Много дней прошло, пока ребятишкам удалось поймать свободное время у дяди Саши. Все эти дни юрин папа приходил поздно, дома не обедал, а по ночам все что-то перечитывал и записывал в свой блок-нот.
Когда он разговаривал с Олей, часто произносил новое слово — конференция. А что это слово значит,— Юра не знал и не знал никто из его товарищей.
Лева Пассер сперва думал, что он знает слово кон-фе-ренция, и начал объяснять его товарищам, но скоро запутался.
За это же время, когда у юриного папы была конференция, сам Юра тоже кое-что сделал. Во-первых, он много думал о том, как его папа много вытерпел от белых. Затем он в школе познакомился с двумя пионерами, отцы которых были расстреляны белыми.
Раньше этих мальчиков Юра не замечал. Не приходилось с ними говорить, да и они вечно чем-нибудь были заняты — читали книги, работали в пионерском отряде, где-то участвовали, как ударники.
После рассказа отца Юрик быстро с ними подружился. Первым вопросом, который задали ему пионеры, был:
— Почему ты не в отряде?
Юрик и сам не знал, почему он не в отряде. Удобнее поговорить с папой и мамой об отряде. Родители его были всегда за отряд и частенько поговаривали о нем, но Юрик все отмалчивался, не интересовался, и теперь ему было неловко начинать разговор первому.
Случай представился после того, как папа рассказал историю о своем побеге с Острова Смерти.
— Итак, товарищи, собрание считаю открытым,— начал, смеясь юрин папа, когда мальчики разместились на стульях по всем углам небольшой комнаты.
— Слово предоставляется хромому докладчику, т. е. мне. Доклад о том, как во время оно я удрал от белых. Изменений и дополнений нет?
— Нет! Нет!! Нет!!!— в разноголосицу завопили ребята.
— Так вот. Было это в сентябре 1919 года, когда подавляющего большинства из вас еще не было на свете. Нам без вас, конечно, было трудно, но что же поделаешь — приходилось бороться одним.
— Ну уж… ты… папа…— начал останавливать его Юрик, который знал привычку отца — иногда пошутить или, как говорила тетя Оля, «подпустить шпилечку».
— А ты дядя Саша рассказывай по-настоящему, а то неинтересно будет слушать.
— Так вот: на Острове Смерти к тому времени скопилось около 500 каторжан. Над нами глумились тогда уже не французы,а русские белогвардейцы.
И чего они только не заставляли делать: лошадинный помет собирали мы, консервными банками уборные чистили, с места на место камни перетаскивали. Недоставало, чтобы нас заставили на берегу моря считать песок…
Стали, наконец, доходить до нас слухи, что Красная армия начала здорово нажимать на белых. Мы это и сами «быстренько заметили: нет-нет да мимо острова Мудьюг и прошмыгнет большой пассажирский пароход на Англию. Смотрим, на нем набито народу, что сельдей в бочке.
— Удирать, господа спекулянтики, начинаете,— думали мы про себя,— колбаской катитесь?
А у самих мысль: не громыхнуть ли нам с тылу? Обезоружить конвой. Забрать склад с оружием. Продовольствие. Ведь нас сила 500 человек,— сила! Да еще какая!
От таких дум у каждого большевика голова кружилась. А вот как стало до дела доходить… выходит, что и… нельзя…
— Почему-же нельзя?
— Нельзя, милые мои, было хорошо сорганизоваться. Разные люди сидели на острове: одни за свободу с голыми руками: в атаку идут, а другие дрожат за жизнь, боятся, со страху под нары лезут… Но еще хуже то, что о восстании нельзя было говорить вслух — среди заключенных были предатели, провокаторы. Того и гляди,— все дело погибнет…
Бойтесь, ребятишки, провокаторов и шпионов больше всего на свете. Сотни людей погибло при царе и после революции от этих шептунов.
Все же начали готовиться. Советовались…
И решили,— пусть что будет! Восстание! Или победим и тогда наделаем дел,— или нас перережут белые при отступлении… раз уж их Красная армия теснит.
И мы условились — начинать 13 сентября.
Но начать не пришлось: узнали, что все раскрыто. Нам уже приготовили засаду, а безоружным, больным,— не осилить солдат, не перелезть через проволочные заграждения…
Ночь на 14 сентября прошла в тревоге. Выбрали военный совет из трех товарищей. А ну, как их арестуют? Пропали мы без них! Сколько надо ловкости, хитрости, выдержки, находчивости, чтобы организоваться!
