Настоящее издание продолжает издание "И.С. Аксаков. Письма к родным. 1844-1849 гг." {Очерк жизни и деятельности И.С. Аксакова см. в этом издании.} и завершает семейную переписку И.С. Аксакова. А.Ф. Аксакова, вдова, подготовившая эти письма к печати, считала, что они имеют важное историческое значение: "Первая часть "Ив<ан> Серг<еевич> Аксаков в его письмах" относится больше к личному развитию его характера и к личному быту его семейства. Есть однако характеристические черты из царствования Николая I, особенно во втором томе. А следующие письма будут иметь гораздо больше исторического значения" {Письмо А.С. Суворину от 22.VIII.1888 г. // РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 54. Л. 24.}.

В письмах 1849-1856 гг. И. Аксаков продолжал описывать родным жизнь и быт русской провинции: в 1849-1854 гг. он побывал в Ярославской губернии, на Украине, а письма 1855-1856 гг. написаны участником ополчения, а затем членом комиссии князя В.И. Васильчикова по расследованию интендантских преступлений во время Крымской войны. Надо ли говорить о том, как важны содержащиеся в них сведения.

Сестра Ивана Сергеевича М. С. Томашевская писала племяннице О.Г. Аксаковой, продолжавшей после смерти А.Ф. Аксаковой ее работу: "Ты пишешь о чудных его письмах; да почти все письма его интересны, а многие могли бы быть прекрасными передовыми статьями" {Письмо от 19.11. (без года) // ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 17. Ед. хр. 142. Л. 30.}. С.Т. Аксаков в ответных письмах сыну неоднократно отмечал его незаурядные эпистолярные способности: "Очень, очень благодарю тебя за первое письмо из Пошехонья: оно интересно во всех отношениях, я сохраняю аккуратно твои письма. Вот так бы надобно было объездить всю Россию (разумеется, не одному человеку) и такого роду описание было бы полезно прочесть вашему министру, если он предан душой своей многотрудной и обширной должности"; "письмо, которое во всех отношениях доставило мне много удовольствия, которым я полон и теперь"; "...одно чтение твоих писем любопытно и замечательно для всякого"; "...письмо славное и весьма любопытное не только для отца, но и для всякого мыслящего человека" {Письма от 29.IХ.<1849 г.> (РМ. 1915. Авг. С. 116); от 12.I.<1851 г.> (ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 3. Ед. хр. 13. Л. 65); от 1.II.1854 г. и 17.Х.1855 г. (Там же. Ед. хр. 14. Л. 14, 105).}. Отцу вторил брат И.С. Аксакова Константин ("твои письма интересны..." {Письмо <1851 г.> // РГБ. ГАИС/III. Карт. III. Ед. хр. 16. Л. 35 об.}) и сестра Вера ("письмо большое от Ивана чрезвычайно интересное и замечательное" {Дневник Веры Сергеевны Аксаковой. СПб., 1913. С. 153.}).

Период 1849-1856 гг. был довольно тяжелым в жизни И.С. Аксакова. Это было время несостоявшихся истерических надежд, утраты веры в успешность человеческих стремлений: "Все последнее время, весь 1848 год постоянно разбивались мои с таким трудом усвоенные верования, и теперь не осталось для меня ни одной человеческой истины, о которой нельзя было бы сказать и pro и contra; я потерял всякую веру и в ум человеческий, и в наши выводы и соображения, и в логику, и в жизнь" (с. 307). Именно в эти годы И. Аксаковым были написаны стихотворения, полные горести и душевной скорби: "Клеймо домашнего позора...", "Усталых сил я долго не жалел...", "После 1848 года" ("Пережита тяжелая година..."), "Опять тоска! опять раздор!".

С началом французской революции 1848 г. у И.С. Аксакова "дух захватывало", после ее поражения и его ареста III отделением весной 1849 г. он погрузился в тоску, на душу "налег какой-то свинец" (с. 1) {Здесь и в дальнейшем сноски на страницы наст. изд.}. "Если б вы знали, как иногда делается страшно. Кора все больше и больше сдирается, и язва является вашим глазам во всем отвратительном могуществе. Причины язвы - в крови. Все соки испорчены и едва ли есть исцеление. Кажется, нам суждено только понять болезнь и созерцать, как она пожирает постепенно еще не вполне зараженные члены" (с. 178). "Мне кажется, наше положение безвыходное..." -- читаем в другом его письме (с. 179).

Примечательно, что безысходность, кризисность русской жизни, ее бесперспективность И. Аксаков ощутил задолго до начала Крымской войны, и с началом военных событий они усугубились: "Право, как заглянешь в нутро России, так душу обхватывает чувство безнадежности!" (с. 284). В 1854 г. он сообщал родным из Полтавы: "... общество, по крайней мере, здесь устало заниматься политикой и, махнув на все рукой или доверчиво полагаясь на правительство, собирается возвратиться к своему нормальному состоянию, т.е. заснуть опять крепким сном, даже сердится немножко: зачем будили?" (с. 293).

В лекарстве, годном для других, -- религии, он не находил утешения, слишком он любил "живую жизнь", не сообразовывающуюся, по его мнению, с христианским учением, чтобы от нее отказаться (с. 180).

