1852

133

Вторн < ик >. 15 янв < аря > 1852 г<ода>. < Москва. >

Со времени отъезда Константина и Сонички2 ничего такого не было, о чем бы стоило писать, милый отесинька и милая маменька. Вчера я подал просьбу губернатору, был в палате3, в типографии и у Грановского. Грановский говорит, что ему грозят выговором за слабое окончание речи4. Статью в течение февраля напишет5. Он спрашивал, не будет ли Вашего продолжения "Семейной хроники", которую он превозносит похвалами. Я говорю всем, что будут помещены Ваши воспоминания о знакомстве с Державиным6.- Если Вы, милый отесинька, кончите их, то пришлите, сделайте милость, поскорее. В "Сем<ейной> хронике", кажется продолжения нет. -- Прошу Константина также прислать мне: 1) Историю села Угодичи, рукопись крест<ьянина> Аршынова. Она лежит, кажется, у меня в портфеле на столе. 2) Переплетенную тетрадь моих стихов. 3) Свою статью и надписи на кольчуге для смеси7. Да пусть он напишет несколько слов о Шишкове и выпишет песнь работника. Или не написать ли об этом отесиньке в "Воспоминаниях о Шишкове"8. Только поскорее. -- Я вчера вечером заходил к Хомякову: у него был Шеппинг, который объявил мне, что статью окончил, но я просил его прислать эту статью мне для доставления Константину на предварительный просмотр9, на что он охотно согласился. Хомяков же очень охотно взялся написать небольшую статейку о песнях, помещаемых в сборнике10.

Овер вчера не был у Устиньи11 и до сих пор не видал ее. По этому случаю я написал к нему записку, которую и отдал Ефиму. Не худо бы, милый отесинька написать Вам на всякий случай письмецо к Оверу... Впрочем, Устинью осмотрели все доктора больницы и дали ей какое-то лекарство внутрь. Олинька все так же. -- Прощайте, милые отесинька и милая маменька, будьте здоровы, цалую ваши ручки, обнимаю Константина и сестер.

Ваш Ив. А.

1852 янв<аря> 15.

134

Вторник. < 22 января 1852 года. Москва.>

Вчера получили мы опять ваши письма, милый отесинька и милая маменька. Письмо Ал<ексея> Иван<овича> как-то двусмысленно: надо ожидать новых писем от Sophie. -- Кажется или должно предполагать, что тут дело как-нибудь сладится.2 -- Теперь о другом. У Хомякова жена очень и очень больна3. К известному положению вследствие простуды присоединилось нечто вроде тифуса4. Особенно дурна была она в эти два дни, в воскресенье и в понедельник, к ночи на вторник ей стало немного лучше. Разумеется, все знакомые приняли самое живое участие в Хомякове: беспрестанно ездят к нему, посылают спрашивать и т.п. Вчера часу в 12-м ночи прислал Хомяков ко мне письмо Кильдюшевского5 к Оверу, которым тот приглашал последнего на консультацию. Я отправился немедленно сам за Овером, но не нашел его дома: он где-то ночует и отослал лошадей. Желая узнать, где он, я посылал Ванюшку его на моей лошади к тому извозчику, который возит Овера, но оказалось, что его, Овера, кто-то посадил в свои сани. Может быть, просто не велел он сказывать, где остался. -- Поэтому консультация отложена до 2-х часов пополудни нынешнего дня. Заехав от Овера к Хомякову, я узнал от него, что ей сделалось лучше. Хомяков, сохраняя все присутствие, всю бодрость духа, однако уже не смеялся эти дни и ничего не ел. -- Катер<ина> Мих<айловна> простудилась, гуляя в саду, а потом ездивши в город. Уж эти ряды! ездить в них зимой это покушение на самоубийство... Ну теперь об Устинье. Ей лучше, и она не знает, как нахвалиться и Рихтером и клиникой6 или лучше акушерским отделением, где она лежит. Поместили ее даром, потому что в этом отделении ничего не берут, Рихтер сам каждый день ее осматривает и очень доволен действием лекарств; Ефима, даже вопреки правилам, пускают к ней каждый день. Впрочем, она лежит в особой комнатке. Я ведь вам писал, что я писал письмо к Рихтеру, он, кажется, письмом был очень доволен, приказал мне кланяться и сказать, что с его стороны будет все сделано, чтобы мы не беспокоились, объявил, что знает Вас. Он спросил Устинью, зачем она не пришла раньше, и узнав, что она уже была осенью в клинике, разбранил жестоко одного из своих помощников (осмотревшего ее тогда) за недостаточное внимание к больным. -- Об операции еще не говорят. Ефим просит меня съездить к нему и спросить насчет операции; я обещал это сделать: Заехать к нему я могу, чтоб поблагодарить за внимание, оказанное моему письму. Семен так завален работой7, что не берется печатать раньше недели, и я начинаю опасаться медленности в печатании сборника. Я обратился к Степановой8, у которой Погодин печатает своего "Москвитянина" и которой дела идут теперь порядочно. Она в восторге от этого, говорит, что обязана Вам всем на свете, но, несмотря на все мои требования, цены не обозначила, говоря, что не смеет назначить, что Вы сами знаете цены и проч. С нынешнего дня со вторника начинается печатание. Гоголь очень одобряет бумагу. Я взялся держать последнюю корректуру 4-го тома его сочинений9, печатаемого у Семена. Как ты пишешь, Константин, мiр или мир (народ). Я думаю, вообще правильнее писать мир; мiр -- это выдумка, а слово одно. -- Прощайте, должен ехать к князю Львову10, чтоб он подписал Вашу вставку и узнать от него насчет моих стихотворений, отданных мною в цензуру. Цалую ваши ручки, милый отесинька и милая маменька, обнимаю Константина и всех сестер. Посылаю тебе, Константин, статью Шейпинга11: он просит тебя ее просмотреть. Он сам был у меня. Черкасский и Киреевский еще не кончили статей12. -- Прощайте. Третьего дня Арк<адий> Тим<офеевич> узнал, что он под надзором полиции (вероятно потому, что сами мы не живем в Москве): вот забавно!

Ив. Акс.

135

Воскресенье. 7 часов утра.

< 27 января 1852 года. Москва. 1 >

Хомякова скончалась!2 Сейчас только узнал об этом. Олинька послала поминать о здравии ее за ранней обедней, но посланный услыхал вместо этого поминание другого рода! Я послал сейчас в дом и узнал от людей, что она скончалась часов в 12 ночи или около этого времени. Подробностей никаких не знаю. Она угасла как свеча: тело не имело сил боротья с болезнью! -- О самом Хомякове и подумать страшно! Эти два дня я его не видал. Я уже писал вам, что крошечный кабинет Хомякова превращался в салон, набитый гостями с раннего утра до поздней ночи. Я сам сильно восставал против этого, потому что самому Хомякову не было угла покойного. Просто совестно было сидеть. Когда же Кат<ерина> Мих<айловна> родила, то Хомяков приказал никого не принимать, поэтому ни я, ни Елагин и Мамонов его и не видали эти два дня, а ходили к нему и чередовались, даже ночевали -- только Кошелев и Свербеев. Вчера поутру она причастилась, но Хомяков еще накануне потерял всякую надежду, просто, говорят, совсем обезумел и объявил о положении матери своим детям, которые вдобавок все больны, кроме Машеньки. Овер был вчера в 1-м часу пополудни, но лекарства никакого не дал, ибо в этом положении (после родов) дня три не дают лекарств. Говорят однако, что он серьезно приказал самому Алексею Степ<анови>чу лечиться и принять лекарство. Дай Господи ему перенести этот удар! "Легче идти на приступ", -- повторял он еще за несколько дней при мне. Я ужасно боюсь, чтоб у него самого не сделалась нервическая горячка.

