Въ квартирѣ у Амаліи Ивановны фонъ-Шуппе отдавалась комната внаймы, о чемъ и вывѣшено было объявленіе на воротахъ. Объявленіе это поручено особому надзору горничной Ириши, которая, бѣгая въ лавочку или въ булочную, должна была неусыпно наблюдать за тѣмъ, цѣло-ли объявленіе, не изорвано-ли оно, или не запачкано-ли грязью. Если бы случилось что-либо подобное, то Амалія Ивановна сочла бы себя крайне оскорбленной, такъ какъ писала этотъ важный документъ собственноручно и много потрудилась надъ нимъ. Объявленіе было составлено на трехъ языкахъ: по-нѣмецки, по-французски и по-русски; послѣднее въ особенности стоило большихъ хлопотъ, такъ какъ русская грамота не давалась г-жѣ фонъ-Шуппе; напримѣръ, надъ словомъ "отдается" она промучилась битый часъ и все-таки не осилила его; она сдѣлала изъ этого слова три: "отъ-даетъ-ца", соединивъ ихъ черточками и поставивъ въ началѣ послѣдняго слова букву ц, нѣсколько увеличенную въ размѣрѣ.
Вывѣсивъ письменное объявленіе, Амалія Ивановна предоставила себѣ право устно допросить будущаго жильца: женатъ онъ, или холостъ, нѣтъ-ли дѣтей и не держитъ-ли собакъ?-- а если нанимательницей явится дама, то внушить ей, прежде чѣмъ отдать комнату внаймы, о необходимости соблюдать строгую нравственность и приличія, такъ какъ она, хозяйка, не держитъ меблированныхъ комнатъ, а, имѣя обширную квартиру, отдаетъ двѣ лишнія комнаты внаймы, въ другихъ же двухъ живетъ сама.
Вотъ, напримѣръ, одинъ жилецъ у ней, Фирсовъ, Иванъ Ардальонычъ, статскій совѣтникъ и кавалеръ, живетъ третій годъ, человѣкъ пожилой и почтенный. Другою жилицей была дама, вполнѣ порядочная и не очень молодая; къ ней ходилъ племянникъ, тоже очень приличный человѣкъ, но хозяйка узнала, что это вовсе не племянникъ и даже не родственникъ, ну и должна была отказать жилицѣ, для соблюденія своей чести и репутаціи своихъ комнатъ.
Всѣ эти рѣчи Амалія Ивановна приготовляла заранѣе, за случай, если бы нанимательницей явилась дама.
Но никакихъ дамъ, ни кавалеровъ не являлось, и комната стояла пустою уже болѣе мѣсяца.
Хозяйка начинала тревожиться и допрашивала свою горничную, не приходилъ-ли кто нанимать комнату?
-- Нѣтъ, не приходилъ, отвѣчала горничная.
-- А объявленіе виситъ?
-- Виситъ.
Амалія Ивановна сама знала, что виситъ, такъ какъ вернулась только-что домой и видѣла объявленіе собственными глазами, но спрашивала такъ, больше для порядка.
Госпожа фонъ-Шуппе была вдова, происходящая изъ благородной дворянской фамиліи, какъ она объясняла, и требовала, чтобы ее величали а не просто Шуппе, иначе можно было подумать, что она мѣщанка, или какая-нибудь аптекарша, мужъ которой (по фамиліи тоже Шуппе) содержалъ аптекарскій магазинъ напротивъ.
Она была женщина еще не старая и хорошо сохранившаяся, только цвѣтъ лица измѣнилъ ей и она должна была прибѣгать къ искусству, чтобъ поддержать его, да волосы у ней немножко вылѣзли спереди и она надѣвала накладку, чтобы скрыть этотъ недостатокъ. Вотъ эта-то накладка, или проще сказать, парикъ и составлялъ предметъ ея неусыпныхъ заботъ и попеченій, въ тайны которыхъ была посвящена одна только горничная Ириша.
