Въ ту же самую ночь, часу въ первомъ, Лукинъ прискакалъ къ себѣ на квартиру въ З***. Онъ ѣздилъ куда-то верхомъ; но должно-быть поѣздка его была неудачна, потому что онъ воротился не въ духѣ.
-- Былъ кто-нибудь? спросилъ онъ у Осипа, кидая сердито на столъ фуражку и хлыстъ.
-- Прокуроръ съ Владиміръ Васильичемъ были въ десятомъ часу, отвѣчалъ Осипъ.-- Потомъ господиномъ Дороховъ спрашивали; да еще Васька отъ губернаторши забѣгалъ. Приказали узнать дома ли, и отдать записку.
-- Гдѣ же?
-- А вотъ здѣсь, на столѣ, Григорій Алексѣичъ.
Лукину распечаталъ.
"Я васъ жду завтра утромъ къ 12-ти. Приходите, мнѣ нужно васъ непремѣнно видѣть. С. М."
-- Самоваръ ставить прикажете? спросилъ Осипъ.
Лукинъ стоялъ молча, задумавшись, у стола, и глядѣлъ на записку.
-- Прикажете самоваръ ставить, Григорій Алексѣичъ? повторилъ Осипъ, минуту спустя, не получая отвѣта.
Тотъ поднялъ глаза, и посмотрѣлъ на него разсѣянно:-- Самоваръ?.. Нѣтъ... подожди... не надо... Сбѣгай сперва къ поручику, къ Владиміру Васильичу... узнай тамъ... у него вѣрно гости есть.
Онъ прошелся по комнатѣ и легъ на диванъ. Минутъ черезъ десять, Осипъ вернулся съ отвѣтомъ, что гости дѣйствительно есть.
-- Играютъ?
-- Играютъ, Григорій Алексѣичъ.
-- Дай мнѣ переодѣться.
Онъ переодѣлся и вышелъ.
У поручика Кругликова гости рѣзались въ штосъ. Металъ прокуроръ. Общество было не очень большое, но шумное. Пять или шесть драгунскихъ офицеровъ, товарищей Кругликова, инженеръ штабсъ-капитанъ Дороховъ... Казначей, стряпчій казенныхъ дѣлъ, товарищъ предсѣдателя уголовной палаты, да еще какіе-то два пріѣзжіе помѣщика, съ которыми Кругликовъ свелъ знакомство въ трактирѣ.
Ужинъ стоялъ уже на столѣ, когда новый гость вошелъ въ комнату. Приходъ его встрѣченъ былъ громкими возгласами со стороны записныхъ любителей благороднаго развлеченія.
-- Гдѣ вы были? спросилъ прокуроръ.-- Мы заходили къ вамъ въ десять; васъ дома не было, думали у губернаторши; да Александра Матвеича встрѣтили.... онъ только что отъ нея, говоритъ и тамъ нѣтъ. Ефремъ бѣгалъ отыскивать васъ по цѣлому городу.
-- Меня въ городѣ не было, отвѣчалъ Лукинъ:-- ѣздилъ въ Прилуцкое.
-- Къ Пашкѣ? спросилъ поручикъ.
-- Да, къ Пашкѣ.
-- Верхомъ?
-- Верхомъ.
-- Да какъ же; вѣдь вашъ жеребецъ охромѣлъ.
-- Я продалъ его.
-- Какъ? Быть не можетъ! Когда?
-- Въ понедѣльникъ.
-- Кому?
-- Піарскому.
-- А за сколько?
-- Да за сто.
-- Эхъ, чортъ возьми! Что жь вы мнѣ не сказали? Я бы вамъ надбавилъ охотно еще пятьдесятъ. Новаго вѣрно купили?
-- Да, новаго.
-- Гдѣ жь это?
-- Да у вашихъ же. У штабъ-ротмистра, на конюшнѣ, нашелся лишній.
-- А! это бракъ;-- съ подпалинами? не выѣзженный?
-- Онъ самый.
-- Ну, нечего говорить! Находка! Онъ вамъ когда-нибудь шею свернетъ... Не по-пріятельски поступаете, Григорій Алексѣичъ; торопитесь больно. Сказали бы мнѣ; я бы вамъ гнѣдаго вымѣнялъ.
-- Можетъ-быть; да васъ въ городѣ не было. Васъ вѣдь иной разъ, по цѣлымъ недѣлямъ, съ собаками не отыщешь.
-- А! значитъ къ спѣху понадобилось! Ну это ваше дѣло... Садитесь-ка господа! Эй! Прохоръ! Водки!
Ужинъ былъ шумный. Послѣ ужина, половина гостей разошлась. Остальные, въ томъ числѣ Дороховъ, прокуроръ и Лукинъ, сидѣли вплоть до разсвѣта. Лукинъ проигралъ цѣлковыхъ сто и воротился домой въ пять часовъ. Въ послѣднее время, не смотря на работу, которою онъ былъ заваленъ, по случаю переѣзда въ З***, онъ часто проводилъ ночи за картами. Его тоже трудно было узнать. Онъ сталъ такъ мраченъ и крутъ, какъ никогда еще не бывалъ. На душѣ у него лежало предчувствіе близкой бѣды, чего-то такого, что должно было съ нимъ случиться скоро и чего онъ не могъ избѣжать. Но кромѣ предчувствій, онъ имѣлъ и другія причины, болѣе положительныя... Каждый день, только что на дворѣ темнѣло, онъ уѣзжалъ по дорогѣ въ Сорокино; не доѣзжая до мельницы, привязывалъ лошадь въ лѣсу и отправлялся пѣшкомъ, по знакомой тропинкѣ, берегомъ, вдоль ручья, потомъ вдоль садовой ограды, кустами, по краю оврага до павильйона, и тамъ, спрятанный въ чащѣ калины и жимолости,-- онъ ждалъ... Чаще всего ему приходилось ждать даромъ. Въ такомъ случаѣ, просидѣвъ до двѣнадцати, онъ возвращался домой, проклиная свою судьбу. Но случалось,-- тамъ, сверху, надъ нимъ, въ окнѣ павильйона, послышится легкій стукъ:-- разъ, два и три. Отъ этого звука вся кровь его вспыхивала. Быстро пробравшись далѣе, шаговъ двадцать, до небольшой калитки, ключъ отъ которой былъ у него поддѣланъ, онъ входилъ въ садъ. Что-то бѣлое, что въ потемкахъ нельзя было разглядѣть, тихо кралось ему навстрѣчу. Чей-то призракъ хваталъ его за руку и велъ въ павильйонъ. Тогда онъ былъ счастливъ, какъ никогда не бывалъ; но доля счастья, такимъ образомъ вырванная насильно изъ рукъ судьбы, была отравлена. Онъ видѣлъ какъ дорого все это стоило Марьѣ Васильевнѣ. Предчувствіе, что она долго не вынесетъ того, что другіе выносятъ легко и твердо, съ каждымъ новымъ свиданіемъ становилось явственнѣе. Буря гнула ее до земли. Ея слезы, тоска, ея исхудалыя щеки и молящій, страдальческій взоръ, являлись печальными предвѣстниками близкой развязки и обвиняли его безмолвно, невольно, передъ судомъ его совѣсти.... Были минуты, когда онъ горько каялся; то, что онъ дѣлалъ, казалось ему убійствомъ. Но онъ такъ далеко зашелъ, что не могъ вернуться назадъ, и при мысли объ этомъ, страсть заглушала все.
