Гэмпстед провел около двух недель в Траффорде и вернулся в Гендон только за несколько дней до Рождества. Крокер в то же самое время возвратился к исполнению своих служебных обязанностей, но, по своему обычаю, украл лишний денек и тем навлек на себя негодование мистера Джирнингэма и тяжкий гнев великого Эола. Громовержцу этому лично было совершенно все равно, аккуратен или нет тот или другой молодой человек. Существуют Крокеры, которым лучше платить за отсутствие, чем за присутствие. Данный Эол был именно этого мнения о данном Крокере. Так почему бы не отставить Крокера и тем самым не сберечь общественные деньги? Но необходимо — или почти необходимо — чтобы и Крокеры жили. У них есть матери, жены, которых надо одевать, кормить, сердца которых можно разбить. К крайним мерам прибегают неохотно. Грозить, хмуриться, браниться, сделать жизнь молодого человека бременем для него, все это в пределах власти официального Эола. Иногда можно подумать, что он решился выгнать половину клерков на улицу — так громогласны его угрозы. Но когда дойдет до дела, мужество ему изменяет. Есть люди, на которых никакая брань, никакие угрозы вовсе не действуют. К числу их принадлежал и наш Крокер. В данном случае он опоздал из-за желания поохотиться лишний денек и когда отговорился головной болью, никто, ни на минуту, ему не поверил. Тщетно Эол говорил ему, что человек с таким слабым здоровьем совершенно негоден для службы. Крокер заранее знал все, что ему будет сказано. Даже в присутствии мистера Джирнингэма он открыто говорил об отвоеванном дне, зная, что старик предпочтет собственное спокойствие новым жалобам.
— Если бы вы присели к столу теперь, когда вы уже вернулись и принялись за работу, вместо того, чтобы мешать всем остальным делать дело, оно было бы гораздо лучше, — сказал мистер Джирнингэм.
— Моя лошадь перелетела через стену, а за мной переполз старик Амбльтвайт, — продолжал Крокер, стоя спиной к камину и не обращая никакого внимания на увещания мистера Джирнингэма.
Войдя в комнату, Крокер пожал руку всем присутствующим и, наконец, подошел в Родену, с которым охотно свел бы тесную дружбу, если б это было возможно. Он решил, что это будет, но когда минута настала, мужество слегка ему изменило. Он страшно надоел Родену в их последнее свидание и сразу заметил, что Роден этого не забыл. На этот раз он кивнул головой Крокеру, не выпуская пера из руки.
— Что ж, руки-то не дашь, старина? — сказал Крокер.
— Не думаю, — отвечал Роден. — Может быть, вы как-нибудь научитесь быть менее несносным.
— Право, я всегда желал ладить со всеми, особенно с вами, — сказал Крокер, — но так трудно добиться, чтобы словам нашим придавался их настоящий смысл.
После этого они не обменялись ни единым словом в течение целого утра. Случалось это в субботу, 20-го декабря, тот самый день, когда Гэмпстед должен был возвратиться к себе. Ровно в час Крокер встал с места и, отвесив комически вежливый поклон мистеру Джирнингэму, надел шляпу набекрень и вышел. Мысли его, пока он направлялся к своей квартире, были полны обращением Родена с ним. С тех пор, как он удостоверился, что его товарищ женится на лэди Франсес Траффорд, он твердо решился сблизиться с ним. Но как возвратить утраченное?
* * *
Часов около трех, в этот же день, когда леди Франсес начинала подумывать, что время приезда брата близко, слуга вошел в гостиную и доложил, что какой-то джентльмен желает ее видеть.
— Какой джентльмен? — спросила лэди Франсес. — Назвал он себя?
— Нет, милэди; но он говорит… он говорит, что он почтамтский клерк.
Лэди Франсес в первую минуту так испугалась, что не знала, что отвечать. Один только почтамтский клерк мог желать ее видеть, и она чувствовала по тону слуги, что он знает, что гость — ее жених. Необходимо немедленно дать ответ. Она сознавала, что обязана не принимать Джорджа Родена, но не могла решиться отослать его от дверей и тем самым позволять слуге предположить, что ей совестно принять того, кому она обещала свою руку.
— Просите этого джентльмена, — сказала она, наконец, почти дрожащим голосом.
Минуту спустя дверь отворилась, и мистер Крокер вошел. Она пыталась приготовиться к встрече с женихом. Заслышав приближающиеся шаги, она приготовилась. Она только что поднялась с места, почти поднялась, когда появилась незнакомая ей личность. Должно признаться, что она испытала сильное разочарование, хотя говорила себе, что Родену не следовало бы навещать ее. Какая женщина не простит своему поклоннику посещения, хотя бы ему не следовало приходить? Какая женщина не встретит незнакомого суровым взором, когда он явится пред ней вместо ожидаемого, любимого человека?
— Сэр? — сказала она, стоя, пока он проходил через комнату и отвешивал ей низкий поклон.
Крокер был расфранчен, в желтых лайковых перчатках.
— Леди Франсес, — сказал он, — я мистер Крокер, мистер Самуил Крокер, из Главного Почтамта. Вы, может быть, слышали обо мне от моего приятели, мистера Родена?
— Нет, сэр.
— А могли бы слышать, так как мы сидим в одной комнате, за одним столом. Может быть, вы не забыли нашей встречи за обедом, в замке вашего дядя, в Кумберленде.
— Не… не случилось ли чего с мистером Роденом?
— Ровно ничего, милэди. Я имел удовольствие оставить его в вожделенном здравии часа два тому назад. Нет, решительно ничего, что могло бы причинят вам, милэди, самое легкое беспокойство.
— Мистер Роден прислал вас с каким-нибудь поручением? — спросила она, сильно нахмурившись.
