148
Суббота, июня 20-го/1853 г<ода> Песочня, вечером 1.
В четверг в исходе осьмого часа утром приехал я в Песочню2, милый отесинька и милая маменька. Я не предполагал вовсе писать к вам во время моего пребывания у Кошелевых, потому что почта отсюда ходит чрезвычайно долго, но так как завтра отправляется из дому человек в Москву, то письмо это может дойти к вам довольно скоро. Прежде всего скажу, что Надинька хорошо сделала, что не приехала: в этот самый час, как я вам пишу, наехало 18 человек гостей, которые все ночуют, а, может быть, будут ночевать и завтра. Из них 14 человек одних Кошелевых, родственников известной Людмилы3. Кроме того, здесь у соседа их Кулебякина, владеющего частью в Песочной и живущего в полверсте от них, будет на днях гостить мать Кулебякиной, известная московская Ушакова 4 и Петр Петрович Новосильцев5, которые непременно явятся и к Кошелевьш, если они не уедут вместе со мною, верст за 40 в деревню ивою Дегтяные барки (вероятно, нельзя будет уехать). Все это, конечно, было бы очень неприятно, если б Надинька была здесь. -- Но до сих пор время я проводил прекрасно. -- Путешествие мое было не только благополучно, но и приятно. Дама, которая ехала со мною в карете, оказалась Карцева, жена одного из правоведов, вступившего в училище и вышедшего уже после меня. Я его не знаю, но он приятель Андрея Оболенского и, как говорят, очень умный человек. Разумеется, и m-me Карцева знает все анекдоты и подробности обо мне, о m-lle Миллер6, мои стихи и т.п. Она всего год замужем, счастлива, как только можно быть счастливым на земле, очень, очень умная и замечательная женщина; к сожалению, я решился с ней заговорить только за 60 верст от Рязани, потому что она до того времени или плакала, или читала книгу, или закрывалась вуалью. -- В Рязани нашел я письмо от Кошелева и тарантас, нанял лошадей, перевозился раза два через Оку, потом на одной станции нашел лошадей Кошелева и приехал в Песочню, где, заслышав колокольчик, Александр Ив<анович> уже дожидался меня на крыльце. Ал<ександра> Ив<ановича> я нашел похудевшим, он опять было по приезде заболел воспалением в желудке, но болезнь была вовремя перехвачена гомеопатией. Однако ж он очень бережется и мало выходит, что, впрочем, не мешает ему заниматься хозяйством по конторе и богословием целый день. Мне отвели большую славную комнату в верхнем этаже, столько же высоком, как и нижний, по условию друг другу не мешать и порядка дня не нарушать, мне здесь совершенно свободно и хорошо. До обеда я сижу у себя наверху и занимаюсь, после обеда часов до 5 сидим вместе с Алекс<андром> Ив<ановичем> и толкуем на крыльце, в 5-ть часов отправляюсь гулять с Ольгой Федор<овной> и детьми, в 9 часов пьют чай и ужинают, расходимся в половине 11-го. -- Дом великолепный, огромный, село богатейшее, просторно, просторно и просторно. Впрочем, роскоши особенной нет нигде, она заменяется размерами, доброкачественностью матерьялов и проч. Местоположение чудное.
Хотя Кошелевы думают, что я пробуду больше, но я поеду, как назначил, однако ж думаю, что письмо это вы получите раньше моего приезда. В почтовой карете приехавшие в тот день из П<етер>бурга сказали мне, что война объявлена7. Жду с нетерпением газет... Неужели объявлена!
Прощайте, что-то вы поделываете, цалую ваши ручки, милый отесинька и милая маменька, обнимаю крепко Константина и сестер, будьте здоровы. У Софьи также цалую ручки, Оличку цалую8. --
И. А.
Ольга Фед<оровна> сейчас прислала письмецо свое к маменьке и просила вложить в конверт.
149
Субб < ота >. 27 июня/1853 < Дегтяные барки 1 >.
