Въ одной изъ большихъ больницъ Петербурга ожидали посѣщенія сановнаго гостя. Больницу терли и скоблили, лощили полы, устилали коврами лѣстницу; больныхъ мыли и теребили, не давали имъ умереть спокойно, переворачивали тюфяки, перемѣняли бѣлье, постилали новыя одѣяла.
Наконецъ, все было готово,-- насталъ вожделѣнный день. Попечитель больницы, доктора, смотритель ходили по коридорамъ въ мундирахъ, и все заглядывали на лѣстницу, гдѣ швейцаръ съ булавой въ рукахъ стоялъ, вытянувшись у параднаго подъѣзда, а сторожа въ новыхъ кафтанахъ курили какимъ-то ѳиміамомъ въ коридорахъ. Вдругъ раздался звонокъ въ швейцарской и всѣ высыпали на лѣстницу.
Сановный гость обходилъ палаты, съ цѣлой свитой позади себя; онъ милостиво разговаривалъ съ попечителемъ, останавливался у кроватей больныхъ и разспрашивалъ о нихъ старшаго доктора; его сопровождалъ нарядный адъютантъ, который также останавливался у кроватей и отъ нечего дѣлать разсматривалъ въ pince nez надписи.
На одной изъ кроватей, въ женскомъ отдѣленіи, лежала больная, со страждущимъ, исхудалымъ лицомъ и большими темными глазами, смотрѣвшими безучастно на все окружающее; вдругъ эти глаза загорѣлись и уставились на адъютанта; онъ подошелъ ближе и прочелъ надпись надъ кроватью: "Софья Брызгалова". Адъютантъ поблѣднѣлъ и отвернулся.
-- Какое прекрасное лицо,-- сказалъ высокій гость, замѣтивъ больную,-- кто это?
Старшій докторъ отвѣтилъ ему и почтительно объяснилъ, что больная очень трудная и врядъ ли доживетъ до вечера.
Процессія двинулась далѣе, но адъютантъ отсталъ на нѣсколько шаговъ и взялъ подъ руку смотрителя.
-- Послушайте,-- сказалъ онъ,-- вы знаете эту больную?-- Онъ указалъ на кровать Брызгаловой.
-- О, конечно, я всѣхъ больныхъ знаю,-- совралъ смотритель.
-- Вотъ вамъ 25 рублей,-- продолжалъ адъютантъ, вынимая бумажникъ.-- Примите ихъ отъ меня. Его высокопревосходительство изволилъ обратить вниманіе на эту несчастную,-- я желаю облегчить ея страданія; сдѣлайте, что возможно, а если она умретъ, дайте мнѣ знать. Вотъ моя карточка.
-- Слушаю-съ,-- отвѣчалъ смотритель, почтительно кланяясь. Онъ взглянулъ на карточку, на ней было написано: "Графъ Сергѣй Воронскій. Дворцовая набережная, собственный домъ". Смотритель еще разъ поклонился, и они вышли изъ палаты.
Весь этотъ день графъ Воронскій былъ мраченъ, ходилъ по комнатамъ, нервно подергивался и крутилъ усы, но вечеромъ поѣхалъ въ театръ, а потомъ на балъ въ австрійское посольство, гдѣ пробылъ до утра.
Всю эту ночь Софья Брызгалова, провела въ страшной агоніи; она металась ни постели, бредила и громко повторяла чье-то имя, звала на помощь, простирала руки, искала кого-то,-- но никто не пришелъ къ ней. Только дежурная сидѣлка, просыпаясь отъ ея стоновъ, сердито подавала ей пить и подымала сброшенное на полъ одѣяло. Съ утру Софья умерла. Лампада загасла. Конецъ всему: печалямъ и радостямъ, надеждамъ и мечтамъ, любви и ненависти,-- всему конецъ.
На кладбищѣ, въ отдаленной его части, среди забытыхъ, поросшихъ травою могилъ, цвѣтетъ одна могила живыми, яркими цвѣтами; ихъ насадила заботливая рука. На могилѣ крестъ, вокругъ ограда. Андрей Ипатовъ ходитъ на эту могилу, склоняется къ сырой землѣ и плачетъ горькими слезами; это онъ воздвигнулъ крестъ и ограду, онъ насадилъ цвѣты,-- никто другой не ходитъ на могилу.
Онъ опоздалъ и, когда пріѣхалъ въ Петербургъ, Софью уже похоронили. Онъ отправилъ дѣтей и старика къ себѣ въ деревню, но самъ остался въ Петербургѣ. Ему давно пора вернуться къ своимъ больнымъ и къ осиротѣвшей сестрѣ, но онъ все не можетъ разстаться съ дорогою могилой, все ходитъ на кладбище и плачетъ по своей погибшей, разбитой любви.