Въ исходѣ августа мѣсяца, Левель сидѣлъ у себя за квартирѣ, въ З***, а противъ него, въ креслахъ сидѣлъ видный мущина, съ великолѣпными свѣтлорусыми бакенбардами и съ маленькими, голубыми, холодными, лукаво-прищуренными глазами. Это былъ нашъ знакомый, коллежскій совѣтникъ Дмитрій Егоровичъ Барковъ, помѣщикъ Рязанской и Псковской губерній, обладатель двухъ селъ и трехсотъ душъ крестьянъ. Онъ значительно потолстѣлъ и обрюзгъ съ тѣхъ поръ, какъ мы видѣли его въ Жгутовѣ. На темени, просвѣчивала небольшая, круглая лысинка, величиною въ пятакъ; на подбородкѣ, подъ бель-этажемъ, образовалось какое-то res de chaussée, котораго прежде не было, а носъ пріобрѣлъ тепловатый, румяный оттѣнокъ, сообщавшій всему лицу пріятный видъ спѣлости. Одѣтъ онъ былъ также нарядно какъ и бывало. На немубылъ коричневый, модный рейторакъ съ узорными золочеными пуговицами, свѣтло-сѣрые брюки и лакированныя ботинки съ штиблетами; голубой шарфъ подъ цвѣтущимъ жилетомъ, франтовское бѣлье подъ шарфомъ; запонки, брелоки въ несчетномъ числѣ и лайковыя перчатки въ обтяжку, едва сходившіяся на жирныхъ ладоняхъ... Все это, вмѣстѣ съ его взысканнымъ, липкимъ какъ медъ обращеніемъ, противорѣчью очень рѣзко пуританизму Левеля.
Они видѣлись въ первый разъ. Немедленно по прибытіи въ З***, Барковъ писалъ къ Левелю съ увѣдомленіемъ о пріѣздѣ и съ просьбой о позволеніи явиться къ нему въ Сорокино, чтобы лично имѣть удовольствіе изъявить благодарность за доставленныя свѣдѣнія. Вмѣсто отвѣта, Павелъ Петровичъ пріѣхалъ самъ въ городъ, и назначилъ ему свиданіе вечеромъ, у себя на квартирѣ. Оно было непродолжительно. Съ первыхъ же словъ, Левель почувствовалъ непреодолимое отвращеніе къ личности своего новаго знакомаго и не зналъ что ему дѣлать, чтобъ отвязаться отъ него какъ можно скорѣе; но это было не такъ-то легко, потому что тотъ льнулъ какъ патока. Скрѣпя сердце, онъ долженъ былъ выслушать длинное объясненіе о томъ какого рода участіе принимаетъ Барковъ въ судьбѣ своего заблудшаго родственника, и въ заключеніе, цѣлый рядъ вкрадчивыхъ, нагло-любезныхъ, отборными фразами высказанныхъ полуизвиненій, полуоправданій.
-- Я, Павелъ Петровичъ, говорилъ онъ,-- не желалъ бы ничего предпринять безъ вашего позволенія. Я васъ прошу, будьте столько же безпристрастны, сколько вы были добры, и скажите мнѣ откровенно, какъ вы смотрите на это дѣло?.. Вамъ непріятно, я это очень хорошо понимаю, что вмѣсто услуги, которую вы желали оказать Григорію Алексѣичу, сообщивъ о его затруднительномъ положеніи родственнику,-- вы открыли его подложное имя и мѣсто жительства его кредитору, который находится съ нимъ въ очень-сомнительной степени родства, потому что, какъ я имѣлъ уже удовольствіе вамъ объяснять, онъ незаконный сынъ... Я жалѣю, отъ всей души, что вынужденъ заплатить такъ дурно за вашу любезность. Но будьте же справедливы, войдите въ мое положеніе! Скажите, какъ бы вы сами поступили, еслибы были на моемъ мѣстѣ?.. Представьте себѣ, что вмѣсто всѣхъ вашихъ богатыхъ помѣстій, вы имѣли бы только-только чѣмъ жить, и что лучшая часть вашей собственности заключалась бы вся въ надеждѣ на справедливую уплату старыхъ семейныхъ долговъ по безспорному обязательству, и что надежда эта была бы разстроена самымъ безсовѣстнымъ, самымъ дерзкимъ обманомъ, какой только можно себѣ вообразить... Скажите, что бы сдѣлали, еслибы наконецъ, противъ всякаго ожиданія, вамъ удалось отыскать вашего должника и найдти его не въ какомъ-нибудь жалкомъ, безпомощномъ состояніи, а въ положеніи человѣка достаточнаго, вполнѣ обезпеченнаго?..
Левель пожалъ плечами, его начинало тошнить.
-- Послушайте, онъ отвѣчалъ,-- я не намѣренъ оспаривать вашихъ правъ. Пользуйтесь ими какъ знаете, это ваше дѣло; но не ждите, чтобъ я принималъ какое бы то ни было участіе во всемъ этомъ. Вы можете ожидать отъ меня послѣ моего несчастнаго письма, о которомъ теперь я жалѣю, одного, чтобъ я вамъ не мѣшалъ. Поступайте такъ какъ будто бы меня совсѣмъ не было. Я знать ничего не хочу.
Барковъ былъ сконфуженъ, онъ снова разсыпался въ извиненіяхъ.
-- Сдѣлайте одолженіе! отвѣчалъ Левель холодно.-- Къ чему все это? Все это совершенно лишнее! Вы не обязаны мнѣ отвѣчать за то, что вы дѣлаете или намѣрены дѣлать.
-- Ахъ, Павелъ Петровичъ! началъ опять Барковъ съ глубокимъ вздохомъ.-- Вы не повѣрите какъ меня огорчаетъ, что я, безъ всякой вины съ своей стороны, успѣлъ заслужить ваше нерасположеніе! Что бы я далъ, чтобъ услышать отъ васъ хоть словечко дружеское, хоть одно слово, по которому бы я могъ заключить, что вы на меня не гнѣваетесь!.. Скажите, что я могу сдѣлать?..
-- Дѣлайте что угодно.
-- Да я не насчетъ его, Павелъ Петровичъ. Я бы желалъ знать, не могу ли я сдѣлать чего-нибудь для васъ собственно?
-- Можетъ-быть. Скажите мнѣ гдѣ письмо, которое я къ вамъ писалъ?
-- Здѣсь, Павелъ Петровичъ.
-- Возвратите мнѣ его.
-- Извольте.
Барковъ вынулъ бумажникъ и, отыскавъ письмо, отдалъ ему.
-- Покорно васъ благодарю, отвѣчалъ Левель вставая. Барковъ понялъ, что все это значитъ. Онъ всталъ, раскланялся и ушелъ.
