Пріѣздъ Дмитрія Егоровича Баркова, въ самый день похоронъ стараго помѣщика, и его долгое пребываніе въ селѣ, послѣ этого происшествія, дали поводъ къ разнымъ догадкамъ и толкамъ въ кругу многолюдной жгутовской дворни. Такъ, напримѣръ, не далѣе какъ на третій день послѣ означеннаго происшествія, когда уже для всѣхъ стало ясно, что гость пріѣхалъ не просто на похороны, а съ какою-нибудь особою цѣлію, ткачъ Антипъ, длинный, худой и съ виду угрюмый мужикъ, лѣтъ пятидесяти, сидя за ужиномъ, въ семейной избѣ, высказалъ свое собственное, остроумное соображеніе, что Барковъ, "значитъ, присланъ отъ молодаго боярина, присмотрѣть за его добромъ, чтобы чего не стащили;" а на вопросъ ключницы: "на что посылать новаго? развѣ старый изъ вѣры выжилъ?" отвѣчалъ, что нѣтъ, что Кузмичъ изъ вѣры не выжилъ, да только ему одному за всѣми не усмотрѣть. "Онъ поставленъ надъ нашимъ братомъ, и въ томъ ему вѣра; а надъ нимъ-то кому стоять, теперь, когда старый бояринъ померъ?" Ткачъ былъ мѣстный авторитетъ, и многіе уже готовы были принять его толкованіе, но оно было опровергнуто совершенно, не далѣе какъ на другой день поутру, пріѣзжимъ лакеемъ Баркова, Ѳедоромъ, который, выслушавъ его изъ вторыхъ рукъ, отъ кучера Ефима, улыбнулся презрительно и отвѣчалъ, взмахнувъ головой:
-- Какъ бы не такъ! Станетъ нашъ баринъ у вашего молокососа на посылкахъ служить! Небось ему у себя въ Толбинѣ дѣлать нечего, чтобы въ самую въ рабочую пору, по чужой надобности, изъ дома уѣхать; да и было бы для кого! Что вашъ баринъ, генералъ что ли?
-- Не генералъ; а вашъ? спросилъ Ефимъ.
-- А нашъ, почитай, вплоть до самаго генерала дотянулъ. Нашъ баринъ, коллежскій совѣтникъ.
-- А что то, дядюшка, что за чинъ такой -- коллежскій совѣтникъ?
-- Эхъ ты простота псковская! Полковника знаешь?
-- Знаю, какъ не знать; къ намъ разъ изъ города привозили; такой былъ чистенькій, новенькій, словно золотая пуговка на солнцѣ, такъ весь огнемъ и горитъ.
-- Такъ вотъ, нашъ то же самое значитъ, что полковникъ; только не военный, а штатскій. Значитъ, то-есть, коли взять его, да изъ штатскаго на военное вывернуть, такъ будетъ полковникъ; а съ того же полковника ты только мундиръ сними, такъ вотъ тебѣ и коллежскій совѣтникъ.
Ефимъ пожималъ плечами и не могъ надивиться такому простому способу уравненія двухъ разнородныхъ величинъ человѣческаго достоинства. Лакей Баркова, теперь уже не просто лакей пріѣзжаго гостя, а спутникъ и повѣренный человѣка, изъ котораго въ любую минуту можно было сдѣлать полковника, выросъ въ его глазахъ на цѣлую четверть, а потому не безъ тайнаго чувства робости онъ рѣшился спросить:
-- А коли не по приказу Григорія Алексѣича, такъ для чего жь вы съ бариномъ живете въ селѣ? Значитъ, у васъ своя какая есть надобность?
На это Ѳедоръ отвѣчалъ значительною миной и короткимъ совѣтомъ не мѣшаться въ чужія дѣла. "Постой, еще будетъ время; еще поспѣешь узнать," прибавилъ онъ самымъ стоическимъ тономъ; но еслибы кто заглянулъ въ его душу при этихъ словахъ, тотъ бы понялъ, чего ему стоилъ такой стоицизмъ; онъ бы увидѣлъ, какъ эта душа сгарала желаніемъ подѣлиться съ душой Ефима хоть частичкой тѣхъ обширныхъ и въ высшей степени интересныхъ свѣдѣній, какими она обладала. И точно, еслибы не строжайшее приказаніе Дмитрія Егоровича держать языкъ за зубами и толбинскихъ сплетенъ не разносить, то онъ могъ бы много чего поразказать. Ему было ужь подъ сорокъ лѣтъ, и лучшее время его жизни совпадало съ тою достопамятною эпохой, когда отецъ Григорья Алексѣевича въ первый разъ появился въ Толбинѣ. Изъ похожденій майора Лукина, до брака его съ Варварой Клементьевной, одна часть извѣстна была ему какъ очевидцу, другая дошла до его ушей въ формѣ изустныхъ преданій, дополненныхъ творческимъ вымысломъ и не просѣянныхъ еще сквозь жесткое рѣшето исторической критики; а третья, та именно, которая заключалась въ періодѣ времени отъ похищенія опальной дѣвицы Марѳы Прохоровой до вторичнаго появленія майора въ домѣ Барковыхъ, развивалась въ его головѣ рядомъ темныхъ догадокъ и мистическихъ предчувствій, для повѣрки которыхъ настала наконецъ давно ожиданная пора, и явился судьбою предназначенный человѣкъ, онъ самъ -- Ѳедоръ Никитинъ, сынъ толбинскаго старосты Никиты Ѳедорова и лакей коллежскаго совѣтника Дмитрія Егоровича Баркова.
Проникнутый чувствомъ высокаго своего призванія, Ѳедоръ велъ себя очень важно все время своего пребыванія въ Жгутовѣ, до самаго пріѣзда Григорія Алексѣевича Лукина. Онъ говорилъ мало изъ опасенія проболтаться; а держалъ себя гордо и строго, какъ слѣдуетъ человѣку, по своему значенію въ обществѣ и по степени умственнаго развитія неизмѣримо превосходящему всю окружающую толпу. Сознаніе личнаго превосходства, впрочемъ, шло у него въ тѣснѣйшей связи съ предубѣжденіями племеннаго различія и, до нѣкоторой степени, было даже основано на нихъ. Онъ пріѣхалъ прямо изъ плодородной губерніи и богатаго села въ одинъ изъ самыхъ бѣдныхъ, глухихъ, хотя и самыхъ живописныхъ уголковъ нашей русской земли, и все, что онъ видѣлъ вокругъ себя, казалось ему несравненно грубѣе, хуже, ниже во всѣхъ отношеніяхъ чѣмъ то, что онъ оставилъ на родинѣ. Въ критической параллели, которую онъ проводилъ нерѣдко между своимъ и чужимъ, слова: рязанское и псковское, служили синонимически для обозначенія высшей и низшей точки человѣческаго развитія. Это оскорбляло патріотизмъ жгутовскихъ жителей и вооружало ихъ въ сильной степени противъ гостя, которому приходилось не разъ выслушивать отъ нихъ рѣзкія, саркастическія замѣчанія насчетъ того, что имъ казалось непростительнымъ чванствомъ; но онъ не обижался; онъ считалъ себя выше этого чувства и, опасаясь унизить свое достоинство, не пускался въ пространные споры; а высказавъ разъ свое мнѣніе насчетъ чего-нибудь одного, переходилъ прямо къ другому, не отвѣчая ни на какія возраженія. Впрочемъ, покуда критика его не выходила изъ сферы общихъ статистическихъ вопросовъ о сравнительномъ достоинствѣ почвы и способѣ ея обработки, о качествѣ лошадей и скота, о красотѣ бабъ, удобствѣ одежды и прочихъ тому подобныхъ вещахъ, его слушали еще довольно спокойно; но ободренный успѣхомъ, онъ скоро началъ переходить къ такимъ частностямъ, которыя близко касались образа жизни, обычаевъ, нравовъ и даже понятій мѣстнаго народонаселенія, и не могли не оскорбить глубоко самолюбія его слушателей. Разъ, напримѣръ, онъ сталъ порицать основные принципы личнаго права и общественныхъ отношеній, съ давнихъ поръ укоренившіеся въ патріархальныхъ понятіяхъ жгутовской дворни.
-- Такой неурядицы, какъ у васъ, отродясь не видалъ, говорилъ онъ, сидя на лавкѣ, у окна, въ людской избѣ, гдѣ многочисленное общество обоего пола собралось подъ вечеръ и вело бесѣду о разныхъ вещахъ.-- Кто у васъ поваръ, кто кучеръ, кто ткачъ, кто лакей...
-- Я ткачъ, въ скобкахъ замѣтилъ Антипъ.
-- Кто ткачъ, кто лакей, самъ чортъ не разберетъ. На ткача кто отозвался? Ты? А ты что вечоръ дѣлалъ? Небось ткалъ? такъ нѣтъ же, не ткалъ; а замѣсто лакея ѣздилъ въ городъ съ письмомъ. А лакеи что дѣлали? На барщинѣ сѣно гребли! Тьфу, срамъ! Да еслибы меня баринъ вздумалъ на такую работу послать, такъ я бъ ему и совсѣмъ откланялся. Я бъ ему сказалъ: "этого, сударь, у насъ въ Толбивѣ отродясь не важивалось. Лакей я, такъ я свое лакейское дѣло и знай; а не хотите меня лакеемъ, такъ ваша барская воля, берите другаго, а меня отпустите въ деревню къ отцу." А это вотъ поваръ; то-есть поваромъ только прозывается, а занятъ Богъ знаетъ чѣмъ. Вечоръ ѣздилъ рыбу ловить; третеводня сапоги чинилъ управляющему; сегодня лошадь водилъ къ коновалу; а стряпалъ за него кто? Стряпала ключница. А это, вонъ, кучеръ! Хорошъ кучеръ! Цѣлую недѣлю въ саду яблоки сторожитъ! И это зовется дворня! Ахъ вы, Псковичи! Побывалъ бы кто изъ васъ въ нашихъ краяхъ, посмотрѣлъ бы какъ тамъ люди живутъ, такъ сюда бы потомъ и вернуться не захотѣлъ. У насъ, мальчуганъ лѣтъ десяти, и тотъ одно свое дѣло знаетъ, и того чужую работу справлять не пошлютъ. Всякій, на что кому Богъ талантъ даровалъ, то себѣ и дѣлаетъ; а тамъ хоть трава не расти, мнѣ какая нужда! Есть работа -- занятъ; нѣтъ -- лежу себѣ на печи: и никто, будь хоть самъ баринъ, противъ этого спорить не можетъ...
-- Да о чемъ спорить-то? перебилъ ткачъ, сердито тряхнувъ своею косматою головой.-- Ин о дѣло и немудрено; а коли не смыслишь, такъ ужь знамо, справлять не пошлютъ. Этого дива нече у васъ, за Москвой, искать. Найдется и здѣсь такой, что ни на какую работу не годенъ, окромѣ что смолоду по нуждѣ затвердилъ. Вотъ тебѣ, тепереча, Нефедка, пастухъ, по вашему, по рязанскому, одно свое дѣло только и знаетъ, свиней пасетъ; а ужь другаго чего и не суй, навѣрное спакоститъ. Такъ вотъ оно что; выверни-ка дѣло-то на изнанку, да понюхай чѣмъ пахнетъ... Что носъ-то поднялъ? Али не нравится? Нѣ, братъ, спѣсь-то лучше сними, да въ карманъ спрячь; а то ужь больно пышна, во всѣ стороны растопырилась; неравно мимоходомъ задѣнутъ, обомнется, сломается. Нѣ! Молодъ еще другихъ наставлять; поучись-ка самъ наперво, значитъ, коли есть умъ; а коли нѣтъ, коли глупъ, такъ просто и скажи глупъ, а что по глупости человѣкъ, безъ дѣла, на печкѣ валяется, такъ этимъ нече хвалиться, нече людямъ глаза колоть; мудрость невелика.
