Какъ только я показался на порогѣ, Рахиль встала изъ-за фортепіано. Я затворилъ за собой дверь. Мы молча глядѣли другъ на друга чрезъ всю комнату. Вставъ съ мѣста, она, казалось, уже не могла пошевельнуться. Всѣ прочія способности ея, какъ тѣлесныя, такъ и душевныя, повидимому, сосредоточились въ ея взглядѣ.
Мнѣ пришло въ голову опасеніе, что я слишкомъ внезапно вошелъ. Я ступилъ нѣсколько шаговъ къ ней на встрѣчу. «Рахиль», тихо проговорилъ я.
Звукъ моего голоса возвратилъ ей способность двигаться икраску на лицо. Она съ своей стороны, тоже приблизилась, все еще молча. Медленно, словно подчиняясь независящему отъ нея вліянію, ближе и ближе подходила она ко мнѣ, а живой, темный румянецъ разливался у нея по щекамъ, и въ глазахъ, съ каждымъ мигомъ все ярче просвѣчивая, возстановлялось разумное выраженіе. Я забылъ ту цѣль, которая привела меня къ ней; забылъ про низкое подозрѣніе, тяготѣвшее надъ моимъ добрымъ именемъ, утратилъ всякое сознаніе прошлаго, настоящаго и будущаго. Я ничего не видалъ, кромѣ приближенія любимой женщины. Она дрожала; остановилась въ нерѣшительности. Я не могъ болѣе сдерживать себя, принялъ ее въ объятія, и покрылъ поцѣлуями ея лицо. Была минута, когда мнѣ показалось, что поцѣлуи мои не остаются безъ отвѣта, словно и для нея также настала минута забвенія. Но не успѣла еще эта мысль образоваться въ умѣ моемъ, какъ первый сознательный поступокъ ея далъ мнѣ почувствовать, что она помнитъ. Съ крикомъ, похожимъ на крикъ ужаса, съ силой, которой едвали я могъ бы противиться, еслибъ и хотѣлъ, она толкнула меня прочь отъ себя. Я прочелъ въ глазахъ ея безпощадный гнѣвъ, безпощадное презрѣніе въ усмѣшкѣ. Она смѣрила меня взглядомъ съ головы до ногъ, какъ бы оскорбившаго ее незнакомаго человѣка.
— Трусъ! проговорила она:- низкій, негодный, бездушный трусъ!
То была первыя слова ея. Обращаясь ко мнѣ, она выбрала невыносимѣйшій укоръ, какой только можетъ услыхать мущина изъ устъ женщины.
— Мнѣ помнится время, Рахиль, сказалъ я, — когда вы умѣли болѣе достойнымъ образомъ выразить мнѣ, что я оскорбилъ насъ. Прошу прощенія.
Нѣкоторая доля ощущаемой мною горечи, повидимому, сообщалась моему голосу. При первыхъ словахъ моего отвѣта, глаза ея, мигъ тому назадъ отвращенные отъ меня, невольно снова остановились на мнѣ. Она отвѣчала, понизивъ голосъ и съ какою-то упрямою сдержанностью, до сихъ поръ мнѣ совершенно неизвѣстною въ ней.
— Мнѣ, быть-можетъ, извинительно, сказала она. — Послѣ того что вы сдѣлали, мнѣ кажется, низко съ вашей стороны искать во мнѣ доступа по-сегодняшнему; только трусъ, кажется, рѣшился бы произвести опытъ надъ моею слабостью, только трусъ, кажется, и могъ воспользоваться нечаянностью, когда я допустила разцѣловать себя врасплохъ. Впрочемъ, это женскій взглядъ. Я должна была знать, что онъ не могъ быть вашимъ взглядомъ. Лучше бы мнѣ удержаться и ничего не говорить.
Извиненіе было невыносимѣе обиды. Оно унизило бы падшаго изъ падшихъ.
— Еслибы честь моя не была въ вашихъ рукахъ, сказалъ я, — то я сейчасъ-же ушелъ бы съ тѣмъ, чтобы никогда болѣе не видать васъ. Вы говорили о чемъ-то мною сдѣланномъ. Что же я сдѣлалъ?
— Что вы сдѣлали! Вы это спрашиваете у меня?
— Спрашиваю.
