Два мѣсяца слишкомъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ Лукинъ былъ арестованъ по доносу. Его посадили въ острогъ, и началось слѣдствіе. Оно связано было съ разными затрудненіями. Дѣло случилось семь лѣтъ назадъ и обстоятельства его погружены были въ непроницаемыя потемки. Свидѣтели жили далеко; доставка ихъ въ З*** требовала издержекъ и времени. Кромѣ того, запросы посланы были въ Торопецъ, въ Великіе Луки, Псковъ, Петербургъ, и по нѣкоторымъ отвѣта нельзя было ожидать ранѣе нѣсколькихъ мѣсяцевъ. Не взирая однэкожь на всѣ препятствія, дѣло двигалось, и судя потому съ какою неуклонною настойчивостію преслѣдовались малѣйшая нить, малѣйшій намекъ, обѣщавшій привесть къ розысканію самыхъ ничтожныхъ его подробностей, можно было подумать, что чья-нибудь мстительная рука втайнѣ усиливала энергію слѣдователей. Обвиненный выбралъ систему защиты, въ его положеніи можетъ-быть единственную, какая ему оставалась. Онъ заперся во всемъ наотрѣзъ, и рѣшительно отказался сообщить о себѣ какія бы то ни было свѣдѣнія. Каждый разъ, какъ его спрашивали объ обстоятельствахъ его прежней жизни, онъ отвѣчалъ, что это до дѣла совсѣмъ не касается, и что онъ не намѣренъ тѣшить ничье любопытство.
Противъ этой системы, слѣдователи не имѣли сначала почти никакого оружія, кромѣ одной записки, писанной обвиненнымъ семь лѣтъ назадъ, да подписи его на заемныхъ письмахъ. Почеркъ въ запискѣ и въ подписяхъ сличенъ былъ съ почеркомъ двухъ или трехъ бумагъ, найденныхъ въ его дѣловомъ портфелѣ и признанъ весьма похожимъ. Была еще, правда, подскобка на аттестатѣ; но обстоятельство это получило значеніе не прежде, какъ мѣсяцъ спустя, когда на запросъ, сдѣланный С.-Петербургскому университету о кандидатѣ его Алексѣевѣ, полученъ былъ отвѣтъ, что такого лица, т. е. Григорья Алексѣевича Алексѣева вовсе не было: а былъ Григорій Андреевичъ Алексѣевъ. Взялись опять за паспортъ и нашли, что какъ разъ, буквы л, е, к, с, и ѣ, у написаны на подскобленномъ мѣстѣ. Все это слѣдственная комиссія не нашла нужды тотчасъ же сообщать обвиняемому; а оставила про запасъ. Между тѣмъ, послано было еще нѣсколько любопытныхъ запросовъ въ другія мѣста и ждали свидѣтелей. Но свидѣтелей можно было найдти только въ Жгутовѣ, и для этого надо было Баркову отправиться самому на мѣсто; а онъ пролежалъ въ постелѣ мѣсяца полтора и не могъ выѣхать раньше какъ въ октябрѣ, въ распутицу.
Такимъ образомъ прошло цѣлыхъ два мѣсяцу, съ тѣхъ поръ какъ Лукинъ былъ посаженъ въ острогъ. Въ теченіе этого времени, онъ успѣлъ осмотрѣться. Пустая комната, голыя стѣны, рѣшетчатое окно; за окошкомъ -- стѣна и узенькій лоскутокъ неба сверху, а подъ стѣною бурьянъ въ поясъ, чертополохъ, репейникъ, крапива, всякая мерзость... Кругомъ, грязный дворъ. Сѣрыя куртки съ хозяйскими мѣтками на сиинѣ или на рукавахъ, блѣдныя лица, бритые лбы и штыки часовыхъ, все это стало уже не ново. Физіономіи многихъ изъ арестантовъ и гарнизонныхъ солдатъ были знакомы ему давно. Съ иными онъ нѣсколько разъ разговаривалъ, а съ другими имѣлъ даже случай входить въ болѣе тѣсныя отношенія, по поводу разныхъ услугъ, за которыя онъ платилъ щедро. Сѣдой майоръ, смотритель, раскланивался съ нимъ очень вѣжливо; дежурные офицеры заводили съ нимъ рѣчь о погодѣ и подчивали его папиросками. Короче сказать, онъ обжился и привыкъ; но это не облегчило его положенія. Напротивъ, чѣмъ болѣе онъ привыкалъ къ свой обстановкѣ, чѣмъ рѣже она развлекала его вниманіе, тѣмъ тяжелѣе, безвыходнѣе уединялся онъ самъ въ себѣ; а въ себѣ онъ не могъ найдти утѣшенія. Въ сердцѣ его была другая тюрьма, мрачнѣе, тѣснѣе острога... Снаружи, еще была какая-нибудь возможность выпутаться, сбить съ толку преслѣдователей или пересидѣть ихъ, отнѣкиваясь, и отдѣлаться отъ суда; но внутри былъ другой судъ, и этотъ давно его осудилъ, и тяжкая казнь человѣка, промотавшаго все, что когда-нибудь было дорого для него на землѣ, совершалась надъ нимъ въ эту пору. Перебирая прошедшее годъ за годомъ, а нерѣдко и день за днемъ, онъ иногда останавливался и дѣлалъ себѣ вопросъ: еслибы теперь онъ могъ возвратиться назадъ, что бы онъ сдѣлалъ? И странно сказать, почти во всѣхъ случаяхъ, за исключеніемъ развѣ такихъ, гдѣ простая неопытность или незнаніе были причиной ошибки, онъ приходилъ неминуемо къ заключенію, что онъ поступилъ бы опять также какъ было поступлено. Онъ ненавидѣлъ себя за то зло, которое онъ сдѣлалъ; но самое зло было мило ему, несмотря ни на что... Этого рода повѣрки и выводы были мучительнѣе всего остальнаго. Въ результатѣ ихъ, онъ глядѣлъ съ ужасомъ на себя, и призракъ роковой необходимости возникалъ передъ нимъ въ бѣсовскомъ величіи, и