Хотя я вполне убежден в бесполезности писания писем из Сапожка, милый отесинька и милая маменька, однако решаюсь писать вам на всякий случай, чтобы вы знали, где я и что я. Теперь я уже несколько дней в Дегтяных барках, верст за 40 от Песочни; распорядиться взятием места заранее в почтовой карете я не успел, но нынче посылают на почту в Сапожок, и я пишу к содержателю гостиницы рязанской, где я останавливаюсь, чтоб он взял место мне заранее. Я, слава Богу, здоров, дай Бог, чтоб и у вас было то же. Место я приказываю себе взять на 4-ое июля, хотя меня Бог знает как уговаривают остаться до 8-го с тем, чтоб приехать в Абрамцево 10-го2. Прощайте, цалую ваши ручки, будьте здоровы, обнимаю Константина и всех сестер. Торопит Александр Иванович.
Весь ваш Ив. Акс.
150
Воскресенье, 6-го сент<ября> 1853 г<ода>.
П<етер>б<ург>. 7 сент<ября> 1.
Вчера часу в 3-м пополудни приехал я от тетеньки2, к которой отправился еще в середу. Она слава Богу здорова, и несчастие, случившееся у них3, не имело дурных последствий для здоровья кого бы то ни было, кроме, разумеется, Ник<олая> Ив<ановича>. Я уже вам описывал подробно4, со слов Васи5, как это все случилось. П<етер>бургские знакомые Н<иколая> Ив<ановича> требовали, чтоб его привезли в город, и действительно оставаться ему в Кобрине было невозможно, потому что гатчинский доктор не мог дежурить постоянно за 15 верст от города. Я нашел Н<иколая> Ив<ановича> хуже, чем ожидал по рассказам. Он ни на минуту не терял сознания, хотя иногда и заговаривался; у него покривило рот, отнялась рука и нога. Боялись возобновления удара. А он распевает сам себе похоронные стихи и продолжает шутить по-своему, но эта шутка, произносимая неясно искривленным ртом, очень неприятна. Я нашел в Кобрине доктора, присланного из П<етер>бурга с Иваном6 и каретой. В четверг утром положили Н<иколая> Ив<ановича> в карету и благополучно довезли до П<етер>бурга. Я провожал его 10 верст, а Яша до самого П<етер>бурга. Ал<ександр> Макс<имович> Княжевич7 взял на себя все расходы, а шкатулку Ник<олая> Ив<ановича> запер. В Кобрине я оставался четверг и пятницу. Разумеется, тетенька и все Карташевские очень огорчены, смущены и расстроены, но все здоровы. Я провел у. них время ни скучно, ни весело. Погода была скверная, и гулять было почти невозможно. Пинского не было8: присутствие в Сенате уже началось, но он приехал в пятницу вечером с Яшей и Васей и останется до середы. Без меня он обыкновенно производит чтения вслух. Яша привез мне ваше письмо, милый отесинька и милая маменька. Вы все страдаете зубной болью, милый отесинька: это должно быть расстраивает Ваши нервы. Авось, Бог даст, это пройдет от земляничн<ого> корня. -- В субботу часу в 10 утра я уехал из Кобрина. По приезде был у Н<иколая> Ив<ановича>. Ему лучше, но он все еще в опасности. Говорит, что по выздоровлении поедет в Москву и в Абрамцево, и эта мечта его очень тешит. Жизнь в онемевших членах начинает понемножку пробуждаться.
Нынче или завтра должен прийти ответ от гр<афа> Орлова на мое письмо9, посланное к нему через 3-е отд<еление>. Не пишу вам теперь ничего больше, потому что пора на почту, но к завтрашнему дню приготовлю еще письмецо и уведомлю о том, что узнаю нынче. Прощайте, милый отесинька и милая маменька, дай Бог, чтоб вы были здоровы, цалую ваши ручки, обнимаю Константина, Надиньку, Веру и всех сестер. --
Ив. А.
151
7 сент<ября> 1853 г<ода>. Понед<ельник>.
П < етер > б < ург > 1.