Покуда ткачъ говорилъ, глаза всѣхъ присутствовавшихъ обращены были на него; его слушали съ жаднымъ вниманіемъ и съ такимъ горячимъ сочувствіемъ, съ какимъ обвиненный слушаетъ адвоката, говорящаго въ его пользу; но когда онъ кончилъ, всѣ вдругъ оглянулись на Ѳедора, и громкій хохотъ раздался со всѣхъ сторонъ, хохотъ, пересыпанный крупными шутками. Ему стало неловко, гордость его была оскорблена, чувство собственнаго достоинства пошатнулось; словамъ его предано было такое толкованіе, на которое онъ не зналъ что возражать; а между тѣмъ, послѣ перваго взрыва, хохотъ и шутка мало-по-малу начали утихать, и всѣ ждали не скажетъ ли онъ опять чего, въ надеждѣ услышать какую-нибудь новую выходку отъ Антипа. Но оба противника долго сидѣли, мѣряя другъ друга глазами. Лукавая усмѣшка играла на губахъ у ткача; а Ѳедоръ дулся и грозно крутилъ усы.-- Мужичье! Сволочь! ворчалъ онъ сквозь зубы:-- съ ними говоришь какъ съ людьми, а они скалятъ зубы да лаются, какъ собаки! Эхъ вы, распущенная команда! Порядку васъ надо учить! Вѣжливости вы не понимаете! Вотъ ужо, постой, будетъ на васъ гроза. Какъ приберемъ васъ къ рукамъ, такъ дурь-то уймется, будете шелковые.-- Ободряясь мало-по-малу, по мѣрѣ того какъ будущность, въ мысляхъ, сулила ему удовлетвореніе, Ѳедоръ сказалъ послѣднія слова такъ громко, что ужь не одни тѣ, которые сидѣли съ нимъ рядомъ, а всѣ присутствовавшіе въ избѣ успѣли разслушать его. Многіе поняли и замѣтно смутились; другіе ломали голову, чтобъ объяснить себѣ что это значитъ. Ключница съ поваромъ въ ту же минуту перемигнулись и вышли изъ горницы на крыльцо. За ними послѣдовало еще нѣсколько человѣкъ. Пользуясь этимъ случаемъ, и самъ первый виновникъ всего происходившаго, Ѳедоръ, положеніе котораго въ кругу явно нерасположеннаго къ нему общества съ каждою минутой становилось несноснѣе, тоже взялъ шапку и вышелъ. Выходя, онъ бормоталъ еще про себя какія-то невнятныя рѣчи. Онъ былъ сильно взбѣшенъ; но не одинъ гнѣвъ подсказалъ ему ту угрозу, которая упала, какъ снѣгъ на голову, на торжествующихъ его противниковъ. Въ продолженіе десяти дней, проведенныхъ имъ въ Жгутовѣ, онъ успѣлъ вывѣдать много такого изъ древней исторіи покойнаго майора Лукина, чего именно не доставало для пополненія толбинскихъ сплетенъ, хронологическая послѣдовательность которыхъ обрывалась на похищеніи Марѳы Прохоровой или просто Марѳуши, какъ звали ее на родинѣ. Онъ узналъ, напримѣръ, что Марѳуша цѣлые четыре мѣсяца жила барыней въ Жгутовѣ, а потомъ умерла, и что сынъ Алексѣя Михайловича Лукина, котораго со дня на день ждали въ село, былъ рожденъ отъ нея. Имѣлъ ли онъ какія-нибудь основательныя причины догадываться объ истинномъ смыслѣ дѣла, или одинъ темный инстинктъ руководилъ его въ этомъ случаѣ, неизвѣстно; но каковъ бы ни былъ тотъ путь, которымъ догадки его пробирались къ истинѣ, дѣло въ томъ, что онъ уже былъ довольно близко отъ нея,-- такъ близко, что, по пріѣздѣ Лукина, достаточно было нѣсколькихъ словъ, съ великимъ трудомъ и опасностію подслушанныхъ за дверьми, чтобъ убѣдить его окончательно въ справедливости главныхъ его подозрѣній. Слова эти были произнесены во время свиданія Григорія Алексѣевича съ Барковымъ; но еще до пріѣзда молодаго человѣка, въ селѣ уже ходили на его счетъ самые странные и разнорѣчивые толки, главною причиной которыхъ была все та же нескромность Ѳедора. Всей истины онъ не смѣлъ открыть. Онъ помнилъ хорошо запрещеніе барина и зналъ, что тотъ не любитъ шутить, но въ разныхъ стычкахъ и перебранкахъ съ дворовыми людьми, которые всѣ, съ перваго до послѣдняго, были жестоко противъ него озлоблены, и на каждомъ шагу дѣлали ему всевозможныя непріятности, онъ часто не въ силахъ былъ выдержать строгую тайну. Легкіе проблески ея, какъ электрическія искры, срывались у него съ языка, въ видѣ намековъ, предсказаній или угрозъ, и проникали глубоко въ души встревоженныхъ слушателей. Въ Жгутовѣ пахло грозой. Всѣ чувствовали приближеніе какого-то страшнаго переворота; но въ чемъ онъ будетъ состоять и когда совершится, никто не зналъ. Многіе изъ приближенныхъ Ивана Кузмича, побуждаемые заботой о своей будущей участи, пытались вывѣдать у него что-нибудь объ этомъ предметѣ; но осторожный старикъ или упрямо молчалъ, или запросто отсылалъ къ чорту тѣхъ, кто слишкомъ настойчиво ему докучалъ. Между послѣдними былъ нѣкто Андрей, молодой, рослый парень, молочный братъ Григорія Алексѣевича. Онъ жилъ при дворѣ безъ всякаго опредѣленнаго дѣла, кромѣ того, развѣ, что, какъ страстный охотникъ и ловкій, стрѣлокъ, ходилъ въ лѣсъ за дичью, каждый разъ какъ кому-нибудь изъ господъ, за столомъ, надоѣдала постоянная очередь баранины съ дворовою птицей. Андрей былъ фаворитъ Григорія Алексѣевича. Они съ дѣтства росли и играли вмѣстѣ; потомъ, когда послѣдній отправился въ Петербургъ и оттуда сталъ пріѣзжать на каникулы въ Жгутово, охота и рыбная ловля сблизили ихъ еще тѣснѣе. Нерѣдко, съ ружьями на плечахъ или съ рыболовнымъ снарядомъ, исчезали они изъ дома чуть свѣтъ и пропадали по нѣскольку сутокъ, ночуя гдѣ-нибудь далеко, въ глухой деревушкѣ, окруженной болотами и дремучими лѣсами, или стоящей на берегу пустыннаго озера, а день, весь напролетъ, посвящая своимъ любимымъ забавамъ. Слѣдствіемъ было то, что Андрей, какъ товарищъ и фаворитъ Григорія Алексѣевича, съ давнихъ поръ считался привилегированною особой и, не въ примѣръ другимъ, былъ избавленъ отъ всякой спеціальной обязанности въ селѣ, хромѣ присмотра за лягавыми собаками молодаго барина, да за его ружейнымъ и рыболовнымъ приборомъ. Такое исключительное положеніе и разныя выгоды, неразлучныя съ нимъ, а также личная привязанность къ барину, сдѣлали его искреннимъ консерваторомъ и горячимъ приверженцемъ властвующей династіи. Въ цѣлой дворнѣ не было ни одного человѣка, такъ сильно дорожившаго настоящимъ порядкомъ вещей; а потому, конечно, и слухи о близкой перемѣнѣ никого не могли встревожить такъ сильно. Не получивъ отъ Ивана Кузмича никакого удовлетворительнаго отвѣта, Андрей съ нетерпѣніемъ ждалъ, когда баринъ пріѣдетъ въ село, надѣясь узнать отъ него что-нибудь болѣе опредѣленное. Онъ былъ изъ первыхъ между встрѣтившими его у крыльца, но ни въ этотъ день вечеромъ, ни на другой день поутру, ему не удалось застать его ни минуты наединѣ. Вечеромъ было уже слишкомъ поздно. Баринъ пріѣхалъ сумраченъ, озабоченъ и до глубокой ночи сидѣлъ запершись съ Иваномъ Кузмичемъ; а на другой день поутру, повидавшись съ Барковымъ, вышелъ оттуда весь блѣдный, точно какъ самъ не свой, и заперся опять съ управляющимъ. "Плохо дѣло! подумалъ Андрей; даже о своей любимой собакѣ ни слова не спросилъ! Съ гостемъ обѣдаетъ врознь, стало-быть не въ ладахъ... Что-то будетъ изъ этого изъ всего?..." И сидя въ своей избѣ, у окна, онъ грустно посматривалъ на крыльцо господскаго дома. Тамъ не было никого; только голуби, вылетая, изъ слуховаго окошка спускались внизъ, на траву, за разными поисками, да изрѣдка мальчикъ съ тарелками или блюдомъ выбѣгалъ изъ дверей, спѣша но протоптанной дорожкѣ на кухню и оттуда обратно въ господскій домъ, а около него вертѣлась дворняшка, помахивая пушистымъ хвоотомъ и жадно подхватывая объѣдки, которыя онъ ей бросалъ. Съ полчаса прошло такимъ образомъ; наконецъ Иванъ Кузмичъ, съ своею маленькою трубкой въ зубахъ, вышелъ, и постоявъ нѣсколько минутъ на крыльцѣ, отправился къ себѣ на квартиру прилечь. "Теперь пора", шепнулъ Андрей, провожая его глазами. Онъ вышелъ въ сѣни и спустилъ съ привязи молодаго, кудряваго сеттера карей шерсти, который давно ужь визжалъ и рвался на волю; ноитотъ, вѣроятно догадываясь, что онъ это дѣлаетъ для себя, не поблагодарилъ его ни взглядомъ, ни лаской; а прямо съ мѣста, хватилъ стрѣлою вонъ изъ дверей и скрылся изъ виду. Андрей пошелъ вслѣдъ за нимъ. Выходя изъ избы, онъ увидѣлъ барина на крыльцѣ. Собака была уже тамъ; съ разными знаками неистовой радости, ласкалась она къ своему господину, который смѣялся и гладилъ ее по головѣ и, кажется, очень доволенъ былъ этою встрѣчей.
-- Здравствуй, Андрюша! сказалъ Лукинъ, увидѣвъ своего молочнаго брата:-- я съ тобой вчера и двухъ словъ не успѣлъ сказать.
-- Здравія желаю, сударь, отвѣчалъ тотъ, снявъ шапку и весело улыбаясь.-- На долго ли къ намъ пожаловали?
-- Да Богъ знаетъ; какъ придется, отвѣчалъ Лукинъ,-- можетъ быть скоро назадъ уѣду; и при этихъ словахъ, тѣнь опять набѣжала на его лицо. Онъ сѣлъ на крыльцо и задумался.
"Вотъ бы теперь спросить," подумалъ Андрей. Любопытный вопросъ уже вертѣлся у него на языкѣ; но баринъ былъ такъ задумчивъ, и такъ замѣтно чѣмъ-то огорченъ, и такъ сердито подчасъ хмурилъ брови, что онъ не зналъ какъ начать, раза два открылъ ротъ, про бормоталъ что-то невнятное, замялся и замолчалъ.
-- Ну что, какъ поживаешь? спросилъ Лукинъ, замѣчая, что тотъ собирается говорить. Что Карька,-- какъ онъ себя ведетъ? Небось горячится попрежнему, тянетъ на бѣлокъ, на зайцевъ, на всякую дрянь? Или остепенился, успѣлъ поумнѣть?
