Все кончено,-- эта мысль преслѣдовала Лукина цѣлую ночь, и съ нею онъ проснулся на другой день поутру. Но все слово очень неопредѣленное; каждый его понимаетъ по-своему и даетъ ему тотъ размѣръ, какой, въ извѣстную минуту и при извѣстномъ случаѣ, совпадаетъ съ его кругомъ зрѣнія, а потому и Лукинъ, говоря: все, разумѣлъ подъ этимъ вѣроятно не болѣе какъ свои отношенія къ Марьѣ Васильевнѣ. Онъ ихъ разорвалъ, и это было для него очень больно, но къ чувству боли скоро стало примѣшиваться другое, болѣе сложное чувство, похожее на чувство человѣка, за которымъ гонятся по пятамъ, и который, чтобы легче бѣжать или свободнѣе защищаться, сбросилъ съ плечъ дорогую, но слишкомъ тяжелую ношу. Онъ поступилъ можетъ-быть жестоко и грубо, но это было въ характерѣ человѣка. Онъ не могъ остановиться безвыходно на чемъ-нибудь темномъ или двусмысленномъ. Во всемъ, что онъ начиналъ или что для него начиналось, ему нужна была положительная, ясно опредѣленная развязка, а гдѣ развязать было невозможно, тамъ онъ рубилъ и рвалъ, не щадя ничего, лишь бы вырваться на свободу. Одинъ узелъ такимъ образомъ онъ уже разорвалъ, и въ этомъ смыслѣ все точно могло считаться оконченнымъ; но съ другой стороны узловъ еще было много, такъ много, что онъ весь былъ опутанъ какъ сѣтью, и тутъ-то дѣло его не только не было кончено, а собственно едва начиналось. Вдобавокъ, оно было очень опасно и при слишкомъ-крутомъ оборотѣ могло погубить его невозвратно; а потому, какъ ни твердо онъ былъ намѣренъ дать сильный отпоръ и выбиться на свободу, но онъ видѣлъ ясно, что въ настоящее время этого сдѣлать нельзя, а надо ждать случая и отыскивать средства, которыхъ покуда не только не было у него подъ рукой, но даже и впереди не предвидѣлось. Онъ зналъ хорошо, что если онъ не согласится на сдѣлку, предложенную Барковымъ, то никакой юристъ въ мірѣ, какъ бы онъ ни былъ свѣдущъ въ подробностяхъ писаннаго закона или опытенъ въ ихъ практическомъ примѣненіи, не въ состояніи предсказать даже и приблизительно, чѣмъ все это можетъ окончиться, потому что въ дѣлѣ подобнаго рода, въ дѣлѣ, по рѣдкости выходящемъ изъ сферы обычнаго права, случай и произволъ почти всегда распоряжаются самовластно. "Слѣдовательно", рѣшилъ онъ, послѣ долгаго совѣщанія съ Иваномъ Кузмичемъ, убѣдясь окончательно, что ни вмѣстѣ, ни порознь, оба они не въ силахъ отыскать никакого выхода изъ ихъ запутаннаго положенія, "слѣдевательно нечего больше и толковать. Я пойду и покончу все разомъ. Да... позвольте, чуть не забылъ, что такое вы начали мнѣ разказывать, когда я васъ перебилъ? Что-то объ этой канальѣ, что пріѣхалъ сюда съ Барковымъ... Ѳедоръ, что ли? Какъ бишь его зовутъ?"
