I. Наслѣдство.

Лѣтъ десять или пятнадцать тому назадъ, въ Псковской губерніи, въ Торопецкомъ уѣздѣ, существовало одно небольшое село, по имени Жгутово. Оно и теперь еще тамъ; но теперь оно носитъ другое имя, до котораго намъ дѣла нѣтъ. Въ этомъ селѣ, въ августѣ мѣсяцѣ 184* года, на ветхомъ крыльцѣ господскаго дома, сидѣлъ низенькій, худенькій старичокъ, съ сѣдыми усами, въ потертомъ военномъ сюртукѣ безъ погоновъ и въ сѣрыхъ нанковыхъ брюкахъ. То былъ управляющій небольшаго имѣнія душъ въ полтораста, отставной прапорщикъ Иванъ Кузмичъ Усовъ. Онъ сидѣлъ на верхней ступенькѣ, съ озабоченнымъ видомъ вытягивая шею и заслоняя рукой глаза, и поглядывая въ ту сторону, гдѣ сквозь вѣтви развѣсистыхъ липъ и ясеней, за плетнями, заборами и кустами, желтѣлъ овесъ на яровомъ полѣ, а за овсомъ, по склону отлогой возвышенности, мелькала дорога. По этой дорогѣ долженъ былъ пріѣхать кто-нибудь, кого старикъ ожидалъ съ большимъ нетерпѣніемъ, потому что онъ сидѣлъ тутъ съ пяти часовъ вечера, машинально выколачивая и набивая и снова закуривая свою коротенькую, солдатскую трубочку, и во все это время почти не сводя глазъ съ описаннаго нами мѣста. Солнце долго пекло его открытую голову; потомъ, склоняясь мало-по-малу, опустилось за рощу, которая видна была вправо, надъ озеромъ; потомъ трава покрылась росой, въ лицо пахнулъ свѣжій вѣтеръ, на дворѣ стало темнѣе, и двѣ или три звѣздочки затеплились въ вышинѣ. Прошло еще полчаса, и даль подернулась сизымъ туманомъ; дорогу уже нельзя было отличить отъ окружныхъ полей; стада вернулись домой, блеянье овецъ, топотъ и фырканье лошадей, звуки бубенчиковъ и голоса пастуховъ послышались съ той стороны, гдѣ стоялъ скотный дворъ; въ дворовыхъ избахъ мелькнули огни; ночь была уже на дворѣ, безлунная, темная ночь; смотрѣть уже было некуда; старикъ вздохнулъ, кряхтя поднялся на ноги, протеръ глаза и началъ ходить взадъ и впередъ, по росистой травѣ, между крыльцомъ и калиткой сада.

-- Яшка! крикнулъ онъ босоногому мальчику, бѣжавшему мимо съ горшечкомъ горячихъ угольевъ для самовара.-- Зажги свѣчу въ моемъ фонарѣ и поставь сюда, на крыльцо. Если Григорій Алексѣичъ пріѣдутъ сегодня, такъ пусть увидятъ, по крайней мѣрѣ, что здѣсь ихъ ждутъ.

Едва успѣлъ Яшка исполнить это приказаніе, какъ середи глухой тишины, въ полверстѣ отъ села, послышался топотъ.

-- Ѣдутъ! шепнулъ управляющій, вдругъ останавливаясь. Мальчикъ тоже остановился, и оба стали прислушиваться.

-- Ѣдутъ, Иванъ Кузмичъ, отвѣчалъ наконецъ послѣдній:-- тройка... вотъ повернули за рощу, направо... надо-быть наши.

Иванъ Кузмичъ сильно засуетился.-- Скорѣй, Яша! скорѣе, дружочикъ! Ставь самоваръ, да зажги обѣ свѣчи въ столовой, да позови Ивана; а Марѳѣ скажи, чтобы столъ накрывала, кричалъ онъ, второпяхъ хватая фонарь и поднимая его высоко надъ головой. Топотъ и стукъ копытъ между тѣмъ становились слышнѣе, потомъ на минуту смолкли; послышался яростный лай собакъ и скрипъ воротъ, отворяемыхъ ночнымъ сторожемъ, и фырканье лошадей, и голосъ кучера, ободрявшаго пристяжную; телѣга тройкой подъѣхала къ дому и остановилась противъ крыльца. Изъ нея выскочилъ молодой человѣкъ въ запыленной шинели и, ни слова ни говоря, бросился на шею къ ожидавшему его старику.

-- Батюшка, Григорій Алексѣичъ! Вотъ когда Богъ привелъ васъ увидѣть, дрожащимъ голосомъ говорилъ тотъ, утирая слезы на своихъ загорѣлыхъ щекахъ.-- Да что это вы такъ поздно? А я съ пяти часовъ утра послалъ за вами въ городъ и ждалъ васъ къ обѣду.

