Траппер не без тревоги подсчитывал маленькие черные точки, сползавшие с дальнего бугра. Вскоре можно было разглядеть с десяток индейцев, бежавших на лыжах мелкой рысцой. Такой бережливой рысцой краснокожие проходят без привалов расстояния, удивляющие белых. Вслед за передовыми охотниками с холма спустились нарты, запряженные по-индейски: сначала вожак, потом веером все остальные собаки. Вот уже слышны и гортанные крики погонщиков:
— Эгай-гайя!..
— Смотри, Хрипун, какие у них длинные меховые рукавицы. Выше локтя. Честное слово, это очень похоже на митенки моей тетушки, которые она надевала, отправляясь на бал в Благородное собрание. Но шутки в сторону, что же это за племя?..
За километр до одинокого траппера индейцы переменили рысь на медленный важный шаг. Белый внимательно их разглядывал. Приближавшихся воинов нельзя было назвать краснокожими в полном смысле этого слова. У них была желтооливковая кожа, угловатой формы лицо, крепкие челюсти, выпуклые дуги бровей и орлиный нос.
— Это не аляскинские поморы и не алеуты. Те плосколицые, — пробормотал траппер. — А коли так, тем хуже для меня. Повидимому, это «независимые».
Индейцы были уже на расстоянии нескольких метров. Теперь белый разглядел, что лица их были раскрашены, а краска покрыта толстым слоем жира, испещренного блестками слюды.
— Тэнанкучины! — вскрикнул с тревогой траппер. — Бешеные тэнанкучины!
Приближавшиеся индейцы были действительно тэнанкучины, что значит «люди с реки Тэнана»[3]. Это было могучее, воинственное и действительно независимое племя, не испытавшее еще на себе «русской ласки». Они не были приведены к присяге на верность далекому, таинственному «белому царю». Поэтому все попытки собрать с них «ясак» (дань) соболями оканчивались неудачей. Они уходили в дикие, недоступные еще дебри родного Юкона, а когда служащие Российско-Американской компании находили их и там, тэнанкучины угощали ретивых компанейщиков пулями и стрелами. Тэнанкучины упорно не хотели иметь дела с русскими. Их ни разу еще не видели на компанейских постах и факториях. Были слухи, что они меняли свои драгоценные меха на плохие русские ситцы, но только через другие племена.
— Стой! — крикнул траппер, когда индейцы подошли на несколько шагов. И он поднял ружье прикладом кверху. Это для всех аляскинских племен было общепринятым знаком мира.
Индейцы остановились. Белый увидел в их блестящих карих глазах лишь дружелюбие и радость. Из толпы воинов выдвинулся один, высокий и стройный, в красной лисьей шапке. Пояс его был украшен когтями гризли. Это был вождь племени, или «князек», как величали их в казенных русских бумагах. Его ружье — старинная, заряжающаяся с дула кремневка — было также повернуто прикладом кверху. Белый перестал себя чувствовать котенком в своре собак; он понял, что у тэнанкучинов пока нет враждебных намерений.
Князек заговорил первый на том полиглотском[4] наречии, на котором говорило все аляскинское юго-западное побережье.
— Привет тебе, о белый человек! Пусть благость солнца согревает твою голову и тепло его дойдет до твоего сердца. Я рад встрече с великим русским охотником.
Белый ответил князьку в духе той же торжественной индейской риторики:
— Привет и тебе, вождь. Пусть Клуш, великий властитель горных вершин, покровитель охоты и рыбной ловли, будет милостив к тебе. Но разве вождь знает меня? Почему он назвал меня русским охотником?
— Ты русский, — твердо ответил князек. — Ты охотник и скупщик мехов, которого мы давно уже прозвали Черные Ноги.
Первые годы своего пребывания в Аляске траппер носил высокие яловочные сапоги, за которые и получил от туземцев это прозвище. Потом он сменил сапоги на более удобные мокассины, но прозвище так и осталось за ним.
— Я рад, что вождь знает меня, — ответил русский. — Но я еще не знаю его и не знаю, с какими намерениями он приблизился к моей стоянке.
— Я Красное Облако, — гордо ответил князек, — повелитель всей земли Тэнана и вождь тэнанкучинов, которых вы, русские, называете Бешеными. А ищу я своего сына.
Взглянув на русского, стоявшего с перевернутой винтовкой в одной руке и со спасенным ребенком на другой, он добавил чуть дрогнувшим голосом:
— И я вижу, что ты спас его.
Русский молча протянул ему ребенка. Князек уже спокойно и равнодушно, словно это был не родной его сын, а какая-нибудь вещь, передал малютку стоявшему рядом индейцу. Затем, вытащив из-за пазухи затейливо выточенную из какого-то мягкого и удивительно легкого камня трубку, протянул ее белому. Тот набил трубку русским черным мохнатым табаком, сделал несколько затяжек и передал ее вождю. Это была пресловутая «трубка мира».
Когда было покончено и с этой церемонией, князек сказал:
— Мы ненавидим русских. Вид их неприятен нашим глазам. Поэтому мы не приходим в их крепости и не пускаем их в наши стойбища. Но тебя мы знаем давно, уважаем и любим. Ты никогда не обижал индейцев, никогда не обманывал их при расчетах, опоив «русской водой».
Траппер неопределенно гмыкнул. Практика научила его быть осторожным с «независимыми» индейцами. Они умели усыплять бдительность врагов не хуже европейских дипломатов. И чтобы переменить тему разговора, он спросил:
— Скажи мне, вождь, каким образом гризли утащил твоего сына?