-- Карька нешто, Григорій Алексѣичъ, дѣло свое сталъ давно разумѣть; на тетеревовъ нынче такъ ходитъ, что просто потѣха. Давеча, изъ-подъ него, всю выводку руками переловилъ, пять штукъ молодыхъ живьемъ забралъ; одна старая только и улетѣла, да и ту онъ чуть за хвостъ не поймалъ. Разную птицу сталъ тоже теперь отличать; за мелочью не повянетъ, коли что покрупнѣе имѣетъ въ виду... да вотъ не угодно ли будетъ самимъ попытать; время самое, что ни есть, наилучшее. Дичи не оберешься; утки на Рюхинѣ стадами сидятъ, дуппеля прилетѣли; въ низовомъ болотѣ ономнясь три пары убилъ. Тоже вотъ туда, въ мохъ, за Гурьевою рощей, хорошо бы сходить, тамъ тепереча глушней навѣрно найдемъ...
-- Не знаю, Андрюша, отвѣчалъ Лукинъ,-- развѣ послѣ когда-нибудь; а теперь времени нѣтъ, хлопотъ у меня слишкомъ много; да, по правдѣ сказать, и охота какъ-то на умъ нейдетъ. Вотъ, денька черезъ два, посмотримъ...
"Что это съ бариномъ сталось? подумалъ Андрей: ничѣмъ его и развеселить невозможно! Бывало не дастъ ничего досказать, засыплетъ разспросами; а теперь, говори ему про что хочешь,-- сидитъ себѣ, да глядитъ въ землю, точно будто со сна не успѣлъ опамятоваться!"
-- Въ Ручьи, къ Лизаветѣ Ивановнѣ, тоже теперь недавно ходилъ. Тамъ, ихніе люди говорятъ, куропатокъ видали, продолжалъ онъ, все еще не теряя надежды раздразнить барина на охоту.
-- А что, Лизавета Ивановна, теперь въ городѣ или въ Ручьяхъ?
-- Въ Ручьяхъ, Григорій Алексѣичъ.
-- Одна или съ дочерью?
-- Съ дочерью, Григорій Алексѣичъ.
-- Такъ ты говоришь, что у нихъ куропатки теперь развелись?
-- Давеча кучеръ ихній сказывалъ: за яровымъ полемъ, говоритъ, три раза ихъ подымалъ.
-- Надо бы тамъ побывать; а? какъ ты думаешь: не сходить ли намъ завтра поутру?
У Андрея глаза заблистали отъ удовольствія.
-- Когда угодно, сударь, отвѣчалъ онъ,-- у меня все готово. И ружье ваше вычищено и патроны насыпаны; а Карька только того и ждетъ, онъ ужь три дня не ходилъ, и ужь такъ его разбираетъ; давеча чуть одинъ въ болото не улизнулъ, насилу его досвистался.
-- Ахъ ты бестія! говорилъ Лукинъ, лаская собаку.-- Такъ вотъ какъ мы сдѣлаемъ, братецъ. Мы отправимся съ тобой въ Ручьи завтра поутру; а тамъ я тебя отпущу и обѣдать останусь у Лизаветы Ивановны.
-- Слушаю-съ, отвѣчалъ Андрей.
На другой день, поутру, они вышли изъ дома въ назначенный часъ. Дорогой, Лукинъ разспрашивалъ о болѣзни отца и узналъ нѣсколько подробностей, которыя не успѣлъ сообщить ему управляющій. Онъ узналъ между прочимъ, что старикъ, въ послѣдніе дни своей жизни, тосковалъ безутѣшно и за нѣсколько часовъ до конца, призвавъ къ себѣ мать Андрея, мамку Анисью, поручилъ ей сказать сыну своему Григорію Алексѣевичу, что "онъ проситъ у него прощенія въ тяжкой винѣ." На вопросъ, отчего мать сама не сообщила ему объ этомъ ни слова, Андрей отвѣчалъ, что при людяхъ не смѣла, а когда повидаетъ его съ глазу на глазъ, то разкажетъ все до послѣдняго.
-- Что-то, сударь, что за слухи такіе ходятъ про васъ въ селѣ, продолжалъ Андрей.-- Насъ пугаютъ, что вы скоро отоюда уѣдете, и что всѣ достанемся въ руки Дмитрію Егорычу Баркову.
-- Хмъ, вотъ какъ; а отъ кого ты это слышалъ? Кто васъ пугаетъ?
-- Слыхалъ-то я, сударь, все больше отъ нашихъ; да только они не сами собой такіе толки ведутъ. Видитъ Богъ, никто изъ насъ не желаетъ другаго господина, окромѣ васъ, а слухамъ этимъ никто не радъ; а идутъ они ужь извѣстно отъ кого. Все вотъ эта самая, усатая шельма, лакей, что съ господиномъ Барковымъ изъ Рязани пріѣхалъ,-- все онъ мутитъ.
-- Въ самомъ дѣлѣ?... А что же онъ говоритъ?
-- А говоритъ, сударь, такое, что никакъ и понять не возможно. Начнетъ, да и не покончитъ; на полсловѣ иной разъ оборветъ. Онъ, вотъ изволите видѣть, на нашихъ дворовыхъ сердитъ, за то что мы ему въ поясъ не кланяемся; а наши то же крѣпко его не взлюбили, по той причинѣ, что больно чваненъ, надъ всѣмъ надъ здѣшнимъ ругается; ну, ужь вѣдомо, наши тоже спуску ему не даютъ; другой разъ словцо такое загнутъ, что онъ какъ индюкъ надуется, да въ сторону отойдетъ. Такъ вотъ онъ и норовитъ все на то, чтобы чѣмъ ни есть, значитъ, досадить; стращаетъ да хорохорится. У васъ, говоритъ, порядку тутъ нѣтъ -- избаловали, говоритъ, васъ господа; вотъ постой, говоритъ, мы васъ вышколимъ; какъ попадете къ намъ въ лапы, такъ забудете лаяться; тише воды, ниже травы станете.... Ну и насчетъ васъ то же....
-- И на мой счетъ? Вотъ это любопытно! Что жь онъ обо мнѣ говоритъ?
-- А говоритъ: какой, говоритъ, онъ баринъ? Какъ вотъ я, такъ молъ и онъ, все равно. Вотъ мой, говоритъ, Дмитрій Егорычъ, господинъ Барковъ, такъ тотъ настоящій; а этотъ, говоритъ, баринъ на полчаса; повертится тутъ, да и уѣдетъ съ носомъ Такъ, то-есть, онъ, лакеишка этотъ, говоритъ.
-- Ну, а ты что объ этомъ думаешь?
-- Да что думать-то; я ужь вечоръ ему говорилъ: смотри молъ ты, ворона залетная, коли ты у меня каркать не перестанешь, такъ я-те перья-то изъ подъ носу повыщиплю.
-- Да какъ же, Андрюша; ну а если онъ правду говоритъ?
Андрей смѣшался и въ недоумѣніи посмотрѣлъ на барина.
Горькая улыбка мелькала у того на лицѣ.-- Ну а что, продолжалъ онъ,-- если я точно черезъ недѣлю уѣду отсюда совсѣмъ, и Жгутово, вмѣстѣ со всѣми вами, достанется Дмитрію Егоровичу Баркову?
-- Какъ, сударь, да развѣ вы хотите насъ продавать? Развѣ наше Жгутово вамъ наскучило? Или мы угодить не съумѣли?... Лукинъ молчалъ.-- Извѣстно, продолжалъ Андрей; въ Питерѣ съ барами веселѣе жить, чѣмъ здѣсь съ мужиками; такъ вѣдь на то ваша воля, сударь, живите гдѣ вздумается; а тутъ и безъ васъ ваше добро не сгоритъ; Иванъ Кузмичъ присмотритъ. Онъ и при покойномъ баринѣ всѣмъ завѣдывалъ, и грѣхъ про него что дурное сказать; никто не слыхалъ, чтобы за нимъ господская копейка пропала.
-- Что за вздоръ, Андрей! Съ чего ты взялъ, что я сомнѣваюсь въ Иванѣ Кузмичѣ? Да и про Жгутово тоже, развѣ я говорилъ когда, что оно мнѣ наскучило? Нѣтъ, я его люблю и теперь, какъ всегда любилъ, и люблю такъ, что не оставилъ бы ни за что, еслибъ оно было мое.
-- Да чье же, судэрь, коли не ваше?
-- Чье Жгутово? развѣ не знаешь? Жгутово давно продано моей мачихѣ, и отъ нея теперь должно перейдти въ ея родъ.
-- Ой, сударь! Что вы это сказали! Иль я ослышался? Неужто и въ правду мы отъ васъ перейдемъ, или вы такъ только опасаетесь?
-- Не опасаюсь, а знаю навѣрно, Андрей. Спорить въ судахъ пожалуй можно; да пользы отъ этого не будетъ ни на волосъ. Теперь, или черезъ годъ и такъ или сякъ, какъ хочешь верти, а кончится все на одномъ. Такъ ужь лучше вы это заранѣе знайте: помѣщикомъ у васъ будетъ Барковъ, а не я.
Сердце другнуло у молодаго парня такъ сильно, что онъ поблѣднѣлъ. Всѣ страхи его оправдались. Онъ уже видѣлъ предъ собой, впереди, тяжелую работу, нужду; а можетъ-быть и гоненіе, можетъ-быть и голодную нищету.-- "Охъ ты, доля моя горемычная!" произнесъ онъ едва внятно и, тяжело вздохнувъ, замолчалъ.
-- Такъ-то, Андрюша, продолжалъ Лукинъ.-- Жаль мнѣ будетъ съ вами разстаться; а дѣлать нечего и пособить вашему горю ничѣмъ не могу. Слушай, что я тебѣ скажу: ни съ Барковымъ, ни съ лакеемъ его не ссорься, а то послѣ за каждое лишнее слово поплатишься. Смотри, помни этотъ совѣтъ.
-- Буду помнить, Григорій Алексѣевичъ.
Разговаривая такимъ образомъ, они отошли верстъ пять или шесть отъ дому. Погода стояла сѣрая, и мелкій дождикъ накрапывалъ исподволь. Дорога ихъ долго шла темнымъ лѣсомъ, по берегу озера; потомъ, они повернули налѣво, и вышли на открытую, холмистую мѣстность, пересѣченную рощами и мелкимъ кустарникомъ. Вдали, на горѣ, виднѣлся погостъ: бѣдная, деревенская церковь съ деревянною, крашеною крышею и съ узорнымъ желѣзнымъ крестомъ на верху, окруженная рядомъ старыхъ, почернѣвшихъ отъ времени и покосившихся избъ. Отъ церкви до Ручьевъ оставалось всего двѣ версты. Около этого мѣста, въ кустахъ, между полемъ и рощею, по разчету Андрея, они должны были найдти дичь; и точно: едва успѣли, пройдя погостъ, свернуть съ дороги на право, какъ собака потянула прямо на вѣтеръ, остановилась въ упоръ, и двѣ круглыя, жирныя куропатки, съ шумомъ вылетѣли изъ-подъ ногъ. Два выстрѣла раздались имъ вслѣдъ; одна упала; шагахъ въ десяти, на мокрой травѣ курился пеньковый пыжъ; голубая полоска дыму прозрачнымъ облакомъ потянулась по влажному воздуху; собака, нетерпѣливо обнюхивая и озираясь, ходила кругомъ; словомъ охота началась во всей формѣ; но не одинъ изъ охотниковъ не могъ найдти въ ней на этотъ разъ того горячаго и поглащающаго интереса, съ какимъ бывало они оба отдавались этой забавѣ. Мысли ихъ и даже цѣль предпринятаго ими похода не имѣли ничего общаго съ несчастными куропатками, которыхъ Карька преслѣдовалъ съ такимъ неутомимымъ ожесточеніемъ. Андрей пошелъ съ намѣреніемъ вывѣдать у Григорія Алексѣевича что-нибудь на счетъ вопросовъ, его безпокоившихъ; а Лукинъ имѣлъ совсѣмъ другое въ умѣ. Бродя по кустамъ и стрѣляя, онъ безпрестанно оглядывался на село, которое давно уже было въ виду, и нѣсколько разъ посматривалъ на часы.
