Молодость имѣетъ разныя привилегіи, между которыми не послѣднее мѣсто занимаетъ право уснуть крѣпкимъ сномъ подъ гнетомъ самыхъ убійственныхъ впечатлѣній, и видѣть во снѣ совсѣмъ не то, что бѣсило или тревожило насъ наяву. Правомъ этимъ Лукинъ, какъ человѣкъ молодой и здоровый, воспользовался въ полной мѣрѣ. Несмотря на свое опасное и шаткое положеніе, несмотря на вчерашнюю бурю и на то, что черезъ нѣсколько часовъ должна была рѣшиться его судьба,-- онъ едва успѣлъ лечь въ постель, какъ сонъ подхватилъ его легкою рукой и унесъ на своихъ могучихъ крыльяхъ за тридевять земель отъ всего, что его окружало. Такого благодѣянія напрасно ждалъ бѣдный Иванъ Кузмичъ. Ему лично, завтрашній день не грозилъ никакою особенною бѣдой; но онъ былъ старъ и вытерпѣлъ въ жизни не мало разнаго горя, и на плечахъ его ужь давно накопилась та тяжкая ноша, которая давитъ человѣка къ землѣ не столько качествомъ, сколько количествомъ своего содержанія и, несмотря на привычку, даетъ себя чувствовать въ полномъ объемѣ каждый разъ, какъ судьба или время дѣлаютъ къ ней сверху какое-нибудь новое прибавленіе. Такимъ прибавленіемъ для Ивана Кузмича была вчерашняя сцена. Ежеминутно повторяясь въ его раздраженномъ мозгу и вызывая вслѣдъ за собой, разныя болѣе или менѣе мрачныя сочетанія идей, она не позволяла ему заснуть ни на одинъ мигъ. Долго кряхтѣлъ онъ, ворочаясь съ боку на бокъ, долго слушалъ однообразную пѣсню сверчка и неугомонное жужжаніе мухи, стучавшей въ потемкахъ о потолокъ; наконецъ, ему надоѣло лежать. Замѣтивъ утренній свѣтъ сквозь щели затворенныхъ ставней, онъ всталъ потихоньку, надѣлъ на себя свое безсмѣнное платье, подкрался къ другой постелѣ и, убѣдись, что Лукинъ спитъ богатырскимъ сномъ, вышелъ на дворъ.
Заря только что занималась; воздухъ былъ тихъ и свѣжъ, небо ясно. Густая роса лежала на травѣ, вся окрестность какъ будто еще спала, ни одного звука не доносилось ни съ какой стороны. Закуривъ свою маленькую трубочку, онъ побрелъ, медленнымъ шагомъ, внизъ, къ берегу озера. Тамъ старая полуразвалившаяся баня стояла въ двухъ шагахъ отъ воды. На порогѣ ея онъ сѣлъ, облокотясь одною рукой на колѣни, и сталъ собирать свои разсѣянныя мысли. Онъ думалъ о дѣлѣ Григорія Алексѣевича, въ которомъ личный его интересъ терялся какъ струйки ручья въ руслѣ глубокой и быстрой рѣки,-- терялся потому, что, вопервыхъ, своей семьи у него не было, а Лукинъ выросъ у него на глазахъ, и онъ успѣлъ привязаться къ нему какъ нянька къ своему питомцу, или какъ старая лягавая собака къ своему господину; а вовторыхъ, вся будущая участь его зависѣла отъ участи молодаго человѣка. Что ожидаетъ его впереди? думалъ онъ. Какъ приметъ его законный наслѣдникъ имѣнія? Какъ поступитъ съ нимъ въ личномъ и въ денежномъ отношеніи? Дастъ ему какія-нибудь средства продолжать начатую каррьеру, или пуститъ по міру нищимъ, бездомнымъ скитальцемъ, безъ гроша за душою, безъ имени, безъ семьи? И что въ такомъ случаѣ будетъ дѣлать онъ самъ? Вѣдь онъ можетъ попасть подъ судъ за слишкомъ-горячее участіе, которое онъ принималъ въ заботахъ покойнаго своего господина о приличномъ воспитаніи Григорія Алексѣевича. Но положимъ, что отъ этой бѣды ему удастся какъ-нибудь ускользнуть; -- что тогда? Останется ли онъ по прежнему управляющимъ въ Жгутовѣ и станетъ доживать, вѣкъ на старомъ обогрѣтомъ мѣстечкѣ, или и его тоже отправятъ на всѣ четыре стороны, и на старости лѣтъ ему придется сызнова начинать жизнь -- искать работы между чужими людьми. Все это очень возможно; на все это надо ему быть готовымъ; потому что, какъ знать?... Онъ вчера почти поручился за этого господина; но онъ это сдѣлалъ по крайней необходимости, сдѣлалъ только затѣмъ, чтобы спасти Лукина отъ очень-опасной выходки; а на самомъ дѣлѣ, онъ не болѣе Лукина зналъ о намѣреніяхъ Баркова, съ которымъ онъ, правда, обѣдалъ почти каждый день, со времени пріѣзда его въ село, и говорилъ очень часто о хозяйствѣ и о другихъ тому подобныхъ вещахъ, говорилъ даже и о Лукинѣ; но каждый разъ, какъ рѣчь заходила объ этомъ предметѣ, получалъ въ отвѣтъ только одни скользкіе, ничего незвачащіе возгласы удивленія или сожалѣнія, изъ которыхъ нельзя было заключить ничего. А если Иванъ Кузмичъ, неудовлетворенный его отвѣтами, рѣшался прямо спросить его о томъ, что ему хотѣлось узнать, то, пожимая плечами, онъ прибавлялъ: "Посмотримъ", "я подумаю"; или: "я еще совсѣмъ и не думалъ объ этомъ предметѣ"; или: "объ этомъ рано еще теперь толковать; мнѣ надо сперва съ нимъ самимъ переговорить", и на этомъ обыкновенно кончался ихъ разговоръ; а между тѣмъ ему было извѣстно, что Барковъ велъ переписку съ какимъ-то стряпчимъ въ Москвѣ, отъ котораго, недалѣе какъ третьяго дня, получилъ по почтѣ большой пакетъ съ документами; послѣ чего онъ посылалъ въ городъ за гербовою бумагой; словомъ, дѣлалъ разныя приготовленія, прямо противорѣчившія его словамъ.
Мысли этого рода занимали Ивана Кузмича около часу. Онъ долго ломалъ себѣ голову, стараясь припомнить все сказанное Барковымъ въ разную пору и сдѣлать какой-нибудь выводъ; но каждый разъ оказывалось, что онъ имѣлъ слишкомъ мало данныхъ. Онъ думалъ, думалъ усиленно и наконецъ задремалъ, послѣ безсонной ночи, убаюканный свѣжимъ воздухомъ, лѣнивымъ шепотомъ листьевъ въ кустахъ и тихимъ, мѣрнымъ плескомъ воды, въ двухъ шагахъ отъ него колыхавшей тростникъ. Когда онъ проснулся, солнце было уже высоко. Озаренный яркими лучами его, передъ нимъ стоялъ усатый лакей Баркова.