Покуда такая гроза сбиралась надъ головой Лукина, онъ безъ сомнѣнія имѣлъ время обдумать свое положеніе. Задача его была гораздо проще, чѣмъ это могло бы казаться на первый взглядъ. Весь вопросъ состоялъ въ томъ, чтобъ увидѣться какимъ-нибудь образомъ съ Марьей Васильевной и узнать ея волю. Если, какъ онъ боялся, ее успѣли довесть до того, что они называютъ раскаяніемъ, и если она рѣшилась серіозно порвать все, что ихъ связывало доселѣ, тогда ему нечего болѣе дѣлать въ З***. Смѣшно дожидаться, чтобы какая-нибудь подкупная каналья, выгнанный писарь, или голодный канцеляристъ подалъ доносъ на него жандармскому полковнику! Положимъ, они не докажутъ, положимъ, что Ѳедоръ Леонтьевичъ не выдастъ его, да изъ-за чего биться?.. Жить въ десяти верстахъ отъ нея и видѣть какъ она чахнетъ въ своей тюрьмѣ, и не имѣть возможности руку ей протянуть, сказать слово? Одной мысли объ этомъ довольно, чтобъ сдѣлать ему ненавистнымъ З***, и заставить рѣшиться на самое крайнее... Но еслибъ онъ могъ увидѣть ее и узнать, что ена не желаетъ разлуки... тогда, о! тогда, пусть съ нимъ дѣлаютъ, что хотятъ; онъ не тронется съ мѣста, онъ будетъ отстаивать свое право на счастье и не уступитъ на шагу!
Каждый день онъ справлялся у доктора о здоровьѣ больной. Извѣстія, которыя тотъ ему доставлялъ, приводили его сначала въ отчаяніе. Съ часу на часъ, онъ ждалъ, что услышитъ о смерти ея, и совѣсть преслѣдовала его безотвязно. Совѣсть шептала ему, что онъ убійца ея, что онъ погубилъ единственное существо на свѣтѣ, къ которому онъ привязанъ былъ всею душой, женщину, которая для него всѣмъ жертвовала!
Потомъ, въ одно утро, онъ вышелъ отъ доктора съ веселымъ лицомъ. Онъ узналъ, что главная доля опасности миновалась, и что можно имѣть надежду на выздоровленіе; потомъ, недѣлю спустя, что больная встала, и что болѣе нечего опасаться, если только какое-нибудь несчастное стеченіе обстоятельствъ не испортитъ дѣла... Планъ былъ готовъ у него въ головѣ. Онъ рѣшился поставить послѣднюю карту. Онъ намѣренъ былъ выслѣдить Левеля, и въ то время когда онъ уѣдетъ въ городъ, войдти къ ней открыто въ домъ. Тогда, думалъ онъ, нѣсколько словъ, и судьба его окончательно рѣшена... Онъ ждалъ съ нетерпѣніемъ, когда докторъ скажетъ, что Марья Васильевна совершенно здорова; но время шло и срокъ, назначенный ему Левелемъ, давно миновалъ, а опасность висѣла надъ нимъ какъ туча, съ каждымъ днемъ опускаясь все ниже и ниже... Пора, давно пора было сдѣлать что-нибудь, чтобъ обезпечить себѣ отступленіе въ случаѣ еслибъ ему пришлось оставить З***; но день за днемъ проходилъ, а такого отвѣта, какого онъ ждалъ, все не было. Слаба еще... сильный упадокъ духа... нервы ужасно разстроены... кашель тяжелый, вчера кровью харкала, сонъ очень плохъ... надо бояться, чтобы не осталось послѣдствій; за женщину съ такимъ слабымъ здоровьемъ нельзя отвѣчать, и т. д. Все это удерживало его отъ рѣшительнаго поступка. Онъ боялся, чтобы новое потрясеніе не уложило ее опять въ постель. Съ Маевской его отношенія были натянуты. Она не могла ему вѣрить вполнѣ, и не имѣла достаточныхъ свѣдѣній, чтобъ уличить окончательно. Она слѣдила за нимъ по прежнему и старалась поймать его въ разговорѣ, но новыхъ оплошностей не было; а между тѣмъ, ему день это дня становился противнѣе этотъ ревнивый надзоръ. Онъ началъ бывать у ней рѣже, отзываясь занятіями; часто сидѣлъ одинъ у себя на квартирѣ, выкуривая сигары безъ счета и по цѣлымъ часамъ не отходя отъ окна, или бродилъ безъ цѣли по улицамъ, или садился верхомъ и ѣхалъ куда-нибудь за городъ; а по ночамъ рѣзался въ карты у прокурора или у Кругликова. На душѣ у него лежала тяжесть. Онъ похудѣлъ, бѣлки у него пожелтѣли. Признаки желчнаго раздраженія появлялись и исчезали часто, какъ вспышки огня, задавленнаго снаружи.
Разъ, послѣ обѣда, онъ возвращался къ себѣ на квартиру изъ клуба. Погода стояла пасмурная, осенняя, накрапывалъ дождь; въ боковыхъ улицахъ почти ни души. Онъ былъ уже у воротъ и взялся за ручку калитки чтобы войдти, какъ вдругъ услышалъ, кто кто-то зоветъ его сзади...
-- Григорій Алексѣичъ! Григорій Алексѣичъ!
Голосъ былъ незнакомый. Онъ оглянулся... Какой-то баринъ, довольно полный, въ непромокаемомъ сѣромъ пальто, съ поднятымъ воротникомъ, и въ кожаной черной фуражкѣ, догонялъ его въ пролеткѣ. Лицо, съ перваго взгляда, тоже не напоминало ему ничего.
Пролетка остановилась. Полный господинъ расплатился съ извощикомъ, и вошелъ вслѣдъ за нимъ, въ калитку.
-- Григорій Алексѣичъ! Не узнаете?..
Тутъ только успѣлъ онъ вглядѣться... Его бросило въ жаръ... Онъ узналъ Баркова.
-- Вотъ случай! продолжалъ тотъ.-- Скажите пожалуста, какимъ это чудомъ!.. Мы всѣ васъ считали мертвымъ!.. Въ Псковскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ напечатано было...
-- Вы ошибаетесь, холодно отвѣчалъ Лукинъ, смотря ему прямо въ лицо:-- Я васъ не знаю.
-- Забыли, продолжалъ тотъ улыбаясь,-- а я васъ помню... Я родственникъ вашъ, Барковъ, Дмитрій Барковъ, племянникъ покойнаго вашего батюшки.
Съ минуту еще, Лукинъ колебался въ недоумѣніи, "Какимъ образомъ?" думалъ онъ; и вдругъ, убійственная догадка мелькнула въ его головѣ. Въ одинъ мигъ, она доросла до степени несомнѣнной увѣренности... Онъ понялъ откуда пришелъ ударъ... Отнѣкиваться было напрасно, они были одни на дворѣ... Его забирала злость.
-- Чего вамъ нужно? спросилъ онъ, нахмуривъ брови.
Барковъ сдѣлалъ сладкую рожу.-- Григорій Алексѣичъ! Богъ съ вами! Что это вы?.. Неужели еще сердитесь до сихъ поръ?.. А я думалъ, что старое все забыто... Я отъ души обрадовался встрѣтивъ васъ здѣсь... Счастливый случай!.. Вчера только прибылъ сюда по дѣламъ...