-- Въ Каменкѣ съ лошадьми задержали, отвѣчалъ молодой человѣкъ, отрывисто и невнятно; слова какъ будто съ трудомъ выходили у него изъ горла; въ чертахъ лица и въ движеніяхъ его замѣтно было усиліе скрыть то, что происходило въ душѣ.-- Иванъ Кузмичъ, продолжалъ онъ:-- мнѣ надо съ вами поговорить кой-о-чемъ, прежде чѣмъ я увижусь съ тѣмъ человѣкомъ, о которомъ вы мнѣ писали.

-- Надо, Григорій Алексѣичъ, самъ знаю, что надо; да только вы объ этомъ теперь безпокоиться не извольте. Успѣемъ все сдѣлать. Вѣдь мы еще здѣсь господа. Скоро сказка сказывается, не скоро дѣло дѣлается. Отдохните съ дороги, напейтесь чайку, выспитесь, вымойтесь въ банѣ; а онъ подождетъ. Его череда еще не пришла; далеко до того. Слава Богу! вы покуда у себя дома, а не въ гостяхъ у Дмитрія Егорыча! Можетъ и самъ придти, если захочетъ сегодня же повидаться; а не то такъ и до завтра подождетъ. Онъ квартируетъ вонъ тамъ, въ новомъ флигелѣ, что окошками въ садъ. Я ему и докладывать о вашемъ пріѣздѣ не приказалъ; ну, а если узнаетъ, да самъ придетъ,-- такъ ужь вы, батюшка, будьте поласковѣе, поостерегитесь немного; потому что вѣдь отъ него все зависитъ, вся, такъ-сказать, судьба ваша.

Старикъ остановился и замолчалъ, увидѣвъ, что около нихъ собралось нѣсколько человѣкъ изъ дворовыхъ. Одни весело улыбались, кланяясь пріѣзжему въ поясъ, какъ старому ихъ знакомому; другіе стояли снявъ шапки и съ нѣмымъ любопытствомъ смотрѣли во всѣ глаза. Въ числѣ прочихъ была низенькая пожилая бабенка, лѣтъ за сорокъ.-- Здравствуй, дитятко! говорила она, устремивъ на него свои голубые глаза, въ которыхъ сіяло чувство живой, неподдѣльной радости.-- Здравствуй, мамка! едва внятно отвѣчалъ молодой человѣкъ, отдернувъ руку, которую она собиралась поцѣловать, и горячо обнимая свою кормилицу. Несмотря на такой радушный пріемъ, вся эта сцена, казалось, была невыносимо печальна и тяжела для пріѣзжаго. Спѣша окончить ее какъ можно скорѣй, онъ торопливо отвѣтилъ на разныя привѣтствія, которыми жители роднаго села встрѣчали его со всѣхъ сторонъ, и бросивъ шинель въ дверяхъ, ушелъ вслѣдъ за Иваномъ Кузмичемъ въ комнату. Тамъ чайный приборъ уже былъ готовъ, и самоваръ кипѣлъ на столѣ. При свѣтѣ свѣчъ, можно было разсмотрѣть на стѣнѣ нѣсколько закопченныхъ портретовъ, въ ихъ старыхъ, поблекшихъ рамахъ. Такія же старыя и поблекшія гардины висѣли на окнахъ безъ всякой претензіи на симметрію, а въ окна, сквозь вѣтви сиреней и яблонь, смотрѣла темная, лѣтняя ночь. Въ углу стоялъ ветхій рояль, съ котораго давно сошелъ лакъ, а бронзовыя украшенія отъ времени почернѣли. Струны его, какъ нервы человѣка, тоскующаго въ бездѣйствіи, были такъ сильно разстроены, что когда пріѣзжій бросилъ на крышку свой пыльный картузъ, онѣ издали, сами собою, дрожащій, протяжный, болѣзненный стонъ. Иванъ Кузмичъ хлопоталъ около своего гостя, какъ нянька. Снявъ съ него дорожную сумку и синій вязаный шарфъ, онъ заботливо усадилъ его за столъ въ большія дѣдовскія кресла съ высокою спинкой. Несмотря на всѣ эти попеченія, однакоже, тотъ, казалось, все еще не могъ придти въ себя послѣ дороги, и не отвѣчалъ ничего на всѣ его ласки.