Как скоро! В одну неделю изменилась судьба лучшего из наших друзей, а с ним и всего нашего круга.

А Марья Алекс<еевна>, которая много извела веку у Кат<ерины> Михайл<овны>3, с которою еще недавно имела схватку за жену Алексея Степаныча, бредет себе! -- Я думаю, Константин не вытерпит, прискачет взглянуть на Ал<ексея> Степаныча.

Позвольте немножко собраться с мыслями.

1) Посылаю вам записку Степановой: она не поняла меня и написала ко мне. Вы видите, что она хочет взять не более 6 р<ублей> сер<ебром> и боится, не дорого ли. -- Печатание идет весьма шибко. Еще нет недели, как началось печатание, а уже третий лист печатается, тогда как у Семена идет еще 4-ый! Посылаю вам показать первый лист. Он еще не был под прессом. Мне кажется, что очень хорошо: все недостатки в бумаге. Если б бумага не была так жестка и желта, то не выпечатывались бы так буквы и не выходили бы бледно чернила. Не захотите ли вы переменить бумагу теперь; вы пожертвуете только 51 р<ублей> ассигн<ациями>, предполагая, что 3 листа будут отхватаны по 800 экземпл<яров>. -- Но дело у Степановой, как вы видите, идет необыкновенно быстро. Кажется, главным какой-то молодой человек Алекс. Николаич. -- У Семена дело идет не так быстро потому, что он завален работой, такой, между прочим, которая держит станки занятыми весьма долгое время (Напр<имер>, Гоголь, Калачев) и потому, во 2-х, что и я не слишком тороплю его: статьи не готовы. Статьи твоей4 ты получишь 50 экземпл<яров>, Константин. -- Повторяю, все зависит от бумаги, и тот же шрифт выходит иначе в драме. Семенди Готье5 слишком много имеет дела; в университетской) же типографии теперь совсем иной казенный распорядок; печатают как-то поочередно и в известном количестве листов. 2) Вы сердитесь на мою неаккуратность в письме. Право, писать некогда. И без того время проходит все в переписке. Рулье в восторге от выхухолей6 вообще и от маленькой в особенности, благодарит Вас чрезвычайно, от Ваших "Записок" в восторге, статью Вашу из газет вырезал7, говорил об ней на лекциях. 3) Денег из Опек<унского> совета не выдали, а выдадут квитанции. При мне то же сделали с баронессой Розен, которая надеялась получить 20 т<ысяч> и получилось: она вытребовала к себе Полуденского, тот насилу ей растолковал, что так следует. За квитанцией я съезжу завтра. Арк<адий> Тим<офеевич> дал 50 р<ублей> сер<ебром>. 4) Кн<язь> Львов объявил мне, что комедию не пропускает8 "со слезами на глазах", а себе списал копию. Он от нее в восторге неописанном, говорит, что ничего подобного не существовало в русской литературе и проч. и проч. -- 5) Ник<олай> Тим<офеевич> еще не приезжал.

Я сейчас от панихиды. Хомяков покоен, но ужасен. Он заставляет себя быть покойным страшною силою воли и христианским убеждением, но иногда прорывается всею слабостью человека, и тогда я и глядеть на него не могу: так он жалок и страшен.

136

Пятн < ица >. 21 марта 1852 г<ода>. < Москва > 1.

Константин не едет, и лошадей вы не шлете, милый отесинька и милая маменька. Не понимаю, что это значит. Лошадь здесь необходима как для Олиньки, так и для меня: разъезды беспрестанные. Впрочем, еще дня два, и на санях уже нельзя будет ездить: все собираюсь к Зенину -- хочу, делать нечего, вместо денег взять у него одиночку и пролетку. Не знаю, успею ли отдать вам полный отчет во всем: 1) Задержка в выходе Вашей книги2, милый отесинька, произошла не от обертки, а оттого, что хотя наборщик свое дело и сделал, т.е. в середу окончили набирать оригинал, но три листа уже набранных и просмотренных еще вовсе не были напечатаны, ни даже опущены в форму. Типография эта работает на "Москвитянин", который, опоздав выходом, страшно торопится: две ночи сряду и напролет все станки были заняты журналом. К тому же, как нарочно, корректуры были так дурно исправлены, что вместо 3-х я велел подать себе 4 корректуры последнего 28 листа. Однако ж я настоял, чтоб очистили хоть один станок для Вашей книги -- нынче к вечеру отпечатается по 100 листов (26-го, 27-го и 28-го); нынче же получится билет из цензурн<ого> комитета. Сейчас отправляюсь к Рихоу3: если у него готово, то Семен, которому я поручил печатание обертки (у него чернила черные), обещал к вечеру оттиснуть экземпляров около 100: нужно, чтоб обертка имела время высохнуть хоть одну ночь. Завтра утром эти высохшие экземпляры оберток будут доставлены чуть свет к переплетчику, у которого все уже готово, и часам к 10, я думаю, поспеет экземпляров более 50, которые я сейчас и развезу по лавкам. Завтра же появится и публикация4. -- 2) По твоей статье5 я сделал все нужные распоряжения, Константин, и нынче в 12 часов следовало бы получить билет из цензурного} комитета, но, обдумав хорошенько и переговорив вчера вечером с Хомяковым и Самариным, решился остановить выпуск этой статьи и сейчас еду к Семену для этой цели. Дело в том, что для получения билета необходимо представить 9 экземпляров в ценз<урный> комитет: из них один или два отсылаются в П<етер>бургское Главн<ое> управление цензуры, где, разумеется, обратят внимание на эту статью как ради имени автора, так ради и шума, уже произведенного по милости Ржевского6. Ну, как если ее запретят? Что тогда делать? В сборнике ее запретить труднее. Слава Богу, что прошла: лучше покуда не шевелиться и сидеть смирно. 3) Из П<етер>бурга к Назимову прислана бумага от гр<афа> Орлова, чтобы статей о Гоголе, присылаем<ых> из П<етер>бурга, не помещать в "П<етер>б<ургских> ведом<остях>"7: это по поводу того, что не пропущенная Мусин<ым>-Пушкиным статья8 помещена была в "Моск<овских> ведом<остях>". Но это намек, чтоб вообще никаких статей не печатать: Катков изъявил затруднение Дм<итрию> Ник<олаевичу> Свербееву напечатать некролог Андр<ея> Петр<овича> Оболенского9, потому что в нем несколько слов есть о Гоголе (по случаю одновременности смерти и похорон), сказанных с уважением. Впрочем, обещал поговорить с Назимовым, который вследствие разных известий, полученных из П<етер>бурга, отменил намерение свое приложить портрет Гоголя к "Ведомостям"10. Поэтому не совсем ловко требовать от Каткова оттисков Вашей статьи11, да и какие же оттиски ее могут быть, когда из статьи и 4-х страничек не выходит? Да и этому уж целая неделя прошла. Впрочем, я у него нынче буду и узнаю, были ли сделаны тогда оттиски. Смирновой можно послать копию, а Надеждину и всем этим господам и посылать не стоит. Вчера воротился Коля Воейков12 и говорит, что в П<етер>бурге совершеннолетнее равнодушие к Гоголю. -- Смирнова, будьте уверены, прочтет всем, кому нужно13. -- Жаль, что я не знаю оказии в П<етер>бург: лучше было бы послать Турген<еву> с оказией14, чем по почте. По почте дольше. -- В стихах я сделал одно изменение, неважное, впрочем, и стихи уже печатаются, так же как и статья о Гоголе для сборника15, даром что многое выпущено. Впрочем, до Назимова мы не доводили.

