No 232 [202]
В некотором царстве, в некотором государстве был купец; жена у него померла, остался один сын Иван. К этому сыну приставил он дядьку, а сам через некоторое время женился на другой жене, и как Иван купеческий сын был уже на возрасте и больно хорош собою, то мачеха и влюбилась в него. Однажды Иван купеческий сын отправился на плотике по морю охотничать с дядькою; вдруг увидели они, что плывут к ним тридцать кораблей. На тех кораблях была царь-девица с тридцатью другими девицами, своими назваными сестрицами. Когда плотик сплылся с кораблями, тотчас все тридцать кораблей стали на якорях. Ивана купеческого сына вместе с дядькою позвали на самый лучший корабль; там их встретила царь-девица с тридцатью девицами, назваными сестрицами, и сказала Ивану купеческому сыну, что она его крепко полюбила и приехала с ним повидаться. Тут они и обручились.
Царь-девица наказала Ивану купеческому сыну, чтобы завтра в то же самое время приезжал он на это место, распростилась с ним и отплыла в сторону. А Иван купеческий сын воротился домой, поужинал и лег спать. Мачеха завела его дядьку в свою комнату, напоила пьяным и стала спрашивать: не было ли у них чего на охоте? Дядька ей все рассказал. Она, выслушав, дала ему булавку и сказала: "Завтра, как станут подплывать к вам корабли, воткни эту булавку в одежу Ивана купеческого сына". Дядька обещался исполнить приказ.
Поутру встал Иван купеческий сын и отправился на охоту. Как скоро увидал дядька плывущие вдали корабли, тотчас взял и воткнул в его одежу булавочку. "Ах, как я спать хочу! -- сказал купеческий сын. -- Послушай, дядька, я покуда лягу да сосну, а как подплывут корабли, в то время, пожалуйста, разбуди меня". -- "Хорошо! Отчего не разбудить?" Вот приплыли корабли и остановились на якорях; царь-девица послала за Иваном купеческим сыном, чтоб скорее к ней пожаловал; но он крепко-крепко спал. Начали его будить, тревожить, толкать, но что ни делали -- не могли разбудить; так и оставили.
Царь-девица наказала дядьке, чтобы Иван купеческий сын завтра опять сюда же приезжал, и велела подымать якоря и паруса ставить. Только отплыли корабли, дядька выдернул булавочку, и Иван купеческий сын проснулся, вскочил и стал кричать, чтоб царь-девица назад воротилась. Нет, уж она далеко, не слышит. Приехал он домой печальный, кручинный. Мачеха привела дядьку в свою комнату, напоила допьяна, повыспросила все, что было, и приказала завтра опять воткнуть булавочку. На другой день Иван купеческий сын поехал на охоту, опять проспал все время и не видал царь-девицы; наказала она побывать ему еще один раз.
На третий день собрался он с дядькою на охоту; стали подъезжать к старому месту; увидали: корабли вдали плывут, дядька тотчас воткнул булавочку, и Иван купеческий сын заснул крепким сном. Корабли приплыли, остановились на якорях; царь-девица послала за своим нареченным женихом, чтобы к ней на корабль пожаловал. Начали его будить всячески, но что ни делали -- не могли разбудить. Царь-девица уведала хитрости мачехины, измену дядькину и написала к Ивану купеческому сыну, чтобы он дядьке голову отрубил, и если любит свою невесту, то искал бы ее за тридевять земель, в тридесятом царстве. Только распустили корабли паруса и поплыли в широкое море, дядька выдернул из одежи Ивана купеческого сына булавочку, и он проснулся, начал громко кричать да звать царь-девицу; но она была далеко и ничего не слыхала. Дядька подал ему письмо от царь-девицы; Иван купеческий сын прочитал его, выхватил свою саблю острую и срубил злому дядьке голову, а сам пристал поскорее к берегу, пошел домой, распрощался с отцом и отправился в путь-дорогу искать тридесятое царство.