-- Баринъ васъ проситъ къ себѣ, сказалъ онъ, небрежно снимая шапку.
Черезъ минуту, Иванъ Кузмичъ былъ въ кабинетѣ Баркова. Передъ нимъ, за столомъ, уставленнымъ разными щегольскими вещицами, передъ зеркаломъ, вынутымъ изъ дорожнаго несессера, въ модномъ халатѣ, съ цвѣтными отворотами и кистями, въ синей суконной ермолкѣ съ длиннымъ хохломъ изъ чернаго шелка, откинутымъ на затылокъ, съ густо-намыленнымъ лицомъ и съ англійскою бритвой въ рукѣ, сидѣлъ предметъ его недавнихъ догадокъ и соображеній, человѣкъ, отъ котораго зависѣло все,-- отставной коллежскій совѣтникъ Дмитрій Егоровичъ Барковъ. Это былъ видный мущина лѣтъ тридцати, съ великолѣпными свѣтло-русыми бакенбардами и съ маленькими, голубыми, холодными, лукаво-прищуренными глазами.
-- Извините, я сію минуту, сказалъ Барковъ, очень любезно улыбаясь сквозь мыло и легкимъ жестомъ руки приглашая его садиться.-- Ну, что, почтеннѣйшій Иванъ Кузмичъ, продолжалъ онъ, окончивъ свое занятіе на столько, что оно уже не мѣшало ему говорить,-- нашъ молодой человѣкъ пріѣхалъ?
-- Пріѣхалъ, Дмитрій Егорычъ, вчера вечеромъ.
-- Что жь вы мнѣ не сказали? Мнѣ очень пріятно было бы увидѣться съ нимъ и познакомиться, не теряя времени; а впрочемъ, это разумѣется, все равно. Скажите, онъ можетъ-быть усталъ съ дороги и не расположенъ теперь говорить о дѣлахъ? Если такъ, то это можно отложить до другаго времени; но во всякомъ случаѣ, я бы желалъ его видѣть. Что, онъ все еще спитъ?
-- Всталъ-съ; я сейчасъ его видѣлъ въ окошко, если прикажете, позову.
-- Позвольте, одну минуточку; я хочу съ вами еще немножко потолковать. Скажите, вы съ нимъ, конечно, вчера говорили? Что онъ, въ какомъ состояніи духа; встревоженъ, разстроенъ? Можетъ-быть сильно огорченъ? Мнѣ, право, непріятно, что въ этомъ дѣлѣ я долженъ играть такую роль.
Иванъ Кузмичъ опустилъ глаза въ землю и началъ крутить свои сѣдые усы, не зная, въ какихъ словахъ передать Баркову то, что вертѣлось у него на языкѣ. Тотъ немного сконфузился, догадываясь въ чемъ дѣло.
-- Я васъ прошу, сказалъ онъ, понизивъ голосъ,-- скажите мнѣ откровенно, какъ вы его нашли? Что онъ -- взбѣшенъ?...
-- Правду сказать, сударь мой, есть понемножку всего, что вы говорите. Да вѣдь простительно, Дмитрій Егорычъ, вѣдь вы примите въ соображеніе: молодой человѣкъ... всего двадцать два года... Нраву отъ природы горячаго, воспитанъ по-барски, въ Петербургѣ, въ университетѣ учится, и о своемъ несчастіи до сихъ поръ ни полслова не зналъ. Имѣйте, батюшка, Дмитрій Егорычъ, снисхожденіе къ сиротѣ. Припомните, что онъ вамъ хотя и не по закону, а по естеству доводится все-таки родственникомъ.
-- Кто жь вамъ сказалъ, почтеннѣйшій мой, Иванъ Кузмичъ, что я это забываю? Я знаю и помню все, какъ нельзя лучше. Еслибы этого не было, развѣ я сталъ бы вести себя такъ заботливо и внимательно? Развѣ я поѣхалъ бы сюда, за тысячу верстъ, самъ, или, пріѣхавъ, сталъ бы медлить и выжидать, такъ какъ я дѣлаю теперь? Я бы просто прислалъ повѣреннаго съ прошеніемъ въ судъ. Конечно, я не могу считать этого молодаго человѣка... Григорьемъ Алексѣичемъ, кажется, его зовутъ?...
-- Точно такъ-съ.
-- Я не могу считать Григорья Алексѣича моимъ родственникомъ въ собственномъ смыслѣ слова, и вы сами знаете почему; но опять-таки, еслибъ я считалъ его совершенно чужимъ, то я и обошелся бы съ никъ, какъ съ чужимъ. Я бы не сталъ узнавать отъ васъ о его здоровьѣ или о его состояніи духа; потоку что, въ собственномъ смыслѣ говоря, какое мнѣ дѣло до всего этого? Я не виноватъ, что покойникъ Алексѣй Михайлычъ не объяснилъ ему прежде его положенія. Я, конечно, сочувствую ему какъ человѣкъ, но повторяю, я въ этомъ дѣлѣ не виноватъ ни на волосъ, и потому, если я стараюсь смягчить нашу встрѣчу, то я это дѣлаю собственно для него.
Иванъ Кузмичъ посмотрѣлъ на него такими глазами, какъ будто онъ самъ былъ во всемъ виноватъ.
-- Сдѣлайте же мнѣ одолженіе, я покорнѣйше васъ прошу, продолжалъ Барковъ, пожимая его руку,-- поговорите вы съ Григорьемъ Алексѣичемъ теперь же, объясните ему все, что я вамъ сказалъ, и постарайтесь его успокоить. Да, кстати, скажите ему, что я ожидаю его къ себѣ, что мы будемъ вмѣстѣ пить чай.
Лицо Ивана Кузмича повеселѣло. Онъ пошелъ къ Лукину и передалъ ему весь разговоръ съ разными толкованіями отъ себя, насчетъ того, чего можно было ожидать и чего нельзя, и съ не-разъ-повторенною просьбой вести себя какъ можно благоразумнѣе. Тотъ слушалъ, не отвѣчая почти ничего, и только подъ самый конецъ спросилъ: "все ли извѣстно Баркову?" Иванъ Кузмичъ отвѣчалъ утвердительно; но прибавилъ, что онъ никакъ не могъ разузнать, имѣетъ ли онъ какія-нибудь вѣрныя доказательства, или еще не успѣлъ ихъ достать.
-- Плохо однакоже, Григорій Алексѣичъ, продолжалъ онъ въ полголоса,-- плохо надѣяться намъ на эту статью; по той причинѣ, что хотя бы онъ самъ чего и не могъ доказать, то вѣдь онъ все же отъ этого ничего не теряетъ. Ему что? Онъ напишетъ прошеніе въ судъ; а тамъ какъ пойдутъ разбирать, такъ и безъ него все узнаютъ.