Прощайте, больше писать некогда: надо ехать. Цалую ваши ручки, обнимаю Константина к сестер. -- Бедный, бедный Трутовский! Я написал ему нынче письмо и к вам посылаю два письма его, писанных в горячке16. Рассудите сами, отдавать ли их Sophie или нет. Думаю, впрочем, что можно. Я был уверен, что у него не обойдется без этого от всех треволнений. Еще хорошо, что он в Обояни и Ильинский-судья хороший человек!17 A Sophie должно быть стыдно, что она ему ни разу не отвечала! Константину нельзя же оставлять, начав такого дела! Пусть он едет сюда18.

И. А.

137

Середа. 2 часа пополудни. < 2 апреля 1852. Москва > 1.

Не знаю, что будет со второй, но первая половина вашего гаданья исполняется, милый отесинька и милая маменька. Пирушка, интриги и пр. в ходу: не знаю только, кому будет обман и не соврут ли карты. Константин и Люба вам, вероятно, описывают все подробно, что П<етр> А<лександрович> Бест<ужев> сух в обращении. -- Это я видел сам (вчера вечером попозже Хом<яков> дал нам знать, что Самарин приехал к нему2, мы пошли и видели там П<етра> А<лександровича>). Впрочем, еще никакого решительного вывода из этого вывести нельзя. -- Дядя Арк<адий> Тим<офеевич> собирается ехать к вам, как скоро дорога от Рахманова сделается проездною, также и Годеин, которого я видел и которому отдал Вашу книгу. Арк<адий> Тим<офеевич> отлагает свой отъезд за Волгу, хочет доехать до Рахман(ова) в дилижансе, в Рахманове его возьмет высланный нами экипаж, и из Абрамцева он поедет в своем тарантасе на наемных лошадях; впрочем, он даст об этом знать заранее. Саша Акс<аков> здесь3 и в субботу едет опять в П<етер>бург. Он никогда не предполагал ехать к нам в Абрамц<ево>; мы его еще не видали. -- Арк<адий> Тим<офеевич> сказал мне, что Перфильев просит 5 экземпл<яров> для раздачи (т.е. для продажи) своим знакомым. -- От Вашей книги все в восторге, и многие покупают, не дождавшись от Вас экземпляров, напр<имер>, Ефремов4. -- Мундштучок вам посылается. Калоши я отдал в починку за 40 к<опеек> сер<ебром> и очень рад, что нашел мастера-немца, который не только чинит, но и делает превосходные калоши (лучше всех мною виденных) от 2-х до 2 р<ублей> 50 к<опеек> сер<ебром> за пару. -- Какова погода! В Москве опять появились сани. -- Константин совершенно спокоен, к удивлению моему, начинает всем этим скучать и желает только, чтоб опять его развязали5. -- Нынче я отдал один экземпл<яр> Годеину; Константин отвез экземпл<яр> Загоскину и княгине Горчаковой6. Погодина, говорят, нет в Москве. По случаю ужасной погоды и необходимости отослать лошадей я теперь дома; впрочем, и пролетка так мала, что в шубах никак двум и присесть невозможно. -- Получил из Яросл<авля> 20 р<ублей> сер<ебром> за мамоновские портреты7. Обедаем мы у дяди; после обеда Констант<ин> хочет сходить к Хомякову, а вечером мы отправим8...

138

Пятница. Апр<еля> 4-го 1852 г<ода>.

Утро. < Москва > 1.

Собираемся сейчас к Погодину, милый отесинька и милая маменька, от которого вчера получена была (в ответ на записку Константинову) предружеская записка вместе с билетом на "Москвитянин". -- Вашей книги2 роздал вчера в комиссию еще 60 экземпляров. Лавки стали отпирать только с середы и то на несколько часов, а потому продажи большой не было еще, но вчера вечером явился ко мне посланный от Улитина3 с 15 р<ублями> сер<ебром> за 10 экземпляров новых, которые он покупает независимо от тех 10, находящихся у него на комиссии. -- Нынче же поеду к Томашевскому. -- Пожалуйста, милый отесинька, ведите счет аккуратный расходу книг. Лист мой, в котором я начал его записывать, остался у Вас. Итак: 60 отдано еще на комиссию (еще 10 -- Наливкиной, еще 20 -- Ратькову4, еще 20 -- конторе "Москвитянина" и 10 -- Готье); 10 продано, 10 отослано к Томашевскому. Из лиц, не помещенных в Вашем списке, отдал я 1 экземпл<яр> Горчаковым5 и 1 экземпл<яр> Авд<отье> Петр<овне> Елагиной, ибо экземпляр, подписанный Вами, неизвестно куда пропал. Да еще экземпляра три пришли к Вам для Воейковых6.--

Из разговора своего с Хом<яковым> Константин узнал, что Хомяков ничего не говорил с Бест<ужевыми> о его деле7 и всего на все со времени 1-го моего разговора ограничился однажды личным намеком на Конст<антина>, верный в этом случае данному мне обещанию. Теперь недоумение и смущение Б<естуже>вых очень понятны, особенно при елагинских внушениях8. Хомяков очень дружески поговорил с К<онстантином>, объявив, что он очень хорошо понимает, что Конст<антин> не мальчик и что ему жить здесь и бить баклуши не приходится, но и теперь он взялся переговорить положительно и решительно только от себя. Все приняло опять более ясный, простой и прямой характер. Во всем этом действует сам Константин: я не вмешиваюсь и не тороплю его. Вы видите, что разговор мой с Хомяков<ым> не имел почти никакого значения. -- Публикация от Базунова повторится на Фоминой неделе9.

Прощайте, милые мои отесинька и мам<енька>, цалую ваши ручки, обнимаю сестер. К Кошелеву почта отходит только завтра. Будьте здоровы и совершенно спокойны. На дворе нынче стужа при жарком солнце!

Муравьев уехал10 еще во вторник утром (а мы приехали вечером) и увез с собой экземпл<яр> для отдачи Смирновой. Поэтому напишите к ней и объясните, каким образом это случилось.

Весь ваш Ив. Акс.

139

1852. Воскресенье апреля 6-го.

Вечером. < Москва > 1.

Завтра рано утром отправляется к вам Константин, милые мои отесинька и маменька. Ну, кажется, дело приходит к развязке и к развязке благополучной2. Константин вам передаст все подробности, а потому описывать их не стану. Знайте только, что все это действительно так, а не так, как бы могло ему показаться. Я очень доволен и впечатлением разговора хомяковского на С<офью> П<етровну>3 и искренним движением, выразившимся в записках, и переменою, отразившеюся в ней, и серьезностью какого-то благоприятного для Константина смущения... Теперь следует, по моему мнению, сделать вот что: 1) Вам, милый отесинька, написать откровенное письмо к Хомякову с формальным предложением, с изложением всех Ваших замечаний и с описанием финансов<ого> положения, не рассматривая последнее только с одной безотрадной точки настоящего. Если говорить о доходах вишенских, так сообщите уже итог доходов за 10 лет. Это письмо пусть Константин отдаст Хомякову прежде свидания с Бестуж<евыми>; Хомяков пусть из этого письма покажет Б<естужевым>, чт о нужно, и скажет, что у К<онстантина> С<ергеевича> есть другое Ваше письмо к П<етру> Ал<ександровичу> с формальным предложением, которое Конст<антин> вручит, как скоро П<етр> А<лександрович> даст какой-нибудь благоприятный ответ Хомякову на письмо Ваше к Хомяк<ову>. -- В случае благопр<иятного> ответа, переданного Константину Хомяковым, Конст<антин> отправится к Б<естужевым> и вручит им письмо Ваше и письмо маменькино к Пр<асковье> Мих<айловне>, в котором, верно, не будет такого неясного выражения, как в письме к нам, полученном по почте: "я ничем не стесняю". Этого мало, что Вы только не стесняете, и этим или подобным выражением удовлетвориться нельзя, милая маменька, ни Константину, ни Бестужевым, а огорчиться -- можно и должно... Но я думаю, что Вы, увидя в этом деле суд Божий, встретите его не только с необходимою покорностью, но с покорностью любовною и радостною. -- 2) Я бы желал, чтоб Надинька тоже написала письмо к С<офье> П<етровне>, которое Конст<антин> вручит в одно время с прочими письмами к Бестуж<евым>. -- Содержание этого письма пусть сообщит Константин.