— Я сохранила втайнѣ вашъ позоръ, отвѣтила она, — и претерпѣла всѣ послѣдствія утайки. Ужели я не въ правѣ требовать, чтобы меня избавила отъ оскорбленія подобнымъ вопросомъ? Развѣ въ васъ умерло всякое чувство благородства? Вы когда-то была джентльменомъ. Вы когда-то была дорога моей матери и еще дороже мнѣ…
Голосъ измѣнилъ ей. Она упала въ кресло, отвернулась отъ меня, и закрыла лицо руками.
Я переждалъ немного, пока могъ заговорить съ увѣренностью. Не знаю, что я сильнѣе ощущалъ въ этотъ, могъ безмолвія — колкое ли ея презрѣніе или гордую рѣшимость, удерживавшую меня отъ всякаго сочувствія ея скорби.
— Если вы не заговорите первая, сказалъ я, — и я долженъ это сдѣлать. Я пришелъ сюда поговорить съ вами объ одномъ важномъ дѣлѣ. Угодно ли вамъ оказать мнѣ простую справедливость, выслушавъ то, что я скажу?
Она не шевельнулась, ничего не отвѣтила. Я не повторилъ своей просьбы, я ни шагу не приблизился къ ея креслу. Съ гордостью, не уступавшею въ упорствѣ ея гордости, я разказалъ ей о своемъ открытіи на зыбучихъ пескахъ и обо всемъ, что повело къ нему. Разказъ необходимо занялъ нѣсколько времени. Съ начала до конца, она ни разу не оглянулась на меня, и не произнесла ни слова.
Я сдерживалъ свой гнѣвъ. Цѣлая будущность моя зависѣла, по всему вѣроятію, отъ того, чтобы не потерять самообладанія въ эту минуту. Настало время провѣрить опытомъ теорію мистера Броффа. Въ нетерпѣніи произвесть этотъ опытъ, я обошелъ кресло и сталъ прямо противъ нея.
— Я хочу предложить вамъ одинъ вопросъ, сказалъ я:- это заставляетъ меня снова вернуться къ помянутому предмету. Показывала вамъ Розанна Сперманъ этотъ шлафрокъ? Да, — или нѣтъ?
Она задрожала всѣмъ тѣломъ и подошла близко ко мнѣ. Глаза ея пытливо глядѣла мнѣ въ лицо, словно стараясь прочесть въ немъ что-то доселѣ неизвѣстное.
— Не съ ума ли вы сошли? спросила она.
Я все еще удерживался, и спокойно проговорилъ:
— Рахиль, отвѣтите ли вы на мой вопросъ?
Она продолжала, не обращая вниманія.
— Или у васъ есть какая-нибудь цѣль, непонятная мнѣ? Какой-нибудь низкій страхъ за будущность, относительно меня? Говорятъ, вы стали богатымъ человѣкомъ по смерти отца. Не пришли ли вы вознаградить меня за утрату моего алмаза? Можетъ-быть, у васъ еще осталось на столько совѣсти, чтобы стыдиться этого? Не въ этомъ ли разгадка вашей претензіи на невинность и басни о Розаннѣ Сперманъ? Не стыдъ ли въ основѣ всей этой лжи, на этотъ разъ?
Тутъ я прервалъ ее. Я болѣе не владѣлъ собой.
— Вы нанесли мнѣ позорное оскорбленіе! горячо вырвалось у меня. — Вы подозрѣваете меня въ кражѣ вашего алмаза. Я имѣю право и хочу знать, по какой причинѣ?
— Подозрѣваю васъ! воскликнула она, не уступая мнѣ въ гнѣвѣ:- безсовѣстный, я сама, своими глазами видѣла, какъ вы взяли алмазъ.
Открытіе, блестнувшее мнѣ въ этихъ словахъ, мгновенно ниспровергнувъ точку зрѣнія, на которую такъ полагался мистеръ Броффъ, поразило меня въ конецъ. При всей моей невинности, я безмолвно стоялъ предъ нею. Въ ея глазахъ, въ глазахъ всякаго, я долженъ былъ казаться человѣкомъ, ошеломленнымъ изобличеніемъ его вины. Она отступила предъ зрѣлищемъ моего униженія, и ея торжества. Внезапное безмолвіе, овладѣвшее мной, повидимому, пугало ее.
— Я щадила васъ въ то время, сказала она, — я пощадила бы васъ и теперь, еслибы вы не заставили меня говорить.
Она пошла прочь, какъ бы собираясь выйдти изъ комнаты, и пріостановилась въ нерѣшимости, не дойдя до двери,
— Зачѣмъ вы пришли сюда унижаться? спросила она:- зачѣмъ вы пришли унижать и меня?