-- Такъ точно, Григорій Алексѣичъ, о Ѳедорѣ. Я хотѣлъ вамъ сказать, что до меня ужь давно доходили разныя сплетни, да я все думалъ, что наши дворовые путаютъ. Оно и точно, сударь, толку отъ нихъ добиться куды мудрено; да только вечеръ я своими ушайи слышалъ, какъ эта бестія хвасталъ, сидя вонъ тамъ, на крылечкѣ, у кухни съ прачкой и съ ключницей... было ихъ тутъ еще человѣка три, да я въ потемкахъ не могъ разглядѣть,-- хвасталъ, что онъ вашу матушку Марѳу Прохоровну знавалъ. Она, молъ, у насъ на селѣ жила, между нашими, толбинскими, Марѳушею прозывалась, а гдѣ обвѣнчана была съ вашимъ бариномъ, да и была ли, про то де вы лучше моего должны знать. Такъ вотъ, сударь, этакимъ-то манеромъ онъ тутъ давно ужь мутитъ. Я все собирался съ Дмитріемъ Егорычемъ поговорить; да думалъ, можетъ вы сами не доложите ли ему? Нужно бы молодца постращать маленько, а еще лучше, кабы Дмитрій Егорычъ попросту отослали его домой. На что онъ имъ тутъ? У насъ и безъ него народу не мало, есть кому прислужить.
-- Хорошо, я скажу, отвѣчалъ Лукинъ.
"Все кончено и тутъ, подумалъ онъ про себя.-- Дальше въ Жгутовѣ оставаться нельзя, а то меня со всѣхъ сторонъ такъ подкопаютъ, что не на что будетъ опереться. Земля подъ ногами провалится! Между своими станешь не свой! Вонъ! вонъ, отсюда, на свѣжій воздухъ и на просторъ!"
Онъ пошелъ черезъ дворъ, во флигель, къ Баркову.
-- Что, баринъ твой всталъ? спросилъ онъ у Ѳедора, который сидѣлъ на крыльцѣ.
-- Встать-то встали, отвѣчалъ тотъ, зѣвая и не трогаясь съ мѣста,-- да только они теперича заняты.
Не обращая вниманія на вторую половину отвѣта, Лукинъ хотѣлъ пройдти мимо; но тотъ вскочилъ и взялся за ручку дверей.-- Извольте обождать, сказалъ онъ довольно грубо.-- Дмитрій Егорычъ никого впускать не велѣли.
Лукинъ нахмурилъ брови.-- Ступай скажи, что я хочу его видѣть, произнесъ онъ, дѣлая шагъ впередъ.
-- Скажу послѣ; вотъ, когда одѣваться станутъ; а теперь не пойду, отвѣчалъ Ѳедора", заслоняя ему дорогу.
-- А не пойдешь, такъ я и безъ тебя обойдусь. Пусти ручку и пошелъ вонъ.
-- Не пойду! У меня свой господинъ. Довольно и одного. Жирно будетъ, когда каждый встрѣчный учнегь помыкать... Онъ не успѣлъ договорить, какъ дверь, вырванная у него изъ рукъ и отворенная съ размаху, полетѣла въ одну сторону, а онъ самъ въ другую.
-- Что тамъ такое? Эй! Ѳедоръ! Кто тамъ? кричалъ Барковъ, выбѣгая въ переднею.-- А! это вы! сказалъ онъ, встрѣтивъ Лукина у дверей.-- Что это! Что съ вами? прибавилъ онъ, ретируясь отъ него торопливо и со страхомъ посматривая на его лицо. На этомъ лицѣ онъ увидѣлъ опять то же самое выраженіе, которое очень недавно убѣдило его въ необходимости вести себя осторожнѣе.
-- Вашъ... вашъ лакей, отвѣчалъ Лукинъ, едва владѣя собой;-- вашъ лакей... я въ жизнь свою не видалъ такой скотины!... Я... я вамъ слово даю, что если онъ еще разъ со мною столкнется, такъ я его живаго изъ рукъ не выпущу.
-- Мой лакей? Ради Бога извините; я знаю, что онъ скотина, но что такое онъ сдѣлалъ?
-- Что онъ сдѣлалъ? Онъ ужь давно тутъ всю дворню бунтуетъ!... Что такое ему извѣстно, чортъ его знаетъ; но онъ суется туда, гдѣ его не спрашиваютъ; онъ распускаетъ на счетъ меня разные слухи и сплетни; онъ, наконецъ, мнѣ самому дѣлаетъ дерзость!... Онъ сейчасъ захлопнулъ у меня подъ носомъ дверь.... Ну, да чортъ съ нимъ! Я не за тѣмъ пришелъ, чтобъ у васъ расправы искать; я и самъ съ нимъ управлюсь. Я пришелъ говорить о дѣлѣ; но я васъ предувѣдомляю, господинъ Барковъ, что дѣло не можетъ уладиться, если тѣ обстоятельства, изъ которыхъ оно возникло, станутъ извѣстны всему уѣзду.
