Целое воскресенье Гэмпстед провел в волнении, нигде не находя себе места. Одно время он думал, что это самый удобный день для поездки в Галловэй. Он наверное застанет мистрисс Роден дома после службы, а если сумеет завести дело достаточно далеко, то может также повидать и Захарию Фай. Но по зрелом обсуждении ему показалось, что воскресенье день для этого неподходящий. Джордж будет дома и будет страшно мешать. Сам квакер будет помехой, так как Гэмпстеду необходимо было сначала переговорить с Марион. А потому он был вынужден отложить свое намерение. Понедельник также был неудобен, так как он был уже достаточно знаком с обычаями Парадиз-Роу, и знал, что в этот день там будет непременно мистрисс Винсент. Целью его было, если все пойдет хорошо, сначала повидать мистрисс Роден на несколько минут, а затем провести как можно больше времени с Марион Фай. В силу этих соображений он выбрал вторник, и сделав все распоряжения насчет лошадей, грума и пр., отправился в понедельник в Лейтон, где, в виде утешения, проохотился целый день на оленей.
Когда он возвратился, сестра очень серьезно заговорила с ним о собственных делах.
— Неправда ли, Джон, что это почти глупо, что мистер Роден не бывает здесь?
— Совсем не глупо, по моим понятиям.
— Целый свет знает, что мы жених и невеста. Даже слуги об этом слышали.
— Что ж из этого?
— Если все знают, то какая же цель разлучать вас? Мама, конечно, сказала сестре, а лэди Персифлаж всюду разблаговестила. Дочь ее выходит за герцога и она вдвойне торжествует, рассказывая всем, но я выхожу только за почтамтского клерка. Я нисколько не сетую на нее за это. Но так как они так много об этом толковали, они обязана по крайней мере предоставить мне моего почтамтского клерка.
— На это я ничего не имею сказать, ни в том, ни в другом смысле, — сказал Гэмпстед. — Я ничего не говорю, по крайней мере теперь.
— Что ты этим хочешь сказать, Джон?
— Видя, как тяжело тебе живется в Траффорде, я всячески старался увезти тебя. Но я мог привезти тебя сюда только под непременным условием, что ты не будешь видеться с Джорджем Роденом, пока живешь у меня. Если ты можешь получить согласие отца на свидание с ним, тогда эта часть условия перестанет существовать.
— Не думаю, чтобы я что-нибудь обещала.
— Я так понимаю.
— Я ничего не говорила папа на этот счет, — не помню, чтоб я что-нибудь обещала тебе. Я даже уверена, что нет.
— Я за тебя обещал. — На это она промолчала.
— Ты намерена пригласить его сюда?
— Конечно нет, но если б он пришел, как могу я не принять его?
— Не думаю, чтоб он приехал без приглашения, — сказал Гэмпстед. — На этом разговор и кончился.
На следующий день, в два часа, лорд Гэмпстед отправился в Галловей. Экипаж свой и слугу он оставил в таверне и пошел по улице, делая вид, будто не замечает, что за ним следят из соседних домов.
Мистрисс Роден была дома и, конечно, приняла его с самой любезной улыбкой; но сердце ее замерло при виде его.
— Очень мило, что заехали, — сказала она. — Джордж говорил мне, что вы ездили в поместье после того как мы имели удовольствие обедать у вас.
— Да, отец был нездоров, мне пришлось провести у него несколько дней, иначе я был бы здесь раньше. Все вы вернулись домой совершенно благополучно?
— О, да.
— Мисс Фай не простудилась?
— Нисколько; хотя я боюсь, что она не крепкого здоровья.
— Надеюсь, она не больна?
— Нет. Но она живет здесь очень тихо, и я сомневаюсь, чтоб волнения, сопряженные с выездами, были ей полезны.
— В Гендон-Голле, мне кажется, не было нечего волнующего, — сказал он, смеясь.
— Не для вас, но, может быть, для нее. Для Марион Фай было событием обедать у вас. Вам трудно себе представить, как сильно все новое может действовать на такую натуру, как натура этой девушки. Я почти сожалела, лорд Гэмпстед, что согласилась привезти ее к вам.
— Говорила она вам что-нибудь?
— Нет, говорить ей было нечего. Вы не должны думать, что случилось что-нибудь дурное.
— Но что могло случиться дурного? — спросил он.
— Конечно ничего, — сказала мистрисс Роден, — только ли такой натуры, как у нее, всякое впечатление вредно.
— Этому я поверить не в силах, — сказал он после паузы. — От времени до времени, в жизни каждого из нас должны встречаться минуты возбуждения, волнения, которые не могут быть безусловно вредны. Что сказала бы Марион, если б я сказал ей, что люблю ее?
