъ своего племянника. Онъ обращался съ нимъ очень дурно; есть люди, которые видѣли это и докажутъ… Ему было ужасно досадно, что мальчикъ не посѣщалъ его школы. Когда ребенокъ въ первый разъ причастился, учитель проклиналъ его и грозилъ ему кулакомъ… Не правда ли, довольно странно, что этого чуднаго мальчика убили такъ скоро послѣ конфирмаціи, когда въ немъ еще была благодать?

Маркъ съ удивленіемъ слушалъ служанку, и сердце его сжималось.

— Что вы этимъ хотите сказать? Развѣ кто-нибудь подозрѣваетъ Симона въ убійствѣ?

— Есть люди, которые, не стѣсняясь, говорятъ объ этомъ. Какъ хотите, а довольно странно, что человѣкъ ѣдетъ зачѣмъ-то въ Бомонъ, опаздываетъ на поѣздъ и потомъ отправляется домой пѣшкомъ. Онъ увѣряетъ, что вернулся безъ двадцати минутъ двѣнадцать; но вѣдь никто его не видѣлъ, — онъ могъ вернуться и по желѣзной дорогѣ, часомъ раньше, какъ разъ въ то время, когда было совершено преступленіе. Ему стоило только потушить свѣчу и раскрыть окно настежь, чтобы дать возможность предположить, что въ окно вскочилъ какой-нибудь ночной бродяга… Мадемуазель Рузеръ, учительница, говоритъ, что она ясно слышала шаги въ школѣ, стоны, крики и хлопанье дверями.

— Какъ, мадемуазель Рузеръ? — воскликнулъ Маркъ. — Но вчера, на предварительномъ допросѣ, она не говорила ничего подобнаго! Я самъ былъ при этомъ.

— Простите, сударь, но сейчасъ въ лавкѣ у мясника мадемуазель Рузеръ разсказывала объ этомъ всякому встрѣчному, и я слышала собственными ушами.

Молодой человѣкъ, смущенный, не противорѣчилъ.

— Младшій учитель, господинъ Миньо, тоже высказывалъ свое удивленіе по поводу крѣпкаго сна старшаго учителя какъ разъ въ это утро; и, правда, каждому покажется страннымъ, что человѣка приходится будить именно въ то утро, когда у него въ домѣ совершено преступленіе. Кромѣ того, онъ не выказалъ никакого горя, а только смотрѣлъ на тѣло убитаго и дрожалъ, какъ осиновый листъ.

Маркъ опять было хотѣлъ остановить ее, но Пелажи продолжала съ настойчивымъ злобнымъ упрямствомъ:

— Впрочемъ, какія тутъ могутъ быть сомнѣнія, когда во рту ребенка нашли прописи, которыя употребляются въ его школѣ. Не правда ли, только учитель могъ имѣть у себя въ карманѣ листъ такихъ прописей? Говорятъ, что на листѣ его подпись. У зеленщицы одна дама утверждала, что слѣдственный судья нашелъ у него въ шкафу цѣлую кучу такихъ прописей.

На этотъ разъ Маркъ вступился и объяснилъ, что Симонъ клялся, что у него нѣтъ такихъ прописей въ школѣ, а надпись на листѣ нельзя было разобрать; такія прописи могли быть въ ходу во всякой школѣ. Но Пелажи продолжала настаивать, что сегодня во время обыска были найдены улики, которыя не оставляли сомнѣній. Маркъ ощутилъ страшную тревогу и пересталъ возражать служанкѣ, сознавая, что его слова совершенно безполезны, да къ тому же онъ утратилъ ясность сужденія.

— Видите ли, сударь, когда дѣло касается жида, надо быть готовымъ ко всему. Въ молочной мнѣ только что сказали: у этихъ людей нѣтъ ни семьи, ни отечества; они готовы продать душу дьяволу, и потому и крадутъ, и убиваютъ ради удовольствія творить зло… Что бы вы ни говорили, а вамъ не разубѣдить людей въ томъ, что этому жиду понадобилась жизнь этого ребенка; ему надо было услужить дьяволу, и онъ нарочно ожидалъ причащенія мальчика, чтобы потомъ осквернить и убить этого чистаго и освященнаго благодатью ребенка.

Это было настоящее обвиненіе въ ритуальномъ убійствѣ; оно явилось у толпы вслѣдствіе вѣковой ненависти къ жидамъ, и достаточно было малѣйшаго повода, чтобы оживить эту ненависть и кинуть въ лицо евреямъ обвиненіе въ отравленіи источниковъ и убійствѣ дѣтей.

Женевьева, видя волненіе Марка, два раза пыталась прервать изліянія Пелажи и вмѣстѣ съ нужемъ опровергнуть ея слова. Но она молчала, боясь прогнѣвить свою бабушку; она чувствовала, что старуха рада этимъ сплетнямъ и въ знакъ одобренія все время киваетъ головой. Госпожа Дюпаркъ, дѣйствительно, торжествовала и даже не находила нужнымъ выговаривать мужу внучки, считая что онъ и такъ побѣжденъ; она удовольствовалась тѣмъ, что, обращаясь къ госпожѣ Бертеро, все время молчавшей, проговорила:

— Это напоминаетъ мнѣ о томъ случаѣ, когда нашли мертваго ребенка подъ воротами С.-Максанской церкви; тогда чуть не осудили женщину, которая прислуживала евреямъ, настоящимъ виновникамъ преступленія. Кто же, кромѣ нихъ, и способенъ на такую гадость? Всякій, кто связывается съ ними, навлекаетъ на себя гнѣвъ Божій.

Маркъ предпочелъ не возражать ей и тотчасъ же вышелъ изъ комнаты. Онъ ощущалъ большое душевное смятеніе, и въ немъ невольно проснулось подозрѣніе: неужели Симонъ совершилъ преступленіе? Это подозрѣніе овладѣвало имъ, какъ заразительная лихорадка, схваченная въ болотной низинѣ; ему необходимо было успокоиться, прежде чѣмъ идти въ школу; поэтому онъ направился по дорогѣ въ Вальмари, совершенно безлюдную, и снова провѣрялъ всѣ факты и впечатлѣнія вчерашняго дня. Нѣтъ, нѣтъ! Симонъ былъ внѣ всякаго подозрѣнія. Все говорило въ его пользу. Сомнѣній не могло быть. Прежде всего, такое преступленіе было съ его стороны совсѣмъ безсмысленнымъ, невозможнымъ. Симонъ былъ человѣкъ трезваго ума и здоровый физически, безъ всякаго физіологическаго порока, спокойный духомъ и нормальный. У него была жена удивительной красоты, которую онъ обожалъ, наслаждаясь супружескимъ счастьемъ, и благодарный ей за тѣхъ чудныхъ ребятъ, которые родились отъ ихъ любви; онъ обожалъ семью и посвятилъ ей свою жизнь. Можно ли было подозрѣвать такого человѣка даже въ минутной вспышкѣ безумія, въ то время, когда его ждали дома объятія любимой подруги у самой колыбели его дѣтей? Сколько искренности и теплоты было у этого мужественнаго борца, окруженнаго со всѣхъ сторонъ врагами; какъ терпѣливо выносилъ онъ постоянную бѣдность и какъ любилъ свое дѣло, никогда не жалуясь на судьбу! Онъ съ такою точностью передавалъ подробности проведеннаго вечера, и показанія жены вполнѣ совпадали съ тѣмъ, что онъ говорилъ насчетъ часа возвращенія домой; не было ни малѣйшаго повода придраться къ его словамъ. Еслибы даже и оставались сомнѣнія, то листокъ прописей, скомканный вмѣстѣ съ номеромъ «Маленькаго Бомонца», являлся неразрѣшимой загадкой и указывалъ на то, что виновникомъ было другое лицо; Симонъ не могъ быти заподозрѣнъ по самому своему существу, на основаніи всей прожитой жизни, тѣхъ условій, въ которыхъ находился. У Марка начинало слагаться твердое убѣжденіе, построенное на незыблемыхъ данныхъ; это была сама истина, проистекавшая изъ установленныхъ фактовъ. Съ этой минуты онъ не сомнѣвался, у него были свои основанія, отъ которыхъ онъ не могъ отречься; что бы ему ни говорили, какія бы обвиненія ни возводили, онъ все опровергнетъ, что не будетъ соотвѣтствовать тѣмъ частицамъ истины, которыя прочно установлены и доказаны.

Отдѣлавшись отъ тѣхъ сомнѣній, которыя тяготили его душу, Маркъ, успокоенный, вернулся въ Мальбуа, проходя мимо станціи желѣзной дороги въ ту минуту, когда подошелъ поѣздъ и путешественники спѣшили къ выходу. Онъ замѣтилъ среди прибывшихъ инспектора народныхъ школъ, красавца Морезена, небольшого человѣка лѣтъ тридцати восьми, наряднаго, хорошо сохранившагося брюнета, тщательно расчесанная борода котораго скрывала хитрый изгибъ рта; на носу у него постоянно красовалось пенснэ, отчего мѣнялось выраженіе бѣгающихъ глазъ. Морезенъ былъ когда-то преподавателемъ нормальной школы и принадлежалъ къ новѣйшей породѣ карьеристовъ, вѣчно высматривающихъ возможность повышенія и стремящихся встать на сторону сильнѣйшаго. Говорили, что его мечтой было стать директоромъ нормальной школы, и онъ всѣми силами добивался этого мѣста, которое занималъ Сальванъ; въ то же время онъ заискивалъ передъ Сальваномъ, такъ какъ тотъ былъ въ дружбѣ съ Де-Баразеромъ, начальникомъ самого Морезена. Въ виду того, что до сихъ поръ ни одна изъ враждующихъ партій еще не получила серьезнаго перевѣса надъ другой, Морезенъ съ тонкимъ лукавствомъ уклонялся отъ высказыванія опредѣленныхъ взглядовъ, хотя въ душѣ былъ на сторонѣ клерикаловъ, преклонялся передъ аббатами и монахами, считая ихъ за очень вліятельныхъ людей. Когда Маркъ увидѣлъ Морезена, то имѣлъ основаніе предполагать, что Баразеръ, который былъ ему извѣстенъ, какъ безпристрастный мыслитель, послалъ его для поддержки Симона, которому грозила, вмѣстѣ со школою, серьезная опасность, благодаря случившемуся таинственному преступленію.

Онъ ускорилъ шаги, желая привѣтствовать товарища, но былъ задержанъ новою встрѣчею. Изъ-за угла показался человѣкъ въ рясѣ, и Маркъ узналъ въ немъ ректора Вальмарійской коллегіи, самого отца Крабо. Это былъ высокій брюнетъ, безъ единаго сѣдого волоса, несмотря на свои сорокъ пять лѣтъ; широкое лицо съ правильными чертами, большимъ носомъ, ласковыми глазами и мясистымъ чувственнымъ ртомъ производило въ общемъ пріятное впечатлѣніе. Его обвиняли лишь въ томъ, что онъ велъ черезчуръ разсѣянную жизнь, вращался въ большомъ свѣтѣ и старался усвоить аристократическія манеры. Но, благодаря этому, его вліяніе только возрастало; про него недаромъ говорили, что духовная власть надъ цѣлымъ департаментомъ находилась въ его рукахъ, и что побѣда церковной партіи будетъ достигнута исключительно благодаря его умѣнью и ловкости.

