Первое время послѣ пріѣзда Маевской, кузины были почти неразлучны. Онѣ спали, хозяйничали, возились съ дѣтьми, гуляли и забавлялись вмѣстѣ. Софья Осиповна была въ духѣ. Сбросивъ съ плечъ церемоніялъ офиціальной жизни со всѣми его безконечными требованіями и неизбѣжными мелочными стѣсненіями, она жадно наслаждалась свободою сельскаго быта. Затѣямъ, шалостямъ, выходкамъ, шуткамъ ея, казалось, не будетъ конца. Все ожило и повеселѣло вокругъ. Дѣти, которымъ она навезла конфетъ и игрушекъ безъ счету и которыхъ смѣшила на каждомъ шагу, полюбили ее до безумія. Маша была отъ нея въ восторгѣ. Левель ухаживалъ за ней какъ за маленькою и не зналъ что придумать, чтобы сдѣлать ей жизнь въ своемъ домѣ жакъ можно пріятнѣе. Стараясь предупредить малѣйшія изъ ея желаній, онъ затѣвалъ для нея прогулки, катанья, parties de plaisir къ сосѣдямъ. Только что она заикнулась о верховой ѣздѣ, какъ изъ города выписано было дамское сѣдло. Въ верховыхъ лошадяхъ не было недостатка. Леведь, какъ старый кавалеристъ и любитель, имѣлъ ихъ всегда, на конюшнѣ, нѣсколько. Къ сожалѣнію, Марья Васильевна не умѣла ѣздить, что разстроило нѣсколько общее удовольствіе; потому что Софья Осиповна не хотѣла оставить ее одну, и отъ этого общество, каждый день часа на два, стало дѣлиться на партіи. Конница уѣзжала, пѣхота сидѣла дома. Изъ мущинъ одинъ кто-нибудь провожалъ Софью Осиповну, а другой оставался съ Машей. На первый разъ, брошенъ былъ жребій, и очередь выпала Лукину. Онъ ѣздилъ не слишкомъ щеголевато, но смѣло и крѣпко сидѣлъ въ сѣдлѣ. Увидѣвъ его въ первый разъ верхомъ на своемъ жеребцѣ, Левель не могъ утерпѣть, чтобы немножко не улыбнуться.
-- Чего вы смѣетесь? спросила Маевская.
-- Такъ; я боюсь, что ваша прогулка протянется дольше чѣмъ вы ожидаете. Вашъ проводникъ плохо знаетъ окрестности и легко можетъ сбиться съ дороги.
-- Э! что за бѣда?.. Tout chemin mène à Rome!.. Пріѣдемъ какимъ-нибудь часомъ позже и только. Marie ne sera pas fâchée de же reposer un peu. Elle а Гаіг d'être très fatiguée. Я боюсь, что я скоро ее совсѣмъ замучу...
-- Какъ вы похудѣли, кузина! замѣтилъ Левель, помогая ей сѣсть въ сѣдло.-- Вы стали легки какъ перышко!
-- Ага! А кто въ Петербургѣ пророчилъ, что я растолстѣю? А? Помните?
Левель не отвѣчалъ ни слова; онъ любовался наѣздницей. Верхомъ на конѣ, въ круглой шляпѣ и въ амазонкѣ, съ хлыстомъ въ рукахъ, Софи могла бы поспорить съ любою красавицей, такъ славно все это ей шло къ лицу... Ей было ужь за тридцать, и она никогда не могла похвалиться особенною красотой; но полные жизни глаза, и ловкость, и грація, и какой-то особенный, оригинальный пріемъ въ малѣйшихъ движеніяхъ, вознаграждали съ избыткомъ за все. Она была несравненна ужь по тому одному, что непохожа была ни на кого.
Не успѣла она очутиться въ сѣдлѣ, какъ начались разныя шалости съ лошадью. Она заставляла ее вертѣться, пятиться, подниматься на заднихъ ногахъ и дѣлать лансады въ сторону, въ великому страху Маши, которая вскрикивала, закрывая руками глаза и увѣряя, что лошадь бѣсится, что не слѣдуетъ ѣхать на ней, что случится несчастіе и т. д.
Левель, смѣясь, успокоивалъ ее.
-- Смотри, говорилъ онъ,-- вонъ, Соколъ пошелъ подъ ней какъ ягненокъ!
Ворота были отворены, и кавалькада выѣхала.
Проскакавъ съ полверсты галопомъ, они миновали церковь и въѣхали въ лѣсъ. Софи пустила свою лошадку шагомъ.
-- Панъ Григорій сердитъ на меня? сказала она.
-- Сердитъ, отвѣчалъ Лукинъ.
-- За что?
-- За вчерашній допросъ... Это изъ мѣры вонъ! Здѣсь, въ этомъ домѣ, въ гостяхъ, при Левелѣ, при женѣ его... заводить точно такую же инквизицію какъ бывало въ Сольскѣ!.. добиваться зачѣмъ я въ городъ ѣздилъ, и что я тамъ дѣлалъ, и кого я тамъ видѣлъ... Смѣшно!.. Очень имъ нужно знать, что ты ревнуешь меня!.. Это глупо, ей Богу, Софья!.. это самаго недогадливаго можетъ навесть на догадки!.. Павелъ Петровичъ и такъ ужь подсмѣивается... Сегодня, когда мы садились верхомъ, я замѣтилъ...
-- Allons! перебила Софи, смѣясь...-- Много ты очень замѣтилъ! Много вы всѣ замѣчаете!.. Знаешь, чему онъ смѣялся?..
-- Чему?
-- Смѣялся смотря на тебя, какъ ты держишься.