Сейчас был у Дуп<ельта>2. -- Ответа от гр<афа> Орлова еще нет и предполагается, что курьер, повезший мое письмо, уже не застал графа в Москве, а поехал за ним вслед, и ответ получится не прежде 4-х или 5 дней3. Между тем, Геогр<афическое> общество еще не собиралось. Если ответ получится дней через 5 и благоприятный, то еще понадобится несколько дней, чтобы съездить в Кронштадт, условиться, устроиться, явиться и пр., так что для поездки в Абрамцево останется весьма немного времени. -- Какая тоска! На Дворе сыро и сыро, дождь льет целый день, а я нынче уже два раза выходил из Дому. Кажется, я писал к вам, что в середу отдал Дуп<ельту> письмо свое к гр<афу> Орлову, в котором я прошу его исходатайствовать мне у государя дозволение отправиться на фрегате "Диана" или на мой собственный счет, или на счет того ведомства (м<инистерст>ва нар<одного> пр<освещения> или Географ<ического> общ<ест>ва), которое согласится дать мне какое-нибудь поручение. Письмом вы были бы довольны. Из разговора, который я имел с Д<упельтом>, вижу что репутации наши сильно подпорчены, что нас понимают совершенно ложно, и всем нашим статьям и действиям дано превратное толкование, что "Мос<ковский> сб<орник>" у них в свежей памяти4. -- Вчера по приглашению Блудовой5 обедал у них в Павловске и читал им после обеда свои "Судебные сцены"6. Блудов7 был в восторге. Вообще эти сцены здесь в большом ходу.
Был я на прошлой неделе как-то вечером у Корша8. Он решительно мученик здесь в П<етер>бурге, только и грезигг Москвою и никак не может сблизиться душою с тем кругом, к которому принадлежит. Я был у него по его просьбе, а жена его9 говорит, что он только и оживает и весел становится, когда видит кого-нибудь из московских. Анненков тоже тянет к Москве10, хотя с меньшим мужеством. В здешнем литературном кругу, который я встретил у Милютина11 и который, впрочем, относится к нам с великим уважением, называют нас вообще "московскими пророками", не только нас, но и Грановского и Корша и над Анненковым смеются (даже стихи сочинили), что он поклоняется пророкам. Словом, всякий не мирящийся с подлостью и называющий подлость подлостью, а не "практичностью", называется зараженным московским пророчеством12. Я здесь поневоле завел разные знакомства в разных слоях общества и узнал П<етер>бург довольно близко. Он всегда был мне отвратителен, а теперь еще гаже. --
Восточный вопрос все еще не разрешается. Турция дурит13, не хочет посылать посланника прежде, чем выведут войска из княжеств, не принимает принятой Россиею конвенции, сочиненной в Вене посланниками 4-х держав, продолжает вооружаться и проч., требует опять к себе господарей. Право, если будет война и не пустят меня в море, не вступить ли мне в военную службу волонтером14? Пожалуй, и туда не пустят! --
Ник<олаю> Ивановичу немного лучше. Если он и выздоровеет, то не скоро, медленно будет поправляться. Хорошо, что здесь, в П<етер>бурге, главное заведывание в его доме принял на себя Ал<ександр> Макс<имович> Княжевич, а то вышел было страшный беспорядок. Каждый из знакомых привозил своего доктора, каждый хотел распоряжаться. У Ник<олая> Ив<ановича> живут теперь два племянника, дети его сестер: один из них кончил курс в Академии, другой еще учится. Оба очень молоды и ничего в жизни еще не смыслят, как институтки, но не хотят подчинить себя Ивану, человеку Надеждина. Словом, положение старого одинокого холостяка в подобных случаях очень незаманчиво. -- Вчера после обеда после сильного дождя подул страшный ветер, решительно сбивавший с ног прохожих. Я в это время переходил через какую-то площадь: сильным ударом ветра сбило с меня шляпу, шляпа задела за очки, очки слетели, шляпу понесло дальше. Я побежал за шляпой, боясь, чтоб ее не снесло в канаву, догнал ее, но, бывши без очков, уже не мог найти ни того места, где упали первоначально очки, ни самих очков. Таким образом, кончили свое существование эти очки, которые я носил лет уже 5! К счастию, что дома у меня были запасные очки. -- Смирнов уехал15, и как моя поездка еще не решена, то я и не занял денег, так что и не знаю теперь, где занять их в случае, если позволят ехать на собственный счет. Впрочем, все говорят, что едва ли позволят16. -- Какая тоска! Ждать, ждать и все понапрасну!
Прощайте, милый отесинька и милая маменька, будьте же здоровы, цалую ваши ручки, обнимаю Константина и всех сестер. --
Ваш Ив. А.