черныя мысли, безумныя мысли, толпились какъ тѣни вокругъ. Порой, онъ готовъ былъ повѣрить, что онъ отъ рожденія осужденъ на погибель и что избѣгнуть ея онъ не могъ, потому что безъ воли его и сознанія, изъ сердца его, какъ изъ зерна ядовитой травы, развивалось то зло, которому онъ весь, какъ есть, съ своими разчетами и соображеніями, стремленіями и надеждами, со всею своею смѣлостію и настойчивостію, служилъ не болѣе какъ слѣпымъ орудіемъ, которому подчиненъ былъ всю жизнь, служилъ такъ рабски, что даже теперь, зная послѣдствія, готовъ былъ бы снова на то же. Все это сводило его съ ума; а при этомъ еще допросы, мучительныя проволочки, слѣдствіе, мучительныя отсрочки и мрачная неизвѣстность въ будущемъ и тоска одиночнаго заключенія! Злость разбирала его каждый разъ, какъ рука тюремнаго оторожа запирала за нимъ замбкъ. Съ этимъ звукомъ ничто не могло помирить его; къ этому звуку несчастный не могъ привыкнуть. Изъ чего биться? думалъ онъ иногда. Зачѣмъ терпѣть, когда еще одинъ смѣлый шагъ и все кончено? Стоитъ ли этотъ гнусный, оборванный и запачканный лоскутъ жизни, который остался теперь въ рукахъ, стоитъ ли онъ чтобъ еще держаться за него съ такимъ упорствомъ? Но упорство заложено было глубоко въ характерѣ этого человѣка, и онъ не могъ отъ него отдѣлаться. Борьба, какъ бы она ни была безнадежна, каковъ бы ни былъ ея исходъ, подстрекала его. Борьба съ врагами была почти единственное, что привязывало его еще къ жизни, и за эту послѣднюю связь онъ цѣплялся съ какимъ-то ожесточеніемъ.
Въ концѣ октября, въ з--скій острогъ прибыло нѣсколько человѣкъ арестантовъ, большею частью бродягъ, инымъ изъ которыхъ казенное помѣщеніе было вовсе не новость, а въ холодную осень имѣло даже свои пріятныя стороны. Это былъ отдыхъ на время, до новой оказіи, и случай увидѣться съ какимъ-нибудь старымъ товарищемъ или свести знакомство съ новыми лицами. Между новоприбывшими, Лукинъ отыскалъ знакомаго.
Разъ, выпущенный за двери своей одинокой кельи, въ урочный часъ дня, онъ бродилъ по двору. День былъ холодный, въ воздухѣ сыро. Надъ арестантскою баней чинили крышу, и снятыя доски лежали грудами на землѣ. На доскахъ, сидѣла кучка народу; другіе бродили взадъ и впередъ, или стояли у стѣнки, зѣвая на плотничную работу. Заложивъ руки за спину, съ сигарой во рту, онъ шелъ вдоль тюремной стѣны, не обращая почти никакого вниманія на окружающее.
-- Кто это? спросилъ, толкнувъ локтемъ сосѣда и кивнувъ головой въ его сторону, одинъ изъ новоприбывшихъ, парень лѣтъ за тридцать, средняго роста, съ рябымъ, скулистымъ лицомъ и сѣрыми, ястребиными глазками.
-- Черный-то? отвѣчалъ оглянувшись сосѣдъ.-- А это вонъ съ той стороны, изъ дворянскаго... Лѣтомъ еще посадили; да вотъ и о сю пору тутъ сидитъ... Сказываютъ, изъ здѣшнихъ, прибавилъ онъ погодя немного,-- чиновникъ тамъ что ли какой, песъ его вѣдаетъ...
Покуда онъ говорилъ, зоркіе глазки спрашивающаго устремлены были искоса на Лукина. Одна изъ бровей его приподнялась съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ.
-- Хе, хе, хе! пробормоталъ онъ себѣ подъ носъ, и тихій, протяжный свистъ засвидѣтельствовалъ окончательно объ его удивленіи. Выждавъ не много, покуда предметъ его любопытства прошелъ, онъ всталъ и отправился за нимъ въ слѣдъ.
-- Здравствуйте, ваше высокородіе, шепнулъ онъ, когда на обратномъ пути, они поровнялись.
Тотъ поднялъ голову и взглянулъ пристально. Лицо показалось ему знакомо. Онъ силился вспомнить когда и гдѣ онъ видѣлъ эти черты; но арестанская куртка и бритая борода сбивали его совершенно съ толку.
-- Вотъ и не такъ, чтобъ очень давно кажись видѣли, продолжалъ арестантъ,-- а забыли. У насъ, значитъ, память-то будетъ покрѣпче. Я какъ глянулъ, такъ узналъ.
-- Да ты гдѣ меня видѣлъ?
-- А недалече отсюда. Почитай что у самого у Сорокина, на дорогѣ.
-- Ба!.. странникъ?
-- Странникъ, ваше высокородіе, съ чуть-замѣтною усмѣшкой отвѣчалъ арестантъ.
Чувство глубокаго униженія промелькнуло въ лицѣ самозванца; онъ опустилъ глаза въ землю и прошелъ мимо.
На другой день, онъ увидѣлъ его опять на дворѣ. Поровнявшись, тотъ снялъ фуражку и поклонился ему почтительно. На сердцѣ у Лукина тяжело было въ этотъ день... чье-то блѣдное лицо, въ чепчикѣ, не давало ему покоя... Пройдя по двору раза два, онъ сѣлъ на доски и подперъ голову обѣими руками. Въ такомъ положеніи, онъ сидѣлъ минутъ пять, погруженный въ забытье. Глубокій вздохъ заставилъ его оглянуться. Недалеко отъ него, на доскахъ, сидѣлъ странникъ. Съ минуту они смотрѣли одинъ на другаго молча. На рябомъ лицѣ арестанта было замѣтно что-то такое, что трудно опредѣлить; это было не то любопытство, не то участіе.