-- Узнаютъ, либо нѣтъ, возразилъ тотъ нетерпѣливо,-- а съ моей стороны нелѣпо согласиться на все безспорно. Почемъ я знаю, онъ можетъ-быть лжетъ; а вы, хоть я вамъ и вѣрю, вы тоже можете ошибаться. Я долженъ видѣть хоть что-нибудь, что могло бы убѣдить меня положительно; иначе подло было бы уступить. Дѣло идетъ не о какихъ-нибудь пустякахъ, не о десятинахъ земли, не о рубляхъ и копѣйкахъ, дѣло идетъ о правахъ и достоинствѣ человѣка, о такихъ вещахъ, безъ которыхъ вся жизнь ничего не стоитъ. Отдать ему все, покориться во всемъ, это легко сказать; а потомъ что?... Потомъ влѣпить себѣ пулю въ лобъ?... Покорно благодарю! Это я успѣю сдѣлать во всякомъ случаѣ; подавай онъ хоть двадцать прошеній въ судъ.
-- Господь съ вами, Григорій Алексѣичъ! Что вы это говорите? Да неужли же вы думаете, что онъ будетъ требовать...
-- А вы почемъ знаете чего онъ будетъ требовать, когда я отдамся на его произволъ? Развѣ вы читали, что у него сидитъ въ головѣ? Развѣ вы можете за него отвѣчать?... Да если я буду такъ глупъ, что положусь на словесное его обѣщаніе, такъ, онъ на мое не положится; онъ захочетъ чего-нибудь посолиднѣе. А я развѣ могу уступить ему въ чемъ-нибудь одномъ, не давъ права требовать и всего остальнаго?... Да что тутъ говорить!... Толкуй хоть до вечера, а все къ тому же придешь. Пора мнѣ идти...
-- Постойте, выслушайте, что я вамъ доложу...
-- Некогда, Иванъ Кузмичъ, самоваръ поданъ, пора чай пить...-- Онъ махнулъ рукой и ушелъ.
Барковъ принялъ его очень любезно. Онъ всталъ, пожалъ ему руку, посадилъ противъ себя за столъ, подалъ стаканъ съ чаемъ и предложилъ сигару; словомъ, онъ сдѣлалъ все, чего можно требовать отъ свѣтскаго человѣка. Одного только онъ не сдѣлалъ. Онъ ожидалъ, что все это поразитъ Лукина, и не успѣлъ скрыть своего удивленія, видя, что тотъ принимаетъ его любезность безъ малѣйшаго замѣшательства, такъ равнодушно, какъ будто бы между ними ничего другаго и ожидать было невозможно. Дѣйствительно, его новый знакомый усѣлся въ кресла и положилъ ногу на ногу, самымъ безцеремоннымъ образомъ, осматривая его съ головы до ногъ. Это показалось Баркову довольно страннымъ, чтобы не сказать дерзкимъ. Онъ думалъ увидѣть юношу, можетъ-быть очень горячаго и бойкаго отъ природы, но сконфуженнаго своимъ исключительнымъ положеніемъ и нисколько не владѣющаго собой; а передъ нимъ сидѣлъ рослый, плечистый мущина, съ рѣзко-опредѣленными чертами лица и съ такимъ твердымъ, спокойнымъ взоромъ, что, глядя на него, онъ самъ вынужденъ былъ нѣсколько разъ опустить глаза.
Оба молчали; наконецъ:-- Вы давно выѣхали изъ Петербурга? спросилъ Барковъ, убѣдясь, что новый его знакомый не намѣренъ начинать разговора.
-- Въ четвергъ вечеромъ.
-- Три дня ѣзды; это скоро. А по какому тракту вы ѣхали?
-- По бѣлорусскому.
-- Да, это конечно, немного далѣе; но за то почта на всемъ разстояніи. Вы всегда ѣздили этимъ путемъ?
-- Нѣтъ, я лучше люблю другую дорогу, но на этотъ разъ я спѣшилъ. Извѣстія изъ деревни были такого рода, что мнѣ нельзя было терять ни минуты.
-- Да, вотъ, скажите!... Бѣдный, Алексѣй Михайлычъ! Кто бы могъ этого ожидать! Вы ничего не знали о его болѣзни?
-- Не зналѣ ничего.
-- Оно, впрочемъ, и не удивительно; все это случилось такъ быстро, что я и самъ, можетъ-быть, до сихъ поръ сидѣлъ бы у себя дома, въ Рязанской губерніи, еслибъ одинъ знакомый человѣкъ, изъ числа здѣшнихъ вашихъ сосѣдей, съ самаго начала не увѣдомилъ меня обо всемъ. Я пріѣхалъ гораздо ранѣе васъ; но и я не засталъ дядюшку въ живыхъ. Какъ жаль, что передъ смертію онъ не успѣлъ распорядиться своими дѣлами! Я бы зналъ, по крайней мѣрѣ, его волю, и это могло бы избавить меня отъ большихъ затрудненій. Вотъ, хоть бы ваше дѣло, напримѣръ: отъ всей души желалъ бы придумать что-нибудь такое, что и съ моей и съ вашей стороны могло бы равно быть признано справедливымъ; но вы не можете себѣ представить, какъ это трудно!... Скажите: Иванъ Кузмичъ мнѣ нѣсколько разъ говорилъ, но мнѣ все какъ-то не вѣрится, неужели въ самомъ дѣлѣ, до этого послѣдняго извѣстія, вы не знали рѣшительно ничего о настоящемъ характерѣ... этого... этихъ вашихъ отношеній къ семейству Алексѣя Михайлыча?
-- Рѣшительно ничего; да по правдѣ сказать, и теперь еще знаю не много. Простое утвержденіе Ивана Кузмича, какова бы ни была степень его вѣроятности, не можетъ быть еще названо положительнымъ свѣдѣніемъ. Между мною и имъ этого было довольно, чтобы сильно меня встревожить; но между вами и мной этого слишкомъ мало; такъ мало, что я не могу основывать на его словахъ никакого соображенія, не только насчетъ того, что я долженъ дѣлать, но даже и насчетъ того, что я буду съ вами говорить о дѣлѣ.
Барковъ закусилъ губы. Онъ еще разъ ошибся въ разчетѣ. Задача оказалась труднѣе чѣмъ онъ ожидалъ. Онъ думалъ сразу стать въ роль диктатора съ неоспоримымъ правомъ предписывать какіе угодно условія и законы; а его ставили въ положеніе истца, который долженъ оспаривать каждый шагъ и доказывать каждое слово. Все это начинало его бѣсить, но онъ былъ остороженъ и не показалъ ничего.
-- Да, конечно, отвѣчалъ онъ;-- съ вашей точки зрѣнія, вы совершенно правы. На вашенъ мѣстѣ, то-есть, не зная въ подробности дѣла, а только слышавъ о немъ стороной, я, можетъ-быть, и самъ сказалъ бы то же самое. Но вотъ видите ли: вѣдь на этомъ дѣло не можетъ остановиться. Вы сами не захотите оставаться въ сомнѣніи на счетъ вещей, такъ близко до васъ касающихся, и конечно пожелаете разъяснить ихъ какъ можно скорѣе. Вопросъ только въ томъ, какимъ путемъ вы за это возьметесь?