Кромѣ того, свиданія его были окружены опасностями. Его могли замѣтить и выслѣдить въ то время, когда онъ крался къ саду; могли встрѣтить его на дорогѣ, или могли обогнать, узнать и, по разнымъ соображеніямъ, догадаться куда онъ ѣздитъ. Были причины, по которымъ эта вторая возможность казалась ему опаснѣе всѣхъ остальныхъ. Онъ не могъ быть спокоенъ на счетъ Софьи Осиповны. Онъ зналъ ее хорошо, и не могъ сомнѣваться, что она постоянно насторожѣ. Въ Сольскѣ устроена была цѣлая система шпіонства, подкуплены люди, горничные, и все это выдрессировано такъ отлично, что малѣйшее слово, малѣйшій шагъ его, въ продолженіе дня, могли быть извѣстны ревнивой женщинѣ. Десятки ушей и глазъ слѣдили за нимъ. Въ его собственномъ кабинетѣ, въ клубѣ, на поворотѣ улицы, за городомъ, въ гостинной у вицъ-губернатора и у предсѣдателя уголовной палаты, стѣны, какъ говорится, имѣли глаза и уши. Въ З*** она только что поселилась и, безъ сомнѣнія, не успѣла еще обзавестись; это одно могло дать ему нѣсколько основательную надежду, что ночные поѣздки его въ Сорокино до сихъ поръ неизвѣстны. Но если Софья всей шайки съ собой не могла привести, думалъ онъ, то главный шпіонъ, Дуняшка, давно была тутъ; а Дуняшки онъ какъ огня боялся. Эта подлая тварь,-- какъ онъ называлъ ее,-- одарена была тончайшимъ чутьемъ и предана барынѣ истинно по-собачьи. Сколько онъ денегъ на нее перетратилъ! Сколько передарилъ сережекъ, колецъ, платковъ и матерій на платье! Раза два даже пробовалъ тронуть ее другимъ путемъ; но все оставалось напрасно... "Пустите, сударь! Какъ вамъ не стыдно!.. Вотъ я ужо барынѣ разкажу!" отвѣчала она съ лукавою усмѣшкой на всѣ попытки въ послѣднемъ родѣ, а прыткіе каріе глазки такъ и грозили бѣдой.
По какой-то непостижимой оплошности, Софья не взяла ея съ собой, когда уѣзжала въ Сорокино. Она пріѣхала послѣ, съ багажомъ, и тотчасъ же по пріѣздѣ явилась въ село; но это ужь было послѣ извѣстной ссоры на сѣнокосѣ, и черезъ сутки они переѣхали въ городъ. Какъ горько жалѣла объ этомъ въ послѣдствія Софья Осиповна!
Съ Дуняшкой, Лукинъ былъ въ открытой враждѣ уже болѣе году; тѣмъ не менѣе, когда они встрѣтились въ З***, онъ счелъ за нужное сдѣлать съ своей стороны первый шагъ къ примиренію, и подарилъ ей кусокъ дорогой кисеи съ какимъ-то моднымъ узоромъ. Увы! онъ не зналъ, что изъ этого выйдетъ!.. Дуняшка взяла кисею какъ ни въ чемъ не бывало и даже присѣла, благодаря, съ самымъ невиннымъ выраженіемъ радости на лицѣ; но только что онъ ушелъ,-- тотчасъ къ барынѣ.
-- Барыня, барыня! Полюбуйтесь-ка на кисейку!..
-- А! какъ мило!.. Откуда это?
-- Григорій Алексѣичъ сейчасъ изволили подарить, съ торжествующею миной отвѣчала дѣвчонка.
Софья Осиповна улыбнулась значительно.
-- Хмъ! Да, сказала она, небрежно разсматривая узоръ и ткань: -- еслибы къ этому палевый атласный чехолъ, да ленты подъ цвѣтъ, такъ было бы платье: довольно миленькое.
У дѣвчонки глаза разгорѣлись. Она посмотрѣла на барыню вкрадчиво и почтительно, какъ смотритъ собака, выпрашивая косточку отъ жаркаго.
-- А? что?.. Что ты такъ смотришь, Дуняша?.. Тебѣ очень хочется палевый атласный чехолъ?.. Ну, дѣлать нечего, возьми такъ и быть мой, тотъ, который я на послѣднемъ балу надѣвала.
Подлая тварь вся покраснѣла отъ удовольствія и кинулась цѣловать руки у Софьи Осиповны... Въ тотъ же день, вечеромъ, между барыней и служанкой было короткое, во очень серіозное совѣщаніе, послѣ котораго эта послѣдняя бѣгала къ Осипу и въ другія мѣста; а нѣсколько дней спустя, нанявъ пролетку, отправилась, вмѣстѣ съ другою служанкой, въ Сорокино, въ гости къ Дашѣ, съ которою подруга ея успѣла свести знакомство въ ту пору, какъ барыня тамъ гостила. Гуляли въ саду и въ рощахъ, заходили на мельницу, въ церковь, набрали грибовъ и ягодъ и воротились домой поздно ночью. Слѣдствіемъ этой прогулки было устройство постояннаго сообщенія между Сорокинымъ и губернаторскимъ домомъ. Ягоды и грибы очень понравились барынѣ; за ними начали посылать на мельницу, къ мельнику Карпу, у котораго молодая дочка знала каждый кусточикъ малины въ лѣсу. Иногда пріѣзжала Дуняшка, иной разъ другая горничная, а то однажды самъ мельникъ съ дочерью возилъ грибы изъ Сорокина въ городъ. Вмѣстѣ съ грибами, получаемы были подробные бюллетени о томъ, что дѣлалось у господъ въ селѣ, и кто тамъ былъ, а иной разъ даже и что говорилъ... Такимъ образомъ, когда Маша слегла, въ городѣ уже вечеромъ это знали, и знали какой у ней докторъ былъ, и что онъ сказалъ, и въ которомъ часу обѣщалъ быть назавтра. Не прежде какъ получивъ это печальное извѣстіе, Софья Осиповна написала записку къ Григорію Алексѣевичу, ту самую, которую онъ получилъ, возвратясь въ городъ.
На другой день, поутру, часовъ въ десять, онъ отправился въ губернаторскій домъ.
-- Портфель здѣсь? спросилъ онъ у сторожа.
-- Здѣсь, ваше высокоблагородіе; сейчасъ принесли.
Онъ взялъ его и отправился къ губернатору безъ доклада.