Она прошла еще нѣсколько шаговъ и опять остановилась.
— Бога ради, скажите что-нибудь! воскликнула она въ порывѣ волненія:- если въвасъ осталось сколько-нибудь жалости, не дайте мнѣ такъ низко упасть въ своихъ глазахъ! Скажите что-нибудь и выгоните меня.
Я подошелъ къ ней, почти не сознавая что дѣлаю. Вѣроятно, у меня была смутная мысль удержать ее, пока она выскажется. Съ той минуты какъ я узналъ, что уликой, обвинявшею меня въ понятіи Рахили, было свидѣтельство ея собственныхъ глазъ, все — даже убѣжденіе въ своей невинности, — все спуталось у меня въ головѣ. Я взялъ ее за руку; старался говорить съ твердостью и дѣльно, но только и могъ сказать:
— Рахиль, вы когда-то любили меня.
Она затрепетала и отвернулась отъ меня. Рука ея безсильно дрожала въ моей рукѣ.
— Пустите, слабо проговорила она.
Мое прикосновеніе, повидимому, оказало на нее то же дѣйствіе, какъ звукъ моего голоса при входѣ въ комнату. Послѣ того какъ она назвала меня трусомъ, послѣ ея признанія, заклеймавшаго меня воромъ, она все еще была въмоей власти, пока рука ея лежала въ моей рукѣ.
Я тихо вернулъ ее на средину комнаты и усадилъ рядомъ съ собой.
— Рахиль, сказалъ я, — я не могу объяснить вамъ противорѣчіе въ томъ, что хочу сказать. Я могу только высказать правду, какъ вы ее высказали. Вы видѣла, собственными глазами видѣли какъ я взялъ алмазъ. А я предъ Богомъ, который слышитъ васъ, объявляю вамъ, что теперь только убѣждаюсь въ томъ что взялъ его. Вы все еще сомнѣваетесь?
Она не обратила вниманія на мои слова и не слыхала меня. «Пустите мою руку», слабо повторила она. То былъ единственный отвѣтъ. Голова ея склонилась ко мнѣ на плечо, а рука безсознательно сжала мою руку въ то самое время, какъ она просила пустить ее.
Я удерживался отъ повторенія вопроса. Но тутъ моя сдержанность кончилась. Возможность когда-нибудь поднять голову среди честныхъ людей зависѣла отъ возможности заставить ее сдѣлать полное призваніе. Единственная остававшаяся мнѣ надежда заключалась въ томъ, что Рахиль могла пропустить что-нибудь въцѣпи уликъ, — бытъ-можетъ, какую-нибудь мелочь, которая тѣмъ не менѣе, при тщательномъ изслѣдованіи, могла стать средствомъ конечнаго возстановленія моей невинности. Сознаюсь, что я удержалъ ея руку. Сознаюсь, что заговорилъ съ нею, какъ въ былое время, со всѣмъ сочувствіемъ и довѣріемъ, насколько могъ ихъ въ себѣ вызвать.
— Я кое о чемъ попрошу васъ, оказалъ я, — я попрошу васъ разказать мнѣ все случавшееся съ той минуты, какъ мы пожелали другъ другу покойной ночи, и до того времени, когда вы увидали, что я взялъ алмазъ.
Она подняла голову съ моего плеча и попробовала высвободить руку.
— Ахъ, зачѣмъ возвращаться къ этому? проговорила она: зачѣмъ вспоминать?
— Вотъ зачѣмъ, Рахиль. И вы, и я, оба мы жертвы какого-то чудовищнаго заблужденія подъ маской истины. Если мы вмѣстѣ прослѣдимъ все происшедшее въ день вашего рожденія, мы можемъ разсѣять наши недоразумѣнія.
Она снова склонила голову на мое плечо. Слезы переполняли ея глаза и тихо катались по щекамъ.
— Ахъ, сказала она, — развѣ у меня-то небыло этой надежды? Развѣ я не пробовала взглянуть на это такъ же, какъ вы теперь смотрите?
— Вы пробовала однѣ, отвѣтилъ я, — вы не пробовали при моей помощи.
Эти слова, казалось, пробудили въ ней нѣкоторую долю надежды, какую я ощущалъ, когда произносилъ ихъ. Она отвѣчала на мои вопросы болѣе нежели съ покорностью, напрягала свой умъ, охотно открывала мнѣ всю свою душу.