-- Чего вамъ нужно? повторилъ тотъ, блѣднѣя отъ злости.
-- Дѣло не къ спѣху, Григорій Алексѣичъ; а впрочемъ, если вы сами желаете теперь же поговорить о дѣлахъ, то я съ удовольствіемъ... Вы вѣрно здѣсь квартируете?.. Позвольте войдти на минуточку.
-- Куда войдти? Ахъ, ты...!-- Лукинъ выругалъ его по-русски.-- Говори сейчасъ, кто тебя подослалъ?.. Говори! А не то я изъ тебя выбью наружу правду!
Онъ ухватилъ его крѣпко за грудь, и съ размаху прижалъ къ стѣнѣ. Фуражка свалилась съ Баркова; лицо его поблѣднѣло такъ, что едва лишь на кончикѣ носа осталась легкая краска.
-- Григорій Алексѣичъ! Ради Христа! Успокойтесь!.. Богъ съ вами! Не нужно мнѣ ничего сегодня... Я въ другой разъ зайду... Оставьте! Пустите!.. Да оставьте же, чортъ побери! Какъ вы смѣете?..
Но Лукинъ не помнилъ себя отъ бѣшенства. Видъ человѣка, который испортилъ ему всю жизнь, и мысль, что онъ пришелъ довершить свое дѣло, подняли вдругъ наружу все, что семь лѣтъ бродило на днѣ, всю злость, весь ядъ, накопившійся отъ долгихъ страданій. Онъ крѣпко жалъ въ правой рукѣ лошадиный бичъ.
-- Какъ я смѣю?.. Да что я холопъ твой что ли? Вотъ постой, я себѣ покажу какъ я смѣю!.. А! ты со мной счеты сводить пришелъ!.. Ты думаешь я не заставлю тебя заплатить за все? Сутяжникъ! Іуда! Смѣй только заикнуться кому-нибудь здѣсь про то, что ты знаешь... дня не останешься живъ!.. Я тебѣ голову разможжу! Убью какъ собаку!..
Съ каждою секундою ожидая бѣды, несчастный Барковъ рвался, дѣлая отчаянныя усилія, чтобы вывернуться у него изъ рукъ.
-- Караулъ! закричалъ онъ, отталкивая Лукина; но тотъ держалъ крѣпко.-- Пустите, пробормоталъ Барковъ,-- а не то я сейчасъ иду съ жалобой къ губернатору!
-- Такъ или же! Громкій ударъ бича по лицу, черезъ голову, раздался на дворѣ...
Барковъ пошатнулся.-- Караулъ! закричалъ онъ опять, кидаясь на Лукина. Они схватились. Въ одну минуту Барковъ былъ сбитъ съ ногъ и осыпанъ градомъ ударовъ. Онъ поднялся съ изорваннымъ платьемъ, въ грязи и въ крови. Длинныя, сизобагровыя полосы страшно пестрѣли на блѣдномъ лицѣ. "Караулъ!" началъ онъ было еще разъ охриплымъ голосомъ; но опять Лукинъ кинулся на него съ поднятымъ бичомъ, съ сверкающими глазами.
-- Баринъ! Ай! Баринъ! Бросьте! Оставьте! Убьете! Ей Богу, убьете! закричалъ Осипъ, который проснулся отъ крика и выбѣжалъ перепуганный на крыльцо.
Шатаясь и закрывая лицо платкомъ, съ трудомъ доплелся Барковъ къ себѣ въ номеръ. Слуга его ахнулъ и обмеръ отъ ужаса, увидѣвъ своего господина въ такомъ положеніи. Это былъ тотъ же Ѳедоръ Никитинъ, сынъ Толбинскаго старосты Никиты Ѳедорова, который семь лѣтъ тому назадъ, ѣздилъ съ нимъ въ Жгутово.
Два дня прошло. Буря сбиралась... Рано поутру, на третій день, полковникъ Синицынъ пріѣзжалъ къ губернатору и сидѣлъ очень долго. Только что онъ ушелъ, какъ Ѳедоръ Леонтьевичъ дернулъ за ручку звонка.
-- Послать сейчасъ сторожа къ Гріигорію Алексѣичу. Сказать, что я требую его къ себѣ немедленно по очень нужному дѣлу; немедленно, слышишь ли?
-- Слушаю, ваше превосходительство.
Его превосходительство былъ очень замѣтно встревоженъ. Онъ вертѣлся на стулѣ, бросилъ сигару въ каминъ, черезъ минуту закурилъ другую, вскочилъ и, заложивъ руки за спину, началъ ходить по комнатѣ; потомъ опять сѣлъ, посмотрѣлъ на часы, хотѣлъ взяться за дѣло, но дѣло не шло на умъ. Нахмуривъ брови, онъ оттолкнулъ отъ себя докладъ, вскочилъ и отправился въ спальню, къ женѣ.
Софья Осиповна только что встала съ постели. Плескъ воды и голосъ Дуняшки слышны были въ комнатѣ. Мужъ постучалъ изъ уборной въ дверь.
-- N'entrez pas! закричала Софья Осиповна, продолжая мыться.
-- Ma chère amie, поторопись сдѣлай милость, отвѣчалъ онъ по-французски.-- Мнѣ нужно съ тобою поговорить... очень нужно... сію же минуту, слышишь, Sophie?
-- Слышу, слышу; сейчасъ!
Минуту спустя, Дуняша отворила ему двери.
-- Вышли горничную, сказалъ входя Ѳедоръ Леонтьевичъ.
Дуняшка ушла, кусая губы. Онъ наклонился и долго шепталъ что-то на ухо Софьѣ Осиповнѣ. Любопытство, потомъ удивленіе, потомъ безпокойство, тревога и страхъ, выразились у ней на лицѣ поочереди.
-- Что за вздоръ? сказала она, гордо выпрямившись, когда онъ кончилъ.
-- Дай Богъ, чтобы все это было вздоръ! отвѣчалъ Маевскій.
Она задумалась; оба молчали съ минуту.
-- Это низкая клевета! продолжала Софья Осиповна съ видомъ твердой увѣренности, но голосъ ея замѣтно дрожалъ.-- Надо послать за нимъ, разспросить, разказать ему все.
-- Я послалъ уже, отвѣчалъ Ѳедоръ Леонтьевичъ.
-- Клевета! повторила она вполголоса, какъ будто сама съ собой разсуждая.
-- Богъ знаетъ! произнесъ Ѳедоръ Леонтьевичъ, покачавъ головой.-- Во всякомъ случаѣ, онъ сдѣлалъ большую глупость. Онъ прибилъ чуть не до смерти этого человѣка... доносчика... Синицынъ видѣлъ его... лежитъ въ постели... Уѣздный лѣкарь былъ третьяго дня; свидѣтельствовали; къ доносу приложенъ актъ. Вообще, дѣло прескверное!
Софья вздохнула.