Маркъ удивился и опечалился, встрѣтивъ эту личность въ Мальбуа именно въ это утро. Онъ, очевидно, выѣхалъ изъ Вальмари очень рано. Что же собетвенно побудило его пріѣхать въ Мальбуа? Какія неотложныя дѣла заставили его такъ спѣшно явиться въ этотъ маленькій городокъ? Откуда и куда направлялся онъ по улицамъ мѣстечка, гдѣ только и говорилось, что о вчерашнемъ событіи? Онъ шелъ, раскланиваясь и расточая пріятныя улыбки. Вдругъ Маркъ увидѣлъ, что отецъ Крабо остановился, замѣтивъ Морезена, и протянулъ ему дружески руку. Разговоръ ихъ былъ непродолжителенъ: вѣроятно, они обмѣнялись лишь обычными привѣтствіями; однако, не подлежало сомнѣнію, что эти люди находились между собою въ наилучшихъ отношеніяхъ и понимали другъ друга; когда инспекторъ народныхъ школъ разстался съ іезуитомъ, онъ еще болѣе выпрямился и съ гордымъ видомъ двинулся дальше, точно хвастаясь тѣмъ вниманіемъ, которое оказалъ ему отецъ Крабо; было ясно, что онъ теперь еще болѣе укрѣпился во мнѣніи, которое передъ этимъ не вполнѣ еще овладѣло его сознаніемъ. Отецъ Крабо, продолжая свой путь, узналъ въ свою очередь и Марка; онъ видѣлъ его у госпожи Дюпаркъ, которую изрѣдка удостаивалъ своими посѣщеніями; іезуитъ предупредительно раскланялся съ нимъ, и молодой человѣкъ, стоя на краю тротуара, но могъ не отвѣтить на его вѣжливый поклонъ; онъ слѣдилъ за тѣмъ, какъ эта духовная особа двигалась по улицѣ, привѣтствуемая населеніемъ; его сутана развѣвалась по вѣтру и точно окутывала городокъ своимъ мрачнымъ покровомъ.

Маркъ медленно направился по дорогѣ въ школу. Его мысли приняли другой оборотъ; имъ снова овладѣли мрачныя сомнѣнія, точно онъ вступалъ въ какой-то враждебный лагерь, гдѣ дремали зловѣщія силы, готовыя отравить чужое существованіе. Даже дома казались ему иными, чѣмъ наканунѣ, а люди и вовсе приняли другой видъ. Войдя въ квартиру Симона, Маркъ былъ удивленъ, заставъ его спокойнымъ и довольнымъ въ кругу семьи, занятымъ приведеніемъ въ порядокъ своихъ бумагъ. Рахиль сидѣла у окна; дѣти играли здѣсь же, въ углу комнаты. Еслибы не глубокая грусть, которая печалила ихъ лица, можно было бы подумать, что въ домѣ не случилось ничего необыкновеннаго.

Симонъ, увидѣвъ Марка, пошелъ ему навстрѣчу и пожалъ обѣ его руки съ видимымъ волненіемъ; онъ угадалъ, сколько дружескаго сочувствія выражалъ ему Маркъ своимъ посѣщеніемъ. Разговоръ сразу же коснулся обыска, который былъ произведенъ поутру.

— Полиція была здѣсь? — спросилъ Маркъ.

— Да, конечно; я былъ готовъ къ этому. Но она ничего не нашла и удалилась съ пустыми руками.

Маркъ невольно выразилъ удивленіе, хотя и старался сдержать себя. Что же это ему говорили? Откуда появились такіе ужасные слухи, будто въ комнатѣ Симона оказалось большое количество прописей, подобныхъ тому листку, который нашли скомканнымъ на полу, возлѣ убитаго? Значитъ, все это была одна ложь.

Судебное вскрытіе Зефирена должно было произойти въ то же утро; ожидали только врача, откомандированнаго полиціею. Похороны его не могли состояться ранѣе завтрашняго дня.

— Ты понимаешь, — говорилъ Симонъ Марку, — я брожу точно въ какомъ-то ужасномъ снѣ; я спрашиваю себя: неужели все это страшное несчастье дѣйствительно случилось? Со вчерашняго утра я не могу думать ни о чемъ, какъ только объ этомъ преступленіи; я снова начинаю переживать все, какъ оно было: возвращеніе ночью домой пѣшкомъ, мой поздній приходъ среди полной тишины и ужасное пробужденіе на другое утро!

Пользуясь случаемъ, Маркъ рѣшился предложить ему нѣсколько вопросовъ.

— Ты никого не встрѣтилъ по дорогѣ? Никто не видѣлъ, какъ ты возвращался въ указанный тобою часъ?

— Нѣтъ, я никого не встрѣтилъ, ни души, и никто, вѣроятно, не видѣлъ, какъ я вернулся. Въ этотъ ночной часъ всѣ улицы Мальбуа совершенно пустынны.

Наступило молчаніе.

— Если ты не поѣхалъ по желѣзной дорогѣ, то, значитъ, сохранилъ свой обратный билетъ? Онъ у тебя?

— Мой билетъ! Я его бросилъ. Я былъ такъ взбѣшенъ, не захвативъ поѣзда въ десять тридцать, что швырнулъ билетъ на дворѣ станціи, рѣшивъ идти пѣшкомъ.

Снова наступило молчаніе, между тѣмъ какъ Симонъ пристально взглянулъ на своего друга.

— Зачѣмъ ты все это спрашиваешь?

Маркъ съ участіемъ взялъ его за обѣ руки и, удерживая ихъ въ своихъ рукахъ, рѣшился предупредить Симона о тѣхъ опасностяхъ, которыя ему угрожаля.

— Да, я сожалѣю о томъ, что никто тебя не видѣлъ, и я еще болѣе сожалѣю о томъ, что ты не сохранилъ своего обратнаго билета. На свѣтѣ столько дураковъ и злонамѣренныхъ людей. Ходятъ слухи, что полиція нашла у тебя цѣлую кипу прописей, подобныхъ тому листку, которымъ заткнули глотку ребенка, съ тою же подписью; Миньо высказывалъ удивленіе, что ты такъ долго спалъ въ это утро; мадемуазель Рузеръ припомнила, что около одиннадцати часовъ слышала шумъ шаговъ и голоса, точно кто-то входилъ въ домъ.

Учитель, блѣдный, но спокойный, улыбнулся въ отвѣтъ на слова Марка и, пожавъ плечами, произнесъ:

— А! Такъ вотъ что! Меня начинаютъ подозрѣвать! Понимаю теперь, отчего это люди стоятъ и глазѣютъ на мои окна! Миньо — добрый малый, но онъ повторяетъ то, что говорятъ всѣ, боясь защищать еврея. Что касается мадемуазель Рузеръ, то она меня десять разъ принесетъ въ жертву по одному слову своего духовника, особенно, если ей предстоитъ ради этого повышеніе или какая-нибудь выгода! А! Меня подозрѣваютъ, и вся клерикальная свора теперь бросится по моему слѣду!

Онъ готовъ былъ смѣяться. Но Рахиль, до сихъ поръ спокойно переносившая свое горе, внезапно вскочила со своего мѣста, и лицо ея вспыхнуло негодованіемъ.

— Какъ! Тебя, тебя обвиняютъ въ подобной гнусности, тебя, такого добраго и кроткаго! Вчера ночью ты обнималъ меня съ такою нѣжною ласкою! Но вѣдь это — сумасшествіе! Неужели недостаточно того, что я сказала всю правду, указала часъ, въ которомъ ты вернулся, и объяснила, какъ мы провели съ тобою ночь?

Она бросилась на шею мужа съ горькимъ плачемъ и прижалась къ нему съ довѣрчивою ласкою нѣжно-любимой жены. Онъ обнялъ ее и старался успокоить.

— Не тревожься, моя дорогая: всѣ эти сплетни просто низки и не имѣютъ никакой почвы. Ты видишь, — я спокоенъ; пусть они перероютъ все вверхъ дномъ, имъ не найти здѣсь ни малѣйшей улики. Я скажу правду; она одна побѣдитъ всю злобу и разсѣетъ мракъ.

Обернувшись къ пріятелю, онъ прибавилъ:

— Не такъ ли, мой добрый Маркъ: на чьей сторонѣ правда, тотъ непобѣдимъ?

Еслибы у Марка уже раньше не сложилось прочное убѣжденіе въ невиновности Симона, то эта сцена сама по себѣ уничтожила бы всякое подозрѣніе. Маркъ поддался чувству искренней симпатіи и перецѣловалъ всѣхъ членовъ семьи; онъ обѣщалъ имъ всѣми силами содѣйствовать устраненію могущихъ возникнуть недоразумѣній. Желая приступить немедленно къ дѣлу, онъ свелъ разговоръ на прописи, сознавая, что это самый важный пунктъ обвиненія, на которомъ должно было обосноваться все слѣдствіе. Что за таинственный листокъ! Какое онъ имѣлъ рѣшающее значеніе! Скомканный, прокусанный, смоченный слюной, съ оторваннымъ уголкомъ и чернильнымъ пятномъ, которое могло быть и штемпелемъ, этотъ листокъ со словами: «Любите своихъ ближнихъ» представлялъ жалкую иронію! Откуда онъ? Кто принесъ его: ребенокъ или убійца? Кто могъ это объяснить, разъ такихъ прописей продавали сколько угодно въ лавкѣ сестеръ Миломъ. Симонъ могъ только еще разъ подтвердить, что никогда не пользовался такою прописью въ своемъ классѣ.

— Всѣ мои ученики знаютъ, что такой прописи у насъ не было, и я никогда не давалъ подобнаго листка на урокахъ чистописанія.

Для Марка это являлось весьма цѣннымъ фактомъ.

— Они должны всѣ подтвердить это! — воскликнулъ онъ. — Такъ какъ здѣсь распустили слухъ, что полиція нашла у тебя такія прописи, то надо возможно скорѣе возстановить истину; надо спросить самихъ учениковъ, въ присутствіи ихъ родителей, прежде чѣмъ смутитъ ихъ память разспросами… Укажи мнѣ наудачу какія-нибудь семьи, и я сейчасъ же отправлюсь къ нимъ.

Симонъ отказывался, увѣренный въ своей невинности. Наконецъ, онъ согласился указать ему на фермера Бонгара, жившаго на дорогѣ въ Дезираду, на рабочаго Массона Долуара, на улицѣ Плезиръ, и на чиновника Савена, жившаго на улицѣ Фошъ. Этихъ трехъ было вполнѣ достаточно; онъ могъ еще зайти къ госпожамъ Миломъ, въ ихъ писчебумажный магазинъ. Такъ они и условились. Маркъ пошелъ домой позавтракать, обѣщая зайти подъ вечеръ, чтобы передать, чѣмъ кончатся его разслѣдованія.

Выйдя на площадь, Маркъ опять увидѣлъ предъ собою красавца Морезена. На этотъ разъ инспекторъ совѣщался съ мадемуазель Рузеръ. Онъ былъ очень остороженъ и сдержанъ по отношенію къ учительницамъ съ тѣхъ поръ, какъ одна изъ его помощницъ доставила ему серьезныя непріятности по самому пустому поводу: онъ просто хотѣлъ ее поцѣловать. Хотя мадемуазель Рузеръ и была некрасива собою, но она не поднимала шума изъ-за такихъ пустяковъ, что и способствовало ея повышенію и расположенію къ ней начальства. Стоя у калитки своего сада, она что-то горячо объясняла, указывая рукою на сосѣднее зданіе школы для мальчиковъ; Морезенъ слушалъ ее внимательно, изрѣдка сочувственно покачивая головой. Затѣмъ они оба прошли въ садъ, и калитка закрылась за ними, скрывая ихъ отъ любопытныхъ взоровъ. Очевидно, мадемуазель Рузеръ передавала инспектору подробности убійства, сообщала о тѣхъ шагахъ и голосахъ, которые будто бы слышала ночью. Маркъ почувствовалъ, какъ имъ снова овладѣваетъ то смущеніе, которое онъ испытывалъ сегодня утромъ, и онъ ужаснулся передъ тѣмъ таинственнымъ заговоромъ, который, подобно грозѣ, надвигался все ближе и ближе и готовился обрушиться на невинныхъ. Этотъ инспекторъ народныхъ школъ не торопился, повидимому, придти на помощь своему товарищу, а собиралъ предварительно всевозможныя злостныя сплетни и впитывалъ въ себя всеобщую ненависть противъ Симона.