-- Не знаю; это трудно рѣшить заранѣе. Я буду поступать, смотря по обстоятельствамъ; а покуда они не опредѣлятся яснѣе, не вижу другаго средства, какъ попросить совѣта у васъ. Одно ваше присутствіе здѣсь есть уже вѣрная порука, что вамъ извѣстно больше чѣмъ мнѣ; а то, что вы говорили сегодня Ивану Кузмичу, можетъ служить только къ подтвержденію этой догадки. Говоря объ извѣстности, я впрочемъ не разумѣю однихъ простыхъ слуховъ, повторять которые между нами было бы лишнее; я слышалъ обо всемъ; мнѣ не слухи нужны, а доказательства. Имѣете ли вы ихъ?
-- Можетъ-быть да, а можетъ-быть и нѣтъ; смотря по тому, что вы считаете доказательствомъ. Формальныхъ актовъ и документовъ у меня нѣтъ, что впрочемъ еще не значитъ, чтобъ я не могъ ихъ имѣть; а. только то, что я берегъ семейную тайну и не считалъ себя въ правѣ дѣлать ее предметомъ всеобщей огласки, безъ которой никакъ бы не обошлось, еслибъ я сталъ искать законнаго удостовѣренія своихъ правъ. Смѣю надѣяться, что вы одобряете мою. осторожность.
-- Я не могу ни одобрять, ни порицать ее, не зная вашихъ цѣлей. Да что тутъ играть словами? Скажите прямо: чего вы отъ меня хотите?
Барковъ посмотрѣлъ на него съ удивленіемъ.-- Чего я хочу?... Чего я хочу?... повторилъ онъ нѣсколько разъ, теряясь въ догадкахъ, чтобъ объяснить себѣ то, что казалось ему непостижимою дерзостью. "Ужь не надѣется ли онъ на что-нибудь такое, что мнѣ неизвѣстно?... Нѣтъ ли у него какой-нибудь лазейки?" думалъ онъ, щуря глаза и поглаживая своя бакенбарды.
-- Ну да, чего вы хотите?... Вѣдь вы же не даромъ пріѣхали сюда изъ Рязани?
-- Само собой разумѣется, отвѣчалъ Барновъ; -- и если вы желаете, чтобъ я не тратилъ лишнихъ словъ, то я могу объяснить вамъ это очень просто. Я хочу вопервыхъ, чтобы вы поняли относительное наше положеніе такъ, какъ я его понимаю, и убѣдились, что для насъ обоихъ гораздо выгоднѣе и гораздо пристойнѣе рѣшить все это дѣло безъ вмѣшательства постороннихъ лицъ, съ глазу на глазъ, какъ водится между порядочными людьми.
-- Прекрасно, да вѣдь это все предисловія, это вопервыхъ; ну, а вовторыхъ что?
-- А вовторыхъ... вовторыхъ я хочу, чтобы вы признали мои права.
-- Я готовъ признать все, что вы успѣете доказать, ни болѣе, ни менѣе.
-- А я опять васъ спрошу: какимъ путемъ вы хотите, чтобъ я вамъ доказалъ? потому что, если вы настаиваете на формальныхъ доказательствахъ, то мнѣ ничего не остается болѣе дѣлать какъ начать процессъ, въ результатѣ котораго я обойдусь и безъ вашего признанія. Это, кажется, не трудно понять. Вы учитесь въ университетѣ?
-- Да!
-- По какому факультету?
-- По юридическому.
-- Если такъ, то вы знаете не хуже моего, что такое значитъ формальное доказательство? Это есть актъ, содержаніе котораго не можетъ остаться тайною между вами и мною. А если разъ оно будетъ разглашено, тогда кто можетъ отвѣчать чѣмъ все это кончится? Я конечно не потеряю ничего; для меня это будетъ не болѣе какъ большая, серіозная непріятность, потому что я любилъ покойнаго дядюшку Алексѣя Михайлыча, и честь его всегда была для меня дорога. Но вы -- другое дѣло... вы можете потерять не только всѣ тѣ права, добровольной уступки которыхъ я теперь отъ васъ требую; вы можете потерять все: дипломъ, чинъ, званіе, имя, все чѣмъ вы пользуетесь теперь безспорно и что могло бы обезпечить вашу будущность. Имѣя это въ виду, я надѣюсь, что вы сами не захотите формальнаго доказательства.
-- Формальнаго или нѣтъ, а я долженъ имѣть у себя передъ глазами что-нибудь такое, что убѣдило бы меня совершенно въ справедливости этихъ слуховъ. Не могу же я, основываясь на однѣхъ сказкахъ, уступить вамъ все.
-- Я этого и не требую. Если только вы не потребуете отъ меня юридическихъ доказательствъ, если дѣло идетъ для васъ объ одномъ нравственномъ убѣжденіи, то я надѣюсь, что вы будете удовлетворены совершенно, и что мы, наконецъ, согласимся съ вами во всемъ... Знаете ли вы почеркъ покойнаго дядюшки?
-- Еще бы!
-- Такъ вотъ, не угодно ли вамъ прочесть. Вотъ что онъ писалъ къ тетушкѣ Варварѣ Клементьевнѣ, лѣтъ шесть или семь тому назадъ, когда она гостила у насъ въ Рязанской губерніи.
