Само собой разумѣется, что я пошелъ на станцію желѣзной дороги въ сопровожденіи Бетереджа. Письмо я взялъ въ карманъ, а шлафрокъ бережно упаковалъ въ небольшой чемоданчикъ, съ цѣлью повергнуть то и другое на изслѣдованіе мистера Броффа въ тотъ же вечеръ.
Мы молча вышли изъ дома. Въ первый разъ еще старикъ Бетереджъ, будучи со мной, не находилъ словъ. Имѣя кое-что оказать ему съ своей стороны, я вступилъ въ разговоръ тотчасъ, какъ только мы вышли за ворота.
— Прежде чѣмъ я уѣду въ Лондонъ, началъ я, — надо предложить вамъ два вопроса. Они касаются меня и, вѣроятно, нѣсколько удивятъ васъ.
— Если только она могутъ выбить у меня изъ головы письмо этой бѣдняжка, мистеръ Франклинъ, то за остальнымъ я ужь не гонюсь. Пожалуста, сэръ, начинайте удивлять меня какъ можно скорѣе.
— Вотъ мой первый вопросъ, Бетереджъ. Не былъ ли я пьянъ вечеромъ въ день рожденія Рахили?
— Вы-то пьяны? воскликнулъ старикъ: — да, величайшій недостатокъ вашего характера, мистеръ Франклинъ, именно въ томъ, что вы пьете лишь за обѣдомъ, а потомъ капли въ ротъ не берете!
— Но вѣдь это былъ особенный случай, день рожденія. Въ этотъ вечеръ, не въ примѣръ прочимъ, я могъ бросить свои привычки.
Бетереджъ съ минуту подумалъ.
— Вы дѣйствительно вышла изъ нормы, сэръ, сказалъ онъ, — и вотъ какимъ образомъ. Вамъ, повидимому, сильно нездоровилось, и мы убѣдили васъ выпить капельку водки съ водой, чтобы развеселить васъ хоть немного.
— Я не привыкъ пить водку съ водой. Очень можетъ быть….
— Погодите крошечку, мистеръ Франклинъ. Я вѣдь тоже зналъ, что вы не привыкли. Я налилъ вамъ полрюмки нашего стараго, пятидесятилѣтняго коньяку и (къ стыду своему) утопилъ этотъ благородный напитокъ почти въ цѣломъ стаканѣ холодной воды. Ребенку не съ чего опьянѣть, — что же толковать о взросломъ!
Я зналъ, что въ такомъ дѣлѣ можно положиться на его память. Ясно, что пьянымъ я не могъ быть. Я перешелъ ко второму вопросу.
— Когда меня еще не отправляли за границу, Бетереджъ, вы часто видали меня ребенкомъ. Скажите откровенно, не замѣчали ль вы во мнѣ какихъ-нибудь странностей послѣ того какъ я ложился спать? Не видали ли вы меня когда-нибудь ходящимъ во снѣ?
Бетереджъ остановился, посмотрѣлъ на меня съ минуту, кивнулъ годовой я снова вошелъ.
— Вижу теперь, куда вы мѣтите, мистеръ Франклинъ! сказалъ онъ: — вы стараетесь объяснить, какимъ образомъ запачкали шлафрокъ, сами того не зная. Не подходящее дѣло, сэръ. Вы за тридевять земель отъ истины. Какъ — ходить во снѣ? Этого съ вами отъ роду не бывало!
Тутъ я снова почувствовалъ, что Бетереджъ долженъ быть правъ. Ни дома, ни за границей я никогда не велъ уединенной жизни. Будь я лунатикомъ, сотни людей замѣтили бы это и, въ интересахъ моей безопасности, предупредили бы меня объ этой наклонности и принялъ бы мѣры къ ея пресѣченію.
Но допуская это, я все-таки, съ весьма естественнымъ и при такихъ обстоятельствахъ весьма извинительнымъ упорствомъ, придерживался той или другой изъ двухъ теорій, которыя сколько-нибудь разъяснили мое невыносимое положеніе. Замѣтивъ, что я еще неудовлетворенъ, Бетереджъ лукаво навелъ меня на нѣкоторыя воздѣйствія событія въ исторіи Луннаго камня и разомъ навсегда пустилъ по вѣтру обѣ мои теоріи.