Точно передавая в своих письмах приметы того времени, "безобразия внутреннего" (назначение военных в лицей и в Училище правоведения воспитателями, засилие угодной правительству литературы и т.п.), И. Аксаков считал состояние неудовлетворенности и недовольства нормальным для всякого образованного человека. Родные не в полной мере разделяли его чувства, не столь остро ощущали ту удушливую атмосферу, царившую в каждом уголке России и хорошо знакомую ему благодаря постоянным разъездам: "Ах, как тяжело, как невыносимо тяжело порою жить в России, в этой вонючей среде грязи, пошлости, лжи, обманов, злоупотреблений, добрых малых мерзавцев, хлебосолов-взяточников, гостеприимных плутов-отцов и благодетелей взяточников!.. Вы ко всему этому относитесь отвлеченно, издали, людей видите по своему выбору только хороших или одномыслящих, поэтому вы и не можете понять тех истинных мучений, которые приходится испытывать от пребывания в этой среде, от столкновения со всем этим продуктом русской почвы. Там, что ни говорите в защиту этой почвы, но несомненно то, что на всей этой мерзости лежит собственно ей принадлежащий русский характер!" (с. 402).

Люди, близкие И. Аксакову в ярославский период его жизни (1849--1851), свидетельствовали о его "предубеждении против императора Николая" { Бороздин К. И.С. Аксаков в Ярославле // ИВ. 1886. Март. С. 629.}. Правда, в письмах это не отразилось (после ареста И. Аксаков старался не писать то, что было бы интересно "непрошеным читателям"), но враждебность к представителям власти на местах выразилась в переписке в полной мере. Да и вряд ли могло быть иначе, если "могущественнейшие плуты всей губернии", против которых он вел следствие, являлись любимцами ярославского губернатора А.П. Бутурлина, первостатейный мошенник пошехонский голова тоже находился под его покровительством. В Пошехонье, как выяснил И. Аксаков, среди городских голов не было ни одного, не бывшего под судом! Взятки считались делом естественным, не бравший их рыбинский городничий Деев -- "неслыханное диво" в этой среде. В уездном да и в губернском городе, сетовал И. Аксаков, порядочному человеку нельзя никому и руки подать: "Городничий -- вор и взяточник; жена его -- взяточница, впрочем, очень милая женщина. Исправник -- еще больше вор; жена его, любезная дама, распоряжается уездом как своею деревней; окружной, лесничий, начальник инвалидной команды, почтмейстер, стряпчий, секретарь и их жены -- все это воры-переворы, и все это общество чиновников живет с претензиями на большую ногу и дает балы и вечера на взяточные деньги!" (с. 145). В одном из писем рассказ о том, как костромское дворянство в прямом смысле слова "съело" остаток денег, собранных по подписке на памятник Ивану Сусанину.

И. Аксаков осуждал и алчность церковников: он был потрясен, увидев в Любиме среди пьяной ярмарочной толпы священника с причтом, собиравшего дань с каждой лавчонки и кабака ("Хороши, нечего сказать!"). По его наблюдениям, церковь все более и более превращалась в административно-полицейское учреждение, что было особенно наглядно в раскольничьих делах. Посланный в Ярославскую губернию с секретным поручением по изучению раскола, он столкнулся с враждебной старообрядцам деятельностью единоверческой церкви, усугублявшей разобщенность. В своих донесениях министерству он порицал ее действия. Как и ранее в Бессарабии (1848), И. Аксаков осуждал гонения на старообрядцев в Ярославской губернии со стороны государства, и достаточно прочесть письма родным, сравнить его рапорты и докладные записки министру внутренних дел с "Собранием постановлений по части раскола" (СПб., 1858), чтобы стала понятной степень отличия его взглядов от мнений правительства. В Ярославской губернии И. Аксаков делает то, что должны были делать и о чем должны были заботиться власти: приводит население целого города Романова-Борисоглебска к православной вере, не прибегая к принуждению.

Комиссия графа Ю.И. Стенбока, в которую он входил, обнаружила в 15 верстах от Ярославля в с. Сопелки ранее неизвестную секту бегунов или "странническое согласие" {Копию докладной записки И. Аксакова министру внутренних дел о секте странников в Ярославской губернии см.: ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 1. Ед. хр. 73. Частично опубликована (РА. 1866. No 4); исследования о секте странников в Ярославской губернии (донесения и пр.) см.: Там же. Ед. хр. 48.}. Записка И. Аксакова об этой секте для министерства внутренних дел насчитывает около 600 страниц, а собранные комиссией факты составили 86 томов! Благодаря двум командировкам -- в Бессарабию и в Ярославскую губернию -- И. Аксаков стал крупным специалистом по истории раскола {См.: Трефолев Л. Странники (Из истории раскола) // РА. 1866. No 4. С. 602.}.

Внимательный читатель отметит, что с годами суждения И. Аксакова становились основательнее и резче, а жизненная позиция -- активнее. Свое счастье он видел в деятельности, полезной бедным людям, всюду стремился добиться социальной справедливости. Имея "пресострадательную", по собственному выражению, душу, он в Романове-Борисоглебске вступился за работницу, попавшую в многолетнюю кабалу к купеческому семейству, помог своему слуге Афанасию выкупиться на волю от "великого мерзавца" помещика Татаринова, а крестьянам Спасской слободы -- освободиться от гнета барина князя Долгорукого. А.О. Смирнова поражалась бескорыстию его участия в судьбе родителей артистки Е.Н. Жулевой: он добился у Н.М. Смирнова вольной для них. Молодой 26-летний человек, не склонный к похвальбе, пишет родным: "Мне случалось много делать добра, и я люблю делать добро..." (с. 83).