-- А! чортъ его побери! проворчалъ ея спутникъ, кусая губы. Онъ былъ щекотливъ на счетъ верховой ѣзды, какъ многіе.-- Эти педанты, съ ихъ старою манежною школой, прибавилъ онъ громко,-- воображаютъ, что кромѣ нихъ никто не умѣетъ ѣздить!
Софи хохотала...
-- Allons, ne te fâche pas, mon beau cavalier! Она подъѣхала къ нему близко.-- Voila pour te rendre gai! сказала она, цѣлуя его.
Онъ перегнулся въ сѣдлѣ и обнялъ ее одною рукой.
-- Laisse donc! Tu va me faire perdre les étriers! шептала Софья; но Лукинъ не пускалъ... Коню его надоѣла эта потѣха. Сердито оскаливъ зубы, онъ повернулъ голову и укусилъ ея лошадь за шею. Софья стегнула его хлыстомъ но мордѣ. Лукинъ едва успѣлъ отнять руку, какъ конь его взвился, и они понеслись вихремъ по лѣсу... Навстрѣчу неслись эеленыя вѣтви деревьевъ, грозя сорвать шляпу или задѣть по лицу. Сѣдоки наклонялись проворно, сворачивая или ныряя, и то отставая, то обгоняя другъ друга на всемъ скаку. Шляпа свалилась у ней съ головы и держалась только на лентахъ; коса расплелась, и длинныя пряди русыхъ волосъ, разметанныя по вѣтру, вились позади какъ змѣи... Надо было остановиться и слѣзть, чтобъ поправить бѣду...
Часа черезъ два, они возвращались домой. Кони бѣжали крупною рысью. Онъ началъ хвалить ея волосы:-- Софья, мой ангелъ, какая коса у тебя славная!
-- У кузины коса вдвое гуще и на четверть длиннѣе моей, отвѣчала она смѣясь.-- Еслибы ты видѣлъ ее поутру, когда она чешется!.. О! еслибы только не этотъ цвѣтъ, какая это была бы прелесть! Mais celte couleur fait un drôle d'effet... Imaginez vous le petit minois de Marie tout noyé dans le feu d'une immense chevelure!.. Этакъ у ней вся спина, и плечи, и грудь покрыты точно какъ чесаною мочалкой... Кстати, скажи пожалуста, съ чего это тебѣ пришло въ голову написать будто она неинтересна?
Она посмотрѣла ему въ глаза; Лукинъ покраснѣлъ слегка.
-- О вкусахъ спорить нельзя; мнѣ такъ кажется, отвѣчалъ онъ, внутренно проклиная избытокъ предосторожности, за который теперь ему приходилось платиться.
-- О! Въ самомъ дѣлѣ? Тебѣ такъ кажется?... Смотри, панъ Григорій, не лжешь ли ты?..
-- Конечно лгу, отвѣчалъ онъ насмѣшливо.-- Развѣ я говорилъ когда-нибудь правду? Развѣ есть въ мірѣ женщина, которая можетъ мнѣ не понравиться? Вѣдь ты сама говоришь, что у меня нѣтъ вкуса, что мнѣ все равно лишь бы юпка была, а тамъ одѣнь хоть козу въ юпку.
-- Что жь? это не такъ далеко отъ истины.
-- Послушай, Софья, я спорить съ тобою не буду, но я тебѣ только одно скажу: еслибъ я имѣлъ на твой счетъ хоть десятую долю тѣхъ подозрѣній, какими ты мучишь меня каждый день, я бы давно тебя бросилъ.
-- О, еслибъ я имѣла только одни подозрѣнія на твой счетъ, я бы считала себя счастливою... А сколько разъ мнѣ удавалось тебя уличить?.. Забылъ?
-- Уличить въ чемъ? Въ какихъ-нибудь пустякахъ, надъ которыми ты сама же потомъ смѣялась.
Софья посмотрѣла серіозно ему въ глаза.
-- Слушай, сказала она:-- смѣяться я рада, до тѣхъ поръ покуда могу смѣяться. Я рада твбѣ доказать, что я не вакханка, что привязанность сердца въ моихъ главахъ дороже всего остальнаго... Но если ты сердце мое обманешь, тогда берегись! Тогда все припомнится! Все, что я вытерпѣла въ шесть лѣтъ... Берегись! Не разчитывай слишкомъ на мою доброту! Не думай, что если я тебѣ все прощала, такъ потому все прощу...
И при этихъ словахъ сна погрозила ему хлыстомъ.
Лукинъ ѣхалъ молча, опустивъ глаза въ землю. Лицо его было мрачно. Никогда еще ему не случалось играть въ такую рискованную игру; онъ это чувствовалъ инстинктивно. Особенныхъ, близкихъ причинъ опасаться, казалось, не было; а между тѣмъ что-то грозящее налетало порою какъ тѣнь, Богъ знаетъ откуда. Предмета, который бросалъ эту тѣнь, съ его точки зрѣнія, не было видно; а между тѣмъ онъ предугадывалъ близость его какимъ-то чутьемъ, и чувствовалъ въ собственномъ сердцѣ что-то роковымъ образомъ, неотразимо влекущее его прямо навстрѣчу опасности. И это что-то, живущее въ немъ самомъ, можетъ-быть было еще опаснѣе того другаго, что приближалось извнѣ, потому что къ борьбѣ съ врагомъ внѣшнимъ, каковъ бы онъ ни былъ, онъ былъ готовъ,-- но противъ себя самого откуда взять силу?.. Сердце его не звало узды, и въ этомъ сердцѣ кипѣло теперь кое-что, съ чѣмъ онъ не могъ совладать, что было сильнѣе страха, дороже счастья, что говорило громче разсудка и влекло его безъ оглядки, безъ жалости, безъ возврата, куда-то... куда?-- онъ и самъ не зналъ, но съ этимъ влеченіемъ онъ не могъ бороться; онъ это испыталъ... Нѣсколько дней назадъ, онъ твердо намѣренъ былъ выѣхать изъ Сорокина и остаться жить въ городѣ; но этого онъ не сдѣлалъ. Что удержало его?.. Пустяки!.. Софья просила, Левель просилъ; онъ только покачивалъ головой усмѣхаясь; но Марья Васильевна сказала два слова, и онъ воротился изъ города въ тотъ же день... Какія были эти два слова? никто не слыхалъ; но ужь вѣрно они имѣли надъ нимъ не малую власть, потому что Лукинъ, осторожный и хитрый Лукинъ, вернулся. А впрочемъ кто его знаетъ такъ близко, какъ мы имѣли случай узнать, тотъ не удивится; потому что тотъ видѣлъ уже не разъ, гдѣ начиналась у Лукина осторожность и гдѣ оканчивалась. Она являлась всегда простымъ исполнителемъ, піонеромъ, который стлалъ мостъ и гладилъ дорогу къ той цѣли, куда увлекали его отвага и страсть...