Барковъ наконецъ догадался, въ чемъ дѣло.-- Ахъ ты!... пробормоталъ онъ въ полголоса, мысленно обращаясь къ виновнику всей тревоги.-- Будьте спокойны, Григорій Алексѣичъ; я приму всѣ нужныя мѣры, чтобъ исправить бѣду. Я вышлю моего человѣка сегодня же вонъ изъ села и отправлю его домой. Я теперь сожалѣю, что взялъ съ собой этого дурака; но могу васъ увѣрить, ему строго запрещено было болтать.
Лукинъ ходилъ по комнатѣ взадъ и впередъ, не отвѣчая ни слова. Онъ началъ подозрѣвать, что Ѳедоръ былъ привезенъ не безъ цѣли, и что тотъ, запретивъ ему сплетничать, можетъ-быть лучше всѣхъ звалъ, до какой степени это запрещеніе могло его удержать. Правъ ли онъ былъ въ своемъ подозрѣніи, неизвѣстно; но если Барковъ точно имѣлъ въ виду сдѣлать ему невыносимымъ дальнѣйшее пребываніе въ Жгутовѣ, чтобы заставить его скорѣй уступить, то разчетъ его оказался вѣренъ.
Оба молчали нѣсколько времени.-- Садитесь, Григорій Алексѣичъ; сказалъ наконецъ Барковъ, торопливо убирая бумаги, разложенныя на столѣ.-- Забудьте эту маленькую непріятность. Стоитъ ли гнѣваться изъ-за такихъ мелочей? Поговоримъ лучше о дѣлѣ. Скажите, какъ вамъ угодно: еще подождать или вы ужь рѣшились и теперь же дадите отвѣтъ?
-- Да, я рѣшился, отвѣчалъ тотъ.-- Я готовъ принять ваши предложенія вообще; но я бы хотѣлъ знать: какъ вы намѣрены все это устроить? То-есть какіе именно акты или обязательства вы хотите отъ меня получить?
-- О, это очень не трудно. Выслушайте, я вамъ объясню все въ двухъ словахъ. Вотъ видите ли: отъ меня уже давно подано въ псковскую гражданскую палату прошеніе, въ которомъ, какъ родной племянникъ и единственный законный наслѣдникъ Варвары Клементьевны, я излагаю свои права и требую, чтобъ они были признаны. Вслѣдствіе этого, сдѣланъ будетъ обыкновенный вызовъ наслѣдниковъ, и разумѣется, по этому вызову, никто кромѣ васъ явиться не можетъ, да и вы, если не явитесь въ срокъ, теряете всякое право. Но до сроку намъ дожидаться долго; а потому, я предлагаю вамъ, заявивъ о себѣ, какъ о лицѣ, по близкому родству съ бывшею владѣтельницей, могущемъ имѣть претензіи на наслѣдство, тѣмъ же актомъ отказаться отъ этихъ претензій въ пользу мою.
-- Хорошо, отвѣчалъ Лукинъ, подумавъ немного;-- но вѣдь для этого надо мнѣ ѣхать въ Псковъ.
-- Зачѣмъ? Вы можете все это кончить сію минуту, не выходя изъ комнаты. Актъ у меня готовъ; вы его подпишете; а на подачу отъ вашего имени дадите довѣренность мнѣ. Это первое. Второе еще короче. Вы мнѣ дадите сохранную росписку на 30.000 рублей ассигнаціями съ процентами, считая отъ настоящаго дня, впредь до востребованія денегъ обратно. Вотъ и все.
-- Все съ моей стороны; а съ вашей?