Неприязнь вызывал в И. Аксакове князь Долгорукий, торговавший рекрутскими квитанциями, надувавший своих крестьян, и ему решительно непонятно, как такой человек мог произвести благоприятное впечатление на брата: "Ведь вот, право, Константин! Он прежде всего справляется о том, русский ли кто и православный... Ест грибы в пост, без рыбы - восторг и слезы умиленья! - Для меня же прежде, чем я справлюсь, француз ли кто или русский, православный или католик, первый вопрос: каков он помещик или вообще человек и бьётся ли в нем доброе, благородное, христианское сердце, а русское или французское оно, это вопросы второстепенные" (с. 132). И. Аксаков возмущен и ярославским помещиком Горяиновым, простодушно признавшимся, что в своем кабинете собственноручно сечет бурмистров. "Вид дворянского сословия производит на меня действие раздражающее: ограниченность и узкость взглядов, невежество, привязанность к незаконному своему праву, отсутствие других двигателей, кроме интереса, барство и дармоедство, отсталость понятий..." (с. 459).

И. Аксаков был убежден, что единственный выход из создавшегося положения -- освобождение крестьян, а дело это может успешно продвигаться только при условии уступок со стороны помещиков. Ярославский знакомый К. Бороздин отмечал, что Иван Сергеевич принадлежал к числу людей, считавших, что "этим делом (делом освобождения. -- Т.П.) нельзя медлить" { Бороздин К. Указ. соч. С. 628. Аксаков. С. 388-389.}. Своим родным И. Аксаков обещал, что за будущей женой не возьмет ни единой крестьянской души, не допускал он и мысли о возможности их продажи -- только безвозмездное дарование свободы.

Сталкиваясь с антагонизмом помещичьего и купеческого сословий, он решительно принимал сторону последнего: купцы импонировали ему своим умом, оборотистостью, умением зарабатывать деньги энергичным трудом. "... Человек, лежащий в шелковом халате на бархатном диване, ничего не делающий и наслаждающийся жизнью посредством доходов с недвижимой собственности, полученной в наследство, следовательно, богатый без заслуги и трудов с своей стороны, все-таки оскорбителен человеку, обогащающемуся деятельным трудом..." (с. 124).

Еще в 1848 г. на Серных водах он защищал достоинство купечества; отправляясь в промышленную Ярославскую губернию, радовался возможности поближе узнать его. И. Аксакову удалось побороть пренебрежительное отношение своего семейства к купцам, особенно Константина, который после поездки к брату в Ростов решительно изменил свои прежние суждения.

С.А. Венгеров считал, что в период редактирования "Московского сборника" 1852 г. И. Аксаков впервые столкнулся с купцами, которые впоследствии помогли ему получить место председателя Московского общества взаимного кредита { Венгеров С.А. Критико-библиографический словарь русских писателей и ученых. СПб., 1889. Т. I. С. 325.}.

Между тем ярославские письма И. Аксакова убеждают в том, что впервые тесное общение началось в Ярославле, а в период подготовки "Московского сборника" 1852 г. связи уже были налажены: известно, что ярославские купцы предлагали И. Аксакову бумагу для издания, он же рассылал сборник им в подарок, приглашал к сотрудничеству (в частности, Е.В. Трехлетова) и т.п. В 1858 г. на средства петербургских купцов было издано его "Исследование о торговле на украинских ярмарках".

Беспокойная, деятельная натура И.С. Аксакова, которого А.И. Герцен справедливо назвал "человеком с практической жилкой" {Письмо М. Мейзенбуг от 20.VII.1857 г. // Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1962. Т. XXVI. С. 114.}, постоянно проявлялась в делах, которые он добровольно взваливал на себя: это хлопоты, связанные с покупкой общественностью Ростова Спасской слободы у князя Долгорукого, возвращение угличского колокола из Тобольска, сбор средств для учреждения коммерческого училища в Ярославле, объединение всех любителей старины и истории в Ярославской губернии и открытие им путей в местные архивы. Он заботился о том, как улучшить жизнь в губернии, принимал меры, направленные к общественной пользе, свои поручения по министерству выполнял с такой тщательностью, какой не было у прежних чиновников. "...От меня не веет казенщиной", -- с гордостью писал он родным. Им руководило не тщеславие, а благородное желание помочь людям. Но при этом он старался скрывать свое участие в добрых делах. В 1849 г. Аксаков осуществил попытку возвратить угличский колокол, увезенный в Тобольск, подав просьбу на имя министра внутренних дел, но чтобы в министерстве не заподозрили его в желании заслужить благоволение, утаил собственные хлопоты. Поэтому в материалах, посвященных ссыльному колоколу, весьма редко упоминается посредничество И. Аксакова {См.: Лавров Д. Угличский ссыльный колокол // PC. 1914. Авг. С. 289.}.