-- Будетъ, сказалъ онъ наконецъ, отдавая ягдташъ и ружье Андрею.-- Я пойду къ Лизаветѣ Ивановнѣ и пробуду до вечера у нея, а ты ступай домой и скажи Ивану Кузмичу, чтобъ онъ меня не ждалъ ни къ обѣду, ни къ ужину, что я возвращусь очень поздно. Или нѣтъ, погоди, сходи-тка сперва со мною въ Ручьи, да отдай куропатокъ всѣхъ до одной повару Лизаветы Ивановны, а то Барковъ пожалуй подумаетъ что я для него старался.
Минутъ черезъ пять они были въ селѣ.
Село Ручьи было одно изъ самыхъ мелкихъ имѣній въ уѣздѣ; при немъ считалось всего сорокъ душъ. Помѣщица его, Лизавета Ивановна, получила его въ приданое отъ отца, при выходѣ замужъ за лейтенанта 2-го ранга Веригина, стараго моряка, который сдѣлалъ много походовъ, ѣздилъ вокругъ свѣта, и умеръ въ отставкѣ два года тому назадъ. У вдовы, отъ него осталась пенсія въ 700 рублей ассигнаціями да двое дѣтей: сынъ, принятый въ морской корпусъ на казенный счетъ, и дочь, дѣвушка восьмнадцати лѣтъ, воспитанная въ уѣздномъ городѣ, уѣздными учителями съ помощію отца, который зналъ хорошо языки. Низенькій, деревянный домикъ, вмѣщавшій это семейство, былъ старъ. Стѣны его, не обшитыя тесомъ, почернѣли отъ времени; крыша проросла мохомъ; петли, ручки замковъ, крючки и задвижки на ставняхъ, окошкахъ, дверяхъ были изъ простаго желѣза, грубая отдѣлка котораго съ перваго взгляда обличала труды доморощеннаго кузнеца; словомъ, ни малѣйшихъ слѣдковъ избытка не видно было нигдѣ, а между тѣмъ все имѣло опрятный и даже уютный видъ. Балконъ завѣшенъ былъ сверху зонтикомъ, въ окнахъ висѣли ситцевыя, цвѣтныя гардины и бѣлыя сторы; чисто выметенная площадка передъ крыльцомъ окружена была свѣжимъ, только-что скошеннымъ дерномъ; садъ и дворъ обнесены высокимъ, исправнымъ заборомъ. Въ саду -- группы яблонь, кусты крыжовника и смородины, грядки съ цвѣтами и кругомъ густая, липовая аллея. Балконъ выходилъ въ садъ, а на балконъ выходила столовая, двери которой отворены были настежь и у самаго входа, за маленькимъ столикомъ, съ работой въ рукахъ, сидѣла Лизавета Ивановна, старушка лѣтъ подъ шестьдесятъ, худая и блѣдная, съ большими черными глазами и съ замѣтною просѣдью въ волосахъ. Противъ нея, у окна, стояла дочь ея, Марья Васильевна, стройная дѣвушка, съ густою, золотистою косой, серіознымъ лицомъ и задумчивымъ взоромъ. Обѣ одѣты были подеревенски: мать въ спальномъ чепцѣ и въ старой, драдедамовой куцавейкѣ сверхъ юпки; дочь -- въ сѣромъ, ситцевомъ платьѣ, съ гладкою, бѣлою пелеринкой и такими же рукавами.
Выстрѣлы только-что умолкли, когда Марья Васильевна вошла въ комнату и стала у окна.
-- Маша, ты посылала узнать кто тамъ стрѣляетъ? спросила Лизавета Ивановна.
-- Посылала, маменька, отвѣчала та, не поворачивая головы.
-- Кто пошелъ?
-- Никто не ходилъ. Яковъ говоритъ, что это жгутовскіе.
-- Вѣрно Андрюшка съ кѣмъ-нибудь изъ дворовыхъ. Ахъ, батюшки! Да вѣдь Григорій Алексѣичъ ужь давно долженъ быть въ селѣ. Не онъ ли это бѣдняжка? Жаль мнѣ его, Маша. Молодой человѣкъ, только что жить начинаетъ, а ужь остался круглою сиротой. Одинъ отецъ только и былъ на свѣтѣ, и того потерялъ. Каково ему было въ Петербургѣ, ни о чемъ не зная, не вѣдая, вдругъ получить такое извѣстіе!
Дѣвушка отвернулась и украдкой отерла глаза.
-- Однако, чего же я думаю? Вѣдь онъ навѣрно зайдетъ сюда; въ прошломъ году частенько у насъ бывалъ. Куда ты, дружочекъ?
-- Я въ садъ, маменька.
-- Что тебѣ вздумалось? Вѣдь дождикъ только-что пересталъ; весь подолъ вымочишь. Подь-ка сюда, что ты сегодня такая блѣдная?
Марья Васильевна подошла къ матери. Живой румянецъ вспыхнулъ у ней на лицѣ и въ ту же минуту опять исчезъ.
-- Что съ тобой, Маша, здорова ли ты?
-- Ничего, маменька; я здорова... Ахъ Боже мой! Кто это?
Въ сосѣдней комнатѣ послышались скорые шаги.
-- Григорій Алексѣичъ идутъ, сказала дѣвочка лѣтъ двѣнадцати, просунувъ голову въ двери и хотѣла уйдти; но Лизавета Ивановна остановила ее.
-- Танька! Танька! постой! говорила она вставая:-- пойдемъ со мной, скорѣе давай одѣваться; да сбѣгай въ кухню, къ Авдотьѣ, скажи чтобы сейчасъ пришла въ спальню. Маша, ты сдѣлай милость, выйди къ нему, покуда я соберусь. Видишь, я въ юпкѣ и не причесана; нельзя же мнѣ встрѣтить его въ такомъ нарядѣ; вѣдь онъ уже не мальчикъ; надо хоть платье надѣть, Да чепчикъ перемѣнить.
Но дочь не. слыхала и половины того, что ей говорили. Подбѣжавъ въ зеркалу, она поправила волосы, обернула пелеринку и вылетѣла какъ птица изъ комнаты.
На крыльцѣ, она встрѣтила гостя, сосѣда, съ которымъ знакома была давно. Съ дѣтскихъ лѣтъ, они были друзьями. Въ ту пору, когда она въ первый разъ его увидала, она была еще дѣвочка лѣтъ восьми, очень дикая и застѣнчивая, съ большими сѣрыми глазками, съ коротко-обстриженными рыжими волосенками, и съ очень страннымъ характеромъ. Это былъ кроткій и тихій, съ виду почти холодный ребенокъ, который въ куклы не игралъ, смѣялся рѣдко и очень немногимъ интересовался въ обыкновенное время. Но бывали минуты, когда на нее находила вдругъ быстрая перемѣна. Вдругъ зашалитъ, расхохочется, станетъ пѣть пѣсни, разсказывать сказки или пойдетъ бѣгать, какъ кошка, по двору, по саду, лазить по лѣстницамъ, чердакамъ, пристаетъ ко всѣмъ въ домѣ, изорветъ платье, испачкаетъ руки, исцарапаетъ шею, лицо; но едва успѣетъ отецъ или мать, пожавъ плечами, сказать: "что это сдѣлалось съ Машей?" смотрятъ, а Маши ужь не слыхать; сидитъ гдѣ-нибудь въ уголку, смирнехонько, или смотритъ въ окошко по цѣлымъ часамъ, не трогаясь съ мѣста. Игрушки, обновки рѣдко доставляли ей очень большое удовольствіе. Посмотритъ бывало, открывъ широко глаза, повертитъ въ рукахъ, а потомъ броситъ и совершенно забудетъ. Несмотря на то, ящики и карманы у ней всегда бывали полны всякою дрянью, которую она берегла и любила какъ рѣдкость. Тряпка какая-нибудь, лоскутъ пестрой бумаги, кусокъ цвѣтнаго стекла, камушекъ особенной формы, сухой листъ, поднятый осенью на землѣ, ни съ того, ни съ сего, станутъ вдругъ ея фаворитами; она прячетъ ихъ тщательно, бережетъ и разглядываетъ наединѣ, и называетъ разными странными именами. Одна изъ такихъ бездѣлокъ была поводомъ къ маленькой ссорѣ между ею и молодымъ Лукинымъ. Они видѣлись часто, то въ Жгутовѣ, то въ Ручьяхъ, и часто играли вдвоемъ. Разъ,-- это было въ Жгутовѣ, лѣтомъ, на берегу небольшаго пруда -- Маша поднимала съ земли плоскіе камушки, которые тотъ ловко пускалъ отскокомъ вдоль по водѣ. "А! какой славный! красивый!" сказалъ онъ, выбирая одинъ; посмотрѣвъ на него съ минуту, отправилъ его туда же, вслѣдъ за другими.-- Что за красивый, отвѣчала она.-- Вотъ у меня есть красивый!-- Дѣвочка вынула изъ кармана красный, продолговатый песчаникъ съ бѣлыми жилками, гладко обтертый и закругленный со всѣхъ сторонъ.-- Дай-ка сюда, сказалъ Гриша; но она не хотѣла отдать.-- Это мой милый камушекъ, мой фаворитъ, говорила она, вертя свою рѣдкость передъ глазами товарища.-- Не отдашь? сказалъ онъ, и въ ту же минуту, ловко выхвативъ фаворита, пустилъ его вдоль пруда.-- Камень сдѣлалъ два славныхъ отскока и упалъ въ воду, немножко не долетѣвъ до противоположнаго берега. Лукинъ обернулся къ ней съ торжествомъ, желая знать, что она скажетъ; но вмѣсто отвѣта получилъ звонкую оплеуху. Онъ вспыхнулъ и бросился за нее какъ кошка; но видя, что она не дѣлаетъ никакого движенія, чтобы защищаться, и что крупныя слезы навертываются у ней на глазахъ, остановился какъ вкопаный, посмотрѣлъ на нее очень грозно, и отошелъ въ сторону. Дѣвочка сѣла у берега на траву, и утирая глаза кулакомъ, начала горько плакать. Лукинъ долго глядѣлъ на нее въ сильномъ недоумѣніи, потомъ вдругъ, не говоря ни слова, обѣжалъ прудъ кругомъ и залѣзъ въ воду по поясъ.-- Маша! поди сюда! кричалъ онъ, я помню куда онъ упалъ, я сейчасъ его вытащу.-- Она прибѣжала въ ту же минуту, и сама чуть не влѣзла въ воду за нимъ; но тонкіе башмачки ея начали вязнуть въ глубокой тинѣ, и это ее испугало; а между тѣмъ тотъ, весь мокрый, шарилъ руками на днѣ, и забирая оттуда пригоршнями разную дрянь, подавалъ ей на берегъ. Они вмѣстѣ вынимали изъ грязи все, что по формѣ хоть сколько-нибудь было похоже на фаворита.-- Этотъ? спрашивалъ онъ.-- Нѣтъ, не этотъ, отвѣчала она, и начинала опять ревѣть. Минутъ пять длилось это занятіе; наконецъ, мачиха, издали увидавъ его въ водѣ, позвала къ себѣ, и больно выдрала за уши. Дѣвочка видѣла наказаніе, и сначала, въ испугѣ, бросилась прочь отъ пруда; но потомъ когда они снова остались вдвоемъ, жалость ее взяла: она сама подошла къ нему, обняла крѣпко за шею, и начала цѣловать.-- Не сердись, Гриша, сказала она; я тебя очень люблю. Ты будешь мой фаворитъ!-- И съ этихъ поръ она прозвала его камушкомъ.-- Камушекъ! камушекъ мой пріѣхалъ! кричала она иногда, завидя его въ Ручьяхъ изъ окна и выбѣгая въ припрыжку къ нему на встрѣчу. Два года спустя, его отвезли въ Петербургъ, и это разстроило ихъ короткія отношенія. Мальчикъ, въ гимназіи, одичалъ и получилъ то казацкое презрѣніе къ бабамъ, которое часто является въ школьникахъ, прежде чѣмъ пухъ выростаетъ у нихъ на щекахъ. Пріѣзжая домой, на вакаціи, онъ смотрѣлъ свысока на прежнюю свою фаворитку, которая долго понять не могла, что съ нимъ сталось. Увидавъ стараго друга въ курткѣ, съ краснымъ воротникомъ и съ волосами, обстриженными подъ гребенку, она сперва начала хохотать; но послѣ, замѣтивъ въ немъ много другихъ перемѣнъ, сама стала дичиться. Съ этихъ поръ поцѣлуи, и Гриша, и Маша, и ты, пошли совершенно въ отставку. Разъ какъ-то еще, расшалившись, она по старой привычкѣ, назвала его камушкомъ; но онъ такъ строго нахмурилъ брови, что она испугалась, и больше уже не смѣла произносить это слово. А между тѣмъ, время быстро летѣло, и съ каждымъ лѣтомъ они находили другъ въ другѣ новыя перемѣны. Дѣвочка выросла, пополнѣла и стала годъ отъ году хорошѣть, а онъ изъ мальчика сталъ мущиной. Въ первый годъ послѣ выпуска изъ гимназіи, когда онъ пріѣхалъ къ ней лѣтомъ въ Ручьи, она совсѣмъ не узнала его; онъ тоже смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ. Длинные кудри, корсетъ и длинное платье, все было такъ ново въ его глазахъ; но прежде чѣмъ кончилась его вакація въ этомъ году и не успѣлъ еще онъ уѣхать назадъ въ Петербургъ, какъ случай сблизилъ ихъ снова.