Григорій Алексѣевичъ Лукинъ -- такъ звали пріѣзжаго -- былъ молодой человѣкъ высокаго роста, смуглый, широкоплечій и крѣпко сложенный. Съ перваго взгляда, ему можно было дать лѣтъ двадцать семь, пожалуй даже и болѣе; но всматриваясь внимательнѣе, не трудно было замѣтить, что рѣзкія, крупныя черты лица, его блѣдность и озабоченное, почти угрюмое выраженіе съ одной стороны, а съ другой, дорожная пыль и загаръ и давно не бритая борода,-- все это дѣлало молодаго человѣка на видъ годами пятью старѣе чѣмъ онъ дѣйствительно былъ. Оставшись вдвоемъ съ Иваномъ Кузмичемъ, Лукинъ, который до той поры сидѣлъ съ какимъ-то разсѣяннымъ и усталымъ видомъ, посматривая вокругъ на стѣны и мебель хорошо-знакомой ему столовой,-- вдругъ какъ будто очнулся отъ забытья и устремилъ на смущеннаго старика долгій, пристальный, вопросительный взоръ. Тотъ опустилъ глаза и голову подъ тяжестью этого взора. Тайный смыслъ его, казалось, вполнѣ былъ ему понятенъ. На языкѣ его вертѣлись какія-то слова; но губы шевелились безъ звука и ничего не вылетало изъ нихъ въ отвѣтъ.

-- Ваши извѣстія, сказалъ наконецъ Лукинъ,-- ваши извѣстія, мой милый Иванъ Кузмичъ, висятъ у меня какъ камень на шеѣ. Скажите, вы писали по слухамъ и по догадкамъ, или... (голосъ молодаго человѣка дрожалъ, оканчивая вопросъ) или вы несомнѣнно увѣрены въ томъ, что вы мнѣ сообщили?

Иванъ Кузмичъ хотѣлъ отвѣчать; но Лукинъ, который все время не сводилъ съ него глазъ, перебилъ его:

-- Понимаю, сказалъ онъ, махнувъ рукой;-- я вижу по вашему лицу, что вы хотите сказать. Я сдѣлалъ вамъ глупый вопросъ. Конечно, такихъ извѣстій не посылаютъ за пятьсотъ верстъ, не убѣдясь въ ихъ истинѣ самымъ яснѣйшимъ образомъ.

Иванъ Кузмичъ молча кивнулъ головой. Слезы подступали у него къ самому горлу, не позволяя выговорить ни слова.

-- Да что жь вы молчите? продолжалъ Лукинъ, вдругъ вспыхнувъ и повернувшись на стулѣ.-- Скажите хоть слово: да или нѣтъ? Я хочу слышать наконецъ свой приговоръ, каковъ бы онъ ни былъ. Я не могу сидѣть тутъ сложа руки и хныкать какъ баба, въ такую минуту, когда вопросъ идетъ о жизни и смерти. Я долженъ сдѣлать что-нибудь для себя,-- спасти свою будущность, если есть еще средство. Или уже никакой надежды не осталось?... При этихъ словахъ онъ поблѣднѣлъ, и голосъ его опять задрожалъ; но это было на мигъ.

-- Богу угодно было отозвать къ себѣ вашего родителя и моего благодѣтеля, началъ плаксивымъ голосомъ Иванъ Кузмичъ.

Лукинъ нетерпѣливо пожалъ плечами.

-- Что вы мнѣ панихиду поете! перебилъ онъ его опять.-- Мнѣ некогда оплакивать потерю отца, теперь, когда по его милости, у меня самого виситъ петля на шеѣ. Прежде чѣмъ отдать ему мой сыновній долгъ, я хочу знать, какъ исполнилъ онъ свои обязанности въ отношеніи ко мнѣ, или, лучше сказать, почему онъ ихъ не исполнилъ? Вы пишете, что моя родная мать никогда не была замужемъ за отцомъ. Какимъ образомъ могло это случиться, да и откуда вы это узнали? Кто вамъ сказалъ?...

-- Голубчикъ мой, Григорій Алексѣичъ! Не гнѣвайтесь на меня; -- я это зналъ съ самаго начала, съ тѣхъ поръ, какъ вы на свѣтъ родились. Вѣдь мы съ покойникомъ Алексѣемъ Михайлычемъ весь вѣкъ почти вмѣстѣ прожили. Въ одномъ полку служили пятнадцать лѣтъ. Знаю все это, какъ оно было, и если прикажете, все разкажу. Только вы, батюшка, на меня гнѣваться не извольте, по той причинѣ, что хотя я во всемъ этомъ дѣлѣ и причастенъ былъ съ самаго начала, но моей вины тутъ самая малость. Вѣдь я у покойника Алексѣя Михайлыча въ ротѣ служилъ фельдфебелемъ и перечить имъ не привыкъ; а дѣлалъ все, что прикажутъ, и говорилъ, если прикажутъ, а не прикажутъ, молчалъ. Не гнѣвайтесь тоже, если что на счетъ покойницы матушки въ словахъ моихъ можетъ показаться для васъ обидно. Мой долгъ вамъ чистую правду сказать, а ужь тамъ какъ оно выйдетъ, можетъ статься и грубо, и неучтиво, и не на свѣтскій манеръ, за то не могу отвѣчать; потому что въ школѣ я не учился и книжекъ не читывалъ. Рѣчь у меня простая, солдатская.