Въ два часа Маркъ уже шагалъ по дорогѣ въ Дезираду, выйдя за городскія ворота. У Бонгара была небольшая ферма, окруженная полями, которыя обезпечивали ему кусокъ насущнаго хлѣба, какъ онъ любилъ выражаться. Маркъ засталъ его какъ разъ у воротъ дома съ возомъ сѣна. Бонгаръ былъ рослый малый, рыжій, съ круглыми глазами, спокойнымъ и непроницаемымъ лицомъ; онъ не носилъ бороды, но рѣдко брился, и потому его щеки и подбородокъ были покрыты густой щетиной. Жена его тоже была дома и приготовляла на кухнѣ пойло для своей коровы; она представляла изъ себя высокую, худощавую женщину, бѣлокурую и очень некрасивую, съ красными щеками, покрытыми веснушками. И мужъ, и жена были очень скрытны и недовѣрчивы, и не особенно дружелюбно разглядывали незнакомаго господина, который зачѣмъ-то появился на ихъ дворѣ.

— Я — учитель изъ Жонвиля. Вашъ сынъ, кажется, посѣщаетъ общественную школу въ Мальбуа?

Въ это время мальчишка Фернандъ, игравшій на дворѣ, подбѣжалъ и уставился на Марка. Ему было приблизительно девять лѣтъ; нескладный и некрасивый, онъ производилъ непріятное впечатлѣніе. За нимъ шла его сестренка Анжель, дѣвочка семи лѣтъ, съ такимъ же тупымъ выраженіемъ лица, но болѣе развязная, съ живыми глазами, въ которыхъ просвѣчивало раннее лукавство. Разслышавъ вопросъ, она закричала своимъ тоненькимъ голосомъ:

— Я хожу въ школу къ мадемуазель Рузеръ, а Фернандъ ходитъ къ господину Симону.

Бонгаръ помѣстилъ своихъ дѣтей въ свѣтскую школу, потому что она была, во-первыхъ, безплатная, а во-вторыхъ, потому что онъ не долюбливалъ кюрэ, питая къ нимъ совершенно инстинктивное недовѣріе. Онъ самъ не ходилъ въ церковь, а жена его посѣщала церковныя службы просто отъ нечего дѣлать, чтобы поболтать съ кумушками. Бонгаръ былъ совершенно неграмотенъ, съ трудомъ разбиралъ буквы и цѣнилъ въ женѣ, такой же невѣждѣ, только ея физическую силу настоящаго вьючнаго животнаго: она работала съ утра до вечера, никогда не жалуясь на свою судьбу. Родители нисколько не интересовались успѣхами своихъ дѣтей; Фернандъ былъ прилеженъ, но мало успѣвалъ по врожденной тупости; Анжель еще больше выбивалась изъ силъ и, благодаря необыкновенному усердію, считалась порядочной ученицей. Они представляли собою сырой матеріалъ, только что поступившій въ обработку, и ихъ умственныя способности развивались чрезвычайно медленно.

— Я — другъ господина Симона, — продолжалъ Маркъ, — и пришелъ сюда по его порученію; вы, конечно, слыхали о преступленіи?

Конечно, они слыхали объ этомъ ужасномъ дѣлѣ; ихъ лица, до сихъ поръ лишь недовѣрчивыя, теперь совершенно окаменѣли и ничего не выражали, ни малѣйшаго движенія мысли или чувства. Что за дѣло было другимъ до того, что они думали? Они знали одно, что надо быть осторожнымъ, чтобы не понасть впросакъ; иногда одного слова довольно, чтобы засудили человѣка.

— Такъ вотъ, — продолжалъ Маркъ, — я бы хотѣлъ знать, видѣлъ ли вашъ сынъ въ классѣ такія прописи?

Маркъ самъ написалъ на бумажкѣ красивымъ почеркомъ: «любите своихъ ближнихъ», крупными буквами, какими пишутся прописи. Объяснивъ, въ чемъ дѣло, онъ вынулъ бумажку и показалъ листокъ Фернанду, который смотрѣлъ на буквы, не будучи въ состояніи сообразить, чего отъ него требовали.

— Смотри хорошенько, мой другъ, видѣлъ ты такія прописи въ школѣ?

Но прежде чѣмъ мальчикъ могъ отвѣтить хотя бы одно слово. Бонгаръ осторожно замѣтилъ:

— Онъ не знаетъ, ничего не знаетъ. Развѣ ребенокъ можетъ знать?

А жена его повторила слова мужа:

— Конечно, ребенокъ, — развѣ онъ можетъ знать?

Маркъ настаивалъ, не обращая вниманія на то, что говорили родители; онъ сунулъ мальчику въ руку пропись, и Фернандъ, смущенный, боясь, что его накажутъ, проговорилъ наконецъ:

— Нѣтъ, сударь, такой прописи я не видалъ.

Поднявъ голову, онъ встрѣтилъ строгій взглядъ отца и, видя его недовольство, добавилъ, заикаясь:

— А можетъ быть, и видѣлъ, — не помню.

Всѣ усилія Марка допытаться правды не привели ни къ чему. Онъ получалъ самые сбивчивые отвѣты; родители говорили то «да», то «нѣтъ», наудачу, стараясь не высказывать ничего опредѣленнаго. Бонгаръ имѣлъ привычку съ сосредоточеннымъ видомъ покачивать головой, соглашаясь съ мнѣніемъ своихъ собесѣдниковъ, чтобы ничѣмъ себя не связывать. Да, да, конечно, преступленіе было ужасно, и если схватятъ убійцу, то будутъ въ правѣ свернуть ему шею. У каждаго свои обязанности, и жандармы, конечно, добьются своего; негодяевъ на свѣтѣ довольно. Что касается господъ кюрэ, то между ними есть и почтенные, — однако, поддаваться имъ не слѣдуетъ. Маркъ, наконецъ, ушелъ, провожаемый любопытными взглядами дѣтей и рѣзкой болтовней Анжель, которая заспорила о чемъ-то съ братомъ, какъ только незнакомый господинъ отошелъ отъ нихъ.

Возвращаясь въ Мальбуа, молодой человѣкъ погрузился въ печальныя размышленія. Онъ только что наткнулся на полное невѣжество, на слѣпую и глухую инертную массу, громадную силу, спавшую непробуднымъ сномъ на лонѣ земли. За Бонгарами скрывались обширныя пространства, населенныя такими же невѣжественными людьми, которые погрязли въ тупомъ прозябаніи, и не скоро еще настанетъ время, когда они проснутся. Тутъ дѣло касалось цѣлаго народа, который нужно было просвѣтить, чтобы онъ, наконецъ, доросъ до пониманія истины и справедливости. Но какой громадный трудъ, сколько усилій нѣсколькихъ поколѣній потребуется на то, чтобы разбудить эту спящую массу и обработать дѣвственную почву! Въ настоящее время большая часть населенія находилась въ періодѣ младенчества, только что начиная лепетать. Такъ, напримѣръ, Бонгаръ представлялъ собою совершенно некультурную единицу; онъ не могъ быть справедливымъ, потому что ничего не зналъ и ничего знать не хотѣлъ.

Маркъ повернулъ налѣво и, пройдя большую улицу, очутился въ одномъ изъ бѣднѣйшихъ кварталовъ Мальбуа. Протекавшая здѣсь рѣчка Верпиль была загрязнена стоками изъ фабрикъ, и рабочее населеніе ютилось въ самыхъ жалкихъ домахъ, среди зловонія узкихъ, грязныхъ улицъ. Тамъ, на улицѣ Плезиръ, жила семья каменщика Долуара, занимая четыре комнаты нижняго этажа, надъ винной лавкой. Маркъ, не зная точнаго адреса, осматривался по сторонамъ, когда наткнулся на группу рабочихъ, пришедшихъ съ ближайшей постройки; они сидѣли у окна лавки и пили вино, громко разговаривая по поводу вчерашняго преступленія.

— Я говорю, что жидъ способенъ на все, — кричалъ одинъ изъ рабочихъ, высокій блондинъ. — У насъ въ полку былъ жидъ: онъ воровалъ, и это не мѣшало ему попасть въ ефрейторы, потому что жиды умѣютъ выпутаться изъ всего.

Другой каменщикъ, маленькаго роста, брюнетъ, пожалъ плечами.

— Согласенъ, что жиды вообще дрянной народъ, но кюрэ будутъ еще почище.

— О! кюрэ! между ними попадаются ужасные господа, — продолжалъ первый. — Но все-таки, какіе бы они ни были, они — французы, между тѣмъ какъ жиды — это такая сволочь: они уже два раза продали Францію врагамъ!

Тогда второй спросилъ его, пораженный такимъ заявленіемъ, не вычиталъ ли онъ это въ «Маленькомъ Болонцѣ».

— Нѣтъ, я самъ не читалъ: не люблю ломать себѣ голову надъ газетами; но мнѣ говорили товарищи; впрочемъ, это знаютъ рѣшительно всѣ.

Каменщики, казалось, удовлетворились такимъ отвѣтомъ и медленно допивали свои стаканы. Они вышли изъ погребка на улицу; Маркъ, слышавшій ихъ разговоръ, обратился къ высокому блондину, спрашивая адресъ каменщика Долуара. Рабочій разсмѣялся.

— Долуаръ! Это буду я самъ, сударь; я живу здѣсь, — вотъ окна моей квартиры.

Высокій малый, сохранившій отчасти военную выправку, отъ души смѣялся, что его же и спросили объ его адресѣ. Бѣлокурые усы были залихватски закручены, открывая бѣлые зубы; лицо было красное, здоровое; большіе голубые глаза имѣли честное и открытое выраженіе.

— Вы не могли удачнѣе выбрать человѣка для справки, сударь, — смѣялся онъ. — Что вамъ отъ меня угодно?

Маркъ, глядя на него, чувствовалъ невольную симпатію, несмотря на тѣ ужасныя слова, которыя долетѣли до его слуха. Долуаръ работалъ много лѣтъ у подрядчика Дарраса, мэра Мальбуа, и считался хорошимъ работникомъ; иногда онъ выпивалъ лишку, но всегда отдавалъ заработанныя деньги женѣ. Ему случалось ругать хозяевъ, считать ихъ жадными, скрягами, но въ душѣ онъ уважалъ Дарраса, который зарабатывалъ много денегъ, стараясь въ то же время держаться съ рабочими на товарищеской ногѣ. На немъ лежалъ особый отпечатокъ, благодаря трехлѣтней военной службѣ. Когда кончился срокъ, Долуаръ съ восторгомъ покинулъ казармы, радуясь своему освобожденію послѣ тяжелой военной дисциплины. Но онъ не могъ вычеркнутъ изъ памяти этихъ трехъ лѣтъ и почти ежедневно вспоминалъ какой-нибудь случаи изъ своей военной жизни. Рука его, привычная къ ружью, теперь плохо справлялась съ киркой, и онъ принялся за работу неохотно, утративъ прежнюю силу воли, привыкнувъ къ продолжительной бездѣятельности, исключая часовъ ученія. Онъ уже не могъ сдѣлаться прежнимъ образцовымъ работникомъ. Казарменная жизнь отравила его существованіе; онъ любилъ болтать и придирался къ каждому случаю, чтобы пускаться въ длинныя разсужденія, впрочемъ, довольно туманныя и сбивчивыя. Онъ ничего не читалъ и, въ сущности, ничего не зналъ, но упорно стоялъ на извѣстной патріотической точкѣ зрѣнія, которая состояла въ томъ, чтобы помѣшать евреямъ продать Францію.

