То, что бродило подъ спудомъ въ маленькомъ обществъ села Сорокина, не могло оставаться такъ скрыто, чтобы доля не вышла наружу и не высказалась какимъ-нибудь образомъ въ ежедневныхъ столкновеніяхъ членовъ его между собою. За исключеніемъ Марьи Васильевны и Лукина, Софья была первая, которая замѣтила что-то, въ чемъ она долго не могла себѣ дать никакого опредѣлительнаго отчета, но что ее сильно тревожило. Ей казалось, что Марья Васильевна, съ того самаго дня, какъ прогулки верхомъ начались, стала съ нею не та: исчезла прежняя искренность и свобода, на мѣстѣ ихъ сталъ замѣтенъ какой-то робкій контроль надъ собой, надъ каждымъ словомъ и жестомъ. Иной разъ Софьѣ казалось какъ будто кузина боится ея, а другой разъ какъ-будто она тоскуетъ, жалѣетъ о чемъ-то, или чего-то совѣстится, и вмѣстѣ какъ будто бы прячетъ что-то. Нѣсколько разъ ей удавалось подмѣтить взглядъ, устремленный на нее въ такую минуту, когда она говорила съ кѣмъ-нибудь или смотрѣла куда-нибудь въ сторону... Это былъ странный взглядъ,-- тревожный и вмѣстѣ пристальный, полный то робкой тоски, то дерзкаго любопытства, а иной разъ -- сверкающій вызовомъ...
-- Mais!.. Mais, Marie!.. maie qu'est ee que vous avez donc, mon ange? Вы смотрите на меня точно какъ будто я съ облаковъ упала!..
Но Маша краснѣла и отвѣчала какой-нибудь вздоръ.
-- Qu'est-ce qu'elle а donc, votre femme? спросила Софья Осиповна у Левеля.-- Savez-vous, Paul, il у а des moments, où elle m'а l'air d'être amoureuse ou jalouse de quelqu'un... Ужь не ревнуетъ ли она васъ?
-- Къ кому?
-- А я почемъ знаю?.. Ко мнѣ можетъ-быть?
-- Ба! Что за вздоръ! отвѣчалъ усмѣхаясь Поль...-- Просто нервное раздраженіе... Это съ нею бывало и прежде.
Но Софья не могла удовольствоваться такимъ объясненіемъ. Чуткій инстинктъ ей подсказывалъ, что тутъ скрыта другая причина, поглубже нервовъ. Она искала ее, а время летѣло, и губернаторскій домъ былъ совсѣмъ ужь отдѣланъ въ З*** и послѣдніе транспорты съ мебелью ужь давно пришли, и Ѳедоръ Леонтьевичъ писалъ изъ Сольска, что онъ выѣзжаетъ на дняхъ. Лукинъ и Софья проводили послѣдніе дни въ Сорокинѣ.
Въ эти послѣдніе дни, всѣ, даже горничныя и дѣти, замѣтили пѣремѣну въ Марьѣ Васильевнѣ. Она стала пуглива, разсѣяцна, часто садилась то тамъ, то сямъ, безъ всякаго дѣла, и не высидѣвъ двухъ минутъ, вскакивала, начинала ходить по комнатамъ, заглядывая во всѣ углы, точно какъ будто отыскивая что-нибудь потерянное, а иногда останавливалась гдѣ-нибудь у окна, или въ дверяхъ, на порогѣ, и стояла какъ статуя, задумчиво, неподвижно уставивъ куда-то свой взоръ. Если же кто-нибудь звалъ ее, или просто встрѣчался съ ней неожиданно, она вздрагивала всѣмъ тѣломъ, и надо было повторять ей раза три то же самое, чтобы заставить ее понять. За столомъ, въ разговорѣ, и вообще когда нѣсколько человѣкъ находилось вокругъ нея, все это было не такъ замѣтно, потому что она принуждала себя; но и тутъ на нее нападали припадки странной разсѣянности, точно какъ будто она постоянно думала о чемъ-то одномъ, что поглощало ее совершенно. Левель былъ сильно встревоженъ. Онъ тоже дѣлалъ догадки, рылся усердно въ лѣчебникахъ, и нѣсколько разъ очень серіозно допрашивалъ Машу; но отвѣты ея были такъ коротки, пассивны и безтолковы, что не было ни малѣйшей возможности составить себѣ по нимъ какой-нибудь связный выводъ.
Въ одинъ жаркій іюньскій день, за два часа до заката, все общество, съ нянькой и дѣтьми и съ прислугой, выѣхало изъ дома на сѣнокосъ. Верстахъ въ пяти отъ села, на луговой сторонѣ рѣки, разбитъ былъ открытый шатеръ. Въ шатрѣ коверъ постланъ и столъ накрытъ: собирались пить чай на травѣ; а въ густой травѣ косы звенѣли и человѣкъ пятьдесятъ косцовъ, цѣпью раскинутые вокругъ, двигались медленно. Отъ иныхъ только головы были видны, другіе по поясъ закрыты были отъ глазъ зеленою, волнистою стѣной травы, которая, медленно уступая дорогу, рѣдѣла. Въ просвѣтахъ, бѣлѣли рубахи, горѣли на солнцѣ, какъ бронза, здоровыя смуглыя лица, мѣстами сверкало лезвее, и лилась звонкая пѣсня.
Покуда ставили самоваръ, Левель ушелъ къ работникамъ, за нимъ побѣжали дѣти съ нянькою... Марья Васильевна, Софья и Лукинъ сѣли на берегу рѣки. Маша была блѣднѣе обыкновеннаго. Она имѣла усталый, измученный видъ; глаза горѣли тревожнымъ огнемъ, въ усмѣшкѣ свѣтилось что-то болѣзненно-грустное, тонкія жилки просвѣчивали сквозь кожу на подбородкѣ и на вискахъ. При всемъ этомъ легкій вѣнокъ изъ полевыхъ колокольчиковъ, который дѣти надѣли ей на голову, придавалъ ей видъ жертвы, увѣнчанной передъ смертью.
Обѣ кузины легли на траву, недалеко отъ Лукина, который готовилъ удочку, собираясь закинуть ее въ рѣку. Софья слѣдила за этимъ занятіемъ, изрѣдка оборачиваясь, и съ большимъ любопытствомъ посматривая на Марью Васильевну.
-- У Marie что то на сердцѣ всѣ эти дни, сказала она...-- Мнѣ бы очень хотѣлось узнать, что такое, да она мнѣ не скажетъ, потому что она не любитъ меня. Я это давно замѣтила... Она разлюбила меня за что-то. Hélas! А я ее все люблю; ужасно люблю!
Марья Васильевна усмѣхнулась, поднявъ на нее лихорадочный взоръ, но не сказзла ни слова.
-- Что бы я дала, чтобъ узнать секретъ кузины!.. Потому что у ней есть навѣрно секретъ... онъ только запрятанъ глубоко, продолжала Софья...-- Не такъ глубоко однако, чтобы никто не зналъ... Кто-нибудь вѣрно знаетъ!.. L'ami du coeur... son confident вѣрно знаетъ!.. Marie, кто у васъ confident?
-- Никого нѣтъ.
-- Быть не можетъ!.. Monsieur Алексѣевъ! Вы здѣсь живете дольше меня, вы вѣрно знаете, кто у Marie confident.
-- Гордѣй Семенычъ по части хозяйственной, отвѣчалъ Лукинъ;-- а въ дѣтской Марѳа Григорьевна, а въ уборной -- Даша.
-- Ха! ха! ха! А по части сердечной?
-- Мѣсто вакантное.
-- Ха! ха! ха!-- Софья хохотала. Маша опять усмѣхнулась едва примѣтно.
-- Adieu, Marie! продолжала минуту спустя Софья Осиповна.-- Я уѣзжаю въ четвергъ... И еще одинъ человѣкъ уѣзжаетъ... Скажите пожалуста, entre nous, по секрету: вамъ будетъ жаль разстаться съ Григоріемъ Алексѣичемъ?
Бѣдную Марью Васильевну какъ-то подернуло при этомъ вопросѣ. Тревожный взоръ ея встрѣтился на минуту съ лукавымъ взоромъ кузины и тотчасъ же опустился.
-- Конечно, мнѣ жаль, отвѣчала она чуть слышно.
Софья наклонилась къ ней близко, близко, стараясь ей заглянуть въ глаза. Усмѣшка острая и холодная, какъ ножъ, сверкнула у ней на губахъ.
-- Mais regardez moi donc un peu, mon petit coeur... Что это вы ужь такъ холодно говорите:?.. точно какъ будто бы вы...-- Она пріостановилась, впиваясь въ нее глазами...-- Вѣдь вы очень любите Григорія Алексѣича?.. Yous l'aimez tout de ben, n'est ce pas?