-- Э! полноте! Намъ некогда за словами гоняться. Говорите какъ знаете, только не скрывайте отъ меня ничего. Скажите: мачиха моя, разумѣется, знала все?

-- Знала, сударь; вотъ то-то и горе, что-знала. Не замѣшайся она, прости ее Господи, все это давно бы можно было поправить: по той причинѣ, что покойникъ Алексѣй Михайлычъ васъ крѣпко любилъ, и когда умирала ваша родная матушка, Марѳа Прохоровна, клятвенно ей обѣщалъ васъ пристроить и клятву свою исполнилъ бы непремѣнно, да покойница Варвара Клементьевна все въ долгій ящикъ откладывала. Ужь какъ онъ бывало ее упрашиваетъ; бывало и руки-то у нея цѣлуетъ и самъ чуть не плачетъ; а она какъ заладила подожди, да такъ до конца все одно и твердила. Шуточками бывало отдѣлывается, все въ смѣхъ обращаетъ, а иной разъ и сама расплачется. Ты, говоритъ, точно какъ передъ смертью своею торопишься: погоди, еще время терпитъ, еще мы съ тобой поживемъ. Еще успѣешь, говоритъ, насъ всѣхъ осрамить. Ты Богу будь благодаренъ, говоритъ, что онъ до сихъ поръ тебя спасъ отъ позора. Вѣдь стыдно будетъ сосѣдямъ глаза показать, когда про насъ пойдутъ вѣсти, разныя сплетни и пересуды, и весь уѣздъ провѣдаетъ, что еще до свадьбы нашей ты имѣлъ сына, отъ моей крѣпостной служанки....

-- Крѣпостной? повторилъ вздрогнувъ Лукинъ.-- Вотъ она, проклятая доля! Да неужли же отецъ не могъ ее выкупить, если онъ дѣйствительно къ ней былъ привязанъ? Или онъ не нашелъ нужнымъ этого сдѣлать?

-- Не успѣлъ, батюшка, Григорій Алексѣичъ! Видитъ Богъ, не успѣлъ. Я это дѣло во всей подробности знаю. Черезъ меня и переговоры всѣ шли со старымъ Барковымъ, съ тестемъ Алексѣя Михайлыча. Сначала споръ о цѣнѣ затянулся. Старикъ былъ кремень и на деньгу падокъ, заломилъ двѣ тысячи чистаганомъ; вынь да подай, не то и слышать ни о чемъ не хочу. Вексель ему предлагали, такъ начисто отказалъ; ну, а у покойника, родителя вашего, запаснаго капитала въ ту пору не важивалось; занять на вексель было не у кого, пришлось заложить лѣсную дачу въ Холомскомъ уѣздѣ. Опять меня же отправили въ Псковъ; спѣшилъ елико возможно, въ двѣ недѣли дѣло обработалъ и воротился съ деньгами; да засталъ уже вашу матушку при смерти. Она умерла ровно черезъ три дня послѣ того какъ вы родились.

-- Подъ какимъ же именемъ ее схоронили?

-- А схоронили ее, какъ боярыню Марѳу.

-- Да развѣ никто изъ постороннихъ не зналъ о настоящемъ положеніи дѣла?