— Ваши дѣти посѣщаютъ свѣтскую школу, — сказалъ Маркъ, — и я пришелъ по порученію учителя, моего товарища, Симона, чтобы сдѣлать одну справку… но я вижу, что вы не принадлежите къ друзьямъ евреевъ…

Долуаръ продолжалъ смѣяться.

— Правда, господинъ Симонъ — жидъ, но до сихъ поръ я его считалъ честнымъ человѣкомъ… Какую вамъ нужно справку, сударь?

Когда онъ узналъ, что все дѣло заключалось въ томъ, чтобы узнать у дѣтей, имѣли ли они въ классѣ такой листъ прописей, Долуаръ воскликнулъ:

— Что-жъ, это пустяки, если вы этого желаете… Зайдите ко мнѣ на квартиру: дѣти теперь дома.

Его жена сама отворила двери. Маленькая, толстенькая брюнетка, съ серьезнымъ и упрямымъ лицомъ, она являлась полною противоположностью мужа; у нея былъ низкій лобъ, большіе, открытые глаза и широкій подбородокъ. Въ двадцать девять лѣтъ у нея уже было трое дѣтей, а четвертымъ она была беременна, и видно было, что она ходила послѣднее время; тѣмъ не менѣе она проявляла большую дѣятельность, вставала первою и ложилась послѣднею, постоянно скребла и чистила, была очень трудолюбива и экономна. Только послѣ третьяго ребенка она бросила швейную мастерскую и теперь занималась исключительно хозяйствомъ, но съ сознаніемъ, что она честно зарабатываетъ свой хлѣбъ.

— Этотъ господинъ — другъ школьнаго учителя и желаетъ поговорить съ ребятами, — сказалъ Долуаръ.

Маркъ вошелъ въ маленькую комнатку, столовую, содержавшуюся въ большой чистотѣ. Налѣво дверь въ кухню была открыта настежь; прямо изъ столовой была видна спальня супруговъ и дѣтей.

— Огюстъ! Шарль! — позвалъ отецъ.

Огюстъ и Шарлъ прибѣжали на зовъ отца; одному было восемь лѣтъ, другому — шесть; за ними вошла сестра ихъ Люсиль, четырехъ лѣтъ. Дѣти были здоровыя и сильныя; въ нихъ соединились особенности мужа и жены; младшій былъ меньше ростомъ и казался умнѣе старшаго; дѣвочка была прелестна и улыбалась, какъ умѣютъ улыбаться блондинки, съ нѣжною привѣтливостью.

Но когда Маркъ вынулъ листокъ прописей и, показывая его мальчикамъ, началъ ихъ разспрашивать, госпожа Долуаръ, не сказавшая еще ни слова, заявила, опираясь на спинку стула, съ самымъ рѣшительнымъ видомъ:

— Простите, сударь, но я не хочу, чтобы мои дѣти вамъ отвѣчали.

Она произнесла эти слова очень вѣжливо, безъ задора, какъ добрая мать, которая исполняетъ свой долгъ.

— Но почему же? — спросилъ Маркъ.

— Потому что намъ незачѣмъ путаться въ исторію, которая принимаетъ очень плохой оборотъ. Со вчерашняго дня мнѣ просто прожужжали уши, и я ничего не хочу имѣть общаго съ этимъ дѣломъ, — только и всего.

Когда Маркъ продолжалъ настаивать, защищая Симона, она сказала:

— Я не говорю ничего дурного про господина Симона, и мои дѣти никогда на него не жаловались. Если его обвиняютъ, пусть онъ защищается, — это его дѣло. Я всегда останавливала мужа, чтобы онъ не мѣшался въ политику, и если онъ захочетъ меня слушать, то всегда будетъ держать языкъ за зубами и займется своимъ ремесломъ, оставляя въ покоѣ и жидовъ, и кюрэ. Все это, въ сущности, та же политика.

Она никогда не ходила въ церковь, хотя и окрестила всѣхъ дѣтей, и не препятствовала имъ готовиться къ конфирмаціи. Такъ полагалось. Она была консервативна по инстинкту, не отдавая себѣ отчета, вся погруженная въ свое семейное благополучіе и опасаясь, какъ бы какая-нибудь катастрофа не лишила семью куска хлѣба. Она продолжала съ упорствомъ ограниченнаго ума:

— Я не желаю, чтобы насъ запутали въ это дѣло.

Эти слова имѣли рѣшающее значеніе, и Долуаръ долженъ былъ имъ подчиниться. Вообще онъ не любилъ, если жена при постороннихъ высказывала свою волю, хотя самъ слушался ея и подчинялся ея руководству. На этотъ разъ онъ не оспаривалъ ея рѣшенія.

— Я не обдумалъ дѣла, какъ слѣдуетъ, сударь; жена права: такимъ бѣднякамъ, какъ мы, лучше сидѣть смирно. Въ полку у насъ былъ такой человѣкъ, который разсказывалъ всякія исторіи про капитана. Ну, его и не пожалѣли, голубчика!

Маркъ поневолѣ долженъ былъ покориться обстоятельствамъ и сказалъ:

— То, что я хотѣлъ спроситъ у ребятъ, у нихъ спроситъ, вѣроятно, судъ. Тогда они поневолѣ должны будутъ отвѣчать.

— Что-жъ! — спокойно произнесла госпожа Долуаръ. — Пусть ихъ спрашиваютъ, и мы тогда увидимъ, что надо будетъ сдѣлать. Они отвѣтятъ или не отвѣтятъ, смотря, какъ я захочу; дѣти — мои, и никому нѣтъ до нихъ дѣла.

Маркъ поклонился и вышелъ въ сопровожденіи Долуара, который спѣшилъ на работу. На улицѣ каменщикъ почти извинялся передъ нимъ; его жена не особенно уступчива, но когда она разсуждаетъ справедливо, то тутъ ничего не подѣлаешь.

Простившись съ каменщикомъ, Маркъ почувствовалъ сильный упадокъ духа; стоило ли дѣлать еще попытку — идти къ маленькому чиновнику Савену? Въ семьѣ Долуара онъ не встрѣтилъ такого ужаснаго невѣжества, какъ у Бонгара. Здѣсь наблюдалась слѣдующая ступень: люди были нѣсколько культурнѣе, и мужъ, и жена, хотя и неграмотные, соприкасались съ другими классами и понимали нѣсколько шире вопросы жизни. Но и надъ ними взошла еще неясная заря; они шли ощупью среди сплошного эгоизма, и отсутствіе солидарности заставляло ихъ совершать великіе проступки по отношенію къ своимъ ближнимъ. Они не были счастливы, потому что не понимали гражданской добродѣтели и не знали, что ихъ личное счастье возможно лишь при счастьѣ другихъ людей. Маркъ размышлялъ о великомъ зданіи человѣчества, окна и двери котораго въ продолженіе вѣковъ всѣми силами стараются держать на запорѣ, между тѣмъ какъ ихъ надо было бы открыть настежь для того, чтобы дать доступъ свѣту и теплу.

Онъ повернулъ, однако, за уголъ улицы Плезиръ и очутился въ улицѣ Фошъ, гдѣ жилъ Савенъ. Онъ устыдился своего малодушія и, взойдя на лѣстницу, позвонилъ у дверей; ему открыла госпожа Савенъ и, узнавъ объ его желаніи повидать мужа, сказала:

— Онъ сегодня дома; ему нездоровится съ утра, и потому онъ не пошелъ на службу. пройдите, пожалуйста, за мною.

Госпожа Савенъ была прелестная женщина, изящная и веселая, съ задорнымъ смѣхомъ, настолько моложавая, несмотря на свои двадцать восемь лѣтъ, что казалась старшей сестрой своихъ четырехъ дѣтей. У нея родилась сперва дочь, Гортензія, потомъ близнецы, Ахиллъ и Филиппъ, и потомъ сынъ, Жюль, котораго она еще кормила. Говорили, что ея мужъ страшно ревнивъ, постоянно слѣдитъ за женой и преслѣдуетъ ее своими, ни на чемъ не основанными, подозрѣніями. Она была сирота и зарабатывала себѣ хлѣбъ тѣмъ, что дѣлала цвѣты изъ бисера. Савенъ женился на ней за ея красоту, и такъ какъ она чувствовала себя страшно одинокой на свѣтѣ, то была ему несказанно благодарна и вела себя, какъ примѣрная жена и мать.

Въ ту минуту, какъ она готовилась провести Марка въ сосѣднюю комнату, ею овладѣло тревожное чувство: вѣроятно, она опасалась какой-нибудь выходки со стороны Савена, который постоянно готовъ былъ затѣять ссору и вообще проявлялъ страшно тяжелый характеръ въ семейной жизни; она же своею уступчивостью и ласковымъ обращеніемъ старалась поддержать миръ и спокойствіе.

— Какъ доложить о васъ, сударь?

Маркъ назвалъ свою фамилію и объяснилъ цѣль своего прихода. Молодая женщина съ граціозною скромностью исчезла въ полуоткрытую дверь. Онъ остался одинъ въ узкой передней, которую принялся разглядывать. Квартира состояла изъ пяти комнатъ и занимала весь этажъ дома. Савенъ имѣлъ небольшую должность въ министерствѣ финансовъ и считалъ необходимымъ поддерживать извѣстную показную роскошь. Жена его носила шляпы, и самъ онъ всегда выходилъ въ пальто. Къ сожалѣнію, за показною приличною внѣшностью скрывалась самая печальная нужда. Савенъ былъ удрученъ сознаніемъ, что, несмотря на свои тридцать съ небольшимъ лѣтъ, онъ не имѣетъ шансовъ повыситься по службѣ и долженъ исполнять свои обязанности совершенно механически, какъ манежная лошадь, получая самое ничтожное жалованье, съ которымъ можно было только что не умереть съ голода. Плохое здоровье еще увеличивало его дурное расположеніе духа; кромѣ того, онъ находился въ постоянномъ страхѣ не угодить начальству. На службѣ онъ вѣчно заискивалъ и подличалъ, а придя домой, наводилъ страхъ на жену своими взбалмошными выходками, точно больной ребенокъ. Она отвѣчала кроткой улыбкой на его придирки и находила возможнымъ, исполнивъ всю работу по хозяйству, еще заниматься изготовленіемъ бисерныхъ цвѣтовъ для одного магазина въ Бомонѣ; такая работа, очень тонкая и сложная, хорошо оплачивалась, и этими доходами она скрашивала болѣе чѣмъ скромный бюджетъ хозяйства. Мужъ ея въ своей буржуазной душонкѣ возмущался тѣмъ, что жена его занималась платной работой, и она была принуждена прятаться со своими цвѣтами и относить ихъ потихоньку, чтобы никто не зналъ объ этомъ.

Маркъ услышалъ изъ сосѣдней комнаты рѣзкій голосъ, чѣмъ-то недовольный; вслѣдъ за нимъ раздался успокоительный шопотъ, затѣмъ молчаніе, и въ дверяхъ появилась госпожа Савенъ.

— Прошу васъ, сударь, войдите.

Савенъ только чуть-чуть привсталъ съ кресла, въ которомъ сидѣлъ закутанный, превозмогая приступъ лихорадки. Небольшого роста, лысый, съ некрасивымъ землистымъ лицомъ, блѣдными глазами и жидкой бородкой грязно-рыжаго цвѣта, онъ производилъ довольно жалкое впечатлѣніе. Костюмъ его былъ тоже неважный: дома онъ донашивалъ старое платье, а грязный шелковый платокъ, которымъ онъ закуталъ шею, придавалъ ему видъ несчастнаго, заброшеннаго старичка.