Великое дело, ребятишки, уметь организоваться. Ох, и трудное это дело, чтобы заставить многих делать по одному плану!
Что же было потом, дядя Саша?
— Через день решено было восстание начать. Были у нас боевые ребята, такие товарищи — я вам скажу — настоящие большевики: Стрелков, Поскакухин и другие. Они руководили всем. Часиков в двенадцать, когда мы были на работе, по сигналу вдруг бросились мы на часовых. Часовые растерялись. Побросали винтовки. От испуга они не могли сдвинуться с места, а когда опомнились, с криком бросились бежать.
Мы вбежали в бараки, раскрыли двери, закричали:
— Свобода! Выходи!!
Многие повалили к дверям, наружу, полезли на проволочные заграждения. Царапали в кровь руки, рвали лохмотья. От бессилья падали на землю и вновь карабкались.
Но нашлись, ребятки, и такие среди нас, которые со страху забились под нары, и их приходилось силой вытаскивать.
И то, что мы не были все как один, не были организованы — погубило многих.
Из соседнего барака нас стали обстреливать.
Засвистели стальные пчелки из винтовок.
— Жик-жик-жик…— начали они пробивать деревянные бараки.
— Дзинь-нь нь …нь… нь… заплакали разбитые стекла…
А трусы лезут еще глубже под нары: думают спастись.
Видим, что дело проигрывается.
Группа товарищей, наиболее смелых, пошла в атаку. Эх, ребята! нигде вы больше такой смелой атаки не встретите: на одной стороне — сытые белогвардейские солдаты с винтовками, с пулеметами, с ручными гранатами поливают нас сталью, как из пожарной кишки водой, а на другой стороне — отряд голодных, больных, ободранных, еле-еле двигающих ногами, но смелых бесстрашных перед верной смертью!.. Это красиво, я вам скажу!.. Хорошо, если бы кто-нибудь нарисовал это на картине.
Шли эти смельчаки-герои прямо на смерть… Падали от пуль…
Мертвые тела висели на колючей проволоке…
Видим — солдаты подходят вплотную… Тогда, кто мог стал уходить в лес, а из лесу — к берегу пролива…
Шли эти смельчаки прямо на смерть.
И что же вы думаете? На наше счастье — стоят на берегу баркасы…
Мы в них… Отплыли, а по нас с берегу — бум, бум, бум… из винтовок.
Пулемет так и поет — тра-та-та-та-та-та-та… Пули вокруг нас — шмелями.
А мы все сильнее и сильнее…
Править не умеем. С парусами никто не умеет обращаться. Лодки идут медленно, хоть плачь.
А тут вдруг слышим:
— Товарищи! спасите…
— Кто это кричит?— спрашиваем мы друг друга. Смотрим на воду — за кол держится Стрелков! Одна голова только из воды торчит.
— Хотел переплыть. Сил не хватило — стал тонуть… Спасибо — рыбацкий колышек спас…
Посадили мы нашего героя в лодку. А нужно вам сказать — он при царе был матросом на подводной лодке «Леопард». Очухался Стрелков, отдышался… да как руганет нас:
— Что же это вы — елки-палки! — разве так парусами правят?
И давай нам их наставлять.
Как пошел наш баркас воду рвать — ну, миноносец да и только.
Вот ребятишки, учитесь управлять парусами — пригодится. Ой-ой-ой — сколько нам придется драться еще!
Вокруг всего СССР — враги. Нам придется помогать иностранным рабочим освободиться от капиталистов.
Вот тогда мы и отплатим французской, английской и всякой другой буржуазии за наши страдания.
— Мы им еще покажем! — не удержались от восклицания ребята.
— А сколько убежало тогда, дядя Саша, вместе с вами?
— Всего 52 человека, а осталось на острове 398 человек. Если бы мы тогда овладели оружием, перерезали бы телефон
с Архангельском, да подкормились денек — мы бы показали им!— воскликнул юрин папа и нервно задвигал деревянной ногой.
По его лицу было видно, что много он не рассказал мальчикам, не хотел тревожить своих старых ран и жалел ребятишек.
— Пусть,— думал он,— подрастут немного, подучатся, а потом почитают об этом восстании в других книжках. А сейчас рано им знать.