Несчастная Марья Васильевна желала бы провалиться сквозь землю въ эту минуту. Она вдругъ почувствовала какъ-будто кто дернулъ ее рукою за сердце, и вмѣстѣ съ тѣмъ испугалась, зная, что непремѣнно должна измѣниться въ лицѣ, а между тѣмъ ни уйдти, ни отвернуться, ни спрятаться -- нѣтъ возможности. Кузина нагнулась надъ ней, какъ ястребъ надъ голубемъ, и смотритъ ей прямо въ лицо, и на этомъ лицѣ красное знамя стыда начинаетъ развертываться. Тайна ея выходитъ наружу!.. Она не властна ее удержать!.. Вотъ щеки зардѣлись, краска и жаръ пошли по лбу, по шеѣ, до самыхъ ушей, до корней ея золотистыхъ волосъ -- все запылало... Жалко было видѣть эту увѣнчанную цвѣтами головку въ такомъ огнѣ!.. То, что она испытала въ эту минуту, не трудно понять, но какъ передать впечатлѣніе Софьи Осиповны, которая начала свой допросъ на авось. Ощупывая въ потемкахъ, она набрела случайно на это открытіе, и съ перваго раза была такъ озадачена имъ, что сама покраснѣла слегка. Усмѣшка исчезла у ней на лицѣ; она посмотрѣла серіозно, сперва на Машу, потомъ на Григорія Алексѣевича, и тотчасъ же отвернулась. Лукинъ видѣлъ все; но онъ еще не успѣлъ оглянуться, не успѣлъ слова сказать, какъ все уже было кончено. Онъ не могъ отвратить бѣду и не зналъ какъ поправить ее; не зналъ даже можно ли будетъ ее поправить?.. Удочка дрогнула у него въ рукахъ, и онъ былъ удивленъ замѣтно; но ни малѣйшаго знака смущенія невозможно было прочесть на лицѣ самозванца. Онъ былъ закаленъ на подобнаго рода случайности.
Не чувствуя долѣе надъ собою испытующихъ глазъ кузины, Маша вздохнула свободнѣе, встала, мелькомъ взглянула на Лукина и пошла потихоньку прочь.
Въ одинъ мигъ Софья догнала ее.
-- Marie, ma colombe, куда вы?
-- Оставьте меня. Я не здорова... не въ духѣ выслушивать глупыя шутки, отвѣчала та, едва слышно.
-- Marie!.. Mais c'est drôle!.. Смѣшно такъ сердиться!.. Я, право, не знала, что вы такъ вспыльчивы... Вы покраснѣли какъ ракъ, изъ-за самой невинной шутки.
Оборотъ былъ довольно ловко придуманъ, но онъ не служилъ ни къ чему. Марья Васильевна обернулась и посмотрѣла ей прямо въ лицо, на этотъ разъ не краснѣя.
-- Я не сердилась, отвѣчала она, съ трудомъ вынуждая себя говорить спокойно.-- Я покраснѣла за васъ; я сдѣлала только то, что вы сами должны были сдѣлать, еслибы вы имѣли хоть каплю стыда.
Въ свою очередь Софья вспыхнула.
-- Я васъ не понимаю.
-- Мнѣ очень жаль, если я выражаюсь такъ непонятно; но я не могу отвѣчать яснѣе.
-- Что это значитъ?
-- Все что угодно. Понимайте какъ знаете... мнѣ все равно.
-- Ah! c'est ainsi, madame?.. Обѣ остановились.
-- Oui madame, c'est ainsi.
-- Но вы заставляете меня смотрѣть на всю эту глупость серіознѣе чѣмъ бы я желала и можетъ-быть чѣмъ для васъ пріятно.
-- Не безпокойтесь пожалуста обо мнѣ, отвѣчала Маша.-- Мнѣ именно хочется, чтобы вы понимали меня серіознѣе... Я вамъ уже разъ сказала, что я не люблю вашихъ шутокъ.. Оставьте меня; мнѣ пора идти чай разливать.
Софья удержала себя съ трудомъ отъ отвѣта; но глаза ея говорили такъ много, что почти нечего было прибавлять.
За чаемъ, кузины ни слова не говорили другъ съ другомъ, что до крайности удивило Левеля.
-- Что б это значитъ? Что тамъ такое у васъ? спросилъ онъ жену, выбравъ минуту, когда никого посторонняго не было возлѣ.
Маша готова была на этотъ вопросъ.-- Ничего, пустяки, отвѣчала она.-- Sophie имѣетъ дурную привычку врать, не стѣсняясь, при комъ попало, и все что въ голову забредетъ... Сегодня, она меня вывела изъ терпѣнія, и мы посчитались немножко.
-- Вотъ очень нужно! Не могла ты ее оставить врать! замѣтилъ Левель, пожавъ плечами.-- Да и нашли когда счеты сводить!.. До четверга пожалуй и помириться съ ней не успѣете.
-- Успѣемъ!
-- Да что жь у васъ было такое?.. Надѣюсь, неслишкомъ далеко зашло?
-- О, нѣтъ! Ничего... такъ, нѣсколько колкостей...
Но Левель былъ не спокоенъ. Зная характеръ кузины, онъ опасался, чтобы ссора ея съ женой не имѣла серіозныхъ послѣдствій.
Въ сумерки, возвращаясь пѣшкомъ домой, вдвоемъ съ Лукинымъ, онъ началъ его разспрашивать.
-- Вы были тамъ, когда наши дамы поссорились?
-- Да, былъ.
-- Скажите пожалуста что у нихъ вышло такое?
Лукинъ усмѣхнулся:-- Пустое!
-- Да что жь такое? Я до сихъ поръ не могу добиться.
Лукинъ, не задумываясь, разказалъ ему весь разговоръ отъ слова до слова. Мѣстами только, онъ сдѣлалъ въ немъ нѣсколько маленькихъ измѣненій, которые придали цѣлому другой тонъ, больше комическій и наивный, чѣмъ это было въ дѣйствительности. Онъ разчитывалъ, что не видавъ выраженіи лицъ, или не зная какъ онъ всей подноготной, невозможно было понять серіозную сторону дѣла; и разчетъ его оказался вѣренъ.
-- Вотъ женщины! сказалъ Левель, смѣясь.-- Нѣтъ никакой возможности угадать изъ-за чего у нихъ выйдетъ ссора!.. У самой серіозной, на днѣ, столько вздору, такой запасъ мелкой обидчивости и маленькой раздражительности, что иной разъ посмотришь, да и рукой махнешь.
-- Ну, и у нашего брата на днѣ часто немного отыщешь крупнаго, замѣтилъ Лукинъ, стараясь свести разговоръ на другіе предметы.-- Какъ поглядишь зачѣмъ иной гонится, и что для него имѣетъ серіозный смыслъ, такъ пожалуй махнешь и обѣими.
-- Во всякомъ случаѣ, нашъ братъ послѣдовательнѣе, сказалъ Левель.
-- Да; онъ послѣдовательнѣе мелоченъ и упорнѣе держится за свои пустяки чѣмъ женщина; но въ сущности разница очень не велика... Вотъ мы съ вами, напримѣръ, очень послѣдовательно прожили семь лѣтъ, трудились, искали; а что въ результатѣ?
-- Въ результатѣ, я полагаю, всякій нашелъ то, чего онъ искалъ.
-- Что жь, вы довольны вашею находкой.-- Да такъ себѣ, грѣхъ пожаловаться... А вы?
Лукинъ тяжело вздохнулъ.-- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ.-- Впрочемъ, я, надо правду сказать, и не искалъ ничего положительнаго, а только старался сбыть съ рукъ то, что мнѣ жизнь посылала... Оно пожалуй тоже послѣдовательно, потому что жизнь посылала мнѣ вѣчно какую-нибудь пакость; но въ суммѣ и эта послѣдовательность выходитъ такой же вздоръ. Еслибъ я зналъ къ чему все придетъ, я бы не сталъ терять времени даромъ... Труда не стоило биться изъ пустяковъ; потому что одно также скверно какъ и другое... Но вы были счастливѣе, Павелъ Петровичъ... Скажите, что вы нашли?
-- Да вотъ, какъ видите, оставилъ службу, женился, живу въ деревнѣ, хозяйничаю... почитываю кое-что на досугѣ...
-- Все какъ по писанному!.. Все о чемъ въ Петербургѣ бывало мечтали!..
"Счастливъ, подумалъ Лукинъ про себя, совершенно доволенъ и счастливъ!"
Онъ посмотрѣла на спутника своего съ любопытствомъ; но на лицѣ бывшаго гвардіи капитана не замѣтно было особенныхъ признаковъ счастья. Въ задумчивомъ, сумрачномъ взорѣ, во впадинахъ глазъ, въ разрѣзѣ стиснутыхъ губъ, лежала печать упорнаго, но безплоднаго напряженія мысли и воли.
Они шли по открытой, холмистой мѣстности, поросшей мелкимъ кустарникомъ. Мѣсяцъ свѣтилъ, и при свѣтѣ его дорога бѣлѣла у нихъ подъ ногами, какъ мѣлъ. Рядомъ, шли двѣ уродливыя гигантскія тѣни; а впереди бѣжалъ Сторожъ, большая, щетинистая собака Левеля. Въ лощинахъ между холмами, сѣдой туманъ поднимался.