-- Готовъ ли обѣдъ? спросилъ Левель, входя къ женѣ. Онъ засталъ ее въ спальнѣ Софьи, у окошка, съ какою-то работой въ рукахъ.
-- Готовъ, отвѣчала она, выглядывая въ окно.-- Да вотъ что-то наши наѣздники не ѣдутъ.
Онъ усмѣхнулся едва примѣтно.
-- Чего ты смѣешься? спросила она простодушно.
Левель въ отвѣтъ указалъ на часы.
-- Четыре?.. такъ что жь? спросила она, въ недоумѣніи посматривая на мужа.
-- А уѣхали въ половинѣ втораго.
-- Ну такъ что жь? повторила она.
-- Ничего; я только боюсь, чтобъ они не сбились съ дороги и не заѣхали куда-нибудь слишкомъ далеко; потому что трехчасовая прогулка верхомъ, безъ особенной надобности, для человѣка, который къ ѣздѣ не привыкъ, или ѣздитъ не каждый день,-- этого много. Самою обыкновенною, легкою рысцой они должны были сдѣлать теперь по меньшей мѣрѣ верстъ двадцать пять; а что кузина скакала на первыхъ порахъ, я головой поручусь... Я не могу себѣ даже представить, куда они ѣздили такъ далеко... Алексѣевъ не знаетъ дороги.
Маша встревожилась при мысли, что они могли заблудиться. Съ этимъ словомъ у ней въ головѣ вязались страшныя представленія: глухіе лѣса, болота, звѣри!.. Она сообщила мужу свои опасенія, тотъ усмѣхнулся, ни слова не говоря.
-- Но можетъ-быть они отдыхали гдѣ-нибудь?.. Въ Ежевѣ, или въ Прилуцкомъ?
-- Или просто въ лѣсу, на травкѣ, прибавилъ мужъ.-- Постой, я ихъ подразню, когда пріѣдутъ назадъ.
Маша не отвѣчала. Высунувъ голову изъ окна, она пристально вглядывалась въ ту сторону, съ которой должны были возвратиться ея друзья. Мужъ не замѣтилъ какимъ огнемъ лицо ея вспыхнуло и какъ оно поблѣднѣло потомъ... Онъ тоже смотрѣлъ изъ окна, но въ другую сторону.
Четверть часа спустя, наѣздники воротились: лошади въ мылѣ; дубовая вѣтка видна была издали на шляпѣ Софьи, на груди букетъ ландышей. Она вбѣжала по лѣстницѣ съ шлейфомъ, приколотымъ къ поясу, напѣвая какой-то мотивъ изъ Донь-Жуана. Щеки горѣли отъ скорой ѣзды; въ прищуренныхъ глазкахъ замѣтна была усталость.
-- Уфъ! Je suis tout en-nage! сказала она, опрокинувшись на coфy въ своей комнатѣ...-- Паша! скорѣй, раздѣвайте меня.
Вечеромъ, въ сумерки, послѣ чая, Лукинъ и Софья съ Марьей Васильевной сидѣли въ саду, въ бесѣдкѣ. Маша весь день была какъ-то задумчива и разсѣянна. Она сидѣла въ углу на софѣ; а возлѣ нея, поджавъ ноги и прислоняясь къ ея плечу и держа ея руку въ своихъ рукахъ, лежала Софья Осиповна.
-- Marie не въ духѣ сегодня, говорила она.-- У ней есть что-то на сердцѣ. N'est ce pas, Marie, vous avez quelque chose?
Марья Васильевна усмѣхнулась, покачавъ головой.
-- Я никогда еще не видала ее такою, продолжала Софья.-- Но къ ней это очень идетъ, и когда она конфузится -- тоже... Когда Marie дуется или конфузится, ее такъ и хочется поцѣловать!.. N'est ce pas, monsieur?
Лукинъ засмѣялся. Марья Васильевна сконфузилась. Софья повернула голову и, поднявъ на нее глаза, улыбнулась лукаво.
-- Я такъ люблю конфузить ее!.. Вы не сердитесь на меня, Marie?
-- Немножко.
-- Ну, немножко, это еще не большая бѣда, passe poor немножко... Мой ангелъ, мнѣ ужасъ какъ хочется васъ подразнить!.. Я очень люблю дразнить!.. Это дурно, конечно; отъ этого слѣдуетъ удерживаться, но я не могу удерживаться, когда я безъ корсета...
-- Sophie! Маша толкнула ее потихоньку локтемъ. Ей становилось неловко, она начинала вертѣться, посматривая тревожно на гостью, а та хохотала.