-- И вотъ ужь который разъ онъ вводитъ меня въ серіозныя непріятности. Это изъ рукъ вонъ! Не знаю что тутъ и дѣлать, ей Богу!.. Я не могу... доносъ поданъ на имя Синицына; онъ долженъ рапортовать по начальству. Изъ Петербурга могутъ запросъ прислать... Я наконецъ не могу брать на себя отвѣтственность за всѣ его сумасбродства. Пусть самъ раздѣлывается какъ знаетъ! Я ему это скажу... Противъ него цѣлый листъ обвиненій: и паспортъ фальшивый, и укрывательство отъ уплаты по векселямъ, и побои, и чортъ знаетъ что тамъ еще, цѣлый возъ! Ничего разобрать не возможно! Это изъ рукъ вонъ! Я не могу! Я его брошу! Я ему это давно говорилъ.
Ѳедоръ Леонтьевичъ началъ робко, но видя, что Софья молчитъ, мало-по-малу сталъ распускать поводья, и наконецъ далъ волю сдержанному негодованію.
-- Я отъ него отказываюсь! кричалъ онъ генеральскимъ голосомъ.-- Я его брошу!.. Я ему объявлю, что не хочу марать руки во всѣхъ этихъ мерзостяхъ!..
-- Какъ такъ отказываешься? Какъ, бросишь? перебила вдругъ Софья Осиповна довольно строгимъ тономъ.-- Бросишь кого? Человѣка, который служитъ тебѣ вѣрно шесть лѣтъ и которымъ ты нахвалиться не могъ? Какъ это благородно?.. Покуда онъ нуженъ былъ, покуда все гладко и тихо шло, мы пользовались его услугами, мы безъ него обойдтись не могли... а какъ только бѣда, такъ и прочь... всѣ друзья прочь!..
-- Да вѣдь это не въ первый разъ, другъ мой!.. Всему есть мѣра, замѣтилъ Маевскій тихо.
-- Прежде чѣмъ обвинять его въ мерзостяхъ, продолжала Софья не слушая,-- не мѣшало бы справиться заслуживаетъ ли онъ такую обиду? Что человѣкъ дрался... кутилъ... моталъ свои деньги... что онъ либеральничаетъ, мундира по праздникамъ не надѣваетъ, да въ церковь по воскресеньямъ не ходитъ, такъ это еще не причина считать его подлецомъ! Мы знаемъ его шесть лѣтъ... Онъ былъ принятъ у насъ все это время... Всѣмъ извѣстно, какъ мы съ нимъ были дружны и какъ мы ему довѣряли... а теперь вдругъ?..
-- Да что же такое теперь? Вѣдь ничего еще не было! Вѣдь такъ только говорится.
-- Какъ не было?.. Мимо тебя, на таоего чиновника, непосредственно у тебя подъ начальствомъ служащаго, поданъ доносъ!.. И подалъ Богъ знаетъ кто... какой-нибудь жидъ, растовщикъ, который скупилъ изъ чужихъ рукъ мошеннически добытыя росписки, и котораго онъ прибилъ, по дѣломъ, я увѣрена... я его знаю, онъ даромъ бить не будетъ. Если этотъ жидъ хотѣлъ жаловаться, за чѣмъ онъ прямо къ тебѣ не пришелъ?.. Зачѣмъ Синицынъ принялъ доносъ?.. Какъ они смѣютъ такъ дѣлать?.. Какъ они могутъ думать, что ты ихъ будешь поддерживать?.. Это все слабость твоя!.. Тебя тутъ ни въ грошъ не ставятъ! Если ты будешь все позволять, они подадутъ доносъ на тебя самого!
-- Да что же такое я позволяю?.. Я ничего... и Синицынъ тоже. Синицынъ со мной поступилъ какъ порядочный человѣкъ. Онъ принялъ доносъ по обязанности; но тотчасъ пріѣхалъ ко мнѣ узнать: какой ходъ я желаю дать дѣлу?
-- А ты что ему отвѣчалъ?
-- Я просилъ не спѣшить. Просилъ завтра заѣхать... Я не могу такъ, сейчасъ... Мнѣ нужно подумать.
-- Есть о чемъ думать? сказалъ бы ему заразъ, что не хочешь давать никакого хода...
Маевскій пожалъ плечами.
-- Вотъ, вы всѣ женщины судите такъ! проворчалъ онъ.-- Вамъ все ни почемъ!.. Развѣ такъ можно?.. безъ всякаго основанія. Чтобы замять дѣло, нуженъ предлогъ какой-нибудь; а такъ нельзя по-турецки: не хочу да и кончено! Надо чтобы формы были соблюдены.
-- О! Боже мой! Съ вашими формами можно съ ума сойдти!
-- Опять, надо жь хоть у него разспросить: что тамъ такое?.. Къ какой стати, откуда они это взяли? Все не можетъ же быть сочинено. Что-нибудь тутъ да есть; какой-нибудь поводъ съ его стороны.
-- Послушай, Ѳедоръ Леонтьичъ; еслибъ и былъ какой-нибудь поводъ, ты долженъ его отстоять. Изъ-за какихъ-нибудь пустяковъ терять такого чиновника!
-- Помилуй, мой другъ, какіе тамъ пустяки? Его обвиняютъ ни больше, ни меньше какъ въ томъ, что онъ видъ подложный составилъ, носитъ чужое имя, что онъ вовсе не Алексѣевъ, а самозванецъ, какой-то Лукинъ; да даже и не Лукинъ, а незаконнорожденный!
-- Какой вздоръ! Онъ бы не скрылъ отъ меня, не скрылъ бы отъ насъ, еслибы что-нибудь въ этомъ родѣ...
-- Надо однако спросить у него.
-- Ты давно посылалъ?
-- Давно... Эй! Кто тамъ?..
Дуняшка вбѣжала въ комнату.
-- Узнай, воротился ли сторожъ, котораго я...
-- Воротился-съ... Григорія Алексѣича дома нѣтъ-съ... куда-то верхомъ уѣхали, проворно отвѣчала Дуняшка.
Маевскій топнулъ ногой.
-- Oh! quel malheur! вздохнувъ прошептала Софья Осиповна -- Дуняша, скорѣй одѣваться!.. Закладывать лошадей!.. Да скорѣй же, скорѣй ради Бога!
-- Куда ты?
-- Я поѣду сама къ Синицину.
-- Къ чему это? Онъ будетъ здѣсь завтра поутру... Это неловко, Sophie.
-- Вотъ, есть теперь время думать, ловко или не ловко, когда дѣло идетъ о судьбѣ человѣка!
-- Да какъ же ты такъ, одна... Возьми кого-нибудь... Я бы самъ, да ты знаешь,-- приличія...
-- Нѣтъ, не нужно тебя... ты только съ толку меня собьешь.
-- Такъ пошли по крайней мѣрѣ узнать... сегодня вторникъ; можетъ-быть Поль въ городѣ? продолжалъ Федоръ Леонтьевичъ.
Какая-то мысль промелькнула у ней на умѣ; она вдругъ схватилась руками за голову и остановилась... но это былъ мигъ.