-- А что наука? спросилъ Лукинъ, вспомнивъ старые вкусы пріятеля.-- Намъ какъ-то не приходилось еще поговорить объ этой статьѣ.
Въ свою очередь, Левель вздохнулъ.
-- Да какъ вамъ сказать?.. Вы знаете; я вѣдь не спеціялистъ... никакихъ слишкомъ обширныхъ затѣй не позволяю себѣ... А такъ, понемножку, заглядываешь иногда, справляешься, не отстаешь... Далѣе этого невозможно; потому что тутъ вѣдь предѣла нѣтъ... это бездонная пропасть!.. Глаза разбѣгаются, конца не видать; погонишься слишкомъ далеко, только надсадишься; а того, чего хочется, все-таки не найдешь.
-- То-есть чего же это?
-- Существеннаго, Григорій Алексѣичъ, существеннаго нигдѣ не найдешь. Вездѣ одна только форма и шелуха, которую надо долбить и долбить, покуда всѣ зубы себѣ объ нее обломаешь... а до зерна никто не добился еще.
-- Зерна можетъ статься и нѣтъ, замѣтилъ Лукинъ.
-- Какъ нѣтъ?
-- Да также. Зачѣмъ вы хотите, чтобъ истина непремѣнно была въ видѣ орѣха или яйца? Развѣ не можетъ быть иначе? Можетъ-быть то, что вамъ кажется скорлупой, то-то и есть существенное; а далѣе этого ничего.
-- О! это было бы слишкомъ плоско!.. Хочется вѣрить во что-нибудь выше и лучше той дряни, о которую каждый день стукаешься лбомъ.
-- Вѣрьте себѣ пожалуй, да что изъ того? Вѣра въ существованіе недоступнаго не сдѣлаетъ его ни на шагъ доступнѣе.
-- Какъ знать?.. Конечно, никто не рѣшилъ еще старой загадки, лежащей въ основѣ всего... Мы тремся около истины съ одной стороны, съ наружной, а ко внутренней двери заперты и ключъ спрятанъ.Но у всякаго есть въ душѣ тайное убѣжденіе, что онъ могъ бы найдти этотъ ключъ и могъ бы узнать ту тайну, которую, ему часто сдается, онъ когда-то зналъ...-- Левель остановился и кашлянулъ, недовѣрчиво посмотрѣвъ на пріятеля.-- Зналъ да забылъ, продолжалъ онъ, понизивъ голосъ,-- и усиливается припомнить но припомнить не можетъ, потому... потому что онъ падшее существо.
"Хмъ! вотъ онъ куда!" подумалъ Лукинъ.-- То-есть какъ падшее? спросилъ онъ съ большимъ любопытствомъ.
-- А также, падшее, обезображенное, разъединенное съ своимъ вѣчнымъ началомъ, пустое само въ себѣ существо.
-- То-есть, другими словами, чистая шелуха?
-- Ну да, шелуха, призракъ, внѣшность.
-- Да куда же зерно-то дѣвалось?
Левель взглянулъ на него и усмѣхнулся. Промолчавъ съ минуту, онъ началъ ему объяснять терпѣливо и подробно свои идеи...
Черезъ сколько рукъ перешла эта смѣсь церковныхъ догматовъ, нѣмецкаго мистицизма и философіи, прежде чѣмъ попасть въ голову бывшаго гвардіи-капитана и какихъ образомъ помѣстилась въ его мозгу, мы не беремся здѣсь объяснять... Лукинъ слушалъ его съ большимъ любопытствомъ.
"Вонъ онъ куда заѣхалъ!" думалъ онъ самъ про себя.
Разговоръ ихъ былъ прерванъ сердитымъ ворчаніемъ собаки, которая стала середь дороги и, нюхая воздухъ, посматривала въ кусты. Они шли опушкой, недалеко отъ дома, за церковью, колокольня которой, съ минуту тому назадъ, видна была явственно въ сѣромъ сіяніи мѣсяца, а теперь скрылась за рощей.
-- Чего тебѣ, Сторожъ?
Песъ оглянулся, тревожно нюхая воздухъ кругомъ, и круто свернулъ съ дороги въ кусты. Въ ту же минуту, послышалось снова ворчаніе, потомъ короткій, отрывистый лай, и трескъ сухяхъ вѣтокъ въ чащѣ.
-- Постойте; я посмотрю, что тамъ такое.
Левель пошелъ за собакой; а за нимъ, шагахъ въ десяти,-- Лукинъ. Не успѣли они свернуть съ дороги, какъ послѣдній услышалъ яростный лай и голосъ пріятеля.,
-- Tout beau, Сторожъ!.. Эй! кто тамъ?.. кто идетъ?.. стой!.. Да стой же, тебѣ говорятъ!.. Пошелъ къ чорту, Сторожъ!.. Григорій Алексѣичъ, подержите собаку, а то она его изорветъ.
Въ минуту всѣ требованія его были исполнены; одно -- добровольно; другія -- съ маленькимъ принужденіемъ. Лукинъ держалъ за ошейникъ Сторожа, а онъ самъ держалъ крѣпко за воротникъ какого-то- молодца, фигура котораго, освѣщенная мѣсяцемъ, имѣла преподозрительный видъ. Это былъ дюжій парень, лѣтъ тридцати, средняго роста, въ лаптяхъ, въ армякѣ, и въ старой, засаленной шапкѣ, съ рябымъ, скуластымъ лицомъ, съ узенькими бровями и усиками и съ рѣдкою, щетинистою бородой. Топоръ за поясомъ, въ рукахъ палка съ острымъ, желѣзнымъ концомъ, наподобіе посоха, съ какимъ странствуютъ богомольцы.
-- Постой-ка, постой-ка, пріятель!.. Да ну, не бойся, не задушу... Выдь-ка сюда на минуточку, дай на себя поглядѣть, говорилъ Левель, вытаскивая его изъ кустовъ на дорогу. Тотъ упирался сперва, огрызаясь какъ звѣрь; но, увидѣвъ себя между двумя рослыми мущинами, изъ которыхъ одинъ держалъ за ошейникъ большую собаку, сталъ посмирнѣе.
-- Кто ты такой? спросилъ его Левель.
-- Странникъ, ваше высокородіе.
-- Что жь ты тутъ дѣлаешь?
-- Въ Воронежъ на богомолье иду.
-- А въ кусты зачѣмъ спрятался?
-- Чего прятаться-то? Не прятался... Изъ Сурмилова вышелъ съ утра, уморился, присѣлъ отдохнуть.
-- Отдохнуть? Тутъ? Да что жь это за волчій отдыхъ, когда тутъ село въ полуверстѣ?
-- Такъ что жь что село? Я вотъ ужо и въ село пойду.
-- А видъ есть?
-- Есть.
-- Покажи.
-- Не, ваше высокородіе, не покажу. Всякому встрѣчному видъ подавать не указано.
-- Будь спокоенъ, мой другъ; я не всякій встрѣчный. Я здѣшній помѣщикъ, и ты на моей землѣ, и я имѣю право требовать то, что я требую... Покажи!
-- Не, баринъ, не покажу.
-- А не покажешь, такъ я тебя къ становому отправлю, чтобы ты не шатался тутъ ночью, воэлѣ села... Ступай за мной.
-- Нече мнѣ за вами идти; и одинъ дойду... Я васъ не трогалъ, и вы меня не замайте.
-- Какъ же! Такъ я и стану ждать, покуда ты меня тронешь!.. Ступай, говорятъ, а не то я тебя свяжу.
-- Бросьте! вмѣшался Лукинъ.-- Охота вамъ брать на себя роль сыщика!
-- Нельзя, Григорій Алексѣичъ; тутъ у насъ шалости нынче пошли... грабежъ, воровство; у проѣзжающихъ чемоданы отрѣзываютъ... Недавно, такихъ же двухъ бѣглыхъ бродягъ поймали.
-- Я не бродяга, ваше высокородіе, перебилъ пойманный,-- я странникъ убогій, иду изъ-подъ Нижняго къ святымъ мощамъ Митрофанія преподобнаго...
-- Покажи паспортъ.
-- Да полноте, отпустите его! Ну что вамъ за дѣло до его паспорта?.. Еслибъ и никакого не было, такъ развѣ изъ этого слѣдуетъ что-нибудь?.. Неужели ужь безъ этого ошейника и жить никому на свѣтѣ нельзя?..