-- Ужь какъ-то мнѣ жалко на васъ смотрѣть, сударь! началъ онъ робко.-- По той причинѣ, что баринъ то вы не такой, какъ другіе. Сердце у васъ кроткое! Не вамъ бы тутъ съ нашимъ братомъ въ одной канурѣ сидѣть! Нашъ братъ привыкъ, обтерся, покрутилъ міромъ, и съ молоду всѣхъ этихъ пакостей нализался; а вамъ, я чай, куда солоно!
Лукинъ посмотрѣлъ на него съ любопытствомъ.
-- Соль и дли вашего брата та же, только крупнѣй смолота, отвѣчалъ онъ, махнувъ рукой.
-- Извѣстно, ваше высокородіе, и у нашего брата душа не козлиный паръ, тоже чувствуетъ. Да только я на тотъ счетъ говорю, что намъ не въ первой. Знаемъ мы всѣ эти страхи... и какъ на первыхъ порахъ, такъ съ гору чудится, а какъ поближе присмотришься, да манеры всѣ эти узнаешь, такъ и станетъ оно тебѣ словно какъ все равно.
-- Ну, едва ли!.. Ты, братъ, я помню, тоже не очень сюда торопился.
Арестантъ усмѣхнулся.
-- Для-че мнѣ торопиться-то? отвѣчалъ онъ, пожавъ плечами.-- Вотъ и безъ спѣху поспѣлъ. Сперва свое дѣло, а казенное подождетъ... Товарищъ-то вашъ, сударь, прибавилъ онъ помолчавъ,-- больно уже поспѣшенъ! Вотъ бы, ей Богу, кажись рублевую свѣчку поставилъ, кабы его тутъ на мѣстѣ вашей милости повстрѣчать! Годъ бы тутъ согласился прожить!..
-- А ты развѣ на срокъ?
-- Какіе тамъ сроки, сударь! У меня свой срокъ.
-- Какъ свой?
-- Да такъ-то-съ, шепнулъ тотъ, оглядываясь, и приподнявъ одну бровь.-- Дѣло извѣстное... Какъ надоѣло, такъ и прощай... поминай какъ звали!
Лукинъ навострилъ уши; но въ эту минуту къ нимъ подошло нѣсколько человѣкъ.
-- А тебя какъ зовутъ? спросилъ онъ вставая.
-- Зовутъ меня Сидоръ, ваше высокородіе.
-- Сидоръ? А дальше?
-- Дальше-то ничего, сударь. Не прогнѣвайтесь; былъ у лисицы хвостъ, да собаки отъѣли.
Лукинъ вернулся къ себѣ, раздумывая о слышанномъ. Разговоръ съ арестантомъ вертѣлся у него въ головѣ весь вечеръ. Странно сказать, онъ произвелъ на его усталую душу какое-то освѣжающее, крѣпительное дѣйствіе. За рубежомъ того міра, изъ котораго онъ былъ изгнанъ, въ этой невѣдомой сферѣ, которая издали казалась ему царствомъ тьмы и ничтожества, онъ вдругъ услыхалъ братскій голосъ, напоминавшій ему, что и тутъ есть жизнь, существуетъ надежда. Сидоръ его пристыдилъ. Сидоръ вдругъ выросъ въ его глазахъ, и явился ему философомъ, стоикомъ, взирающамъ на него снисходительно, какъ на изнѣженное дитя... Сидоръ тутъ дома, и принимаетъ его какъ хозяинъ гостя, съ радушными извиненіями въ неудобствѣ квартиры и тѣснаго образа жизни! А между тѣмъ, вѣдь и у Сидора тоже душа, какъ онъ говоритъ, не козлиный паръ, то же чувствуетъ, или по крайней мѣрѣ, чувствовала когда-нибудь, прежде чѣмъ чувство застыло, и помнитъ до сихъ поръ то время... Но было еще кое-что въ этотъ день, что заняло мысли его и дало имъ новое направленіе. Въ концѣ разговора упомянуто было мимоходомъ о чемъ-то, о какой-то возможности... "Не мѣшало бы разъяснить этотъ темный вопросъ," думалъ онъ. "На всякій случай... какъ знать?"
Дня черезъ два, они опять встрѣтились. Что-то влекло ихъ другъ къ другу. Лукинъ отошелъ нарочно въ сторонку, чтобы никто не мѣшалъ, и только что обернулся, глядь, Сидоръ ужь тутъ, стоитъ возлѣ, посматривая на кровлю и приподнявъ одну бровь.
-- Здравствуй, Сидоръ!
-- Здравствуйте, ваше высокородіе.
Слово за слово, у нихъ завязался опять разговоръ. Лукинъ тотчасъ навелъ его на извѣстный вопросъ, но тотъ отвѣчалъ загадочно, ловко отшучиваясь отъ положительныхъ объясненій и какъ будто ощупывая дорогу, прежде чѣмъ сдѣлать шагъ.