Где бы ни был И. Аксаков, он всегда внимателен к происходящему, к новым людям, их нравам, быту. Его интересует, как одеваются ярославские или курские женщины и какие песни поют, ему любопытен язык холщевников и солдатская постановка народной драмы "Царь Максимильян" -- все то, что подтверждает "высокое душевное образование в народе" (с. 294). Ему странно, что Константин, отправившись в 1850 г. с сестрами в Киев, ни с кем не заговаривает по дороге, а потому извлекает мало пользы из своего путешествия: ведь о народе нельзя судить a priori или по древним грамотам, многие "умствования" не выдерживают при столкновении с жизнью (с. 70). Иронично изображает он в письмах забавное путешествие великих князей Николая Николаевича и Михаила Николаевича, отправившихся изучать Россию: "... в Мологе обед, в Рыбинске ночлег, в Угличе обед, в Ростове ночлег" (с. 159). Великие князья были явно озадачены, когда в Ростове, славившемся огородничеством, им преподнесли на блюде зеленый горошек.

Человек "кипящего дела", по собственному признанию, И. Аксаков оживлял все вокруг себя. Ю.Ф. Самарин считал, что в нем есть "какая-то возбудительная сила, действующая на других" {"Письмо А.О. Смирновой от 25.V.1849 г. // Самарин. Т. XII. С. 387.}, -- наблюдение верное и тонкое. Ярославские приятели с увлечением читали его стихи, поэмы и пьесу "Присутственный день в уголовной палате", записки и рапорты в министерство, которые он представлял в "правдивом и изящном изложении..." {Воспоминания Ярославца об И.С. Аксакове // Сборник статей, напечатанных в разных периодических изданиях по случаю кончины И.С. Аксакова. М., 1886. С. 22.}. Приятель И. Аксакова Ф.С. Унковский писал: "Появление твое в Ярославле, любезный друг Иван Сергеевич, чудотворно подействовало на наш маленький круг: все мы почувствовали в себе более силы, свежести, трезвости" {Письмо от 5.IХ.<1852 г.> // ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 4. Ед. хр. 634. Л. 13.}. Удивительно, что беспокойный дух его находился в странном несоответствии с "вялой физикой", как он сам о себе говорил: Иван Сергеевич был полноват, близорук, застенчив в общении.

Совершенно очевидно, что такой неугомонный человек и неординарный чиновник, вдобавок находившийся после ареста под надзором полиции, не мог "вписаться" в ярославское губернское общество, ужиться в городе, который живет "сам по себе, а все вопросы и весь волнующийся мир сам по себе" (с. 9). Он навлек на себя недовольство губернатора Бутурлина, приславшего в министерство внутренних дел донос на сочинителя "предосудительной" поэмы "Бродяга". Ярославские письма И. Аксакова родным, его переписка с министерством, помещенная в настоящем издании (см. Дополнение), помогают понять независимый характер молодого чиновника, осмелившегося вступить в конфликт с министром.

Поставленный перед необходимостью выбора -- служба или литературная деятельность, И. Аксаков выбрал последнее, отстоял -- пусть ценой отставки! -- свои права, чувство собственного достоинства и внутреннюю свободу. При всей неожиданности уход в отставку был закономерен: служебные занятия, в которые И. Аксаков имел обыкновение погружаться с головой, мешали литературному труду осознавшего свое призвание человека. Страдая от пошлости провинциального существования, он заявлял, что ни за какие сокровища не согласен жить в провинции постоянно, считал дни до поездки в Москву -- в 1851 г. это желание исполнилось.

Зная деятельную, энергичную натуру И. Аксакова, невозможно представить его ведущим праздную жизнь. Константин, размышляя о возможных путях его деятельности, писал: "Такой жизни, какую я, к сожалению, лениво веду, ты решительно вести не можешь. Ученая деятельность, самая важная в настоящее время, для тебя слишком отвлеченна, ибо не имеет прямого, сиюминутного приложения..." {Письмо <1851 г.> // РГБ. ГАИС/III. Карт.III. Ед. хр. 16. Л. 34.}.

Письма NoNo 128--151, впервые публикуемые нами, характеризуют разнообразные занятия И. Аксакова после отставки до отъезда в конце 1853 г. на Украину: поездку с отцом и Константином в аксаковские деревни на Волге после происшедшего в них волнения крестьян, многочисленные хлопоты, связанные с изданием сочинений С.Т. Аксакова, а главное -- с редактированием и проведением через цензуру "Московского сборника" 1852 г., -- хлопоты, от которых он, по выражению отца, "потерял голову" {Письмо А.С. Смирновой от 19.IV.1852 г. // РА. 1896. No 1. С. 155.}. Редактор проявил свою энергию (сборник был собран, отредактирован и выпущен в свет за полгода) и широту взглядов, пригласив западников Т.Н. Грановского и И.С. Тургенева принять участие (к сожалению, неосуществившееся) в славянофильском издании. Откликнувшийся на это предложение Тургенев написал И. Аксакову: "Наши мнения могут во многом расходиться (хотя, признаюсь, с Вами я бы затруднился сказать, именно в чем), но мы настолько сочувствуем друг другу, что дальнейшие изъяснения излишни" {Письмо от 4(16).XII.1851 г. // Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма: В 13 т. М.; Л., 1961. Т. II. С. 36.}.