— Позавчера, — отвечал Красное Облако, — мы убили медвежонка, что отбился от матери. В шкуру его я завернул моего сына. А вчера, когда мы готовили себе стоянку, наши собаки вдруг залаяли, вырвались из упряжи и бросились на гризли; зверь словно из-под земли вырос. Но медведица успела все-таки схватить шкуру своего детеныша, а в нее был завернут мой сын. Мы сейчас же встали на лыжи и кинулись в погоню за зверем. Стемнело, и мы сбились со следа, и если бы не ты, я бы не нашел своего сына. Что ты хочешь от меня в награду, Черные Ноги?
Русский оживился:
— Я буду благодарен тебе, вождь, если ты скажешь, где я нахожусь. Я шел из Миссии[5], но буран сбил меня с пути.
— Ты стоишь на берегу Читтинии, — ответил князек.
— На берегу Читтинии? — удивился траппер. — Я не знаю такой реки.
Красное Облако напряженно сдвинул брови, видимо что-то припоминая.
— Вспомнил! — радостно сказал он. — Люди из Нувуки[6] называют еще эту реку Купер-ривер.
— Медная река! — вскрикнул русский. В его голосе слышались одновременно и радость и испуг. — Так значит я в стране медновцев?
— Да, — ответил князек. — Это страна трусливых псов атна-танов.
Атна-таны, или медновцы, как называли их русские, жили по реке Медной вплоть до Воскресенского залива. Племя это пользовалось дурной славой. Присягнувшие на верность царю, часто посещаемые русскими и поэтому развратившиеся, медновцы с ястребиной жадностью бросались на любую добычу. Подстрелить белого из-за дырявого одеяла было для них пустяковым делом. Поэтому и радовался русский, что случай уберег его от встречи с этими мародерами Аляски.
Указывая на далекую величественную гору с ледяной пирамидальной вершиной, траппер спросил:
— А это гора св. Ильи?
— Да, или Большая гора, как зовем ее мы, индейцы, — ответил вождь.
— Так значит я еще на русской территории. Ведь Большая гора — гигантский природный пограничный столб между Аляской и Канадой. А это что за горы? — Он указал на изборожденные глетчерами хребты, примкнувшие предгорьями к вершине св. Ильи.
— Чугач! — лаконично ответил Красное Облако.
— Чугачские Альпы! — радостно воскликнул русский, вспоминая, что вулканическая цепь Чугача амфитеатром опоясывает залив Короля Вильяма. — Спасибо тебе, вождь. Теперь я знаю, где нахожусь, и легко найду отсюда дорогу к русским факториям.
Красное Облако покачал головой:
— Нет, о Черные Ноги. Я хочу отблагодарить тебя. Поэтому подвяжи покрепче мокассины, надень лыжи и направь твоих собак по следу моих. В наших угодьях много зверя. Мы будем вместе охотиться. А потом я продам тебе всю пушнину, заготовленную охотниками моего племени.
Русский колебался лишь мгновение. Не только отказ, но даже длительное раздумье могло бы оскорбить гордых индейцев. Кроме того заговорило и самолюбие: проникнуть в недосягаемые места, завязать торговлю с независимыми тэнанкучинами, — да ведь об этом будут говорить на всех постах и факториях Компании!
— Хорошо, вождь, — ответил русский. — Мои собаки пойдут по следу твоих. Но не раньше, чем мы похороним человека, который лежит вон там, в трапперском зимовье.
Лицо князька, до сих пор бесстрастное, вдруг изменилось; на нем отразился испуг и злоба зверя, попавшегося в капкан.
— Человек в той хижине? — хрипло выкрикнул он, надвигаясь на русского. — Кто он? Охотник, купец, белый, индеец? Как он умер? Кто его убил?..
— Ты, вождь, словно женщина спрашиваешь сразу о нескольких вещах, — невольно пятясь назад, ответил русский. — Так не разговаривают мужчины и воины. Но я не могу ответить ни на один из твоих вопросов, потому что после смерти этого человека прошло пятьдесять ледоходов.
«Привет тебе, о белый человек!..»
Красное Облако сразу успокоился.
— Спеши, о Черные Ноги, — бесстрастно сказал он отходя. — Мои воины помогут тебе поднять землю для мертвеца.
* * *
Когда на месте недавнего костра вырос могильный холм, солнце, едва поднявшееся над ближними хребтами, снова начало опускаться. Словно стыдясь своего бессилия, оно стремительно скатилось за горизонт, и на землю камнем упала полярная ночь.
Русский опустился перед могилой на колени.
На небе трепетала зеленоватая пелена сполоха (северное сияние). Она медленно гасла, таяла, а ниже ее начала вырисовываться яркая дуга, запылавшая вдруг зеленым, желтым, красным огнями. Дуга начала выбрасывать световые столбы. Вспышки эти полосовали небосклон от горизонта до зенита.
Индейцы громко бормотали заклинания в честь Киольи — духа северного сияния. А русскому казалось, что они молятся за безвестного мертвеца.
Пламя сияния металось по небу в неистовом разгуле. Теперь оно походило на хаотический костер, лижущий огненными языками дно гигантского небесного котла. И вдруг сразу, как свеча, на которую дунули, сияние погасло.
Русский встал с колен и подошел к своей упряжке. Хрипун ткнулся ему в ноги. Обхватив его голову, траппер шепнул собаке на ухо:
— Дружище, а ведь я так и не понял, гости мы или пленники…
Затем, подняв кнут, щелкнул громко, словно выстрелил. Собаки легли в постромки, выгорбив спины и глубоко врезаясь когтями в твердый снег. Дружно рванули и потащили, подвывая, взлаивая на бегу от усердия…