-- Не знали, Григорій Алексѣичъ, не токмо изъ постороннихъ, даже здѣсь, въ Жгутовѣ, изъ дворовыхъ никто не зналъ. Окромѣ меня, да попа, которому много въ ту пору переплатили, всѣ тутъ, и въ селѣ и промежь сосѣдей, думали, что Алексѣй Михайлычъ съ покойною матушкой въ Рязанской губерніи былъ обвѣнчанъ; потому что, какъ онъ съ нею пріѣхалъ сюда, никому и въ догадъ не могло придти, чтобъ она была изъ простыхъ. Одѣта, бывало, всегда какъ барыня и грамотѣ знала и на фортепьянахъ игрывала; а сама была такая тихая, кроткая, ручки и ножки маленькія; идетъ, бывало, точно какъ тѣнь, чуть до земли касается. Батюшка вашъ познакомился съ ней у Барковыхъ, въ ту пору, какъ мы съ полкомъ въ Рязанской губерніи стояли; а у Барковыхъ она была какъ родная дочь, вмѣстѣ съ обѣими барышнями и росла и училась, да и старуха любила ее, какъ родную, до той поры какъ Алексѣй Михайлычъ ихъ домъ начали посѣщать. Съ этого времени вся судьба ея измѣнилась. Какъ увидѣли старики, что гостю приглянулась не старшая дочь, которую они ему прочили, а воспитанница, такъ вся семья ее разомъ и возненавидѣла. А тутъ, какъ на грѣхъ, изъ ея же родни, изъ дворовыхъ, нашлись такія мерзавки, что рады были случаю, изъ своихъ видовъ ее обнесли; сплели на нее такую мерзость, что не знавши и повѣрить-то мудрено. Въ другую пору никто бы и рта разинуть не смѣлъ, а тутъ вышло кстати; Барковы и разбирать не хотѣли, а прямо зачали гнать, сняли съ нея сперва дворянское платье, одѣли въ толстую рубаху и сарафанъ, да и сослали въ людскую; а тамъ и вонъ изъ села, въ другое имѣніе отправили. Да только себѣ этимъ нисколько не пособили. Батюшка вашъ влюбился въ Марѳу Прохоровну безъ памяти, да и она тоже всею душой къ нему привязалась. Отыскалъ онъ ее въ томъ гнѣздѣ, куда ее позапрятали; сталъ ѣздить тайкомъ; а мѣсяца черезъ три, выбравъ темную ночку, подкатили мы съ нимъ на курьерскихъ къ ея деревенькѣ, отпускъ и подорожная были въ карманѣ; она, моя матушка, вышла на большую дорогу въ простой душегрѣйкѣ съ однимъ маленькимъ узелочкомъ въ рукахъ; сѣла къ намъ въ сани, усмѣхаясь сквозь слезы, ямщикъ свиснулъ, лошади понеслись; а вьюга тутъ же и слѣдъ замела. Черезъ полутора сутокъ, пріѣхали мы въ Москву. Тамъ, Алексѣй Михайлычъ одѣлъ ее какъ куколку, цѣлый обозъ всякихъ дамскихъ вещей накупилъ и отправилъ все въ Жгут о во, куда и мы поспѣли къ самому Рождеству. Дорогой было говорено не разъ, чтобы тотчасъ по пріѣздѣ въ село вѣнчаться, и батюшка вашъ отъ этого былъ не прочь, да только разныя сумнѣнія ему на умъ приходили. Тревожила его мысль: какъ послѣ съ Барковымъ придется раздѣлываться. Характера онъ былъ кроткаго, смирнаго; боялся огласки, боялся, чтобы между сосѣдями не обезславили; хотѣлъ сперва получить отпускную. Съ этимъ намѣреніемъ, написали они письмо: батюшка вашъ къ старику Баркову, а матушка, Марѳа Прохоровна, къ старухѣ. Письмо мнѣ поручили отвезти съ разными наставленіями да подарками; и ужь нечего говорить, стоило мнѣ хлопотъ это дѣло. Старикъ, съ первой встрѣчи, чуть меня чубукомъ не отдулъ, такъ былъ разсерженъ. Насилу успѣли его уломать. Да и то сказать, что проку-то вышло, что онъ усмирился?-- Иванъ Кузмичъ вздохнулъ и утеръ себѣ лобъ.-- Больно теперь припомнить, продолжалъ онъ, переводя духъ,-- что всѣ труды мои даромъ пропали и что матушкѣ вашей не довелось умереть спокойно. Грустила она, моя голубушка, все время своего пребыванія въ Жгутовѣ; чуяло ея сердце, что дѣло добромъ не кончится. Въ ту пору вотъ этотъ портретъ съ нея сняли и, вѣрите ли, точь-въ-точь какъ вотъ тутъ на портретѣ, сиживала она каждый день у окошка, съ своею работой въ рукахъ. Губы блѣдныя, какъ у больной, а на щекахъ румянецъ, какъ зарево, то. потухнетъ, то опять вспыхнетъ; головка наклонена, а глаза заплаканы и смотрятъ такъ печально, какъ будто душа глядитъ изъ нихъ на свою горькую долю, да скорую разлуку съ землей и дальній путь свой предчувствуетъ.... Похожа, Григорій Алексѣичъ, похожа какъ двѣ капли воды!...

Лукинъ взглянулъ на портретъ своей матери, и тайный смыслъ того, что съ, дѣтскихъ лѣтъ въ этомъ лицѣ казалось ему загадкой, сталъ вдругъ для него понятенъ. Что-то похожее на слезу въ первый разъ блеснуло у него на глазахъ; онъ отвернулся, рука задрожала; но это былъ одинъ мигъ. Черезъ минуту вся наружность молодаго человѣка приняла опять свой прежній, угрюмый и сдержанный видъ, такъ сильно противорѣчившій взволнованному и растроганному лицу старика. Ему некогда было заниматься этого рода ощущеніями; онъ спѣшилъ дѣлать дѣло. Отворотясь отъ портрета и придвинувъ къ себѣ стаканъ чаю, онъ снова началъ разспросъ.