Изданный И. Аксаковым сборник привлек внимание общества своей "честной физиономией" {Письмо И.С. Аксакова А.И. Кошелеву от 28.IV.1852 г. // ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 2. Ед. хр. 20. Л. 5.}, хорошо расходился (в первый месяц было раскуплено 750 экземпляров), однако вызвал раздражение в правительственных кругах, цензурном комитете, в рептильной прессе {Северная пчела. 1852. 3 мая.} и запрещение его дальнейшего издания. На несколько лет была пресечена деятельность И. Аксакова на журнальном поприще и его литературная деятельность (из-за запрещения печатать произведения без разрешения петербургской цензуры).

Не удалась ему и попытка отправиться в 1853 г. в кругосветное путешествие на военном фрегате "Диана". Два письма И. Аксакова родным от сентября 1853 г. написаны им из Петербурга, где он напрасно добивался разрешения на поездку. Намерение Ивана всполошило семью -- для домашних он был человеком явно непредсказуемым.

Томясь вынужденным бездействием, он принял предложение Русского Географического общества обследовать украинские ярмарки и в конце 1853 г. отправился в командировку. Описание ярмарок, изобилующее цифирью, мало вдохновляло его, но несмотря на это утомительное занятие, он целый год ездил по полюбившейся ему Украине, знакомился с купцами, приобрел массу полезных сведений. С.Т. Аксаков сообщал Тургеневу: "...за дело принялся он с обычной своей энергией; кажется, он сделает много хорошего и полезного" {Письмо от 22.XII.1853 г. // РО. 1894. Нояб. С. 9.}. Представленный И. Аксаковым в 1857 г. отчет рецензировал профессор кафедры политической экономии и статистики Киевского университета Н.Х. Бунте, после чего труд удостоили высшей награды Географического общества -- Константиновской медали (в честь вел. кн. Константина Николаевича -- председателя общества). В.П. Безобразов в статье, специально посвященной аксаковскому труду {Вест. императорского Русского Географического общества. 1857. Кн. II. С. 229.}, назвал "Обозрение украинских ярмарок" "важным приобретением для науки", похвальный отзыв на сочинение И. Аксакова напечатал Н.А. Добролюбов {Современник. 1858. No 10.}. П.П. Семенов оценил труд И. Аксакова как "превосходный" { Семенов П.П. История полувековой деятельности императорского Русского Географического общества 1845-1895. СПб., 1896. Ч. 1. С. 135.}, посвятив ему две страницы. Профессор Мюнхенского университета Фридрих Боденштедт перевел очерк из "Исследования о торговле на украинских ярмарках" для книги "Russische Fragmente" (Leipzig, 1862).

Возвращения И. Аксакова с Украины близкие ожидали с тревожным чувством. Намерение Ивана отправиться в кругосветное плавание накалило страсти в семье, вызвало раздражение с той и другой стороны (родители откровенно не желали, чтобы путешествие состоялось). В настоящем издании впервые публикуется письмо Ивана брату Григорию от 5.X.1854 г., разъясняющее происходящее: вернувшегося из-за границы Григория Аксаковы ввели в курс возникшей неурядицы, Иван хотел, чтобы брат выслушал и его самого. Взаимная любовь и привязанность членов аксаковской семьи общеизвестны. Но, как во всякой семье, возникало (к счастью, редко) отразившееся в переписке неудовольствие: Ивану было неприятно раздражение отца тем, что Смирнова в Калуге принимала у себя В.Г. Белинского, он выговаривал домашним за то, что его стихи, посвященные Смирновой и содержащие критику в ее адрес, они читали М.П. Погодину и Н.И. Надеждину, недоумевал, как мог отец изменить высокое мнение о комиссии графа Стенбока под влиянием наговоров Смирновой. В свою очередь С.Т. Аксаков не полностью одобрял переписку сына с министерством внутренних дел в 1850--1851 гг. (по поводу "Бродяги"). Но никогда семейные трения не были столь сильны, как в 1854 г.: приезда Ивана с Украины семья ожидала с напряжением. "Какое-то будет свидание? -- записала Вера в дневнике. -- Дай Бог, чтоб по крайней мере обошлось без волнений и наша семейная мирная жизнь не была бы нарушена". Уже через несколько дней после приезда, в декабре, И. Аксаков снял отдельную квартиру в Троице-Сергиевском посаде, что было воспринято близкими с облегчением: "Лучше этого он не мог придумать ни для себя, ни для нас".

В дневнике B.C. Аксаковой упоминается о возникавших в это время спорах между Константином и Иваном. "Их разговоры касаются более общих вопросов, особенно, разумеется, настоящего положения дел в России". Иван был недоволен односторонностью воззрений Константина: "слишком исключителен и готов осудить человека, если он хвалит Петербург и т.д." {Дневник Веры Сергеевны Аксаковой. С. 5, 8, 9, 22.}.