Разъ въ сумерки, возвращаясь съ отцомъ изъ Торопца, куда они ѣздили оба верхомъ, Лукинъ увидалъ въ сторонъ отъ дороги, по направленію къ Ручьямъ сильное зарево. Они тотчасъ же повернули съ дороги направо и поскакали во весь опоръ. Пожаръ былъ въ Ручьяхъ. Въѣзжая въ село, они застали ужасную суматоху: дымъ, пламя, вой, крикъ, бѣготня; горѣли службы: одна изба только-что занималась, а другая стояла ужь вся въ огнѣ. Что было народу по близости, все сбѣжалось, кто съ ведрами, кто съ топоромъ, но тушить было трудно, не доставало ни рукъ, ни орудій. Несмотря на то, пять или шесть человѣкъ залѣзло уже на крышу, спѣша разобрать ее, прежде чѣмъ пламя успѣетъ все охватить. Между ними, при яркомъ свѣтѣ огня, былъ виденъ самъ старый морякъ Веригинъ. Безъ шапки и сюртука, съ засученными рукавами и съ ломомъ въ рукахъ, онъ стоялъ молодцомъ, усердно трудясь и ободряя своихъ мужиковъ. Увидѣвъ пріѣзжихъ, онъ обратился къ нимъ съ просьбой взять подъ команду народъ, который внизу ломалъ заборъ и сарай. Сѣдой майоръ ни слова не говоря, тотчасъ слѣзъ съ лошади и взялся за дѣло. Его сынъ уже былъ на ногахъ. Схвативъ топоръ, онъ шолъ за отцомъ, но въ эту минуту кто-то назвалъ его по имени. Оглянувшись, онъ увидалъ Марью Васильевну съ матерью. Онѣ стояли подъ деревомъ, противъ избы, прижимаясь другъ къ другу отъ страха и заслоняя руками глаза. Лукинъ поклонился и хотѣлъ идти мимо, какъ вдругъ дѣвушка вскрикнули и всплеснула руками. Сквозь облако дыма, при яркомъ свѣтѣ огня, трескучія искры котораго падали къ ея ногамъ, въ окошкѣ избы, уже горѣвшей внутри, она увидала кого-то.-- Пашка! Пашка моя горитъ! закричала она, бросаясь впередъ. А Пашка была пятилѣтняя дѣвочка, сирота, которую Марья Васильевна очень любила и берегла. Въ суматохѣ, ее забыли вынести изъ избы, въ которой она спала, и въ которой давно уже не было ни души.-- Пашку! Пашку забыли! Пашка моя горитъ! Кричала Марья Васильевна, подбѣгая такъ близко къ избѣ, что дымъ едва позволялъ ей дышать. Лукинъ догналъ ее въ ту же минуту.-- Гдѣ? спросилъ онъ. Дрожа всѣми членами, она указала ему на окно. Ребенокъ былъ ясно виденъ въ эту минуту. Вскарабкавшись на прилавокъ и уцѣпясь ручонками за толстую подоконницу, она силилась высунуть голову изъ избы, гдѣ ей стало душно и горячо. Въ ту же минуту Лукинъ сбилъ раму съ петлей и полѣзъ вверхъ, чтобы выманить дѣвочку изъ окна; но едва онъ успѣлъ это сдѣлать, какъ пламя и дымъ пахнули ему въ лицо. Вслѣдъ за тѣмъ слабый крикъ раздался внутри и что-то тяжелое рухнуло на полъ. Спрыгнувъ на землю, онъ кинулся въ избу черезъ сѣни; за нимъ вбѣжало двое другихъ. Черезъ минуту, всѣ трое вернулись оттуда, черные, выпачканные, съ опаленными волосами; у Лукина обѣ руки были обожжены, и платье курилось въ разныхъ мѣстахъ; но онъ счастливо вынесъ ребенка, котораго онъ нашелъ ужь подъ лавкою, на полу, и самъ отдалъ на руки Марьѣ Васильевнѣ. Та, въ этотъ день, не сказала даже спасибо, такъ сильно была перепугана; но за то на другой, когда онъ пришелъ къ нимъ изъ Жгутова вмѣстѣ съ отцомъ, она встрѣтила его такимъ взоромъ, который глубоко запалъ ему въ душу. Ни слова не говоря, она взяла его за руку и повела въ свою комнату, гдѣ малютка лежала у ней на постели. Шейка и ножки были жестоко обожжены, и закутаны въ вату; но несмотря на обжогъ, увидавъ свою госпожу, она улыбнулась. Что было сказано въ эту минуту, никто не помнилъ потомъ, но это свиданіе и пожаръ остались памятны обоимъ. Они быстро сошлись. То чувство, которое между ними возникло, было ново для нихъ. Не думая, не гадая, они влюбились другъ въ друга по уши, влюбились сами не зная что съ ними дѣлается. Ни онъ, ни она не жили еще тою жизнью, которая приводитъ опытъ вслѣдъ за собой. Монастырскія стѣны гимназіи, а послѣ тѣсный кружокъ университетскихъ товарищей и время, почти вполнѣ поглощенное строгимъ трудомъ, отдѣляли его отъ свѣта, а, она едва успѣла выйдти изъ дѣтскихъ лѣтъ и кромѣ двухъ трехъ сосѣднихъ семействъ, съѣзжавшихся въ гости другъ къ другу, по табельнымъ днямъ, въ деревни въ глуши, почти не видала людей. Все это давало ихъ новому отношенію тотъ свѣжій, простой ароматъ, который рѣдко бываетъ удѣломъ любви, прошедшей сквозь всѣ параграфы анализа, прежде чѣмъ вспыхнуть своимъ самобытнымъ огнемъ. Любовь ихъ шла легкимъ, свободнымъ шагомъ, не выходя на подмостки передъ сознаніемъ, не драпируясь сентиментальнымъ нарядомъ. Препятствія, ревность, кокетство, сомнѣніе, все это было имъ незнакомо. Развязка лежала простая и ясная впереди; дорога къ ней казалась такая прямая и гладкая. Ни онъ, ни она, ни мать ея, ни отецъ, которымъ извѣстны были ихъ отношенія, не могли предвидѣть грозы. Она сбиралась гдѣ-то въ сторонѣ, въ сторонкѣ, за небосклономъ, сбиралась тихо и долго...
-- Григорій Алексѣевичъ! сказала дѣвушка, протянувъ къ нему обѣ руки; и онъ и она покраснѣли. Черезъ минуту, они были въ саду.-- Какой вы мокрый! сказала она, взявъ его подъ руку...-- Когда вы пріѣхали?
-- Третьяго дня, поздно вечеромъ.
-- А письмо въ Петербургѣ давно получили?
-- Въ четвергъ, и въ тотъ же день выѣхалъ.
-- Мы съ маменькой очень жалѣли, что Иванъ Кузмичъ раньше васъ не увѣдомилъ. Онъ долженъ былъ вамъ написать въ тотъ же день, какъ только папенька захворалъ. Но скажите мнѣ, ради Бога, что вы такъ долго дѣлали въ Петербургѣ, нынѣшнимъ лѣтомъ, отчего не пріѣхали къ намъ въ маѣ или въ іюнѣ, какъ прежде бывало?
-- Не знаю, Марья Васильевна, я самъ, до сихъ поръ, понять не могу отчего. Отецъ съ каждою почтой писалъ, чтобъ я погодилъ выѣзжать, что онъ самъ пріѣдетъ ко мнѣ по какому-то дѣлу, въ которомъ я много могу ему пособить; а по какому, ни слова не объяснялъ, и такимъ образомъ цѣлое лѣто прошло у насъ врозь; такъ скучно прошло, какъ никогда еще не бывало. Точно какъ будто мнѣ больше не суждено было его увидать...
Она взглянула украдкой на сосѣда, крупныя слезы катились у него по щекамъ. Чувство нѣжнаго, женскаго состраданія мелькнуло на миломъ лицѣ молодой дѣвушки.
-- Но, что же это за дѣло такое? спросила она, стараясь его развлечь.-- Вамъ надо было бы узнать. Можетъ-быть нужное что-нибудь,-- что-нибудь, что до васъ касается?
-- Можетъ-быть; но если и такъ, то теперь уже поздно.
-- Отчего поздно?
-- Да такъ, что жь я одинъ, безъ отца, могу сдѣлать?
-- Какъ знать!... Вы бы Ивана Кузмича разспросили.
-- Я разспрашивалъ у него обо всемъ, подробно, третьяго дня. Онъ говоритъ, что отецъ имѣлъ точно разные планы насчетъ меня и много чего затѣвалъ, но не успѣлъ ничего привести въ исполненіе.
-- Жаль! сказала она, вздохнувъ.-- Иванъ Кузмичъ славный человѣкъ, продолжала она, минуту спустя,-- вы любите Ивана Кузмича?
-- Можно ли его не любить?
-- Онъ будетъ у васъ хозяиномъ въ Жгутовѣ, когда вы уѣдете въ Петербургъ?
Лукинъ молчалъ, потупивъ глаза.
-- Вы долго останетесь въ Жгутовѣ?
-- Нѣтъ... я уѣзжаю довольно скоро... на дняхъ... можетъ-быть даже... завтра.
Она широко открыла глаза и пристально на него посмотрѣла, онъ былъ очень блѣденъ въ эту минуту.
-- Что это значитъ? спросила она.
-- Значитъ, произнесъ онъ нерѣшительно,-- значитъ, что мнѣ здѣсь негдѣ болѣе жить...
-- Какъ такъ?
-- Такъ, Жгутово переходитъ въ чужія руки...
-- Въ чужія?...
- -- Да, оно было записано на имя Варвары Клементьевны и переходитъ теперь въ ея родъ... Законный наслѣдникъ пріѣхалъ уже туда и ждетъ, не дождется, когда я выберусь вонъ!
-- Боже мой! сказала она, всплеснувъ руками.-- Боже мой! Что же это такое? Что это? Какой законный наслѣдникъ можетъ быть кромѣ васъ?
-- Какой наслѣдникъ?... Дмитрій Егоровичъ Барковъ, племянникъ покойной мачихи. Вы слышали, конечно, объ немъ, онъ давно уже здѣсь.
Она въ свою очередь поблѣднѣла.