Съ этими словами, Барковъ вынулъ изъ дорожной своей шкатулки и подалъ ему открытое письмо. Оно было слѣдующаго содержанія:
"Милая Варичка! Письмо это вмѣстѣ съ вареньемъ, грибами, холстомъ и другими подарками для маменьки, вручитъ тебѣ нашъ Герасимъ, котораго я отправляю сегодня. Вотъ уже шесть недѣль, какъ ты гостишь въ Толбинѣ, а я все это время сижу здѣсь одинъ и начинаю сильно скучать. Разныя черныя мысли приходятъ въ голову; судьба Гриши сильно меня безпокоитъ. Вчера былъ день его рожденія: ему минуло пятнадцать лѣтъ, а въ маѣ будетъ уже два года, какъ мы его въ Петербургъ отправили. Что-то подѣлываетъ онъ тамъ одинъ между чужими людьми? Пишетъ, что здоровъ и что все идетъ хорошо, да мнѣ все какъ-то не вѣрится. Надо бы съѣздить когда-нибудь туда, самому посмотрѣть на все... Пятнадцать лѣтъ!... Какъ время летитъ! Еще года два или три, и вотъ онъ уже выйдетъ изъ дѣтскаго возраста, и тогда какъ трудно будетъ скрыть отъ него всю истину, всю тяжкую мою вину передъ нимъ! Онъ станетъ у меня разспрашивать о своей матери, о прошедшемъ; а я что ему скажу? Я вынужденъ буду лгать на каждомъ шагу, лгать и краснѣть передъ нимъ, передъ Гришею!... Или признаться ему во всемъ, сказать, что всѣ права, которыя онъ имѣетъ теперь, что всѣ они краденыя, а на дѣлѣ ему не принадлежатъ и могутъ быть отняты у него каждый день.... что по моей винѣ вся будущая судьба его зависитъ отъ случая... нѣтъ, я чувствую что у меня языкъ не повернется на такія признанія!... Милая Вѣричка! Прости, что я въ каждомъ письмѣ пишу тебѣ объ одномъ и томъ же. Еслибъ я не былъ вполнѣ увѣренъ, что ты любишь Гришу такъ же нѣжно, какъ я, я бы никогда не рѣшился говорить съ тобою такъ часто объ этомъ предметѣ, тѣмъ болѣе что дѣйствительно дѣлаю большую глупость, довѣряя бумагѣ вещи, о которыхъ конечно благоразумнѣе было бы не писать ни слова. На счетъ благоразумія впрочемъ не мнѣ тебя учить. Въ этомъ отношенія я надѣюсь на тебя какъ на каменную гору и увѣренъ, что въ твоихъ рукахъ тайны моя будутъ обережены еще лучше чѣмъ въ моихъ собственныхъ. Какое утѣшеніе имѣть такую добрую, милую, умную жену! Какое счастіе имѣть въ женѣ друга, который сочувствуетъ намъ. во всемъ и которому смѣло можно открыть всѣ свои мысли и чувства, все что закрыто въ душѣ отъ людскаго взора и отъ людскаго суда! Будь на твоемъ мѣстѣ не ты, а какая-нибудь обыкновенная женщина, неспособная возвыситься надъ пошлыми предразсудками свѣта, да она бы всю душу изъ меня высосала, разыгрывая у меня въ домѣ роль мачихи и законной жены. Когда ты вернешься въ Жгутово, другъ мой, я хочу съ тобой еще разъ серіозно поговорить о томъ, какъ бы намъ наконецъ устроить Гришино дѣло такъ, чтобъ уже не опасаться болѣе за его будущность. Я придумалъ наконецъ, какъ устранить всѣ тѣ препятствія, которыя ты находила въ послѣдній разъ. Надо, другъ мой, покончить наконецъ это дѣло; вотъ уже четырнадцать лѣтъ какъ я откладываю его въ долгій ящикъ.
"Всѣ твои приказанія по хозяйству исполнены въ точности. Вотъ уже пятый день, какъ мы начали молотить рожь, и дѣло идетъ, вообще говоря, довольно благополучно. Мѣстами самъ шестъ, а мѣстами и самъ семъ.
"Прощай, другъ мой Варичка! Тысячу разъ цѣлую твои ручки. Поклонись отъ меня мамашѣ, братцамъ, и всѣмъ Барковымъ; да Бога ради не оставайся у нихъ слишкомъ долго; а то наступитъ распутица, и тебя удержатъ пожалуй до праздниковъ.
"Всѣмъ сердцемъ любящій тебя твой Алексѣй.".
" Р. S. Сейчасъ получилъ отъ Гриши письмо. Вообрази сабѣ, у нихъ въ гимназіи корь! Это извѣстіе сильно меня встревожило. Пріѣзжай поскорѣй..."
Лукинъ прочелъ письмо до конца, и сердце его сжалось. На минуту онъ забылъ свое положеніе, забылъ и Баркова, и ихъ разговоръ, и все, что давило его въ настоящемъ, что угрожало въ будущемъ. Онъ всею душой погрузился въ прошедшее; онъ видѣлъ живо передъ собою отца, нѣжно любящаго, довѣрчиваго отца, съ его тоской и заботами, съ его надеждами и опасеніями. Онъ вспомнилъ то время, когда письмо это было писано, то время, когда онъ сидѣлъ за книжкой, въ школѣ, или шалилъ въ кругу веселыхъ товарищей; вспомнилъ подарки и письма, и путешествіе на каникулы, въ Жгутово; ласки отца и холодные поцѣлуи мачихи... и опять перечелъ все письмо отъ первой строки до послѣдней. "Боже мой, думалъ онъ; какъ ужасно отецъ ошибался въ этой женщинѣ! Онъ любилъ ее, и вѣрилъ ей какъ дитя, безъ малѣйшаго подозрѣнія, безъ всякой задней мысли отдавая себя и все, что ему было дорого, въ ея руки; а она? Какъ заплатила она ему за все?.. Нѣтъ сомнѣнія, что это письмо показано было всѣмъ Барковымъ тотчасъ, какъ только она успѣла его получить, и потомъ отдано имъ на сохраненіе, какъ документъ. Вонъ, тутъ даже и всѣ тѣ строки, гдѣ онъ говоритъ обо мнѣ, подчеркнуты краснымъ карандашомъ. Любопытно знать, кто этимъ занимался? Она сама, или ея братъ, или этотъ господинъ?.." Онъ посмотрѣлъ на Баркова, который давно уже всталъ и ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, ожидая когда онъ кончитъ.
-- Ну, что? спросилъ тотъ останавливаясь: -- убѣдились ли вы, наконецъ, что Иванъ Кузмичъ говорилъ вамъ правду?
Лукинъ поблѣднѣлъ. "Дѣло кончено, подумалъ онъ;-- мнѣ не остается ничего болѣе, какъ отдать ему все, и убираться отсюда къ чорту!" Онъ молча кивнулъ головой; Барковъ подошелъ къ столу, и сѣлъ прямо противъ него.
-- Ну, послушайте же, сказалъ онъ;-- до сихъ поръ, какъ вы сами говорите, вы слышали отъ меня только одно предисловіе; но теперь намъ пора поговорить серіозно о дѣлѣ. Прошу васъ, выслушайте меня внимательно. Первый вопросъ, который намъ надо рѣшить, это вопросъ о томъ: кому должно перейдти по закону имѣніе покойнаго дяди? Вы знаете, что Жгутово записано было на имя Варвары Клементьевны; но такъ какъ она умерла прежде своего мужа, то по условію дарственной записи, оно должно было возвратиться въ руки покойнаго дяди. Я говорю, должно было, потому что въ полгода, прошедшіе между смертію жены и мужа, Алексѣй Михайлычъ не успѣлъ сдѣлать ничего, и дѣло остается теперь совершенно въ тамъ самомъ положеніи, въ какомъ оно было до смерти его жены. Вопросъ, стало-быть, могъ бы дать поводъ къ спору даже и въ такомъ случаѣ, еслибы со стороны одного родственника Алексѣя Михайлыча были какіе-нибудь законные наслѣдники; но ихъ нѣтъ -- это знаетъ и Иванъ Кузмичъ, знаютъ и въ нашемъ семействѣ всѣ, и наконецъ это ясно изъ того, что когда въ 1830 году, по смерти одного родственника Алексѣя Михайлыча, вызывали наслѣдниковъ къ оставшемуся отъ него билету сохранной казны, то никого кромѣ Алексѣя Михайлыча не явилось. Обстоятельство это упомянуто въ приговорѣ гражданской палаты, который и до сихъ поръ хранится въ бумагахъ покойнаго дядюшки. Но вы, можетъ-быть, опять мнѣ не повѣрите на слово, и захотите убѣдиться своими глазами?
