Шествие открывал гостеприимный хозяин — директор завода мосье Лялайг, веселый и галантный старичок, на ходу приплясывающий и припевающий, за что заводские рабочие прозвали его «тетей Лялей».
За мосье Лялайгом двигался бригадный генерал, окруженный свитой из офицеров. В свите, среди безотрадно серых русских шинелей, нежно голубели французы в шинелях небесного цвета. За военными выступали дружной стайкой «лучшие люди» Заречья: отец Анисим с попадьей, господин Лейзе с женой, гостинодворские купцы с семьями.
— Сюда, мосье и мадам! — расшаркивался и пританцовывал «тетя Ляля». — Вот наше маленькое хозяйство, вырванное из рук захватчиков и грабителей нашими доблестными защитниками!
«Маленькое хозяйство» — огромные, выстроившиеся в ряд цеха с новенькими заграничными станками, гигантские склады для угля, руды, готового литья, мартены и грациозно приподнявшиеся на чугунных лапах домны — произвело на всех гнетущее, тяжелое впечатление. Здесь, как в заколдованной сказочной стране, была кладбищенская тишина, было мертво и безлюдно.
— Простите, мосье Лялайг, но почему здесь такое… такая тишина? — очень правильно по-русски спросил один из французов, с пятью золотыми нашивками полковника на рукаве. — Почему завод стоит? Где рабочие?
— В горах! — тихо и скорбно ответил приунывший директор. — В партизанах.
После этих горьких слов общее настроение заметно упало и вновь поднялось лишь в «стегальне», хотя ничего особенного здесь не было — обычная, правда, очень старая изба, широкий двор, на дворе невысокий столб. И «тетя Ляля» объяснил, что к этому столбу когда-то привязывали беглых или провинившихся «гамаюнов» и стегали кнутом. Отсюда и название — «стегальня».
— Это замечательно! — восхитился генерал и кинул адъютанту: — Запишите, поручик. Этот добрый старый обычай надо воскресить!
Поручик, восторженный и суетливый юноша, с румянцем на щеках, старательно записал: «Возобновить стегальню».
У поручика было богатое воображение, и он, глядя на стегальный столб, живо себе представил: тонко, по-змеиному свистит ременный кнут и тугим, раскаленным обручем обвивает обнаженную поясницу со следами незаживших еще рубцов. Хохотнул лукаво и перевел веселый, восторженный взгляд на горы, сжавшие завод. Внимание привлекла гора оригинальной формы, с памятником — якорем на вершине.
— Как называется эта гора? — обернулся поручик к «лучшим людям».
— Это Думная, господин офицер, — ответил отец Анисим, считавший себя краеведом. — А названа так потому, что древние насельники края — чудь, собирали на ней свои вече, думные сходбища.
— Неправда! — сказал кто-то непочтительно. — Думной она названа по причине бывшего на ней сходбища для соглашения между собою взбунтовавшихся рабочих нашего завода.
Все оглянулись и удивились, что это маленький невзрачный старик в надвинутом на лоб ватном картузе.
— Ну, и как? — спросил с ехидцей отец Анисим. — Удачный был бунт?
— Нет! Начальство заводское и поп заманили всех рабочих в церковь на молебен, а при выходе из церкви перехватали коноводов и сослали в Сибирь, на каторгу. Потому не удался бунт! Не добились рабочие своих правов!
Отец Анисим прикусил раздраженно губу. Поручик потер растерянно румяный, как яблоко, подбородок. Не растерялся только генерал:
— Ты кто такой? Большевик?
— Рабочий здешний, — ответил мирно старичок. — Семен Капралов, литейщик.
— Записать! — шепнул генерал поручику.
Восторженный поручик записал поспешно в блок-нот:
«Рабочий Семен Капралов. Тайный большевик».
Прочитал предыдущую надпись и подумал восторженно: повидимому, этого самого Капралова на этой самой стегальне первого и отлупцуют.
— А теперь, дорогие гости и защитники, — поспешил замять общую неловкость «тетя Ляля», — нам осталось осмотреть только рудник, и — обедать!
Чтобы попасть на рудник Неожиданный, пришлось вернуться к железнодорожной ветке. Когда шли вдоль полотна, увидели десять вагонов с новенькими пломбами и надписями: «Секретно. Огнеопасно». Сцепщик, подняв тяжелую петлю стяжки, прицеплял к вагонам паровоз. Мощный декапод храпел, как застоявшийся конь, сдерживаемый толстым кучером.
Генерал хлопнул ладонью по стенке вагона.
— Прямым сообщением на фронт! Пасхальный подарок красным! И, как всякий подарок, держится в секрете.
Восторженный поручик захохотал первым. Остальные поддержали его дружно и весело.
…Мосье Лялайг решил показать гостям самое интересное — проходку новой шахты. Он подвел их к черному жерлу шахтного ствола, а сам встал на отвал пустой породы, поднятой из шахты, вытянул руки, прося внимания, но земля вдруг тяжко охнула, содрогаясь. «Тетю Лялю» швырнуло вниз, и он съехал с отвала к ногам попятившегося оторопело генерала.