-- Да, я слыхала, конечно... я даже видѣла этого человѣка на похоронахъ у Алексѣя Михайловича. Но мнѣ и въ голову не могло придти, чтобъ онъ... чтобъ онъ за этимъ пріѣхалъ. Я понять не могу. Какъ это такъ! Вѣдь вы родной сынъ! По какому же праву онъ можетъ отнять?... Это ужасно не справедливо!... Это... низко, не благородно съ его стороны! Голосъ ея начиналъ замѣтно дрожать.-- Сядемъ, сказала она,-- я устала идти.
Они сѣли на маленькую скамейку въ аллеѣ, хорошо знакомую обоимъ, и нѣсколько времени оба молчали; потомъ, она стала снова разспрашивать; но Лукинъ не зналъ, что ей отвѣчать. Онъ сидѣлъ, закрывая руками лицо, и молчалъ, какъ убитый. Она тихо и робко отняла одну руку и посмотрѣла ему въ глаза. Взглядъ полный тоски и нѣмаго отчаянія былъ отвѣтомъ на этотъ безмолвный вопросъ. Слезы блеснули у ней на глазахъ.
-- Вы не хотите со мной говорить? продолжала она.-- Давно ли это? Что такое я сдѣлала? Отчего я вдругъ стала для васъ чужая?
-- Вы?... чужая?... перебилъ онъ, съ трудомъ заставляя себя отвѣчать.-- Это неправда. Я шелъ къ вамъ сюда, какъ въ родную семью, шелъ къ своимъ отъ чужихъ... именно затѣмъ, чтобъ отдохнуть и поговорить съ вами. Но у меня въ головѣ такая каша... я право самъ не знаю, что со мной дѣлается. О дѣловыхъ подробностяхъ я не могу теперь говорить, я занятъ былъ ими два дня, былъ отравленъ ими все время, и ядъ давитъ меня вотъ тутъ. Онъ показалъ рукой на горло.
-- Бѣдный, Гриша! сказала она, горячо сжимая руку его въ обѣихъ рукахъ и смотря на него сквозь слезы.
-- Когда-нибудь, продолжалъ онъ,-- когда я уже не буду съ вами, вы узнаете все это дѣло... отъ матушки... отъ сосѣдей... Иванъ Кузмичъ, пожалуй, разкажетъ вамъ все, а я теперь не могу. Я усталъ и пришелъ сюда отдохнуть. Не много часовъ осталось у насъ впереди, эти часы очень дороги для меня. Дайте мнѣ посидѣть возлѣ васъ попрежнему, тихо, спокойно, и насмотрѣться на васъ въ послѣдній разъ, прежде чѣмъ я уѣду отсюда... на долго... можетъ-быть навсегда.
-- Зачѣмъ навсегда? спросила она въ сильномъ волненіи.
-- Зачѣмъ? Это легко спросить, но что я могу сказать вамъ въ отвѣтъ? Развѣ я знаю, зачѣмъ все это случилось? Зачѣмъ вся судьба, все будущее у меня впереди стало вдругъ совершенно иначе, чѣмъ я ожидалъ?... Что я теперь? Нищій, студентъ, безъ гроша въ карманѣ, нищій, который не знаетъ, что съ нимъ будетъ завтра. Въ такихъ обстоятельствахъ, развѣ я могу отвѣчать, что я сюда возвращусь? Да еслибъ и случилась возможность, то куда я пріѣду? У меня здѣсь не будетъ угла своего.
Сосѣдка его заплакала.-- А мы-то? А нашъ домъ?... Грѣхъ вамъ, Григорій Алексѣичъ, такъ говорить! Вы насъ совсѣмъ позабыли... совсѣмъ разлюбили, я это вижу ясно изъ вашихъ словъ.
-- Къ несчастію, это не такъ легко, какъ вы думаете!
-- Къ несчастію? съ упрекомъ повторила она.
-- Да, отвѣчалъ онъ рѣшительно.-- Къ чему обманывать себя пустыми мечтаніями?... Постоянная любовь, вѣрность, все это можетъ быть хорошо для того, кто идетъ по ровной дорогѣ, кого ждетъ успѣхъ впереди. А въ моемъ положеніи было бы подло и низко подать вамъ какую-нибудь надежду на будущее. Да и какъ дать другому то, чего самъ не имѣешь?
Въ слезахъ она опустила голову къ нему на плечо.
-- Оставьте будущее въ покоѣ, прошептала она,-- мнѣ дорого настоящее... Зачѣмъ настоящее отнимать?
Онъ былъ внѣ себя и часто мѣнялся въ лицѣ.
-- Настоящее, повторилъ онъ,-- но вѣдь это минута, которая уже проходитъ! Съ трудомъ выговаривая слова, онъ принудилъ себя улыбнуться, но усмѣшка его была страшна, блѣдныя губы болѣзненно покривились. Испуганная, дрожащая, Марья Васильевна схватила его за обѣ руки.
-- Нѣтъ, нѣтъ! говорила она:-- все не кончено еще, все не пройдетъ такъ скоро... Богъ не позволитъ! Богъ сжалится!... Она не успѣла окончить, какъ тоненькій, дѣвичій голосокъ раздался за кустами.
-- Барышня! Гдѣ вы? Маменька зовутъ васъ и Григорія Алексѣича въ комнату.
Дѣвочка, посланная за ними, отыскивала ихъ въ саду. За вѣтвями ее не было видно; но легкіе, быстрые шаги ея босыхъ ножекъ слышны уже были въ сосѣдней аллеѣ. Оба встали и пошли прочь отъ того мѣста, откуда звукъ долеталъ. Черезъ минуту, дѣвочка догнала ихъ на поворотѣ, повторяя тѣ же слова.
-- Хорошо, скажи, что сейчасъ придемъ, отвѣчала Марья Васильевна, отворачиваясь отъ нея и обмахивая лицо платкомъ. Они сдѣлали еще кругъ, по аллеѣ, прежде чѣмъ пошли въ комнату. Старушка встрѣтила ихъ на балконѣ, она обняла Лукина и поцѣловала въ обѣ щеки.
-- Здравствуй, Гриша! Здравствуй, батюшка! говорила она.-- Куда это вы, вдвоемъ, отъ меня убѣжали? Я ужь хотѣла сама искать васъ въ саду, да сырости побоялась. Ну, дай-ка-съ на себя посмотрѣть. Фу! Да какой же ты сталъ молодецъ! Хоть сейчасъ въ гренадеры. Ну кто бы узналъ теперь того мальчугана, что годиковъ десять тому назадъ я сама на рукахъ таскала! Охъ! Много воды съ тѣхъ поръ утекло! Садись, садись, батюшка, потолкуемъ. Горе большое у насъ безъ тебя приключилось. Богъ всѣмъ намъ слезы послалъ... И надо же было тебѣ, какъ на грѣхъ, этимъ-то именно лѣтомъ, сюда опоздать! Мы съ Машей часто объ этомъ здѣсь говорили. Маша! Да куда же она дѣвалась? Сейчасъ тутъ была... А, да вотъ и она. Подь-ка сюда, сударыня; дай-ка-съ на платье свое посмотрѣть... Что? Подолъ-то, я чай, весь мокрый?
-- Ничего, маменька, отвѣчала Марья Васильевна;-- это высохнетъ черезъ полчаса. Это все оттого, что такъ длинно;-- я вамъ говорила тогда.
-- Говорила! говорила! ворчала старушка, осматривая ее съ ногъ до головы и останавливая свой вопросительный взоръ на лицѣ.-- Чѣмъ пустяки-то говорить, скажи-тка мнѣ лучше, что съ тобой сдѣлалось, что тебя сегодня узнать нельзя? Что это у тебя глаза? Точно какъ будто ты плакала.
Дочь потупила голову, не зная что отвѣчать, но старушка, замѣтивъ ея смущеніе, не продолжала допроса. Обращаясь опять къ Лукину, она стала его разспрашивать о своемъ сынѣ, который учился въ корпусѣ, въ Петербургѣ; потомъ разговоръ перешелъ къ болѣзни и смерти покойнаго Лукина, всѣ главныя обстоятельства которыхъ были подробно извѣстны Лизаветѣ Ивановнѣ. Тѣмъ временемъ подали завтракъ.
-- Кушай, батюшка, кушай, говорила она, накладывая Лукину полную тарелку яишницы съ ветчиной.-- Стыдно тебѣ со мной церемониться. Молодой человѣкъ, все утро на охотѣ, пѣшкомъ пришелъ за восемь верстъ; нельзя не проголодаться. Покойный отецъ твой, на этотъ счетъ, всегда себя велъ молодцомъ и никакой діеты терпѣть не могъ. Мы даже часто ссорились за это. Въ послѣдній разъ, помню, не дальше какъ за недѣлю до смерти, онъ былъ еще на ногахъ, и мы, отъ обѣдни, поѣхали вмѣстѣ къ Кондратью Егоровичу въ М а словку,-- ты знаешь Кондратья Егорыча? Онъ выбранъ теперь судьей на мѣсто Шелкова и будетъ жить въ городѣ. Маша съ нами была, а оъ въ ту пору ужь былъ нездоровъ и дорогой все жаловался на спазмы. "Плохо, говоритъ, матушка Лизавета Ивановна; подъ ложечкой точно какъ камень лежитъ; всю ночь сегодня не спалъ; думалъ, совсѣмъ ужь Богу душу отдамъ." -- Христосъ съ тобой, Алексѣй Михайловичъ, я говорю, въ твои года рано еще помирать. Да ты бы мяты горячей на ночь испилъ, такъ къ утру и былъ бы здоровъ. "Не люблю, говоритъ, я эту мяту и въ домѣ ея не держу; а есть у меня, говоритъ, одно солдатское средство,-- полынная; такъ ту я пробовалъ раза два и вечоръ и нынче поутру." -- Ну чтожь, помогла? "Да нѣтъ, говоритъ;-- сначала, какъ выпьешь, такъ оно какъ будто и легче, маленько отдаетъ; а черезъ часъ смотри опять то же. Вотъ и теперь, говоритъ, такъ коробитъ, что Господи упаси." Я стала его упрашивать, чтобъ онъ домой воротился. да тамъ горчишникъ себѣ поставилъ на грудь, а онъ смѣется. "Отроду, говоритъ, гадости этой не дѣлалъ." -- Ну, воля твоя, батюшка.-- Такъ и пріѣхали мы къ Кондратію Егорычу въ Масловку. Къ обѣду стало ему полегче; а за обѣдомъ батвинью со льдомъ первымъ кушаньемъ подавали. Гляжу я на Алексѣя Михайлыча, а онъ себѣ цѣлую тарелку беретъ.-- Что ты отецъ мой, я говорю,-- въ своемъ ли умѣ? Ночью хотѣлъ умирать; а теперь... "Ничего, говоритъ, я себя знаю." Стала я ему выговаривать, а онъ себѣ какъ ни въ чемъ не бывало, хохочетъ да ѣстъ,-- и хозяинъ тоже хохочетъ. Ну, думаю я, не быть бы бѣдѣ, и на другой день поѣхала въ Жгутово провѣдать. Смотрю, а онъ ужь въ постели лежитъ. Насилу его уломали за докторомъ въ городъ послать;-- думали, доктора больше послушаетъ. А у него такой былъ обычай. Рецептъ возьметъ и деньги заплатитъ и за лѣкарствомъ въ Торопецъ пошлетъ, да только какъ принесутъ ему банку, онъ ее въ шкапъ, подъ замокъ, да такъ она тамъ и стоитъ цѣлый годъ съ печатью и съ ярлыкомъ, стоитъ не раскупоренная, пальцемъ до нея не дотронется. А иной разъ, какъ только завидитъ, такъ и кричитъ: вонъ ее, Павелъ! лей за окошко! Только ни разу еще, сколько помню, за окошко лѣкарство не выливали. Палашка ваша, дурасья, выпроситъ склянку себѣ и выпьетъ всю дочиста. "Дура, ты, дура! Да для чего же ты это дѣлаешь?" -- А пузырекъ, матушка, нуженъ. "Такъ тъі бы его и взяла, а зелье-то пьешь зачѣмъ?" -- А неужто же, матушка, и взаправду его выливать? Вѣдь за него поди-ти какія деньги заплачены!