-- Cousine trouve, que je suis sans faèon... но что за бѣда? Вѣдь онъ ужь давно замѣтилъ, что я безъ корсета... О! онъ не станетъ скандализироваться изъ-за такихъ пустяковъ! Allons donc, Marie, mon enfant, pas tant de cérémonies avec ce monsieur! Онъ не любитъ, когда съ нимъ церемонятся... Да и какія тамъ церемоніи лѣтомъ, въ деревнѣ, когда такъ жарко!.. Уфъ! сегодня такъ жарко, такъ жарко, что я право сняла бы все.
-- Sophie! что вы?..-- Маша вскочила съ пылающими щеками, переконфуженная до-нельзя... Лукинъ смѣялся; Маевская хохотала.
-- Mais pas devant ce monsieur, certainement!.. Ха! ха! ха! Soyez donc tranquille! шептала она, догоняя свою кузину въ дверяхъ, и осыпая ее поцѣлуями.-- N'ayez pas peur! Ха! ха! ха! Останьтесь съ нами... Клянусь вамъ, я не сниму ничего... и не скажу ему что такое вы сняли сегодня...
-- Ахъ нѣтъ?.. пустите; я не могу!.. Пустите, Sophie, мнѣ нужно къ дѣтямъ идти; они тамъ ложатся спать...-- Марья Васильевна вырвалась и исчезла.
-- Совершенный ребенокъ! сказала Маевская, возвращаясь въ бесѣдку.-- Трудно повѣрить, чтобъ у нея было двое дѣтей.
-- Къ чему ты дразнишь ее? спросилъ Лукинъ.
-- Э! что за бѣда?.. Ты думаешь, она очень сердится?.. Elle est sans caleèons aujourd'hui, и боится, чтобъ я не сказала при ней; вотъ и все... Ничего... пусть уйдетъ на минуточку; не цѣлый же день быть вмѣстѣ...
Марья Васильевна убѣжала отъ нихъ дѣйствительно съ намѣреніемъ идти въ комнаты; но она была слишкомъ взволнована, чтобы показаться кому-нибудь на глаза. Свернувъ съ большой аллеи въ сторону, она шла лабиринтомъ глухихъ дорожекъ въ другой конецъ сада. Съ ней дѣлалось что-то, чего она не могла понять... Досада и стыдъ и смутныя подозрѣнія бродили у ней въ душѣ. Обстоятельства верховой прогулки и разныя мелочи, подмѣченныя въ теченіи нѣсколькихъ дней, и эта смѣлость, этотъ непостижимый sans gène кузины въ присутствіи Лукина, все это, встрѣчаясь въ ея головѣ съ тѣмъ, что прежде она слыхала отъ мужа, возвращало ее съ новою силой къ старымъ догадкамъ. Ревность опять начинала нашептывать страннаго рода вопросы. За чѣмъ онъ ее увѣрялъ, что онъ любитъ ее одну, если онъ любитъ Маевскую?.. Къ чему такъ обманывать?.. Она шла далеко отъ бесѣдки; но мысли ея были тамъ и невольно тянули ее въ ту сторону. Дойдя до другаго угла, она долго стояла въ раздумьи; потомъ повернулась, и тихо пошла назадъ.
Душистая, теплая ночь ложилась вокругъ. Въ кустахъ, подъ навѣсомъ старинныхъ липъ, становилось темно какъ въ лѣсу. Порой огоньки мелькали изъ дома въ просвѣтѣ вѣтвей да свѣтлякъ зажигалъ свой зеленый фонарикъ въ травѣ. Въ пяти шагахъ, глазъ съ трудомъ различалъ контуры предметовъ. Маша шла очень тихо, изрѣдка останавливаясь и прислушиваясь. Нѣсколько разъ ей казалось, какъ будто она слышитъ шаги въ сосѣдней аллеѣ... Идутъ!.. нѣтъ, нейдутъ.. Она стала на перекресткѣ, наклонивъ голову въ ту сторону, откуда ей чудился шумъ... Что-то скрипнуло очень близко... шелестъ женскаго платья и шепотъ... потомъ какой-то неясный звукъ, похожій на поцѣлуй, и снова все стихло... Сердце у Маши замерло. Вглядываясь внимательнѣе по направленію слышанныхъ звуковъ, она замѣтила что-то бѣлое шагахъ въ десяти отъ себя... Тутъ должна быть скамейка... тсс!.. на скамейкѣ сидятъ они!..
Удерживая дыханіе, она обошла на цыпочкахъ группу кустовъ и подкралась къ нимъ сзади близко, такъ близко, что еще шага два или три, и малѣйшее слово, сказанное въ полголоса могло бы быть слышно; но она не рѣшается идти далѣе... Колѣна у ней дрожатъ... Она ихъ видитъ сквозь вѣтви: вотъ Софья Осиповна, а вотъ и онъ!.. Софья наклонилась къ его плечу и шепчетъ что-то... Онъ повернулся; его не видно болѣе; но она слышитъ опять тотъ же звукъ, звукъ поцѣлуя, и на этотъ разъ такъ убійственно внятно! такъ явственно!.. О! это было поцѣлуй! Такого она еще не слыхала!.. У Маши въ глазахъ помутилось... Ей душно... ей тошно... она рада бѣжать и не можетъ двинуться. Досада и горе и страхъ быть замѣченною и что-то томительно жгучее на сердцѣ подкашиваютъ ей ноги...