— Моя жена передавала мнѣ, сударь, что вы пришли по поводу этой отвратительной исторіи, въ которой замѣшанъ учитель Симонъ; мое первое побужденіе, признаюсь, было уклониться отъ свиданія съ вами…

Онъ прервалъ свою рѣчь, замѣтивъ на столѣ цвѣты и бисеръ; жена занималась работою при закрытыхъ дверяхъ, сидя рядомъ съ нимъ, пока онъ читалъ «Маленькаго Бомонца». Онъ бросилъ на жену уничтожающій взглядъ, который она отлично поняла и поспѣшила закрыть работу газетнымъ листомъ, дѣлая видъ, что случайно взяла газету въ руки.

— Прошу васъ, сударь, не думайте, чтобы я былъ реакціонеръ. Я — республиканецъ, даже довольно крайній, и вовсе не скрываю этого отъ своего начальства. Вѣдь мы всѣ служимъ республикѣ,- не правда ли? — поэтому должны быть республиканцами по чувству долга. Наконецъ, я всегда на сторонѣ правительства, всегда и во всемъ.

Принужденный молча выслушивать его рѣчь, Маркъ только кивалъ головой въ знакъ согласія.

— Что касается религіозныхъ вопросовъ, то я смотрю на дѣло такъ: кюрэ должны знать свое мѣсто и не мѣшаться въ то, что ихъ не касается. Я настолько же антиклерикалъ, насколько я республиканецъ. Но спѣшу добавить, что для дѣтей и женщинъ должна существовать религія, и пока въ нашей странѣ господствуетъ католическое вѣроисповѣданіе… Что-жъ… Пусть оно и процвѣтаетъ съ Богомъ, все равно… Такая или иная религія должна быть. Своей женѣ, напримѣръ, я внушаю, что въ ея возрастѣ и при ея положеніи въ свѣтѣ ей необходимо посѣшать церковь и, такъ сказать, подчиняться извѣстнымъ законамъ нравственности для того, чтобы ея не осудили люди нашего класса. Она принадлежитъ къ приходу капуциновъ.

Госпожа Савенъ смущенно опустила глаза и покраснѣла. Вопросъ религіозный долгое время служилъ причиной раздора въ семьѣ. Она противилась всѣми силами своей честной и прямой души. Мужъ, увлеченный ревностью, постоянно упрекалъ ее въ томъ, что она мысленно грѣшитъ противъ супружеской вѣрности, и видѣлъ въ исповѣди единственное средство наложить узду на подобныя прегрѣшенія и остановить женщинъ на пути зла. Она должна была, наконецъ, уступить и выбрать въ духовники указаннаго мужемъ отца Теодора, въ которомъ она инстинктивно чуяла развратника. Возмущенная и оскорбленная въ своей стыдливости, она и на этотъ разъ подчинилась требованіямъ мужа, чтобы сохранить домашній миръ.

— Что касается моихъ дѣтей, сударь, — продолжалъ Савенъ, — то мои средства не позволяютъ мнѣ посылать въ гимназію моихъ близнецовъ, Ахилла и Филиппа, и потому я помѣстилъ ихъ въ общественной школѣ, какъ подобаетъ чиновнику и республиканцу. Моя дочь, Гортензія, посѣщаетъ школу мадемуазель Рузеръ; я, въ сущности, очень доволенъ этой учительницей и хвалю ее за ея религіозныя чувства; она отлично поступаетъ, посѣщая съ ученицами церковь, и я пожаловался бы на нее, еслибы она этого не дѣлала… Мальчики — тѣ сумѣютъ выбиться на дорогу… А все-таки, еслибы я не боялся досадить своему начальству, то, безъ сомнѣнія, поступилъ бы разумнѣе, отдавъ и мальчиковъ въ конгрегаціонную школу… Ихъ современемъ поддержали бы, пріискали бы имъ мѣсто, оказали бы покровительство, а теперь имъ придется переносить такія же мытарства и влачить такое же жалкое существованіе, какое выпало на мою долю.

Въ немъ проснулось горькое чувство досады, и онъ понизилъ голосъ, точно боясь, что его услышатъ.

— Видите ли, кюрэ очень вліятельны, и потому гораздо выгоднѣе быть съ ними заодно.

Маркъ почувствовалъ глубокое состраданіе къ этому несчастному, слабому, испуганному существу, погибавшему отъ злобы и глупости. Онъ уже всталъ, понимая, къ чему клонится рѣчь чиновника.

— Могу ли я получить желаемыя свѣдѣнія отъ вашихъ дѣтей, сударь?

— Дѣтей нѣтъ дома. — отвѣтилъ Савенъ. — Одна дама, наша сосѣдка, увела ихъ на прогулку… Но еслибы они и были дома, могъ ли бы я заставить ихъ дать вамъ отвѣтъ, посудите сами? Чиновникъ ни въ какомъ случаѣ не долженъ примыкать къ какой-нибудь партіи. И такъ мнѣ приходится переносить довольно непріятностей по службѣ; связываться съ этимъ дѣломъ нѣтъ никакой охоты.

Маркъ поспѣшилъ раскланяться; на прощанье Савенъ замѣтилъ:

— Хотя евреи и разоряютъ нашу дорогую родину, но лично противъ господина Симона я ничего не имѣю; однако, я все же думаю, что евреямъ слѣдовало бы запретить заниматься преподаваніемъ. Надѣюсь, что «Маленькій Бомонецъ» выскажется по этому вопросу, какъ слѣдуетъ… Свободы и справедливости для всѣхъ, — вотъ чего долженъ желать истинный республиканецъ… Но первая забота о родинѣ, не такъ ли? Особенно, когда она въ опасности…

Госпожа Савенъ, которая не открывала рта во все время разговора, проводила Марка до дверей; она казалась смущенной своимъ подневольнымъ положеніемъ; по уму она была куда выше своего жестокаго господина; прощаясь, она улыбнулась Марку своей обворожительной улыбкой. На лѣстницѣ онъ повстрѣчался съ дѣтьми, которыхъ провожала сосѣдка. Дѣвочка, Гортензія, девяти лѣтъ, представляла изъ себя уже барышню, хорошенькую и кокетливую; глаза ея такъ и свѣтились лукавствомъ, а когда на нее взглядывали, она прикидывалась святошей, какъ сама мадемуазель Рузеръ, ея наставница. Оба близнеца, Ахиллъ и Филиппъ, заинтересовали Марка; они были худые и болѣзненные, какъ ихъ отецъ, и, несмотря на свои семь лѣтъ, уже проявляли наслѣдственную злобу. Подталкивая сестру, они ей дали такого тумака, что она чуть не ударилась о перила лѣстницы. Когда они поднялись, то дверь квартиры отворилась, и оттуда долетѣлъ рѣзкій крикъ грудного ребенка, Жюля, котораго мать держала на рукахъ, приготовляясь кормить его грудью.

Очутившись одинъ на улицѣ, Маркъ началъ разсуждать самъ съ собою. Ему удалось прослѣдить три ступени общественной жизни, начиная отъ невѣжественнаго крестьянина до мелкаго чиновника, трусливаго и глупаго. Между ними находился рабочій, испорченный казарменною жизнью, жертва заработной платы. Чѣмъ выше подымалась общественная лѣстница, тѣмъ больше люди проявляли жадности и подлости. Всѣ умы были охвачены непроницаемымъ мракомъ; казалось, что полуобразованіе, преподанное безъ прочныхъ научныхъ основъ, безъ разумнаго метода, только отравляло умъ и сообщало ему весьма опасное направленіе. Образованіе! Оно должно было сдѣлаться общимъ достояніемъ, но чистое, освобожденное отъ всякой лжи и неправды, — только тогда оно явится дѣйствительнымъ благодѣяніемъ. Маркъ, поглощенный страстнымъ желаніемъ придти на помощь товарищу, ужаснулся, заглянувъ въ безпросвѣтную бездну невѣжества, заблужденій и злобы, которая разверзлась у его ногъ. Безпокойство его все возрастало. Что могутъ дать эти люди, еслибы къ нимъ пришлось обратиться для созданія какого-нибудь великаго дѣла истины и справедливости'? Эти люди были частицей Франціи; они входили въ составъ неподвижной, инертной толпы; среди нихъ находились и честные люди, безъ сомнѣнія, но все же эта толпа представляла собою тяжелую свинцовую гирю, которая придавливала націю, не давая ей возможности начать новую жизнь, свободную, справедливую, счастливую; толпа погрязла въ своемъ невѣжествѣ; совѣсть ея была отравлена.

Направляясь медленно по дорогѣ въ школу, чтобы сообщить Симону о той неудачѣ, которая его постигла, Маркъ вдругъ вспомнилъ, что онъ не заходилъ къ сестрамъ Миломъ, продавщицамъ канцелярскихъ принадлежностей на Короткой улицѣ. Хотя и не надѣясь добиться отъ нихъ правды, онъ все же рѣшилъ выполнить до конца взятую на себя миссію.

Сестры Миломъ, какъ ихъ звали, были собственно свояченицы. Ихъ мужья, родные братья, родились въ Мальбуа; старшій, Эдуардъ, унаслѣдовалъ отъ дяди небольшую лавчонку канцелярскихъ принадлежностей, гдѣ онъ и жилъ со своею женою, очень скромною и разсчетливою женщиною; младшій братъ его, Александръ, болѣе предпріимчиваго нрава, началъ сколачивать себѣ состояніе, занимаясь комиссіонерствомъ при разныхъ фабрикахъ. Смерть постигла ихъ совершенно внезапно: старшій упалъ въ погребъ и расшибся, а младшій умеръ шесть мѣсяцевъ спустя отъ воспаленія легкихъ, гдѣ-то далеко, на противоположномъ краю Франціи. Обѣ женщины остались вдовами; у одной былъ магазинъ, у другой — тысячъ двадцать франковъ, начало того богатства, о которомъ мечталъ ея мужъ. Жена старшаго брата, энергичная и ловкая женщина, уговорила свояченицу вложить капиталъ въ дѣло; увеличеніе оборотныхъ средствъ давало возможность расширить торговлю учебниками и учебными пособіями. У каждой было по сыну: у старшей Викторъ, а у младшей Себастіанъ; онѣ жили вмѣстѣ, въ тѣсной дружбѣ, несмотря на полное несходство характеровъ. Вдова Эдуарда посѣщала церковь, хотя и не была ревностной католичкой; какъ ловкая коммерсантка, она хотѣла заручиться покупателями и разсчитала, что ей выгоднѣе примкнуть къ церковной партіи. Вдова младшаго брата, напротивъ, находясь подъ вліяніемъ мужа, давно забросила всякія религіозныя обрядности; нога ея не бывала въ церкви. Она, въ свою очередь, привлекала покупателей свободомыслящихъ, что только способствовало процвѣтанію торговли. Дѣла ихъ шли отлично; лавка помѣщалась какъ разъ между церковной и свѣтской школами и снабжала ту и другую учебниками, картинами, не говоря уже о тетрадяхъ, перьяхъ и карандашахъ. Онѣ постоянно объясняли своимъ покупателямъ, что каждая изъ нихъ придерживается своего образа мыслей, и имъ удавалось такимъ образомъ удовлетворять обѣ партіи; для того, чтобы еще болѣе подчеркнуть свои воззрѣнія, вдова старшаго брата помѣстила сына Виктора въ школу братьевъ, а другая отдала своего Себастіана въ свѣтскую школу, гдѣ преподавателемъ былъ еврей Симонъ. Ассоціація этихъ двухъ женщинъ, ловко построенная на угожденіи вкусамъ публики, процвѣтала какъ нельзя лучше, и ихъ магазинъ постоянно былъ набитъ покупателями.