— Начнемъ съ происшедшаго послѣ того, какъ мы пожелали другъ другу покойвой ночи, сказалъ я. — Вы легли въ постель? Или сидѣли еще?
— Легла въ постель.
— Замѣтили вы время? Поздно было?
— Не очень. Кажется, около двѣнадцати часовъ.
— Что же, вы заснули?
— Нѣтъ. Я не могла спать въ эту ночь.
— У васъ была безсонница?
— Я все думала о васъ.
Этотъ отвѣтъ почти обезсилилъ меня. Въ голосѣ, болѣе чѣмъ въ самыхъ словахъ, было что-то хватавшее за сердце. Лишь помедливъ немного, могъ я продолжить:
— У васъ былъ какой-нибудь свѣтъ въ комнатѣ? спросилъ я.
— Никакого, пока я не встала и не зажгла свѣчи.
— Много ли спустя послѣ того, какъ вы легли спать?
— Кажется, съ часъ. Около часу ночи.
— Вы вышли изъ спальни?
— Собиралась. Надѣла блузу и шла къ себѣ въ гостиную за книгой…
— Вы отворила дверь изъ спальни?
— Только что отворила.
— Но не пошли въ гостиную?
— Нѣтъ, мнѣ помѣшали.
— Что же вамъ помѣшало?
— Я увидала свѣтъ за дверью и услыхала приблажающіеся шаги.
— Вы испугались?
— Не тотчасъ. Я знала, что бѣдной матушкѣ плохо спалось, и вспомнила, какъ она въ тотъ вечеръ старалась убѣдить меня, чтобъ я отдала ей алмазъ на сохраненіе. Мнѣ показалось тогда, что она безъ всякой причины безпокоится о немъ; и тутъ я вообразила, что это она идетъ посмотрѣтъ легли ли я, и еще разъ поговорить по мной объ алмазѣ, если я не сплю.
— Что же вы сдѣлали?
— Я задула свѣчу, чтобъ она подумала будто я сплю. Съ своей стороны, я была тоже безразсудна и рѣшилась хранить алмазъ въ избранномъ мною мѣстѣ.
— Задувъ свѣчу, вы вернулась въ постель?
— Не успѣла. Въ тотъ мигъ какъ я задула свѣчу, дверь изъ гостиной отворилась, и я увидала….
— Вы увидали?
— Васъ.
— Въ обыкновенномъ платьѣ?
— Нѣтъ.
— Въ шлафрокѣ?
— Въ шлафрокѣ, со свѣчой въ рукѣ.
— Одною?
— Одною.
— Могла ли вы разглядѣть лицо?
— Да.
— Ясно?
— Совершенно ясно. Оно было освѣщено свѣчой, которую вы держали въ рукѣ.
— А глаза у меня открыты были?
— Да.
— Не замѣтили ли вы въ нихъ чего-нибудь страннаго? Въ родѣ неподвижнаго, блуждающаго выраженія?
— Ничего подобнаго. Ваши глаза блистали даже больше обыкновеннаго. Вы осматривались въ комнатѣ, какъ бы сознавая, что находитесь тамъ, гдѣ вамъ не слѣдовало быть, и точно боялись, чтобы васъ не увидали.
— Не замѣтили ли вы еще одного обстоятельства при входѣ моемъ въ комнату, — не замѣтили ли вы какъ я ступалъ?
— Какъ всегда. Вы дошла до средины комнаты, потомъ остановилась и осмотрѣлась.
— Что вы дѣлали, увидавъ меня?
— Ничего не могла сдѣлать. Я окаменѣла. Не могла ни говорить, ни крикнуть, ни даже двери своей притворить.
— Могъ ли я видѣть васъ тамъ, гдѣ вы стояли?
— Конечно, могла бы. Но вы ни разу не взглянули въ мою сторону. Напрасно вы это спрашиваете. Я увѣрена, что вы не видали меня.
— Почему же вы увѣрены?
— Иначе развѣ вы взяли бы алмазъ? Развѣ вы поступали бы такъ, какъ поступали послѣ того? пришли ли бы вы сегодня, еслибы видѣли, что я не спала и смотрѣла на васъ? Не заставляйте меня говорить объ этомъ! Я хочу отвѣчать вамъ спокойно. Помогите мнѣ сохранить возможное спокойствіе. Перейдите къ чему-нибудь иному.