Несогласие имело не узкосемейный, а идеологический характер, оно отражено как в письмах 1844-1849 гг., так и представленных, в настоящем издании. Общаясь с выдающимися представителями славянофильства, участвуя в славянофильских сборниках 1846 и 1847 гг., редактируя "Московский сборник" 1852 г., И. Аксаков все более и более втягивался в круг славянофильских проблем. Влияние на него славянофилов и прежде всего брата Константина с годами становилось все более заметным. В своей практической деятельности постоянно сталкиваясь с народом, он упорно искал в нем дорогие для славянофилов черты, даже в купцах, которые, по его наблюдениям, близки крестьянам своим трудолюбием, смекалкой, соблюдением традиций. И в первой поездке за границу в 1857 г. Аксакова прежде всего интересовали волновавшие славянофилов взаимоотношения между образованным обществом и народом.

Но влияние на И. Аксакова идей славянофилов не мешало ему занимать особое место в их кружке, не исключало полемики между братьями. Константин -- "это совершенно особая статья", -- еще в 1846 г. уверял Иван П. А. Плетнева. В отличие от Константина, чьи убеждения отличались твердостью и постоянством, И. Аксаков -- аналитик, "человек сомнения", по его собственному определению. Через письма Ивана 1849--1856 гг. проходит мысль-предостережение об "опасной и жестокой узости воззрения" брата, которая объяснялась его незнанием действительности. Все положения славянофильской доктрины И. Аксаков подвергал тщательной проверке практикой, а в тех случаях, когда они этой проверки не выдерживали, - критической атаке. Народ, с которым встречался И. Аксаков в своих бесконечных скитаниях по России, отличался от того идеального народа, который существовал в воображении "мечтателя Константина": угличские купцы уклоняются от своего права участвовать в общественных собраниях не от равнодушия к делам управления и не от поисков "царства Божия", как считал К. Аксаков, а от нежелания бросить лавку и потерять покупателя; набожный купец, носящий немецкое платье (!), строит против церкви царевича Дмитрия на крови... трактир; крестьяне-ополченцы пьянствуют и дебоширят. В отличие от Константина И. Аксаков был убежден в том, что образованный человек не может жить "одною цельною жизнью с народом" (с. 453), даже добросовестно соблюдая его обычаи и обряды.

В своих письмах И. Аксаков критиковал и идеализированные представления брата о Древней Руси. "Мне иногда бывает забавно видеть, -- писал он, -- как народ, действующий в силу внутренних и нам и ему неизвестных законов, вовсе не заботится о том, что иногда так сильно нас беспокоит; между тем, мы иногда до такой степени простираем свою любовь к простоте прежнего быта, что готовы были бы заставить народ вновь действительно поверить существованию лешего..." (с. 251). "... Ни одного скверного часа настоящего я не отдам за прошедшее!" -- без колебаний заявил Иван (с. 453).

Жизненный опыт И. Аксакова, знание им народного быта, государственного устройства России заставляли его оценивать многие явления иначе, чем их оценивали славянофилы. Сознавая, что его сомнения неуместны среди людей, гордившихся тем, что им известна истина, он желал, чтобы его стихотворение "После 1848 года" было прочитано не в окружении Константина, а Грановскому, у которого "болела душа" за французскую революцию.

Человек, живший в соответствии с "настоятельными потребностями шибко бегущей жизни" {Письмо А.И. Кошелеву от 5.VII.1855 г. // Письма. Т. III. С. 132.}, призывал славянофилов потрудиться для просвещения народа, дать ему в руки серьезные книги, сделав их недорогими, "дешевле грибов" (с. 114). Если Константин считал полезными народу только духовные книги, то Иван доказывал, что чтение преимущественно церковных книг ведет к начетничеству и фанатизму.

Критиком славянофилов Иван Сергеевич был суровым, в полемике с Константином порою доходил до сарказма: "Я не могу подобно Константину утешаться такими фразами: "главное -- принцип, остальное -- случайность" или "что русский народ ищет царствия Божия!..." и т.д. Равнодушие к пользам общим, лень, апатия и предпочтение собственных выгод признаются за искание царства Божия! -- Что касается до принципа, то, признаюсь, это выражение Константина заставило меня улыбнуться. Это все равно, что говорить голодному: друг мой, ты будешь сыт на том свете, а теперь голодай -- это случайность, намажь хлеб принципом вместо масла, посыпай принципом -- и вкусно: нужды нет, что сотни тысяч умрут, другие сотни уйдут -- это случайность. Легкое утешение. Если бы я так верил в принцип и в жизненность этого принципа в русском народе, то, право, и горевать бы не стал. Возмущают меня факты -- ничего, вынул из кармана табакерку, понюхал принципа -- и счастлив! -- Где он -- этот принцип? Куда затесался? Поди, Константин, достань пыльную летопись, поищи его в XII и XIII веке, когда князья терзали русскую землю, воюя друг у друга уделы... Поздравляю с этой находкой" (с. 124).

Поездив по России, И. Аксаков, как ни больно было это сознавать, прекрасно видел, что "московская комфортабельность" вела к утрате влияния в обществе: в провинции о славянофилах "и слыхом не слыхать" (с. 457), тогда как "имя Белинского известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше, всякому, жаждущему свежего воздуха среди вонючего болота провинциальной жизни" (с. 457). Впоследствии он, далекий от славянофильской односторонности, будет радоваться успеху "Русского вестника" и огорчаться, что "Русская беседа" издается в убыток, имеет мало молодых читателей, а сами славянофилы становятся "каким-то тормозом, консерваторской партией, когда все стремится вперед" (с. 467).