Отъ Палашки она вернулась опять къ послѣдней болѣзни сосѣда, къ его кончинѣ, похоронамъ. Старушка была мастерица разказывать, и время прошло незамѣтно вплоть до обѣда. Послѣ обѣда, она легла отдохнуть, а Марья Васильевна, съ гостемъ, опять остались вдвоемъ. Они сидѣли въ гостиной, которая окнами смотрѣла на дворъ. На дворѣ мелкій дождь сыпалъ щедро, сбѣгая ручьями со стеколъ и крышъ и съ листьевъ березъ, которыя густымъ заборомъ стояли вокругъ пруда. Въ комнатѣ стало темно отъ гардинъ и отъ сѣрой погоды. Они долго молчали.
-- Вы придете къ намъ еще разъ, проститься? спросила она.
-- Нѣтъ, отвѣчалъ Лукинъ.-- Я ѣду скоро, можетъ-быть завтрашній день.
-- Какъ вы спокойно это говорите!
Онъ вздрогнулъ и посмотрѣлъ на нее печально.
-- Нѣтъ, Григорій Алексѣичъ! продолжала она, замѣтивъ въ лицѣ его быструю перемѣну.-- Не думайте, чтобъ я хотѣла васъ чѣмъ-нибудь попрекнуть. Я только хотѣла спросить: зачѣмъ вы прячете ваше чувство? Вы точно стыдитесь мнѣ показать, что васъ это огорчаетъ.
-- Я не стыжусь, Марья Васильевна, но мнѣ тяжело, такъ тяжело, что я не могу разказать. Знаете что меня мучитъ?
-- Что?
-- Ваша судьба... я испортилъ ее.
-- Это неправда! Почемъ вы знаете, что мнѣ суждено? Можетъ быть мнѣ суждено еще быть... счастливою. А говоря о прошедшемъ, клянусь вамъ, ни мать, ни отецъ, никто на свѣтѣ не сдѣлалъ мнѣ столько добра какъ вы. Какъ я ни молода, а это я очень хорошо понимаю. Безъ васъ я завяла бы въ этой глуши, какъ вянутъ здѣсь многія дѣвушки, не знавшія въ жизни ни одного счастливаго дня. Все, что во мнѣ есть хорошаго,-- все отъ васъ... Три года, я была счастлива черезъ васъ.
-- А теперь? А потомъ?
-- Теперь и потомъ развѣ вы виноваты? Грѣшно было бы мнѣ васъ обвинять. Уѣзжайте, если это непремѣнно нужно,-- ищите себѣ другую родину, новыхъ друзей... Я такъ много отъ васъ получила, что не имѣю права требовать болѣе. Я васъ только прошу: не забывайте меня совсѣмъ. Вспомните обо мнѣ хоть разъ въ годъ и напишите мнѣ нѣсколько строкъ... Гдѣ вы? Здоровы ли вы? Что вы дѣлаете?.. вотъ и все.
-- Милая Марья Васильевна! онъ отвѣчалъ, цѣлуя руку, ему протянутую:-- я не могу отказать въ вашей просьбѣ, но я васъ прошу: возьмите ее назадъ. Я васъ не забуду, еслибы даже я этого и хотѣлъ, но переписка со мною можетъ жестоко вамъ повредить. Она будетъ поддерживать старую привязанность и помѣшаетъ составиться новой, а новая вамъ нужна.
-- Зачѣмъ это?
-- Затѣмъ, что вы должны имѣть въ жизни точку опоры болѣе положительную чѣмъ привязанность къ человѣку, который вамъ больше не пара. Думайте о себѣ: вотъ вамъ моя послѣдняя воля, мое завѣщаніе, заботьтесь о собственномъ счастьѣ, а меня предоставьте судьбѣ. Одинъ я легче снесу свое горе. Покуда я самъ, одинъ, за себя отвѣчаю,-- все сносно, но знать, что есть другой человѣкъ, котораго я люблю, и которому я испортилъ всю жизнь, и который долженъ дѣлить со мной до конца мою подлую участь...
-- Подлую участь! перебила она, смотря со страхомъ ему въ глаза.-- Отчего подлую?.. Давно ли вы сами учили меня иначе смотрѣть на бѣдность и трудъ человѣка, который вынужденъ самъ себѣ зарабатывать хлѣбъ?
Лукинъ спохватился. Онъ не хотѣлъ открыть ей всего, или, вѣрнѣе сказать, у него не хватало духу на такой подвигъ, но въ пылу разговора, онъ сказалъ слово, которое нужно было теперь объяснить.
-- Кромѣ бѣдности, онъ отвѣчалъ,-- есть еще кое-что, что мнѣ достается на долю. Отецъ оставилъ долги, отъ которыхъ я не могу отказаться, не обезчестивъ имени, которое я ношу. Я долженъ ихъ взять на себя, а между тѣмъ они ставятъ меня на долго, если не навсегда, въ зависимость отъ людей, которыхъ я ненавижу. Я рабъ ихъ,-- развѣ это не унизительно?
-- Нѣтъ! отвѣчала она и хотѣла еще что-то сказать, но голосъ ея задрожалъ. Крупныя слезы навертывались у ней на глазахъ; по старой привычкѣ, она утирала ихъ кулаками.-- Нѣтъ! повторила она громче прежняго.-- Унизительно то, къ чему вы хотите меня принудить. Вы хотите, чтобъ я оставила васъ въ несчастіи и думала только о себѣ!
Лукинъ потупилъ глаза и долго молчалъ.
-- Послушайте, Марья Васильевна, сказалъ онъ наконецъ,-- еслибы вы имѣли средства меня спасти, я ни слова бы не сказалъ. Я принялъ бы вашу помощь такъ же весело и охотно какъ вы бы мнѣ ее предложили. Но этого нѣтъ, и вы можете только себя утопить, стараясь вытащить меня изъ воды, а на это я не согласенъ. Я не могу принять такую жертву. Вы молоды; въ ваши лѣта надо однихъ безплотныхъ чувствъ да нѣжныхъ воспоминаній, чтобы заполнить всю жизнь. Не будьте ребенкомъ, подумайте объ этомъ спокойнѣе. У васъ есть мать, есть семейство и будущность, вы сами должны быть современемъ матерью и женой. Какое право я имѣю лишить васъ всѣхъ этихъ мирныхъ и прочныхъ радостей жизни, чтобы дать вамъ на мѣсто ихъ -- что такое? Однѣ только слезы да напрасныя ожиданія...
-- Отчего же напрасныя? Развѣ ваше положеніе не можетъ перемѣниться?.. Когда-нибудь.... что нужды когда?... рано или поздно... я буду ждать терпѣливо; только, ради самого Бога, не отнимайте у меня всего. Подумайте, что со мной будетъ... Вы мнѣ пророчите новую привязанность, но я не хочу; я рѣшительно этого не хочу; мнѣ противно объ этомъ думать... вы не имѣете права требовать этого отъ меня; потому что еслибъ я даже и захотѣла послушаться васъ, то развѣ это зависитъ отъ моей воли? развѣ я могу шутить такъ съ своимъ сердцемъ? Не удалось съ однимъ,-- другаго искать!.. Вы сами,-- помните, Гриша?-- сами какъ часто мнѣ объясняли, что это низко. А теперь вы же велите мнѣ такъ поступать. Я васъ узнать не могу! Что дѣло касается васъ самихъ, такъ развѣ это причина, чтобы вы судили о немъ иначе?..
-- Марья Васильевна, отвѣчалъ онъ:-- вы меня не такъ поняли. Я не требую, чтобы вы искали новой любви; я только желаю, чтобы вы отъ нея не бѣжали и не отворачивались, если она сама встрѣтится вамъ по пути. Я желаю...
-- Если вы этого желаете, перебила она горячо, --то вы меня никогда не любили!
-- Маша! Вы ли это говорите? Онъ хотѣлъ взять ее за руку, но она съ сердцемъ оттолкнула его.
-- Оставьте меня! Не играйте комедіи! Я вамъ не вѣрю! Вы меня обманули! Я несчастная, несчастная дѣвушка! Она вскочила и, вся въ слезахъ, убѣжала изъ комнаты.
Съ полчаса ходилъ онъ одинъ по гостиной, порой останавливаясь и оглядываясь кругомъ, какъ будто бы ожидая увидѣть кого-нибудь, но въ комнатѣ не было ни души. Ее наполняли одни только образы да сцены изъ прошлой жизни. Каждая мебель, каждая вещь на стѣнѣ или на столѣ,-- все было знакомо ему издавна, и все приводило на память кого-нибудь или что-нибудь. Лица сосѣдей или сосѣдокъ, послѣ обѣдни, въ храмовой праздникъ, наѣхавшихъ въ гости къ Веригинымъ и сидящихъ вокругъ у стола, на которомъ стоятъ подносы съ закусками, мелькали въ его памяти, какъ живыя. Вонъ, тамъ въ углу, сидитъ его покойный отецъ и весело ведетъ разговоръ съ старымъ Веригинымъ; а возлѣ Веригина, здѣсь, на самой серединѣ дивана, сидитъ его мачиха въ большомъ; старомодномъ чепцѣ съ лиловыми лентами. Вдова-полковница, Ольга Сергѣевна, толстая барыня, входитъ въ гостиную, за ней трое тощихъ дѣвицъ, ея дочерей, а за ними исправникъ съ какимъ-то сосѣдомъ. Всѣ встали, идетъ живой разговоръ, окошко отворено, жаркій іюньскій день стоитъ на дворѣ. Солнце печетъ, запыленная бричка съ четверней дородныхъ карихъ лошадокъ отъѣзжаетъ прочь отъ крыльца. Маша, дѣвочка лѣтъ девяти, смотритъ въ окно; густыя кудри ея волосъ горятъ на солнцѣ какъ червонное золото. Она лукаво киваетъ ему головой;-- онъ знаетъ, что это значитъ. Они бѣгутъ изъ комнаты на крыльцо, садятся рядомъ въ просторную бричку и громко кричатъ пошолъ! Кучеръ, смѣясь, оглянулся назадъ и крупной рысью повезъ ихъ по двору, далеко, на край села, туда, гдѣ стоятъ сараи. Тамъ много уже отложенныхъ лошадей и между ними много знакомыхъ. Онъ и она ласкаютъ ихъ, гладятъ по мордѣ; у ней карманы еще съ утра набиты корками хлѣба, которыя она вынимаетъ одну за одной и робко подноситъ своимъ фаворитамъ. Оттуда они бѣгутъ на птичій дворъ, гдѣ Маша горитъ нетерпѣніемъ показать ему крошечныхъ утятъ, только что вылупившихся изъ яйца; но едва успѣли они заглянуть въ избу къ птичницѣ, какъ ихъ догоняютъ съ извѣстіемъ, что обѣдъ давно уже поданъ, и гости всѣ сѣли за столъ.