-- Вы говорите, Иванъ Кузмичъ, что отецъ устроилъ бы мое дѣло, еслибы мачиха ему не мѣшала. Да развѣ онъ не могъ обойдтись безъ ея согласія? Вѣдь Жгутово принадлежало ему?

-- Сначала точно принадлежало; да покуда принадлежало, то онъ и не тревожился ни о чемъ; думалъ, что послѣ успѣетъ; а потомъ, какъ онъ перевелъ его на имя Варвары Клементьевны, такъ безъ нея ужь и шагу сдѣлать не могъ.

-- А давно онъ его перевелъ?

-- Въ октябрѣ мѣсяцѣ будетъ шесть лѣтъ.

-- Для чего же онъ это сдѣлалъ?

-- Да такъ, по добротѣ своей поддался. Покойникъ, какъ я уже вамъ докладывалъ, былъ нраву мягкаго, податливаго; даже въ полку, бывало, кто первый успѣетъ къ нему подольститься, тотъ и дѣлаетъ изъ него, какъ изъ воску, все что душѣ угодно. Сколько денегъ у него такимъ образомъ пропадало! Взаймы, случалось, кто ни попроситъ, всякому повѣрить, всякому дастъ. Въ карты, бывало, усадятъ; и самъ знаетъ, что съ записными мошенниками, съ шулерами, и со стороны другіе товарищи отговариваютъ; такъ нѣтъ, духу нѣтъ отказать; за стаканчикомъ пуншу, такъ все и спуститъ до послѣдняго гроша. Ну, а Варвара Клементьевна, сударь мой, была барыня ловкая и разчитывала далеко. Опасалась она, что батюшка вашъ имѣнье свое продастъ, да, деньги всѣ вамъ въ наслѣдство оставитъ, тѣмъ болѣе что онъ ужь и такъ его раза два закладывалъ. Первый разъ это было, когда для васъ учителя выписывали изъ Москвы; а второй разъ въ ту пору, помните, когда васъ въ гимназію отправляли. Такъ вотъ, сударь мой, она и боялась, что батюшка когда-нибудь, безъ ея вѣдома и все остальное на воспитаніе ваше потратитъ, либо какъ-нибудь за вами же укрѣпитъ. Со страху этого и стала она, въ ту пору, ему докучать. Ты хочешь, говоритъ, меня безъ гроша оставить. Ты вспомни, что вѣдь я въ семьѣ не одна; да и деньги-то тѣ, что ты за мной въ приданое получилъ, всѣ на уплату твоихъ же долговъ; съ самаго начала были истрачены. Ну что я стану дѣлать, если, чего Боже Храни, мнѣ придется тебя пережить? Вѣдь Жгутово съ молотка пойдетъ, а мнѣ доведется ѣхать назадъ, въ Рязанскую губернію, подъ команду къ старухѣ-теткѣ. А на счетъ Гриши, говоритъ, какъ бы я его ни любила, такъ вѣдь все же я для него не родная. Вѣдь если ты ему тамъ что и оставишь, такъ вѣдь онъ здѣсь, со мной, жить не захочетъ. Уѣдетъ себѣ въ Петербургъ, и тамъ имѣніе проживетъ, а меня пуститъ на всѣ четыре стороны.-- Такъ ужь ты лучше успокой меня, говоритъ, запиши Жгутово на мое имя. Въ моихъ рукахъ оно будетъ цѣлѣе; а въ случаѣ, если я умру прежде тебя, такъ вѣдь въ твоей волѣ оговорить, чтобъ оно чужимъ не досталось.... Ну и пошла, знаете, бабьимъ этимъ манеромъ, пилить каждый день все то же, да то же. А батюшкѣ вашему это было какъ ножъ вострый, если кто ему безпрестанно однимъ и тѣмъ же надоѣдаетъ. Сначала и слышать не хотѣлъ, покричалъ, посердился; а тамъ какъ увидѣлъ, что съ нею ничѣмъ не возьмешь, такъ вся и бодрость пропала; думалъ, думалъ, даже похудѣлъ отъ тоски; наконецъ не вынесъ, сдѣлалъ все, чего ей хотѣлось. Боже ты мой! Думалъ ли онъ въ ту пору, чѣмъ все это кончится, и что ни ей и ни вамъ, а Дмитрію Егорычу Баркову достанется его, въ потѣ лица, на царской службѣ нажитое добро!...

-- Кто такой этотъ Барковъ? Я никогда о немъ не слыхалъ.