Она была права, во всѣхъ отношеніяхъ права. Я перешелъ къ другамъ обстоятельствамъ.
— Что же я дѣлалъ, дойдя до средины комнаты и остановясь тамъ?
— Вы повернули и пошли прямо въ уголъ къ окну, гдѣ стоялъ мой коммодъ съ индѣйскими рѣдкостями.
— Когда я сталъ у коммода, я долженъ былъ повернуться къ вамъ спиной. Какъ же вы могли видѣть, что я дѣлаю?
— Когда вы пошли, я также подвинулась.
— И могла видѣть, что у меня было въ рукахъ?
— У меня въ гостиной три зеркала. Пока вы стояли тамъ, въ одномъ изъ нихъ я видѣла все что вы дѣлали.
— Что же вы видѣли?
— Вы поставила свѣчу на коммодъ; отворяли я затворяли ящикъ за ящикомъ, пока не дошли до того, въ который я положила мой алмазъ. Вы съ минуту глядѣли въ открытый ящикъ. Потомъ опустили руку и вынули алмазъ.
— Почему вы знаете, что я вынулъ алмазъ?
— Я видѣла какъ рука ваша опустилась въ ящикъ, и замѣтила блескъ алмаза между большимъ и указательнымъ пальцемъ, когда вы опять вынули руку изъ ящика.
— Рука моя больше не касалась ящика, напримѣръ, хоть для того чтобы затворить его?
— Нѣтъ. Въ правой рукѣ у васъ былъ алмазъ, а лѣвой вы взяли съ коммода свѣчу.
— Оглядывался ли я послѣ этого?
— Нѣтъ.
— Тотчасъ ли я вышелъ изъ комнаты?
— Нѣтъ. Вы стояли на мѣстѣ и, какъ мнѣ казалось, довольно долго. Я видѣла ваше лицо сбоку въ зеркалѣ. Вы была похожи на человѣка, размышлявшаго и недовольнаго своими мыслями.
— Что же затѣмъ послѣдовало?
— Вы вдругъ очнулись и пошла прямо изъ комнаты.
— Затворилъ ли я за собой дверь?
— Нѣтъ. Вы проворно вышла въ корридоръ и оставили дверь отворенною.
— А потомъ?
— Потомъ свѣча изчезла вдали, звукъ шаговъ замолкъ, и я осталась одна въ потьмахъ.
— Не произошло ли чего-нибудь съ этого времени до того, когда всѣ домашніе узнали о пропажѣ алмаза?
— Ничего.
— Увѣрены ли вы въ этомъ? Развѣ вы не могли временно заснуть?
— Я вовсе не спала. Я вовсе не ложилась въ постель. Ничего не было до прихода Пенелопы въ обычный часъ по-утру.
Я выпустилъ ея руку, всталъ и прошелся по комнатѣ. Всевозможные вопросы были разрѣшены. Всѣ подробности, какихъ только я могъ пожелать, была сообщены мнѣ. Я даже не возвращался къ мысли о лунатизмѣ и опьяненіи; безполезность того и другаго предположенія доказывалась на этотъ разъ свидѣтельствомъ очевидца. Что еще сказать? Что оставалось дѣлать? Предо мной возникалъ ужасный фактъ воровства, — единственный видимый, осязаемый фактъ посреди непроницаемаго мрака, заволакивавшаго все остальное. Ни проблеска путеводнаго свѣта въ то время какъ я овладѣлъ тайной Розанны Сперманъ на зыбучихъ пескахъ, и ни проблеска этого свѣта теперь, когда, обратясь къ самой Рахили, я выслушалъ изъ устъ ея ненавистный разказъ о той ночи.
На этотъ разъ она первая нарушила молчаніе.
— Ну? сказала она:- вы спрашивали, я отвѣчала. Вы заставили меня надѣяться на что-то, потому что сами надѣялись. Что же сы окажете на это?
Тонъ ея предупредилъ меня, что мое вліяніе надъ нею снова потеряно.
— Мы должны были вмѣстѣ прослѣдить все происшедшее въ день моего рожденія, продолжила она, — и разсѣять ваши недоразумѣнія. Удалось ли намъ?
Она безпощадно ждала отвѣта. Отвѣчая ей, я сдѣлалъ роковую ошибку: раздражающая безвыходность моего положенія пересилила во мнѣ самообладаніе. Я сталъ поспѣшно и совершенно безполезно укорять ее въ молчаніи, которое до сихъ поръ держало меня въ невѣдѣніи истины.