Шел он куда глаза глядят, долго ли, коротко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, -- приходит к избушке; стоит в чистом поле избушка, на куричьих голяшках[203] повертывается. Взошел в избушку, а там баба-яга костяная нога. "Фу-фу! -- говорит. -- Русского духу слыхом было не слыхать, видом не видать, а ныне сам пришел. Волей али неволей, добрый молодец?" -- "Сколько волею, а вдвое неволею! Не знаешь ли, баба-яга, тридесятого царства?" -- "Нет, не ведаю!" -- сказала ягая и велела ему идти к своей середней сестре: та не знает ли?
Иван купеческий сын поблагодарил ее и отправился дальше; шел, шел, близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, приходит к такой же избушке, взошел -- и тут баба-яга. "Фу-фу! -- говорит. -- Русского духу слыхом было не слыхать, видом не видать, а ныне сам пришел. Волей али неволей, добрый молодец?" -- "Сколько волею, а вдвое неволею! Не знаешь ли, где тридесятое царство?" -- "Нет, не знаю!" -- отвечала ягая и велела ему зайти к своей младшей сестре: та, может, и знает "Коли она на тебя рассердится да захочет съесть тебя, ты возьми у ней три трубы и попроси поиграть на них: в первую трубу негромко играй, в другую погромче, а в третью еще громче". Иван купеческий сын поблагодарил ягую и отправился дальше.
Шел-шел, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, наконец увидал избушку -- стоит в чистом поле, на куричьих голяшках повертывается; взошел -- и тут баба-яга. "Фу-фу! Русского духу слыхом было не слыхать, видом не видать, а ныне сам пришел!" -- сказала ягая и побежала зубы точить, чтобы съесть незваного гостя. Иван купеческий сын выпросил у ней три трубы, в первую негромко играл, в другую погромче, а в третью еще громче. Вдруг налетели со всех сторон всякие птицы; прилетела и жар-птица. "Садись скорей на меня, -- сказала жар-птица, -- и полетим, куда тебе надобно; а то баба-яга съест тебя!" Только успел сесть на нее, прибежала баба-яга, схватила жар-птицу за хвост и выдернула немало перьев.
Жар-птица полетела с Иваном купеческим сыном; долгое время неслась она по поднебесью и прилетела, наконец, к широкому морю. "Ну, Иван купеческий сын, тридесятое царство за этим морем лежит; перенесть тебя на ту сторону я не в силах; добирайся туда, как сам знаешь!" Иван купеческий сын слез с жар-птицы, поблагодарил и пошел по берегу.
Шел-шел -- стоит избушка, взошел в нее; повстречала его старая старуха, напоила-накормила и стала спрашивать: куда идет, зачем странствует? Он рассказал ей, что идет в тридесятое царство, ищет царь-девицу, свою суженую. "Ах! -- сказала старушка. -- Уж она тебя не любит больше; если ты попадешься ей на глаза -- царь-девица разорвет тебя: любовь ее далеко запрятана!" -- "Как же достать ее?" -- "Подожди немножко! У царь-девицы живет дочь моя и сегодня обещалась побывать ко мне; разве через нее как-нибудь узнаем". Тут старуха обернула
Ивана купеческого сына булавкою и воткнула в стену; ввечеру прилетела ее дочь. Мать стала ее спрашивать: не знает ли она, где любовь царь-девицы запрятана? "Не знаю", -- отозвалась дочь и обещала допытаться про то у самой царь-девицы. На другой день она опять прилетела и сказала матери: "На той стороне океана-моря стоит дуб, на дубу сундук, в сундуке заяц, в зайце утка, в утке яйцо, а в яйце любовь царь-девицы!"
Иван купеческий сын взял хлеба и отправился на сказанное место; нашел дуб, снял с него сундук, из него вынул зайца, из зайца утку, из утки яйцо и воротился с яичком к старухе. Настали скоро именины старухины; позвала она к себе в гости царь-девицу с тридцатью иными девицами, ее назваными сестрицами; энто яичко испекла, а Ивана купеческого сына срядила по-праздничному и спрятала.