Ѳедоръ Леонтьевичъ, съ шести часовъ, сидѣлъ ужь за дѣломъ. Онъ всталъ въ ту пору, когда его подчиненный легъ спать.
-- Ну, батюшка! Я вамъ скажу: не радъ! ей Богу не радъ, что мы съ вами сюда перебрались! началъ онъ, замахавъ руками, какъ только увидѣлъ въ дверяхъ Лукина.
-- Что жь такъ?
-- Да что!.. Это во сто разъ хуже, чѣмъ въ Сольскѣ бывало когда-нибудь!.. Эти раскольничьи дѣла... это просто разбой!.. Изъ рукъ вонъ!.. Ничего таки, вотъ хоть убей, рѣшительно ничего не могу понять!.. Нате-ка вотъ, прочтите... Соловѣжскій исправникъ пишетъ... Это батюшка, я вамъ скажу, хоть семь греческихъ мудрецовъ посади надъ этимъ, такъ ничего тутъ не доберутся!..
-- Да, ну, конечно, греческимъ мудрецамъ... оно, того, трудно бы было, ворчалъ Лукинъ, пробѣгая глазами бумагу.
-- Ахъ, да!.. А что это отношеніе... по письму предводителя... по вопросу о земскихъ сборахъ?..
-- Готово.
-- Ну, слава Богу! Ѳедоръ Леонтьевичъ перекрестился.-- Всю ночь въ головѣ вертѣлось... Какъ только закрою глаза, такъ тутъ и есть... Тьфу ты, чтобъ ихъ чортъ побралъ!.. Чтобъ имъ всѣмъ лопнуть съ этими сборами!
-- Да они этого-то и боятся, ваше превосходительство, чтобъ имъ не лопнуть.
-- Какъ такъ?-- Ѳедоръ Леонтьевичъ широко открылъ глаза.-- А что оно у васъ здѣсь? Похажите-ка.
Лукинъ вынулъ бумаги, и они начали заниматься...
Било ужь половина двѣнадцатаго. Два раза, увѣсистая портьера, отдѣлявшая кабинетъ отъ сосѣднихъ комнатъ, шевелилась едва примѣрно и изъ-за складокъ ея два раза высовалось острое рыльцо Дуняшки съ приподнятымъ, маленькимъ, раздвоеннымъ носикомъ и съ гладко-Прилизанными аккрошкерами. На третій разъ, горничная вошла.
-- Барыня просятъ къ себѣ Григорія Алексѣича, объявила она такимъ бойкимъ тономъ, съ какимъ ни одинъ изъ подвѣдомственныхъ чиновниковъ не рѣшился бы открыть ротъ въ собственномъ кабинетѣ и въ присутствіи губернатора.
-- Сейчасъ, сейчасъ! отвѣчалъ Ѳедоръ Леонтьевичъ нетерпѣливо.-- Скажи, что сейчасъ придетъ.
Горничная ушла; но минутъ черезъ десять вернулась, повторяя свое приглашеніе полутономъ выше... "Сердиться изволятъ," прибавила она въ заключеніе.
-- Ну, ну, сейчасъ. Идите ужь лучше, прибавилъ онъ добродушно,-- а то намъ обоимъ достанется. Да заходите пожалуете послѣ, передъ обѣдомъ, когда докладъ кончится.
Лукинъ поклонился и вышелъ.
-- Слышалъ ты печальную новость? спросила Маевская, выбѣгая къ нему, въ гостиную.
-- Нѣтъ, отвѣчалъ Лукинъ.
Она посмотрѣла ему въ глаза недовѣрчиво.
-- Ничего не слыхалъ?
-- Ничего.
-- Кузина слегла... въ горячкѣ, при смерти!
Ударъ ножа не могъ бы подѣйствовать такъ неожиданно и такъ сильно, какъ эти четыре слова. Онъ поблѣднѣлъ и остановился на мѣстѣ какъ вкопанный. Маевская обѣжала комнату, заглянула проворно въ одну и въ другую дверь, потомъ воротилась къ нему. Въ ускоренномъ дыханіи, въ сжатыхъ губахъ, во взглядѣ, который она остановила на немъ, замѣтно было какъ будто обратное дѣйствіе нанесеннаго ею удара.
-- Ты, кажется, очень тронутъ?
-- Да... ты меня удивила... очень, отвѣчалъ онъ садясь и проводя рукой по лбу, какъ сонный, котораго разбудили вдругъ и который не можетъ опомниться.
-- Какъ ты поблѣднѣлъ!
-- Нѣтъ... впрочемъ можетъ быть... Софья, ты шутишь?
-- Какія тутъ шутки, когда человѣкъ лежитъ при смерти!.. Une mère de famille, deux enfants! Это большое, очень большое несчастіе. Я къ ней ѣду сегодня.
Лукинъ сидѣлъ какъ растерянный. Шляпа его упала, онъ не замѣтилъ, онъ смотрѣлъ въ уголъ... Въ углу ему чудилось точно какъ будто кровать, и на кровати, въ подушкахъ, блѣдное лицо умирающей. На сердцѣ точно какъ будто бы грызло что. Ему самому хотѣлось грызть что-нибудь.... руки, платокъ, все равно; но сознаніе, что за нимъ наблюдаютъ, удерживало его инстинктивно. Привычная осторожность и власть надъ собой измѣнили ему жестоко на этотъ разъ, но не покинули его совершенно. Онъ медленно приходилъ въ себя... взглянулъ на Маевскую, поправилъ волосы, поднялъ шляпу и положилъ ее возлѣ, на стулъ. Она молчала, кусая губы и не сводя съ него глазъ.
-- Какимъ образомъ ты узнала? спросилъ онъ, чувствуя необходимость сказать что-нибудь и не зная что.
-- Мало ли какимъ образомъ я могла узнать... Изъ Сорокина были здѣсь люди... Да что тутъ! Это все вздоръ; а вотъ что любопытно: какимъ образомъ ты не знаешь? Вѣдь ты у нихъ былъ вчера вечеромъ?
Лукинъ вздрогнулъ.-- Я?.. нѣтъ; съ чего ты это взяла?
У Софьи Осиповны начинало подергивать плечи.
-- Какъ нѣтъ? Куда же ты ѣздилъ вчера? Я посылала къ тебѣ... тебя дома не было.
-- Я ѣздилъ въ Прилуцкое.
-- Лжешь, ты ѣздилъ въ Сорокино.
Онъ былъ пойманъ со всѣхъ сторонъ. Съ отчаянною дерзостью, онъ попробовалъ вывернуться изъ западни.
-- Ну да, отвѣчалъ онъ, съ трудомъ выжимая сухую усмѣшку.-- Я былъ въ Сорокинѣ, но къ нимъ въ домъ не ходилъ... Мнѣ сказали, что Марья Васильевна нездорова. Я не думалъ, чтобы было серіозное что-нибудь, но все-таки не рѣшился ихъ безпокоить...