Маркъ остановился на Короткой улицѣ, состоявшей всего изъ двухъ домовъ; въ одномъ помѣщалась лавка канцелярскихъ принадлежностей, въ другомъ жило духовенство. Онъ заглянулъ въ окошко магазина, гдѣ изображенія святыхъ перемѣшивались съ картинами гражданскаго содержанія, прославлявшими республику. Дверь магазина была сплошь увѣшана номерами иллюстрированныхъ газетъ. Онъ собирался войти, когда младшая вдова показалась на порогѣ; у нея было кроткое лицо, увядшее, несмотря на то, что ей едва минуло тридцать лѣтъ, но всегда привѣтливое и улыбающееся. Около нея вертѣлся семилѣтній ея сынишка Себастіанъ, котораго она обожала; мальчикъ очень походилъ на мать: у него были бѣлокурые волосы и ясные голубые глаза, тонкій носъ и смѣющійся ротикъ.

Вдова знала Марка и первая заговорила съ нимъ объ ужасномъ преступленіи, которое, повидимому, страшно ее поразило.

— Какое печальное происшествіе, мосье Фроманъ! Подумать только, что оно случилось здѣсь, поблизости отъ насъ. Бѣдный Зефиренъ! Я часто видѣла, какъ онъ проходилъ мимо нашей лавки въ школу и обратно; онъ часто заходилъ къ намъ, покупалъ тетрадки и перья!.. Я не могу спать съ тѣхъ поръ, какъ видѣла его убитымъ. Потомъ она заговорила о Симонѣ, объ его ужасномъ положеніи и объ его несчастной женѣ. Она считала его очень добрымъ и честнымъ человѣкомъ и была ему благодарна за то, что онъ очень заботливо относился къ ея сынишкѣ, одному изъ лучшихъ учениковъ его класса. Ни за что она не повѣритъ, чтобы онъ былъ способенъ на такой гнусный поступокъ. Прописи, о которыхъ столько говорятъ, все равно ничего не доказываютъ, еслибы даже подобныя нашлись въ школѣ.

— Мы довольно ихъ продаемъ, мосье Фроманъ. Я искала между нашими прописями, но не нашла ни одной со словами «Любите своихъ ближнихъ».

Въ эту минуту Себастіанъ, который внимательно слушалъ, поднялъ голову и сказалъ:

— А я видѣлъ такую пропись: кузенъ Викторъ принесъ изъ школы братьевъ листокъ съ этими словами.

Мать его очень удивилась.

— Что ты говоришь? Отчего же ты раньше мнѣ ничего не сказалъ?

— Ты меня не спрашивала. Къ тому же, Викторъ просилъ не говорить, потому что имъ запрещаютъ уносить прописи домой.

— Гдѣ же этотъ листокъ?

— Не знаю. Викторъ его, вѣроятно, спряталъ, боясь, какъ бы его не заругали.

Маркъ слушалъ, и на душѣ у него становилось необыкновенно радостно, сердце забилось надеждой. Не возгорится ли истина устами этого ребенка? Быть можетъ, въ эту минуту пробился первый лучъ свѣта, который обратится вскорѣ въ яркое пламя. Онъ началъ задавать Себастіану точные и опредѣленные вопросы, когда около лавки показалась старшая вдова съ сыномъ Викторомъ; она посѣтила брата Фульгентія подъ предлогомъ сведенія счетовъ.

Она была выше ростомъ, чѣмъ ея невѣстка; черные волосы, широкое смуглое лицо и властный голосъ придавали ей очень рѣшительный обликъ. Она была, въ сущности, добрая и честная женщина и ни за что никого не обидѣла бы и не обсчитала бы даже на грошъ свою пайщицу, что не мѣшало ей властвовать надъ мягкосердечной невѣсткой. Въ ихъ совмѣстной жизни она представляла мужской элементъ, а другая противопоставляла ей лишь добродушную инертность, но тѣмъ не менѣе ея пассивное противодѣйствіе часто одерживало побѣду своею продолжительною настойчивостью. Виктору было девять лѣтъ; это былъ толстый, здоровый мальчикъ, съ большой головой и черными вихрами, — прямая противоположность Себастіану.

Узнавъ, въ чемъ дѣло, вдова строго посмотрѣла на своего сына Виктора.

— Какъ? Ты осмѣлился украсть листокъ прописей? И ты принесъ его домой?

Викторъ бросилъ на Себастіана грозныя взглядъ, полный бѣшенаго упрека.

— Нѣтъ, маменька!

— Да, сударь; кузенъ видѣлъ листокъ у тебя, а онъ не имѣетъ привычки лгать.

Мальчикъ ничего не отвѣтилъ, но продолжалъ метать гнѣвные взоры на своего кузена; Себастіанъ стоялъ очень несчастный, потому что онъ восхищался и преклонялся передъ товарищемъ, гораздо болѣе развитымъ физически; когда они играли вмѣстѣ, Себастіанъ всегда оказывался побитымъ, зато Викторъ придумывалъ необыкновенно интересныя похожденія, которыя увлекали тихаго и смирнаго Себастіана, внушая ему нерѣдко паническій ужасъ.

— Онъ, вѣроятно, не укралъ прописи, — заступилась за него младшая вдова, — а нечаянно захватилъ съ собою?

Чтобы заслужить прощеніе кузена, Себастіанъ поспѣшилъ поддержать такое предположеніе:

— Да, да, такъ оно и было. Я не говорю, чтобы онъ укралъ пропись.

Мать Виктора, успокоенная, не настаивала на признаніи сына, который хранилъ упорное молчаніе. Она сейчасъ же сообразила, что довести объясненіе до конца довольно опасно, въ особенности при постороннемъ; каждое слово могло имѣть очень важныя послѣдствія, лишить ихъ покупателей и возстановить противъ нихъ одну изъ враждующихъ партій. Поэтому она бросила невѣсткѣ такой взглядъ, который заставилъ ту умолкнуть, а сыну просто замѣтила:

— Ступай домой; мы съ тобой еще поговоримъ и разберемъ дѣло. Подумай хорошенько, и если ты мнѣ не скажешь всей правды, то я расправлюсь съ тобою по-своему.

Потомъ, обернувшись къ Марку, прибавила:

— Мы вамъ все объяснимъ, сударь; будьте увѣрены, что онъ скажетъ правду, потому что знаетъ, какъ я взыскиваю съ него за малѣйшую ложь.

Марку неловко было настаивать, несмотря на то, что онъ горячо желалъ узнать сейчасъ же всю истинную правду и сообщить ее Симону, какъ радостную вѣсть избавленія. Онъ, однако, уже не сомнѣвался въ томъ, что настоящее, неопровержимое доказательство найдено, благодаря счастливой случайности, и направился къ Симону, чтобы сообщить ему о своихъ неудачахъ у Бонгаровъ, Долуара, Савена и о неожиданномъ благопріятномъ оборотѣ дѣла, благодаря признанію маленькаго Себастіана, въ лавкѣ госпожъ Миломъ. Симонъ выслушалъ его спокойно, не выказывая той необузданной радости, которую ожидалъ Маркъ. А! Такія прописи употреблялись въ школѣ братьевъ? Это его нисколько не удивляло. Но тревожиться самому у него нѣтъ причины, потому что онъ не виновенъ.

— Благодарю тебя очень, мой другъ, за твои старанія, — прибавилъ онъ. — Я понимаю всю важность того, что сказалъ этотъ ребенокъ. Но, видишь ли, я не могу примириться съ мыслью, что моя судьба зависитъ отъ того, что скажутъ или чего не скажутъ, разъ я знаю, что за мною нѣтъ никакой вины. Для меня это ясно, какъ Божій день.

Маркъ разсмѣялся, счастливый тѣмъ, что его другъ такъ спокоенъ. Онъ теперь вполнѣ раздѣлялъ его увѣренность. Поговоривъ съ нимъ еще нѣсколько минутъ, онъ удалился, но сейчасъ же вернулся, чтобы спросить:

— А красавецъ Морезенъ былъ у тебя наконецъ?

— Нѣтъ, еще не былъ.

— Значитъ, онъ рѣшилъ разузнать сперва всеобщее мнѣніе городка. Сегодня утромъ онъ бесѣдовалъ съ отцомъ Крабо, потомъ съ мадемуазель Рузеръ. А теперь, пока я ходилъ по городу, мнѣ казалось, что я видѣлъ его еще раза два, какъ онъ тихонько прокрадывался въ улицу Капуциновъ, а затѣмъ шелъ къ мэру… Онъ старательно разнюхиваетъ почву, чтобы какъ-нибудь не очутиться на сторонѣ менѣе сильныхъ.

Симонъ, все время сохранявшій спокойствіе, теперь невольно сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе, потому что въ немъ были сильно развита боязнь и почтеніе къ своему начальству. Во всей этой исторіи онъ больше всего боялся, какъ бы на него не взглянули косо и, пожалуй, не лишили его мѣста. Онъ собирался сообщить Марку о своихъ опасеніяхъ, какъ вдругъ въ комнату вошелъ Морезенъ, съ озабоченнымъ и холоднымъ видомъ. Онъ наконецъ рѣшился придти къ товарищу.

— Да, господинъ Симонъ, я пришелъ къ вамъ по поводу этого ужаснаго происшествія. Я въ отчаяніи и за васъ, и за школу, и за всѣхъ насъ. Это очень серьезный случай, очень серьезный…

Онъ выпрямился, насколько ему позволялъ его маленькій ростъ, и слова его вылетали раздѣльно, съ повышенною рѣзкостью и даже строгостью. Марку онъ холодно пожалъ руку; онъ зналъ, что его начальникъ, инспекторъ академіи Баразеръ, очень любитъ и цѣнитъ Марка, поэтому онъ не позволилъ себѣ по отношенію къ нему никакой рѣзкой выходки, а только смотрѣлъ на него черезъ пенснэ, какъ будто приглашая его уйти. Марку становилось неловко, и онъ вышелъ, хотя ему было непріятно оставить Симона наединѣ съ этимъ господиномъ; онъ замѣтилъ, какъ его товарищъ поблѣднѣлъ передъ начальникомъ, отъ котораго зависѣлъ; у него пропало все самообладаніе, выказанное имъ поутру. Маркъ вернулся домой подъ тяжелымъ впечатлѣніемъ неблагожелательнаго отношенія этого Морезена, въ которомъ онъ угадывалъ негодяя.