-- Истинно правда, ваше высокородіе, что совсѣмъ жить нельзя!.. Ужь не то, что добыть-то его, какъ иной разъ полушки въ карманѣ не хватитъ; а иной разъ и просишь, Христомъ-Господомъ, въ поясъ кланяешься, чтобы свои денежки приняли, учнутъ это завтраками кормить; безъ дѣла таскаясь, рубашку послѣднюю на себѣ пропьешь... А и получишь, такъ вѣдь не на лобъ себѣ его наклеить! Бумажонка дрянная, тоненькая, замаслится вся какъ блинъ, растреплется... бумажника, какъ у вашей милости, не имѣется, просто за пазуху прячешь ее; ну долго ли обронить?.. А какъ обронилъ, такъ ты и сталъ безпашпортный!.. Создалъ тебя Творецъ какъ и всякаго; а нигдѣ тебѣ жить нельзя! Въ цѣломъ мірѣ, какъ вотъ онъ есть весь, со всѣми землями и княжествами великіими и царствами, нигдѣ ты не смѣй находиться... Куды хошь дѣнься, а чтобы тебя нигдѣ не было!.. Вотъ оно наше житье каково, ваше высокородіе!.. Да и то еще надо сказать, коли кто чѣмъ прославилъ себя не хорошимъ и отъ этого опасаться имѣетъ причину, такъ тотъ съ своимъ именемъ видъ не станетъ носить, а достанетъ себѣ на чужое... Штука не хитрая и стоитъ не дорого... Почитай что на кажной ярмаркѣ есть мастера такіе, художники грамотные; за цѣлковой тебѣ изготовятъ всякаго сорта видъ, на чье хошь имя... и печати у нихъ такія есть... сами на камнѣ рѣжутъ...
Все это странникъ разказывалъ на ходу. Съ тѣхъ поръ какъ Лукинъ за него заступился, онъ больше не дѣлалъ сопротивленія, а пошелъ рядомъ съ Левелемъ, изрѣдка останавливаясь и косясь на собаку. Нокуда онъ говорилъ, церковь стала видна, а за церковью домъ и въ домѣ огни.
-- Отпустите, ваше высокородіе, сдѣлайте божескую милость! заключилъ онъ опять останавливаясь и снявъ шапку.
Левель взглянулъ на Григорія Алексѣевича. Его поразилъ мрачный видъ, съ которымъ товарищъ его слушалъ рѣчь странника. Мысль, что Лукинъ обижается невниманіемъ къ его просьбѣ, пришла первая ему въ голову.
-- Нѣтъ, мой любезный; я тебя такъ не пущу въ село, а пошлю съ тобой сотскаго, чтобъ онъ зналъ, гдѣ ты заночуешь и когда дальше отправишься... А не хочешь, маршъ мимо, и чтобы тебя здѣсь больше не видно было ни здѣсь, ни около... слышишь?
-- Слушаю, ваше высокородіе; покорнѣйше благодарю!
Два послѣднія слова и поклонъ въ поясъ обращены были къ Лукину. Тотъ вынулъ серебряный рубль и бросилъ ему въ шапку.
Такъ окончилась эта встрѣча. Впечатлѣніе, отъ нея оставшееся, у обоихъ пріятелей длилось дольше чѣмъ слѣдовало ожидать отъ такого ничтожнаго случая. Какого рода было оно; это мы скоро увидимъ.
На другой день, Марья Васильевна, по требованію мужа, должна была извиниться передъ своею кузиной. Первый шагъ къ этому стоилъ тяжелаго принужденія; но та не дала ей сказать двухъ словъ, расхохоталась, прыгнула на шею и начала цѣловать. Такимъ образомъ, по наружности, ссора была потушена, но тотъ ядъ, который она оставила послѣ себя въ сердцѣ обѣихъ кузинъ, грозилъ печальными слѣдствіями.
Въ четвергъ, передъ самымъ отъѣздомъ, прощаясь, Софья Осиповна взяла подъ руку Левеля и вывела его на балконъ.
-- Prenez garde, Paul! шепнула она ему на ухо.-- Остерегайтесь!... Это маленькій дружескій совѣтъ, который я вамъ даю на прощанье.
-- Что такое? спросилъ съ безпокойствомъ Поль.
-- Ничего важнаго покуда еще нѣтъ; но я вамъ повторяю еще разъ: остерегайтесь. Будьте внимательнѣе къ тому, что вокругъ васъ происходитъ. Поменьше возитесь съ книгами и позаботьтесь немножко о вашей женѣ... Она нездорова... постойте,-- не тѣмъ, чѣмъ вы думаете... Это такого рода болѣзнь, отъ которой ваши лѣкарства не вылѣчутъ... Не пугайтесь... покуда еще, какъ мнѣ кажется, дѣло не далеко зашло... бездѣлица? вздоръ!... Маленькая болѣзнь сердца, которая можетъ пройдти безъ слѣда, если вы примете мѣры; но если ее запустить, то она можетъ усилиться и дѣло будетъ гораздо серіознѣе... можетъ-быть очень серіозно... Eh! Allons donc! Не хмурьтесь, это не больше какъ предположеніе. Я вамъ говорю, что все это вздоръ покуда. Adieu!... Не сердитесь и не печальтесь; но будьте благоразумны. Желаю вамъ счастья отъ всей души?
Она обняла и поцѣловала его. Минутъ черезъ пять, гости уѣхали изъ Сорокина въ З***, гдѣ съ часу на часъ ждали новаго губернатора.
Левель не спрашивалъ объясненія, потому что онъ понялъ, на что намекала кузина; но онъ былъ встревоженъ; ему точно въ сердце кольнуло отъ этихъ словъ. То, что онъ принялъ за шутку, судя по разказу Григорія Алексѣевича, выходитъ совсѣмъ не шутка!... Sophie вѣрно замѣтила что-нибудь прежде, чѣмъ дѣло дошло до насмѣшекъ... Боже мой! Гдѣ были у него глаза?... Какимъ образомъ онъ, кого это касается ближе чѣмъ всякаго другаго, до сихъ поръ ничего не замѣтилъ?... Онъ началъ припоминать... Разстройство въ мысляхъ и нервное раздраженіе, пугливость, задумчивость и забывчивость, разсѣянность... все это не ново... Конечно, все это, можетъ-быть, никогда еще не доходило до такой степени... Но кое-что, довольно близкое къ этому, онъ замѣчалъ иногда и прежде. Не можетъ же быть, чтобы Софья изъ одного этого могла вывести... Было, конечно, еще что-нибудь, что она должна была видѣть, а онъ не видалъ... Еще разъ онъ началъ перебирать въ своей памяти день за днемъ, часъ за часомъ, все время, съ тѣхъ поръ какъ пріятель его появился въ селѣ... Да, было много чего, пожалуй, что могло бы навесть на подозрѣніе человѣка, мало знакомаго съ характеромъ Маши. Она краснѣла, конфузилась очень часто... Каждый разъ, какъ его дожидались изъ города, она была не спокойна, разсѣянна, вздрагивала и оглядывалась при малѣйшемъ шумѣ. Но, вопервыхъ, надо знать Машу, чтобы понять до какой степени все это объяснялось ея природною дикостью и непривычкой видѣть чужихъ людей у себя; а вовторыхъ... во вторыхъ, вѣдь все это началось съ перваго дня ихъ знакомства...