— Надеюсь, вы этого не сделаете, милорд.
— Почему? Какое право имеете вы на это надеяться? Если я люблю ее, разве мне не следует сказать ей об этом?
— Но вам не следует любить ее.
— Ну, мистрисс Роден, я позволяю себе заявить, что вы окончательно ошибаетесь и говорите, не взвесив достаточно своих слов.
— Неужели, милорд?
— Мне так кажется. За что я должен быть лишен обычной привилегии мужчины: открыть свою страсть женщине, когда я встречаю такую, которая во всех отношениях осуществляет мой идеал; когда я вижу девушку, о которой мне думается, что я могу ее полюбить?
— В том-то и дело, это только «думается».
— Я не позволю обвинять меня, не защищаясь. Думается мне это или нет, но я люблю Марион Фай и приехал сюда сказать ей это. Если мне удастся произвести на нее какое-нибудь впечатление, я опять приеду и скажу это ее отцу. Теперь я здесь потому, что думаю, что вы можете мне помочь. Если вы этого не захотите, я буду действовать без вашей помощи.
— Что же могу я сделать?
— Пойти со мною к ней, теперь, сейчас же. Вы говорите, что волнения ей вредны. Волнение будет не так велико, если вы пойдете со мною к ней.
Настала длинная пауза, во время которой мистрисс Роден старалась определить, что в данную минуту ей следует сделать. Она, конечно, не думала, что было бы хорошо, если б лорд Гэмпстед, старший сын маркиза Кинсбёри, женился на Марион Фай. Она была вполне убеждена, что в этом сходится с целым светом. Если бы кто-нибудь узнал, что она помогла устроить такой брак, этот кто-нибудь несомненно осудит ее. Как могла такая девушка, как Марион Фай, быть подходящей женой для человека в условиях лорда Гэмпстэда? Марион лично имела много достоинств. Она хороша, умна, кротка, но невероятно, чтоб она, по воспитанию или образованию, была возможной женой для одного из первостепенных пэров Англии. Манеры ее могли быть хороши, образование прекрасно, но это было не то, что требовалось. Кроме того, был повод и для других опасений. Мать Марион, ее братья, сестры, все умерли в молодости. Сама девушка до сих пор, казалось, избегла бича, от которого они погибли. Но по временам на щеках ее появлялся яркий румянец, от которого замирало сердце мистрисс Роден. Но ее совету, старик квакер, в прошлую суровую весну, возил дочь на остров Уайт. При этих опасениях, как могла она поощрять лорда Гэмпстэда в его желании жениться на Марион?
Кроме того, могло ли способствовать счастью самой девушки это вознесение в чуждую сферу, — сферу, которая отнесется к ней сурово и неласково, и в которой молодой лорд заметит ее недостатки, когда будет уже поздно исправить сделанное зло? Кое-что из этого она обдумала заранее, признав возможность такого шага, как настоящий, после всего, чему была свидетельницей в Гендон-Голле.
— Что ж, пойдете со мной? — спросил Гэмпстед, который сидел молча, пока все эти мысли пробегали в уме его собеседницы.
— Не думаю, милорд.
— Отчего же нет, мистрисс Роден? Разве это не лучше, чем если я пойду один?
— Надеюсь, что вы совсем не пойдете.
— Пойду несомненно. Я считаю себя обязанным, по всем законам чести, сказать ей, что она со мной сделала. Тогда она может рассудить, что для нее лучше.
— По крайней мере сегодня не идите, лорд Гэмпстед. Позвольте мне просить вас хоть об этом. Подумайте, как важен шаг, который вы сделаете.
— Я об этом думал, — сказал он.
— Марион — золотая девушка.
— Я это знаю.
— Золотая, говорю я; но вероятно ли, чтоб какая бы то ни была девушка не была тронута и ослеплена таким предложением, как ваше?
— Тронута она, я надеюсь, будет. Что же касается до ослепления — я в него не верю. Есть глаза, которых не ослепил никаким ложным блеском.
— Но если б она и была тронута, — продолжала мистрисс Роден, — неужели вам, которому предстоят такие обязанности, хорошо жениться на дочери Захарии Фай? Выслушайте меня, — сказала она, видя, что он пытается прервать ее. — Я знаю, что мы хотите сказать, и многому из этого сочувствую, но обществу не может быть полезно, чтоб сословия смешивались внезапно и грубо.
— Что ж тут было бы грубого? — спросил он.