-- А это, сударь мой, племянникъ Варвары Клементьевны, роднаго братца ихняго, Егора Клементьича, сынъ. Покойный отецъ его вмѣстѣ съ Алексѣемъ Михайлычемъ въ нашемъ полку служилъ.. Онъ-то и ввелъ вашего батюшку въ семейство Барковыхъ, съ самаго начала имѣя въ виду отдать за него сестру. На первыхъ порахъ, дѣло это ему не удалось, и даже покойникъ батюшка вашъ, когда они послѣ похоронъ Марѳы Прохоровны отсюда въ полкъ воротидись, долго въ ссорѣ были съ Егоромъ Клементьичемъ; черезъ годъ однакоже помирились и стали опять друзьями по прежнему. Опять сталъ Егоръ Клементьичъ батюшку къ себѣ зазывать. Все это на счетъ того, что покойница Марѳа Прохоровна отъ ихъ семьи претерпѣла, и все дѣло объ отпускной -- все по своему перетолковалъ, такъ какъ будто бы это все сначала отъ недоразумѣнія произошло, а послѣ по глупости моей было спутано да переврано; ну и договорились они до того, что Алексѣй Михайлычъ опять къ старику Баркову въ гости поѣхалъ; а тамъ ужь про старое ни гугу, приняли его какъ роднаго, разными праздниками да обѣдами начали угощать, ну, словомъ, только что на рукахъ не носили. А Варвара Клементьевна, въ ту пору, послѣ горячки только что выздоравливала. Вотъ они и сочинили про нее, что будто бы это она въ батюшку вашего ужь давно влюблена и отъ безнадежной любви своей захворала. Какая-то мадамъ у нихъ въ домѣ жила; та всю эту выдумку батюшкѣ подъ строжайшимъ секретомъ передала. Такимъ-то манеромъ они его мало-по-малу къ рукамъ прибирали, водили, водили, да наконецъ и привели туда, куда всѣмъ имъ хотѣлось, то-есть съ Варварой Клементьевной подъ вѣнецъ. А вы, Григорій Алексѣичъ, въ ту пору еще ребенокъ грудной, на рукахъ у мамки Анисьи, здѣсь въ Жгутовѣ оставались. Сюда же и батюшка вашъ переѣхалъ черезъ полгода послѣ своей женитьбы. Въ ту пору мы вмѣстѣ съ нимъ вышли въ отставку: онъ въ чинѣ майора, а я, по милости его, съ мундиромъ и съ офицерскимъ чиномъ, и тотчасъ, какъ только сюда пріѣхали, они меня надъ всѣмъ своимъ имѣньемъ управляющимъ сдѣлали. По этой-то причинѣ, то-есть потому стало-быть, что батюшка вашъ со мною весь вѣкъ свой вмѣстѣ провелъ и въ преданности моей сумнѣнія не имѣлъ, всѣ дѣла его и заботы до самой смерти мнѣ были извѣстны. До самой послѣдней минуты, Алексѣй Михайлычъ все о васъ сокрушался и имя ваше упоминалъ. Мысли о вашей судьбѣ его мучили, и то, что не успѣлъ онъ сдѣлать для васъ, что хотѣлъ.

-- Опять не успѣлъ! На этотъ разъ я уже рѣшительно не могу понять, что ему помѣшало. Вѣдь мачиха умерла еще прошедшею зимой. Отецъ съ полгода жилъ послѣ нея. Въ полгода много чего можно было сдѣлать.

Иванъ Кузмичъ замялся и сначала какъ будто не зналъ, что сказать. Вставъ потихоньку со стула, онъ заглянулъ въ обѣ сосѣдніе комнаты; потомъ вернулся, придвинулъ свой стулъ поближе къ молодому человѣку и началъ въ полголоса:

-- Была другая забота, Григорій Алексѣнчъ, не знали какъ поступить насчетъ метрическаго свидѣтельства...

-- Какого свидѣтельства?

-- А того, по которому васъ помѣстили сперва въ гимназію, а потомъ изъ гимназіи въ университетъ. Барковы объ этомъ дѣлѣ пронюхали неизвѣстно какъ, и, послѣ смерти Варвары Клементьевны, въ письмѣ на этотъ счетъ намекнули...

-- Но это свидѣтельство... что же въ немъ?.. я его никогда не видалъ...

-- Да вѣдь оно, сударь... было фальшивое!

Медленно вышептывая эти слова, Иванъ Кузничъ нагнулся къ самому уху несчастнаго Лукина. Тотъ вздрогнулъ и поблѣднѣлъ; горькая улыбка мелькнула у него на лицѣ.

-- Вотъ оно какъ! сказалъ онъ, подумавъ съ минуту.-- А я, безумецъ, надѣялся еще на университетскій дипломъ; думалъ, что по крайней мѣрѣ хоть онъ достанется мнѣ навѣрно; думалъ...