На этомъ мѣстъ своихъ размышленій, Левель былъ сбитъ совершенно съ толку, и какъ это бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, мысли его, перескочивъ черезъ нѣсколько промежуточныхъ сочетаній, ухватились за дѣло съ другой стороны... Алексѣевъ?... Чортъ бы побралъ этого человѣка!... Очень нужно было приглашать его въ Сорокино на безсрочное время!... Его, записнаго кутилу и волокиту!.. Кто его знаетъ, какіе онъ тутъ выдѣлывалъ фокусы, чтобы подбиться къ женѣ? За человѣкомъ, который живетъ по цѣлымъ недѣлямъ въ домѣ, не углядишь... А впрочемъ, несправедливо обвинять его безъ всякаго повода. Я ничего до сихъ поръ не замѣтилъ; Софья Осиповна, конечно, тоже; иначе она бы ранѣе подняла тревогу; да и его тотчасъ выслала бы вонъ, потому что онъ вѣдь -- того.... теперь въ этомъ нѣтъ уже никакого сомнѣнія." Левель вздохнулъ свободнѣе, вспомнивъ про это послѣднее обстоятельство... "Ревность!" подумалъ онъ... Но до сихъ поръ ревность не выходила наружу, стало-быть было же что-нибудь, что подстрекнуло въ Софьѣ это чувство; какой-нибудь случай, взглядъ, слово... Онъ началъ припоминать разказъ своего пріятеля о ссорѣ на сѣнокосѣ, но разказъ былъ такъ ловко очищенъ отъ всего, что могло дать малѣйшую точку опоры для подозрѣнія, что Левель напрасно процѣживалъ его лишній разъ... Съ женой онъ до сихъ поръ объ этомъ не говорилъ, не желая конфузить ее понапрасну, и такимъ образомъ не имѣлъ никакого оселка для критики. Самый тотъ фактъ, что Алексѣевъ, не задумываясь, разказалъ ему все, и безпечно-веселый тонъ, съ которымъ все было разказано, должны бы ручаться за добросовѣстность этого человѣка... Но за добросовѣстность Алексѣева онъ не могъ поручиться по совершенно другимъ причинамъ.... Человѣкъ этотъ, почти съ перваго дня ихъ знакомства, семь лѣтъ тому назадъ, былъ для него загадкой, надъ разъясненіемъ которой онъ нѣсколько разъ ломалъ себѣ голову. Много чего онъ узналъ о немъ случаемъ, и много сомнѣній на счетъ Алексѣева въ разную пору перебывало въ его головѣ,-- сомнѣній очень серіоэнаго рода; но все это было какъ-то безсвязно, оборвано. Онъ ни разу не пробовалъ взяться за этотъ сырой матеріалъ и поработать надъ нимъ послѣдовательно... "Изъ чего биться? думалъ онъ:-- что ему до того, кто такой этотъ Алексѣевъ? и точно ли онъ Алексѣевъ? и откуда онъ родомъ? и въ какомъ отношеніи онъ находится къ этому имени, которое онъ услышалъ разъ въ Петербургѣ отъ пьянаго маляра,-- да послѣ еще въ Торопцѣ слыхалъ?... Такъ думалъ онъ до сихъ поръ, потому что до самъ поръ ему было все равно; но теперь онъ уже не могъ оставаться попрежнему равнодушнымъ. Теперь, ему нужно знать истину, очень нужно... Левель сталъ думать, и вотъ одно за другимъ, въ его памяти, начали воскресать разныя, маленькія обстоятельства, показываться проблески,-- узкія щелочки, сквозь которыя что-то, до сихъ поръ еще неясное и разбросанное, проглядывало въ туманномъ, двусмысленномъ полусвѣтѣ далекой догадки.... Онъ вспомнилъ приходъ Свѣчина и поспѣшность, съ которою Григорій Алексѣевичъ въ ту пору его оставилъ. Зачѣмъ?... Свѣчинъ вѣдь не зналъ его имени, хотя помнилъ его въ лицо... Онъ утверждалъ, что видѣлъ гдѣ-то фигуру, похожую на него; но онъ тутъ же прибавилъ, что это не Алексѣевъ... А этотъ, какъ бишь его?... Машуткинъ?... Митюшкинъ?... Матюшкинъ?... Онъ былъ сильно пьянъ, но онъ не могъ сочинить всю эту исторію... Если и перевралъ, то что-нибудь все же было... Онъ назвалъ Григорья Алексѣича сперва Лукинымъ, а послѣ ужь Алексѣевымъ, и былъ замѣтно сконфуженъ, когда я напомнилъ ему это первое имя... Но онъ говорилъ, что они, вдвоемъ съ Григоріемъ Алексѣичемъ и еще съ кѣмъ-то отыскивали меня... Вотъ что загадочно... Съ какой стати? Какимъ образомъ Алексѣевъ могъ знать меня, прежде чѣмъ я съ нимъ встрѣтился у Находкина, и чего ему было нужно?...
На этомъ мѣстѣ своихъ размышленій, Левель опять сбился съ толку, и опять его мысль пошла перехватывать черезъ разныя, промежуточныя сцѣпленія именъ, образовъ, происшествій и лицъ. Разныя странности, въ разную пору замѣченныя за Алексѣевымъ, опять начали приходить ему въ голову... Въ Петербургѣ, онъ не любилъ баловъ и большихъ собраній, въ театрѣ бывалъ очень рѣдко, у Сенъ-Жоржа всегда выбиралъ самую дальнюю комнату... Никогда отъ него невозможно было узнать ничего обстоятельнаго и связнаго о семейныхъ его дѣлахъ: объ отцѣ, о матери, о мѣстѣ перваго воспитанія. Въ рѣчахъ и манерахъ тоже порой просвѣчивало что-то загадочное,-- и это осталось до сей поры. Вотъ хоть недавно... Встрѣча съ бродягой пришла на память Павлу Петровичу. Алексѣевъ какъ-то такъ странно... такъ какъ-то очень ужь горячо да него заступился!... Что такое онъ говорилъ при этомъ? Да;-- вотъ: Что вамъ за дѣло до паспорта? Еслибъ его и не было, что тутъ дурнаго?... Неужто безъ этого ошейника нельзя и на свѣтѣ жить?... А тотъ ухватился за эти слова и сталъ клясться, что отъ паспортовъ дѣйствительно житья нѣтъ... Что бишь такое онъ говорилъ при этомъ? Что-то куріозное... онъ сказалъ, что поддѣльный билетъ съ чужимъ именемъ очень легко достать... Алексѣевъ швырнулъ ему рубль серебромъ... признакъ большаго участія!... Алексѣевъ имѣетъ конечно какой-нибудь видъ, и на этомъ видѣ прописано безъ сомнѣнія Алексѣевъ, а не Лукинъ... Ну а если онъ точно Лукинъ, а не Алексѣевъ, тогда видъ фальшивый... Но какой же это Лукинъ? Неужели торопецкій... Лукинъ, и даже едва ли не именно Григорій Алексѣичъ Лукинъ, былъ, по Торопецкому уѣзду, сосѣдъ его и сосѣдъ Маши; но онъ умеръ; разбили лошади на почтовой дорогѣ... хмъ!-- случай довольно странный!... Матюшкинъ ему говорилъ, что у Григорія Алексѣича былъ отецъ въ Торопцѣ... Софья Осиповна нашла Алексѣева на станціи... Все лицо было исцарапано, отъ того, что онъ вывалился изъ телѣги... Софья Осиповна ѣхала изъ Минска, по Бѣлорусской дорогѣ и проѣзжала Великіе-Луки... Почитай, что за самыми за Великими Лукми лошади понесли, говорилъ Иванъ Кузмичъ...
Быстрѣе, быстрѣе пошли сплетаться въ его умѣ нити сближенія. Какъ электрическія искры запрыгали, пробѣгая, по нимъ огоньки догадокъ... и вдругъ, крупная, яркая искра! Она вспыхнула съ трескомъ и освѣтила потемки. Она вспыхнула въ видѣ отвѣта на одинъ любопытный вопросъ: Что если Лукинъ не умеръ, что если онъ и Григорій Алексѣевичъ Алексѣевъ -- одно лицо? Если такъ, путь этого лица теперь передъ нимъ какъ на картѣ. Одинъ конецъ, до Великихъ-Лукъ, онъ знаетъ изъ одного источника; другой, отъ Великихъ до Петербурга и далѣе, извѣстенъ изъ другаго. На серединѣ, должно было что-то случиться, послѣ чего Лукинъ сталъ Алексѣевымъ?... Но что именно? Да и что могло побудить его?... На мѣстѣ, пожалуй, можно было бы добиться объясненія этой загадки. Имѣніе Лукиныхъ перешло въ руки Баркова... Барковъ долженъ знать ихъ семейныя обстоятельства... Иванъ Кузмичъ долженъ тоже знать... Жена?... Жена могла знать Лукиныхъ; они были ея сосѣди... Боже! Къ чему это все ведетъ?... Вѣдь если все это правда, если они были знакомы давно, тогда онъ обманутъ!... Ему не оказали ни слова... его одурачили!... Ухъ! Скверно!...
У Левеля въ глазахъ помутилось... онъ уже не радъ былъ своей догадкѣ. Она его жгла, душила какъ кошемаръ... Волей или неволей, онъ долженъ былъ думать о ней постоянно и носить съ собой всюду эту проклятую путаницу, и на досугѣ переминать, пережевывать, до того что подъ часъ голова начинала ходить кругомъ. По временамъ, онъ додумывался до того, что почти совсѣмъ терялся. Ему казалось, что мозгъ его оплетенъ какою-то паутиною, изъ которой нѣтъ никакой возможности выпутаться на свѣтъ. Онъ начиналъ сомнѣваться во всемъ, хотѣлъ бросить все, выгнать изъ головы совершенно, но силъ не хватало, и онъ начиналъ опять думать, переминалъ, пережевывалъ... Ни разу еще съ тѣхъ поръ, какъ намѣреніе посвататься пришло ему въ голову, онъ не былъ въ такомъ затрудненіи, въ такой нерѣшимости, что предпринять. Разные планы приходили ему на умъ; но по зрѣломъ соображеніи каждый изъ нихъ по очереди оказывался неудовлетворительнымъ... Не объясниться ли съ женой? Маша конечно не въ состояніи будетъ скрыть ничего, если только она знаетъ что-нибудь; но кто поручится ему за послѣдствіе этого шага? Хватитъ ли у нея твердости и покорности его волѣ на столько, чтобы сберечь въ секретѣ его находку и не подать ни малѣйшаго подозрѣнія Алексѣеву въ томъ, что тайна его открыта?... Впрочемъ какая тайна? До сихъ поръ вѣдь все это только однѣ догадки, повѣрка которыхъ требуетъ величайшей разчетливости и осмотрительности... Что у Алексѣева не все въ порядкѣ, за это онъ головой ручается. Но что онъ, Левель, угадалъ вполнѣ, вѣрно, за это нельзя поручиться. Онъ можетъ-быть ошибается. Ему можетъ-быть неизвѣстно еще и десятой доли того, что онъ можетъ открыть со временемъ, если возьмется за дѣло толкомъ?... Въ такомъ случаѣ, малѣйшее подозрѣніе со стороны Алексѣева поведетъ къ одному изъ двухъ: заставитъ его или быть вдесятеро осторожнѣе, или рѣшиться на самыя отчаянныя мѣры. Онъ знаетъ этого человѣка. Настойчивъ, смѣлъ и уменъ какъ чортъ; способенъ равно къ добру и злу, къ разчету и къ страстному увлеченію. Это одинъ изъ тѣхъ, съ кѣмъ игра, до послѣдняго хода, не можетъ считаться выигранною; а малѣйшая неосмотрительность можетъ быть опасна. Надо собрать всѣ справки, прежде чѣмъ начать дѣйствовать... Дѣйствовать!