— Попытаемъ инымъ путемъ, сэръ, сказалъ онъ:- держите про себя ваше мнѣніе и посмотримъ, какъ далеко поведетъ оно насъ къ открытію истины. Если вѣрятъ шлафроку, — а я, начать съ того, вовсе не вѣрю ему, — то вы не только запачкали его въ дверной краскѣ, но и взяли алмазъ, сами того не зная. Такъ ли, до сихъ поръ?
— Совершенно такъ. Продолжайте.
— Очень хорошо, сэръ. положимъ, вы были пьяны или бродили во снѣ, когда взяли драгоцѣнность. Этимъ объясняется ночь и утро послѣ дня рожденія. Но какъ объясните вы все случившееся съ тѣхъ паръ? Вѣдь съ тѣхъ поръ алмазъ перевезли въ Лондонъ, съ тѣхъ поръ его заложили мистеру Локеру. Неужели вы сдѣлали то и другое, опять-таки сами того не зная? Развѣ, уѣзжая при мнѣ въ субботу вечеромъ на парѣ пони, вы была пьяны? И неужто вы во снѣ пришли къ мистеру Локеру, когда поѣздъ доставилъ васъ къ цѣли путешествія? Извините меня, мистеръ Франклинъ, но хлопоты эта васъ такъ перевернуло, что вы сами не въ состояніи судить. Чѣмъ скорѣе вы столкуетесь съ мистеромъ Броффомъ, тѣмъ скорѣе увидите путь изъ трущобы, въ которую попала.
Мы пришли на станцію минуты за двѣ до отхода поѣзда.
Я наскоро далъ Бетереджу мои лондонскій адресъ, чтобъ онъ могъ написать ко мнѣ въ случаѣ надобности, обѣщавъ съ своей стороны извѣстить его о новостяхъ, которыя могутъ представиться. Сдѣлавъ это и прощаясь съ нимъ, я случайно взглянулъ на прилавокъ, за которымъ продавались книга и газеты. Тамъ опять стоялъ замѣчательный помощникъ мистера Канди, разговаривая съ продавцомъ. Наша взгляды магомъ встрѣтились. Ездра Дженнингсъ снялъ шляпу. Я отвѣтилъ ему поклономъ и вошелъ въ вагонъ въ ту минуту, какъ поѣздъ тронулся. Мнѣ, кажется, легче стало, когда мысли мои перенеслись на новое лицо, повидимому, не имѣвшее для меня никакого значенія. Во всякомъ случаѣ я началъ знаменательное путешествіе, долженствовавшее доставить меня къ мистеру Броффу, дивясь, — а, правду сказать, довольно глупо дивясь, — тому, что мнѣ пришлось видѣть пѣгаго человѣка дважды въ одинъ день!
Время дня, въ которое я прибылъ въ Лондонъ, лишало меня всякой надежды застать мистера Броффа на мѣстѣ его дѣятельности. Я проѣхалъ съ желѣзной дороги на квартиру его въ Гампстедѣ и обезпокоилъ стараго законника, одиноко дремавшаго въ столовой, съ любимою собачкой на колѣняхъ и бутылкой вина возлѣ него.
Я гораздо лучше передамъ впечатлѣніе, произведенное моимъ разказомъ на мистера Броффа, описавъ его поступки по выслушаніи меня до конца. Онъ приказалъ подать въ кабинетъ свѣчъ, крѣпкаго чаю, и послалъ сказать дамамъ своего семейства, чтобъ его не безпокоили ни подъ какимъ предлогомъ. Предварительно распорядясь такимъ образомъ, онъ сначала осмотрѣлъ шлафрокъ и затѣмъ посвятилъ себя чтенію письма Розанны Сперманъ.
Прочтя его, мистеръ Броффъ обратился ко мнѣ въ первый разъ еще съ тѣхъ поръ, какъ мы заперлись съ нимъ въ его комнатѣ.
— Франклинъ Блекъ, проговорилъ старый джентльменъ, — это весьма серіозвое дѣло, во многихъ отношеніяхъ. По моему мнѣнію, оно такъ же близко касается Рахили, какъ и васъ. Необычайное поведеніе ея болѣе не тайна. Она думаетъ, что вы украли алмазъ.
Я не рѣшался путемъ собственнаго размышленіи дойти до этого возмутительнаго вывода. Но тѣмъ не менѣе онъ невольно овладѣвалъ мной. Моя рѣшимость добиться личнаго свиданія съ Рахилью основывалась именно на взглядѣ, только что высказанномъ мистеромъ Броффомъ.