-- Ah! Bravo Figaro!.. Надо признаться, что это ловко... Жаль, что ты раньше мнѣ этого не сказалъ! Я могла бы повѣрить.
Ему становилось не въ мочь. Онъ чувствовалъ себя измятымъ, раздавленнымъ; голова у него кружилась.
-- Вѣрь или не вѣрь, Софья, какъ знаешь; сказалъ онъ вставая; -- прощай!
Софья вскочила съ щеками пылающими отъ гнѣва.
-- Погоди минуточку; я тебѣ еще что скажу.
-- Говори поскорѣй... сегодня я нездоровъ... у меня голова кружится.
-- Ты лжешь!
-- Клянусь честью.
-- Лжешь! перебила она опять, бѣшено топнувъ ногой.-- Не клянись честью! Какая у тебя честь? Гдѣ она?.. Твоя честь гроша не стоитъ! Ты меня обманулъ и обманываешь давно. Ты низкій! неблагодарный!.. (У нея захватило духъ и слезы закапали градомъ).-- Какъ я тебя любила, такъ никогда не будетъ любить другая, потому что не стоишь ты этого!... Я одна нашлась дура такая, привязалась къ тебѣ... развратному, мерзкому|!.. О! надо быть идіоткой... глухою и слѣпою надо быть, чтобы не видѣть тебя, каковъ ты есть!.. У тебя сердца нѣтъ!.. Ты готовъ всякую обмануть и всякую развратить... и потомъ бросить безсовѣстно, бросить для первой встрѣчной!.. Ты... ты... Признавайся сейчасъ! Признавайся! (Она начала топать ногами.) Ты влюбился въ кузину и развратилъ ее!.. Я знаю все... Ты ѣздилъ къ ней по ночамъ; у васъ были свиданія въ павильйонѣ... Ты ее любишь... по своему, почертовски, но любишь покуда!.. На тебѣ сейчасъ лица не было, когда ты узналъ!.. Ты и теперь... Повернись-ка сюда, глянь въ зеркало...
-- Пусти! отвѣчалъ онъ, стараясь вырваться.
-- Нѣтъ, стой!.. Не уйдешь!.. Не пробуй отдѣлаться силой!.. Я... я... я мужа кликну; я все ему разкажу!.. А! ты думаешь, что я беззащитная, что я все прощу, потому что мнѣ больше дѣлать нечего? Нѣтъ, Григорій, я не изъ тѣхъ, съ которыми можно шутить безнаказанно... я отомщу! Есть мѣра терпѣнію! я не могу... не могу!
Она схватилась за горло и начала рвать на себѣ косынку.
Лукинъ испугался.
-- Софья! опомнись... кто-нибудь можетъ войдти... Софья послушай... я виноватъ; но болѣе передъ нею чѣмъ передъ тобой. Передъ тобой я только въ одномъ виноватъ; я не сказалъ тебѣ одной вещи, которую я узналъ отъ нея давно и которая была главною, первою причиной всему, что случилось...
-- Какой вещи?
-- А вотъ, послушай.
Маевская сѣла, тревожно осматриваясь и оправляясь. Любопытство заговорило сильнѣе гнѣва.
-- Я не сказалъ тебѣ до сихъ поръ, потому что боялся поссорить васъ... Марья Васильевна знаетъ о нашей связи...
Софья вздрогнула.-- Какимъ образомъ? спросила она съ безпокойствомъ.
-- А вотъ какимъ... Помнишь, въ тотъ вечеръ, когда ты ее дразнила въ бесѣдкѣ, и она убѣжала, сказавъ, что къ дѣтямъ пойдетъ?..
-- Помню. Такъ что жь?
-- А то, что она не ушла. У ней были ужь подозрѣнія, и она осталась, и была возлѣ насъ, недалеко, и подслушала нашъ разговоръ... подслушала поцѣлуи...
Яркое зарево вспыхнуло на лицѣ у Маевской. Мысли ея начали принимать другой оборотъ... Пользуясь этою минутой, онъ началъ оправдываться. Задача была трудна; но онъ взялся за дѣло съ неподражаемою ловкостію. Онъ скоро ощупалъ черту, дальше которой ея положительныя свѣдѣнія не могли простираться, и началъ по своему дорисовывать все, что лежало за нею и что должно было оставаться вопросомъ для бѣдной Софьи... Не отвергая извѣстныхъ ей фактовъ, онъ старался дать имъ такой смыслъ, какъ будто бы съ его стороны все было вынуждено и клонилось къ обезпеченію тайны, случайно открытой кузиною. Ночныя свиданія съ Марьей Васильевной онъ не могъ опровергнуть; но онъ клялся, что это была пустая шутка съ его стороны, а съ ея любопытство и можетъ-быть маленькое кокетство, и можетъ-быть маленькая, ребяческая, платоническая привязанность, потому что не привела и не можетъ привесть ее ни къ чему...
Она долго слушала, и разумѣется не могла ему вѣрить; а между тѣмъ ей хотѣлось вѣрить, и это, вмѣстѣ съ искуснымъ его оправданіемъ, сильно сбивало съ толку ея подозрѣнія и догадки. Увѣренность ея пошатнулась; гнѣвъ совершенно исчезъ. Она плакала, закрывая глаза платкомъ.
-- Дѣло не въ томъ, панъ Григорій, говорила она;-- а въ томъ, что ты любишь ее. Когда я сказала объ этой болѣзни, ты такъ измѣнился въ лицѣ!
-- Я испугался... Какъ я могу знать отчего она захворала?.. Можетъ быть Левель узналъ что-нибудь, и у нихъ вышла сцена... Въ такомъ случаѣ, я могу быть причиною ея смерти. А съ другой стороны, я не камень... Мнѣ жаль ея, очень жаль!
-- Успокойся. Она хоть и очень больна, но не при смерти. Это я отъ себя прибавила; мнѣ хотѣлось увидѣть какъ ты это примешь.
Несмотря на это ревнивое увѣреніе, онъ не могъ быть спокоенъ. Только что онъ успѣлъ вырваться отъ Маевской, какъ бросивъ всѣ городскія дѣла, велѣлъ осѣдлать лошадь и по мчался въ Сорокино. Но онъ не успѣлъ доѣхать туда, какъ въ лѣсу, версты за три до мельницы, попалась ему навстрѣчу коляска Левеля.
-- Здравствуйте, Павелъ Петровичъ!
Холодный поклонъ былъ отвѣтомъ на это привѣтствіе.
-- Что Марья Васильевна?
-- Больна.
-- Мнѣ сказали опасно?
-- Да, у нея горячка... нервная... сегодня поутру лучше немного; но очень слаба.
-- Вы въ городъ?
-- Да, въ городъ.
Лукинъ повернулъ коня и поѣхалъ рядомъ. Его поразили взглядъ пріятеля и сухость его отвѣтовъ. Предчувствіе чего-то недобраго закрадывалось въ душу. Они ѣхали молча. Изрѣдка, всадникъ обращался съ вопросами къ Левелю и получалъ на нихъ тѣ же скупые, сухіе отвѣты. Въ городѣ, около рынка, Лукинъ повернулъ налѣво.