-- Нѣтъ, это лишнее; я самъ знаю, что у отца близкихъ родственниковъ не было; это я слыхалъ отъ него самого нѣсколько разъ.
-- Тѣмъ лучше. Мнѣ остается слѣдовательно не болѣе какъ попросить васъ взглянуть вотъ на эти три документа, изъ которыхъ вы убѣдитесь, что я прямой и единственный наслѣдникъ Варвары Клементьевны, и что еслибъ я вздумалъ отыскивать Жгутово судебнымъ порядкомъ, то нѣтъ ни малѣйшихъ шансовъ, чтобъ я могъ проиграть свое дѣло.
-- И это тоже лишнее. Я не сомнѣваюсь нимало, что у васъ есть съ собой всѣ нужныя бумаги; а впрочемъ, покажите.-- Онъ развернулъ пакетъ, и пробѣжалъ мелькомъ его содержаніе.-- Да, это все въ порядкѣ, продолжалъ онъ;-- но какое мнѣ дѣло до всего этого?
-- Имѣйте терпѣніе, Григорій Алексѣичъ; дѣла надо такъ дѣлать, чтобы никогда не возвращаться назадъ. Вотѣ видите ли, теперь, когда вы вполнѣ убѣждены, что по закону я одинъ имѣю полное право владѣть наслѣдствомъ Алексѣя Мкхайлыча, я предлагаю вамъ, не заводя никакихъ тяжбъ и споровъ, окончить все это дѣло полюбовно.
-- То-есть вы хотите, чтобы я уступилъ вамъ Жгутово?
-- Да.
-- А на какихъ условіяхъ?
-- Объ этомъ мы послѣ поговоримъ. Я хочу сперва знать: согласны ли вы на такую уступку вообще, предполагая, разумѣется, что мы сойдемся съ вами во всѣхъ дальнѣйшихъ подробностяхъ?
Лукинъ задумался.-- Что жъ... я... согласенъ, отвѣчалъ онъ съ разстановкой;-- только я одного не понимаю. Если имѣніе не принадлежитъ мнѣ по закону, то какое право я имѣю распоряжаться имъ, какъ своею собственностію?
-- Да я отъ васъ и не требую такого распоряженія. Я хочу только, чтобы вы отреклись отъ всякихъ претензій на Жгутово, которое, въ настоящую минуту, есть не болѣе, какъ наслѣдство, оставшееся по смерти родной моей тетки, и не присуждено еще никому.
-- Хорошо, положимъ, что я это сдѣлаю. Какая выгода будетъ мнѣ отъ такой уступки?
-- А выгода та, что вы останетесь родовой дворянинъ, и студентъ Петербургскаго университета, Григорій Алексѣевичъ Лукинъ, со всѣми правами и преимуществами, присвоенными вашему имени и званію. Все это могли бы вы потерять въ случаѣ процесса.
-- Положимъ, что и такъ; но въ дѣлѣ подобнаго рода одинъ простой фактъ пользованія личными правами имени и званія значитъ очень не много, если онъ не обезпеченъ впереди никакимъ вѣрнымъ ручательствомъ. Въ сущности, это не болѣе какъ отсрочка на неопредѣленное время, по векселю, уплата котораго можетъ быть потребована сегодня, завтра, на будущей недѣлѣ, черезъ десять лѣтъ, во всякую пору. Быть всю свою жизнь подъ ударомъ, это самое подлое состояніе... это, по моему, хуже чѣмъ вынести ударъ одинъ разъ.
-- Да отчего жь подъ ударомъ? Я не вижу, откуда этотъ ударъ можетъ придти. Чей интересъ можетъ столкнуться съ вашимъ на этой дорогѣ? Кому можетъ понадобиться ваше имя или ваши права? А безъ этой надобности, трудно себѣ представить, чтобы нашелся такой аматеръ, который сталъ бы слѣдить и разнюхивать, контролировать безъ малѣйшей выгоды для себя, такъ, просто для забавы. Знаете что, мнѣ сдается, что вы обратили слишкомъ мало вниманія на то, что я вамъ говорилъ о моихъ правахъ на наслѣдство. Разъ убѣдясь, что кромѣ меня никакихъ претендентовъ не можетъ быть, чего вамъ бояться?
-- Да я и не боюсь; развѣ я вамъ говорилъ что-нибудь въ этомъ родѣ. Меня мучитъ мысль о вѣчной зависимости --
-- Какая зависимость?.. Отъ кого?..
-- Отъ перваго попавшагося... отъ... отъ васъ, наконецъ.
-- Какъ отъ меня? Я васъ совсѣмъ не понимаю. Да вѣдь мнѣ, когда я буду владѣть этимъ имѣніемъ, менѣе чѣмъ кому-нибудь другому можетъ придти въ голову оспаривать ваше общественное положеніе. Что я могу отъ этого выиграть? Скверный процессъ, больше ровно ничего; а потерять могу много. Впрочемъ, если вы мнѣ не вѣрите, то я вамъ обѣщаю, что вы будете имѣть на мой счетъ такое обезпеченіе, лучше какого желать невозможно. Наши интересы связаны будутъ тѣснѣйшимъ образомъ. Это нужно столько же для васъ, какъ и для меня. Выслушайте меня внимательно; дѣло идетъ объ условіяхъ нашей сдѣлки. Первое изъ нихъ обязательно для меня. Я обѣщаю, что я оставлю васъ совершенно спокойно пользоваться всѣми вашими личными правами. Обезпеченія я вамъ, конечно, не могу дать никакого; но вы сами можете его пріобрѣсти давъ мнѣ солидную и постоянную причину дорожить вашимъ будущимъ благосостояніемъ. Другими словами, второе условіе должно быть обязательно для васъ.
-- Какъ такъ? Вѣдь вы же сами говорили, что съ моей стороны ничего болѣе не потребуется, какъ только отречься отъ всякихъ претензій на Жгутово?
-- Да, это насчетъ имѣнія;-- это первый пунктъ, условіе, безъ котораго и говорить ни о чемъ бы не стоило; но если вы думаете, что этимъ дѣло можетъ ограничиться, то вы очень ошибаетесь.
-- Ого! Вонъ оно какъ! Теперь ужь выходитъ, что вамъ и этого мало!
-- И этого, хмъ! Вы въ самомъ дѣлѣ думаете, что Жгутово Богъ знаетъ какая находка? Вы думаете, что я, какъ возьму его въ свои руки, такъ и пойду съ него чистый доходъ класть въ карманъ? Нѣтъ, Григорій Алексѣичъ, развѣ лѣтъ черезъ десять, не раньше; а первые годы мнѣ еще и своихъ придется на него потратить. Знаете ли вы, что Жгутово заложено въ казенныхъ и въ частныхъ рукахъ? А деньги гдѣ? Деньги всѣ на ваше воспитаніе были истрачены. А доходъ какой? Подите-ка поразспросите Ивана Кузмича, что онъ вамъ скажетъ? Сколько получается? Сколько уплачивается? Какъ сочтете, такъ вы и сами увидите, что я на этомъ одномъ помириться не могу. Мнѣ нужно съ васъ получить по крайней мѣрѣ все то, что Алексѣй Михайлычъ получилъ при залогѣ имѣнія въ опекунскомъ совѣтѣ, и что все, до послѣдней копѣйки, потрачено было на васъ, какъ мнѣ это извѣстно изъ самыхъ вѣрныхъ источниковъ.