Независимо отъ участія въ этихъ таинствахъ, на горничной лежали и другія обязанности: она стирала и стряпала, мыла полы, одѣвала барыню, прислуживала жильцамъ и исполняла всякія другія дѣла въ домѣ, такъ какъ не имѣла помощницы и была единственной прислугой. Но Ириша не роптала на свою судьбу и поспѣвала всюду. Она поступила въ услуженіе въ Амаліи Ивановнѣ прямо изъ деревни и не была избалована подобно другимъ горничнымъ-франтихамъ, да она и франтить не умѣла, а носила старыя изношенныя платья, которыя хозяйка дарила ей съ своего барскаго плеча. Платья эти сидѣли на ней уродливо; хозяйка была высокая и полная, горничная маленькая и худенькая; но о томъ, какъ должны сидѣть платья, она еще не додумалась, перешивала ихъ, какъ умѣла, и находила чудесными, потому что они были даровыя.
Ириша была черненькая, небольшаго роста дѣвушка, некрасивая собой, въ особенности на первый взглядъ; но большія глаза ея горѣли, какъ уголья, и темная густая коса падала чуть не до полу, когда она ее распускала. Она была круглая сирота и привезена еще дѣвочкой, лѣтъ пятнадцати теткой въ Петербургъ, такъ какъ въ деревнѣ ѣсть стало нечего. Тетка опредѣлила ее въ услуженіе къ Амаліи Ивановнѣ, старой своей знакомой, приказала жить тутъ, слушаться хозяйки и учиться уму-разуму. Съ тѣхъ поръ прошло четыре года; тетка уѣхала обратно въ деревню и болѣе не возвращалась, а Ириша преобразилась изъ деревенской дикарки въ ловкую, расторопную горничную. Переживъ суровое дѣтство, она считала свою жизнь въ городѣ сравнительно привольною. Каждый день она ѣла до сыта, жила въ теплѣ, баловалась чаемъ и кофеемъ и даже имѣла деньжонки. Сначала хозяйка ей ничего не платила, а только кормила и одѣвала ее, по видя, что Ириша дѣвченка смышленная, побоялась, чтобы ее не переманили на другое мѣсто, и положила ей жалованье, сперва два рубля въ мѣсяцъ, потомъ три и наконецъ, пять рублей, все изъ опасенія конкуренціи.
Сосѣдки горничная, знакомыя Ириши, смѣялись надъ этимъ жалованьемъ и называли ее дурой, но она мѣрила на свой деревенскій аршинъ и считала себя богачкой. Она стала даже копить деньги, прибавляя къ нимъ все то, что перепадало ей отъ жильцовъ сверхъ жалованья.
У Амаліи Ивановны она, повидимому, упрочилась и не отходила отъ нея, не потому, чтобы не было случая, а потому, что привыкла къ ней, и по своему мягкому сердцу готова была полюбить ее, если бы только нѣмка поменьше злилась и не пилила ее по цѣлымъ днямъ. Иногда, впрочемъ, Амалія Ивановна смягчалась, дарила горничной какую-нибудь тряпку и, положивъ ей руку на голову, говорила по-нѣмецки "du armes Kind" (бѣдное дитя). Этого было довольно: дѣвочка, въ своемъ сиротствѣ, цѣнила и такую ласку, цѣловала руку у барыни и вытирала передникомъ глаза. Другая на ея мѣстѣ, конечно бы, сбаловалась въ столицѣ,-- случаевъ было много и соблазнъ великъ,-- но крѣпкая вѣра въ Бога хранила ее отъ зла. Она была невинная дѣвушка и грѣховныя мысли не приходили ей въ голову.
Въ сердцѣ ея жила горячая жажда любви, но вся любовь ея осталась въ деревнѣ, похоронена на деревенскомъ кладбищѣ, а здѣсь, въ этомъ огромномъ городѣ, она оставалась чужою; ей некого было любить.
-----
Комната Амаліи Ивановны все стояла пустою, и, можетъ быть, долго бы простояла, если бы горничная, на бѣгу изъ булочной, не увидѣла прилично-одѣтаго господина у воротъ, который внимательно читалъ ихъ объявленіе. Она окликнула его.
-- Баринъ, а баринъ, это у насъ отдается, комната хорошая; пожалуйте посмотрѣть.
-- Можетъ быть, у васъ дорого? спросилъ господинъ.
-- Нѣтъ, что вы -- и она шмыгнула подъ ворота, а оттуда на лѣстницу, въ третій этажъ. Баринъ шелъ за ней. Опрометью бросилась она въ спальню хозяйки и подъ самое ухо закричала ей: "жилецъ, жилецъ".