-- Вы заняты? спросилъ Левель.
-- Нѣтъ; я обѣщалъ быть къ обѣду у прокурора; но теперь еще рано и если вамъ нужно что-нибудь...
-- Не заѣдете ли ко мнѣ минутъ на десять?.. Мнѣ нужно съ вами поговорить.
-- Съ удовольствіемъ.
Минуту спустя, они были на городской квартирѣ Левеля.
-- Сиди тутъ въ передней, и если кто спроситъ, говори дома нѣтъ, ушелъ къ доктору, сказалъ Левель слугѣ. Онъ затворилъ дверь изъ передней въ пріемную, и повелъ Лукина въ кабинетъ.
-- Григорій Алексѣичъ, сказалъ онъ, указывая на стулъ.-- Я недавно узналъ одну вещь, которую, признаюсь, мнѣ интересно было бы знать ранѣе. Вы были знакомы съ моею женой, до замужства ея, въ Ручьяхъ?
Лукина словно варомъ обдало. Онъ посмотрѣлъ пристально въ глаза говорившему, стараясь прочесть какъ далеко простирается его свѣдѣнія, и покраснѣлъ замѣтно. Далѣе этого не пошло. Послѣ того какъ онъ пойманъ былъ утромъ, у Софьи Осиповны, его трудно было накрыть въ расплохъ; онъ былъ готовъ на самое худшее.
-- Да, отвѣчалъ онъ.-- Мы были знакомы немножко.
-- Странно, что вы мнѣ не сказали объ этомъ ни слова.
Лукинъ молчалъ.
-- Не потрудитесь ли вы объяснить, что съ моей стороны, или съ вашей, могло служить поводомъ къ такой скрытности?
-- Я думалъ, что Марья Васильевна вамъ давно сказала, и не считалъ этого обстоятельства достаточно интереснымъ для васъ, чтобы повторять, отвѣчалъ самозванецъ, желая прежде всего удостовѣриться знаетъ ли Левель его настоящее имя.
-- Вы шутите?
-- Вовсе нѣтъ.
-- Полноте; будьте пооткровеннѣе. Вы сами знаете, что жена не могла мнѣ сказать объ этомъ, прежде чѣмъ вы пріѣхали къ намъ въ Сорокино, и знаете отчего не могла.
-- Да вѣдь и вы это то же знаете?
-- Да, и я знаю.
-- Къ чему же вы спрашиваете?.. Если вы знаете мои обстоятельства, то вы можете сами понять отчего я не слишкомъ спѣшилъ говорить о нихъ вамъ или кому бы то ни было другому.
Левель былъ озадаченъ этимъ отвѣтомъ.
-- Кто требуетъ откровенности, продолжалъ самозванецъ,-- тотъ долженъ первый подать примѣръ. Вы ждете, чтобъ я передъ вами высказался и просите не шутить; а я прошу васъ не шутить и не требовать отъ меня, какъ слѣдственный приставъ отъ обвиненнаго, чтобъ я повторялъ вамъ напрасно то, что вы сами знаете. Начните сами; потрудитесь мнѣ объяснить, что вамъ нужно отъ меня и съ какой стати вы дѣлаете мнѣ допросъ?
Левель пожалъ плечами. Его удивляла дерзость и самоувѣренность этого человѣка.
-- Послушайте, отвѣчалъ онъ.-- Между нами есть вещи, о которыхъ я вовсе бы не желалъ говорить, еслибы можно было безъ этого обойдтись... Какое мнѣ дѣло до того кто вы и тотъ ли вы, за кого я и всѣ ваши знакомые принимали васъ до сихъ поръ. Я, какъ вы очень вѣрно замѣтили, конечно не слѣдственный приставъ, и еслибы вы сами не стали мнѣ поперекъ дороги, я бы васъ оставилъ въ покоѣ. Но вы знаете очень хорошо, кто изъ насъ первый поднялъ руку на брата... Вы ее подняли, Григорій Алексѣичъ; вы обидчикъ! Вы обманули мое довѣріе. Вы виноваты въ томъ, что жена заболѣла и можетъ-быть не вынесетъ этой болѣзни. Вы отдалили ее отъ мужа, навязавъ ей насильно вашу преступную тайну... Вы сбили ее съ прямаго пути... И послѣ этого вы имѣете еще безстыдство опрашивать, чего мнѣ нужно отъ васъ?
-- Осторожнѣе, Павелъ Петровичъ! произнесъ Лукинъ, вспыхнувъ.-- Вы забываете что вы истецъ, а не судья, и что не вамъ принадлежитъ право произносить приговоръ надъ моими поступками. Вы сами замѣшаны въ тяжбу.
-- Судите же вы, если не хотите, чтобъ я судилъ; но вы конечно поймете, что третьяго между нами не можетъ быть... Дѣло не изъ такихъ, которыя представляются въ судъ.
-- Я готовъ кончить его какъ вамъ угодно.
-- То есть готовы стрѣляться, если я этого потребую?
-- Да.
-- Ну такъ! Я это зналъ; я въ этомъ нисколько не сомнѣвался. Кому ни почемъ сбить съ пути честную женщину, тотъ конечно не остановится изъ-за такихъ пустяковъ, какъ подставить свой лобъ подъ пулю или выстрѣлить въ лобъ обиженному. Нѣтъ, Григорій Алексѣичъ, это шалости! юнкерскія потѣхи!.. Я отъ васъ совсѣмъ не того хочу...
-- Чего жь вы хотите?
-- Я хочу прежде всего, чтобы вы признали себя виноватымъ, непростительно, тяжело виноватымъ.
-- Вы, кажется, собираетесь проповѣдь читать? замѣтилъ Лукинъ съ едва примѣтною усмѣшкой; Левель вспыхнулъ и посмотрѣлъ на него враждебно...-- Впрочемъ, я готовъ правду сказать. Я считаю себя дѣйствительно тяжело виноватымъ, да только не передъ вами. Я виноватъ передъ ней; но передъ ней виноваты и вы.
-- Я? произнесъ съ удивленіемъ Левель.
-- Да, вы. Вы взяли ее ребенкомъ и жили съ нею шесть лѣтъ. Вы имѣли двоихъ дѣтей отъ нея. Кто вамъ мѣшалъ заставить ее полюбить васъ? Какъ мужъ, вы должны были это сдѣлать... вы обязаны были сдѣлать ее счастливою; потому что это одно могло бы еще хоть сколько-нибудь оправдать ваше крѣпостное право надъ женщиной!..
-- Довольно, произнесъ Левель, нахмуривъ брови.-- Вы позволяете себѣ судить о вещахъ, которыхъ вы вовсе не понимаете.
-- Ого! способность судить объ извѣстныхъ вещахъ вы, кажется, тоже относите къ числу исключительныхъ привилегій вашего цеха? Послѣ этого, разумѣется, вы будете правы во всякомъ случаѣ, а всякій, кто смотритъ иначе на вещи, останется виноватъ.