-- Дѣло извѣстное, сударь, онъ говорилъ,-- часъ не ровенъ и человѣкъ не ровенъ. Отъ иного куска у сытаго душу воротитъ, а голодный сожретъ да и пальцы еще оближетъ. По той то причинѣ оно и выходитъ, что всякій себѣ норовитъ по своему, чтобы какъ ни-на-есть, значитъ, пристроить себя половче, да посноснѣй. Оно вашей милости, можетъ, все это, что я теперь говорю, не сообразно покажется; а вы все жь поразмыслите, не гнушайтесь нашимъ мужицкимъ умомъ; можетъ статься, что и поймете... Я не насчетъ вашей милости говорю, а такъ, про себя размышляю... Понашему, по-дурацкому, оно такъ выходитъ, что коли есть у тебя возможность денежная, ну и живи на свой коштъ, вездѣ тебѣ хорошо. Вездѣ тебѣ путь широкій лежитъ и дорога гладкая. Нигдѣ тебѣ ни заставы, ни удержу; стѣны каменныя сокрушаются и замки желѣзные распадаются... все трынь трава!.. Ну, а какъ этого нѣтъ, то что дѣлать-то?.. Нашъ братъ, мужикъ, не брюзгливъ. Уголъ, каковъ тамъ ни есть, да харчи на казенный коштъ, оно хоть и солоно, а все ужь послаще чѣмъ ночью студеною, во сыромъ лѣсу горе мыкать, а иной разъ на деревѣ, а иной разъ въ кусту, а иной разъ болотѣ по поясъ; и холодно-то, и голодно, и страху всякаго вдоволь, и чего ужь, чего не натерпишься!..
Лукинъ слушалъ, мотая на усъ.
Съ этой поры, они часто сходились на арестантскомъ дворѣ и говорили о разныхъ разностяхъ. Лукинъ узналъ вещи, о которыхъ онъ прежде понятія не имѣлъ. Это было какое-то путешествіе въ новый, невѣдомый міръ, отъ котораго не пространство и время отдѣляло его до сихъ поръ, а какая-то тугость шеи, мѣшающая обитателю высшихъ слоевъ наклониться и высмотрѣть что такое тамъ бродитъ, шевелится и колышется у него подъ ногами, въ той, повидимому холодной и твердой какъ камень почвѣ, на которую онъ опирается... И вотъ, эта почва представилась ему вдругъ изрытая взадъ и впередъ, вверхъ и внизъ, по всѣмъ возможнымъ угламъ наклоненія, извилистыми дорожками и подземными ходами, въ которыхъ милліоны существъ, подобныхъ ему, норовятъ, говоря словами Сидора, чтобы какъ устроитъ себѣ жизнь половче, да посноснѣй. И сколько ума, силы воли, сколько тонкой догадливости и практической гибкости тратится въ этой глухой, ежедневной борьбѣ, пропадая безслѣдно, безплодно въ потемкахъ, и только при счастьѣ, хватая на какой нибудь кусокъ хлѣба насущнаго!.. Что-то родственное зашевелилось въ душѣ Лукина, въ отвѣтъ на эти разкаэы. И онъ тоже, съ одной стороны, принадлежалъ къ этой подземной сферѣ. Онъ тоже былъ кротъ. Судьба, какъ будто шутя, выбросила его на поверхность; но ему было тамъ неловко, его тамъ преслѣдовали, давили, и вотъ натура взяла свое. Онъ рылъ и подкапывался до того, что зарылся таки наконецъ въ преисподнюю.
Прошло еще съ мѣсяцъ. Слѣдствіе сдѣлало важный шагъ... Полученъ былъ, отвѣтъ изъ Великихъ Лукъ и при отвѣтѣ вся переписка по дѣлу о скоропостижной смерти студента Григорія Лукина, происшедшей на станціи С**, седьмаго августа такого-то года. Почти въ то же время, привезли двухъ свидѣтелей изъ Торопца.
Разъ, поздно вечеромъ, Лукинъ возвратился изъ слѣдственной конмиссіи блѣдный, разстроенный. Ему дѣлали очную ставку съ мамкою его Анисьей и съ молочнымъ братомъ Андреемъ. Оба узнали его. Андрей ахнулъ; мамка сперва была перепугана, думая видѣть покойника, но потомъ зарыдала и кинулась обнимать его. Онъ отрекся отъ обоихъ, но у него не хватило твердости разыграть свою роль безъ ошибки. Слезы сверкали у него на глазахъ, и голосъ его дрожалъ. Въ заключеніе, ему сообщили разомъ все, что успѣли о немъ узнать, и требовали признанія. Онъ отрекся еще разъ, также настойчиво какъ и прежде, но онъ уже зналъ, что это могло затянуть только дѣло еще на короткое время, послѣ чего они должно было кончиться очень скверно. Онъ зналъ наизусть статьи уголовнаго свода, подъ которыя его могутъ подвесть. Послѣдняя тѣнь надежды блѣднѣла и исчезала. Послѣдняя связь съ тѣмъ обществомъ, за право гражданства въ которомъ онъ бился такъ долго и такъ упорно, готова была порваться. Медленно, медленно оборачивалъ онъ свой усталый взоръ въ совершенно другую сторону,-- въ ту сторону, откуда высовывалась ему навстрѣчу рябая, скулистая рожа Сидора съ сѣрыми, ястребиными глазками, и подмигивая и подшучивая, манила его за собой куда-то.
Разговоры ихъ продолжались, и много чего еще успѣлъ разказать этотъ тертый бывалый хозяинъ дома, этотъ философъ дремучихъ лѣсовъ и пустынныхъ дорожекъ. Между разказами попадались нерѣдко такіе, въ которыхъ описывался удачный побѣгъ и погоня, сбитая со слѣдовъ смѣлою находчивостью небольшой, безоружной шайки. Много чего было переговорено между ними; объ одномъ только не было до сихъ поръ еще высказано ничего положительнаго; это о денежной возможности, на которую Сидоръ указывалъ какъ на conditio sine qua, какъ на ключъ, отворяющій всѣ замки и разрушающій стѣны каменныя. Дѣло однако должно было дойдти и до того,-- и дошло наконецъ... Въ свое время, возможность была обнаружена и оказалась такого солиднаго рода, что сѣрые глазки Сидора засверкали отъ жадности.