— Еслибы вы это высказали, когда слѣдовало, началъ я:- еслибы вы оказали мнѣ простую справедливость, объяснясь….
Она перебила меня гнѣвнымъ крикомъ. Немногія слова, сказанныя мной, повидимому, вызвала въ ней мгновенный порывъ бѣшенства.
— Объяснясь! повторила она:- О, да есть ли на свѣтѣ еще хоть одинъ человѣкъ подобный этому? Я щажу его, когда у меня сердце разрывается; я заслоняю его, когда дѣло идетъ о моей собственной репутаціи; онъ же, именно онъ, идетъ противъ меня, и говоритъ, что я должна была объясниться! Послѣ моей вѣры въ него, послѣ моей любви къ нему, послѣ моихъ думъ о немъ въ теченіи цѣлаго дня, и грезъ по ночамъ, онъ дивится еще, зачѣмъ я не обвинила его въпозорѣ при первой встрѣчѣ: милый мой, вы воръ, я любила, и уважала въ васъ моего героя, а вы пробрались въ мою комнату подъ кровомъ ночи и украли мой алмазъ! Не это ли должна я была сказать вамъ? негодяй вы, низкій негодяй! Да я отдала бы полсотни алмазовъ, чтобы не видѣть такой лжи на вашемъ лицѣ, какую вижу сегодня!
Я взялся за шляпу.
Щадя ее, — да! по чести могу оказать: щадя ее, я молча пошелъ и отворилъ дверь, чрезъ которую входилъ давеча въ комнату.
Она послѣдовала за мной, вырвала у меня ручку двери, затворила ее, и указала мнѣ на оставленное мѣсто.
— Нѣтъ, проговорила она: — погодите! Выходитъ, что я должна оправдать свое поведеніе предъ вами. Извольте же остаться, и выслушать. Или вы унизитесь до подлѣйшей низости и силой вырветесь отсюда?
Сердце мое разрывалось при видѣ ея, сердце мое разрывалось отъ ея словъ; я только знакомъ и могъ отвѣтить ей, что подчиняюсь ея водѣ. Яркій румянецъ гнѣва сталъ отливать съ лица ея, когда я вернулся, и молча сѣлъ на стулъ. Она помедлила, собираясь съ силами. Когда же заговорила, въ ней замѣтенъ былъ дашь одинъ признакъ волненія: она говорила, не глядя на меня; руки ея была крѣпко сжаты на колѣняхъ, а глаза потуплены въ землю.
— Такъ я должна была оказать вамъ простую справедливость, объяснясь, сказала она, повторяя мои слова. — Вы увидите, пробовала ли я оказать вамъ справедливость, или нѣтъ. Я вамъ сейчасъ говорила, что не спала, и не ложилась въпостель, послѣ того какъ вы вышли изъ гостиной. Нѣтъ надобности докучать вамъ, останавливаясь на томъ что я думала, вы не поймете моихъ мыслей, — я только скажу, что я сдѣлала по прошествіи нѣкотораго времени, когда опомнилась. Я не хотѣла будить весь домѣ и разказывать всѣмъ о случившемся, какъ бы слѣдовало сдѣлать. несмотря на все видѣнное мной, я еще довольно любила васъ для того, чтобы скорѣе повѣрить — чему бы то на было! любой небылицѣ,- нежели допустить мысль, что вы были сознательнымъ воромъ. Думала я, думала и рѣшалась наконецъ писать къ вамъ.
— Я не получалъ письма.
— Знаю, что не получали. Погодите, я вамъ скажу почему именно. Мое письмо ничего не высказывало прямо. Оно погубило бы васъ на всю жизнь, попавъ въ чужія руки. Въ немъ говорилось только, — хотя вы, вѣроятно, поняли бы меня, что я имѣю основаніе считать васъ несостоятельнымъ должникомъ, и знаю по собственному опыту и по опыту моей матери, какъ вы неосторожны и не слишкомъ разборчивы въ средствахъ доставать необходимыя деньги. Вы вспомнили бы о посѣщеніи васъ французскимъ адвокатомъ и поняли бы, на что я намекаю. Далѣе, читая съ нѣкоторымъ вниманіемъ, вы дошли бы до предложенія, которое я хотѣла вамъ сдѣлать, — тайнаго (на слова, замѣтьте, не было бы сказано въявь даже между нами!) предложенія займа такой значительной суммы, какую только можно достать. И я достала бы! воскликнула она, снова вспыхивая румянцемъ и снова взглянувъ на меня:- я сама заложила бы алмазъ, еслибы не могла достать денегъ инымъ путемъ! Въ такихъ выраженіяхъ я, и написала къ вамъ. Погоиате, мало того. Я устроила такъ, чтобы Пенелопа отдала вамъ письмо, когда возлѣ васъ никого не будетъ. Я намѣревалась запереться въ своей спальнѣ и отворить гостиную на все утро. Я надѣялась, отъ всего сердце, отъ всей души надѣялась, что вы воспользуетесь случаемъ и тайно положите алмазъ обратно въ ящикъ.