-- Можно смотрѣть иначе на вещи, но надо ихъ знать, чтобъ имѣть право судить о нихъ. А вы развѣ знаете? Вы развѣ можете знать что такое семейное счастье и привязанность честная, чистая?.. Вы не жили чисто; съ тѣхъ поръ, какъ я помню васъ, вы валялись въ грязи!.. Что у васъ зовется любовью, то не любовь, а мерзость, которая можетъ только обжечь или выпачкать, а счастья не даетъ!.. Вы были въ связи съ десятками женщинъ; сдѣлали ли вы счастливою хоть одну изъ нихъ?
-- А вы? отвѣчалъ Лукинъ.
Они замолчали.
-- Но мы никогда не кончимъ этимъ путемъ, продолжалъ самозванецъ.-- Положимъ, что я виноватъ; что жь далѣе?
-- Далѣе я отъ васъ требую, чтобы вы загладили вашу вину на сколько это возможно и на сколько это зависитъ отъ васъ.
-- Что жь я могу сдѣлать?
-- Вы... я васъ прошу вопервыхъ, чтобы вы не ѣздили больше въ нашъ домъ и не искали видѣться съ Марьей Васильевной ни тайно, ни явно.
Лукинъ не вдругъ отвѣчалъ. Онъ мысленно искалъ выхода изъ того положенія, въ которое онъ былъ поставленъ неожиданнымъ оборотомъ дѣла, и не видѣлъ рѣшительно никакого.
-- Въ этомъ требованіи я не могу отказать, отвѣчалъ отъ угрюмо,-- но я могу встрѣтиться съ Марьей Васильевной здѣсь, въ городѣ... у Маевскихъ, или у другихъ... и въ такомъ случаѣ я не беру на себя...
-- Послушайте, перебилъ Левель.-- Если вы ее любите хоть сколько-нибудь, вы должны принести ей жертву, необходимую для ея спокойствія, вы должны уѣхать совсѣмъ отсюда.
Сердце сжалось въ груди самозванца. Онъ схватился обѣими руками за голову, и долго сидѣлъ ни слова не говоря...
Настала опять рѣшительная минута въ жизни его, и привела съ собою на память другія минуты. Онъ вспомнилъ прощанья въ Ручьяхъ; вспомнилъ послѣдній свой разговоръ съ Барковымъ, послѣ котораго онъ подписалъ векселя; наконецъ вспомнилъ мѣстечко въ кустахъ, у моста, близь большой дороги, разбросанную поклажу и трупъ Алексѣева на травѣ.
Вся минувшая жизнь промелькнула въ его душѣ какъ одно мгновенье. Вся она была рядомъ потерь и жертвъ, послѣ которыхъ онъ выходилъ какъ оборванный, теряя одно за другимъ все, что привязываетъ человѣка къ существованію. Но онъ былъ моложе и гибче въ ту пору; свѣжія силы непочатымъ запасомъ кипѣли въ груди, будущее еще манило, обѣщало еще что-нибудь впереди; а теперь?.. Опять бросить все, и сызнова начинать всю жизнь?.. Нѣтъ, тошно! Не стоитъ труда!.. Довольно онъ кочевалъ!.. Довольно прощанья и разставанья!.. Если пришла пора гибнуть, то лучше ужъ гибнуть тутъ, не трогаясь съ мѣста. Откладывать далѣе не зачѣмъ... Пожить!.. А что дальше, то гроша не стоитъ... Такъ или этакъ, почти все равно!.. Съ другой стороны, теперь онъ не школьникъ и запугать его страхомъ закона не такъ легко, какъ въ былые года, когда онъ блѣднѣлъ передъ пугаломъ крѣпостнаго права. Теперь у него есть надежная точка опоры. Онъ не студентъ, онъ управляетъ губерніей. Ѳедоръ Леонтьевичъ въ его рукахъ!.. Пусть попробуютъ!.. Онъ постоитъ за себя; онъ дастъ отпоръ... Но совѣсть шептала при этомъ свое... Отъ него требуютъ не заботы о собственной его участи, о собственномъ счастьѣ... Отъ него требуютъ жертвы во имя Марьи Васильевны и для нея!.. Фразы все это -- вздоръ!.. Ее сбили съ толку, вынудили... Но что если правда?.. Если сама она этого требуетъ?.. Тогда что? И при этомъ вопросѣ сердце опять защемило... Тогда нечего дѣлать... Ей онъ не въ силахъ отказать!.. Онъ уступитъ, уѣдетъ, куда глаза глядятъ. Но прежде чѣмъ дѣло дойдетъ до этого, онъ не позволитъ себя провести, онъ долженъ узнать положительно ея волю; долженъ услышать отъ нея самой...
Онъ оглянулся. Левель ходилъ по комнатѣ, заложивъ руки за спину.
-- Если Марья Васильевна этого требуетъ, то я уѣду.
-- Да; она этого требуетъ, отвѣчалъ Левель.
-- Я не могу положиться на ваши слова. Я долженъ увидѣть ее еще разъ и услышать отъ нея самой.
Левель пожалъ плечами. Вы требуете невозможнаго, отвѣчалъ онъ.-- Есть тысячи причинъ, которыхъ нѣтъ надобности пересчитывать, потому что вы сами можете отгадать ихъ, тысячи причинъ, почему я не могу согласиться на ваше свиданіе съ ней... Вы должны вѣрить мнѣ.
-- Я вамъ не вѣрю.
-- Вы не имѣете права не вѣрить
-- Съ правомъ или безъ права, не вѣрю.
-- Вы, стало быть, отказываетесь уѣхать изъ З***?
-- Я сказалъ.
-- Чтожь, это рѣшеніе неизмѣнно, или можетъ-быть вамъ нужно время обдумать?
-- Я не ребенокъ. Я думалъ прежде чѣмъ отвѣчалъ.
-- Подумайте еще разъ; я вамъ совѣтую, потому что отказъ будетъ имѣть дурныя послѣдствія.
-- Какія же именно?
-- Этого я не обязанъ вамъ объяснять. Достаточно и того, что я васъ предваряю.
Лукинъ молчалъ. "Онъ знаетъ все, думалъ онъ, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Но какимъ образомъ онъ узналъ? Вотъ вопросъ, отъ котораго много зависитъ.... Если онъ выпыталъ у жены?" Онъ не успѣлъ прослѣдить до конца этого соображенія, какъ одна сцена изъ бывшей жизни его въ Петербургѣ промелькнула въ его головѣ. Онъ вспомнилъ приходъ студента къ Левелю и тогдашнія свои опасенія. Вслѣдъ за этимъ, сосѣдство Левеля по деревнѣ и близкія отношенія его къ Усову все пришло разомъ на умъ, и онъ началъ догадываться какими путями его обошли. Объ одномъ только онъ не могъ догадаться. Ни малѣйшаго подозрѣнія до какой степени онъ обязанъ Матюшкину, не приходило ему на умъ. Стиснувъ зубы отъ бѣшенства, онъ молчалъ.