Въ концѣ ноября, накупили холодные дни и темныя ночи. Сѣверный вѣтеръ задулъ. Пролетая отъ устьевъ Печоры, по раздолью широкому, по равнинамъ безбрежнымъ, безъ всякой задержки, онъ принесъ съ собою морозы. На рѣкѣ показался ледъ. Вслѣдствіе этого, въ городѣ мостъ развели, и сообщеніе между двумя сторонами его прекратилось навремя. На другой день, все видимое пространство рѣки покрыто было густою массой льда, которая еле двигалась. Къ вечеру, еще засвѣтло у обоихъ береговъ, образовались широкія, мутно-зеленыя полосы, съ внутренней стороны окаймленныя бѣлою грядкой. Общее мнѣніе въ городѣ было, что ночью рѣка должна стать. Всѣ ждали этого съ нетерпѣніемъ. Часовъ до пяти, кучки народу стояли на берегу. Инымъ до зарѣзу нужно было на ту сторону. Почта и два фельдъегеря дожидались на станціи. Смерклось; густыя, сѣрыя тучи застилали осеннее небо изъ края въ край; въ верху ни звѣздочки. Ночь наступила такая темная, что далѣе двадцати шаговъ отъ берега не видать было ничего; только рядъ огоньковъ, съ другой стороны, тускло мерцалъ сквозь туманъ, да легкій, хрустящій шумъ долеталъ до ушей съ того мѣста, гдѣ ледъ еще двигался.
Въ эту самую ночь, въ З--скомъ тюремномъ замкѣ, случилась тревога. Патруль, обходя снаружи тюрьму, нашелъ у стѣны часоваго связаннаго, съ онучей, запиханной въ ротъ. Привели на гауптахту, разбудили дежурнаго офицера, стали разспрашивать: весь трясется, чуть живъ отъ страха. "Черти, говоритъ, какіе то прыгнули сверху прямо на шею, не успѣлъ крикнуть, какъ ротъ заклепали, руки скрутили, ноги скрутили и бросили..." Покуда онъ говорилъ, дано было знать смотрителю. Сѣдой старичокъ, въ халатѣ и съ фонаремъ въ рукахъ, явился пыхтя, весь блѣдный.
-- Лукинъ бѣжалъ! шепнулъ онъ поручику на ухо:-- да съ нимъ еще трое изъ пятаго отдѣленія.
Поручикъ, юноша лѣтъ девятнадцати, совсѣмъ растерялся. Онъ бѣгалъ взадъ и впередъ, махая руками, ругался по восходящимъ степенямъ поколѣнія, будилъ солдатъ, стараго унтера чуть не отдулъ чубукомъ. Прошло минутъ пять, прежде чѣмъ мѣстныя власти пришли въ себя, и у несчастнаго часоваго успѣли добиться толкомъ въ какую сторону кинулись бѣглецы, и давно ли они бѣжали. Тотчасъ же посланъ былъ вѣстовой съ донесеніемъ къ полицеймейстеру, и другой къ ротному командиру, а поручикъ, взявъ съ собой шесть человѣкъ рядовыхъ съ унтеромъ, кинулся самъ въ погоню.
Прибѣжали къ рѣкѣ,-- все тихо; на берегу ни души; кругомъ черно, какъ въ трубѣ; только бѣлый бурунъ затертаго льда виднѣлся вдали, а тамъ, на срединѣ рѣки, туманъ и все тихо.
-- Ой! братцы, шепнулъ одинъ изъ солдатъ товарищамъ,-- никакъ стала.
-- Надо быть на ту сторону перемахнули, разбойники, громко замѣтилъ унтеръ.
Съ минуту, вся партія стояла, осматриваясь, у берега. Поручикъ былъ въ нерѣшимости.
-- Чего стоите, болваны! кричалъ онъ, махая шпагой.-- Эй ты, Антиповъ, пошелъ туда внизъ, попробуй крѣпокъ ли ледъ.
Солдатикъ, ни слова не говоря, спустился внизъ и пошелъ по льду.
-- Ну что?
-- Да нешто, ваше благородіе, маленько трещитъ подъ пятой, а идти можно не было бы тамъ только, по самой середкѣ, плохо.
-- А вотъ посмотримъ. Ступай съ нимъ туда, на середку, продолжалъ офицеръ, обращаясь къ другому солдату,-- посмотрите, какъ оно тамъ, того, можно ли переправиться? Если замерзло, то ихъ тутъ и искать нечего, надо будетъ идти на ту сторону.
Двое ушли. Между тѣмъ, по совѣту унтера, посланы были патрули вверхъ и внизъ до рѣкѣ, за справками. Одинъ изъ нихъ скоро вернулся, въ какою-то бабой, которая увѣряла, что видѣла четверыхъ, перебиравшихся на ту сторону по льду, тамъ выше, у моста, насупротивъ хлѣбнаго магазина.
Только успѣли ее разспросить, какъ вѣстовой прискакалъ изъ острога... ротный и батальйонный начальники полицеймейстеръ и прокуроръ пріѣхали на гауптвахту, и потребовали дежурнаго офицера.
Покуда вся эта тревога происходила на той сторонѣ рѣки, гдѣ находился острогъ, бѣглецы, и въ числѣ ихъ Лукинъ, успѣли благополучно переправиться черезъ ледъ и были ужь за городомъ, на большой дорогѣ. Цѣлый часъ они шли по ней бѣглымъ шагомъ, не останавливаясь, потомъ повернули налѣво, въ лѣсъ. Планъ ихъ былъ ловко задуманъ. Переправа черезъ рѣку не могла оставаться тайною и не могла ихъ спасти отъ погони; напротивъ, она должна была выманить всю погоню за ними вслѣдъ, на ту сторону, гдѣ они находились, но гдѣ они не намѣрены были оставаться долѣе чѣмъ по разчету ихъ было необходимо, чтобы сбить съ толку преслѣдователей. Съ этою цѣлію, верстъ 7 или 8 отъ города, они взяли влѣво и начали пробираться лѣсомъ, назадъ къ рѣкѣ.