-- Я заѣду къ нему сама, отвѣчала она.-- Иди, иди вонъ!.. Я буду сейчасъ одѣваться... Постой!.. Надо сейчасъ же послать къ Алексѣеву на квартиру, сказать, чтобы только что онъ вернется, сейчасъ шелъ сюда... Ты напиши... или нѣтъ,-- я сама напишу... Да или же, иди!.. твердила она, выталкивая его...
Мужъ ушелъ.
-- Oh! Mon Dieu! Mon Dieu! Oh! que je suis malheureuse! прошептала она, упавъ на стулъ и закрывая руками лицо.
Минутъ черезь. пять, записка на имя Григорія Алексѣевича отправлена была на квартиру къ нему и посланы люди отыскивать его въ разныхъ мѣстахъ по городу. Даже Дуняшка отправлена была съ тою же цѣлію...
Левель пріѣхалъ въ городъ, одѣлся и только что собирался выйдти, какъ къ дому подъѣхала губернаторская карета.
-- Sophie, chère amie! это вы? сказалъ онъ, встрѣчая кузину въ дверяхъ...-- Такъ рано? Что это? Что съ вами? Вы какъ-то встревожены?..
Не снимая съ себя ни бурнуса, ни шляпки, она пробѣжала къ нему въ кабинетъ и кинулась въ кресла.
-- Что съ вами, Sophie?
-- Непріятности, отвѣчала она.-- Я ѣду сейчасъ къ Синицыну... На Григорія Алексѣича доносъ поданъ... Его обвиняютъ въ какихъ-то странныхъ вещахъ: фальшивый видъ будто бы... имя чужое... какіе-то векселя... побои!.. Онъ кого-то прибилъ... que sais-je?.. Я пришла къ вамъ просить совѣта, Поль... Вы можетъ-быть слышали, знаете что нибудь?
При словѣ доносъ, лицо Левеля приняло очень серіозное выраженіе. По разнымъ соображеніямъ, онъ могъ догадаться, какой оборотъ принимаетъ дѣло; но онъ не могъ думать, чтобъ оно успѣло уже дойдти до Софьи Осиповны. Покуда она говорила, онъ быстро сообразилъ обстоятельства и рѣшился ими воспользоваться.
-- Я знаю много чего насчетъ Григорія Алексѣича, отвѣчалъ онъ спокойно.
-- О! не скрывайте ради самого Бога! Я хочу все знать. Говорите скорѣй! Что такое вы знаете, что?
-- Да только то, что доносъ, на сколько можно судить о его содержаніи изъ вашихъ словъ, основанъ на строгой истинѣ... въ главномъ, по крайней мѣрѣ въ томъ, что касается до подложнаго имени и подложнаго вида...
Софья поблѣднѣла.-- Боже мой! перебила она всплеснувъ руками.-- Можетъ ли... можетъ ли же это быть?
-- Не тревожьтесь; онъ этого не стоитъ. Выслушайте внимательно. Доносъ и все остальное, что вяжется съ нимъ въ настоящемъ, я оставлю въ покоѣ; все это не касается до меня. Я вамъ разкажу только то, что я знаю совсѣмъ изъ другаго источника... Помните ваше предостереженіе? Оно не пропало даромъ. Оно помогло мнѣ открыть много и много чего, что я долженъ былъ знать давно... Ваши догадки на счетъ жены, были... какъ вамъ сказать? не то чтобы совсѣмъ не вѣрны, а преувеличены и съ другой стороны не полны; но въ нихъ было кое-что, что привело меня косвенною дорогой къ истинѣ. Маша прятала, или лучше сказать, была вынуждена скрывать отъ меня и отъ всѣхъ -- одинъ старый секретъ... Дѣло въ томъ, что она была коротко знакома съ Григоріемъ Алексѣичемъ прежде, давно, въ ту пору когда онъ носилъ другое имя, а она не была еще замужемъ и не зизла меня... Они были сосѣди и знали другъ друга съ дѣтства и любили другъ друга, по-дѣтски конечно... Послѣ того.. Sophie! Боже мой!.. Что съ вами!..
-- Ничего, Поль; мнѣ дурно... голова кружится... дайте воды... воды поскорѣй!
Левель выбѣжалъ и принесъ стаканъ въ ту же минуту, но она не могла проглотить ни капли; челюсти были стиснуты судорожно. Онъ взялъ ее за руку; рука была холодна какъ ледъ. Она лежала, откинувъ голову на спинку креселъ и часто хватаясь за горло. Левель не зналъ, что дѣлать. Минутъ пять спустя, глубокій вздохъ облегчилъ ее. Она тихо приподнялась, оправилась и сѣла опять по прежнему. Одна только сильная блѣдность осталась.
-- Вамъ лучше, кузина? Хотите воды?
-- Merci, отвѣчала она, выпивая глотокъ...-- Merci, mon ami!... Продолжайте, пожалуста, я хочу слышать все.
Онъ разказалъ ей въ короткихъ словахъ все, что онъ зналъ изъ исторіи Лукина. Разказъ его, въ общихъ чертахъ, былъ близокъ къ правдѣ, пока не дошло до новой встрѣчи Григорія Алексѣевича съ Машей и до дальнѣйшихъ его отношеній къ ней. Тутъ Левель слегка отступилъ отъ истины. Запинаясь, краснѣя и останавливаясь, онъ началъ доказывать, что жена его вовсе не виновата ни въ чемъ. Молчаніе ея было вынужденное. "Лукинъ съ первой встрѣчи, воспользовавшись ея испугомъ и удивленіемъ, заставилъ ее дать клятву въ томъ, что она не выдастъ его. Поставивъ ее такимъ образомъ въ ложное положеніе, изъ котораго она не знала какъ выпутаться, онъ началъ... началъ ее преслѣдовать... безпрестанно напоминая о старомъ и не давая покоя.... и довелъ наконецъ до того... до того, что она захворала," доворилъ онъ глухимъ, хриплымъ голосомъ.
Софи наклонилась къ нему и взяла его за руку.-- Mon pauvre arni! шепнула она -- Не обманывайте себя и меня понапрасну... Я знаю все... она измѣнила вамъ.
Левель покраснѣлъ страшно и опустилъ голову... Двѣ слезы покатились у него по щекамъ...
-- Поль! Поль, мой другъ! Будьте мущиной!... Я вамъ сказала бы кое-что; но вы умны, можете догадаться сами и не заставите меня краснѣть безъ нужды... Mon cousin! Mon frère!-- Она наклонилась и обняла его...-- Еслибы вы знали что у меня на сердцѣ, продолжала она въ полголоса,-- вы бы пожалѣли меня!... Но намъ не время теперь говорить о чувствахъ... послѣ когда-нибудь, не правда ли? мы разкажемъ другъ другу все... а теперь... Поль, я васъ считала всегда человѣкомъ съ душой и съ характеромъ... Докажите, что я не ошиблась; помогите, о! помогите мнѣ отомстить!..