Лукинъ посмотрѣлъ на него съ удивленіемъ.
-- Требованіе ваше нелѣпо, отвѣчалъ онъ, слегка повышая голосъ.-- Вопервыхъ, отецъ имѣлъ право тратить свои деньги на что ему было угодно; а вовторыхъ, если ужь онъ разъ ихъ истратилъ, такъ откуда же я ихъ возьму? У меня, кромѣ Жгутова, нѣтъ ни гроша.
-- Есть или нѣтъ, это все равно. Вѣдь я у васъ ихъ не сію минуту требую. Я готовъ ждать сколько угодно. Я буду ждать покуда вы успѣете ихъ пріобрѣсть, а теперь вы мнѣ дадите не болѣе какъ простую сохранную росписку на тридцать тысячъ рублей.
Сумма, которую назвалъ Барковъ, въ ту пору не имѣла такого значенія, какое она могла бы имѣть теперь; потому что въ ту пору деньги считали на ассигнаціи. Но въ отношеніи къ Лукину, не имѣвшему ничего, это было почти все равно. Опять онъ посмотрѣлъ на него во всѣ глаза.
-- Тридцать тысячъ -- это большія деньги, возразилъ онъ;-- но хорошо; положимъ, что я дамъ росписку, и что вы точно будете ждать. Ну, а если вы не дождетесь; если такой суммы у меня никогда не будетъ въ рукахъ?
-- Разомъ, можетъ-быть, и не будетъ; да я разомъ ея не потребую; а мы сдѣлаемся съ вами вотъ какъ: рано или поздно, вы получите штатное мѣсто на службѣ и будете имѣть жалованье. Изъ этого жалованья вы будете мнѣ платить четыре процента на сумму росписки, да еще одинъ на погашеніе долга,-- итого пять.
-- Какъ же это? Да вѣдь, по вашему разчету, мнѣ придется вамъ отдавать почти все, что я могу получать.
-- Ну, это только сначала, покуда вы будете на мелкихъ мѣстахъ; а черезъ нѣсколько лѣтъ, для васъ это будетъ совсѣмъ не трудно.
Лукинъ горько усмѣхнулся.
-- Не трудно! Нечего сказать, вашъ планъ очень ловко придуманъ, да только я не могу на него согласиться. Я не могу закабалить себя вамъ въ податные на неопредѣленное время. Если вы хотите устроить сдѣлку, то предлагайте такія условія, которыя можно принять; а это чортъ знаетъ что!.. Я на это рѣшительно не согласенъ. Я скорѣе готовъ отдать всѣ права свои и пойдти въ солдаты, или записаться въ какое-нибудь мѣщанское общество, въ ремесленный цехъ! Тамъ изъ меня по крайней мѣрѣ не станутъ выжимать сокъ по каплѣ, какъ вы намѣрены это дѣлать!
Барковъ пожалъ плечами.
-- Напрасно, отвѣчалъ онъ,-- напрасно вы смотрите на мое предложеніе съ такой чёрной стороны. Мало ли есть людей, которые живутъ, каждый годъ отдавая двѣ трети своего дохода на уплату своихъ долговъ, и живутъ весело, и не считаютъ своего положенія нисколько для себя унизительнымъ. Подумайте то, что я вамъ предлагаю, какъ бы круто оно вамъ ни показалось на первый взглядъ, но вѣдь это, по крайней мѣрѣ, вѣрное; а то, на что вы хотите рѣшиться, отказавшись отъ своего предложенія, дѣло очень сомнительное. Если пойдутъ разсматривать ваши права, и если откроется, какимъ путемъ вы пріобрѣли ваше настоящее званіе, то можетъ-быть выйдетъ и хуже, чѣмъ вы полагаете. Не знаю, извѣстна ли вамъ въ подробности вся исторія этого дѣла; но если нѣтъ, то вы можете спросить у Ивана Кузмича. Онъ вамъ скажетъ, какимъ способомъ Алексѣй Михайлычъ успѣлъ помѣстить васъ въ гимназію и потомъ въ университетъ, подъ именемъ своего законнаго сына. Да если вы и сами сообразите, то вы поймете, что при этомъ нельзя было обойдтись безъ кой-какихъ маленькихъ штучекъ, на которыя законъ смотритъ совсѣмъ не ласково. Конечно, Алексѣй Михайлычъ умеръ, и съ него отвѣта никто не потребуетъ; но если вы рѣшитесь открыть это дѣло, то вы положите двойное пятно на его и на ваше имя. Мало того, теперь всѣ здѣшніе старики и всѣ, кто помнитъ вашу покойную матушку, не имѣютъ ни малѣйшей догадки насчетъ того, въ какихъ отношеніяхъ она находилась къ покойному вашему отцу. Всѣ считали ее законною супругой. Представьте же себѣ, какія сплетни и пересуды пойдутъ на ея счетъ, если тайна эта откроется. Наконецъ, есть и между живыми людьми одинъ человѣкъ, которому можетъ придтись очень плохо въ подобномъ случаѣ. Иванъ Кузмичъ служилъ вѣрой и правдой вашему отцу, служилъ почти всю свою жизнь, и не изъ чего другаго, какъ изъ усердія своего къ вашей пользѣ, принялъ дѣятельное участіе въ томъ опасномъ дѣлѣ, о которомъ я сейчасъ съ вами говорилъ,-- въ дѣлѣ подложнаго метрическаго свидѣтельства. Для него, все это можетъ кончиться очень дурно; онъ можетъ поплатиться за свою любовь и за свою преданность къ дому ни болѣе, ни менѣе, какъ каторжною работой, или, по крайней мѣрѣ, арестантскими ротами...
Лукинъ былъ внѣ себя, слушая эти слова; крупныя капли пота выступили у него на лбу, руки его дрожали. Онъ закрылъ ими лицо.
-- Какъ я запутанъ!... Боже! Какъ я запутанъ! шепталъ онъ про себя.
-- Все это съ одной стороны, продолжалъ Барковъ совершенно спокойно:-- а съ другой, я право не понимаю, что такое особенно-тяжелое находите вы въ моемъ предложеніи? Вы дадите мнѣ сохранную росписку съ простымъ, словеснымъ обѣщаніемъ уплачивать деньги по мѣрѣ возможности, ежегодно; и за тѣмъ можете быть увѣрены съ логическою, съ математическою очевидностію, что я не только не потревожу васъ въ отношеніи къ вашимъ личнымъ правамъ, но даже самъ буду оберегать вашъ интересъ; самъ буду стараться всѣми средствами облегчить вамъ дорогу впередъ.
Лукинъ вспыхнулъ и вскочилъ со стула.