-- Послушайте, надо это окончить чѣмъ нибудь.
-- Кончайте.
-- Хорошо. Я вамъ даю двѣ недѣли сроку. Если въ теченіе этого времени, вы не измѣните вашего рѣшенія, или не дадите мнѣ знать о томъ, или будете искать случая видѣться съ Марьей Васильевной, я сочту себя въ правѣ дѣйствовать какъ мнѣ вздумается, безъ дальнѣйшихъ предостереженій.
-- Вы кончили?
-- Кончилъ.
-- Выслушайте же теперь меня. Вы мнѣ грозите, и я знаю чѣмъ. Я не могу помѣшать вамъ исполнить вашу угрозу.... но если вы думаете, что я беззащитенъ, то вы ошибаетесь. Вы не повалите меня однимъ ударомъ, я слишкомъ крѣпко стою на ногахъ для этого; а прежде чѣмъ вы нанесете второй, вотъ вамъ мое слово, я съ вами успѣю кончить разчеты. Прощайте.
Въ тяжеломъ раздумьи, остался Левель одинъ. Онъ не привыкъ къ подобнаго рода задачамъ. Съ тѣхъ поръ какъ онъ помнилъ себя, въ его жизни все шло какъ по маслу. Гладко и ровно промчались первые годы молодости, ясно-опредѣленное положеніе въ обществѣ и полная обезпеченность въ будущемъ съ первыхъ шаговъ дали ему тотъ ровный, спокойный тактъ, которымъ онъ шелъ въ послѣдствіи, не спѣша, не сбиваясь съ пути. Счастіе ухаживало за нимъ въ теченіе долгихъ лѣтъ, какъ мать за балованнымъ сыномъ. Легкій, попутный вѣтеръ дулъ тихо въ его паруса и придулъ его наконецъ въ то затишье, въ тотъ заколдованный кругъ, въ которомъ онъ пробылъ послѣдній періодъ жизни. Имѣлъ конечно и онъ свою долю заботъ, огорченій и непріятностей, въ разную пору смущавшихъ его не мало; но несчастія, въ собственномъ смыслѣ слова, онъ до сихъ поръ и въ глаза не видалъ, а мучилъ себя иногда предчувствіями и хандрилъ, какъ хандрятъ дилеттанты, у которыхъ глаза разбѣгаются отъ избытка выбора или нервы тоскуютъ въ застоѣ мелочной, сонной возни съ туманными призраками дѣятельности. Онъ былъ застрахованъ отъ болѣе крупнаго горя, онъ былъ огражденъ, но за чертой того заповѣднаго круга, въ которомъ онъ какъ пустынникъ спасался отъ треволненій мірскихъ, за крѣпкою оградой, его общественнаго положенія, бродила, волнуясь какъ море, другая жизнь, тревожная, мутная, жизнь вѣчной борьбы между потребностію и правомъ, между желаніемъ и закономъ, между стремленіемъ кверху и гнетомъ желѣзной необходимости, давящимъ къ землѣ. Левель не зналъ этой жизни. Смутный гулъ ея, достигая порой до горы, возносившей его надъ омутомъ, убаюкивалъ его, какъ убаюкиваютъ насъ, въ теплой комнатѣ съ опущенными сторами, свистъ вѣтра и шумъ дождя снаружи; но онъ не мѣшалъ ему жить по-барски, то-есть трудиться для развлеченія и хандрить благородно, безъ всякой серіозной причины, тратить доходы съ Сорокина на содержаніе потѣшной фермы, или зѣвать надъ книжкой какого-нибудь современнаго Нострадамуса. Такъ дожилъ онъ до довольно-солиднаго возраста, какъ вдругъ снизу, кто-то вскарабкался на его высоту и, ухвативъ его дерзко за горло, потянулъ въ омутъ. Бѣда обрушилась на него неожиданно, упала, что называется, какъ снѣгъ на голову. Онъ былъ возмущенъ и обиженъ, какъ никогда еще не бывалъ. Какой-то выходецъ, самозванецъ, обманомъ присвоивъ себѣ его довѣріе, обманомъ забравшись къ нему, въ его собственный домъ, въ это святилище частной собственности и семейнаго права, вырвалъ изъ рукъ собственность и завелъ споръ о правѣ!... Отъ него, отъ законнаго мужа, потребовали отчета въ счастьѣ его жены, и его же, обиженнаго, вызывали къ суду!.. Этого мало; въ его собственномъ лагерѣ, въ неприступной его цитадели, открыта была измѣна!.. Маша, на которую онъ полагался, какъ на каменную гору, Маша его обманывала!.. И какъ давно!.. Еще въ ту пору, когда онъ сватался, воображая, что она привязалась къ нему первою привязанностію, она любила ужь этого Лукина!.. И онъ какъ дуракъ позволилъ себя обмануть! Онъ поспѣшилъ какъ ребенокъ, какъ юнкеръ, только что отпустившій усы!.. Но съ другой точки зрѣнія, безкорыстное чувство истины шептало ему, что едва ли онъ въ правѣ назвать это все обманомъ съ ея стороны... Скорѣе скрытностію или просто дѣвичьею застѣнчивостію... Она считала умершимъ стараго жениха, и потому конечно имѣла право смотрѣть на свои отношенія къ Лукину какъ на дѣло прошедшее, совершенно-оконченное... Любовь къ покойнику не могла помѣшать ей любить живаго, и конечно она любила его!... Тутъ была ошибка пожалуй было и несчастіе, но никакъ не умышленное предательство. Судя съ этой точки, и все, что случилось въ послѣдствіи, становилось понятно. Человѣкъ опытный въ наукѣ соблазна, начиная игру съ такими отличными картами какъ Лукинъ, изъ десяти разъ девять, могъ быть увѣренъ въ успѣхѣ. Онъ мѣтилъ навѣрняка. Несчастная, съ первой же встрѣчи, опутана была его тайной, какъ сѣтью, и удалена отъ естественной точки опоры въ мужѣ. Все это, разумѣется, не могло утѣшить Левеля. Жгучее чувство стыда и досады охватывало его какъ огонь, каждый разъ какъ невѣрность жены приходила ему на умъ, но соображая всѣ предыдущія обстоятельства, и вспоминая какъ дорого она заплатила за все, вспоминая тоску, болѣзнь и раскаяніе несчастной, Левель не могъ быть золъ на нее. Чувство жалости заглушало въ немъ все остальное.... Забыть онъ не могъ и не могъ оправдать, но простить онъ готовъ былъ, лишь бы онъ былъ увѣренъ, что все это кончено и что впереди не предвидится новой опасности... Къ несчастію, въ этомъ-то онъ и не могъ быть увѣренъ... Между имъ и женой, стоялъ еще съ дерзкою усмѣшкою на губахъ, съ отчаянною рѣшимостію человѣка