Какъ она выбралась на дорожку и какъ убѣжала, она и сама потомъ не помнила; помнила только, что она прибѣжала въ бесѣдку и, упавъ на софу, заплакала какъ ребенокъ... О чемъ? Она не думала у себя спросить. Ей было не до вопросовъ. Ей было такъ больно, такъ горько!.. Точно какъ будто все счастье, вся радость, которыя она когда-нибудь испытала, были не болѣе какъ сонъ, пустая греза, послѣ которой проснувшись, она увидѣла себя совершенно покинутою, заброшенною и забытою...
-- Что съ тобой, Маша? спросилъ ее мужъ за ужиномъ, замѣтивъ, что она въ этотъ день какъ-то особенно невесела и блѣдна.
-- Ничего; у меня голова болитъ, отвѣчала она.
Послѣ ужина, она сидѣла у себя въ спальнѣ, уже раздѣтая, когда вошла Софья Осиповна. Маша вздрогнула... Въ одинъ день, всѣ чувства ея къ кузинѣ перемѣнились до такой степени, что она почтя ненавидѣла ее въ эту минуту; но въ ту же минуту, и съ истинно-женскою гибкостью, она успѣла овладѣть собой на столько, чтобы скрыть настоящій характеръ того, что ее возмущало. Болѣе этого скрыть она не могла, да и поздно было; потому что Маевская, еще за ужиномъ, замѣтила въ ней перемѣну.
-- Chère amie, что съ вами? говорила Софья, ласкаясь.
-- Не знаю... такъ что-то... нервы должно-быть... Со мной это часто бываетъ, отвѣчала она, потупивъ глаза.
-- Oh! rien que cela?.. А я думала, что вы сердитесь на меня.
-- Я не сержусь.
-- Но вы посердились немножко, а?.. Не говорите; я это видѣла... и я понимаю, что съ моей стороны очень дурно надоѣдать вамъ моимъ враньемъ, когда вы не въ духѣ... Но что дѣлать?.. У меня такой глупый характеръ!... J'ai bien dee défauts, je'le sais... Кто хочетъ любить меня, тотъ долженъ мнѣ много простить... Voyons; embrassez moi vite, pour que je voie, qu'il n'en reste plus rien...
Кузины поцѣловались.
-- Послушайте, продолжала Софья, обнявъ ее какъ ребенка и держа ея руки въ своихъ рукахъ:-- не надо быть слишкомъ строгою... Право, это не хорошо. Если мы станемъ себя принуждать на каждомъ шагу, намъ будетъ очень скучно на свѣтѣ жить!.. Что за бѣда, если случится соврать иногда, при человѣкѣ, который знаетъ васъ хорошо и который слишкомъ уменъ pour crier au scandale изъ-за какого-нибудь лишняго слова?.. А? какъ вы объ этомъ думаете?
Марья Васильевна усмѣхнулась, но какъ-то не весело.
-- Бѣда не большая, конечно, отвѣчала она въ полголоса,-- но надо чтобы мѣра какая-нибудь была; а то вѣдь этакъ, пожалуй, Богъ знаетъ до чего договоришься!..
-- Да до чего жь?.. Ну еслибъ я и сказала, что вы sane caleèons? Экое несчастіе!..
-- Mon Dieu, Sophie!..-- Марья Васильевна встрепенулась какъ перепуганная канарейка.
-- И, полно, Marie, mon enfant! Ну что жь, если оно и выходитъ немножко изъ мѣры?... Что за бѣда?... Что ужь вамъ такъ о мѣрѣ заботиться?.. Никогда не скажи и не сдѣлай чего-нибудь лишняго; развѣ такъ можно жить? Развѣ вамъ никогда не жали всѣ эти мѣрки, по которымъ жизнь красна?.. Развѣ вамъ никогда не приходило на умъ, что мы, несчастныя женщины, обмѣрены и обсчитаны ими со всѣхъ сторонъ?.. Съ тѣхъ поръ какъ мы въ состояніи понимать, мы только и слышимъ, что запрещеніе! Отъ всего мы должны отказываться... на каждомъ шагу должны лгать!..
-- Какъ лгать?
-- Да такъ, очень просто. Дѣлать не то, что вамъ хочется дѣлать, говорить не то, что мы думаемъ... все это развѣ не ложь?.. Мелочность, трусость и лицемѣріе пишутъ вамъ кодексъ китайскихъ приличій. Попробуйте отступить отъ него хоть на шагъ, вамъ тотчасъ скажутъ, что это изъ мѣры вонъ... Ну да, вонъ! ну такъ что жь?.. Всякому хочется вонъ, да не всякій смѣетъ. А между тѣмъ, какъ весело смѣть! Какъ весело жить на свободѣ и видѣть какъ это пугаетъ другихъ, и знать, что вы не боитесь того, чего они такъ боятся, что вы сильнѣе, смѣлѣе, умнѣе ихъ!..
Марья Васильевна слушала долго, ни слова не говоря.
-- Страшно, Sophie, прошептала она наконецъ,-- страшно идти одной противъ всѣхъ, въ той увѣренности, что мы умнѣе всѣхъ... Я не считаю себя умнѣе или сильнѣе другихъ, Sophie!.. Я очень слаба!.. Что жь дѣлать тому, кто слабъ, и кто нуждается въ сильной опорѣ?.. А сколько такихъ людей, и особенно, сколько женщинъ! Я не спорю, очень пріятно быть увѣренною въ себѣ, такъ какъ вы, но что, если съ этою увѣренностію, отдѣлившись отъ всѣхъ, мы ошибемся, заблудимся и упадемъ?.. На кого опереться тогда? Кто насъ поддержитъ? Кто намъ поможетъ встать?.. Никто!.. Всѣ отвернутся съ презрѣніемъ и пройдутъ мимо... О! страшно, Sophie, страшно даже подумать объ этомъ!..