Но мальчики этим рассказом не были удовлетворены. Они засыпали юриного папу вопросами.
— А как же ты, дядя Саша, потом к красным попал?
— А что было с теми, кто не успел убежать? Вопросы сыпались, как горох из прорванного мешка.
Юрин папа не успевал давать ответы.
— Ага, попался!— говорила ему тетя Оля, когда проходила мимо.
— Умел удирать, так умей и с детьми говорить. Это не так-то просто!
— А ты чего затаил дыхание-то?— подошла Оля к своему сынишке Юрику.— Видишь ведь и глаза заблестели — говорила она ему, гладя по подбородку.
— Ну, папа, рассказывай дальше, рассказывай! — теребил Юрик отца.
— Да чего рассказывать-то? У тех, кто убежал, и у тех кто остался, началась разная жизнь. На остров понаехали сыщики, охранники, капитаны, заводчики, фабриканты в офицерских погонах. И пошла там свистопляска:
— Кто бежал?
— Кто хотел бежать?
— Кто помогал?
— Если не хотел бежать, то почему не хотел бежать?…
И пошло и пошло!.. Наставили везде белогвардейских солдат-часовых, да не по одному, а по два. На работу не выпускали. Допросы велись без конца,— днем и ночью. А в результате — отобрали тринадцать наилучших товарищей, и отвели их на берег моря. Выстроили там в ряд. Поставили против них солдат с винтовками. Сзади солдат построили еще второй ряд солдат на тот случай, если первый ряд откажется стрелять. Второй ряд должен был стрелять и в солдат и в каторжан.
Но и этого было мало. Невдалеке установили три пулемета и засели за них самые матерые охранники. Если бы солдаты отказались стрелять, ну, тогда пулеметы скосили бы всех — и белых, и красных.
Конечно, при такой расстановке, хочешь ты или не хочешь,— а стреляй.
Если бы солдаты заранее сговорились не стрелять, организовались бы и сразу, как один, повернули назад, против офицеров, — ну, тогда бы, конечно, дело было другое. Никакие бы пулеметы не спасли.
А этого не было…
На вечерней заре, когда солнце скрывалось в море и его последние лучи освещали спину тринадцати — в них дали зал, потом другой.
Тринадцать человек упало. Судорожно хватались за песок. Изгибались… умирали…
На другой день трупы увезли и свалили в одну яму…
— Вот как, ребятишки, дела-то складывались… За советскую власть много умерло, и надо ее во-как крепко держать! — И дядя Саша показал на свой большой палец.
Если не удержим — опять польется кровь рабочих и бедноты…
А много пролито крови на этом проклятом острове!.. Сколько там умерло от голода!
Целое кладбище покойников…
Теперь там стоит памятник. На нем написано — «жертвам интервенции».
Пусть английские, французские, итальянские и всякие другие моряки знают, как иностранная и русская буржуазия сосала соки трудового народа.
Пусть иностранные матросы научатся, как надо побеждать своих врагов.
Но знайте, товарищи, что на Севере было, место еще по-страшнее, чем остров Мудьюг.
— Какое? Где оно?
— Это — Иоканьга.
— Папа! но ведь ты нам еще не докончил рассказ. Как же ты попал к красным? Ведь на берегу тоже белые были?
— Правильно, милок, правильно… Вот тут-то и началась наша организация. Мы обсудили свое положение. Обдумали все, выработали план. У нас оказалось всего-навсего 32 картофелины. Как быть? Мы их забронировали. Решили их давать только тем, кто в дороге заболеет. Сами питались грибами, ягодами, кореньями…
В лодке нашли мы два топора. Это большая подмога: можно вырубить шест, палку и много кое-чего можно сделать топором.
Сразу же срубили несколько телеграфных столбов, чтобы прервать сообщение между Мудьюгом и Архангельском. Пусть ищут повреждение. Иди-ка поищи в лесу-то!
Но самого главного, у нас не было.
— Чего это, дядя Саша?
— А я вам говорил, ребята,— карты не было, да и компаса не было. Глаз не было. Вслепую мы шли.
Медленно.
Осторожно.
Нам надо было обходить кругом города, деревни: там могли нас изловить. О нашем побеге белогвардейцы всем раззвонили. Награду обещали за поимку, а кто укроет,— тому военно-полевой суд и смерть…
Вот мы и шли крадучись.