Левель вздрогнулъ.-- Отомстить? прошепталъ онъ, смотря ей въ глаза съ удивленіемъ.
-- Да, отвѣчала Софья.-- Что жь тутъ удивительнаго?.. отомстить за себя и за васъ... Поѣдемте къ мужу. Я знаю, что мнѣ осталось дѣлать; вы мнѣ поможете; я сошлюсь на васъ во всемъ; а дорогой, вы мнѣ разкажете какъ вы узнали?
-- Но, вы хотѣли ѣхать къ Синицину.
-- Я имѣла другое въ виду. Теперь я не поѣду.
Левель задумался. Слово месть его озадачивало. До сихъ поръ ему и не снилось, чтобы поступки его, съ ихъ тайными побужденіями, могли подойдти подъ эту языческую категорію. Онъ думалъ, что онъ защищаетъ семейный законъ,-- не болѣе. Неужели же онъ мстилъ?
-- Садитесь! шепнула она.-- Неужели же мнѣ, женщинѣ, надо васъ ободрять? Неужели вы руки не поднимете, слова не скажете въ защиту себя противъ того, который нанесъ вамъ такую обиду?
-- Я? отвѣчалъ онъ, поднявъ на нее тяжелый, блуждающій, нерѣшительный взглядъ.-- Я сдѣлалъ и такъ уже много... можетъ-быть слишкомъ много!
-- Что это значитъ?
-- А то, что доносчикъ жилъ за четыреста верстъ и не зналъ ничего... считалъ его мертвымъ. Я сообщилъ ему свѣдѣнія о адресъ... Я выслѣдилъ и открылъ все дѣло... Я имѣлъ подозрѣніе еще въ Петербургѣ.
-- Вы?.. прошептала Софи, всплеснувъ руками.-- Вы, Поль?
Она отодвинулась отъ него съ невольнымъ ужасомъ; но это былъ мигъ.
-- Какимъ образомъ? спросила она, едва переводя дыханіе.
-- Послѣ я вамъ разкажу.
-- Да, правда, объ этомъ мы послѣ успѣемъ поговорить... Послушайте, продолжала она,-- вы начали хорошо; но теперь надо кончать; поѣдемте къ мужу.
Онъ колебался еще.
-- Да полноте же, стыдитесь!.. Что себя морочить? Мы съ вами не дѣти, надо умѣть назвать то, что мы дѣлаемъ. Ѣдемте,-- не ребячьтесь!
-- Поѣдемъ, отвѣчалъ онъ вставая.
Минутъ черезъ десять, они были въ кабинетѣ у Ѳедора Леонтьевича и сидѣли тамъ долго. Въ часъ пополудни, Левель уѣхалъ; вслѣдъ за нимъ вышла изъ кабинета Софья Осиповна. На нее страшно было взглянуть. Лицо у нея было въ пятнахъ, брови наморщены, губы стиснуты, въ глазахъ что-то дьявольски гордое и неутомимо-озлобленное.
Только что они вышли, какъ Ѳедоръ Леонтьевичъ послалъ за Синицынымъ. Въ присутствіи этого штабъ-офицера, двѣ двѣ или три бумаги были написаны...
Это, было во вторникъ. Въ этотъ же день поутру, часу въ десятомъ, Лукинъ уѣхалъ верхомъ изъ города. Въ городѣ, онъ проскакалъ мимо квартиры Левеля и могъ видѣть какъ на дворѣ отпрягали его коляску. Этого только ему и нужно было, этого онъ дожидался два дня. Онъ поскакалъ въ Сорокино.
-- Дома баринъ? спросилъ онъ у казачка.
-- Никакъ нѣтъ-съ; въ городъ уѣхала.
-- А барыня встала?
-- Встала-съ.
Онъ слѣзъ, бросилъ ему новодья и побѣжалъ наверхъ. Въ передней не было никого, въ залѣ тоже. Въ гостиной, солнце яркимъ лучомъ освѣщало широкій, цвѣтистый коверъ. На коврѣ дѣти играли. Увидѣвъ его, они вскрикнули весело и побѣжали къ нему на встрѣчу. Покуда онъ ихъ ласкалъ разсѣянно, нянька пошла въ уборную и вернулась оттуда на цыпочкахъ.
-- Тссъ! шепнула она, обращаясь къ дѣтямъ: -- мамаша спитъ.
-- Мнѣ сказали, что Марья Васильевна встала, тихо сказалъ Лукинъ.
-- Да, онѣ встали-съ; только теперича, послѣ болѣзни частенько изволятъ и днемъ дремать. Вотъ и теперь, тамъ въ креслахъ, сидя уснули...
Она отворила тихонько двери и показала на кресло, стоявшее къ нимъ спиной, у окна. За высокою спинкой его, виденъ былъ бѣлый, широкій, кисейный рукавъ и двѣ блѣдныя, исхудалыя, какъ воскъ пожелтѣвшія и прозрачныя кисти рукъ, скрещенныя на колѣняхъ.
Съ минуту, онъ стоялъ молча, не шевелясь, не смѣя шагу ступить. Какое-то странное чувство, точно какъ будто его ввели въ комнату мертвой, тѣснило его. Въ эту минуту одинъ изъ дѣтей уронилъ на полъ игрушку. Бѣлый рукавъ шевельнулся едва примѣтно:
-- Проснулась, шепнула нянька и пошла опять къ барынѣ.-- Сударыня, Григорій Алексѣичъ пріѣхали.
Маша вздрогнула, и ни слова не отвѣчая, поднялась на ноги. Лукинъ видѣлъ съ какимъ усиліемъ она опиралась руками на кресло, вставая, и какъ эти руки дрожали...
-- Мамаша, мамаша! Григорій Алексѣичъ пріѣхалъ, весело закричали дѣти, подбѣгая къ ней.
-- Хорошо, ангелъ мой, хорошо; гдѣ онъ? спросила она у няньки.
-- А вотъ здѣсь, сударыня?
Слѣдя за направленіемъ ея глазъ, Марья Васильевна медленно обернулась... Онъ чуть не вскрикнулъ; передъ нимъ стояла тѣнь Маши: мертвая блѣдность, потухшій взоръ, осунувшееся лицо; густой косы и слѣдовъ нѣтъ; вмѣсто нея, чепчикъ съ кружевами, закрывающій голову до самаго лба...
Съ минуту они смотрѣли одинъ на другаго, ни слова не говоря.
-- Вы меня не узнали? Я очень перемѣнилась послѣ болѣзни, сказала она наконецъ, протянувъ ему руку.
-- У мамаши теперь волосики стриженые, какъ у меня, пояснилъ Вася.
Сердце рвалось на части въ груди у несчастнаго. Онъ не могъ отвѣчать ни слова; да еслибъ и могъ, то нянька съ дѣтьми были тутъ и при нихъ онъ не смѣлъ... Да и что говорить -- онъ не зналъ... Зачѣмъ онъ пріѣхалъ?.. Все кончено... Стоило только взглянуть на это убитое выраженіе лица, чтобъ убѣдиться какъ далеко, какъ невозвратно прошедшее...