-- Да вѣдь это оброкъ, чортъ возьми! Оброкъ! закричалъ онъ.-- Вы отпускаете меня, какъ холопа, на заработокъ! Вы хотите, чтобъ я платилъ вамъ за свою личную свободу! Вотъ ваше намѣреніе; сквозь всѣ увертки и фразы, оно ясно какъ Божій день!
-- Э, полноте, Григорій Алексѣичъ! Что за оброкъ! Это ваше воображеніе рисуетъ вамъ такія фантазіи. Не оброкъ, а просто требованіе кредитора, который ищетъ получить обратно свою законную собственность. Алексѣй Михайлычъ не имѣлъ права отнимать имѣніе у своихъ законныхъ наслѣдниковъ и тратить его на васъ; а если разъ онъ истратилъ, то его прямой долгъ былъ пополнить такъ или сякъ все то, что отнято было у насъ; но смерть помѣшала ему это сдѣлать, и вотъ его долгъ переходитъ на васъ.
-- Какой долгъ!... Оставьте отца въ покоѣ! Не ваше дѣло судить о томъ, что онъ долженъ и чего не долженъ былъ дѣлать. Онъ могъ распоряжаться своимъ имѣніемъ какъ угодно: продать, проѣсть, промотать, подарить кому вздумается,-- какое вамъ до этого дѣло?
-- А такое, что я отъ этого въ убыткѣ.
-- Вздоръ все это, фальшь, іезуитство! Не объ убыткѣ тутъ идетъ рѣчь, а о такихъ претензіяхъ, которыя оба мы хорошо понимаемъ, и которыя не сдѣлаются ни на волосъ благороднѣе отъ всѣхъ вашихъ юридическихъ метафоръ и оборотовъ рѣчи. Нѣтъ, господинъ Барковъ, вы не съ ребенкомъ имѣете дѣло; нечего пыль въ глаза пуекать! Долой маску съ лица! Имѣйте смѣлость казаться тѣмъ, что вы есть, безъ всякихъ прикрасъ.
Барковъ нахмурилъ брови при этой послѣдней выходкѣ: его хладнокровіе и терпѣніе начинали замѣтно ему измѣнять.
-- Я долженъ вамъ замѣтить, отвѣчалъ онъ вставая,-- что вы давно уже позволяете себѣ говорить многое такимъ тономъ, который я терпѣлъ до сихъ поръ только изъ снисхожденія къ вашимъ лѣтамъ и къ вашему трудному положенію. Но такъ какъ вы сами говорите, что вы не ребенокъ, то вы не должны и разчитывать на права, присвоенныя дѣтскому возрасту. Совѣтую вамъ не забывать, что есть мѣра всему, и что я могу заставить васъ дорого заплатить за всякую дерзость.
-- Ага! вотъ она, оборотная-то сторона! Показалась наконецъ! возразилъ Лукинъ, съ трудомъ удерживая въ себѣ закипавшій гнѣвъ.-- На этотъ разъ, я вамъ вѣрю. Я вѣрю, что вы дѣйствительно можете сдѣлать мнѣ много зла, и что эта возможность есть истинная основа и единственная опора всѣхъ вашихъ требованій отъ перваго до послѣдняго. До сихъ поръ, изъ уваженія къ приличію, вы не говорили о ней ни слова, вы думали, что это подразумевается между нами, и что, имѣя это въ виду, я буду вести себя съ вами какъ съ полнымъ господиномъ моей судьбы; то-есть вы думали это до сихъ поръ, а теперь думаете, что я увлекаюсь, что я начинаю забывать наше относительное положеніе, и считаете долгомъ предостеречь меня, совѣтуете, чтобъ я не переступалъ границы.... Ну, а что если вы ошибаетесь? Если я не признаю той мѣры, на которую вы мнѣ указываете, и шагну черезъ? Подумайте объ этомъ серіозно, прежде чѣмъ вы пойдете далѣе; да смотрите, не ошибитесь въ разчетѣ!
-- Вы, кажется, мнѣ грозите? замѣтилъ Барковъ, щуря глаза и насмѣшливо улыбаясь; но въ ту же минуту, улыбка эта исчезла, онъ поблѣднѣлъ; его испугало лицо молодаго человѣка, который, бѣгая взадъ и впередъ по комнатѣ,при послѣднемъ вопросѣ вдругъ остановился прямо противъ него и поднялъ голову. Выраженіе этого лица было такого рода, что Барковъ невольно сдѣлалъ два шага назадъ и ухватился за спинку стула. Онъ понялъ вдругъ, съ какимъ человѣкомъ онъ имѣетъ дѣло. Онъ понялъ, что еще одно неосторожное слово, еще одинъ непріязненный взглядъ, и дѣло окончатся такимъ взрывомъ, послѣдствія котораго никакая человѣческая мудрость не въ состояніи была предсказать.
-- Полноте, Григорій Алексѣичъ! началъ онъ самымъ ласковымъ тономъ голоса:-- успокойтесь, присядьте сюда! Изъ чего мы будемъ съ вами ссориться? Вѣдь мы не женщины. Мы должны смотрѣть спокойно на все, что отъ насъ не зависитъ, иначе на свѣтѣ и жить нельзя. Пейте вашъ чай; я немного подожду говорить о дѣлахъ; если хотите, можно даже до завтра отложить.
Лукинъ сѣлъ, ничего не отвѣчая, на стулъ, и оттолкнувъ отъ себя стаканъ съ чаемъ, началъ тереть себѣ лобъ обѣими руками. Минутъ пять оба они молчали, наконецъ Барковъ позвонилъ.
-- Убирай самоваръ, сказалъ онъ лакею,-- да давай одѣваться. Прошу васъ, Григорій Алексѣичъ, продолжалъ онъ, когда человѣкъ ушелъ съ подносомъ изъ комнаты,-- подумайте на досугѣ спокойно о моихъ предложеніяхъ. Измѣнить ихъ я не могу ни въ какомъ случаѣ; но я могу ждать отвѣта не торопясь. Я самъ не хочу, чтобы вы дали его, не успѣвъ обдумать дѣла со всѣхъ сторонъ.
Лукинъ не отвѣчалъ ни подслова. Онъ сидѣлъ еще цѣлую минуту съ какимъ-то разсѣяннымъ видомъ; потомъ всталъ, взялъ фуражку и вышелъ, едва кивнувъ головой.
Барковъ, прищуря глаза и лукаво улыбаясь, смотрѣлъ ему вслѣдъ. Оставшись одинъ, онъ щелкнулъ пальцами съ видомъ большаго самодовольствія и закурилъ сигару. "Въ суммѣ, дѣло обошлось довольно благополучно, думалъ онъ про себя, я его ловко заматовалъ! Теперь, ему не остается болѣе ничего, какъ ступить еще шагъ и сдаться... Счастье, что онъ не сутяжникъ, а пылкій, прямой, благородный..." Барковъ задумался, пріискивая существительное имя... "дуракъ!" заключилъ онъ наконецъ, громко захохотавъ.