Посылаю вам, милый отесинька и милая маменька: 1) Две пары резинов<ых> калош, починка которых (за обе пары) стоит 1 р<убль> сер<ебром>. 2) Два No газет. 3) 3 NoNo "Москвитянина": 4, 5 и 6-ой. -- Первые три у меня, а 7-ой у Бестужев<ых>. 4) Три экземпл<яра> "Запис<ок> охотника". Кажется, все. -- Я потому говорю о том, чтобы вести счет Вам, милый отесинька, что этот лист, в котором у меня все записано, у Вас. -- Базунову отдал "Записки об уженье"4: он говорит, что многие спрашивают. На Фоминой неделе повторю публикацию в "Полиц<ейских> ведом<остях>"5 и прибавлю о "Записках об уженье". Пожалуйста, пришлите мне с оказией: листы не переплет<енных> "Записок об уженье" и обертку, экземпляров 50 или 100 Константиновой драмы6. -- Верстовск<ий> прислал 3 целк<овых> за 3 портрета7, остальн<ые> возвратил. "Записки" Ваши роздал всем, кроме Чаадаева8, Фрирса9 и Воейковых. У Погодина были10. -- Прощайте, цалую ваши ручки, во вторник буду писать еще, обнимаю всех сестер. Да благословит Бог Константина, столько достойного счастия!

Ив. Акс.

Посылаю оттиски Вашей статьи в газетах11.

140

Апр<еля>8-го 1852 г<ода>. Москва 1.

Сейчас получили ваши письма с подводой, милый отесинька и милая маменька. -- Константин, вероятно, приехал к вам вчера к обеду. -- Особенного сообщить ему нечего. Вчера я сидел вечером у Хом<якова>, который читал мне много из статей "Семирамиды"2: о состоянии мира перед христианством, о Магомете3 и мн<огое> др. -- Во время чтения пришел П<етр> А<лександрович> с весьма серьзеной физиономией, но Хом<яков> не прервал не только чтения, но и по окончании чтения -- разговора. П<етр> А<лександрович> ушел к детям, а я, намекнув Хом<якову>, что П<етр> А<лександрович>, верно, желает с ним переговорить, тоже отправился домой. Хом<яков> спросил меня: "Ну что К<онстантин> Серг<еевич>". Я рассказал ему про вечер, проведенный Конст<антином> у Б<естужевых>, и Хомяк<ов> весь улыбался. Он сказал мне, между прочим, что Мам<онова> дело идет не совсем хорошо, о чем он Мам<онову> уже и объявил, именно, что его, Мам<онова>, упрекают в непоследовательности, причем Хом<яков> изъявил желание, чтоб это принесло пользу Мамон(ову) и чтоб он вообще сделался тверже, что даже он, Хом<яков>, выразил это Мам<онову> гораздо сильнее -- для его же блага. Надобно сказать, что, как говорят, m-me Шеппинг пытается овладеть Мамоновым, как Кар<олина> Карл<овна>4. -- Вчера С<офья> П<етровна> была у Любочки и Олиньки, с которою, по словам Олиньки, многозначительно поцаловалась и обещала быть нынче. Когда же Ол<инька> случайно произнесла имя Конст<антина>, то она вся сконфузилась. -- Она рассказывала Олиньке, как теперь ее преследует m-r Шеппинг: она на беду свою прочла статьи Афанасьева о зооморфическ<их> божествах5 и спросила объяснения у Дм<итрия> Отт<овича> о священном значении коровы или какого-то другого зверя. Шеппинг так этому обрадовался, что заставил ее выслушать очень скучную, по ее словам, целую диссертацию об этом предмете и теперь ни о чем другом не говорит с ней. Не слушать его, больного и изувеченного, как-то совестно, а между тем довольно скучно. Покуда Соф<ья> П<етровна> сидела у Олиньки, Нат<алья> П<етровна>6 расспрашивала Любочку, вероятно, по поручению, когда уехал Конст<антин> и проч. --

Я сам не знаю, что делать с Самб<урскими>. -- Разве спросить Ал<ексея> Ив<ановича> самого, что же думает он сделать с своими дочерьми7, сам ли приедет за ними или пришлет сына? Можно бы также прибегнуть к влиянию Митроф<ана>8 на Ал<ексея> Ив<ановича>, который едва ли ему решится в чем-нибудь отказать. Sophie могла бы написать к нему, не вооружая его нисколько против отца, а прибегая только к его ходатайству. --

В Опек<унский> совет съезжу нынче же. -- Ванюша у нас занемог горлом, простудился, но теперь ему лучше. Худо то, что Ив<ан> Вас<ильевич> Киреевский очень болен; однако ж он согласился отослать свою статью к цензору9. Корректуру будет править Ив<ан> Вас<ильевич>. -- Вчера без меня приезжал Саша Воейков10 и вытребовал у Люб<очки> 10 экземпл<яров> Вашей книги для распродажи. -- Я был у него вчера, но не застал дома. Хочу знать, что именно это значит. Перфил<ьев> от Вашей книги в восторге11 и благодарит Вас нежно. Фрирсу и Своехот<ову>12 отдал по экземпляру. Публикации в "Полиц<ейских> вед<омостях>" о "Записках охотника" и "Записках об уженье" или о ловле рыбы удочкою сделал, т.е. заказал.

-- Пришлите мне калмыцкого бурхана13. -- Прощайте, цалую ваши ручки, крепко обнимаю Константина и всех сестер. Константина жду в четверг. --

Весь ваш Ив. Акс.

141

Апр<еля> 11 -го 1852 г<ода>. < Москва > 1.