В 1855 г. в разгар Крымской войны И. Аксаков "по требованию совести" (с. 344) вступил в ополчение. Поступок не был понят, особенно Константин не одобрял этот шаг (с. 347--348), отец считал военную службу чуждою "нашему направлению и вашему воспитанию" {Письмо И.С. Аксакову от 22.VII.<1855 г.> // РГАЛИ. Ф. 10. Оп. 3. Ед. хр. 5. Л. 50.}. Поведение И. Аксакова необычно на фоне общего равнодушия дворянства к ополчению, не стыдившегося откупаться от выборов, использовать любую возможность, чтобы не участвовать в нем {См.: Т.Н. Грановский и его переписка. СПб., 1895. Т. II. С. 454; Записки А.И. Кошелева. [М.], 1991. С. 94.}.

Но Иван Сергеевич был доволен и в своем решении никогда не раскаивался. При всей тяжести службы (квартирмейстер Серпуховской дружины Московского ополчения), не соответствовавшей наклонностям его натуры, он получал удовлетворение от нее, заботясь о людях низшего звания. Чтобы предупредить воровство, он раздал ратникам перечень того, что полагалось им на обед и ужин, вызвав своим поступком недовольство ротных командиров. "По военным понятиям, не марает мундира -- класть казенную экономию в карман, обижать жителей, дать мужику "в зубы", когда он приходит с справедливой жалобой, ругаться бесчеловечно над жидом и т.д. и т.д." (с. 365). Начальник дружины С.Г. Строганов нашел хозяйственную часть Серпуховской дружины в отличном состоянии -- было сэкономлено втрое больше, чем в других дружинах, где командиры наживали состояния за счет казны, причем, по наблюдениям И. Аксакова, в военном ведомстве воровства было больше, чем в гражданском, -- и это во время войны! Присутствие И. Аксакова -- "странный диссонанс в этой общей гармонии" (с. 403).

Парадоксально, что честный квартирмейстер никак не мог в отчете показать сэкономленное, так как его тотчас отнимут, и он не будет иметь денег, чтобы покрыть неизбежные издержки, которые не признавались правительством, поэтому все лгали: и те, кто выдавал деньги, и те, кто за них отчитывался. При таком порядке вещей И. Аксаков не надеялся на какие-либо улучшения в будущем: "Чего можно ожидать от страны, создавшей и выносящей такое общественное устройство, где надо солгать, чтоб сказать правду, надо поступить беззаконно, чтобы поступить справедливо, надо пройти всю процедуру обманов и мерзостей, чтобы добиться необходимого, законного!" (с. 403).

Сугубо штатский человек, он ясно понимал то, что не беспокоило военное начальство: почему не были приняты меры к обороне Крыма, когда высадки противника можно было опасаться уже с весны 1854 года? Зато были приняты меры ко спасению канцелярских бумаг, вывезенных, как И. Аксаков сообщил родным, из Крыма в Херсонскую губернию за две недели до начала интервенции.

Он пишет о бросающейся в глаза нелепости приказов, нередко противоречащих друг другу: резервные войска почему-то не трогаются с места, в то время как ополчение, менее действенное, приближается к театру войны. Потеряв Севастополь, военачальники не потеряли страсти к смотрам, к равнению в затылок.

В отличие от своей семьи, славянофилов, веривших в победу "святой Руси" {См. письмо К.С. Аксакова Д.А. Оболенскому от 12.XII.1853 г. // РГБ. ГАИС/III. Карт. III. Ед. хр. 5. Л. 22 об., а также письмо С.Т. Аксакова Ивану от 1.II.1854 г. // ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 3. Ед.хр. 14-Л. 13.}, И. Аксаков не предавался "неосновательным надеждам"; ему больно вспоминать то время, когда обещали: "шапками закидаем, на сухом пути одного русского солдата на десятерых врагов станет... А теперь оказывается, что для победы нам необходимо иметь чуть не вдвое более войска против неприятельского" (с. 319).

И. Аксаков справедливо полагал, что падение Севастополя произошло не "по милости" М.Д. Горчакова, а вследствие "всей гнили правительственной системы" (с. 385), и желал позора "правительственной России" (с. 420).

В значительной степени под влиянием сообщений Ивана о злоупотреблениях в московском Комитете ополчения, о казнокрадстве в действующей армии, о голоде в Севастополе С.Т. Аксаков пришел к выводу, что "мы не стоим торжества" {Письмо И.С. Аксакову от 25.VIII.1855 г. // ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 3. Ед. хр. 14. Л. 96 об.}.

Находясь среди народа, И. Аксаков чутко улавливал его настроения: и ополченцы, и местные жители мечтали о мире, видя всю бесполезность приносимых жертв. И. Аксаков протестует в письмах против войны, против новейших военных изобретений, ведущих к еще большему истреблению людей: там, где раньше убивали 20 тысяч, теперь убивают 100 (с. 326).