У одного товарища ноги опухли. Мы сделали носилки, понесли его. Появился у него жар, бред.
— Что делать?— думали мы.— Оставить его одного,— жалко, ведь вместе шли на смерть, а нести дальше — тоже не видно конца мучений.
Как-то он пришел в сознание и решительно потребовал, чтобы мы оставили его, а сами спасались бы от белых.
Вот какое сознание у человека было! Ради общего дела жизнью пожертвовал.
И мы оставили его одного: сделали ему шалаш, положили около него кучу грибов, поставили ведерко с водой.
Ушли…
Конечно, ребятишки, он умер. Крестьяне потом рассказывали, что нашли его труп.
А мы все шли и шли… Много было опасных моментов, часто нам грозила смерть. Мы разбились на две части, пошли разными дорогами. Через болота ползли на животах. Восток, запад — узнавали по сучьям сосны…
Еще один умер.
У меня стала болеть нога, но я об этом никому не говорил…
И шли мы так, ребятки,— сколько времени вы думаете неожиданно спросил дядя Саша.
— Ну, сколько,— взялся ответить пионер Сережа,— по-моему, дней пять или шесть…
— Нет, не угадал, Сережа: с 16 сентября мы шли по 15 октября — без одного дня месяц, и прошли по прямой линии 600 килолометров, а исколесили мы, наверное, больше тысячи.
Последние два дня меня вели под руки. Нога моя сильно болела, я не мог итти.
Когда мы пришли к к красным — нас нельзя было признать за людей.
Как только красноармейцы узнали, кто мы, откуда — взвыли они от радости: один ругает белых и готов хоть сейчас итти в наступление, другой, глядя на нас, чуть не плачет, третий несет еду,четвертый что-то готовит.
Когда мы пришли к красным, нас нельзя было признать за людей.
И надо вам, ребятишки, сознаться,—я плакал, как малый ребенок.
Раньше, когда меня били белогвардейские солдаты,— я не плакал. Когда замерзал в карцере,— я не плакал. Когда чистил уборные, ел тухлятину, не раз был при смерти на этом проклятом Острове Смерти,— я не морщился, я не плакал. Ногу отрезали — тоже не плакал. Лет двадцать, а то и больше, я не плакал. А вот когда я увидел на палочке красное знамя, увидел красноармейцев наших да их заботу о нас — не утерпел, выл, как теленок. Ничего не поделаешь — был случай, надо сознаться.
— Все, папа?
— Нет, не все, милок! Скоро мы подкормились, окрепли и все как один пошли в Красную армию,— на фронт! И надо вам сказать,— и от нас потом попадало белогвардейцам так, что они, наверное, помнят до сего времени.
— Так им и надо! — с чувством удовлетворения заявили ребята.
Было девять часов вечера, когда мальчики разошлись по домам, каждый по своему переживая рассказ дяди Саши об Острове Смерти.
Опять Юрику полезли в голову мысли о пионер-отряде, но спросить отца он почему-то стеснялся. И только, когда у него стали слипаться глаза, когда он почувствовал, что скоро уснет,— он неожиданно для себя спросил:
— Папа, а мне можно записаться в отряд?
— Конечно, можно!—ответил ему отец.— Даже нужно. Непременно запишись! И чем скорее запишется, тем лучше. Я ведь тебе уж давно об этом говорил.
— Я завтра… — проговорил Юрик. — В эту ночь он видел, как пионеры атаковали белогвардейцев. Стреляли пушки, летали аэропланы, а они пионеры — все шли и шли вперед… Потом Юрику стало казаться, что он попал в густой, большой лес. У него в руках была карта, но он в ней ничего не понял. У него был компас, но он забыл спросить в отряде, почему дрожит стрелка…
Чувствует Юрик во сне, что голоден. Стал собирать грибы, но вспомнил, что среди грибов есть много ядовитых, а какие — забыл спросить учителя.
А лес все темнее и темнее…
Скоро в голове Юрика все смешалось… На следующее утро Юрик никак не мог вспомнить, чем же дело кончилось: победил он или нет?
За чаем хотел спросить папу,— отчего у людей бывают сны, но увидел, что родители торопятся на работу, и не стал их тревожить.
— Ну, до свиданья, милок!— сказал отец, прощаясь с Юриком.
— Сегодня я приду поздно. У меня — заседание.
Не забудь сходить и записаться в пионерский отряд!