-- Съ моей, я готовъ сдѣлать все что угодно, да только не знаю, чего вы хотите?
-- Я долженъ имѣть какое-нибудь обезпеченіе!
-- Въ чемъ?
-- А въ томъ, что послѣ всего мною исполненнаго вы оставите меня въ покоѣ.
-- Хорошо, я готовъ; да какъ прикажете это сдѣлать, то-есть какую законную форму вы хотите этому дать? На словахъ легко сказать; но попробуйте изложить на бумагѣ, и если вы имѣете хоть какое-нибудь понятіе объ этого рода вещахъ (въ чемъ впрочемъ я нисколько не сомнѣваюсь), вы сами увидите, что это неисполнимо. Можно дать обязательство на уплату денегъ, можно отречься отъ какихъ-нибудь положительныхъ правъ или дать положительныя права; но обязаться оставить въ покоѣ, не упоминая, по какому дѣлу, или по какой претензіи, или въ какомъ случаѣ, это пожалуй можно, да къ чему это поведетъ? И въ какомъ судѣ, у какого маклера или нотаріуса заявите вы подобнаго рода актъ?... Впрочемъ можетъ-быть я не такъ васъ понялъ; можетъ-быть вы придумали что-нибудь, что мнѣ и въ голову не приходитъ.
Лукинъ не зналъ что сказать.
-- Позвольте мнѣ говорить откровенно, продолжалъ Барковъ,-- иначе мы никогда не кончимъ.
-- Говорите.
-- Мнѣ кажется, я могу угадать причину вашихъ опасеній. Вы не увѣрены въ вашихъ личныхъ правахъ; потому что вы рождены не въ томъ состояніи, къ которому вы теперь принадлежите, и вы опасаетесь, чтобъ я современемъ не поднялъ снова объ этомъ вопроса. Григорій Алексѣичъ! Я ужь не буду говорить, какъ обидно для меня такое сомнѣніе послѣ того, какъ вы разъ уже согласились на всѣ мои предложенія. Оставимъ нравственную сторону вопроса. Будемъ смотрѣть на него съ чисто-юридической точки зрѣнія. Скажите, чего вы боитесь? Неужели вы думаете, что, получивъ отъ васъ отреченіе отъ наслѣдства и сохранную росписку на 30.000 рублей, я могу начать споръ о вашихъ личныхъ правахъ, не запутавъ себя въ самый безвыходный и самый разэорительный лабиринтъ судебныхъ продѣлокъ, хлопотъ и непріятностей разнаго рода, не обѣщающихъ ровно никакой выгоды? Что я могу выиграть? Чего еще добиваться? Требовать опять денегъ? Это было бы столько же нелѣпо, сколько и подло; но положимъ, что я бы вздумалъ этого добиваться. Развѣ документы той сдѣлки, которую мы теперь намѣрены заключить, не выйдутъ при этомъ наружу и не заговорятъ противъ меня? А при такихъ свидѣтеляхъ противъ себя, какой шансъ успѣха могъ бы мнѣ оставаться? Повѣрьте: мы оба успѣли бы два раза умереть прежде чѣмъ я успѣлъ бы выиграть искъ и потомъ требовать отъ васъ выкупа. Надо быть записнымъ ябедникомъ и любить ябедничество артистически, для него самого, чтобы затѣять такую безсмыслицу. Подумайте хорошенько, и вы сами увидите, что я правъ.
Лукинъ молчалъ.
Съ другой стороны, продолжалъ Барковъ,-- положимъ, что я далъ бы вамъ обязательство, или подписку, или что-нибудь въ этомъ родѣ, и сказалъ въ ней, что я отказываюсь отъ всякихъ правъ въ отношеніи къ вамъ... но что же далѣе? Вѣдь надо же сказать отъ какихъ; иначе не будетъ смысла; а разъ назвавъ то, что должно оставаться въ строжайшей тайнѣ, что вы будете дѣлать съ вашимъ документомъ? Надо его заявить... подумайте, что же это будетъ? Это все равно, что, высунувъ голову изъ окошка, кричать: не ходите ко мнѣ, меня дома нѣтъ! Это значитъ давать оружіе противъ себя, идти на встрѣчу именно тому, чего вы хотите избѣгнуть.