на все готоваго, бывшій пріятель его, а теперь врагъ... этотъ Лукинъ ловокъ и смѣлъ, онъ знаетъ на что идетъ и не хочетъ свернуть съ дороги. Онъ грозитъ ему страшною расплатой и, безъ сомнѣнія, не задумается, когда время придетъ, исполнить угрозу... Надо дѣйствовать осторожно... Средства есть; но какъ привести ихъ въ дѣло?.. Доносъ... доносъ губернатору отъ собственнаго имени; нѣтъ, это грязно! да связано еще и съ другими неудобствами. Онъ самъ не имѣетъ возможности ничего доказать, а путать жену въ это дѣло, и думать нечего... Выписать развѣ Усова? Но за Усова отвѣчать невозможно. Онъ не выдастъ его, онъ преданъ ему какъ собака... Къ тому же все это снаружи могло бы имѣть гадкій видъ!.. Могло бы новость къ догадкамъ... Съ какой стати онъ, Левель, не Полицеймейстеръ и не жандармскій штабъ-офицеръ, а лицо совершенно частное, преслѣдуетъ человѣка, котораго онъ такъ недавно еще принималъ въ своемъ домѣ?.. Этотъ вопросъ можетъ задать себѣ всякій и можетъ придти къ самымъ невыгоднымъ заключеніямъ... Къ тому же, Софи и Ѳедоръ Леонтьевичъ любятъ его. Ѳедоръ Леонтьевичъ имъ дорожитъ, потому что онъ пассъ безъ него. Что касается до Софи, то, конечно, ей стоитъ слово сказать, чтобы сдѣлать ее изъ союзницы злѣйшимъ врагомъ Лукина; стоитъ ей только открыть, что она обманута... но нѣтъ!.. Объ этомъ и думать нечего. Есть предѣлы, за которые благородному человѣку трудно переступить!.. Надо имѣть мѣдный лобъ!...И Лукинъ это знаетъ конечно. "Онъ знаетъ, что я на это не въ состояніи рѣшиться. Онъ слишкомъ хорошо меня знаетъ, чтобъ опасаться съ этой стороны!.. Онъ догадливъ, онъ не даромъ такъ рѣшительно отказался уѣхать! Не даромъ сказалъ, что онъ твердо стоитъ на ногахъ!"
Левель думалъ, усиленно, долго думалъ. Все время, которое хлопоты и заботы, непосредственно связанныя съ болѣзнію жены, не успѣвали отнять, поглощено было этою задачей. А между тѣмъ, день за днемъ проходилъ, и срокъ, назначенный имъ, приближался. Отвѣта не было, да онъ и не ждалъ его. Въ двѣ недѣли, планъ дѣйствія только что началъ очерчиваться въ его головѣ. Онъ измаралъ листовъ шесть бумаги, улаживая проектъ одного письма, которое требовало весьма искусной и старательной обработки для того, чтобы содержаніе его не показалось дико. Послѣ многихъ перемѣнъ, онъ остановился на слѣдующемъ:
"Милостивый государь
"Дмитрій Егоровичъ,
"Въ ту пору, когда я жилъ Псковской губерніи, Торопецкаго уѣзда, въ селѣ моемъ Троицкомъ, что не далеко отъ вашего имѣнія Жгутова, я слышалъ не разъ отъ сосѣдей о несчастной кончинѣ родственника вашего Григорія Алексѣевича Лукина. Если, въ чемъ я ни мало не сомнѣваюсь, вы принимали когда-нибудь живое участіе въ судьбѣ этого молодаго человѣка, то вамъ конечно пріятно будетъ узнать, что слухъ о смерти его, какъ оказывается теперь, былъ ложный. Какимъ образомъ могъ онъ распространиться, объ этомъ я не имѣю свѣдѣній; но знаю, что Григорій Алексѣевичъ Лукинъ, котораго въ вашихъ краяхъ всѣ считаютъ умершимъ, находится въ добромъ здоровьѣ и, подъ именемъ Алексѣева, проживаетъ здѣсь, въ нашелъ губернскомъ городѣ З***. Онъ состоитъ на службѣ чиновникомъ особыхъ порученій при губернаторѣ нашемъ, генералъ-лейтенантѣ Ѳедорѣ Леонтьевичѣ Маевскомъ, и живетъ очень достаточно. Что заставило его перемѣнить имя, объ этомъ, хотя мы съ нимъ и знакомы отчасти, я не считалъ себя въ правѣ спросить у него; но разныя обстоятельства заставляютъ меня догадываться, что онъ былъ и находится до сихъ поръ, по причинѣ этого имени, въ довольно-большой опасности, которую можетъ-быть нашлась бы возможность предотвратить, еслибы кто-нибудь изъ людей близкихъ ему и больше меня имѣющихъ право на его довѣріе, принялъ живое участіе въ его положеніи и помогъ ему дѣломъ или совѣтомъ.
"По долгу сосѣда, я счелъ не излишнимъ, милостивый государь, сообщить вамъ всѣ эти свѣдѣнія о дѣлѣ, такъ близко касающемся до вашего семейнаго интереса. За тѣмъ, если родственное участіе побудитъ васъ предпринять что-нибудь въ пользу Григорія Алексѣевича Лукина, то цѣль этого письма будетъ вполнѣ достигнута, и я готовъ вамъ содѣйствовать всѣми мѣрами, какія только зависятъ отъ меня; но тѣмъ не менѣе, какъ лицо постороннее въ этомъ дѣлѣ, желаю, чтобъ участіе мое сохранено было въ строжайшей тайнѣ.
"Съ истиннымъ уваженіемъ", и проч.
Это письмо перечитано было разъ пять, потомъ переписано набѣло и заперто въ ящикъ. Левель еще колебался. Онъ не зналъ еще, точно ли будетъ нужна эта жестокая мѣра. Дѣло могло принять совершенно другой оборотъ и придти къ грустной развявкѣ, послѣ которой подобнаго рода поступокъ, съ его стороны, получилъ бы характеръ безплодной мести. Въ эту самую пору, Марья Васильевна была очень плоха. Жестокой тифъ съ безпрестанно-возобновлявшимися припадками раздраженія мозга, съ бредомъ, видѣніями и судорогами, двѣ недѣли держалъ больную на волоскѣ между жизнью и смертью, и наконецъ оставилъ ее почти на краю могилы. Ее пріобщили уже, но Левель еще надѣялся и надежда его была не напрасна. Черезъ день, Маша почувствовала себя спокойнѣе. Глубокій сонъ появился у ней въ первый разъ послѣ того какъ она слегла. Проснувшись, она начала узнавать окружающихъ.
Левель выждалъ еще два дня. Срокъ, назначенный Лукину давно миновалъ, отвѣта не было. Жена, по увѣренію доктора, черезъ недѣлю должна была встать. Медлить долѣе не оставалось причины. Онъ запечаталъ письмо и отвезъ его самъ на почту.