— Первое, что надо предпринять въ вашемъ изслѣдованіи, продолжилъ адвокатъ, — это обратиться къ Рахили. Она все это время молчала по причинамъ, которыя я (зная ея характеръ) легко могу понять. Послѣ всего происшедшаго, подчиниться этому молчанію болѣе невозможно. Ее надо убѣдить, или заставить, чтобъ она сказала вамъ, на какихъ основаніяхъ она полагаетъ, что вы взяли Лунный Камень. Весьма вѣроятно, что все это дѣло, какъ бы теперь на казалось оно серіознымъ, разлетится въ прахъ, если мы только сдѣлаемъ брешь въ закоснѣлой сдержанности Рахили и заставимъ ее высказаться.
- Для меня это мнѣніе весьма утѣшительно, сказалъ и:- но признаюсь, я желалъ бы звать….
— Вы желали бы знать, чѣмъ я могу подтвердить его, вставилъ мистеръ Вроффъ: — минутку, — и я вамъ скажу. Вопервыхъ, примите во вниманіе, что я смотрю на это дѣло съ юридической точки зрѣніи. Для меня это вопросъ объ уликѣ. Очень хорошо. Прежде всего улика несостоятельна относительно весьма важнаго пункта.
— Какого пункта?
— А вотъ послушайте. Именная мѣтка доказываетъ, что шлафрокъ вашъ, — согласенъ. Красильное пятно доказываетъ, что шлафрокъ запачканъ объ Рахилину дверь. Но, — какъ въ вашихъ, такъ и въ моихъ глазахъ, — гдѣ же улика, что вы именно то лицо, на комъ былъ надѣтъ этотъ шлафрокъ?
Возраженіе подѣйствовало на меня электрическомъ толчкомъ. До сихъ поръ оно еще не приходило мнѣ въ голову.
— Что касается этого, продолжилъ адвокатъ, взявъ письмо Розанны Сперманъ, — я понимаю, что письмо разстраиваетъ васъ. Понимаю, что вы не рѣшаетесь разобрать его съ совершенно безпристрастной точки зрѣнія. Но я вѣдь не въ вашемъ положеніи. Я могу приложить мой опытъ по профессіи къ этому документу точно такъ же, какъ и ко всякому другому. Не намекая даже на воровское поприще этой женщины, я замѣчу только, что письмо это показываетъ ее, по собственному признанію, искусною въ обманѣ. Изъ этого я вывожу, что позволительно подозрѣвать ее въ недомолвкѣ всей правды. Теперь пока я не стану строить предположенія о томъ, что она могла сдѣлать или не сдѣлать. Я хочу только сказать, что если Рахиль подозрѣваетъ васъ, основываясь лишь на уликѣ шлафрока, то можно держатъ девяносто девять противъ одного, что шлафрокъ былъ показанъ ей Розанною Сперманъ; оно подтверждается, и самымъ письмомъ этой женщины, сознающейся въ своей ревности къ Рахили, сознающейся въ подмѣнѣ розъ, сознающейся въ томъ, что видѣла проблескъ надежды по случаю предстоящей ссоры между Рахилью и вами. Я не останавливаюсь на вопросѣ о томъ, кто укралъ Лунный Камень (для достиженія своей цѣли, Розанна Сперманъ украла бы полсотни Лунныхъ Камней); я говорю только, что пропажа драгоцѣнности дала этой исправившейся, и влюбленной въ васъ воровкѣ возможность поссорить васъ на всю жизнь съ Рахилью. Помните, что въ то время вѣдь она еще не рѣшилась погубить себя; а я положительно заявляю, что имѣя возможность, она, и по характеру, и по своему положенію, должна была воспользоваться ею. Что вы на это скажете?
— Подобныя подозрѣнія, оказалъ я, — приходила мнѣ въ голову тотчасъ по распечатаніи письма.
— Именно такъ! А потомъ, прочтя письмо, вы сжалились надъ бѣдняжкой, а у васъ не хватило духа подозрѣвать ее. Это вамъ дѣлаетъ честь, милый сэръ, — дѣлаетъ вамъ честь!
— Ну, а положимъ, окажется, что шлафрокъ былъ на мнѣ? Что тогда?
— Я не вижу чѣмъ это доказать, сказалъ мистеръ Броффъ:- но допуская возможность доказательства, не легко будетъ возстановить вашу невинность. Не будемъ теперь углубляться въ это. Подождемъ и посмотримъ, не подозрѣвала ли васъ Рахиль по одной уликѣ шлафрока.