Извѣстіе это произвело страшный переполохъ. Дѣло было утреннее и Амалія Ивановна въ полнѣвшемъ déshabillé. Она вскочила и, впопыхахъ, не знала что надѣть прежде: платье, парикъ или вставные зубы и по привычкѣ стала звать Иришу, но горничная была занята болѣе важными дѣлами, она показывала комнату жильцу.
Наконецъ, явилась и хозяйка, блистая всѣми атрибутами своей красоты. Она была пріятно удивлена, войдя въ комнату: передъ ней стоялъ молодой человѣкъ, до того изящный и красивый, что вдовье сердце ея невольно забилось.
-- Баринъ настоящій, рѣшила она: -- нечего и допрашивать его о дѣтяхъ, собакахъ и проч. Съ своей стороны и нанимателю понравилась комната своей чистотой и въ особенности прекрасной меблировкой; онъ сказалъ хозяйкѣ, въ видѣ комплимента, что все то, что онъ видитъ у ней, не похоже вовсе на меблированныя комнаты. При словахъ "меблированныя комнаты", Амалія Ивановна только воскликнула: "пфуй"! и пожала плечами. Затѣмъ она поспѣшила объяснить, что такихъ комнатъ она не держитъ, а, имѣя обширную квартиру, отдастъ двѣ лишнія комнаты внаймы, а въ другихъ двухъ живетъ сама, строго соблюдая въ домѣ тишину и приличіе.
Въ цѣнѣ они скоро сошлись, причемъ хозяйка, въ виду необыкновенной симпатичности жильца, уступила ему пять рублей въ мѣсяцъ. Молодой человѣкъ далъ свою карточку и объявилъ, что вечеромъ переѣдетъ. На карточкѣ было написано:
"Андрей Александровичъ Азарьевъ".
-- Азарьевъ! какая прекрасная фамилія, восхищалась Амалія Ивановна, когда жилецъ ушелъ:-- видно сейчасъ, что аристократъ! Ириша, какъ онъ тебѣ понравился?
Но Ириша промолчала, она была въ такомъ волненіи, что сама себя не помнила. На улицѣ она не разглядѣла хорошенько барина, который читалъ ихъ объявленіе, но когда онъ вошелъ въ комнату, снялъ пальто и шляпу, она была поражена его лицомъ и всею его наружностью. Такого барина она еще никогда не видѣла. И этотъ баринъ будетъ жить у нихъ, а она ему прислуживать; Господи, какъ-бы только угодить!
Новый жилецъ оказался событіемъ въ квартирѣ Амаліи Ивановны; за нимъ всѣ ухаживали, даже старый жилецъ Иванъ Ардальонычъ сдѣлалъ ему визитъ, который тотъ отдалъ на другой день. Но всѣхъ болѣе хлопотала Ириша. Она перечистила все его щегольское платье, разобрала бѣлье, оказавшееся тонкихъ, голландскимъ, и вычистила сапоги такъ, что они горѣли, какъ жаръ, или какъ сама Ириша, въ то время, когда ихъ чистила. Утромъ, когда Азарьевъ ушелъ на службу, она разложила, по его порученію, и прочія вещи: книги его, шляпы, перчатки и галстухи; все это было превосходное, въ особенности галстухи поражали своимъ количествомъ и разнообразіемъ; но что еще болѣе восхитило простодушную горничную,-- это туалетныя принадлежности. Боже, чего тутъ не было, два зеркала, большое и малое, въ серебряныхъ рамкахъ, разные несессеры, вышитыя полотенца, для драпированія туалетнаго стола, гребни и гребенки, щетки и щеточки, духи, помада, пахучее мыло, большія банки съ одеколономъ и туалетнымъ уксусомъ.
Бритвъ не было, Азарьевъ носилъ бороду и усы, мягкіе, шелковистые, цвѣтомъ темнѣе волосъ, а волосы были темнорусые, густые, красиво вились на головѣ и зачесывались назадъ безъ пробора.
Словомъ, онъ былъ красавцемъ въ полномъ смыслѣ и маленькая Ириша скоро обратилась въ идолопоклонницу.