-- Да, отвѣчалъ Лукинъ,-- въ этомъ смыслѣ, вы можетъ-быть и правы; но... я хочу имѣть какое-нибудь ручательство въ томъ, что росписка, которую я вамъ дамъ, не будетъ употреблена стѣснительнымъ для меня образомъ. Я не могу поставить себя въ зависимость отъ вашего произвола. Назначьте сроки для взноса денегъ.
-- Въ сохранной роспискѣ, сроки нельзя назначать; но я не намѣренъ дѣлать изъ этого затрудненія. Напротивъ, я готовъ сдѣлать все, что законъ допускаетъ въ подобномъ случаѣ; я готовъ, напримѣръ,-- выслушайте меня внимательно,-- получить съ васъ заемныя письма, особо на капиталъ и на проценты особо.
-- Какъ такъ?
-- А вотъ, изволите видѣть, на весь капиталъ долга вы мнѣ дадите одно письмо, срокомъ на девять лѣтъ.
-- Только на девять?
-- Позвольте, выслушайте... Только на девять оттого, что больше закономъ не дозволяется. Я повторяю, одно письмо на весь капиталъ безъ процентовъ, а два или три на ту сумму, которую проценты составили бы въ теченіи девяти лѣтъ. Съ 30.000, по 4 процента въ годъ (пятый, я такъ и быть, скидываю)... 4 процента, это составитъ 1.200 рублей ассигнаціями въ годъ, за девять лѣтъ -- 11.200 рублей. Эту сумму я вамъ могу разложить на три заемныхъ письма, положимъ такъ, черезъ два года -- 2.500, черезъ четыре года -- 2.500, а черезъ шесть лѣтъ остальные, или ужь такъ и быть, черезъ шесть лѣтъ опять 2.500, итого 7.500; а остальные 3.700 рублей, мы прибавимъ къ послѣднему девятилѣтнему сроку...-- Объясняя свои предложенія, Барковъ записывалъ ихъ очень четко на лоскуткѣ бумаги.-- Понятно ли? спросилъ онъ, окончивъ и показывая Лукину готовый разчетъ. Тотъ прочиталъ, пожимая плечами.
-- Всѣ четыре письма безъ процентовъ? спросилъ онъ.
-- Конечно. Замѣтьте, продолжалъ Барковъ,-- это самая длинная и самая выгодная разсрочка, какая только можетъ быть сдѣлана, не прибѣгая къ посредничеству судебныхъ мѣстъ. Надѣюсь, что вы это оцѣните, и что послѣ этого вы согласны со мною во всемъ.
Лукинъ кивнулъ головой. Онъ былъ слишкомъ молодъ, чтобы бороться долѣе съ такою выжигой какъ Барковъ. Къ тому же, подьяческій запахъ, которымъ вѣяло отъ послѣдняго, несмотря на его изящныя бакенбарды и щегольское бѣлье, подѣйствовалъ на непривычные нервы молодаго человѣка такъ отвратительно, что онъ спѣшилъ раздѣлаться съ нимъ какъ можно скорѣе.
-- Согласенъ, отвѣчалъ онъ угрюмо.
-- Если такъ, продолжалъ Барковъ,-- то мы съ вами теперь же можемъ окончить все или почти все. Бланки у меня есть, я напишу вамъ заемныя письма сію минуту, и вы ихъ подпишете здѣсь же, а завтра, или въ другое время, когда вамъ будетъ угодно, мы съѣздимъ въ городъ, и вы ихъ заявите въ уѣздномъ судѣ.
-- Я буду въ Торопцѣ сегодня, сказалъ Лукинъ.
-- Тѣмъ лучше; въ которомъ часу?
-- Въ третьемъ.
-- Прикажете и мнѣ тоже пріѣхать, или вы сдѣлаете мнѣ удовольствіе, позволите вмѣстѣ съ вами?