Хмъ! Вѣдь это еще вопросъ, есть ли какой-нибудь поводъ дѣйствовать противъ него? Да еслибъ и былъ, то какимъ образомъ пустить въ ходъ тѣ средства, на которыя онъ можетъ разчитыватъ?... Что жь? Неужели доносъ на него писать? Онъ не подъячій. Онъ служилъ въ гвардіи и въ старые годы билъ алебастровыхъ пѣтушковъ у Вишневскаго, по десяти штукъ безъ промаха... Глазъ вѣренъ, рука не дрогнетъ... онъ имѣлъ случай испытать себя еще мальчикомъ. Но теперь, онъ не мальчикъ; ему тридцать семь лѣтъ; онъ имѣетъ семейство; онъ гражданинъ и христіанинъ, и не намѣренъ марать своихъ рукъ въ крови безъ особенной крайности... Къ тому же, въ его года, отправиться на Кавказъ солдатомъ и гдѣ-нибудь въ Пятигорскѣ, стоять на одной доскѣ съ какимъ-нибудь школьникомъ въ родѣ Грушницкаго... пошло!...
Левель, какъ видите, былъ очень запасливый, предусмотрительный человѣкъ, и потому захватывалъ иногда черезъ-чуръ въ даль. Теперь же онъ былъ встревоженъ и потому фантазировалъ, дѣлая мысленно разныя перестановки. Неизвѣстно, игралъ ли онъ въ шахматы, но если игралъ, то должно быть недурно.
Періодъ нерѣшительности пришелъ однако къ концу. Плодомъ долгаго размышленія и развязкою долгаго колебанія было письмо: Псковской губерніи, въ городъ Торопецъ, а оттуда въ село Троицкое Его Благородію Ивану Кузмичу Усову.
"Добрѣйшій Иванъ Кузмичъ, писалъ Левель, помните, вы хвалили мнѣ землю въ томъ небольшомъ имѣніи, гдѣ вы жили до вашего переселенія въ Троицкое, то-есть въ Жгутовѣ. Изъ вашихъ писемъ, въ прошедшемъ году кажется, или въ началѣ нынѣшняго, я заключаю, что Дмитрій Егоровичъ Барковъ, о которомъ вы вспоминаете такъ неохотно, не прочь бы раздѣлаться съ этимъ имѣніемъ; а такъ какъ онъ раззорилъ его, то вѣроятно согласенъ будетъ продать за дешевую цѣну. Дѣло, вотъ видите, въ чемъ: здѣсь есть одинъ господинъ, человѣкъ не богатый, но очень порядочный, который желаетъ купить не большое помѣстье въ вашихъ краяхъ, гдѣ онъ былъ, лѣтъ десять тому назадъ и зналъ какого-то Лукина; того ли, котораго вы помните, или другаго, не могъ добиться; но онъ не былъ знакомъ съ Барковымъ и потому не имѣетъ возможности прямо къ нему обратиться; а прооитъ васъ, и я тоже прошу, сообщить намъ кое-какія свѣдѣнія касательно Жгутова. Вопервыхъ, конечно, по части хозяйственной: сколько земли и какъ велика запашка? и сколько народу ходитъ на барщину, и каковы покосы, и есть ли строевой лѣсъ, и сколько? Словомъ, все это какъ водится, безъ лишнихъ подробностей, но какъ можно точнѣе и обстоятельнѣе. Далѣе, онъ особенно интересуется знать: кто владѣлъ Жгутовымъ до Дмитрія Егоровича Баркова: тѣ ли самые Лукины, которыхъ онъ зналъ, или другіе, и если тѣ, то какимъ образомъ имѣніе досталось Баркову? Потому что у стараго Лукина, были, какъ онъ говоритъ, прямые наслѣдники,-- сынъ, кажется. Помните, вы разказывали о какомъ-то несчастіи, которое съ нимъ случалось? Чтобы разъяснить всѣ эти вопросы, не будете ли вы такъ добры сообщить, въ самыхъ короткихъ словахъ, что вамъ извѣстно, вопервыхъ, насчетъ того какъ звали покойнаго Лукина и сына его, и не было ли у старика еще дѣтей? Вовторыхъ, куда дѣлись они? и если умерли, то прежде отца или послѣ?-- а если умерли послѣ, то почему не они, а Барковъ наслѣдовалъ имѣніе? Не было ли тутъ какихъ-нибудь штукъ со стороны пріятеля вашего Дмитрія Егоровича, изъ-за которыхъ современемъ можетъ выйдти процессъ? Признаюсь вамъ, послѣ всего, что я слышалъ объ этой особѣ, это нисколько бы не удивило меня. Далѣе, вѣрно ли вы это знаете, что молодой Лукинъ умеръ? То-есть существуютъ ли на это какія-нибудь несомнѣнныя доказательства, или такъ только, слухи? Этотъ послѣдній вопросъ очень интересуетъ моего пріятеля, потому что онъ былъ знакомъ, кажется, не съ отцомъ, а съ сыномъ. Не можете ли вы сообщить въ короткихъ словахъ, каковъ былъ собой этотъ молодой человѣкъ, чтобы знать тотъ ли это? неизвѣстно ли вамъ, гдѣ теперь проживаетъ Барковъ, въ Жгутовѣ, или въ другомъ мѣстѣ? Если въ другомъ, то, буде возможно, потрудитесь узнать обстоятельно его адресъ."
Прошло три недѣли съ тѣхъ поръ, какъ письмо это отослано было на почту въ З***, а отвѣтъ еще не былъ полученъ. Въ теченіи этого времени, Левель съ женой не выѣзжали почти никуда;-- всего разъ только были съ визитомъ у губернатора, въ городѣ, и провели тамъ какихъ-нибудь два часа. Ѳедоръ Леонтьевичъ обѣдалъ у нихъ, въ Сорокинѣ, дня черезъ три по пріѣздѣ въ З***, и по этому случаю былъ большой столъ. Изъ города были приглашены кое-какія власти; сосѣди съѣхались. Время шло довольно скучно, потому что Софья Осиповна была какъ-то не въ духѣ, а Марья Васильевна нездорова;-- такъ нездорова, что едва за столомъ высидѣла и послѣ обѣда должна была лечь. Лукинъ тоже былъ тутъ, но тотчасъ послѣ обѣда уѣхалъ, извиняясь дѣлами. Съ пріѣздомъ Ѳедора Леонтьевича вакація его кончилась, и онъ былъ завагенъ дѣлами по горло. Вѣроятно по этой причинѣ, онъ былъ всего разъ у Левеля, послѣ того, какъ онъ переѣхалъ въ З***, и въ этотъ разъ не успѣлъ почти слова сказать съ хозяйкою дома, такъ что Павлу Петровичу, который въ тайнѣ намѣренъ былъ наблюдать,-- и наблюдать было не надъ чѣмъ. Но если съ одной стороны безпокойство его не имѣло пищи, то съ другой состояніе Марьи Васильевны могло бы встревожить самаго равнодушнаго мужа. Что такое съ ней дѣлалось, онъ не могъ понять, но въ послѣднія три недѣли на нее было жалко смотрѣть. Она дичилась, бѣгала отъ него, отъ дѣтей, отъ всѣхъ окружающихъ. Безсвязныя рѣчи, блѣдность, два алыя пятнышка на щекахъ, какой-то потерянный, осужденный видъ и измученный, лихорадочный взоръ.
Левель напрасно старался занять ее чѣмъ-нибудь, разговориться съ ней. Нѣсколько разъ, когда онъ со всѣми возможными предосторожностями приступалъ къ объясненію,-- съ ней дѣлались настоящіе истерическіе припадки, которые доходили до судорогъ. Докторъ былъ позванъ изъ З***, прописалъ ей какія-то капли и обѣщалъ извѣстить черезъ день; но черезъ день, она объявила себя совершенно здоровою и отказалась отъ всякихъ лѣкарствъ. Дѣйствительно, она стала какъ-то немного бодрѣе послѣ этого времени; но тревожное напряженное состояніе продолжалось. Ей было предписано находиться на воздухѣ сколько возможно болѣе и ходить. Но ходить въ продолженіе дня, по жарѣ, она не имѣла силы. Вмѣсто того, она просиживала цѣлые дни на балконѣ, и только подъ вечеръ, въ сумерки, когда дѣти ложились спать, выходила въ садъ. Мужъ каждый разъ провожалъ ее. Они дѣлали нѣсколько туровъ взадъ и впередъ, по аллеямъ, и возвращались. Но когда у него бывали гости, или кто-нибудь пріѣзжалъ по дѣламъ, да засиживался, или его самого дома не было,-- она уходила одна и не разъ оставалась въ саду до глубокой ночи. Онъ дѣлалъ ей выговоры за эти ночныя прогулки.