Вы, вероятно, нетерпеливо ждете писем, надеясь узнать из них многое. Покуда нет ничего, и мы сами ничего не знаем. Константин в тот же вечер, как приехал, пошел к Хомякову и, переждав гостей до 1-го часа, отдал ему Ваше письмо, милый отесинька. Хомяков объявил ему, что ответ на это письмо он даст дня через два и что тогда, смотря по ответу, можно будет отдать или не отдать Ваших писем Бест<ужевым>. -- Впрочем, Хомяков подал ему надежду на расположение со стороны самой С<офьи> П<етровны>, что высказал даже довольно ясно, несмотря на беспрестанные осторожные отговорки. -- Это было в середу. Вчера Конст<антин> был у Б<естужевых>. Прасковья Мих<айловна> и П<етр> Ал<ександрович>2 были с ним чрезвычайно любезны, а С<офью> П<етровну> он видел только всего 5 минут, потому что днем она не была дома, а вечером к ним наехала елагинздина3. Теперь Констант<ин> опять отправился к Хомякову, который должен был вчера вечером переговорить с Б<естужевыми>. -- Константин еще не возвращался: мы ждем его и пошлем эти письма уже со штрафом. -- Письма Ваши к Б<естужевым> я прочел, осторожно распечатав их, и запечатал снова гербовою печатью, которую брал у дяди. Письма ваши, милая маменька и милый отесинька, прекрасны. Письма же к Х<омякову> я не читал, потому что в то время, как приехал Константин, у меня наверху сидел Погодин. Константин прошел прямо к Любочке, где и оставался до ухода своего к Хомяк<ову>, а я о приезде его не знал до 12 часов ночи, т.е. до самого отъезда Погодина. -- Жаль, очень жаль, что нет здесь Надиньки. Ошибка Любочкина4 (очень естественная, даже неизбежная), должно быть, встревожила Бест(ужевых), так что теперь в отношениях своих к ней они очень переменились, т.е. стали как-то осторожны черезчур... Может быть, впрочем, это происходит от смущения. Но мне кажется, что если б Надичка была здесь, то было бы несколько иначе. Нельзя ли Надичке как-нибудь приехать в коляске. Если дело это окажется хорошо, то нужно, чтоб был кто-нибудь из сестер, кроме Любочки, для посредничества, для принятия разных confidences {Признаний (фр.). } С<офьи> П<етров>ны. -- Сейчас воротился Конст<антин>. По обычаю московского безделья (если кто не служит, так всякий другой труд считается пустяком, удовольствием), с 10 часов утра всякий дурак валит к Хомякову, так что переговорить с ним и полчаса наедине не было возможности Констант<ину>. Он узнал только, что письмо Ваше к Хом<якову> отдано им Б<естуже>вым, что теперь идут толки и что ответ он (Хом<яков>) надеется дать Конст<антину> завтра. -- Получили письмо от Трутов<ского>, которое я к вам и посылаю. Кажется, делать нечего. Я не советую Вам, милая маменька, венчать их5 против согласия отца. Это можно было сделать прежде, когда еще мнение Ал<ексея> Ив<ановича> не было высказано ясно, но теперь, когда от него вызван такой положительный ответ, идти против него может только сама дочь. Уговаривать же ее к тому -- нельзя. Нельзя брать Вам на себя ответственность такого поступка, особенно если последствия его будут горестны. Напишите к Трутовскому, чтоб он погодил ездить. Что Вы тут с ним будете делать? Пусть Sophie сама разделывается с ним, с своим чувством и с отцом. Во имя чего будете Вы действовать? Во имя ее любви... Она, как видите, довольно бессильна и неопределенна. Во имя непременного ожидающего ее счастия? Это более чем сомнительно. Во имя данного ею слова, уже компрометированной несколько чести (по случаю допущенных уже таких отношений к молодому человеку)? Но это относится лично к Sophie: здесь она сама судья своего поведения и чести. А если через год после своего замужества, сделанного таким образом, она вдруг скажет, что ошиблась, что не любит Трут<овского>, что не нашла с ним счастия и, напротив того, накликала себе вечных угрызений совести за то, что пошла против отца, у которого -- не забудьте -- всегда в запасе средство: проклясть. -- Впрочем, я думаю написать к нему письмо с угрозами: не хлопотать по его делам в Сенате и разорвать лично с ним всякие отношения. -- Ведь вот же m-lle Миллер ждет и терпит безнадежно6: у любящих есть всегда одно утешение: не выходить замуж ни за кого другого.

Скажите Sophie, что я не успел отвечать ей, но буду писать ей с следующей почтой. Можете даже прочесть ей, с изменениями выражений, мое письмо. -- Книга Ваша7 идет хорошо, милый отесинька, но денег я еще не собирал. Больше расходятся купленные уже экземпляры. На "Записки об уж<еньи>" большой спрос. Ратьков спросил меня: где пропадала эта книга, ее у него в П<етер>бурге много спрашивали, и он не знал, где достать ее. Пришлите немедленно все, что у Вас осталось этих "Записок" непереплетенным. -- Один магистр ест<ественных> наук пишет диссертацию, в которой делает ссылки на Вашу книгу. В "Моск<овских> вед<омостях>" она расхвалена8. Публикация повторена мною в "Полиц<ейских> вед<омостях>", повторена Базун<овым>9 в газетах, напечатана еще Ратьковым и еще кем-то. Саша Воейк<ов> отдал 2 р<убля> сер<ебром> за 1 экземпляр. Калмыцкий бог должен быть в деревне: здесь его нет10. Скажите Афанасью, чтоб отыскал непременно и без этого бы и не показывался мне на глаза. Он должен знать, где мои вещи. Цалую ваши ручки, обнимаю сестер.

Ив. А.

Нужна еще лошадь здесь.

Посылаю письмо мое к Ал<ексею> Ив<ановичу>, отправьте его сами.

"Соврем<енник>" еще не получен.

142

< Конец апреля 1852 года. Москва > 1.

Вчера писал я к Вам с Трутовским, милые мои отесинька и маменька. Не знаю, как уладилось у вас дело2 и как устроились отношения. Он уже 5 месяцев, как не видал Sophie, следовательно, почти не знает ее в ежедневности, а это много значит при таком характере, каков у Sophie. Трутовский убежден, впрочем, что как скоро она выйдет замуж, то характер ее установится. --

Рассказывая всю историю своих отношений к Sophie, он, между прочим, сказал мне (но это под секретом), что первая писать "ты" вместо "Вы" и проч. предложила ему сама Sophie, писала, что готова бежать с ним и проч. и проч. Измучает она его! --

Вчера в 7 часов утра отправился я на Рогожское кладбище3, куда и приехал в 8 часов. Оказалось, что я ошибся. Мне бы следовало в 8 часов быть у Быкова4 в доме на выносе и оттуда уже ехать на кладбище; но делать было нечего, и я решился дожидаться. Сначала с час времени подождал у ворот, потом по совету одной старушки пошел в часовню, где и дождался, стоя смирно, до 10 часов, покуда принесли тело. Служба кончилась в 1-м часу; только какая-то странная: вся панихида -- с ектеньями, с "Апостолом" и проч., но без обедни. Я так устал, Ирина Ив<ановна> Быкова5 так безумно убивалась горестью (во все время службы слышны были ее -- не плач, а неистовые крики), что я не решился ехать к ним в дом на поминки, тем более, что и дорога ужасная, и мальчик мой не знал, как проехать на Якиманку. -- Рогожское кладбище произвело на меня неприятное впечатление. Если у раскола отнять фанатизм, строгость и чистоту нравственную и вообще характер гонимой церкви, то что же за ним останется? Или одна бессмысленная приверженность к обряду, или характер политический с отсутствием религиозного. -- Раскол на Рогожск<ом> кладбище имеет все приемы церкви господствующей: донельзя жирных и толстых причетников, бесчинное стояние в церкви, женщин разодетых, разрумяненных и проч. Священник уж очень стар и, видно, его очень берегут, но он несколько раз при мне оборачивался и приказывал, чтоб стояли тише и смирнее. Поют и служат несколько в нос. Поют каким-то скорым дубовым, деревянным напевом, безразличным относительно содержания. Словом, впечатление на меня произведено было самое неприятное. -- Был я на днях у Черкасских и собирался даже вчера к ним обедать, но не успел по случаю приезда Трутовского. Вечером вчера заезжал к Авд<отье> Петровне, которая давала мне вчера читать письмо к ней вдовы Жуковского6. Жуковский умер от слабости, с полным сознанием, молился перед смертью вместе с нею и с детьми -- и по-немецки! -- От нее проехал к Хомякову, который удержал меня у себя ужинать, очень много разговаривал, но о Бест<ужевых> ни слова. Впрочем, был очень любезен, постоянно обнаруживал свое сочувствие, нападал на разные мнения Елагиных, и в том числе на суждение Никол<ая> Алекс<еевича> о моем "Бродяге", которого Хомяков прочел два раза и говорит, что в моем стихотворном языке есть что-то общее и родственное с языком отесиньки в прозе, что, разумеется, для меня составляет похвалу чрезвычайную7. -- Я слышал, что Капнист8 с ума сходит от Ваших "Записок", просто упивается ими и нарочно читает медленно: похвалы Вашей книге так и раздаются со всех сторон. -- Во вторник я обедал у Арк<адия> Тим<офеевича>, который до такой степени принял меня сухо, что я не знаю, как это и объяснить: неужели он сердит на меня за сигары? Анны Степ<ановны> не было дома. Ни Арк<адий> Тим<офеевич>, ни Анна Степ<ановна> не были до сих пор у Олиньки. Я же эти два дня обедал дома. -- Завтра Миллер9 отправляется в Уфу: я посылаю с ним сборник Грише; шишковский же приказчик до сих пор не приезжал. -- Олинька все по-прежнему. Прощайте, цалую ваши ручки, крепко обнимаю Константина и сестер. Сейчас продал Базунову 75 экземпляров) Вашей книги за 105 р<ублей> сер<ебром>, но 2 р<убля> 50 к<опеек> сер<ебром> вычтены за публикацию в газетах. -- Да еще продал один экземпляр кн<язю> Долгорукому через Своехотова за 2 р<убля> сер<ебром>. Всего выручено 353 р<убля> 50 коп<еек> серебр<ом> по моему счету.