-- Нѣтъ, мнѣ нельзя вмѣстѣ, я ѣду одинъ. Въ три часа, вы найдете меня въ уѣздномъ судѣ.
Барковъ посмотрѣлъ на часы.-- Хорошо, сказалъ онъ.-- Я встрѣчу васъ тамъ ровно въ три, а покуда, сдѣлайте милость, потрудитесь прочесть вотъ эти бумажки. Это прошеніе и довѣренность на подачу. Я такъ былъ увѣренъ въ вашемъ согласіи, что заготовилъ ихъ вчера вечеромъ, чтобы не заставить васъ ждать.
При этихъ словахъ, онъ вынулъ изъ портфеля два листа гербовой бумаги, чисто переписанные набѣло, и подалъ ихъ Лукину. Покуда тотъ читалъ, заемныя письма были готовы. Барковъ прочелъ вслухъ. Послѣ этого, всѣ шесть документовъ были подписаны. Лукинъ бросилъ перо на столъ я вздохнулъ. "Все кончено," подумалъ онъ снова, но будущій владѣлецъ Жгутова должно-быть думалъ иначе, потому что, едва скрывая на тонкихъ губахъ своихъ улыбку полнаго удовольствія, онъ потеръ себѣ руки, откашлялся и началъ говорить такъ:
-- Я радъ отъ всей души, Григорій Алексѣичъ, сказалъ онъ,-- отъ всей души радъ, что мы съ вами такъ скоро, и такъ миролюбиво рѣшили это сложное дѣло. Будьте увѣрены, что я цѣню въ полной мѣрѣ вашъ открытый и благородный характеръ, вашу уступчивость и вашу безкорыстную прямоту. Другой, на вашемъ мѣстѣ, надѣлалъ бы и себѣ и мнѣ тысячи непріятностей, затянулъ бы развязку на нѣсколько лѣтъ, и кончилъ бы Богъ знаетъ чѣмъ. Вы поняли все съ перваго взгляда, и тѣмъ избавили меня отъ горькой необходимости вести процессъ съ сыномъ многоуважаемаго и искренно любимаго мною человѣка, нашего незабвеннаго Алексѣя Михайлыча. Могу ли я не быть вамъ отъ всей души благодаренъ? Могу ли я не желать, чтобъ и вы съ своей стороны отдали мнѣ справедливость въ той мѣрѣ, въ какой я заслужилъ, стараясь всѣми силами уладить дѣло безъ ссоры, устроить все какъ можно менѣе стѣснительнымъ для васъ образомъ? Григорій Алексѣичъ, теперь, когда дѣло это окончено, позвольте мнѣ поблагодарить васъ отъ всей души, и позвольте надѣяться, что мы на всю жизнь останемся короткими пріятелями, близкими родственниками и друзьями...-- Говоря это, онъ протянулъ ему руку; но Лукинъ, который слушалъ все время съ большимъ вниманіемъ, вмѣсто того чтобы пожать ее, плюнулъ на полъ, и посмотрѣлъ на него совсѣмъ не по-дружески. Злобная улыбка мелькнула у него на губахъ.
-- Послушайте, господинъ Барковъ, отвѣчалъ онъ; -- еслибы вы, вмѣсто всѣхъ этихъ фразъ, отъ которыхъ меня тошнитъ, просто спрятали ваши бумаги подъ ключъ и сказали, что вамъ ничего больше не нужно, я бъ имѣлъ о васъ гораздо лучшее мнѣніе. Я бы считалъ васъ, извините за откровенность, считалъ бы васъ просто разбойникомъ.
Барковъ поблѣднѣлъ и вскочилъ со стула.
-- Куда вы?.. Сидите, не бойтесь, я сейчасъ кончу.
-- Милостивый государь! воскликнулъ тотъ въ сильномъ волненіи, размахивая руками:-- какое право имѣете вы отвѣчать бранью на мои дружескія слова? Вы... вы забываетесь милостивый государь! Вы употребляете во зло мое снисхожденіе къ несчастію.