— Боже мой, какъ вы хладнокровно говорите о томъ, что Рахиль подозрѣваетъ меня! вскликнулъ я:- кто далъ ей право, по какимъ бы то ни было уликамъ, подозрѣвать меня въ воровствѣ?
— Весьма разумный вопросъ, милый сэръ. Горяченько поставленъ, а подумать о немъ все-таки не мѣшаетъ. Озабочивая васъ, онъ и меня озадачиваетъ. Припомните-ка и скажите мнѣ вотъ что. Въ то время, какъ вы гостили у нихъ въ домѣ, не случилось ли чего-нибудь, что могло бы поколебать Рахилину вѣру, — не то чтобы въ честь вашу, — но положимъ (нѣтъ нужды, какъ бы на былъ ничтоженъ поводъ), положимъ, ея вѣру вообще въ ваши правила?
Я задрожалъ въ неодолимомъ волненіи. Вопросъ адвоката, впервые по времени моего отъѣзда изъ Англіи, напомнилъ мнѣ нѣчто дѣйствительно случившееся.
Въ восьмой главѣ Бетереджева разказа есть описаніе прибытія въ тетушкинъ домъ незнакомаго иностранца, который пріѣхалъ повидаться со мной по дѣлу слѣдующаго свойства.
Нѣкогда, будучи, по обыкновенію, въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ, я имѣлъ неблагоразуміе принять ссуду отъ содержателя небогатаго ресторана въ Парижѣ, которому я былъ знакомъ какъ постоянный посѣтитель. Мы назначили срокъ уплаты денегъ, а когда срокъ насталъ, и (подобно тысячамъ другихъ честныхъ людей) не могъ исполнить свое обѣщаніе и послалъ этому человѣку вексель. Къ несчастію, мое имя на подобныхъ документахъ было слишкомъ хорошо извѣстно: ему не удалось продать вексель. Со времени моего займа дѣла его поразстроились; ему грозило банкротство, а одинъ изъ его родственниковъ, французскій адвокатъ, пріѣхалъ въ Англію съ тѣмъ, чтобъ отыскать меня и настоять на уплатѣ долга. Онъ былъ характера вспыльчиваго и дурно обошелся со мной. Послѣдовали съ обѣихъ сторонъ крупныя слова; а тетушка съ Рахилью, къ несчастію, были въ сосѣдней комнатѣ и слышали намъ. Леди Вериндеръ вошла и потребовала свѣдѣній въ чемъ дѣло. Французъ предъявилъ свою довѣренность и обвинивъ меня въ разореніи бѣднаго человѣка, который вѣрилъ моей чести. Тетушка тотчасъ же заплатила и отпустила его. Она, разумѣется, слишкомъ хорошо меня знала, чтобы раздѣлять взгляды Француза на это дѣло; но была поражена моею безпечностію и справедливо сердилась на меня за то, что я поставилъ себя въ такое положеніе, которое, безъ ея вмѣшательства, могло сдѣлаться весьма позорнымъ. Ужь не знаю, отъ матери ли узнала Рахиль или сама слышала всѣ происшедшее. Она взглянула на это дѣло по-своему, съ выспренне-романтической точки зрѣнія. У меня «сердца нѣтъ»; у меня «чести нѣтъ»; у меня «правилъ нѣтъ»: нельзя «ручаться за будущіе моя поступки», — короче, наговорила мнѣ такихъ строгостей, какихъ я сроду еще не слыхивалъ изъ устъ молодой леди. Размолвка наша длилась весь слѣдующій день. Черезъ день я успѣлъ помириться, и все забылъ. Неужели Рахиль вспомнила объ этомъ злосчастномъ случаѣ въ ту критическую минуту, когда ея уваженіе ко мнѣ подверглось новымъ и гораздо болѣе серіознымъ испытаніямъ? Мистеръ Броффъ отвѣтилъ утвердительно, тотчасъ какъ я разказалъ ему объ этомъ обстоятельствѣ.
— Оно должно было произвесть впечатлѣніе на ея умъ, серіозно проговорилъ онъ:- я желалъ бы, ради вашей пользы, чтобъ этого вовсе не было. Во всякомъ случаѣ, вотъ мы нашли предрасполагающее вліяніе противъ васъ и отдѣлались по крайней мѣрѣ отъ одного изъ сомнѣній. Мнѣ кажется, пока намъ нечего дѣлать. Остается обратиться къ Рахили.