Я попробовалъ заговорить. Она остановила меня нетерпѣливымъ движеніемъ руки. Ощущенія ея такъ быстро мѣнялись, что гнѣвъ уже снова закипалъ въ ней. Она встала съ кресла и подошла ко мнѣ.
— Знаю, что вы хотите сказать, продолжала она;- вы хотите опять напомнить мнѣ, что не получали моего письма. Это вотъ почему: я изорвала его.
— По какой причинѣ? спросилъ я.
— По самой уважительной. Я предпочла скорѣе разорвать его чѣмъ бросить такому человѣку какъ вы! Какова была первая вѣсть, дошедшая до меня поутру? Что я услыхала именно въ то самое время, когда мои замыселъ созрѣлъ? Я узнала, что вы — вы!!! — первый обратились къ полиціи. Вы были дѣятелемъ, начинателемъ; вы болѣе всѣхъ хлопотали о розыскѣ драгоцѣнности! Вы простирали свою смѣлость до того, что желали переговорить со мной о пропажѣ алмаза, того алмаза, который сами украли, того алмаза, что все это время былъ въвашихъ рукахъ! Послѣ этого доказательства вашего отвратительнаго лукавства и хитрости, я разорвала письмо. Но и тогда, — въ то время какъ меня до бѣшенства доводили пытливые разспросы полицейскаго, присланнаго вами, и тогда въ умѣ моемъ тяготѣло что-то роковое, не дозволявшее мнѣ выдать васъ. Я оказала себѣ: «онъ игралъ низкую комедію предъ всѣми домашними. Посмотримъ, сыграетъ ли онъ ее предо мной.» Кто-то сказалъ мнѣ, что вы на террасѣ. Я заставила себя глядѣть на васъ и говорить съ вами. Вы забыли что я вамъ говорила тогда?
Я могъ бы отвѣтить, что помню все до единаго слова. Но къ чему бы послужилъ этотъ отвѣтъ въ такую минуту? Могъ ли я сказать ей, что слова ея удивили меня, огорчили, выказали мнѣ ее въ состояніи опаснаго нервнаго раздраженія, и даже возбудили во мнѣ минутное сомнѣніе, точно ли пропажа алмаза составляетъ для нея такую же тайну какъ и для всѣхъ насъ, но что я не видалъ въ нихъ ни проблеска дѣйствительной правды? Не имѣя ни малѣйшаго доказательства для возстановленія своей невинности, могъ ли я увѣрить ее, что я менѣе всякаго посторонняго человѣка догадывался объ истинномъ смыслѣ ея словъ, сказанныхъ мнѣ на террасѣ?
— Можетъ-быть, вамъ удобнѣе забыть это; мнѣ — приличнѣе вспомнить, продолжала она:- я знаю что я говорила, потому что обдумала это про себя прежде чѣмъ сказать. Я давала вамъ возможность за возможностью сознаться въ правдѣ. Я ничего не пропустила изъ того, что могла сказать, и развѣ только прямо не сказала вамъ, что знаю какъ вы совершили кражу. А вы, вмѣсто всякаго отвѣта, поглядѣла на меня съ видомъ удивленія, и невинности въ лукавомъ лицѣ, точь-въ-точь какъ смотрѣли на меня сегодня, какъ и теперь смотрите! Въ то утро я разсталась съ вами, узнавъ наконецъ, что вы такое была и есть, — самый низкій изъ всѣхъ негодяевъ.
— Еслибы вы въ то время высказалась, Рахиль, вы могли бы разстаться со мной, зная, что жестоко оскорбили невиннаго.