Первый, холодный лучъ ранняго утра едва занимался на небосклонѣ, когда они выбрались къ тому мѣсту, гдѣ у нихъ предположена была переправа. Это было верстъ пять ниже города. Лѣсъ, изъ котораго они вышли, черною стѣной тянулся шаговъ на четыреста отъ рѣки. Между лѣсомъ и берегомъ, разстилалась пустынная, низменная полоса земли, покрытая кочками и поросшая рѣдкимъ кустарникомъ. До сихъ поръ все шло удачно, но въ самую ту минуту, когда они подходили къ берегу, неожиданное открытіе поставило ихъ въ тупикъ.
Рѣка, въ этомъ мѣстѣ, была значительно шире чѣмъ тамъ, гдѣ они ее перешли и гдѣ ледъ затерло на поворотѣ, въ узкомъ фарватерѣ. Здѣсь она тоже была покрыта вся льдинами, но онѣ не успѣли еще сплотиться, и двигались медленно, напирая одна на другую, а съ той стороны, гдѣ находился городъ, чернѣла огромная полынья. Конца ея не было видно за поворотомъ; другаго берега тоже нельзя было разсмотрѣть: сизый туманъ, густою полосой, тянулся вдоль по всему руслу рѣки.
-- Эхъ, братцы! сказалъ озираясь Сидоръ, который увидѣвъ рѣку, испустилъ тихій, протяжный свистъ и почесалъ въ головѣ...-- Вѣдь дѣло-то дрянь!.. Надо бы сбѣгать туда (онъ указалъ по направленію къ городу) посмотрѣть гдѣ этой лужѣ проклятой конецъ?.. Можетъ не такъ далеко.
Лукинъ повернулся, сбираясь идти; но тотъ удержалъ его за руку,
-- Нѣтъ, погодите ваше высокородіе; ни вамъ, ни всѣмъ намъ въ четверомъ не слѣдъ; чего добраго, на глаза кому попадешь, скажутъ видѣли въ эту сторону... Эй, ты, Ванюша! Ты здѣсь не знакомъ; сбѣгай-ка братъ, да не мѣшкай смотри; чуть завидишь гдѣ издали ледъ сплошной, тотчасъ назадъ, а мы здѣсь приляжемъ покуда.
Тотъ, къ кому онъ обратился, прыткій, вертлявый, низенькій паренекъ, только кивнулъ головою въ отвѣтъ и въ ту же минуту скрылся.
Съ четверть часа прошло; трое оставшихся залегли межь кустовъ и ждали, нетерпѣливо ждали. Изрѣдка, чья-нибудь голова поднималась, высматривая не идетъ ли товарищъ; но товарищъ какъ въ воду канулъ. Между тѣмъ, начинало свѣтать и темную ночь смѣнилъ утренній полусвѣтъ. Мутнорозовая полоса заалѣла на небосклонѣ съ востока. Морозъ усилился, туманъ надъ водой побѣлѣлъ.
-- Идетъ! шепнулъ третій бѣглецъ, поднявъ голову... Всѣ привстали. Но подавшій сигналъ ошибся немного. Тотъ, кого они ожидали, не шелъ, а бѣжалъ во весь духъ, махая рукой... ближе и ближе... опять махаетъ рукой.
-- Да что тамъ такое?
-- Бѣда! братцы, бѣда! Верхомъ скачутъ!
Всѣ трое проворно поднялись на ноги.
-- Кто? Гдѣ?
-- А эти, что за мостомъ тутъ, на этой сторонѣ рѣки, квартируютъ.
-- Драгуны? проворчалъ съ страшнымъ ругательствомъ Сидоръ.
-- Драгуны, Сидоръ Петровичъ, ей Богу драгуны! своими глазами видѣлъ.
-- А тебя видѣли?
-- Видѣли, скачутъ сюда... ей Богу сюда!.: сейчасъ будутъ здѣсь! Скорѣй, скорѣй въ лѣсъ!
-- Въ лѣсъ не зачѣмъ.
Сидоръ ни слова не прибавляя, указалъ на траву, покрытую густымъ инеемъ, по которому ихъ слѣды видны были явственно.
-- Нѣтъ, братцы, надо попробовать на ту сторону.
Бѣглецы оглянулись на рѣку. Туманъ, по серединѣ ея, сталъ какъ будто бы еще гуще; но хрустящаго шума уже не слышно было. Шаговъ на сто отъ берегу какъ только глазъ хваталъ, ледъ былъ затертъ и больше не шевелился.
Лукинъ кинулся внизъ, Сидоръ за нимъ, остальные стояли въ раздумьи, посматривая въ ту сторону, откуда бѣда грозила. За лѣсомъ, на поворотѣ рѣки, съ минуту не видно было еще рѣшительно ничего; но вотъ показался всадникъ. Чернымъ силуэтомъ фигура его отдѣлялась на розовой полосѣ небосклона.
-- Драгуны! раздался тревожный возгласъ.
Всѣ бросились къ берегу.
-- За мной, братцы, съ Богомъ! шепнулъ Сидоръ крестясь и спускаясь на ледъ.
Минуту спустя, всѣ исчезли въ туманѣ... Въ это самое время, небольшой отрядъ конницы прискакалъ; впереди полицеймейстеръ и два казака... Послѣдній, извѣстный своею распорядительностію и смѣлостію полковникъ В**, успѣлъ давно уже переправиться съ той стороны и былъ недалеко, когда одинъ изъ разъѣздовъ, посланныхъ имъ вдоль по рѣкѣ, наткнулся на подозрительную фигуру, которая зайцемъ шмыгнула въ лѣсъ. Тотчасъ же дали знать ему; онъ собралъ разъѣзжихъ и кинулся по горячимъ слѣдамъ.
-- Куда жь они дѣлись? спросилъ онъ у казака:-- сейчасъ еще видѣлъ двоихъ.
Тотъ указалъ на туманъ: двѣ черныя шапки мелькала неясно сквозь сѣрую его пелену, то исчезая, то снова показываясь.