Разъ въ комнату жильца пришла въ его отсутствіе сама хозяйка. Она перебрала всѣ его вещи и вещицы, осмотрѣла гардеробъ и, оставшись всѣмъ отмѣнно довольною, вылила на свой платокъ чуть не полбанки чужихъ духовъ и вымыла руки одеколономъ.
-- Какъ мило у него все, какъ мило,-- говорила она, потирая свои бѣлыя руки:-- только знаешь, Ириша, какъ странно, онъ мнѣ еще не отдалъ денегъ за квартиру; ты скажи ему, что у насъ впередъ платятъ за мѣсяцъ, и чтобы онъ заплатилъ мнѣ непремѣнно.
Нѣмка очень не любила буквы "ы" въ русской азбукѣ и старалась замѣнить ее болѣе мягкими звуками, отчего рѣчь ея выходила особенно пріятною. Ириша ничего не отвѣтила, но рѣшила не говорить съ жильцомъ о такихъ деликатныхъ предметахъ.-- Пускай барыня съ нимъ вѣдается какъ знаетъ. Она впрочемъ и сама замѣтила нѣкоторыя странности за новымъ жильцомъ: онъ, напримѣръ, не спросилъ у ней, какъ берутъ у нихъ хлѣбъ въ булочной и сливки у молочницы, на книжку, или за деньги, какъ съ лимонами въ лавочкѣ, съ керосиномъ, свѣчами и проч. Онъ только кушалъ съ аппетитомъ все, что она ни подавала ему, а на счетъ чая и сахара она замѣтила, что у него тоже плохо: на донышкѣ въ ящикѣ осталось, но онъ не возобновлялъ запаса. Она рѣшила обождать со всѣми этими дѣлами и не сказала о нихъ ни слова своей барынѣ, не говорила и съ жильцомъ, такъ какъ боялась его. Онъ казался ей такимъ гордымъ и холоднымъ, что она не смѣла подступиться къ нему. Впрочемъ, знакомыя горничныя увѣряли ее, что это и есть настоящій баринъ.
-- Хорошіе господа всегда такъ дѣлаютъ, только приказываютъ, а разговаривать съ прислугой имъ не о чемъ.
Ириша не понимала такихъ отношеній къ прислугѣ, тѣмъ болѣе, что ея собственная барыня была очень словоохотлива, а другой жилецъ, Иванъ Ардальонычъ, всегда былъ добръ и ласковъ къ ней; часто усаживалъ ее съ собою пить чай и разсказывалъ о своихъ плаваніяхъ въ дальнія страны. Старикъ служилъ въ молодости во флотѣ и много видывалъ разныхъ видовъ на своемъ вѣку.
Съ самой Иришей произошла въ это время большая перемѣна: она вдругъ поняла, что старыя платья хозяйки никуда не годятся и заказала себѣ разомъ два новыхъ у знакомой портнихи. Когда она надѣла ихъ, то сама себя не узнала въ зеркалѣ; платья сидѣли на ней, какъ на куколкѣ, и совсѣмъ преобразили ее. Иванъ Ардальонычъ похвалилъ, когда увидѣлъ дѣвушку въ новомъ нарядѣ, и сказалъ:-- "давно-бы такъ". А Амалія Ивановна только всплеснула руками и воскликнула:
-- Herr Je! ты стала мотовкой!
Ириша покраснѣла, такъ какъ чувствовала себя виноватой. Но увы, тотъ, для кого были сшиты новыя платья, не обратилъ на нихъ ни малѣйшаго вниманія! Азарьевъ даже не посмотрѣлъ на нее, когда она вошла къ нему въ комнату гладко причесанная, въ новомъ хорошенькомъ платьицѣ; онъ только приказалъ ей подать скорѣе самоваръ, такъ какъ торопился куда-то.
Боже мой, какое горе и для чего были всѣ эти хлопоты? Иванъ Ардальонычъ похвалилъ и швейцаръ внизу тоже. Да развѣ въ нихъ дѣло?
Иванъ Ардальонычъ ее любитъ, онъ добрый старикъ, а швейцаръ дуракъ и что въ немъ! Ириша чуть не заплакала, такъ ей было горько, но старыхъ платьевъ больше не надѣвала и вообще стала заниматься своимъ туалетомъ.