Онъ подошелъ и едва понимая что дѣлаетъ, поцѣловалъ у ней руку. Они сѣли молча, другъ противъ друга, въ уборной. Дѣти опять убѣжали въ гостиную, и нянька ушла за ними. Лукинъ опустилъ голову; онъ не могъ выносить ея взгляда, крупныя слезы катились у него по лицу.
-- Маша! прости меня, милый ангелъ! шепнулъ онъ.
Вмѣсто отвѣта, она протянула ему опять свою исхудалую руку
-- Я пріѣхалъ взглянуть на тебя еще разъ, продолжалъ онъ въ полголоса,-- и узнать твою волю:
Что-то тревожное промелькнуло у ней на лицѣ; она взялась за голову.
-- Моя воля? шепнула она, дико уставивъ на него свои большіе широко-открытые глаза.-- Моя грѣшная воля проклята!.. Молись Гриша, чтобы Богъ насъ простилъ! Молись, чтобы съ нами было не то, чего мы желаемъ, а что Ему угодно!
-- Если намъ нельзя видѣться...
Она покачала головой грустно.
-- ...то мнѣ здѣсь не житье. Я уѣду отсюда.
Маша смотрѣла на него долго, внимательно, какъ будто не понимая. Минуту спустя тяжелый вздохъ у ней вырвался, она махнула рукой и повѣсила голову.
Долго сидѣли они другъ противъ друга, ни слова не говоря. То, что лежало на сердцѣ, въ эти минуты, никакія слова передать не могли... Дѣти вбѣжали опять въ уборную, она взяла сына къ себѣ на колѣни и, склонивъ надъ его розовымъ личикомъ свой пожелтѣвшій лобъ, смотрѣла безмолвна на полъ... Лукинъ задыхался; пытка превосходила силы его.
-- Мы не увидимся болѣе? шепнулъ онъ, глотая слезы.
-- Такъ, отвѣчала она, поднявъ глаза къ верху.-- Я скоро тамъ буду.
Прошло еще минутъ пять. Оба молчали.
-- Прощай, сказалъ онъ вставая.
Она поставила сына на полъ, поднялась медленно и протянула ему дрожащую руку. Ни слезинки не было у нея на глазахъ... Когда онъ нагнулся, цѣлуя ея прозрачные пальцы, она перекрестила его три раза; потомъ взглянула еще разъ ему въ глаза и махнула рукой... Онъ ушелъ.
Всю дорогу назадъ, блѣдный образъ Марьи Васильевны мелькалъ передъ нимъ. Тоска не давала возможности думать почти ни о чемъ. У въѣзда въ городъ, онъ встрѣтилъ коляску Левеля. Они поглядѣли одинъ на другаго молча и проѣхали мимо. Эта встрѣча напомнила ему объ опасности. Необходимо было спѣшить; но, съ другой стороны, слишкомъ большая поспѣшность могла погубить его.
Все, что возможно было приготовить на случай побѣга, было уже приготовлено. Новый паспортъ, съ совершенно другимъ именемъ, запасенъ былъ давно, и лежалъ у него въ шкатулкѣ. Деньги, какія только возможно было собрать, были собраны до послѣдней конѣйки, даже жалованье за прошедшій мѣсяцъ получено. Необходимый запасъ бѣлья и платья уложенъ былъ въ два мѣшка, скрѣпленные ремнями, въ видѣ того, что называется переметными сумками, чтобы въ случаѣ надобности увезти верхомъ. Однимъ словомъ, онъ былъ совершенно готовъ къ отъѣзду и могъ исчезнуть въ любую минуту, почти безо всякихъ слѣдовъ; но до сихъ поръ необходимость такой отчаянной мѣры казалась еще сомнительна. Никакого прямаго намека на то, что ему угрожало, до сихъ поръ еще не дошло до него. Недалѣе какъ вчера, онъ видѣлъ Ѳедора Леонтьевича, и еслибы какой-нибудь рѣшительный шагъ противъ него былъ сдѣланъ, онъ бы узналъ отъ него. Мало того, если бы даже дѣйствительно доносъ на него или жалоба были поданы, и тогда еще, думалъ онъ, Богъ знаетъ что вѣрнѣе: бѣжать или выждать грозу, не двигаясь съ мѣста, и послѣ уже оставить З***.
Занятый сильно этого рода соображеніями, онъ вернулся къ себѣ на квартиру.
-- Былъ кто нибудь?
-- Были, Григорій Алексѣичъ, отвѣчалъ Осипъ.-- Отъ губернатора раза три приходили. Просятъ-къ себѣ... какъ можно скорѣй... по самому нужному дѣлу.
Сердце забилось въ груди Лукина. "А! вотъ оно, наконецъ! подумалъ онъ, стиснувъ зубы. Это выстрѣлъ съ ихъ стороны, нѣтъ сомнѣнія."
-- Еще тутъ записка отъ губернаторши.
Осипъ подалъ письмо... Онъ распечаталъ...
"Приходите, скорѣе, все бросьте, мнѣ нужно васъ видѣть сію минуту, сію секунду... на васъ доносъ поданъ.
"Вашъ вѣрный другъ С..."
Лукинъ задумался. "Софья не выдастъ", мелькнуло въ его головѣ.
-- Прикажете разсѣдлать?
-- Нѣтъ, подожди. Онъ ушелъ къ себѣ въ кабинетъ, вынулъ портфель изъ ящика и спряталъ къ себѣ въ карманъ.
-- Давно ли эта записка тутъ? спросилъ онъ у Осипа, возвращаясь.
-- Да, часа два уже слишкомъ, Григорій Алексѣичъ.
-- А потомъ, былъ кто-нибудь?
-- Заходила Дуняшка отъ губернаторши, допытывала куда уѣхали?
Лукинъ надѣлъ шляпу и прошелъ раза два по комнатѣ, потомъ вышелъ, сѣлъ на лошадь и уѣхалъ куда-то.
Только что онъ успѣлъ повернуть за уголъ, какъ карета подъѣхала въ воротамъ его дома. Въ каретѣ, сидѣлъ полицеймейстеръ съ Синицынымъ и съ прокуроромъ. Вслѣдъ за каретой, прискакалъ конный жандармъ.
-- Григорій Алексѣичъ пришли-съ, васъ спрашиваютъ, доложилъ лакей Софьѣ Осиповнѣ.
-- Проси.
Лукинъ вошелъ. Она встрѣтила его быстрымъ, загадочнымъ взглядомъ. "Venez ici, Monsieur", сказала она мимоходомъ, кивнувъ ему головою слегка, и повела его въ кабинетъ къ Ѳедору Леонтьевичу.
-- Григорій Алексѣичъ здѣсь, сказала она входя.
-- А! отвѣчалъ губернаторъ, вставая и дѣлая шагъ навстрѣчу.-- Я васъ давно уже жду, пожалуйте-ка сюда. Вы знаете Дмитрія Егоровича Баркова?