Вдруг в полдень прилетают царь-девица и тридцать иных девиц, сели за стол, стали обедать; после обеда положила старушка всем по простому яичку, а царь-девице то самое, что Иван купеческий сын добыл. Она съела его и в ту ж минуту крепко-крепко полюбила Ивана купеческого сына. Старуха сейчас его вывела; сколько тут было радостей, сколько веселья! Уехала царь-девица вместе с женихом -- купеческим сыном в свое царство; обвенчались и стали жить да быть да добро копить.
No 233 [204]
В некотором царстве, в некотором государстве жил царь с царицею, у них был сын Василий-царевич, и был к нему дядька приставлен. Померла царица, остался царевич сиротою. Думает царь: не то сына женить, не то самому жениться? Вздумал сам жениться. Взял за себя молодую жену, и сделалась она в доме полной хозяйкою, Василью-царевичу злою мачехой. Пожил царь с нею несколько времени, заболел и помер; а царица связалась с дядькою. Раз зовет Василий-царевич своего дядьку: "Пойдем по городской стене погуляем". -- "Пойдем, царевич!"
Пошли; гуляли-гуляли, стали с городской стены спускаться, вдруг из каменной башни окликают царевича три голоса -- лев, змей и ворон: "Выпусти нас, Василий-царевич, из неволи! Мы тебя от трех смертей избавим". Спрашивает царевич дядьку: "Слышишь, что у нас на городской стене деется?" -- "Нет, Василий-царевич! Ничего не слышу". -- "А коли не слышишь, чтоб тебе и вовек не слыхать!" Воротились они домой. Вечером рано ложится Василий-царевич спать, а дядьку от себя отсылает; дядька тому и рад, побежал с мачехой тешиться.
Вот царевич переждал сколько-то времени, встал потихоньку, взял железный лом в двадцать пять пудов, вылез в окошко и пошел к городской стене. Ударил раз-другой и разбил башню; вышли оттуда лев, змей и ворон, обступили кругом царевича и стали ему наказывать: "Слушай, Василий-царевич, нашего наказу! Как были у тебя отец да мать родные, долго они искали тебе невесту и таки выискали -- за тридевять земель, в тридесятом царстве высватали за тебя царь-девицу и такой уговор с нею сделали: тебе на иной не жениться, ей за иного замуж не выходить. Уж скоро двенадцать лет, как она ждет тебя -- не дождется. Возьми-ка ты завтра гусли, сядь на корабль и ступай по морю погулять. Как только выедешь в море да заиграешь в гусли, царь-девица сейчас к тебе будет. Только смотри: станет тебя сон клонить, а ты спать не моги! Коли уснешь, она тебя не добудится и назад уедет. Да еще тебе скажем: берегись, Василий-царевич, заутро смерть тебя ожидает". -- "Какая смерть?" -- спрашивает царевич. "Твоя мачеха испечет на змеином сале три лепешки и велит тебе подать; не моги их кушать, лучше в карман положи -- через малое время все зло уведаешь".
Как сказано, так и сделано: взял царевич лепешки, положил в карман и пошел за городскую стену; слышит -- что-то в кармане ползает, сунул туда руку и вытащил ужа, сунул вдругорядь -- вытащил змею, сунул в третий раз -- вытащил лягушку. "Правду сказали лев, змей и ворон; съешь я лепешки -- все бы это у меня в утробе народилося!" Ворочается царевич домой, берет гусли и говорит дядьке: "Пойдем на корабль, поплывем, по морю погуляем". Дядька побежал с докладом к мачехе: "Царевич-де хочет гулять по морю и гусли с собою берет". Говорит ему царица: "Вот тебе медная булавка, воткни ее царевичу в ворот кафтана; тогда он заснет крепким сном, и кто б ни пришел, кто бы ни приехал -- ни за что его не разбудит!"