Ваш Ив. А.

143

27 апр<еля> 1852 г<ода>. < Москва > 1.

Вчера получили мы два письма от вас, милые мои отесинька и маменька: одно с мужиком, другое по почте. Очень рад, что у вас все с Трутовским обходится благополучно. Как Ваша спина, милый отесинька? Что это за утин 2 расшиб? Может ли он быть продолжителен? Дай Бог, чтоб утин расшиб этот прошел скорее. -- Письмо Ваше к Хомякову я скоро после обедни и отнес к нему. Он прочел и просил передать Вам, что вовсе еще не находит причин считать дело в дурном положении и ожидать отказа, что дело, конечно, не в том положении, в каком оно было до вторника, т.е. до вмешательства его матушки3; что он писал к ним4 в деревню и во первый почти раз говорил уже от себя; что прежде он от себя почти ничего не говорил, опровергал только некоторые возражения и сомнения Бестуж<евых>, но теперь послал им resume {Итог (фр.). } всего дела... Он не ждет от них скорых известий... Хомяков опять рассказал мне всю историю вмешательства Марьи Алекс<еевны>, все недоумения Бест<ужевых>; сказал мне, как он этого желает, не только для счастия С<офьи> П<етровны> и Константина, но просто для себя, для своих детей, -- словом, повторил все то, что он говорил Константину и что Вы уже знаете. Он сказал мне, что в расположении С<офьи> П<етровны> не сомневается, но о степени этого расположения удостоверить не может; что в этом расположении он убеждается разными мелочами, обиняками и намеками и отчасти и из того, до какой чрезвычайной степени она обрадована была последними стихами Константина о веселье!5 Он предполагает, что Бест<ужевы> сказали об этом деле здесь еще одному родственнику, которого он не назвал, но который, кажется, не помог им в их недоумениях. Хомяков опять говорил насчет того, что Николай Тим<офеевич> мог бы быть полезен в этом деле, и спрашивал, писали ли ему об этом. Вообще же Хом<яков> высказывал искреннее сочувствие свое к этому делу. -- Дня два тому назад я встретил у него Ми<бу> Бестужева и спрашивал у него, нет ли известий...6 Нет еще никаких. -- Не понимаю, отчего вы не получили моего письма в субботу: я писал, и оно, верно, завалилось где-нибудь у троицкого почтмейстера. О сборнике продолжают утверждать, что он или запрещен или его непременно запретят: все говорят, что в частности придраться нельзя ни к чему, но что-то в нем есть дерзкое, что-то такое, чего с 1848 г<ода> в России не бывало7, и проч. и проч. Статья Киреев<ского> очень многих раздражает8. Свербеев, Павлов, Долгорукий (банкаль)9 на стену лезут... Грановский, которого я видел, объявил мне, что хоть он решительно не согласен с Киреев<ским>, но находит статью превосходною во многом, прекрасно изложенною и проч. и пр. Статья Конст<антина>10 ему чрезвычайно нравится и поразила умеренностью тона (что, впрочем, поразило многих, отчего никто не затрудняется признать ее "чрезвычайно дельною"); он совершенно соглашается с Константином, говорит, что ошибки Соловьева и Кавелина очевидны11, но что, конечно, обломки доисторического родового быта могли встречаться и потом и проч. -- Вообще же он сборником очень доволен и говорит, что может и непременно примет участие в нем. Я очень рад этому мнению Гран<овского>, потому что некоторые твердят о том, что возражать статье Киреевского нельзя, что она в духе правительства и проч., следовательно, бросают некоторую тень на сборник. Беляеву я сборник отдал; он сказал, что статья Конст<антина> ему совершенно нравится и что он пишет уже рецензию. Соловьева также видел: он просит меня достать ему конец твоей статьи12, но мнения своего не высказал. Вследствие усилившихся толков о сборнике вчера вечером ездил я к Львову13 и узнал от него следующее: что в П<етер>бурге ждали его появления с нетерпением, т.е. не . публика ждала, а правительство, что в прошедшую пятницу получено от Назимова из П<етер>бурга письмо, чтобы не выдавать пока билета на сборник, но письмо уже опоздало, а потому Львов послал изданный сборник к Назимову, которого во вторник или в середу ждут сюда. Он думает, что если достанется за что, так это за статью о Гоголе14, и не потому, чтоб она в себе что-либо заключала, а потому, что она является в то время, как Тургенев сидит на гауптвахте15, и так резко противоречит фельетону Булгарина, выражающему, конечно, правительственный взгляд на Гоголя16. -- Вообще же эта статья имеет большой успех. -- Книгопродавцы, как я слышал, собираются купить у меня все издание, но я еще этого предложения не получал. Вы писали прежде, милый отесинька, чтоб Вашу книгу17 продавать с уступкою 25 проц<ентов>, а теперь уже пишете -- с уступкою только 20. -- Извольте, я буду исполнять Ваше приказание, хотя думаю, что оно только остановит ход книги. -- Книга разойдется, но не скоро, может быть, через год или два. А если продать теперь книгопродавцам, так через год или даже меньше можно будет приступить ко 2-му изданию. Сверх того, если книгопродавец сделает теперь выгодную аферу, так он у Вас купит все второе издание, а за 20 проц<ентов> никто не купит. Из 10 книг у Готье куплено 2, из 20 книг у Наливкина18 куплена 1 и так далее. Ведь книгопродавец не тем торгует, что у него покупают из магазина, а тем, что сейчас сбывает другим книгопродавцам, тоже с уступкою, те -- третьим и так далее... Впрочем, как угодно. -- Письма все отправлю нынче же. -- Сборник я разослал по почте всем, кому следовало. Арк<адий> Тим<офеевич> уехал в субботу вечером. Я заходил к нему проститься перед обедом; он простился так, как не только родственники, но и знакомые хорошие не прощаются; Анна Степан<овна>, напротив того, необыкновенно любезна! Бог знает, что с ним сделалось. Он велел Титу19, как скоро привезут тарантас, отдать его в починку и потом уже вместе с коровой отправиться в Абрамцево. Поэтому доставьте сюда тарантас при первой возможности. -- Прощайте, милые мои отесинька и мам<енька>, будьте здоровы. Овер встретил меня третьего дня, сам остановил, подозвал к себе и клялся, что будет у Олиньки завтра, и -- не был! -- Цалую ваши ручки, обнимаю Константина и всех сестер. Трутовскому кланяюсь.