-- Знаю немножко. Это та бестія, которую я прибилъ третьяго дня, у себѣ на дворѣ?
-- Онъ вамъ родственникъ?
-- Нѣтъ.
-- Онъ имѣетъ на васъ векселя?
-- Никакихъ векселей я ему не давалъ. Я его третьяго дня первый разъ въ глаза видѣлъ.
-- За что жь вы его прибили?
-- Онъ вывелъ меня изъ терпѣнія. Онъ лѣзъ ко мнѣ въ домъ съ такими угрозами и требованіями, которыя всякаго бы взбѣсили.
-- Какія же это были угрозы? Чего онъ требовалъ?
Лукинъ посмотрѣлъ вопросительно на Ѳедора Леонтьевича и на Софью Осиповну. У обоихъ въ лицѣ было что-то такое, что показалось ему подозрительнымъ.
-- Ваше превосходительство, отвѣчалъ онъ,-- кажется дѣлаете мнѣ формальный допросъ? Позвольте мнѣ въ свою очередь, спросить по какому поводу?
-- А вотъ по какому, отвѣчалъ губернаторъ, отыскавъ на столѣ бумагу и подавая ему.-- Неугодно ли вамъ прочесть, что объ васъ пишутъ.
Лукинъ отошелъ къ окну и началъ читать. Софья Осиповна сѣла. Ѳедоръ Леонтьевичъ ходилъ по комнатѣ, заложивъ руки въ карманъ. Въ промежуткѣ молчанія, послышался стукъ кареты, которая подъѣхала къ дому. Черезъ минуту, деньщикъ вошелъ и шепнулъ что-то на ухо губернатору.
-- Проси подождать, отвѣчалъ тотъ вполголоса, бросивъ значительный взглядъ на жену.
-- Ну что, прочли? отвѣчалъ Лукинъ, возвращая бумагу.
-- Прочелъ.
-- Что жь вы скажете?
-- Я не могу понять, что ваше превосходительство ожидаете, чтобъ я сказалъ? Вы меня знаете шесть лѣтъ. Если въ теченіе этого времени, я не успѣлъ заслужатъ вашего довѣрія и вашего уваженія на столько, чтобы вы не ставили меня на одну доску съ какимъ-нибудь мерзавцемъ, ябедникомъ, въ родѣ того, который состряпалъ этотъ доносъ, то мнѣ нечего говорить.
-- Все это очень хорошо, отвѣчалъ губернаторъ, взволнованный до того, что руки у него тряслись,-- но не можете ли вы объяснить, съ чего онъ взялъ всѣ эти подробности? Надо предположить, что человѣкъ съ ума спятилъ, чтобы писать такія вещи безъ всякаго основанія.
-- Вы можете предполагать, что вамъ угодно, отвѣчалъ Лукинъ, поднявъ голову.-- Я не считаю себя обязаннымъ объяснять сумашедшія выходки всякаго встрѣчнаго.
-- Вы, стадо-бытъ, отказываетесь отъ всякаго объясненія?
-- Положительно. Это совсѣмъ не мое дѣло. Кто писалъ доносъ, тотъ пусть и объясняетъ его, а мнѣ что?
-- Подумайте, Григорій Алексѣичъ, если вы предоставите объясненіе доносчику, то дѣло не можетъ обойдтись безъ формальнаго слѣдствія.
-- Я самъ не вижу тутъ средины, Ѳедоръ Леонтьичъ. Въ такомъ положеніи, въ какомъ дѣло теперь стоитъ, вамъ остается одно изъ двухъ: или швырнуть доносъ въ лицо этому подлецу, или нарядить слѣдствіе.
Не зная что отвѣчать, губернаторъ взглянулъ на жену. Софья Осиповна встала и подошла.
-- Я понимаю теперешній вашъ отказъ, monsieur Алексѣевъ, сказала она.-- Вы считаете унизительнымъ оправдываться зная заранѣе, что оправданіе невозможно.
Лукинъ взглянулъ на нее и опустилъ голову. Онъ могъ бы ранѣе догадаться; но записка обивала его до сихъ поръ съ толку и заставляла еще сомнѣваться.... надѣяться. Теперь, всѣмъ сомнѣніямъ наступилъ конецъ. Послѣдняя доска, отдѣлявшая его отъ пропасти, послѣдній оплотъ его рухнулъ. Онъ почувствовалъ вдругъ, что онъ летитъ внизъ, глубоко, глубоко, и кругомъ ничего; ухватиться не за что; все мрачно и пусто вокругъ.
-- Но оставимъ доносъ, продолжала она.-- Я бы желала чтобы вы мнѣ объяснили вотъ что. Какимъ образомъ тонкое чувство достоинства, обнаруженное вами теперь, не помѣшало вамъ лгать въ продолженіе семи лѣтъ, и лгать самымъ безсовѣстнымъ образомъ? Еслибы вы имѣли одни служебныя отношенія къ мужу, я бы не стала винить васъ строго.... но вы были приняты у насъ въ домѣ макъ другъ, какъ родной, вы пользовались полною откровенностію, полнымъ довѣріемъ.... чѣмъ вы заплатили за все? Что могло васъ заставить думать, что открытое и прямое признаніе съ вашей стороны, могло бы быть принято нами враждебно и обращено вамъ во вредъ? Мы не доносчики, не шпіоны. Мы могли бы вамъ все извинить,-- все простить кромѣ низкаго и безсовѣстнаго обмана. Но у васъ не было искренняго расположенія къ тѣмъ людямъ, которые васъ любили отъ чистаго сердца. У васъ былъ только одинъ холодный, низкій разчетъ! Вы поступили какъ интриганъ; не удивляйтесь же, если и съ вами будетъ поступлено какъ съ интриганомъ.
Она остановилась, съ трудомъ переводя духъ. Щеки ея пылали, грудь поднималась высоко; ядъ мести горѣлъ въ крови.
Первый разъ въ жизни, Лукинъ не нашелся ни слова сказать въ свое оправданіе. Онъ опустилъ голову и молчалъ. У Маевскаго слезы навертывались. Желая скорѣе окончить эту тяжелую сцену, онъ вышелъ въ другую комнату. Короткій вопросъ и отвѣтъ послышались за дверьми.-- Пожалуйте, сказалъ онъ вернувшись,-- васъ тамъ ожидаютъ.
Лукинъ поклонился и вышелъ Въ кабинетѣ остались Ѳедоръ Леонтьевичъ и Софья. Одну секунду она стояла какъ статуя; потомъ подбѣжала къ дверямъ, и приложила глаза къ замочной скважинѣ. Опять нѣсколько словъ послышалось за дверьми, потомъ стукъ сабли, звонъ шпоръ, шаги, и все стихло. Она выбѣжала въ пріемную и прильнула лицомъ къ окну. Минуту спустя, стукъ кареты отъѣзжавшей отъ крыльца, послышался съ улицы тише и тише все стихло
Что-то тяжелое рухнуло на полъ въ пріемной. Маевскій выбѣжалъ: Софья лежала безъ чувствъ на полу.