Дядька взял булавку и пошел с царевичем на пристань, сели на корабль и поехали в открытое море. Василий-царевич заиграл на гуслях; услыхала ту игру царь-девица из-за тридевяти земель, подымала шесть полков, поспешала на свои корабли легкие и пускалась в путь -- к Василью-царевичу. Царевич завидел паруса за три версты и возгласил дядьке: "Это чьи корабли плывут?" -- "А мне почем знать!" -- отвечал дядька да тем временем вынул булавку и воткнул царевичу в ворот кафтана. "Ах! Что-то мне спать хочется", -- проговорил царевич, лег и заснул крепким сном.
Вот наехала царь-девица, спустила с своего корабля сходни на корабль Василья-царевича, сошла к нему, стала его будить-целовать, на полотнах качать, нежные речи приговаривать; нет, не могла добудиться. Говорит она дядьке: "Поклонись от меня Василью-царевичу да скажи ему, чтоб ложился спать с вечера, обо мне не печалился: завтра я опять приеду". Сказала и уехала; как только отплыла царь-девица на версту или две, дядька видит, что теперь до нее голосом кричать -- не докричаться, рукою махать -- не домахаться, взял да и выдернул булавку. Василий-царевич проснулся и стал дядьке рассказывать: "Виделось мне во сне, будто какая пичужечка вокруг меня увивалася да так-то грустно щебетала, что у меня на душе и теперь тошно!" Отвечает дядька: "Не пичужечка то увивалася -- увивалась прекрасная царь-девица, целовала тебя, миловала, на полотнах качала, никак не могла добудиться; уезжая, она приказала, чтобы ты, добрый молодец, ложился спать с вечера, поутру раненько вставал да опять сюда побывал".
Василий-царевич воротился домой и залег спать с вечера; только с горя, со кручины не мог уснуть крепким сном; поутру встал раным-рано и говорит дядьке: "Поедем на корабле прогуляться!" Дядька побежал к мачехе докладывать, что Василий-царевич опять на море собирается и берет с собой гусли звонкие. "На тебе другую булавку, -- говорит ему царица, -- сделай нонче то же самое, что и вчера делал". Дядька взял булавку и пошел с царевичем на пристань; сели на корабль и поехали в море. Василий-царевич заиграл на гуслях, да так нежно, сладко, что и сказать нельзя. Услыхала его игру царь-девица, не могла усидеть на месте, быстро вскочила и закричала громким голосом: "Ай вы, корабельщики! Подымайте якори железные, распускайте паруса тонкие и готовьтесь скорехонько плыть к Василью-царевичу: надо его пораньше застать, пока не заснул непробудным сном".
Понеслись ее корабли по морю, словно птицы быстролетные; за три версты увидал Василий-царевич паруса белые и спросил у дядьки: "Это чьи корабли плывут?" -- "А мне почем знать!" -- отвечал дядька, вынул булавочку и воткнул царевичу в ворот кафтана. Начала дрема одолевать Василья-царевича, умылся он водою холодною -- думал как-нибудь разгуляться! Нет-таки, не стерпел добрый молодец, повалился на палубу и заснул мертвым сном. Приехала царь-девица, спустила сходни на корабль Василья-царевича, сошла к нему, начала его будить-целовать, на полотнах качать; царевич спит -- не пробуждается. Принялась на него брызгать, обливать холодной водою: авось проснется! Нет, ничего не помогает. Царь-девица написала письмецо, положила царевичу на белую грудь, ушла на свой корабль и поехала назад; а в том письмеце было написано: "Прощай, Василий-царевич! Не ожидай меня в третий раз; кто меня любит, тот сам найдет!"