Онъ всталъ и началъ задумчиво ходить изъ угла въ уголъ. Раза два я хотѣлъ сказать ему, что рѣшился лично повидать Рахиль; и оба раза, изъ уваженія къ его лѣтамъ и характеру, боялся застигнуть его врасплохъ въ неблагопріятную минуту..
— Главная трудность въ томъ, началъ онъ: — какомъ образомъ заставить ее не стѣсняясь высказать все что у нея на умѣ. Не имѣете ли вы въ виду какого-нибудь средства?
— Мистеръ Броффъ, я рѣшилъ, что мнѣ слѣдуетъ лично переговорить съ Рахилью.
— Вамъ! — онъ вдругъ остановился и посмотрѣлъ на меня, словно думая, что я съ ума сошелъ: — Любому, кому угодно, только не вамъ! — онъ вдругъ осѣкся, и прошелъ еще разъ по комнатѣ:- Погодите-ка, сказалъ онъ:- въ такихъ необыкновенныхъ случаяхъ кратчайшій путь иногда лучше коего. — Онъ подумалъ минуты съ двѣ объ этомъ вопросѣ съ новой точки зрѣнія и храбро заключалъ рѣшеніемъ въ мою пользу. — Ничѣмъ не рискнешь, ничего и не возьмешь, продолжилъ старый джентльменъ: — въ вашу пользу есть вѣроятность, которой у меня нѣтъ: вамъ первому и слѣдуетъ попытаться.
— Вѣроятность въ мою пользу? повторилъ и съ величайшимъ удивленіемъ лицо мистера Броффа въ первый разъ еще смягчилось улыбкой.
— Вотъ какъ обстоитъ дѣло, сказалъ онъ:- я вамъ откровенно скажу, что не полагаюсь на на вашу одержанность, на на вашъ характеръ. Но разчитываю на то, что Рахиль все еще хранитъ въ какомъ-то дальнемъ уголочкѣ своего сердца нѣкоторую безнравственную слабость къ вамъ. Сумѣйте ее затронуть, и повѣрьте, что слѣдствіемъ этого будетъ полнѣйшее объясненіе, на какое только способны уста женщины! Вопросъ вотъ въ чемъ, какъ вы съ ней увидитесь?
— Она гостила у васъ въ домѣ, отвѣтилъ а: — смѣю ли я предложить…. еслибы не говорить ей обо мнѣ заранѣе… я могъ бы видѣть ее здѣсь?
— Холодновато! сказалъ мистеръ Броффъ. Съ этимъ словомъ, въ видѣ комментарія на мой отвѣтъ, онъ еще разъ прошелся изъ угла въ уголъ. — По-просту, по-англійски, сказалъ онъ, — надо обратить мой домъ въ западню, чтобъ изловить миссъ Рахиль, на приманку въ видѣ приглашенія отъ моей жены и дочерей. Будь вы кто иной, а не Франклинъ Блекъ, или будь это дѣло хоть крошечку помаловажнѣй, я бы отказалъ наотрѣзъ. Въ теперешнихъ обстоятельствахъ, я твердо увѣренъ, что Рахиль, если живы будемъ, поблагодаритъ меня за измѣну ей на старости лѣтъ. Считайте меня сообщникомъ. Рахиль будетъ приглашена сюда на цѣлый день, и вы получите надлежащее увѣдомленіе.
— Когда же? Завтра?
— Завтра еще не успѣемъ получить и отвѣта ея. Ну, послѣ завтра.
— Какъ вы дадите мнѣ знать?
— Будьте дома все утро и ждите, — я зайду.
Я поблагодарилъ его съ искреннею признательностью за оказываемую мнѣ неоцѣненную помощь, и отклонивъ гостепріимное приглашеніе переночевать въ Гампстедѣ, вернулся на свою квартиру въ Лондонъ.
О слѣдующемъ днѣ я могу сказать лишь то, что продолжительнѣе его не видалъ во всю жизнь. Какъ на сознавалъ я свою невинность, какъ на былъ увѣренъ въ томъ, что подлый извѣтъ, тяготѣвшій надо мной, рано или поздно разсѣется, тѣмъ не менѣе меня угнетало какое-то чувство самоуниженія, инстинктивно не дозволявшее мнѣ видѣться съ кѣмъ-нибудь изъ моихъ друзей. Мы часто слышимъ (почти всегда, впрочемъ, отъ поверхностныхъ наблюдателей), что преступленіе можетъ имѣть видъ невинности. Я считаю безконечно болѣе справедливою аксіомой, что невинность можетъ казаться преступленіемъ. Я дошелъ до того, что приказалъ отказывать всѣмъ, кто бы ни зашелъ посѣтить меня, и осмѣлился выйдти лишь подъ кровомъ ночи. На слѣдующее утро мистеръ Броффъ засталъ меня за чаемъ. Онъ подалъ мнѣ большой ключъ и объявилъ, что въ первый разъ отъ роду стыдится самого себя.