— В настоящих условиях лордов и лэди, герцогов и герцогинь, им не очень бы понравилось, если б им представили Марион Фай, как равную. Знаю, что лорды и прежде женились на девушках скромного происхождения и что жены довольствовались своею домашнею ролью. Кое-что из этого я изведала, милорд, испытала… по крайней мере видела всю горечь этого. Марион Фай зачахла бы от таких оскорблений. Быть Марион Фай — с нее достаточно. Быть вашей женой и не считаться достойной быть ею, далеко бы ее не удовлетворило.
— Ее сочтут достойной.
— Вы можете превратить ее в лэди Гэмпстед, просить для нее представления во двору, осыпать ее брильянтами, заставят ее занять место, соответствующее вашему высокому общественному положению, но можете ли вы заставить жену отца вашего дружески ей улыбнуться? — На это Гэмпстед не нашел ответа. — Как вы думаете, была ли бы Марион довольна, если бы жена отца вашего хмурилась, глядя на нее?
— Жена отца моего еще не все.
— Она, по необходимости, имела бы большое значение в глазах вашей жены. Подождите неделю, милорд, месяц, обдумайте это. Пока она еще ничего от вас не ожидает, еще в вашей власти избавить ее от горя.
— Я сделал бы ее счастливой, мистрисс Роден.
— Подумайте, подумайте.
— Да и самого себя также. Мои чувства вы тут ставите ни во что.
— Ни во что, сравнительно с ее чувствами. Видите, как я с вами откровенна. Допустим, что сердце ваше несколько времени проболит, что вы действительно любите эту девушку настолько, что чувствуете, что она необходима для вашего счастья. Но неужели вы не сознаете, что если она будет для вас недоступна, вы оправитесь от этой раны? Как мужчине, вам еще останется много лет для исцеления, прежде, чем молодость не отлетит от вас. Вы несомненно найдете другую женщину и будете с ней счастливы. Для нее, если она потерпит здесь неудачу, другого случая не представится.
— Я постарался бы, чтоб этого «случая» было с нее довольно.
— Вы так думаете; но если вы оглянетесь кругом, то увидите, что те опасности для ее счастья, которые я пыталась описать, не воображаемые. Подумайте, пока еще есть время.
Он медленно поднялся со стула и оставил ее, почти не говоря ни слова. Она убедила его подождать неделю.
Сердитый спустился он с лестницы, отворил входную дверь и… встретил Марион Фай.
— Марион, — сказал он, и в голосе его вылилась вся нежность, наполнявшая его сердце.
— Милорд?
— Войдите, Марион, на одну минуту.
Она последовали за ним, они остановились внизу лестницы.
— Я приехал узнать, как вы себя чувствуете после нашего маленького собрания.
— Я совершенно здорова, а вы?
— Я гостил у отца, иначе я приехал бы раньше.
— Зачем же вам беспокоиться?
— Есть, есть зачем… Иначе я не так бы обеспокоился. Я и теперь озабочен. Мистрисс Роден не хотела идти со мной, — продолжал он, указывая на лестницу, на которой теперь стояла хозяйка.
— Она сказала мне, что не хорошо, что я приехал, но я приеду как-нибудь на днях. — Он был почти вне себя, говоря это. Девушка до такой степени была ему по сердцу, пока он стоял тут, близко от нее, чувствуя на себе ее влияние, что он не в силах был сдерживаться.
— Взойдите наверх, дорогая Марион, — говорила мистрисс Роден, с площадки. — Едва ли удобно держать лорда Гэмпстеда у дверей.
— Конечно, не удобно, — сказала Марион. — Прощайте, милорд.
— Я буду стоять здесь, пока вы не скажете мне слова. Не хочу, чтоб меня выгоняли, пока вы здесь. Марион, вы для меня — весь мир. Я люблю вас всем сердцем. Я пришел сюда сказать вам это, но мистрисс Роден удержала меня. Она взяла с меня слово не быть здесь целую неделю, точно недели или годы могут изменить меня! Скажите мне одно слово, Марион. Одного слова теперь достаточно; тогда я уйду. Марион, можете вы полюбить меня?
— Идите сюда, Марион. Не отвечайте ему теперь.
— Нет, — сказала Марион, — теперь я ему не отвечу. Это слишком неожиданно. Лорд Гэмпстед, я теперь пойду к Гэмпстед Роден.
— Но мне вы дадите весточку?
— Приезжайте, я вам дам ответ.
— Завтра?
— Нет, дайте мне день или два. В пятницу ответ мой будет готов.
— Дайте мне руку, Марион. — Она протянула ему руку, которую он покрыл поцелуями. — Помните только, что никогда человек не любил женщину искреннее, чем я люблю вас. Никто, никогда, тверже меня не решился выполнить свое намерение. Я в ваших руках.
С этим он оставил ее.