— Еслибъ я высказалась предъ другими, возразила она съ новымъ взрывомъ негодованія:- вы были бы опозорены на всю жизнь! Еслибъ я высказалась наединѣ съ вами, вы бы отвергли это, какъ и теперь отвергаете! Не думаете ли вы, что я бы вамъ повѣрила? Развѣ задумается солгать человѣкъ, сдѣлавшій то, что вы сдѣлали на моихъ глазахъ, а потомъ поступившій такъ, какъ вы поступили при мнѣ? Повторяю вамъ, я ужаснулась вашей лжи послѣ ужаса при видѣ вашего воровства. Вы говорите объ этомъ какъ о недоразумѣніи, которое можно разсѣять нѣсколькими словами! Ну, вотъ конецъ недоразумѣнію. Что же, дѣло поправлено? Дѣло остается совершенно попрежнему. Теперь я вамъ не вѣрю! Не вѣрю тому что вы нашли шлафрокъ, не вѣрю въ письмо Розанны Сперманъ, не вѣрю ни слову изъ того что вы говорили. Вы украли его, — я это видѣла! Вы притворялись, будто помогаете полиціи, — я это видѣла! Вы заложили алмазъ лондонскому ростовщику, — я въ этомъ увѣрена! Вы набросили подозрѣніе въ вашемъ позорномъ дѣлѣ (благодаря моему молчанію) на человѣка невиннаго! Вы на другое утро бѣжали съ своею покражей на континентъ! Послѣ всѣхъ этихъ низостей оставалось лишь одно что вы могли еще сдѣлать: это придти сюда съ послѣднею ложью на устахъ, — придти сюда и сказать мнѣ, что я была несправедлива къ вамъ!
Останься я еще хоть на минуту, какъ знать, не вырвались ли бы у меня такія слова, о которыхъ въ послѣдствіи я сталъ бы вспоминать съ тщетнымъ раскаяніемъ и сожалѣніемъ. Я прошелъ мимо нея и вторично отворилъ дверь. И она вторично, съ бѣшеною назойливостью раздраженной женщины, схватила меня за руку и преградила мнѣ дорогу.
— Пустите меня, Рахиль! сказалъ я:- право лучше будетъ для насъ обоихъ. Пустите.
Истерическое волненіе колыхало ея грудь; ускоренное, судорожное дыханіе почти касалось моего лица, въ то время какъ она удерживала меня возлѣ двери.
— Зачѣмъ вы пришли сюда? упорствовала она въ отчаяніи. — Повторяю вамъ, зачѣмъ вы сюда пришли? Не боитесь ли вы что я васъ выдамъ? Теперь, когда вы стали богатымъ человѣкомъ, когда у васъ есть положеніе въ свѣтѣ, когда вы можете жениться на лучшей изъ всѣхъ здѣшнихъ женщинъ, — не боитесь ли вы, что я скажу то, чего не говорила до сихъ поръ никому кромѣ васъ?. Я не могу это сказать! Не могу выдать васъ! Если можно быть хуже васъ, то я хуже васъ самихъ!
Она разразилась рыданіемъ и слезами. Она гнѣвно старалась подавить ихъ и все крѣпче держала меня.
— Я не могу вырвать васъ изъ своего сердца, сказала она:- даже теперь можете расчитыватъ на постыдную, безсильную слабость!
Она внезапно выпустила меня, покинула рука и безумно заломила ихъ въ воздухѣ.
— Ни одна женщина въ мірѣ не рѣшилась бы позорить себя прикосновеніемъ къ нему! воскликнула она:- Боже мой! я презираю себя болѣе чѣмъ его самого!
Слезы невольно рвались у меня изъ глазъ, ужасъ этого положеніи становился невыносимымъ.
— Вы однако узнаете какъ несправедливо оскорбила меня, оказалъ я:- или мы никогда болѣе не увидимся!
Съ этими словами я оставилъ ее. Она вскочила съ кресла, на которое бросилась за минуту предъ тѣмъ; она встала, благородная душа, и послѣдовала за мной въ другую комнату, провожая словомъ милосердія на прощанье.
— Франклинъ! сказала она:- я прощаю васъ! О, Франклинъ, Франклинъ! Мы никогда больше не увидимся. Скажите, что вы меня прощаете!
Я обернулся, и она могла видѣть въ лицѣ моемъ это и уже не въ состояніи говорить, обернулся, махнулъ рукой и едва разглядѣлъ ее въ туманѣ, какъ призракъ, сквозь одолѣвшія меня слезы. Мигъ спустя невыносимая горечь миновала. Я опять очутился въ саду и уже не видѣлъ, не слыхалъ ея.