Тотчасъ же отдано было приказаніе спѣшиться и начать переправу. Двухъ казаковъ пустили впередъ; за ними, шагахъ въ десяти, отправился самъ полицеймейстеръ, за полицеймейстеромъ вахмистръ и три человѣка драгунъ. Изъ остальныхъ, одного послали въ городъ, съ приказаніемъ тотчасъ отправить погоню съ той стороны рѣки; а другой остался при лошадяхъ.
Но ни съ той, ни съ другой стороны, ничего не успѣли сдѣлать. Случилось несчастіе. Казацкій урядникъ, пошедшій впередъ, оступился, нырнулъ, и его не видали болѣе; товарищъ его попалъ тоже въ воду, и его съ трудомъ вытащили... полицеймейстеръ струхнулъ и не рѣшился преслѣдовать далѣе. Погоня вернулась назадъ... Что сталось съ бѣжавшими -- невозможно было узнать. Во время погони слышенъ былъ крикъ впереди и голосъ, зовущій на помощь; но за туманомъ и утреннимъ полумракомъ не видать было что тамъ такое случилось. На другой сторонѣ, какъ только получено было приказаніе, тотчасъ послали казачій разъѣздъ; но казаки воротились къ вечеру, на упаренныхъ лошадяхъ, не отыскавъ ни души.
Общимъ голосомъ въ городѣ рѣшено было, что Лукинъ и товарищи его утонули. Многіе сомнѣвались, конечно; но въ послѣдствіи не случилось рѣшительно ничего, что могло бы хоть сколько-нибудь подтвердить такое сомнѣніе. Ни одного изъ бѣжавшихъ не отыскали, ни малѣйшихъ слѣдовъ не могли открыть.
Что сталось въ дѣйствительности съ самозванцемъ? Пошелъ ли онъ ко дну въ буквальномъ или въ переносномъ смыслѣ этого слова? Раздѣлилъ ли онъ участь бѣднаго козака, котораго предпріимчивый полицеймейстеръ отправилъ впередъ, или зарылся съ Сидоромъ въ ту преисподнюю, куда этотъ стоикъ его заманилъ? Вопросъ этотъ мы не беремся рѣшать, потому что для цѣлости нашего разказа онъ лишній. Чѣмъ бы ни кончилъ Лукинъ въ дѣйствительности, для той среды, въ которой онъ дѣйствовалъ до сихъ поръ, онъ дольше не существуетъ. Его счеты съ ней были кончены, и итогъ выведенъ. Кто чище и лучше его, тотъ пусть судитъ его, и пусть осудитъ если угодно. Мы не были и не намѣрены быть его адвокатомъ, и потому мы молчимъ... но намъ остается сказать еще нѣсколько словъ о тѣхъ людяхъ, которые его окружали.
Отъ Марьи Васильевны скрыта была несчастная участь стараго ея жениха. Левель боялся, чтобъ извѣстія этого рода не произвели на нее опаснаго впечатлѣнія, и мѣсяца три онъ принималъ всѣ возможныя предосторожности, чтобъ они до нея не дошли; но всѣ попеченія его оказались напрасны. Смертельный ударъ былъ давно уже нанесенъ, и ничто не могло отвратить послѣдствій его. Она таяла со дня на день, таяла быстро. Въ декабрѣ, не было уже никакой надежды, чтобъ она дожила до конца мѣсяца; она сама знала это, просила, чтобъ ее причастили, простилась со всѣми, благословила дѣтей и умерла какъ свѣтильня, догорѣвшая до конца, съ тихимъ трепетомъ, съ недоконченнымъ вздохомъ.
Левелю дорого обошлось все это. Въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ онъ посѣдѣлъ, сгорбился, постарѣлъ лѣтъ на десять. Сорокино стадо ему невыносимо; онъ выѣхалъ за границу и поселился въ Женевѣ. Дальнѣйшая жизнь его посвящена была воспитанію дѣтей и религіозной мечтательности. Онъ бѣгалъ общества и принималъ у себя одного только пастора, да изрѣдка старыхъ друзей изъ своихъ соотечественниковъ, навѣщавшихъ его проѣздомъ черезъ Швейцарію. Изъ числа такихъ посѣщеній, было одно, которое сблизило его вновь съ двумя особами, изъ которыхъ одна, по крайней мѣрѣ, играла чень не малую роль въ его жизни. Это были его кузины: Софья Осиповна съ сестрой. Обѣ онѣ были въ траурѣ, по случаю смерти Ѳедора Леонтьевича; но за исключеніемъ цвѣта одежды, послѣдняя тѣнь сходства, въ старые годы довольно замѣтнаго, изчезла вполнѣ. Это былъ совершенный контрастъ. Меньшая сестра пополнѣла, поздоровѣла и стала такая толстушка и хохотушка, такая румяная, бѣлая, стала бойче и веселѣе чѣмъ бывала когда-нибудь. Весело было смотрѣть на нее, какъ она нянчалась и шалила съ своею трехлѣтнею дочкой, похожею на мать какъ двѣ капли воды. Мужъ остался въ Россіи и занятъ былъ дѣломъ, а ее отпустилъ съ сестрой на воды. Софья отправлена была въ Эмсъ, лѣчиться. У ней впрочемъ не было никакой опредѣленной болѣзни, по крайней мѣрѣ доктора не могли ничего открыть; но стоило только взглянуть на нее кому-нибудь, кто знавалъ ее года четыре тому назадъ, чтобъ увидѣть жестокую перемѣну. Она исхудала до такой степени, что всѣ косточки на рукахъ и на шеѣ можно было пересчитать; лицо пожелтѣло и вытянулось; самое выраженіе его измѣнилось. Что-то горькое, ѣдкое, почти злое появилось въ очертаніи рта. Взоръ потерялъ свой игривый блескъ и кокетливую подвижность; всѣ черты точно какъ будто окостенѣли. Трудно было узнать въ ней прежнюю ловкую, милую, свѣтскую женщину. Она стала дика, и въ обращеніи съ незнакомыми лицами жестоко несообщительна. Что-то суровое, гордое, почти отталкивающее, появлялось на ея лицѣ каждый разъ, какъ обращались къ ней съ рѣчью, выходившею изъ предѣловъ обыкновеннаго обмѣна вѣжливостей или незначащихъ пустяковъ ежедневной жизни. Левелю удалось однако сойдтись съ ней. Несмотря на основную разность характеровъ, между ними образовалась какая-то связь, которая дѣлала ихъ не то чтобы милыми другъ для друга, нѣтъ, но болѣе сносными и сочувствующими другъ другу чѣмъ кто бы то ни было изъ людей, съ кѣмъ случалось имъ встрѣчаться въ послѣднее время.
