Я все еще нахожусь подъ впечатлѣніемъ своего вчерашняго сна. Вотъ еще наказаніе: обладать этой проклятой способностью -- видѣть подобнаго рода сны! Я всегда мучился ими. Ребенкомъ, помню, я часто плакалъ отъ ужаса, просыпаясь ночью, одинъ, подавленный и потрясенный мрачной картинностью видѣннаго. Я боялся спать. Бывали у меня и хорошіе сны,-- и это были восхитительнѣйшія грезы, о которыхъ я и по-сейчасъ сохранилъ трогательное умиленное воспоминаніе, но, это бывало рѣдко. А потомъ, съ каждымъ годомъ, краски моихъ сновидѣній все больше и больше сгущались, темнѣли и пропитывались мрачнымъ паѳосомъ похороннаго марша... И, право я пережилъ не мало тяжелыхъ минутъ, созерцая эти картины...
Наши сны наши отраженія. Да; но не всегда и не всякому хочется видѣть свои отраженія. Зеркало, оно для красивыхъ. Уродамъ оно мало нужно. Уродамъ оно можетъ сказать только одно: ты уродъ. И пусть это истина, но она непріятная истина; съ нею можно и должно считаться, но не любоваться же ею! А если иной разъ бываетъ и такъ, что и уродъ жаждетъ зеркала, такъ это непремѣнно уродъ-скептикъ, который, терзаясь своимъ безобразіемъ, не вѣритъ ни зеркалу, ни даже свидѣтельству своихъ собственныхъ чувствъ: не вретъ ли стекло? не кажется ли это мнѣ?-- вотъ, что терзаетъ его и неудержимо тянетъ къ зеркалу. И онъ смотритъ, смотритъ и оторваться не можетъ. Бываетъ это. Я видѣлъ.
Сны -- то же зеркало. Они -- художественно-скомпанованныя аллегоріи нашихъ мыслей и чувствъ (и это бы еще ничего: видѣть въ художественной обработкѣ свои мысли и чувства -- пріятно); но, вѣдь, это не все: матеріалами сна являются и наше "слово", и наше "дѣло". И, каюсь, это, послѣднее, я не желалъ бы дѣлать объектомъ своихъ созерцаній.
И вотъ: "Романтическій сонъ не даетъ мнѣ покоя"...
Мнѣ кажется (странно это), что она тамъ... И, если-бъ это было возможно (смѣшно это -- знаю), я заглянулъ бы... Такъ, иногда, привязавшаяся къ вамъ фантазма,-- что вотъ, дескать, тамъ, въ этой пустой, темной комаатѣ, есть кто-то, заставляетъ васъ встать, бросить книгу, взять лампу и пойти посмтррѣть. Пусто... и, пристыженная этой пустотой, вздорная мысль отлетаетъ отъ васъ. Правда, можно освѣтить и не только, что лампой: достаточно иногда бываетъ разложить на составные элементы то, или иное, пугающее васъ явленіе, найти бѣлыя нитки его,-- и страхи исчезнутъ. Тѣни пугливы: онѣ любятъ потемки. Но, вѣдь, съ другой стороны, не всегда подъ рукой этотъ, пугающій ихъ, свѣтъ истины, не всегда и не вездѣ вы въ состояніи подвѣсить эту прозаическую пломбу факта, занумеровать, сосчитать и отмѣрить; да и не всякій свѣтъ -- свѣтъ. Ну, хотя бы, вотъ это:
"...Проштудируй-ка анатомію глаза: откуда тутъ взяться, какъ ты говоришь, загадочному взгляду? Все это романтизмъ, чепуха, гниль, художество..." -- самоувѣренно изрекаетъ одну изъ своихъ непреложныхъ истинъ Базаровъ, въ бесѣдѣ съ Аркадіемъ.
Это тоже вѣдь свѣтъ; но не во всякую комнату: "загадочный взглядъ" такъ и останется загадочнымъ... При чемъ тутъ анатомія глаза? Глазъ не только, что видитъ,-- онъ и отражаетъ въ своемъ выраженіи то, что бродитъ подъ черепомъ (а чего только не бродитъ тамъ!) Ну, и -- что-же? Проштудируй-ка анатомію мозга?-- Но, вѣдь, ея нѣтъ, этой дѣйствительной, анатоміи мозга; есть только догадка; да если и будетъ она, эта анатомія, такъ и опять-таки -- всего узла не развяжешь. Можно вѣдь, и знать,-- и прекрасно, со всѣми деталями,-- ну, хоть бы тотъ же аппаратъ телеграфа, и все-таки, стоя у воющихъ струнъ его, такъ таки и не умѣть понять въ вихрѣ уносящагося тока смысла невѣдомой, къ кому-то обращенной рѣчи... И, мало того, можно стать и у аппарата и принять эту рѣчь, но и тогда -- тайна останется тайной, такъ какъ "слово" (всякое слово), оно только намекъ, только символъ, только тусклый и блѣдный негативъ мысли... Карлейль правъ: "Мы перестаемъ удивляться всему потому только, что перестаемъ думать объ этомъ".