-- Нисколько. Что за снисхожденіе? Никакого снисхожденія не было. Вы меня ограбили дочиста; отняли у меня не только все, что я имѣлъ, но почти все, что я буду когда-нибудь имѣть. Я нищій; но у меня осталось право высказать вамъ сполна, что я о васъ думаю..
-- Какое право!.. Вы не имѣете никакого!.. Я не позволю...
-- Желалъ бы я посмотрѣть, какъ вы не позволите, сказалъ Лукинъ, въ свою очередь, вставая со стула и подходя къ нему близко. Барковъ былъ взбѣшенъ до того, что губы у него побѣлѣли; но въ эту минуту чувство самосохраненія saговорило въ немъ громче гнѣва. Онъ опустилъ глаза и отошелъ въ сторону.
-- Послушайте, Барковъ, продолжалъ тотъ,-- не будьте бабой. Выслушайте спокойно, что я вамъ скажу, и потомъ дѣлайте или отвѣчайте все, что угодно; я не уйду, если нужно; но я говорю вамъ заранѣе, не уйдете и вы. Я не искалъ объясненія; но если вы сами на него напросились, то ужь извольте слушать. Я повторяю: до сей поры, я считалъ васъ просто разбойникомъ; а теперь считаю еще и плутомъ. Вспомните, что вы сейчасъ говорили и въ какую минуту! Вы сами увидите, что на васъ и смотрѣть иначе нельзя. Обобравъ человѣка дочиста, такъ дочиста, какъ никакой каторжникъ на большой дорогѣ не въ состояніи обобрать, вы надѣли маску честнаго человѣка на волчью морду; вы начали хвастать, что вы уладили дѣло безъ ссоры, какъ можно менѣе стѣснительнымъ образомъ для него; вы имѣли безстыдство протянуть ему руку и предлагать вашу дружбу. Чтожь, я не гордъ. Честное слово даю, что еслибы вашъ лакей, котораго я сію минуту столкнулъ съ крыльца внизъ головой, пришелъ ко мнѣ черезъ полчаса и сказалъ: "Григорій Алексѣичъ, помиримся; вотъ вамъ моя рука", я бы посовѣстился ему отказать; потому что, въ моихъ глазахъ, онъ былъ бы гораздо благороднѣе васъ. Онъ не цѣловалъ, какъ Іуда, того, кого онъ задумалъ продать; онъ не ласкалъ овцы, которую собирался зарѣзать. А вы... вы, Барковъ?.. Ставьте къ зеркалу; посмотрите на что вы похожи. На васъ лица нѣтъ; вы слова не въ состояніи выговорить, такъ вы перетрусили... Прощайте. Нате вамъ ваши бумаги.-- Онъ схватилъ со стола подписанные листы и бросилъ ихъ на полъ, къ ногамъ Баркова.-- Нате ихъ, ѣшьте! Отъ всей души желаю вамъ подавиться!
Съ этими словами, онъ вышелъ изъ комнаты, оставивъ Баркова переваривать на досугѣ то, что было говорено. Какъ удалось это Баркову, неизвѣстно; знаемъ только, что долго онъ бѣгалъ по комнатѣ, отъ времени до времени останавливаясь у стола, выпивая стаканъ холодной воды, и очень запальчиво бормоча что-то такое, самъ про себя; а документы, все это время, валялись измятые и разбросанные на полу. Черезъ полчаса, впрочемъ, они были подняты, старательно сложены и спрятаны въ портфель; а ихъ обладатель сидѣлъ за столомъ и пилъ чай. Часу въ десятомъ, Лукинъ получилъ отъ него записку, которую онъ развернулъ съ любопытствомъ, ожидая найдти что-нибудь по поводу ихъ недавняго разговора; но онъ ошибся. Въ запискѣ стояло всего три слова:
" Будете ли въ уѣздномъ судѣ въ три часа?
"Д. Б."
Лукинъ написалъ снизу: "буду", и отослалъ не завертывая.