Ваш Ив. А.

Завтра буду писать с почтой.

Деньги от Черкасского получил20 и нынче еду в Опек<унский> совет. Андриан выздоровел. Повар-старик уже пристроился к месту. Ищем другого.

144

Вторн < ик >. 28 апр<еля>. (Москва) 1.

Хотя я убежден, что никаких известий о Б<естужевых> нынче не получится, однако ж погожу отсылать это письмо раньше 2-го часу и отправлю его через большой почтамт. Особенно нового сообщить вам не могу: толки о сборнике очень сильные, всех поражает его честная физиономия... Нынче ждут в Москву Назимова, а с ним вместе и более положительных сведений. Вчера вечером был у меня Соловьев. Он уже пишет возражение Константину, которое напечатает, не дожидаясь 2-го тома2. Хотя он и высказывал много дружбы мне и Константину, однако он, кажется, оскорблен, говорит, что Константин его сильно выругал3. Я заплатил ему за статью 100 р<ублей> сер<ебром>. Это слава Богу, Беляев взял с меня больше. Соловьев сделал расчет по листам "Отеч<ественных> записок", так что 4 1/2 листа сборника равняется двум листам "От<ечественных> зап<исок>", но он взял деньги с условием: немедленно возвратить их, если сборник запретят. Без этого условия он не соглашался денег взять. А Беляев взял с меня 60 р<ублей> сер<ебром> за 1 1/2 листа, говоря, что я назначил по 40 р<ублей> сер<ебром> за лист, с чем я и спорить не стал, хотя и не помню этого. -- Вчера вечером еще прислал один книгопродавец за 50 экземпл<яров>, да еще в контору "Москвит<янина>" требуют на комис(сию) 10, 15 уже продали. Всего до сих пор я продал до 350 экземпл<яров>. -- На "Записки охотника" больше спросов не было. -- Вчера же вечером был я у Погодина: он собирается ехать в Петербург по поводу своего музеума, но известие о покупке за 125 т<ысяч> сер<ебром> оказалось вздорным. Напротив, делают разные затруднения, для которых и едет Погодин4. Бумаг Гоголя еще не распечатывали, ибо Толстой все еще болен5, а Марья Ив<ановна> Гоголь6 пишет к Погодину: делайте, что хотите. Не послать ли ей один экземпляр сборника? Напишите ее адрес: неужели он самый тот, который написан на Вашем письме (впрочем, мною отправленном): в Полтаву в село Васильевку. Васильевка не Полтавского уезда7. Погодин очень доволен статьей Константина и хвалит ее в своей рецензии, еще не напечатанной8, впрочем. -- Вчера зашел перед обедом к Хомякову, и Марья Алекс<еевна> оставила меня обедать, хотя, впрочем, сама не обедала. Хомяков все более и более обдумывает свою статью для 2-го тома сборника, в пополнение статьи Киреевского и в постоянных с ним спорах9. Вчера был я в Опекунском) совете и нынче туда же поеду10. -- На дворе ливень.

Известий о Б<естужевых> никаких нет. Прощайте, милый мой отесинька и маменька. Цалую ваши ручки, обнимаю Константина и сестер. Олинька слава Богу.

Ваш Ив. А.

145

< Конец апреля 1852. Москва > 1.

Я решительно не понимаю, отчего мои письма навели на вас такое беспокойство, милые мои отесинька и Шменька. Пожалуйста, помните, что мне вовсе нет досуга писать письма иначе, как наспех, и этим объясняйте все недосказанное, всякое недоразумение. Для окончательных сделок с книгопродавцами я ожидаю приезда Назимова, которого ждут нынче: от него узнается, будет или нет запрещен сборник2. Без этого книгопродавцы еще не решаются купить у меня остальные 750 экземпл<яров>, а продать мне необходимо, чтоб расплатиться с Кошелевым3. Продал я покуда на 580 р<ублей> сер<ебром>. Вчера получил я деньги за 10 экземпл<яров> от Томашевского: он продавал их, не знаю, по какому уполномочию, за 1 р<убль> 50 к<опеек>, т.е. с уступкою 25 проц<ентов>, всего получено 15 р<ублей> сер<ебром>, -- Я думаю, Маш<енька> Карт<ашевская> смешивает имя Ивана Сергеевича Тургенева с моим4. Отвечаю на ваши вопросы: 1) Оверу книга не отдана5, а ожидает его у Олиньки, я сам ему об этом говорил, но у Олиньки он еще не был, отзываясь болезнью своею и домашних. 2) Погодин уведомил меня, между прочим, о слухе насчет кубка, но расспрашивать мне показалось неловко, особенно если это только слух6. Впрочем, постараюсь узнать, ни от кого больше об этом я не слыхал. 3) Книга Грановскому была отдана, он ее, разумеется, хвалит очень Сильно и говорил мне, что читает ее вслух своей больной жене7, которой по моему совету прописали теперь пить кобылье молоко. 4) Рулье, которого я встретил только третьего дня, сказал мне, что пишет целый ученый трактат о Вашей книге, читал он ее 5 раз сряду. Подробности расскажу при свидании. 5) Сигары послать забыл, виноват. 6) Из Опек<унского> совета было отправлено в свое время предписание об остановке описи в Самарское губ<ернское> управление, поэтому я и не писал к Никол<аю> Тимоф<еевичу>, а послал прямо от себя к Шабаеву8 No и число бумаги Опек<унского> совета с наставлением, как отозваться становому и сослаться на эту бумагу. 7) Экземпляры розданы все. 8) Экземпл<яры> Ахматову, Юрлову, Кирееву, Блюму и Корфу9, а также и Шишкову не отправлены, ибо Кротков10 еще не уехал и неизвестно еще, когда поедет: у него дети в кори. Шишковский же приказчик еще не приезжал. 9) Как прикажете отправить 20 экземпл<яров> Юрлову: с оказией или по почте? 10) Вы точно писали, милый отесинька, в последн<ем> письме о 20 проц<ентах>; я так и думал, что это ошибка. -- Впрочем, опросов покуда еще нет, хотя все твердят, что книга расходится отлично. Ну да это по русскому масштабу. Для Москвы 100 экземпл<яров> довольно! 11) Повара нанял от Хвощинских. Рекомендуют сильно. Цена: 6 целков<ых> на 1-ый месяц, чай и сахар; он надеется, что через м<еся>ц вы будете ему давать 7 целк<овых>. Фартуки, полотенца и куртка кухонная -- ваши. 12) Марье Ив<ановне> Гоголь сборник отправлю11. 13) Крючки, хересу, медок привезу. 14) Постараемся достать фельетон Булгарина и "Библиот<еку> для чтения"12. 15) Постараемся насчет пороха. Все.