-- Не хорошо оставаться такъ долго на воздухѣ ночью, мой другъ, говорилъ онъ.-- Посмотри, какая ты блѣдная... губы бѣлыя, ногти совсѣмъ посинѣли... Маша, что съ тобой? Да ты вся дрожишь?
-- Ничего, я устала... Я лягу спать.
-- Ты озябла? Не хочешь ли я прикажу тебѣ сдѣлать чего-нибудь горячаго на ночь?
-- Нѣтъ, я не озябла, я спать пойду,--и она отворачивалась, и уходила къ себѣ одна.
Левель ждалъ съ нетерпѣніемъ отвѣта на посланное письмо. Онъ былъ полученъ наконецъ и обратилъ догадки въ увѣренность.
"Покойникъ былъ росту высокаго, писалъ Усовъ и въ плечахъ широкъ; но съ лица худощавъ.... волосы черные и глаза черные и на правой щекѣ родимое пятнышко, величиною съ горошину, тоже черное "
У Левеля сердце забилось.
По вопросу о томъ, какимъ образомъ Жгутово досталось Баркову, бѣдный Иванъ Кузмичъ, охраняя семейную честь Лукиныхъ, не рѣшился сказать всю правду. Онъ отвѣчалъ, что дѣло во всей подробности ему не извѣстно, но что уступка сдѣлана была отъ законнаго владѣльца, законнымъ путемъ, вслѣдствіе разныхъ угрозъ и происковъ, и что Дмитрій Егоровичъ, кромѣ Жгутова, получилъ еще векселя на большую сумму.
Наконецъ, онъ писалъ, что Лукинъ былъ разбитъ лошадьми въ шести верстахъ отъ станціи С***, съ которой онъ выѣхалъ въ ночь на 7-ое августа 184* года, съ попутчикомъ кандидатомъ С.-Петербургскаго университета Алексѣевымъ, и что о случаѣ этомъ напечатано было въ Псковскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ.
Много чего еще оставалось въ тѣни съ точки зрѣнія Левеля; но два важные факта выяснились. Вопервыхъ, Лукинъ и нынѣшній Алексѣевъ -- одно лицо. Каковы бы ни были причины, заставившія это лицо перемѣнить имя, самый фактъ такой перемѣны не подлежалъ сомнѣнію.
Вовторыхъ, Барковъ имѣлъ на это лицо векселя, которые, по разчету времени и по разнымъ другимъ соображеніямъ, не могли быть уплачены. Уничтожилъ онъ ихъ или нѣтъ, были они протестованы или нѣтъ, во всякомъ случаѣ, онъ не можетъ быть равнодушенъ къ вопросу о томъ: живъ ли его должникъ или умеръ, и если не умеръ, то подъ чьимъ именемъ продолжаетъ жить, въ какомъ мѣстѣ и проч.
Левель работалъ довольно долго надъ этимъ послѣднимъ соображеніемъ, но были другія, которыя раньше пришли ему въ голову и заняли его несравненно сильнѣе. Лукинъ былъ сосѣдъ Веригиныхъ по имѣнію, и Маша конечно знала его. Въ ту пору, ему было за двадцать, ей около восьмнадцати лѣтъ. Она была такъ хороша въ эти года, что могла обратить вниманіе молодаго студента, пріѣзжавшаго на вакацію изъ столицы. Что если тогда еще они полюбили другъ друга и если теперь это чувство воскресло у ней или у обоихъ вмѣстѣ?.... Намекъ Софьи Осиповны и загадочное, тревожное состояніе Маши въ послѣднее время,-- первая встрѣча ея съ Григоріемъ Алексѣичемъ, случившаяся какъ разъ безъ него, и разныя, маленькія обстоятельства, на которыя онъ въ ту пору не обратилъ вниманія, но которыя приходили теперь на умъ, одно за другимъ, все утверждало его въ печальной догадкѣ, что онъ обманутъ, и что Маша скрываетъ отъ него... Ему нечего теперь больше дѣлать, какъ допросить ее, не теряя времени. Нельзя откладывать, пора принять мѣры; чтобы спасти ее отъ вліянія этого человѣка!.... Онъ долженъ по всей вѣроятности ожидать очень тяжелой сцены, послѣ которой она можетъ слечь; но она можетъ слечь и безъ этого.... дѣло можетъ окончиться Богъ знаетъ чѣмъ, если онъ не положитъ конца ея скрытности.
Письмо было получено вечеромъ, На другой день поутру, часу въ двѣнадцатомъ, Маша сидѣла въ уборной одна. Она только что отпустила дѣтей и горничную, и собиралась выйдти изъ комнаты, когда Левель вошелъ.
-- Маша, мой другъ, оказалъ онъ,-- останься не уходи; посидимъ здѣсь немножко. Я давно собираюсь серіозно поговорить съ тобою объ одномъ очень важномъ предметѣ.
Марья Васильевна поблѣднѣла.-- О чемъ это? произнесла она слабымъ голосомъ.
-- Дѣло касается здоровья, вопервыхъ. Я хочу знать причину твоей болѣзни.
Она подняла на него свой измученный, безпокойный взоръ, и тотчасъ же опустила его. Лихорадка начинала ее трясти.
-- Маша, надѣюсь, ты мнѣ отдашь справедливость, что я съ тобой былъ всегда откровененъ. Ты знаешь меня всего безъ утайки. Все, что меня занимаетъ или тревожитъ, радуетъ или огорчаетъ, всегда было извѣстно тебѣ; никогда, по крайней мѣрѣ, я не пряталъ отъ тебя ничего умышленно. Маша, мой другъ, до сихъ поръ я былъ увѣренъ, что ты платишь мнѣ тѣмъ же, что и ты не имѣешь секретовъ отъ мужа.
Она вскочила, предчувствуя о какомъ секретѣ шла рѣчь. Ужасъ написанъ былъ у нея на лицѣ.
-- Не теперь! Не сегодня!.... Когда-нибудь въ другой разъ! прошептала она.-- Сегодня я не могу у меня голова кружится!... Дурно!.... охъ! какъ мнѣ дурно! какъ дурно!....-- Она пошатнулась и упала безъ памяти къ нему на руки.
Левель былъ сильно встревоженъ; но онъ не кликнулъ горничной. Положивъ на диванъ жену, онъ вышелъ поспѣшно въ спальню, заперъ оттуда дверь въ дѣтскую на замокъ и другую дверь въ дѣвичью,-- и въ ту же минуту воротился къ Машѣ; съ большимъ трудомъ онъ привелъ ее въ память. Жалость его удерживала, но онъ твердо рѣшился не откладывать объясненія.
Минутъ пять спустя, она лежала еще, но сознаніе возвратилось, и краска, легкими, алыми пятнышками, выступила на обѣихъ щекахъ. Онъ сѣлъ возлѣ, на вышитую скамеечку.
-- Маша, мой ангелъ, сказалъ онъ, цѣлуя ей руки.-- Прости мнѣ эту невольную пытку, но я не имѣю права ждать долѣе. Для собственнаго твоего спокойствія, для нашего счастія, я долженъ сегодня же все узнать.
Она отвернулась, пытаясь спрятать лицо въ подушку.
-- Маша, я знаю секретъ Григорія Алексѣича, и ты тоже знаешь... Онъ носитъ чужое имя?.. Вы были сосѣди, вы были знакомы въ Ручьяхъ?..
-- Я дала слово молчать, простонала она.
-- Ты очень дурно сдѣлала! Согласись, другъ мой, что это дурно. Ты не изъ тѣхъ, которые могутъ лгать съ веселымъ лицомъ. Еслибы ты была изъ тѣхъ, объ этомъ и говорить бы не стоило; но ты видишь сама, легко ли дается ложь такимъ какъ ты?.. Съ тѣхъ поръ какъ твой старый знакомый пріѣхалъ сюда и выманилъ у тебя обѣщаніе скрыть его настоящее имя, имѣла ли ты хоть минуту покоя? Она покачала головой... "Попалъ!" подумалъ онъ про себя; и тайное чувство самодовольствія шевельнулось на мигъ въ душѣ, несмотря на всю желчь, которая наполняла ее.