Но это было давно, и съ тѣхъ поръ пролетѣло много палящихъ солнечныхъ дней, много зимнихъ метелей и вьюгъ. Другія сцены бывали потомъ въ той же самой гостиной. Вотъ тамъ, у окна, стоитъ небольшая софа для двоихъ; передъ ней старинный, краснаго дерева, дамскій рабочій столикъ. За этимъ столикомъ, въ послѣдніе годы, какъ часто сидѣли они вдвоемъ съ какою-нибудь книжкой въ рукахъ, которую онъ читалъ вслухъ, а она, съ жаднымъ вниманіемъ слѣдя за каждою строкой, подчасъ перебивала его наивнымъ вопросомъ! Тогда, онъ клалъ книгу въ сторону, и они начинали болтать обо всемъ, что въ голову приходило. Какъ звонко и весело смѣялась она порой, а когда разговоръ принималъ серіозное направленіе, какимъ румянцемъ пылало ея лицо, какимъ огнемъ сіяли глаза! Сумерки, чай или ужинъ перерывали ихъ разговоръ, но онъ продолжался потомъ въ саду, при свѣтѣ луны, или въ рощѣ, или въ поляхъ, покрытыхъ росой, между двумя стѣнами волнистыхъ колосьевъ высокой, желтѣющей ржи. Она собирала цвѣты, пѣла пѣсни, и поздно вечеромъ возвращались они вдвоемъ въ старушкѣ, которая слегка бранила ихъ за эти прогулки, грозя въ другой разъ не пустить; но угрозы ея оставались безъ исполненія, и много, много счастливыхъ часовъ пролетало надъ ихъ головой. Какъ пышно цвѣла надежда въ ту пору, въ какихъ сіяющихъ, розовыхъ краскахъ далекая будущность рисовалась у нихъ въ глазахъ! Что еслибъ знали они тогда... еслибъ она или онъ могъ предвидѣть, чѣмъ все это кончится! Длинныя вереницы безпечныхъ, счастливыхъ дней летѣли быстро въ необозримую даль; казалось! конца имъ не будетъ; но вотъ онъ пришелъ таки наконецъ, ихъ послѣдній, ихъ суженый день. Вотъ онъ какой! Дождь на дворѣ темно, холодно, сыро. Онъ уѣзжаетъ, онъ разстается съ ней навсегда, а она убѣжала куда-то въ слезахъ и назадъ не приходитъ; вѣрно плачетъ гдѣ-нибудь въ спальнѣ, за ширмами, прижавшись къ подушкѣ лицомъ. Сердце у него повернулось въ груди. Неужели все прошло, всѣмъ радостямъ, всѣмъ надеждамъ конецъ? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не обмануть ли ее, обѣщая пріѣхать когда-нибудь? Кто знаетъ? Можетъ-быть снова судьба улыбнется; можетъ-быть онъ успѣетъ поправить свои дѣла. А между тѣмъ, какая отрада была бы на всякій случай сберечь для себя это пылкое, вѣрное сердце! Не педантство ли отказаться отъ переписки, оборвать разомъ все? Какое утѣшеніе было бы для него писать къ ней всякій разъ, когда сгрустнется, и послѣ ждать отъ нея отвѣта, какъ праздника! Онъ, правда, рѣшился иначе поступить, и это рѣшеніе принято не слегка. Свобода, полная свобода отъ всякихъ связей нужна ему еще больше чѣмъ ей. Онъ не можетъ уступить, онъ долженъ себя отстоять, долженъ биться на смерть... ему всѣ силы нужны для этой борьбы.. но если ему суждено когда-нибудь вынырнуть изъ волны; если въ будущемъ онъ опять выйдетъ изъ тѣсной дороги на ровный, широкій путь, и на этомъ пути ужь не будетъ ея? Что тогда?.. Стиснувъ зубы и сжавъ кулаки, онъ началъ снова ходить по комнатѣ. Тяжелый внутренній споръ шелъ бурею у него по душѣ; въ эти минуты рѣшалась его судьба...
Лукинъ колебался не долго. Минутъ черезъ пить, окончательный приговоръ былъ ясно написанъ у него на лицѣ. Блѣдный, усталый, съ отуманеннымъ взоромъ, но съ выраженіемъ непреклонной рѣшимости въ сжатыхъ губахъ, онъ сѣлъ ни диванъ и долго водилъ рукой по лбу.
Въ такомъ положеніи застала его Лизавета Ивановна. Съ двумя колодами картъ въ рукахъ, она, по старой привычкѣ, пришла раскладывать гранъ-пасьянсъ. Привычка эта была давнишняя, и Лизавета Ивановна не оставляла ея ни для кого; но пасьянсъ не мѣшалъ ей вести разговоръ.
-- Куда жь это Маша моя убѣжала? Нечего сказать, очень учтиво! Оставила одного!
-- Марья Васильевна сію минуту вышла изъ комнаты.
-- Вѣрно работу пошла искать; она у ней вѣчно невѣсть гдѣ валяется.
Черезъ минуту Маша вернулась, и точно съ какою-то тряпичкой въ рукахъ, по которой вился узоръ, начатый краснымъ шелкомъ. Въ сумеркахъ, выраженіе ея лица трудно было разглядѣть.
-- Ну, что жь это, дѣти? Что жь вы оба молчите? Маша, ты у меня совсѣмъ разучилась гостей занимать. А впрочемъ, если по правдѣ сказать, то какъ тутъ и не разучиться-то! Все однѣ да однѣ тутъ въ деревнѣ сидимъ,-- въ кои вѣки сосѣдъ заглянетъ. Постой, вотъ ужо, на зиму, въ городъ поѣдемъ жить. Тамъ, говорятъ, батальйонъ будетъ нынче квартировать... Ну, сударь, скажи-тка хоть ты что-нибудь. Надолго ли къ намъ пріѣхалъ?
-- Нѣтъ, не надолго, Лизавета Ивановна. Я все собирался сказать, да къ слову не приходилось. Вѣдь я къ вамъ проститься пришелъ. Я уѣзжаю отсюда завтра.
-- Какъ, завтра? Вотъ тебѣ и на! Да вѣдь ты, батюшка, всего два дня какъ пріѣхали.
-- Правда, Лизавета Ивановна.
-- То какъ же завтра-то ѣхать назадъ? Что за спѣхъ такой? Развѣ на срокъ отпущенъ?
-- На самый короткій, не задумываясь отвѣчалъ Лукинъ.
-- Что жь такъ? Что у васъ классы что ли начинаются?.
-- Да, классы, отвѣчалъ Лукинъ.
-- Ну, это не хорошо, дружочекъ. Ученье ученьемъ, конечно, отъ товарищей отставать не слѣдуетъ; а паннихиду-то по отцѣ все-таки не мѣшало бы отслужить.
-- Я вчера отслужилъ.
-- Вчера само по себѣ, а на девятый-то день, батюшка? Вѣдь пятница-то не за горами. Можно бы, кажется, подождать. Неужто ужь тамъ у васъ этихъ вещей не понимаютъ? Вѣдь это ужь изстари обычай такой; священнымъ долгомъ каждый считаетъ.
Лукинъ молчалъ.
-- Охъ ужь сроки мнѣ эти поганые! вздохнувъ проворчала старушка. Много они мнѣ слезъ стоили на вѣку, какъ теперь помню... И увлекаясь своими воспоминаніями, Лизавета Ивановна начала очень длинный разказъ о томъ, какъ ровно недѣлю спустя послѣ свадьбы, покойникъ ея Василій Терентьичъ, вмѣсто отсрочки, которую онъ просилъ, назначенъ былъ въ дальній походъ и долженъ былъ бросить ее въ деревнѣ, а самъ скакать на почтовыхъ, безъ отдыха, въ Петербургъ, чтобы къ сроку не опоздать, и какъ она послѣ, одна, въ долгой разлукѣ, да въ страхѣ, что мужъ не вернется, всѣ глаза себѣ выплакала, чуть не ослѣпла отъ слезъ. За этимъ разказомъ послѣдовалъ другой, за другимъ третій. Когда она кончила, свѣчи были давно уже зажжены и самоваръ шипѣлъ на столѣ. Молодые люди все время молчали, тревожно и грустно посматривая другъ на друга. Послѣ чаю, Лукинъ сталъ прощаться. Старушка благословила его въ слезахъ. Марья Васильевна, ни жива, ни мертва, стояла въ сторонкѣ. Лицо и шея у нея были какъ мраморныя, всѣ въ пятнахъ.
-- Идите потише, я выйду васъ провожать, шепнула она едва слышно, когда онъ нагнулся, чтобы поцѣловать ея руку.
-- Не велѣть ли тебѣ, дружочекъ, лошадку верховую осѣдлать? Погоди, я сейчасъ прикажу.
-- Нѣтъ, покорно васъ благодарю, Лизавета Ивановна, отвѣчалъ Лукинъ, спѣша скорѣе окончить тяжелую сцену.-- Я лучше пѣшкомъ пройдусь.
-- Да какъ же ты пѣшій-то, въ такое ненастье, одинъ поплетешься?
-- Я не боюсь дождя, Лизавета Ивановна, дорога не новая, каждый кустикъ на ней знакомъ. Прощайте, благодарю васъ за всѣ ваши ласки и дружбу. Я не забуду ихъ во всю жизнь.
Они еще разъ простились, и онъ ушелъ.
Ночь была уже на дворѣ; небо закрыто тучами, мелкій дождикъ сыпалъ на мокрую землю. Въ воздухѣ стало сыро, холодно и темно до того, что дорогу трудно было разглядѣть. Пройдя ворота и садъ, онъ сѣдъ на большомъ, плоскомъ камнѣ, противъ калитки, которая вела изъ липовой аллеи, черезъ кусты, прямо въ поле, на узенькую тропинку, огибавшую все село и на этомъ мѣстѣ сходившуюся съ дорогой. Сюда, въ старые годы, Марья Васильевна приходила его провожать, но ея еще не было, и вокругъ не слыхать было ничего кромѣ вѣтра, который шумѣлъ въ кустахъ, да дождя, мелкою дробью стучавшаго о заборъ.
Надвинувъ фуражку на брови и поднявъ воротникъ, онъ ждалъ терпѣливо. Минутъ черезъ пять, небольшой стукъ и вслѣдъ затѣмъ тихій голосъ послышались за калиткой. Въ тѣни орѣшника и черемухи, разросшихся надъ заборомъ, не видно было ни зги, но онъ слышалъ, что изнутри кто-то сильно ворочаетъ задвижку, стараясь ее отодвинуть.
-- Григорій Алексѣичъ, вы здѣсь?
-- Здѣсь, отвѣчалъ онъ, вставая; дверь заскрипѣла, и навстрѣчу ему вышла Марья Васильевна. На плечахъ у нея накинутъ былъ старый суконный плащъ, весь вымоченный дождемъ, крупныя капли котораго, висѣвшія на вѣтвяхъ, осыпали ее съ головы до ногъ, прежде чѣмъ она успѣла выбраться изъ кустовъ. Она сѣла рядомъ, на камнѣ, онъ взялъ ее за руки, она положила голову къ нему на плечо. Долго сидѣли они такимъ образомъ, ни слова не говоря. Того, что происходило въ душѣ ихъ, ни онъ, ни она не съумѣли бы высказать. А между тѣмъ дождь началъ идти сильнѣе; платочекъ, которымъ повязана была ея голова, намокъ и прилипъ къ волосамъ, мокрыя руки охолодѣли.
-- Пора! сказалъ онъ, замѣтивъ, что она вся дрожитъ. Она прижалась къ нему еще крѣпче и плакала, не отвѣчая ни слова. На другомъ концѣ села, по дорогѣ, послышался стукъ колесъ.
-- Пора! повторилъ онъ, вставая. Она вскочила, не помня себя отъ горя, и рыдая, упала къ нему на грудь. "Гриша мой! Гриша!" повторяла она едва внятно. Прощальный поцѣлуй прозвучалъ въ потемкахъ; черезъ минуту, калитка скрипнула, и онъ остался одинъ. Онъ закусилъ себѣ губы до крови и стоялъ, не трогаясь съ мѣста, долго стоялъ, какъ будто прислушиваясь къ какому-то мнимому звуку, какъ будто еще ожидая чего-то. Мужичокъ въ таратайкѣ, закутанный въ рогожу съ головы до ногъ, проѣхалъ въ двухъ шагахъ отъ него. Стукъ колесъ вывелъ его изъ забытья.
"Все кончено!" подумалъ онъ про себя, махнулъ рукой и медленнымъ шагомъ пошелъ по дорогѣ.