В наступившей свинцовой тишине все услышали: на ветке кричит испуганно и громко паровоз. А потом закричал истерично господин Лейзе:
— Это взорвался мост через Безыменку! Видите — дым, и эшелон стоит!
— Поручик, немедленно узнать и доложить! — приказал отрывисто генерал.
Поручик побежал вприпрыжку по шпалам в сторону Заречья. Вернулся он через полчаса, верхом, и доложил:
— Мост через Безыменку взорван! Секретный эшелон невредим, но остался по эту сторону реки! Задержано пять человек. Их ведут сюда!
Задержанных привели. Один крепко и часто вытирал ладонью глаза, залитые кровью из раны на лбу; перебитая рука второго висела плетью; третий был почему-то в одном лишь грязном и закоптевшем белье (от взрыва загорелась его одежда, и он сам сорвал с себя пылающие лохмотья); четвертый прихрамывал и морщился, держась за бок; пятый был здоров, весел и дерзко разглядывал генерала круглыми, чуть на выкате глазами:
— Бунтовать?.. Взрывы устраивать? — подбежал генерал к арестованным. — Кто?.. Кто такие? Откуда?
— Крепильщик, — сказал человек с глазами, залитыми кровью.
— Бурильщик, — сказал тот, что в одном белье.
— Известно кто, шахтеры! — крикнул здоровый, веселый и озорной. — Шахтеры, отсюда, с Неожиданного!
— Шахтеры? — пошел на него генерал, расстегивая револьверный кобур. — Шахтеры, говоришь?
Веселый шахтер попятился и встал на краю шахтного ствола. Внезапно похолодевшей спиной, дрогнувшими ногами почувствовал сзади себя бездну, пропасть. А по лицу генерала, как мимолетный взблеск, пролетела судорога ярости, и он надвинулся на шахтера вплотную.
— Шахтер, говоришь? — спросил для чего-то еще раз и тихо и тяжело уронил набухшие злобой слова. — Прыгай в шахту, если шахтер!
Шахтер понял, озорные его глаза погрустили, но он не шевельнулся.
— Прыгай! Сейчас же! — гаркнул взбешенный генерал, поднимая на него револьвер.
— Ладно, — тихо ответил тот, — сейчас прыгну.
Он глубоко вздохнул и повел вокруг снова дерзкими глазами. Большое рыжее солнце падало за горы. Плавились медные стволы сосен на их вершинах. Над Заречьем летали, играя крыльями, белые и синие голуби (попович гоняет). На взгорьях глухо брякали боталами пасущиеся лошади. Шахтер вздохнул еще раз глубоко и медленно, цедя сквозь зубы сладкие запахи весны и, подпрыгнув смешно, по-детски, исчез в черном отверстии шахты.
Женщины истерично вскрикнули. Маленький и пухлый рот поручика округлился лился, стал рыбьим. А генерал, переведя револьвер на второго шахтера, раздетого, вновь крикнул:
— Прыгай!.. Прыгай, св…
Но тот в свою очередь крикнул свирепо:
— Прыгну… Только блендочку давай! Без блендочки не согласен!
— Какую блендочку? — растерялся генерал.
— Лампу, лампу шахтерскую просит, — шепнул ему Лялайг.
Генерал поглядел удивленно на директора, испуганно на шахтера, отмахнулся и пошел прочь, безнадежно, старчески сгорбив спину…
Остальные четверо были повешены около церкви на нагих еще, черневших грачиными гнездами березах. Порывистый ветер с Чусовой раскачивал удавленников, и перепуганные грачи носились с карканьем над березами, над церковью, над Заречьем. От их зловещего карканья зябко, пугливо ежились зареченские обыватели в теплых своих, толстостенных домах.
* * *
…Капралов встретил Матвея около церкви. Лоцман стоял, привалясь спиной к белой, как сахар, березке, и, казалось, внимательно прислушивался к мрачному, встревоженному карканью грачей. Злой ветер с Чусовой раскачивал повешенных и трепал, закидывая за плечо могучую седую бороду лоцмана. Литейщик посмотрел внимательно на Матвея и удивился: в глазах лоцмана стеклом стояли слезы. Матвей, заметив Капралова, краем бороды вытер глаза и крякнул:
— Ну и ветрище! Как из трубы, дует. Из глаз слезу вышибает…
— О ветре после поговорим! — оборвал его сурово Капралов и показал на повешенных. — Это как понимаешь?
— Эх, грачи-то разорались, — будто не слышал Капралова лоцман. — Вот нечисть!
— О грачах кому другому рассказывай! — прикрикнул литейщик и снова показал на повешенных. — Значит, что Василий или вот Сеня, покойнички, что «тетя Ляля» или генерал, — для тебя одно и то же. Так, что ли?
— А иди ты к нечистому, старый пес! — заорал злобно лоцман. — Чего липнешь, чего по пятам бродишь? Отвяжись, не то солдата крикну!
Лоцман плюнул под ноги Капралову и зашагал к поселку. Литейщик долго следил за высокой, плечистой фигурой лоцмана. И вдруг вздрогнул, стиснул кулаки.
Матвей поднялся на крыльцо главной конторы.