Вечеръ прошелъ тихо. Ни госпожа Дюпаркъ, ни госпожа Бертеро не обмолвились ни словомъ о преступленіи; въ домикѣ старушекъ господствовало полное спокойствіе, какъ будто сюда не проникло даже малѣйшее вѣяніе тѣхъ трагическихъ событій, которыя происходили въ городкѣ. Маркъ счелъ за лучшее тоже ничего не говорить о томъ, какъ онъ провелъ свой день. Вечеромъ, когда онъ остался одинъ съ женою, Маркъ сказалъ ей, что вполнѣ спокоенъ насчетъ участи Симона. Женевьева очень обрадовалась такому повороту дѣла, и они еще долго дружески бесѣдовали, такъ какъ въ продолженіе дня имъ не удавалось перекинуться словомъ, и они должны были постоянно держаться насторожѣ. Только ночью супруги опять чувствовали взаимную близость и на утро вставали бодрые и спокойные. На слѣдующій день Маркъ былъ пораженъ, прочитавъ въ «Маленькомъ Бомонцѣ» отвратительную статью противъ Симона. Онъ вспомнилъ то, что было написано наканунѣ: сколько сочувствія выражалось по адресу учителя, — и вдругъ достаточно было одного дня, чтобы все измѣнилось: еврея отдавали на поруганіе безъ малѣйшей застѣнчивости; его открыто обвиняли въ совершеніи ужаснаго преступленія, подтасовывая всевозможные факты и небывалыя улики. Что же такое произошло, какое ужасное вліяніе вызвало эту статью, пропитанную ядомъ клеветы, искусно построенную, чтобы погубить еврея въ глазахъ невѣжественнаго народа, всегда падкаго на ложь? Получалась цѣлая мелодрама, съ таинственными осложненіями, невѣроятными сказочными подробностями; Маркъ сознавалъ, что эта гнусная легенда сойдетъ за дѣйствительность, за истинную правду, съ которою никто не захочетъ разстаться. Когда онъ дочиталъ статью до конца, то почувствовалъ, что гдѣ-то во мракѣ невидимыя силы творили незримую гнусную работу, что за эти сутки было рѣшено погубить несчастнаго еврея и такимъ образомъ спасти неизвѣстнаго преступника.

Между тѣмъ никакого особеннаго событія не произошло; судебныя власти не показывались, жандармы попрежнему сторожили только комнату, гдѣ совершено было преступленіе, и гдѣ несчастная жертва ожидала, чтобы ее наконецъ предали землѣ. Наканунѣ было произведено судебное вскрытіе, которое только подтвердило догадки о гнусномъ насиліи, сообщивъ самыя звѣрскія подробности. Зефиренъ былъ задушенъ, на что указывали синеватые слѣды пальцевъ на шеѣ, похожіе на темныя дыры. Похороны были назначены въ тотъ же день послѣ обѣда; разныя приготовленія указывали на то, что церемонія похоронъ устраивалась грандіозная и должна была явиться какъ бы демонстраціею; говорили, что на ней будутъ присутствовать всѣ власти и всѣ товарищи маленькаго Зефирена, а также ученики школы братьевъ.

Маркъ провелъ очень плохое утро: имъ снова овладѣли всевозможныя сомнѣнія, Онъ рѣшилъ идти къ Симону только вечеромъ, послѣ похоронъ, а пока пошелъ бродить по городу; его поразило, что городъ точно спалъ, насыщенный всевозможными ужасами и ожидая еще новыхъ зрѣлищъ. За завтракомъ Маркъ немного успокоился, прислушиваясь къ лепету своей Луизы, очень оживленной и веселой; къ концу завтрака Пелажи, подавая чудный пирогъ со сливами, не могла удержаться, чтобы не сообщить съ торжествующимъ видомъ послѣднюю новость:

— Знаете, сударыня, — обратилась она къ госпожѣ Дюпаркъ, — наконецъ-то добрались до этого грязнаго жидюги. Его сейчасъ заберутъ, этого злодѣя… Пора, давно пора…

Маркъ поблѣднѣлъ и спросилъ:

— Симона забираютъ? Откуда вы это знаете?

— Всѣ объ этомъ говорятъ, сударь. Мясникъ, что живетъ напротивъ, уже побѣжалъ туда, чтобы видѣть, какъ его заберутъ.

Маркъ бросилъ салфетку на столъ, всталъ и вышелъ изъ комнаты, не притронувшись къ куску пирога, который лежалъ у него на тарелкѣ. Дамы очень оскорбились такимъ неприличнымъ поступкомъ. Даже сама Женевьева казалась этимъ недовольной.

— Онъ совсѣмъ съ ума сошелъ, — сухо замѣтила госпожа Дюпаркъ. — Ахъ, моя бѣдная крошка, я давно предвидѣла, что тебѣ предстоятъ непріятности. Гдѣ нѣтъ религіи, — тамъ нѣтъ и счастья.

Очутившись на улицѣ, Маркъ сейчасъ же замѣтилъ, что происходитъ нѣчто необыкновенное. Всѣ торговцы стояли у дверей своихъ лавокъ, люди куда-то бѣжали, раздавались крики, похожіе на дикій и бѣшеный шумъ бури, который все приближался. Маркъ поспѣшно завернулъ въ Короткую улицу, и, замѣтивъ обѣихъ вдовъ Миломъ и ихъ дѣтей у порога лавочки, очевидно, заинтересованныхъ тѣмъ, что происходило, онъ подбѣжалъ къ нимъ, желая хоть отъ нихъ заручиться оправдательнымъ показаніемъ.

— Неужели это правда? — закричалъ онъ имъ. — Господина Симона арестуютъ?

— Да, господинъ Фроманъ, — отвѣтила младшая вдова своимъ тихимъ голосомъ. — Только что проѣхалъ полицейскій комиссаръ.

— И знаете ли что, — продолжала другая вдова рѣшительнымъ голосомъ, посмотрѣвъ Марку прямо въ глаза и какъ бы предупреждая вопросъ, который она прочла въ его глазахъ, — ту пропись, о которой говорилъ Себастіанъ, Викторъ никогда не имѣлъ въ рукахъ. Я спрашивала его и увѣрена, что онъ не лжетъ.

Ребенокъ поднялъ голову и спокойно посмотрѣлъ на Марка наглымъ взоромъ.

— Нѣтъ, я не лгу.

Маркъ почувствовалъ, что сердце его похолодѣло; обернувшись къ младшей вдовѣ, онъ произнесъ:

— Но что же говорилъ вашъ сынъ? Вѣдь онъ видѣлъ прописи у кузена? Онъ самъ сказалъ вамъ объ этомъ.

Мать Себастіана видимо сконфузилась и не нашлась, что отвѣтить. Ея сынокъ, такой нѣжный и боязливый, спрятался въ юбкахъ матери и закрылъ въ нихъ лицо; она разглаживала его волосы ласковой и дрожащей рукой, точно оберегая его отъ какой-то надвигающейся бѣды.

— Конечно, конечно, господинъ Фроманъ, онъ говорилъ, что видѣлъ; но вѣдь дѣти часто болтаютъ зря; онъ не помнитъ навѣрное, онъ думаетъ, что ошибся. Вы понимаете, нельзя же придавать значеніе словамъ ребенка.

Не желая долѣе разспрашивать этихъ женщинъ, Маркъ обратился къ самому мальчику:

— Это правда, что ты не видѣлъ прописи? Нѣтъ ничего на свѣтѣ хуже лжи, — помни это, мой другъ.

Но Себастіанъ не отвѣтилъ ему ни слова, а еще больше забился въ складки платья и, наконецъ, разрыдался. Очевидно, что госпожа Миломъ запретила мальчику говорить объ этомъ; сестры рѣшили молчать, боясь потерять часть своихъ покупателей, если онѣ станутъ опредѣленно на чью-нибудь сторону. Она, впрочемъ, нашла возможнымъ дать Марку нѣкоторыя разъясненія.

— Видите ли, господинъ Фроманъ, мы собственно ни съ кѣмъ не хотимъ ссориться; намъ нужно угождать всѣмъ, иначе мы лишимся покупателей. Что касается Симона, то я должна замѣтить, что всѣ обстоятельства слагаются противъ него. Какъ это онъ вдругъ опоздалъ на поѣздъ, бросилъ свой обратный билетъ, пришелъ домой пѣшкомъ, цѣлыхъ шесть километровъ, и не встрѣтилъ ни одной души? Потомъ, вы знаете, мадемуазель Рузеръ ясно слышала шумъ около одиннадцати часовъ, минутъ за двадцать, между тѣмъ какъ онъ утверждаетъ, что вернулся часомъ позже. Объясните мнѣ еще, какъ это случилось, что господину Миньо пришлось его разбудить утромъ, въ девятомъ часу, когда онъ обыкновенно вставалъ очень рано?.. Что-жъ, быть можетъ, онъ и оправдается; будемъ надѣяться, ради его же пользы.

Маркъ остановилъ ее движеніемъ руки. Она слово въ слово повторяла то, что было напечатано въ «Маленькомъ Бомонцѣ»: ему показалось ужаснымъ слышать ея слова. Онъ однимъ взглядомъ окинулъ обѣихъ женщинъ: одна была упряма и глупа, другая дрожала отъ трусости; Маркъ содрогнулся отъ ихъ внезапной лжи, которая могла имѣть такія ужасныя послѣдствія. Отвернувшись отъ нихъ, онъ поспѣшилъ къ Симону.

Передъ подъѣздомъ школы стояла карета; двое полицейскихъ стояли у дверей и никого не впускали. Но Марку все-таки удалось проникнуть въ школу. Симонъ находился подъ стражей въ рекреаціонной залѣ, между тѣмъ какъ полицейскій комиссаръ, снабженный приказомъ объ арестѣ, подписаннымъ слѣдственнымъ судьей Дэ, еще разъ производилъ тщательный обыскъ во всемъ домѣ, разыскивая, вѣроятно, знаменитыя прописи, но ничего не находилъ. Когда Маркъ, обратившись къ одному изъ комиссаровъ, позволилъ себѣ спросить, произвели ли такой же тщательный обыскъ у братьевъ христіанской общины, тотъ посмотрѣлъ на него испуганнымъ взглядомъ и проговорилъ: «Обыскъ у добрѣйшихъ братьевъ, но зачѣмъ же?» Маркъ, впрочемъ, самъ подивился своей наивности; теперь можно было смѣло идти къ братьямъ: они, конечно, уже давно сожгли и уничтожили всякіе слѣды. Молодой человѣкъ съ трудомъ сдерживался, чтобы не крикнуть громко и не дать воли своему негодованію; невозможность обнаружить истинную правду заставляла его невѣроятно страдать. Ему болѣе часа пришлось дожидаться въ передней, пока полицейскіе комиссары кончили обыскъ. Наконецъ ему удалось повидать Симона въ ту минуту, когда его уводили. Тутъ находились и госпожа Симонъ, и его дѣти; она бросилась, рыдая, въ объятія мужа и охватила руками его шею; комиссаръ, суровый на видъ, но, вѣроятно, доброй души человѣкъ. отвернулся, отдавая послѣднія приказанія, чтобы не мѣшать прощанію супруговъ. Сцена эта могла хоть кого растрогать.

Симонъ, убитый крушеніемъ всѣхъ своихъ надеждъ на карьеру, стоялъ блѣдный и, стараясь побороть свое волненіе, прикидывался спокойнымъ.

— Не огорчайся, моя дорогая, — говорилъ онъ женѣ. — Вѣдь это только ошибка, ужасная ошибка. Все, вѣроятно, разъяснится послѣ допроса, и я скоро вернусь къ тебѣ.

Но она рыдала все громче и громче; ея красивое лицо было залито слезами и совершенно искажено горемъ, когда она подняла дѣтей, чтобы онъ могъ поцѣловать малютокъ.

— Люби, люби этихъ дорогихъ крошекъ, хорошенько люби и береги ихъ, пока я не вернусь… Прошу тебя, не плачь, иначе я лишусь послѣдняго мужества.

Онъ вырвался изъ ея объятій и въ эту минуту замѣтилъ Марка; лицо его прояснилось невыразимымъ счастьемъ. Онъ быстрымъ движеніемъ схватилъ руку, которую тотъ ему протянулъ.

— Ахъ! Добрый товарищъ, спасибо тебѣ! Предупреди сейчасъ моего брата Давида и скажи ему, что я невиненъ. Онъ всюду долженъ искать, пока не найдетъ преступника; ему я поручаю свою честь и честь моихъ дѣтей.

— Будь покоенъ, — просто отвѣтилъ Маркъ: — я помогу тебѣ,- добавилъ онъ взволнованнымъ голосомъ.