— Пріѣдетъ?
— Пріѣдетъ сегодня полдничать и провести время съ моею женой и дочерьми.
— А мистрисъ Броффъ и ваши дочери тоже въ секретѣ?
— Неизбѣжно. Но у женщинъ, какъ вы могли замѣтить, нѣтъ никакихъ правилъ. Моя семья не чувствуетъ моихъ утрызеній совѣсти. Такъ какъ цѣль этого — помирить васъ, то жена и дочери совершенно спокойно смотрятъ сквозь пальцы на употребляемыя средства, точно іезуиты.
— Безконечно обязавъ имъ. А что это за ключъ?
— Отъ калитки въ стѣнѣ моего садика. Будьте тамъ въ три часа пополудни. Проберитесь садомъ и войдите въ домъ черезъ теплицу. Минуйте маленькую гостиную и отворите дверь, которая ведетъ въ комнату съ фортепіано. Тамъ вы найдете Рахиль, — и одну!
— Какъ мнѣ благодарить васъ!
— А вотъ какъ. Не вините меня въ томъ, что будетъ послѣ.
Съ этими словами онъ ушелъ.
Мнѣ еще слѣдовало ждать нѣсколько томительныхъ часовъ. Чтобъ убить время, я просмотрѣлъ письма ко мнѣ. Въ числѣ ихъ было одно отъ Бетереджа.
Я торопливо распечаталъ его. Къ удивленію и разочарованію моему, оно начиналось извиненіемъ, увѣдомлявшимъ меня, чтобъ я не ждалъ важныхъ вѣстей. На слѣдующей строчкѣ появился вѣчный Ездра Дженнингсъ! Онъ остановилъ Бетереджа по дорогѣ по станціи и спросилъ кто я. Узнавъ мое имя, онъ разказалъ своему хозяину, мистеру Канди, о нашемъ свиданіи. Мистеръ Канди, услыхавъ это, самъ поѣхалъ къ Бетереджу выразить ему сожалѣніе о томъ, что мы съ вамъ не встрѣтились. Онъ, по нѣкоторымъ причинамъ, особенно желалъ бы переговорить со мной и просилъ, чтобъ я увѣдомилъ его, въ слѣдующій разъ, какъ буду по близости Фризингалла. Вотъ въ чемъ заключались вся суть письма моего корреспондента, если не считать кое-какихъ характеристичныхъ изреченій Бетереджевой философіи. Любящій, вѣрный старикъ сознавался, что написалъ письмо «просто изъ удовольствія писать ко мнѣ».
Я скомкалъ письмо къ себѣ въ карманъ и минуту спустя забылъ о немъ при всепоглощающемъ интересѣ предстоящаго свиданія съ Рахилью. Какъ только на Гампстедской церкви пробило три, я вложилъ данный мнѣ мистеромъ Броффомъ ключъ въ замокъ калитки у садовой стѣны. Едва вступя въ садъ и снова запирая калитку извнутри, я, надо сознаться, ощутилъ какую-то робость преступника относительно грядущаго. Я осторожно оглядѣлся на всѣ стороны, подозрѣвая присутствіе какихъ-то неожиданныхъ свидѣтелей въ одномъ изъ невѣдомыхъ закоулковъ сада. Но страхъ мой ничѣмъ не оправдывался. Тропинки, всѣ до одной, пустынны; птицы и пчелы — единственные свидѣтели.
Я пробрался садомъ, вошелъ черезъ теплицу и миновалъ маленькую гостиную. Взявшись за ручку противоположной двери, я услышалъ нѣсколько жалобныхъ аккордовъ, взятыхъ на фортепіано въ той комнатѣ. Она часто коротала свой досугъ сидя за инструментомъ, въ то время какъ я гостилъ въ домѣ ея матери. Я долженъ былъ немного переждать и собраться съ духомъ. Въ этотъ торжественный мигъ прошлое и настоящее возникли предо мной рядомъ, и противоположность ихъ потрясала меня.
Прошло нѣсколько минутъ; мужество мое пробудилось; я отворилъ дверь.