Ну, вотъ, я и здѣсь -- дома, въ деревнѣ, въ своемъ "добровольномъ изгнаніи"...
Наконецъ-то!
Я не былъ здѣсь лѣтъ... десять -- да,--
... и много
Перемѣнилось въ жизни для меня,
И самъ, покорный общему закону,
Перемѣнился я; но здѣсь опять
Минувшее меня объемлетъ живо...
Въ самомъ дѣлѣ: словно "вчера еще" я, съ юношеской, наивной вѣрой въ свое завтра, уѣзжалъ отсюда, и вотъ, описавъ огромный, занявшій лѣтъ десять, кругъ, снова вернулся сюда -- къ мѣсту, съ котораго началъ, т. е. и не вернулся даже, а просто бѣжалъ безъ оглядки, такъ какъ прежде всего, хотѣлъ уйти отъ всѣхъ, скрыться, остаться одинъ, хотѣлъ осмотрѣться, одуматься и свободно вздохнуть.
Я... (помните: у Ницше?),-- я "усталъ отъ человѣка"; и не отъ человѣка вообще (люди вездѣ есть, и отъ нихъ не уйдешь), а отъ человѣка-рыцаря, того колоритно-выписаннаго рыцаря "на часъ", который, красиво кутаясь въ плащъ Гамлета и искусно драпируя въ него всѣ свои нерыцарскіе часы, эффектно кажетъ свое блѣдное лицо страдальца. На этомъ эффектномъ, блѣдномъ лицѣ я научился читать короткое слово -- ложь. Эффектный рыцарь хронически боленъ ею. Онъ, какъ колоссъ родосскій, стоитъ на двухъ берегахъ; а, помнится, Герценъ еще какъ-то обмолвился: трудно, дескать, долго держатъся въ такомъ положеніи: "берега все дальше и дальше раздвигаются"... Правда, со временъ Герцена прошло уже вотъ съ полъ-вѣка, а рыцарь все еще продолжаетъ позировать въ такой рискованной позѣ. И надо думать -- Герценъ ошибся: рыцарь живучъ, и кажется не такъ уже трудно ему держаться сразу на двухъ береахъ. Колоссъ -- колоссъ, а рыцарь -- рыцарь. Колоссъ не умѣлъ лгать, и разъ точка опоры была имъ утеряна, онъ рухнулъ, ну, а рыцарь... не рухнетъ,-- онъ слишкомъ эластиченъ для этого. А если и рухнетъ, то непремѣнно поднимется цѣлъ и невредимъ, и станетъ еще болѣе эффектнымъ, еще болѣе драматичнымъ, такъ какъ еще красивѣе задрапируетъ себя въ складки плаща, и самъ же разскажетъ рифмованнымъ сонетомъ о томъ, какъ онъ падалъ, какъ "погружался въ тину нечистую" -- и будетъ плакать, и насъ съ вами плакать заставитъ. Ну, а кто же не знаетъ этого?--
пріятно
На исповѣди плакать!..
Я въ дни моей юности, "когда легковѣренъ и молодъ я былъ", не мало слезъ пролилъ надъ красотой покаянія многихъ рыцарей;, ну, а теперь,-- жизнь, "перстами легкими, какъ сонъ", давно уже коснулась моихъ "зѣницъ",-- мнѣ стыдно немножко этихъ, пролитыхъ мною, слезъ... Да: я научился нѣсколько по иному расцѣнивать этотъ красивый, эффектный гримъ страданія, которое если и, бываетъ когда неподкрашеннымъ, искреннимъ, то развѣ только въ рѣдкія, исключительныя минуты, когда "насмѣшливый, внутренній голосъ" затягиваетъ "злую пѣсню свою" --
Покорись -- о, ничтожное племя!
Неизбѣжной и тяжкой судьбѣ...
Захватило васъ трудное время,
Неготовыми къ трудной борьбѣ,
Вы еще не въ могилѣ, вы живы,
Но для дѣла вы мертвы давно,
Суждены вамъ благіе порывы,
Но свершить ничего не дано...
Въ жизни каждаго человѣка -- рано, поздно -- но непремѣнно бываетъ эпоха, когда онъ переходитъ свой Рубиконъ и идетъ къ Риму или рабомъ, или повелителемъ. Или, точнѣе, бываетъ эпоха, когда онъ задумчиво останавливается передъ распутьемъ трехъ дорогъ русской сказки о Иванушкѣ и Жаръ-Птицѣ: направо поѣдешь -- волкъ лошадь съѣстъ, налѣво самого съѣстъ, а прямо -- и самъ и лошадь пропали. Куда?...
Иванушка, этотъ нашъ доморощенный Язонъ, -- пошелъ направо, т.-е. пожертвовалъ формой своего отношенія къ міру: онъ, изволите-ли видѣть, рѣшилъ, что лучше "войти босикомъ въ царство небесное, чѣмъ въѣхать верхомъ въ адъ". И онъ, этотъ славный Иванушка, досталъ Золотое-Руно, т.-е. Жаръ-Птицу. Но то вѣдь, Иванушка!.. Толпа, густой массой, идетъ налѣво,-- она ставитъ форму выше всего, такъ какъ предпочитаетъ въѣхать, хотя бы даже и въ адъ, но непремѣнно верхомъ. И есть, наконецъ, люди, которые идутъ прямо, т.-е. сознательно губятъ все, и себя, и форму, такъ какъ не вѣрятъ ни въ то, ни въ другое, ни даже въ саму Жаръ-Птицу, и съ холодной усмѣшкой мудреца идутъ навстрѣчу судьбѣ -- этому "сѣрому волку" -- и въ нужную минуту не задумаются и выпьютъ "цикуту"...
Такъ мнѣ рисуется аллегорія этой чудной сказки, которая, повинна только въ одномъ: она не предвидѣла четвертой группы людей (и не мудрено: группа эта, если не считать того же Гамлета, который не даромъ же лѣтъ 300 лежалъ подъ спудомъ,-- созданіе уже нашего времени), "она не предвидѣла "рыцарей", которые не идутъ никуда -- ни вправо, ни влѣво, ни прямо, а неподвижно стоятъ передъ распутьемъ и все рѣшаютъ и не могутъ рѣшить свое вѣковѣчное "быть, или не быть?"...
Рыцарь сгніетъ на мѣстѣ и шагу не ступитъ: ему "свершить ничего не дано"... Вотъ ужъ поистинѣ:
Эхъ, да не одна ли дороженька
Во полѣ пролегала...
Поросла дороженька
Ельничкомъ, березничкомъ,--
Нельзя добру молодцу
Въ гостюшки проѣхать...
А хоть и поѣду --
Къ милой не заѣду!
А хоть и заѣду --
Ночевать не стану!
А хоть заночую --
Спать я съ ней не лягу!..
И пусть ужъ лучше не ѣдетъ, пусть лучше стоитъ этимъ безсмѣннымъ часовымъ распутья, которое загадкой Эдипа глядитъ въ очи рыцаря. Все равно вѣдь, ничего, кромѣ срама, не выйдетъ! Онъ и дѣйствительно: если и "поѣдетъ", такъ "не заѣдетъ"; а если и "заѣдетъ" -- "ночевать не станетъ"; а если и "заночуетъ", то непремѣнно изречетъ это великолѣпное: "спать я съ ней не лягу!"...
Нѣтъ, пусть лучше стоитъ...