Как только отъехала царь-девица, а дядька увидал, что до нее криком не докричаться, рукою не домахаться, тотчас взял да и выдернул булавку. Василий-царевич проснулся и говорит: "Что б это значило? Во второй раз мне привиделось, будто какая пичужечка вокруг меня долго увивалася". Отвечает дядька: "Не пичужечка то увивалась, увивалася прекрасная царь-девица, целовала тебя, миловала, на полотнах качала, холодной водой обливала, никак не могла добудиться". -- "А что у меня на груди за бумага?" -- "Это она письмецо написала". Василий-царевич раскрыл письмецо, прочитал и слезно заплакал: "Правду говорили мне лев, змей и ворон, чтоб я от сна воздержался; да видно -- чему быть, того не миновать!" Приходит он домой в сердцах великих, берет ружье в белые руки и идет в зеленый сад горе размыкать. На любимой его яблоне сидит черный ворон да каркает: "Кар-кар, Василий-царевич! Не послушался ты, не сумел от сна воздержаться -- вот теперь и пеняй на себя!" -- "Как, -- думает царевич, -- уж и птица надо мной смеяться стала!" Тотчас навел ружье, спустил курок и обломил ворону правое крыло.
Еще тошней у него на душе стало, вышел в чистое поле, шел-шел, и попался ему пастух с табуном лошадей. "Бог помочь тебе стадо пасти!" -- говорит Василий-царевич. "Добро жаловать, Василий-царевич!" -- "А ты как меня знаешь?" -- "Как же мне не знать тебя, коли я у твоего батюшки тридцать лет в пастухах служил. Зовут меня Ивашка белая рубашка, сорочинская шапка; допрежде того был я первым воеводою, да отец твой разгневался и за провинок сослал меня в пастухи". -- "Не ведаешь ли ты, Ивашка белая рубашка, коня по мне? Если выищешь мне доброго коня, я тебя по век не забуду и коли буду во времени -- опять первым воеводою сделаю". Говорит ему Ивашка: "Не посмотря твоей силы, нельзя тебе и коня указать. Вот стоит ракитовый куст, попробуй -- выдерни его с корнем".
Василий-царевич ухватился за куст и выдернул его с корнем -- под тем кустом лежит меч-кладенец, боевая палица и вся богатырская сбруя: узда в три пуда, седло в двадцать пять пудов, боевая палица в полтораста пудов, "Ну, царевич, дожидай меня здесь, -- говорит Ивашка белая рубашка, сорочинская шапка, -- поутру пригоню я стадо кониное, впереди всех кобылица будет, а вслед за ней жеребец; кинутся они в воду и поплывут далеко-далеко, а как солнышко с полудня своротит да свалит жар, станет тот жеребец выгонять кобылицу в зеленые луга. В те поры смотри не зевай: только ступит жеребец на берег, тотчас и бей его промежду ушей своей палицей".
Сказано -- сделано. На другой день выждал Василий-царевич удобный час, ударил жеребца боевой палицей промежду ушей -- жеребец на колени пал; зауздал его добрый молодец уздой трехпудовою, надел на него седельце черкасское и сел верхом. Как очнулся жеребец от удара богатырского, как понес Василья-царевича по долам, по лугам, по высоким горам! Трое суток носил без роздыху, и не пот с коня, алая кровь капает. Возгласил тут добрый конь человечьим голосом: "Гой еси, Василий-царевич! Отпусти меня погулять три зари утренние; в синем море я искупаюся, на росе поваляюся, и буду я твой верный слуга". Царевич отпустил коня; конь погулял три дня и воротился таким сильным и бодрым, что лучше того и не видано и не слыхано.