Вчера мы были с Константином) у Хомякова перед обедом и после обеда. В оба раза было много других. Вчера же при нас получено было письмо от Праск<овьи> Мих<айловны> к детям Хомякова из Нижнего, где они сидят и ждут парохода: дорога гнусная, и она в отчаянии, что уехала из Москвы. Через несколько часов получено было и письмо от С<офьи> Петр<овны> к брату со вложением письма ее к Кат<ерине> Ив<ановне> Елагиной13: для вручения этого письма кому следует, Хомяков вчера задержал Мамонова у себя, часов в 12 (ночи), когда мы разошлись, объяснив это Константину потихоньку в коридоре. Кажется, это решительный и положительный отказ с ее стороны Елагиным. -- Не знаю, успеет ли Константин вам написать: он теперь у Петра Вас<ильевича> Киреевского14 или, лучше сказать, у Елагиных, к которому поехал за русскими песнями для сборника. --

Вчера мы видели Шевырева, он сказал, что послал Вам письмо: бумаги Гоголя разобраны: найдено 5 черн<овых> глав из "М<ертвых> душ" и объяснение литургии15 и вообще много таких вещей, которые еще более характеризуют этого святого человека!.. Константин думает выехать завтра вечером. Может быть, и я с ним.

Прощайте, мои милые отесинька и маменька, будьте здоровы, цалую ваши ручки, обнимаю сестер. --

Весь ваш Ив. А.

146

< Май 1852. Москва > 1.

Спешу написать вам несколько слов. Мы доехали, разумеется, благополучно, часов в 8 утра были в Москве, маменьку не застав, потому что маменька была у ранней обедни. Олинька чувствует себя довольно хорошо и рада, что сносит воздух, хотя, кажется, черезчур много им пользуется. Здесь все окна настежь, ветер сквозной так и дует, и никто не думает от него беречься. -- Сборника запродал я еще 120 экземпляров. Еще продать бы экземпляров 50 -- и тогда выручу все деньги кошелевские2. -- В "Москвит<янине>" и в "Отеч<ественных> зап<исках>" нет ни слова о сборнике. Погодин уехал в П<етер>бург, и не умею, как объяснить это, когда я сам видел корректурные листы критики сборника для "Москвитянина"3. -- В "Современ<нике>" есть разбор, но весьма сухой и недоброжелательный4. Постараюсь достать его. В "Пет<ербургских> ведом<остях>" сборник горячо разруган (разбирают только статьи Киреевского и Хомякова)5. Говорится, между прочим, что книга скучнейшая, что для нее и читателей на Руси не найдется, а о прочих статьях даже не упоминают. В "Соврем<еннике>" про статью Конст<антина> сказано только, что эта статья, вероятно, вызовет ученый спор, а потому "мы" и не вдаемся в разбор ее6. Статью в "Сев<ерной> пчеле" вы прочтете сами7. Это та статья, о которой пишет М<ашенька> Карт<ашевская>. А старого No "Пчелы", где была первая статья Булгарина о Гоголе8, Годеин не прислал. Впрочем, это все равно, даже эта статья сильнее9. Старая, разумеется, носит характер доноса. -- Назимов призывал Базунова и приказал ему приостановиться продажей сборника, пока не приутихнут толки, но забавно, что он призыв<ал> только Базунова, когда сборн<ик> продается у всех. Впрочем, Базунов, торгующий в университет<ской> книжной лавке, ему несколько подчинен. Но это не смущает книгопродавцев прочих. Мне это сказал прежде всех Ратьков, купивший опять нынче 100 экз<емпляров>. Да и из П<етер>бурга нынче получено при мне требование 30 экз<емпляров> в один магазин. Следов<ательно>, все это пустяки.

Хомяков посылает Вам письма одного охотника о Ваших "Записках", милый отесинька. Прочел я ему статьи Константина10: он пришел от них в такой восторг, в каком я его давно не видывал! "Дайте мне их", -- сказал он. "Да они Вам и назначены, -- сказал я, -- предоставлены на Ваше распоряжение". Кажется, он хочет их послать. Он требует, чтоб эти статьи непременно напечатать во 2-м томе сборника, и приискал к ним прекрасный эпиграф из псалмов. От Бест<ужевых> нового ничего нет. Насчет Елагин<ых> он опять думает, что ответ от Б<естужевой> был неопределенный, что определеннее написать, вероятнее, не дозволили отец и мать. Он опять писал к Б<естужевым>, что честность в некоторых случаях требует, чтоб была откинута всякая деликатность. Впрочем, он не распространялся об этом много, хотя сам заговорил об этом, но подтвердил, что письма Бест<ужевых>, о которых он писал, прямо относятся к нам, т.е. к нашей семье. Прощайте. Мам<енька> едет нынче в театр и вчера была в театре. Трут<овский> сам пишет. Олинька довольна Ниной11 и мам<енькой> до чрезвычайности. Завтра будем писать больше. Посылаются вам: 1) "Отеч<ественные> з<аписки>" за май; 2) "Москвит<янин>" 9-й No; 3) 2 NoNo газет (статья Буслаева, в которой явно намекается на Хомякова)12; 4) 2 NoNo "Сев<ерной> пчелы"; 5) "Полиц<ейские> ведом<ости>"; 6) Письмо Годеина; 7) Письмо охотника. -- Щепкину, Садовскому и Дмитриеву13 экземпл<яры> отосланы. -- Да, посылается простая бумага. Цалую ваши ручки, обнимаю Конст<антина> и сестер. Маменька решилась на свадьбу14.

Ваш Ив. А.

147

21 августа 1852 г<ода>. Переяславль 1.

Вот мы и в Переяславле, милые отесинька и маменька. Очень жаль, что не запаслись никаким описанием, ни муравьевским, ни шевыревским2, потому что никто рассказать не умеет. Если б я был один, свободен и мог располагать своим временем, т.е. остаться здесь, сколько найду нужным, я бы мог, если б хотел, отыскать какого-нибудь местного археолога, но это слишком затруднительно. Были в соборах, старом и новом. Старый очень темен, беден, и внутренность не соответствует наружности. Как все дорого здесь: за 10 сельдей просят 1 р<убль> сер<ебром>. Правда, теперь она дороже, чем в другие времена года. Хотел кататься в лодке по Переяславскому озеру3: просят 1 р<убль> сер<ебром>, а довезти до ботика Петра Великого4 -- 2 р<убля> сер<ебром>! Впрочем, если уступят, то мы учиним простую прогулку по озеру, т.е. без поездки к ботику, с Верой и Любой, ибо можно сесть в лодку близехонько от нас, у моста, и так по Трубежу5 въехать в озеро. -- Во всем Переяславле не нашлось постоялого двора с комнатами внизу, и мы заняли комнаты вверху в том постоялом дворе, где и Вы стояли, милая маменька.

Путешествие наше идет очень хорошо, хотя мало похоже на путешествие, ибо новизны и разнообразия почти нет, все будто дома, все так знакомо, все тот же известный тип. -- Вчера в Лисавах, где мы кормили лошадей 5 1/2 часов, один из мужиков (они здесь все ямщики и благодарят железн<ую> дорогу за то, что теперь все бросились на этот тракт, оставив прежний из Ярославля на Тихвин, в П<етер>бург) подошел к нам, разговаривал и попросил скоромного пирожка, ему дали, и он тут же при всех съел, хоть была и середа6. Особенно интересного я мало заметил в соборах, и никаких занимательных событий с нами покуда не случалось, разве только то, что когда я вчера в Лисавах стал искать Матвея7, то нашел его в яслях, т.е. в этом выдолбленном бревне, где едят лошади, нашел его там спящим, в овсе, под рылами жующих лошадей! Место! Я полюбовался этою небрезгливостью русского человека и не стал его будить! -- Прощайте покуда, милый отесинька и маменька, будьте здоровы, обнимаю Константина и сестер. -- Что за погода!

Весь ваш Ив. А.