— Нет, милэди, нет. Это было бы совершенно невероятно. Я уверен, что он гораздо охотнее явился бы сам, с собственным поручением. — При этом он захихикал самым оскорбительным образом. — Я зашел в надежде видеть вашего брата, лорда Гэмпстеда, про которого беру смелость утверждать, что мы с ним слегка знакомы.
— Лорда Гэмпстеда нет дома.
— То же сказал мне слуга. Тогда мне пришло в голову, что так как я приехал из Лондона с известной целью, чтобы попросят милорда оказать мне небольшую услугу и так как я не имел счастия застать милорда дома, то могу обратиться с той же просьбой к вам.
— Не может быть, чтоб я чем-нибудь могла быт вам полезна, сэр.
— Можете, милэди, гораздо скорей, чем кто бы то ни было в целом мире.
— Что же это может быть? — спросила леди Франсес.
— Если позволите, я сяду, так как рассказ мой довольно длинный. — Невозможно было отказать ему в этом, она могла только поклониться, пока он усаживался. — Мы с Джорджем Роденом, милэди, коротко знакомы уже много лет. — Она снова наклонила голову. — Могу сказать, что мы были приятели. Когда люди сидят за одним столом, им следует держаться друг друга, иначе придется жить, как кошка с собакой, не так ли, милэди?
— Я не имею никакого понятия о служебных отношениях. Так как я не думаю, чтоб могла быть вам полезна, то, может быть, вы согласитесь удалиться?
— О, милэди, вы должны выслушать меня до конца, так как именно вы можете помочь мне. Понятно, что при ваших отношениях он готов сделать все, что бы вы ему ни приказали. Он теперь забрал в голову быть со мной очень надменным…
— Право, я тут ничего не могу…
— Если б вы только потрудились сказать ему, что я никогда не имел намерения оскорбят его? Я право не знаю, бы такое случилось. Я, может быть, сказал что-нибудь в шутку насчет лорда Гэмпстеда, только в этом, право, не было ничего особенного. Никто не может питать к милорду более глубокого уважения, чем питаю я. Я всегда находил большой честью для Родена его близкие… более чем близкие отношения к вашему семейству…
Что было ей делать с человеком, который ежеминутно позволял себе дерзкие намеки на излюбленную тайну ее сердца.
— Я должна просить вас оставить меня сэр, — сказала она. — Брат мой сейчас вернется.
Это у нее вырвалось в тщетной надежде, что он примет слова ее за угрозу, предположит, что брат ее выгонит его в дома за его дерзость. Она ошиблась. Ему и в голову не приходило, что он дерзок.
— В таком случае вы, может быть, позволите мне подождать милорда, — сказал он.
— О нет, нет! Он может приехать, но может и не приехать. Вам право ждать нельзя. Вам не следовало вовсе приезжать.
— Но в интересах мира, милэди! Одно слово с ваших прекрасных уст…
Лэди Франсес была не в силах долее этого выносить. Она встала и вышла из комнаты. В зале она встретила одного из слуг, которому приказала: «Сейчас же проводить этого господина». Слуга исполнил приказание и Крокер был выпровожен из дома, не сознавая нисколько всей бестактности своего поведения.
Едва Крокер убрался, как Гэмпстед, действительно, возвратился. Разговор, конечно, сейчас же коснулся здоровы отца.
— Он скорей огорчен, чем болен, — сказал Гэмпстед.
— Из-за меня? — спросила она.
— Нет, не непосредственно.
— Что это значит?
— Не ты его огорчаешь, а то, что другие говорят о тебе.
— Мама?
— Да, и мистер Гринвуд.
— Разве он вмешивается?
— Боюсь, что да; через милэди, которая ежедневно сообщает отцу все, что говорит глупый старик. Леди Кинсбёри крайне неблагоразумна и несносна. Я всегда находил ее глупой, но теперь не могу не сознавать, что она поступает очень дурно. Она всячески раздражает его.
— Это очень нехорошо.
— Нехорошо. Он может выгнать мистера Гринвуда из дома, если он станет невыносим, но жену свою он выгнать не может.
— Не мог ли бы он приехать сюда?
— Боюсь, что нет… без нее. Она забрала в свою глупую голову, что мы с тобой позорим семью. Что до меня, она, кажется, думает, что я лишаю ее родных детей их прав. Я готов все сделать для них, даже для нее, чтоб ее успокоит, но она решилась видеть в нас врагов. Отец говорит, что это сведет его в могилу.
— Бедный папа!
— Мы можем убежать, он — нет. Мне стало очень досадно и на милэди, и на Гринвуда, я им обоим довольно откровенно высказал свое мнение. Мне остается утешительное сознание, что в этом доме у меня два жестоких врага.
— Могут они повредить тебе?
— Ничуть, разве в том отношении, что научат мальчуганов видеть во мне врага.
Только после обеда леди Франсес рассказала брату о Крокере.
— Подумай, что я должна была почувствовать, когда мне доложили, что почтамтский клерк желает меня видеть.
— И вошел этот негодяй? — спросил Гэмпстед.
— Ты действительно его знаешь?
— Еще бы. Разве ты его не помнишь в замке Готбей?
— Ничуть. Но он сказал мне, что был там.
— Он ни на минуту не отставал от меня. Он положительно заставил меня уехать, потому что следовал за мной за охоте, как тень. Он так тяжко оскорбил меня, что мне пришлось убежать от него. Что ему от меня надо?
— Чтоб ты заступился за него перед Джорджем Роденом.
— Он — ужасный человек. Ни к чему не ведет просить его держаться подальше, он окончательно не понимает, что ему говорят. Я уверен, что он вышел отсюда с убеждением, что нашел в тебе искреннего друга.