-- Ребенокъ! отвѣчала Маевская, гордо пожавъ плечами:-- откуда вы взяли все это? Васъ напугала какая-нибудь глупая нянька или кормилица... Вы боитесь ходить на своихъ ногахъ и думать своимъ умомъ, потому что вы не жили еще. Вотъ поживете, тогда узнаете цѣну всѣхъ этихъ фразъ, которыя вы теперь произносите съ такимъ набожнымъ трепетомъ... Все это вздоръ, вѣрьте мнѣ. Можно упасть конечно, mais qu'est ce que ceia veut dire: упасть?.. Sottises que tout cela!.. Кто не падалъ? Тѣ только развѣ, кому не случалось? Тѣ и твердятъ то, что онѣ отъ другихъ слышали, сами не понимая ни слова. Да твердятъ еще фарисеи, тѣ, которые сами не исполняютъ того, чего требуютъ отъ другихъ... Презрѣніе/.. Mais c'est affreux, c'est féroce ce mot là! Презрѣніе къ падшей женщинѣ?.. Да гдѣ же тѣ чистыя-то, которыя довольно чисты, чтобъ ее презирать?.. Все это вздоръ! ханжество!.. Croyez moi, mon enfant; je le sais mieux que vous... Скажите, Marie, еслибъ я была въ вашихъ глазахъ то, что вы называете: падшая, неужели вы меня оттолкнули бы отъ себя съ презрѣніемъ, вы, которая тоже не можете поручиться, что завтра не упадете?.. Или, можетъ-быть, вы отвѣчаете за себя во всякомъ случаѣ? Voyons, mon enfant, dites moi la vérité.
Марья Васильевна отвернула лицо.-- Я не могу отвѣчать за себя, прошептала она вздохнувъ;-- но я молю Бога, чтобъ онъ не вводилъ меня въ искушеніе?
-- Аминь! отвѣчала Софья.
Искренна ли молитва Марьи Васильевны, мы не знаемъ; но она не была услышана... Цѣлую ночь напролетъ, въ ушахъ ея повторялся звукъ поцѣлуя... На другой день, поутру, она встала блѣдная, съ сильною головною болью. Мужъ былъ встревоженъ немножко, разспрашивалъ, щупалъ пульсъ; заставилъ ее принятъ 20 капель лавро-вишневой воды; но въ первомъ часу, послѣ завтрака, онъ уѣхалъ верхомъ съ Маевской, а Маша осталась одна, глазъ-на-глазъ съ своимъ искушеніемъ. Оно было сильно. Никогда еще милый не казался такъ милъ, какъ теперь, когда послѣдняя связь, соединявшая ихъ, послѣднее право считать своимъ то, что такъ долго она считала своимъ, ускользали изъ рукъ навсегда, и ни малѣйшей возможности сохранить это право, никакого предлога жаловаться на свою потерю... потому что она -- чужая жена для него; у ней есть семейство, дѣти, она сама объ этомъ напоминала... Какое же дѣло ей до того, что онъ въ связи съ другою женщиной? Въ чемъ она можетъ его упрекнуть?.. Можетъ въ одномъ. Онъ ее обманулъ, увѣряя, что еще любитъ ее, что никогда не любилъ другой... О? это жестоко, безсовѣстно, это безбожно такъ лгать?
Съ четверть часа ужь прошло, какъ топотъ кавалькады затихъ, а они еще не сказали ни слова другъ другу. Они сидѣли въ гостиной, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ, недѣль шесть тому назадъ, произошла ихъ первая встрѣча. Оба имѣли много чего сказать, и оба жалѣли о каждой минутѣ, потерянной даромъ, но оба были глубоко взволнованы и молчали.
Она вертѣла платокъ въ рукахъ, онъ дѣлалъ видъ, что смотритъ въ окно.
-- Вы не здоровы? спросилъ наконецъ Лукинъ.
-- Нѣтъ, ничего, отвѣчала она мигая. Крупныя слезы сверкнули и покатились у ней по щекамъ.
-- Какъ ничего?.. Вы плачете?..
Маша не отвѣчала; но плечи ея начали судорожно подергиваться и дыханіе стало чаще, порывистѣе.
-- Что это значитъ? продолжалъ онъ.-- Отчего вы не хотите сказать что съ вами?.. Марья Васильевна...-- Онъ взялъ ее за руку. Сначала она какъ будто не обратила вниманія на этотъ жестъ, но медленно обернувъ къ нему лицо, смотрѣла ему въ глаза съ минуту, и вдругъ точно какъ будто очнулась послѣ какого-то забытья... Выраженіе взора ея измѣнилось; она вырвала свою руку изъ его рукъ и вскочила. Багровая краска гнѣва темными пятнами выступила у ней на щекахъ.
-- Прочь!.. Обманщикъ! произнесла она задыхаясь.
Онъ хотѣлъ что-то сказать, но она перебила.
-- Молчите. Я знаю все... Я васъ видѣла вчера вечеромъ, съ вашею любовницей... Вы были вдвоемъ, въ саду, ночью... вы цѣловали ее!.. О! теперь вы ужь не станете больше клясться, что вы никого не любили кромѣ меня, потому что теперь все, все, открыто!