Слезы брызнули у него изъ глазъ въ три ручья. Онъ ударилъ по столу кулакомъ и, вскочивъ съ мѣста, сталъ бѣгать взадъ и впередъ по комнатѣ. Все вынужденное его спокойствіе вдругъ исчезло. На него страшно было смотрѣть. Въ порывахъ отчаяннаго горя, онъ хваталъ себя за голову обѣими руками и бормоталъ едва внятныя, отрывистыя слова:-- Ну, что теперь дѣлать? Что? Опозоренъ! Замаранъ со всѣхъ сторонъ!.. Отецъ -- сочинитель подложныхъ бумагъ, мать -- бѣглая крѣпостная дѣвка; я самъ -- что такое?.. Дома нѣтъ, имени нѣтъ; почти нѣтъ права на свѣтѣ жить!.. Кто ты такой? Какъ тебя зовутъ?.. А чортъ тебя знаетъ!.. Зовутъ тебя просто Гришка... ты просто... тьфу! даже гадко сказать!.. лакей, лакей господина Баркова! Тьфу! Пакость! мерзость! Не хочу я этого, не хочу! Я прежде голову ему разможжу... я лучше въ Сибирь, въ каторжную работу... Ухъ! душно, чортъ возьми, душно!..

И онъ рвалъ съ себя галстухъ, рубашку, моталъ головой, мялъ пальцы, такъ-что суставы хрустѣли.

Иванъ Кузмячъ, страшно испуганный, вертѣлся около него, самъ не зная зачѣмъ и едва самъ понимая, что онъ такое дѣлаетъ и что говоритъ. Нѣсколько разъ онъ готовъ былъ схватить его за руки, опасаясь, чтобъ онъ чего-нибудь надъ собою не сдѣлалъ; но тотъ, въ полномъ припадкѣ неудержимаго бѣшенства, оттолкнулъ его отъ себя, такъ что старикъ едва устоялъ на ногахъ. Бѣгая за нимъ по слѣдамъ, тотъ вдругъ увидалъ, что Лукинъ поворачиваетъ къ дверямъ. Иванъ Кузмичъ, собравъ остатокъ своей рѣшимости, подбѣжалъ къ нему сзади и обхватилъ его крѣпко обѣими руками.

-- Не пущу! Не пущу! твердилъ онъ задыхаясь: -- хоть ты убей меня, не пущу!

-- Пусти! грозно сказалъ Лукинъ, стараясь вырваться и ворочая его какъ ребенка:-- пусти, говорятъ тебѣ; я иду къ барину... какъ ты смѣешь меня держать?.. Я тебѣ говорю, что я иду къ барину! У меня терпѣнья не хватитъ дожидаться до завтра. Хочу посмотрѣть, что за баринъ такой, и узнать его барскую волю... Извольте приказывать, ваше высокоблагородіе, только смотрите, не ошибитесь въ разчетѣ... Да пусти же...

И замахнувшись на него кулакомъ, онъ загнулъ ему крѣпкое русское слово.

-- Батюшка! Григорій Алексѣичъ! вопилъ тотъ, увертываясь отъ удара, но не пуская его изъ рукъ.-- Ради Господа Іисуса Христа и Пречистой Матери Его, выслушайте старика, вашего дядьку! Вспомните, что я весь свой вѣкъ отцу вашему служилъ и васъ маленькаго на рукахъ носилъ! Неужели же моя любовь и всѣ мои попеченія не заслужили отъ васъ ничего кромѣ браннаго слова да тычка въ зубы? Выслушайте, выслушайте только что я вамъ доложу. Вѣдь вы напрасно изволите опасаться... Вѣдь Дмитрій Егорычъ и не думаетъ васъ притѣснять; онъ съ ума еще не сошелъ, чтобы считать васъ своимъ слугою... Вѣдь онъ вамъ, все-таки, по естественному, по человѣческому, доводится двоюродный братъ. Съ чего же вы взяли, что все пропало?..

Лукинъ остановился, посматривая изъ-подлобья на старика.

-- Простите, сказалъ онъ едва внятно:-- я совсѣмъ одурѣлъ, и опустивъ руки, онъ отошелъ отъ дверей. Сознаніе мало-помалу къ нему возвращалось; порывъ былъ слишкомъ силенъ, чтобы длиться долѣе. Онъ сѣлъ на диванъ и закрылъ руками лицо.

Черезъ полчаса, Иванъ Кузмичъ, насильно напоивъ его чаемъ, увелъ въ спальню, раздѣлъ своими руками какъ ребенка и уложилъ спать, а самъ легъ на полу, у дверей, въ предотвращеніе какого-нибудь несчастнаго случая.