Левель имѣлъ домъ въ городѣ, Rue du Rhône, и на берегу озера виллу съ небольшимъ садикомъ. Въ этой виллѣ, кузины провели конецъ лѣта, а осенью переѣхали въ домъ. Мѣсяца три, они жили вмѣстѣ. Дѣти Левеля подружились съ малюткой Елены Осиповны. Елена часто играла съ ними или водила ихъ вмѣстѣ гулять. Поль съ Софьей проводили почти цѣлый день вдвоемъ. Они говорили мало; но этого было для нихъ достаточно, чтобы совершенно понять другъ друга. Оба они жили въ прошедшемъ почти безвыходно; а это прошедшее было у нихъ отчасти общее, и это общее ихъ сближало.
Въ концѣ сентября, меньшая сестра начала собираться въ Россію. Нѣсколько разъ уже напоминала она Софьѣ Осиповнѣ, что имъ время назадъ.
-- Васъ торопятъ домой? спросилъ Левель однажды у этой послѣдней.
-- Да; Еленѣ нужно... она обѣщала мужу.
-- А вы?
-- Я? Поль... Скажу вамъ по правдѣ, мнѣ не хотѣлось бы уѣзжать такъ скоро. Мнѣ здѣсь хорошо. Воздухъ что ли, не знаю; но я чувствую себя какъ-то лучше съ тѣхъ поръ какъ сюда пріѣхала.
-- Если такъ, то зачѣмъ уѣзжать? Останьтесь здѣсь, и живите сколько душѣ угодно, пока не наскучитъ. Я найму вамъ маленькій домикъ тутъ возлѣ...
-- Что я буду дѣлать одна въ цѣломъ домѣ?
-- Мы будемъ видѣться каждый день. А если вы не боитесь сплетней, то еще лучше,-- останьтесь жить тутъ, у меня. Я буду радъ столько же за себя, сколько и за дѣтей.
Софья задумалась.
-- Mais, c'est une sorte de proposition que vous me faites, Paul! сказала она съ грустною улыбкой.
-- Quand même? отвѣчалъ онъ, пожавъ плечами.-- еслибы даже и такъ, то что изъ того? Мы съ вами давно пережили ту пору, когда эти вещи могли бы имѣть, для насъ обоихъ, какой-нибудь смыслъ, кромѣ формальнаго... А для дѣтей моихъ, я увѣренъ, вы никогда не будете мачихой.
-- Chut!.. Ни полслова объ этомъ теперь...
-- Но вы остаетесь?
-- Да.
На другой день, Елена съ большимъ удивленіемъ услыхала, что сестра остается въ Женевѣ на нѣсколько времени.
Черезъ полгода, Елена Осиповна получила отъ ней письмо съ извѣстіемъ, что она вышла замужъ за Поля. Это было послѣднее, замѣчательное событіе въ жизни Левеля и бывшей кузины его, а теперь жены. Они жили тихо и дружно, и Софья любила дѣтей, для которыхъ она только по имени была мачихой.
Что касается до другихъ лицъ, на судьбу которыхъ судьба самозванца имѣла вліяніе, то одно кончило, какъ говорятъ, хорошо, а другое дурно.
Хорошо кончилъ Матюшкинъ. Съ помощію двухъ или трехъ рекомендательныхъ писемъ, оставленныхъ Лукинымъ, онъ успѣлъ выбиться изъ труднаго положенія и, поправивъ свои дѣлишки, предложилъ-таки руку Эмиліи Павловнѣ. Она сперва отказала ему, потомъ согласилась, и свадьба была уже назначена; но, къ великому счастію его, за два дня до вѣнца, невѣста уѣхала съ какимъ-то гусарскимъ поручикомъ за границу, гдѣ и до сихъ поръ живетъ... какимъ образомъ? объ этомъ мы не имѣемъ свѣдѣній; но карьера Матюшкина всѣмъ извѣстна. Онъ долго давалъ уроки и занималъ должность учителя въ какихъ-то двухъ школахъ, при этомъ писалъ образа на заказъ и портреты; но судьба готовила ему болѣе щедрыя утѣшенія. Явилась на свѣтъ фотографія, и онъ былъ одинъ изъ первыхъ, который угадалъ блестящую будущность этого новаго средства... Теперь, онъ имѣетъ отличную мастерскую въ Большой Морской, живетъ надъ квартирой какого-то генерала и получаетъ гораздо больше его.
Кончилъ дурно -- Барковъ.
На дорогѣ изъ З*** въ Рязань, ночью, онъ былъ остановленъ неизвѣстными лицами. Ни ямщика, ни слуги не тронули; но баринъ былъ привезенъ на станцію съ перерѣзаннымъ горломъ и умеръ, не успѣвъ дописать трехъ словъ...
-- Это былъ... нацарапалъ онъ на бумагѣ дрожащею рукой.
Мы не знаемъ, что онъ написалъ бы далѣе, еслибъ успѣлъ прожить еще хоть минуту; но кто этимъ не удовольствуется и захочетъ дать волю воображенію, тотъ можетъ пожалуй догадываться:
Что это былъ онъ.
"Русскій Вѣстникъ", NoNo 1--4, 8, 9, 1861