Лукинъ покраснѣлъ отъ неожиданности. То, что онъ пряталъ отъ Марьи Васильевны такъ старательно, тайна его отношеній къ Маевской, вышла таки наружу! И онъ не могъ себя оправдать случайностію, потому что онъ могъ предвидѣть случай; онъ зналъ то, что для Софьи было закрыто... Его долгъ къ этой женщинѣ, долгъ честнаго человѣка, не былъ исполненъ... Зачѣмъ не уѣхалъ онъ въ городъ, какъ онъ былъ намѣренъ сначала?.. Онъ могъ бы спасти ея тайну. Все это разомъ мелькнуло въ его головѣ... Что теперь дѣлать?.. Что ему отвѣчать на упрекъ?.. Есть ли еще возможность разувѣрить Машу?.. Или ему не осталось ужь болѣе ничего, какъ покаяться, разказавъ все какъ было, сначала и до конца?.. Съ одной стороны тутъ и думать не о чемъ, потому что ее, разумѣется, не увѣришь... Но какъ выдать Софью? Послѣ всего, что она сдѣлала для него, въ награду за ея безграничную преданность, развязать другой женщинѣ все?.. Жестоко! А между тѣмъ больше нечего дѣлать; выбора нѣтъ; онъ вынужденъ.
-- Вы обвиняете меня напрасно, Марья Васильевна, отвѣчалъ онъ.
-- Нѣтъ, не напрасно!.. О, не думайте, чтобы вамъ удалось обмануть меня еще разъ, потому что...-- Она наклонилась къ уху его и шепнула:-- вѣдь я сама видѣла, сама слышала.
-- То, что вы знаете, продолжалъ онъ,-- я не могу отрицать; но... я не имѣлъ никакого права открывать вамъ чужую тайну до тѣхъ поръ, покуда она оставалась тайною для васъ... это было бы низко.
-- А развѣ не низко было меня обманывать?.. Клясться, что вы меня любите до сихъ поръ, и что кромѣ меня никого не любили, тогда какъ я вижу теперь очень ясно... Я была совершенно забыта тотчасъ, какъ только мы съ вами разстались, какъ только вы встрѣтили эту женщину!
-- Если вы мнѣ не вѣрите, Марья Васильевна, отвѣчалъ онъ,-- то мнѣ, разумѣется, нечего дѣлать; но я вамъ не лгалъ. Я не люблю вашей кузины и никогда ея не любилъ. Наша связь была дѣломъ минутнаго увлеченія съ моей стороны, послѣ чего благодарность и дружба и полное равнодушіе къ другимъ женщинамъ поддерживали ее шесть лѣтъ.
Она пристально посмотрѣла ему въ глаза.
-- Я вамъ не вѣрю, сказала она, покачавъ головой.-- Вы клевещете на себя... Я никогда не считала и теперь не считаю васъ человѣкомъ, способнымъ... на подобнаго рода обманъ... Это было бы слишкомъ безсовѣстно... слишкомъ безчестно, еслибъ это было правда.
Лукинъ вздрогнулъ, услышавъ такой приговоръ. Съ минуту, онъ не могъ слова выговорить. Онъ покраснѣлъ до ушей, потомъ поблѣднѣлъ. Руки у него опустились... "Вотъ какъ она строго судитъ!" подумалъ онъ. "А она еще знаетъ не все, потому что я ей не сказалъ самаго гадкаго. Я не сказалъ, сколько холоднаго, эгоистическаго разчета примѣшано было къ небольшой долѣ сердечнаго увлеченія!.."
Подумавъ съ минуту и скрѣпивъ сердце, онъ разказалъ ей все. Онъ боялся, что сна отъ него отвернется съ презрѣніемъ послѣ этой послѣдней исповѣди; но онъ худо зналъ женское сердце. Увидѣвъ жестокое дѣйствіе своихъ словъ, Марья Васильевна испугалась немножко, но больше обрадовалась. Она не могла сомнѣваться долѣе въ его искренности... Но не усивла ена повѣрить ему вполнѣ, какъ ей стало жаль его, и она уже каялась въ своемъ приговорѣ, уже искала предлога, чтобъ оправдать его. Она не долго искала. Разказы мужа пришли ей на память и дополнили то, чего онъ ей не могъ сообщить... "Ясно, думала Марья Васильевна, ясно, что женщина, которая съ первой встрѣчи дѣлаетъ все чтобы привлечь къ себѣ человѣка, и потомъ сама ищетъ его, сама добивается отъ него любви, должна быть большая кокетка. Она завлекла его, это само собой разумѣется, а онъ былъ слишкомъ совѣстливъ, слишкомъ прямъ, чтобы замѣтить это сначала; во въ послѣдствіи онъ не могъ не понять какимъ образомъ все это сдѣлалось, и это его протрезвило, и онъ, разумѣется, бросилъ бы все, еслибы благодарность его не удерживала... Но онъ слишкомъ совѣстливъ; онъ обвиняетъ во всемъ себя одного, между тѣмъ какъ не онъ, а она виновата... по крайней мѣрѣ она виновата гораздо болѣе..." Все это шло очень быстро въ ея головѣ, гораздо быстрѣе чѣмъ можно выговорить. Не успѣлъ еще онъ окончить свое покаяніе, какъ она уже оправдала его почти во всемъ, а остальное великодушно простила.
-- Не судите меня слишкомъ строго, прибавилъ онъ, кончивъ разказъ:-- обманъ мой не былъ умышленный. Въ моемъ положеніи, ни малѣйшей надежды не оставалось увидѣть васъ; потому что я не рѣшился бы никогда связать вашу участь съ моею. Женитьба, семейство, все это было и до сихъ поръ остается заперто для меня. Въ такомъ положеніи могъ ли я оттолкнуть отъ себя привязанность, которую случай послалъ мнѣ такъ неожиданно?.. И я не намѣренъ былъ заплатить за нее обманомъ. Я думалъ, что я успѣю забыть прошедшее, и что тогда буду въ силахъ ее полюбить, такъ, какъ она заслуживаетъ...
-- А вы находите, что она заслуживаетъ? спросила вдругъ Маша.
Лукинъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ. Онъ понять не могъ какимъ образомъ она къ этому пришла. Но онъ понялъ, что страхъ его былъ напрасенъ. Взглядъ ея не отталкиваетъ, не отворачивается... напротивъ, она теперь смотритъ какъ-то иначе... гораздо добрѣе и ласковѣе чѣмъ прежде.
-- Да, отвѣчалъ онъ,-- заслуживаетъ, потому что она умѣетъ любить.
Маша вспомнила поцѣлуй и вчерашній свой разговоръ съ кузиной. Ее бросило въ жаръ отъ досады и зависти.
-- Въ чемъ же, по вашему, это умѣнье?
-- Въ томъ, что любовь для ней высшій законъ. Она отдается ей вся, безъ раздѣла. У ней нѣтъ границы, поставленной долгомъ, приличіемъ или разчетомъ.
-- Но это дурно.
-- Да, безъ сомнѣнія; но какъ не сказать, что она умѣетъ любить?
Марья Васильевна закусила губы. Ревность сводила ее съ ума, и подъ жгучимъ дыханіемъ этой отрасти, разныя странныя сочетанія мыслей раждались у ней въ головѣ. Страхъ потерять свою прежнюю цѣну въ его глазахъ, при сравненіи съ женщиной, которая лучше умѣетъ любить, и послѣдствія этой потери, и шаткость правъ ея какъ владѣтельницы, напрасно удерживающей въ рукахъ то, чѣмъ она не смѣетъ воспользоваться, все это вмѣстѣ мучило несчастную женщину... Она молчала, потупивъ глаза.
-- Теперь вы знаете все, продолжалъ онъ,-- и понимаете лучше меня, потому что вы можете разсуждать спокойно, а я не могу. Я запутался по уши и теряюсь, когда начинаю обдумывать свое положеніе... Скажите, дайте мнѣ добрый совѣтъ, какъ другу, что дѣлать, Марья Васильевна. Что дѣлать теперь?.. Долгъ благодарности къ этой женщинѣ требуетъ жертвы. Она сдѣлала для меня много... она спасала меня не разъ отъ бѣды и вывела въ люди, и берегла, и любила, какъ только женщина можетъ любить!.. Долженъ ли я заплатить ей за все это чѣмъ нибудь?.. Быть ей вѣрнымъ, стараться забыть то, что до сихъ поръ я былъ не въ силахъ забыть, и стараться ее полюбить такъ, какъ она меня любитъ?
Маша крутила платокъ.
-- Вы знаете такъ хорошо вашъ долгъ, отвѣчала она,-- что я право понять не могу, о чемъ же еще вы спрашиваете?.. Исполняйте его... забудьте... все остальное...
-- Мой другъ! Еслибъ я въ состояніи былъ забыть, я бы не спрашивалъ. Стать подлецомъ въ своихъ собственныхъ глазахъ никому не любо!.. Но откуда взять силу... скажите? Что дѣлать, чтобы вырвать изъ сердца родину, молодость и былую любовь со всѣми ихъ дорогими воспоминаніями? Все это связано вмѣстѣ, и держится рука за руку и удерживаетъ меня съ неодолимымъ могуществомъ въ своемъ волшебномъ кругу... Вашъ маленькій садикъ въ Ручьяхъ, и липовая аллея въ саду, и тесовый балконъ съ его шаткими ступенями, и вашъ милый образъ, вашъ взоръ, ваша усмѣшка въ ту пору какъ вы любили меня, вся ваша обстановка, все, даже тѣ платья, которыя вы носили... Ахъ, Марья Васильевна, еслибы вы знали, какъ цѣло все это въ моей памяти и какъ мило, невыразимо мило и дорого все это для меня, вы бы не рѣшились сказать такъ сухо: исполняйте вашъ долгъ... забудьте.. Вамъ стало бы жаль прошедшаго.
-- О, Боже мой! И вы можете думать, что мнѣ не жаль?
-- Можетъ статься и жаль немножко, но вы не живете въ прошедшемъ, какъ я. Оно для васъ мертво, живая связь порвана, потому что вы больше не любите меня... вы сами мнѣ это сказали, мой другъ... вы любите тѣнь, то, чего нѣтъ теперь... Лукина чистаго, не разбитаго... а того человѣіа, который измятъ въ неровной борьбѣ съ людьми и стоитъ теперь передъ вами запятнанный,-- несчастнаго, который вынужденъ лгать всѣмъ и каждому, лгать каждый часъ, на каждомъ шагу... самовванца и вора вы больше не можете любить!..
-- А она можетъ?.. Она знаетъ все?
-- Она ничего не знаетъ.
Маша вскочила. Улыбка дикаго торжества сверкнула у ней на лицѣ.
-- Ну такъ я же умѣю любить получше ея!.. потому что она любитъ, сама не зная кого, а я знаю, и зная люблю!.. Ахъ, Гриша! Милый!.. Гриша! Боже мой! Что вы дѣлаете!..
Еще разъ она вырвалась у него изъ рукъ съ невнятною мольбой о пощадѣ и убѣжала въ дѣтскую. Это было послѣднее ея убѣжище, но и оно не могло уже долго ее спасать. Зараза томительной страсти коснулась до ея незапятнанной, чистой природы, и бродила въ крови, съ каждымъ днемъ проникая все глубже и глубже. Сначала она боролась еще съ собой, стараясь не думать о томъ, что лежало на сердцѣ, и все-таки думая; потомъ ужь и думать о чемъ-нибудь постороннемъ ей стало тошно. Мало-по-малу, мужъ, дѣти, хозяйство, все, чѣмъ до сихъ поръ полна была жизнь, теряло для ней свой явственный смыслъ и свой очеркъ въ чаду опьяняющей, наркотически-ароматной отравы...