Все это такъ. Но... "сонъ не даетъ мнѣ покоя" -- и я цѣлый день вотъ ищу "бѣлыхъ нитокъ"; я все порываюсь войти въ эту комнату съ... лампой.
Вотъ что мнѣ вспомнилось:
Давно, въ дѣтствѣ, мнѣ кто-то разсказывалъ (Няня?-- Нѣтъ. Но, все равно: кто-нибудь изъ народа)... Кто-то разсказывалъ одну изъ народныхъ новеллъ (а между ними -- есть перлы!), въ которой повѣствуется о томъ, какъ заболѣлъ одинъ знатный, богатый баринъ. Какъ водится, былъ онъ, этотъ баринъ, великій грѣшникъ (это, вѣдь, ихъ монополія); и, сколько ни лѣчился онъ, никто не могъ его вылѣчить. Животъ его вздулся страшно было смотрѣть; а самъ баринъ высохъ, какъ щепка. И вотъ, бросилъ онъ всѣхъ докторовъ и знахарей и сталъ молиться, сталъ ѣздить по всѣмъ святымъ мѣстамъ и угодникамъ, ища у нихъ милости. И много лѣтъ онъ молился и ѣздилъ -- и все-таки не было ему помощи. И вотъ, разъ лѣтомъ, по дорогѣ отъ угодника, онъ, проѣзжая лѣсомъ, остановился отдохнуть и покормить лошадей. Лакей постлалъ барину коврикъ подъ дубомъ. Баринъ легъ и уснулъ. А лакей пошелъ побродить по лѣсу. Попались ему ягоды, и нарвалъ онъ ихъ въ тарелку и поставилъ какъ разъ сбоку барина: проснется баринъ -- порадуется. Сидитъ лакей, ждетъ. И видитъ онъ, какъ изъ открытаго рта барина выползаетъ гадюка, другая, третья (онъ и счетъ потерялъ -- сколько) и -- къ тарелкѣ... Ихъ приманулъ запахъ ягодъ. Лакей далъ имъ повыползти всѣмъ, бросился къ барину, закрылъ ему рукой ротъ и разбудилъ его.-- "Смотрите: вотъ ваша болѣзнь; вотъ -- что въ васъ было!" -- указалъ онъ на гадовъ...
Кончилось все тѣмъ, что баринъ выздоровѣлъ, наградилъ вѣрнаго лакея и сталъ жить, да поживать, да добра наживать; а, можетъ быть, да и навѣрно такъ, сталъ и грѣшить по-старому...
Дѣло, конечно, не въ томъ. Дѣло въ томъ, что я нашелъ "бѣлыя нитки" сна... Повторяю: слышалъ я все давно, очень давно, въ дѣтствѣ; но, гдѣ-то, въ архивахъ памяти, разсказъ этотъ лежалъ, покрытый паутиной и пылью времени; и вотъ -- для аллегоріи сна разсказъ этотъ понадобился...
Красиво. Ты,-- намекалъ мнѣ мой сонъ,-- ты тоже заболѣлъ неизлѣчимой болѣзнью богатаго, грѣшнаго барина: въ тебя заползъ гадъ... И ты тоже бросилъ всѣхъ "лѣкарей" и "знахарей", и пріѣхалъ сюда, и здѣсь -- обласканный чуткимъ затишьемъ и одиночествомъ -- оторвался на минутку отъ созерцанія своей неизлѣчимой болѣзни... (Ну-да: я -- уснулъ ) И случай -- добрый лакей -- поставилъ предъ тобой тарелку ягодъ...
Да, да: случай столкнулъ меня съ Сашей. Ягоды, это -- она, Саша...
...О, да ты только вылѣчи! Ты только выгони изъ меня этихъ гадовъ!-- мысленно взмолился я.-- А тамъ, послѣ... Я, право, не знаю, что будетъ послѣ и знать нехочу: я хочу быть здоровымъ и -- только... Что? полюбить тебя надо за это? Но, вѣдь, это совсѣмъ ужъ не трудно: "полюбить тебя всякій не прочь"...