-- Вотъ видишь? продолжалъ онъ.-- Вотъ гдѣ причина разстройства. Тебя мучила тайна, которую онъ тебѣ навязалъ. Эта тайна удаляла тебя отъ мужа, и удалила бы можетъ-быть еще болѣе, еслибъ я не узналъ ея совершенно другимъ путемъ, совершенно случайно, изъ переписки съ людьми, которые знали давно Григорья Алексѣича... Маша, мой другъ, я хочу у тебя спросить еще кое-что.
Она вздрогнула и плотнѣе прижала лицо къ подушкѣ.
-- Признайся мнѣ, ты любила его когда-нибудь прежде?
-- Да, отвѣчала она глухимъ голосомъ.
-- А теперь?
Левель какъ-то нетвердо выговорилъ это слово. Она медленно поднялась, развела волосы, опустившіеся на лобъ; и сѣла, не отвѣчая ни слова. Лицо имѣло какой-то убитый, потерянный видъ. Полагая, что можетъ-быть она не разслушала, онъ повторилъ свой вопросъ.
-- Я не могу дольше лгать, отвѣчала она, тяжело вздохнувъ.-- Я люблю его и теперь, я...
У нея не хватило смѣлости досказать. Она взглянула на мужа и покраснѣла вся до ушей.
Левель былъ сильно взволнованъ; но онъ былъ далекъ отъ того, чтобы понять всю мѣру своего несчастія. Ни малѣйшаго подозрѣнія, до чего дошло дѣло, не шевельнулось въ его умѣ.
-- Я знаю, перебилъ онъ.-- Ты думала, что онъ умеръ... Объ этомъ мы послѣ когда-нибудь поговоримъ, когда ты будешь спокойнѣе... Маша, если ты думаешь, что я тебя обвинять пришелъ, ты ошибаешься... Я знаю какъ трудно владѣть своимъ сердцемъ и какъ легко ошибиться... Всякій изъ насъ можетъ быть вовлеченъ невольно и постепенно въ то, чего прежде и въ мысляхъ не было... Ты обманула меня; но въ этомъ обманѣ онъ больше тебя виноватъ, несравненно больше!.. Чего онъ хотѣлъ отъ тебя? Если онъ точно любитъ, по-человѣчески, по-христіянски любитъ, то онъ не долженъ былъ жить здѣсь, не долженъ былъ видѣться съ тобой каждый день, однимъ словомъ, не долженъ былъ доводить тебя до этого состоянья. Вотъ уже больше мѣсяца, какъ ты стала совсѣмъ на себя не похожа... Подумай, къ чему это можетъ повесть?..
Она слушала, закрывая лицо руками.
-- Любовь, продолжалъ онъ,-- если она не запятнана низкимъ, своекорыстнымъ разчетомъ, конечно высокая вещь; но чтобы стоять на такой высотѣ, она должна быть готова пожертвовать всѣмъ, даже собой, для счастья любимаго существа... Если онъ... если этотъ Лукинъ дѣйствительно любитъ тебя, такъ ли онъ долженъ былъ поступить? Имѣлъ ли онъ твое счастье въ виду, дѣлая все, чтобъ отдалить тебя отъ семейства? Чѣмъ онъ можетъ вознаградить тебя за то, что ты должна была бы покинуть, еслибы ты рѣшилась пойдти вслѣдъ за нимъ туда, куда, я нисколько не сомнѣваюсь, онъ хочетъ тебя привесть?.. Онъ!.. Я не знаю каковъ онъ былъ прежде, но теперь онъ глубоко испорченъ.
-- Павелъ Петровичъ! перебила она умоляющимъ голосомъ.
-- Онъ ни во что не вѣритъ, продолжалъ Левель:-- на все плюетъ! Онъ прошелъ сквозь огонь и воду... Дуэлистъ, волокита, картежникъ, мотъ, наконецъ самозванецъ, который когда-нибудь кончитъ острогомъ...
-- Павелъ Петровичъ! Ахъ, Павелъ Петровичъ! Не будь такъ строгъ!...
Но онъ продолжалъ, не обращая вниманія:
-- Это ли человѣкъ, съ которымъ женщина могла бы найдти себѣ прочное счастье?... Да и возможно ли прочное счастіе для той, которая поставила страсть выше всего на свѣтѣ? Маша!... Любовь не игрушка! Она имѣетъ значеніе болѣе минутной потѣхи. Любовь -- это честная, скромная молодость, изъ которой выходятъ современемъ общее уваженіе и спокойная старость. Любовь -- это дѣти, ихъ воспитаніе и будущая судьба... Кто на столько безсовѣстенъ, что рѣшится на все это наплевать, кто захочетъ сдѣлать себѣ игрушку изъ самыхъ священныхъ вещей, тотъ повѣрь мнѣ, мой другъ, тотъ счастья не стоитъ. Когда-нибудь надоѣстъ игра, пройдетъ молодость, красота завянетъ, и останется одно горькое сожалѣніе о жизни, потраченной даромъ.... Да хорошо еще, и если это остается!...
Маша слушала какъ преступница, надъ головой которой читаютъ послѣдній приговоръ. Блѣдная, съ стиснутыми губами, безъ слезъ, она сидѣла, не смѣя вздохнуть, не смѣя поднять глаза.
"Все кончено," думала она. "Если теперь признаться, онъ оттолкнетъ меня съ презрѣніемъ."
-- Но довольно объ этомъ, мой другъ. Я надѣюсь, что ты меня поняла и что не поздно еще спасти наше счастіе. Постарайся забыть Григорія Алексѣича; это не будетъ тебѣ очень трудно, если ты разъ убѣдишься, что онъ не тотъ, какимъ ты считала его. Онъ умеръ дѣйствительно для тебя, или, лучше оказать, въ немъ умерло то, что заслуживаетъ любовь. Съ своей стороны, я сдѣлаю, что я долженъ сдѣлать. Я попрошу его больше не ѣздить сюда....
Въ залѣ послышались чьи-то шаги.
-- Кто тамъ? спросилъ громко Левель,
-- Это я, Павелъ Петровичъ. Лошади, Павелъ Петровичъ, заложены, отвѣчалъ казачокъ.
-- Пусть подаютъ.
-- Куда ты? спросила она, вскочивъ.
-- Я въ городъ.
-- Къ нему?
--Да, къ нему.
Въ испугѣ она схватилась за голову...-- Павелъ Петровичъ!... Ради самого Бога! Павелъ Петровичъ, не ѣзди!
-- Чего ты боишься?
-- О! боюсь!... ужасно боюсь!... Вы поссоритесь и одинъ изъ васъ.... О, я не стою этого!... Я не стою, чтобы за меня стрѣлялись!...
-- Маша! Въ умѣ ли ты?... Положись на меня. Я даю тебѣ слово, что такого дурачества не сдѣлаю.
-- Слово?... О! я знаю какъ слово держится, когда дѣло дойдетъ до этихъ вещей!... Павелъ Петровичъ, вспомни о дѣтяхъ! Клянись мнѣ, клянись, что ты никогда, ни въ какомъ случаѣ,-- что бы ты ни услышалъ отъ него.... или отъ другихъ.... что бы между вами ни было сказано.... что ты не будешь съ нимъ драться...
Левель взглянулъ на нее, и его поразила смертельная блѣдность жены; ни кровинки въ лицѣ; глаза дико горѣли.
-- Клянись! повторила она въ полголоса, указывая на образъ.
Онъ посмотрѣлъ въ ту же сторону и, подумавъ немного:-- клянусь, произнесъ онъ тихо.
Маша вздохнула свободнѣе. Слезы закапали у нее изъ глазъ; она упала передъ распятіемъ на колѣна....-- Господи! Прости меня! прости грѣшницу!... Прости! Прости! повторяла оно рыдая.
-- Маша, мой ангелъ, лягъ, успокойся....
-- Мнѣ успокоиться? отвѣчала она, вскочивъ и безумно осматриваясь вокругъ.-- Нѣтъ! Мнѣ никогда ужь больше не успокоиться!... Конченъ покой! Мое счастье кончено!... Я погубила себя!... Я.... мерзкая, подлая! Я здѣсь больше не въ правѣ жить, въ этомъ домѣ!... Возьмите отъ меня дѣтей и отдайте ихъ на руки честной женщинѣ.... О, матушка, матушка! Не думала ты, умирая, чѣмъ кончитъ дочь!...
Левель самъ поблѣднѣлъ, слушая эти рѣчи. Горькая истина стояла вся передъ нимъ, лицомъ къ лицу. Слезы блеснули у него на глазахъ. Увидѣвъ что Маша опять пошатнулась, онъ протянулъ къ ней руки. Она отодвинулась отъ него въ безотчетномъ ужасѣ, пошатнулась еще разъ и грянулась на полъ. Голова задѣла объ уголъ дверей; кровь ручьемъ хлынула изо рта.
Поѣздка въ городъ была отложена; но экипажъ въ ту же минуту отправили за докторомъ. Маша слегла; къ вечеру у нея открылась горячка. Цѣлую ночь Левель провелъ у ея изголовья, и всю эту ночь она пролежала въ бреду.