Въ тотъ же день, ровно въ часъ по-полудни, телѣга тройкою, та самая, въ которой, три дня тому назадъ, Лукинъ пріѣхалъ изъ города, стояла у крыльца господскаго дома. Внутри, лежалъ чемоданъ, покрытый ковромъ, и дорожный мѣшокъ съ замочкомъ. На передкѣ, въ сѣромъ кучерскомъ кафтанѣ, съ краснымъ шерстянымъ кушакомъ, и въ кучерской поярковй шляпѣ, сидѣлъ Андрей, по желанію Григорія Алексѣевича, назначенный на этотъ разъ кучеромъ. Много народу,-- мужиковъ, бабъ и дѣтей,-- стояло толпою вокругъ; вся дворня была въ передней.
-- Что жь вы такъ пріуныли, мой добрый Иванъ Кузмичъ? говорилъ Лукинъ, сидя за завтракомъ. Вѣдь мы съ вами не въ первый разъ разстаемся, и жить врознь намъ обоимъ не новость. Къ тому же, сами вы остаетесь тутъ, въ нашемъ Жгутовѣ, на старомъ, обогрѣтомъ гнѣздѣ, и вѣроятно останетесь долго. Барковъ не дуракъ, чтобы упустить изъ рукъ такого управляющаго какъ вы. А обо мнѣ что горевать? Жилъ хорошо; буду жить скверно. Какъ одно прошло, такъ авось и другое пройдетъ.
-- Дай-то Богъ, Григорій Алексѣичъ.
-- Дастъ Богъ, еще свидимся, продолжалъ Лукинъ.-- Времени еще много впереди, и что будетъ, никому неизвѣстно. А заранѣе хмуриться глупо. Ну, полно грустить! Выпьемъ-ка еще по чарочкѣ на прощанье, да и въ дорогу.
Онъ налилъ два стакана вина; оба чокнулись, выпили и встали изъ за-стола.
-- Готова ли телѣга? спросилъ Лукинъ у Яшки.
-- Готова, Григорій Алексѣичъ, тутъ у подъѣзда стоитъ.
Они простились и пошли на крыльцо.
Лукинъ обнялъ и перецѣловалъ всѣхъ, кто вышелъ его провожать. Бабы плакали, утирая передниками глаза. Старуха, мамка его, ревѣла навзрыдъ. Онъ долго ее цѣловалъ и на прощаньи подарилъ ей маленькій золотой перстенекъ съ бирюзой, оставшійся у него отъ матери. Увидѣвъ эту вещицу, она, какъ ребенокъ, усмѣхнулась сквозь слезы, и стала съ жаромъ его благодарить. Когда онъ садился въ телѣгу, его собака съ жалобнымъ визгомъ подбѣжала къ нему, махая хвостомъ и ласкаясь.-- Прощай, мой песъ, сказалъ онъ, гладя ее по головѣ.-- Съ тобою мы больше ужь не пойдемъ ни въ лѣсъ, ни въ болото. Иванъ Кузмичъ, поберегите Карьку, я вамъ оставляю его на память... Ну, все ли готово?
-- Все готово, сударь, отвѣчалъ Андрей, подбирая вожжи.
-- Съ Богомъ; пошелъ! Кучеръ свиснулъ, толпа разступилась, кони дружно крупною рысью побѣжали впередъ.
-- Прощайте, Иванъ Кузмичъ! Прощайте, мои друзья! закричалъ онъ, снимая фуражку.
-- Прощайте, Григорій Алексѣичъ! Прощайте, баринъ! раздались вслѣдъ ему голоса. Дай Богъ вамъ счастія! Дай Богъ вамъ много лѣтъ здравствовать!
Проѣхавъ ворота, онъ обернулся назадъ, и долго, долго смотрѣлъ на родное село; смотрѣлъ до тѣхъ поръ, покуда, на поворотѣ дороги, съ горы, домъ и озеро и вся живописная мѣстность кругомъ мелькнули въ послѣдній разъ передъ нимъ, мелькнули и скрылись.