Сел Василий-царевич на коня и поехал за тридевять земель, в тридесятое государство; долго ли, коротко ли, приезжает он в царство львиное. Говорит царь-лев: "Эй, мои детки семеры[205]! Берите вилы железные, подставляйте под мои очи старые, дайте мне посмотреть на доброго молодца!" Посмотрел, узнал его и обрадовался: "Добро жаловать, Василий-царевич! За твою услугу великую гости у меня, сколько надобно". Накормил его, напоил, спать положил, а наутро в путь-дорогу снарядил. Вот царевич ехал, ехал и приезжает в змеиное царство; царь-змей обрадовался, ласково гостя встретил и ласково проводил. Поехал царевич дальше -- в вороново царство. Встречает его царь-ворон и говорит: "Хорош молодец, за что, про что обломил крыло у моего братца родимого? За такой провинок надо б с тебя голову снять; да уж так и быть -- смертным страхом отделайся". Взял -- посадил царевича на крылья, полетел на сине море и сбросил его в самую глубь. Василий-царевич упал, окунулся в воду и как скоро вынырнул, царь-ворон подхватил его и вынес на сушу. "Поезжай теперь, куда ведаешь!"
Опять сел на коня Василий-царевич, собирается дальше путь держать.
Говорит ему добрый конь: "Крепче держись, Василий-царевич! Надо в три часа, в три минуточки поспеть в тридесятое царство. Под то царство подступил Иван, русский богатырь, рожа шитая, нос плетеный, язык строченый, ноги телячьи, уши собачьи. Если не поспеем туда в три часа, три минуточки, то возьмет он царь-девицу за себя". Приехал Василий-царевич к тридесятому царству, мимо Ивана, русского богатыря, проскакал, словно молоньей просветил; разъезжались они на двадцать верст, припускали коней навстречу, как ударились боевыми палицами -- ажно гром загремел! Бились-бились, никто не осилеет; приустали добрые витязи и условились дать друг другу перемирье на три дня. Василий-царевич разбил шатер, лег на отдых и заснул крепким богатырским сном.
Третьи сутки на исходе, а он все спит. Стал его будить добрый конь: "Гой еси, Василий-царевич! Не время спать, время вставать, с Иваном, русским богатырем, бой начинать". Разъезжались витязи на тридцать верст, разгоняли коней навстречу, бились-бились -- ни тот, ни другой не осилеет; взяли перемирье еще на три дня. Царевич лег в шатре и опять уснул. Третьи сутки на исходе, будит его добрый конь: "Гой еси, Василий-царевич! Полно спать, время вставать, Ивану, русскому богатырю, голову сымать". Вскакивал Василий-царевич, седлал своего жеребца наскоро, подпруги подтягивал натуго -- не для бодрости, а для крепости; едет он, под ним конь пляшет, а Иван, русский богатырь, едет, под ним конь слезно плачет.
Разъезжались они на пятьдесят верст, припускали коней навстречу, как ударились -- земля задрожала! Иван, русский богатырь, промах дал, не сдержал в руке боевую палицу, пала она острием наземь и ушла в глубину на три сажени; а Василий-царевич угодил его коню прямо в грудь, посадил того коня задом на сырую землю, самому Ивану-богатырю снял буйную голову. "Теперь путь мне, доброму молодцу, не заказан; возьму-ка я гусли звончатые да пойду в любимый сад царь-девицы". Взял гусли, пришел в сад и заиграл так нежно да сладко, что и сказать нельзя.
Услыхала ту игру царь-девица, зовет своих нянюшек-мамушек, дает им портрет Василья-царевича и посылает в свой любимый сад: "Бегом бегите, хорошенько разглядите, не приехал ли Василий-царевич? Не он ли в саду на гуслях играет?" Нянюшки-мамушки побежали, посмотрели, с портретом сличили, вернулись к царь-девице и докладывают: "Нет, то не Василий-царевич на гуслях играет; хоть и схож на него, а все не он: Василий-царевич куда прекраснее!" Отвечает им царь-девица: "Ах вы глупые-неразумные! Ведь царевич теперь от великих трудов изнурился, оттого и портрет не приходится". Бросилась сама в сад, тотчас узнала своего суженого, брала его за руки белые и вела в свои терема высокие. Обвенчались они, отпраздновали свадьбу и поехали в государство Василья-царевича. Мачеху и дядьку приказал царевич на воротах расстрелять, а сам с молодой женою стал жить-поживать, добра наживать.