Комиссаръ, наконецъ, подошелъ и прекратилъ раздирательную сцену; пришлось увести госпожу Симонъ, которая какъ бы лишилась разсудка, видя, что мужа уводятъ подъ стражей. Что произошло затѣмъ, было ужасно. Похороны маленькаго Зефирена были назначены въ три часа, арестъ же Симона долженъ былъ произойти въ часъ, дабы предотвратить возможныя осложненія и безпорядки. Но обыскъ затянулся такъ долго, что отъѣздъ его совпалъ съ началомъ процессіи. Когда Симонъ показался на крыльцѣ, вся площадь была запружена любопытными, пришедшими, чтобы взглянуть на похороны и, насладившись зрѣлищемъ, дать волю своей злобной болтовнѣ. Вся эта толпа прониклась инсинуаціями «Маленькаго Бомонца» и находилась въ лихорадочномъ возбужденіи, взволнованная подробностями преступленія; неудивительно, что, завидѣвъ учителя, она разразилась страшными криками; жидъ, убійца, которому была необходима кровь христіанскаго ребенка, уже освященная принятіемъ причастія, для совершенія религіозныхъ обрядовъ, — вотъ та легенда, которая ходила теперь изъ устъ въ уста, распаляя воображеніе легковѣрнаго, невѣжественнаго народа.

— Смерть, смерть убійцѣ, оскорбителю святыни! Смерть жиду!

Симонъ, блѣдный, неподвижный, отвѣтилъ толпѣ однимъ крикомъ, который отнынѣ долженъ былъ не сходить съ его устъ, и который казался голосомъ самой совѣсти:

— Я невиненъ! Я невиненъ!

Тогда ярость достигла высшихъ предѣловъ: разразилась цѣлая буря дикихъ криковъ и свистковъ, которая оглушила несчастнаго, готовая сейчасъ же сокрушить его, уничтожить.

— Смерть, смерть жиду!

Полицейскіе агенты поспѣшно втолкнули Симона въ карету, захлопнули дверцы, а кучеръ погналъ лошадь вскачь, между тѣмъ какъ Симонъ продолжалъ кричать, не переставая, и голосъ его былъ слышенъ среди страшнаго шума:

— Я невиненъ! Я невиненъ! Я невиненъ!

Но толпа не унималась и продолжала кричать вслѣдъ удалявшейся каретѣ. Маркъ стоялъ на мѣстѣ, совершенно уничтоженный тѣмъ, что видѣлъ и слышалъ; сердце его сжалось отъ ужаса: какая разница съ тѣми криками и съ тѣмъ настроеніемъ толпы, которому онъ былъ свидѣтелемъ два дня назадъ, послѣ раздачи наградъ, передъ школою братьевъ! Двухъ дней было достаточно, чтобы совершенно измѣнить настроеніе, сообщивъ народу совсѣмъ другія воззрѣнія! Маркъ испугался необыкновенной ловкости таинственныхъ силъ, которыя отуманили умы и окутали ихъ непроницаемой тьмой. Всѣ его надежды рушились; онъ чувствовалъ, что правду куда-то скрыли, что она побѣждена и приговорена къ смерти. Никогда еще ему не приходилось испытывать подобнаго отчаянія.

Между тѣмъ похоронная процессія тронулась. Маркъ видѣлъ, какъ мадемуазель Рузеръ, шедшая впереди своихъ ученицъ, ни однимъ движеніемъ не выразила участія къ оскорбленному и поруганному товарищу; лицо ея носило неподвижную маску оффиціальнаго благочестія. Миньо, окруженный группой учениковъ, не подошелъ, чтобы пожать руку своему бывшему начальнику; онъ имѣлъ нахмуренный и недовольный видъ, страдая, вѣроятно, отъ борьбы добрыхъ, сердечныхъ влеченій съ интересами службы. Наконецъ траурный кортежъ направился къ церкви св. Мартина; онъ былъ обставленъ съ необыкновенною пышностью. Безъ сомнѣнія, таинственныя руки искусно организовали все это зрѣлище, чтобы разжалобить толпу и возбудить въ ней инстинкты злобы и мести. Вокругъ маленькаго гробика шли товарищи Зефирена, именно тѣ, которые причащались вмѣстѣ съ нимъ. Затѣмъ, во главѣ процессіи, шелъ мэръ Даррасъ въ сопровожденіи мѣстныхъ властей; за ними слѣдовали всѣ ученики школы братьевъ въ полномъ составѣ, подъ предводительствомъ брата Фульгентія, за которымъ слѣдовали его помощники, братья Исидоръ, Лазарь и Горгій. Всѣмъ бросалось въ глаза необыкновенное рвеніе брата Фульгентія, который суетился, распоряжался и довелъ свое попеченіе до того, что занялся даже ученицами мадемуазель Рузеръ, хотя онѣ вовсе не находились подъ его начальствомъ. Въ числѣ провожающихъ находились и капуцины съ ихъ главой, отцомъ Ѳеодосіемъ, а также и іезуиты изъ Вальмарійской коллегіи, отецъ Крабо, множество аббатовъ и кюрэ, которые прибѣжали со всѣхъ сторонъ, цѣлое море черныхъ рясъ, точно всѣ представители церкви собрались сюда, чтобы полюбоваться одержанной побѣдой, завладѣть несчастнымъ, поруганнымъ тѣломъ маленькаго замученнаго мальчика, которое перевозилось съ такою необыкновенною пышностью.

Всюду слышались рыданія, смѣшанныя съ грубыми криками:

— Смерть жидамъ! Смерть жидамъ!

Одна подробность еще больше растревожила сердце Марка, полное мучительной горечи. Въ толпѣ онъ замѣтилъ инспектора народныхъ училищъ, Морезена, который, вѣроятно, опять пріѣхалъ изъ Бомона, какъ и наканунѣ, чтобы разузнать, какого направленія ему слѣдовало держаться въ своихъ дѣйствіяхъ. Въ ту минуту, какъ мимо него проходилъ отецъ Крабо, они обмѣнялись улыбками и легкимъ поклономъ: видно было, что они и понимаютъ, и сочувствуютъ другъ другу. Передъ Маркомъ ярко вырисовалась вся ужасная интрига, которая усердно созидалась за эти два дня и теперь шествовала, побѣдоносная, подъ яркимъ голубымъ небомъ, эксплуатируя въ свою пользу трагическую смерть несчастнаго ребенка.

Вдругъ кто-то крѣпко ударилъ его по плечу, и рѣзкій голосъ заставилъ Марка быстро обернуться.

— Ну, что скажете, мой благородный и наивный коллега, — что я вамъ говорилъ? Паршивый жидъ обвиненъ въ убійствѣ своего племянника, и пока онъ катитъ въ тюремной каретѣ по направленію къ Бомону, добрые братья празднуютъ побѣду!

Это говорилъ учитель Феру; вѣчно голодный и вѣчно недовольный, онъ имѣлъ теперь особенно вызывающій видъ; волосы его еще больше растрепались надъ длиннымъ, худымъ лицомъ съ перекосившимся злобнымъ ртомъ.

— Возможно ли ихъ подозрѣвать, когда они присвоили себѣ тѣло несчастнаго ребенка; оно принадлежитъ имъ однимъ и Богу! А! Конечно, никто не посмѣетъ ихъ обвинять послѣ того, какъ всѣ жители Мальбуа видѣли, какія пышныя похороны они устроили!.. Самое потѣшное — это безпрерывное жужжаніе этой неугомонной мухи, этого придурковатаго брата Фульгентія, который такъ и мечется во всѣ стороны. Слишкомъ много усердія! Замѣтили ли вы отца Крабо съ его хитрой улыбкой? За нею скрывается немало глупости, несмотря на то, что онъ отличается необыкновенною ловкостью и побѣдоносною изворотливостью. Припомните, что я вамъ скажу: самый сильный и самый способный изъ нихъ — всетаки отецъ Филибенъ, даромъ что онъ прикидывается простачкомъ. Сегодня вы его напрасно будете искать: не безпокойтесь, онъ и носа не покажетъ. Онъ нарочно спрятался подальше отъ людскихъ глазъ, но зато онъ работаетъ исподтишка… Ахъ, не знаю, кто же изъ нихъ преступникъ; его нѣтъ, конечно, здѣсь, но что онъ одного съ ними поля ягода — это ясно, какъ Божій день; они, конечно, скорѣе перевернутъ весь міръ, чѣмъ выдадутъ его.

Видя, что Маркъ недовѣрчиво закачалъ головой, мрачный и молчаливый, его товарищъ прибавилъ:

— Понимаете ли вы, какая это для нихъ удобная минута, чтобы нанести ударъ всему свѣтскому преподаванію? Учитель — развратникъ и убійца! Каково?! Для нихъ это — великолѣпное орудіе, съ помощью котораго они разгромятъ всѣхъ насъ, безбожниковъ и бездѣльниковъ! Смерть продажнымъ негодяямъ! Смерть жидамъ!

И онъ затерялся въ толпѣ, размахивая своими длинными руками. Очевидно, что, благодаря своей горькой ироніи, онъ въ душѣ относился вполнѣ безразлично, сожгутъ ли его на кострѣ въ просмоленной рубахѣ, или онъ умретъ голодною смертью въ своей несчастной школѣ въ Морё.

Вечеромъ, послѣ совершенно молчаливаго обѣда въ обществѣ обѣихъ вдовъ, въ атмосферѣ леденящаго холода, свойственнаго этому домику, Маркъ почувствовалъ громадное облегченіе, когда очутился наединѣ съ Женевьевой; видя, что мужъ ея очень разстроенъ, молодая женщина старалась ласкою разсѣять его печаль и сама невольно расплакалась. Маркъ былъ очень тронутъ ея участіемъ; въ этотъ день онъ почувствовалъ впервые, что между ними появилось недоразумѣніе, промелькнуло какое-то отчужденіе. Онъ прижалъ ее къ сердцу, и они вмѣстѣ долго плакали, не говоря ни слова.

Потомъ она произнесла нерѣшительнымъ голосомъ:

— Слушай, Маркъ, мнѣ кажется, было бы лучше, еслибы мы не оставались здѣсь, у бабушки. Уѣдемъ завтра.

Маркъ очень удивился и началъ ее разспрашивать о причинѣ такого внезапнаго рѣшенія.

— Что-жъ, жы ей надоѣли? Онѣ тебѣ поручили предупредить меня?

— О, нѣтъ! нѣтъ! Напротивъ, мама будетъ въ отчаяніи. Надо придумать какой-нибудь предлогъ: пусть тебѣ пришлютъ телеграмму.

— Отчего намъ не провести здѣсь мѣсяцъ, какъ мы это дѣлали каждый годъ? Конечно, дѣло не обойдется безъ стычекъ, но вѣдь я на это не жалуюсь.

Женевьева съ минуту осталась въ нерѣшительности, не смѣя признаться, что ее безпокоитъ нѣкоторое отчужденіе отъ мужа, благодаря той атмосферѣ холодной сдержанности, которая царитъ въ салонѣ ея бабушки. Ей показалось сегодня вечеромъ, что въ ней вновь пробуждаются прежнія чувства и мысли ея дѣвической жизни и сталкиваются съ ея настоящими воззрѣніями жены и матери. Но вѣдь это было лишь слабое и неясное ощущеніе, и вскорѣ она снова развеселилась и успокоилась, наслаждаясь добрыми и ласковыми рѣчами Марка. Рядомъ, въ колыбелькѣ, она слышала ровное дыханіе своей дочки.

— Ты правъ, — сказала она мужу: — останемся здѣсь, а ты исполняй свой долгъ, какъ ты его понимаешь. Мы слишкомъ горячо любимъ другъ друга: нашему счастью не можетъ грозить никакая опасность.