С известиями о мире И. Аксаков покинул ополчение, в Москве намерен был заняться отчетом по украинским ярмаркам, хотя допускал, что его "снова куда-нибудь дернет" (с. 427). Действительно, вторую половину 1856 г. он провел на юге России и в Крыму в составе комиссии князя В.И. Васильчикова по расследованию интендантских преступлений. Еще раз проехал он дорогами войны, посетил разоренный Крым, побывал в госпиталях, в которых еще долечивались раненые.

У И. Аксакова была превосходная репутация, и его участие в комиссии воспринималось другими как залог ее успеха (с. 444--445). Узнав о новом назначении И. Аксакова, Тургенев писал Сергею Тимофеевичу: "До меня дошли слухи, что Ваш сын Иван сошелся с Васильчиковым и едет в Крым; радуюсь за него и за само дело" {Письмо от 25.V(6.VI).1856 г. // Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма: В 13 т. М.; Л., 1961. Т. II. С. 357.}.

В.И. Васильчикова, начальника штаба Севастопольского гарнизона, И. Аксаков считал "самой симпатической личностью во всей армии" (с. 453) и в своей газете "Русь" в 1881 г. -- уже после смерти Васильчикова -- опубликовал его отрывки из записок о Севастопольской обороне.

То, что было установлено комиссией, давно вошло в учебники и монографии, посвященные Крымской войне. "Что терпели солдаты наши в виду роскошно устроенных неприятельских лагерей, в своих норах и на открытом воздухе, скверно помещенные, еще сквернее продовольствуемые, это ужас", -- писал И. Аксаков родным (с. 443). В его письмах приведены рассказы Н.И. Казначеева о том, какую плохую память о себе оставила в Крыму русская армия, как грабили -- не солдаты, а офицеры и генералы. Не щадили ни имущества, ни плодовых деревьев, используемых на дрова, тогда как деньги, отпущенные на топливо, плыли в их карманы. После войны найти виновников всех этих преступлений было уже невозможно, что и предвидел Васильчиков еще до начала расследования {См. письмо Н.Ф. Козляинову от 30.IV<1856 г.> // РА. 1909. No 5. С. 144.}.

Комиссия констатировала несостоятельность России в войне: И. Аксаков писал о недостатке вооружения и продовольствия, об ужасающем состоянии дорог, извечной российской болезни: "... как можно было просуществовать с такими путями сообщения 1000 лет!" (с. 464). Брат Константин раньше был противником проведения железных дорог (с. 453) - во время войны их необходимость стала очевидна. Для И. Аксакова было ясно и то, что война "объевропеит Россию сильнее прежнего" (с. 455), как ни возражали против этого славянофилы. Он отчетливо ощущал кризисное состояние страны, необходимость перемен, прежде всего отмены крепостного права. Южные губернии в результате войны превратились в вулкан: замученные барщиной крестьяне Херсонской губернии ожидали прихода англичан! "Помещикам в здешнем крае не мешало бы одуматься", - считал И. Аксаков. Но то, что было ясно И. Аксакову, помещики понимать не хотели. В 1856 г. в Екатеринославе в Дворянском собрании он поднял вопрос об освобождении крестьян: "Куда! Так на дыбы и становятся" (с. 459). Хорошо зная "благородное российское дворянство", И. Аксаков в этом деле надеялся только на инициативу сверху, на помощь правительства. Понимая неотвратимость грядущего освобождения, он в 1856 г. энергично убеждал отца заранее подумать насчет крестьян, чтобы эта мера не застала семью врасплох. Смелость рассуждений Ивана на крестьянскую тему заставила отца сделать вывод о том, что он "опаснее даже Константина".

Разъезды по югу России и Крыму в 1856 г. завершали круг его "бродяжничества". В письмах этого времени заметны ощущение рубежа, заключительного этапа, поиск "своей колеи". Все чаще в переписке с родными появляются рассуждения о журналистике, о причинах успеха или неуспеха того или иного издания, о путях воздействия журналистики на общественное мнение. Тем более, что период, начавшийся с 1855 г., был временем публичного слова, возрождения журналистики. Толковым редактированием "Московского сборника" 1852 г. И. Аксаков внушил уважение к себе в литературно-журнальных кругах. В конце 1855 г. М.Н. Катков пригласил его сотрудничать в "Русском вестнике", А.И. Кошелев тогда же просил написать программу для "Русской беседы", хоть что-нибудь прислать в журнал. В 1857 г. славянофилы намеревались издавать журнал "Московский толк", но из-за отсутствия И. Аксакова, работавшего в комиссии Васильчикова, задуманное не было осуществлено. И. Аксаков окончательно утверждался в своем призвании, все больше проникаясь сознанием, что именно журналистика -- смысл его жизненной деятельности. Бесконечные поездки по России обогатили его житейским опытом, который впоследствии пригодился в его публицистической деятельности.

В письмах как 1844--1849 гг., так и 1849--1856 гг. содержатся отклики на события международной жизни (переворот Людовика Наполеона, английские "проказы" в Греции, Крымская война) и внутренней (выход новых сборников и журналов, выпуск посмертного собрания сочинений Н.В. Гоголя, юбилей 50-летней сценической деятельности М.С. Щепкина, встречи севастопольских моряков в Москве), отражен круг знакомств И. Аксакова (с писателями Ю.В. Жадовской и М.В. Авдеевым, художниками А.А. Агиным, Л.М. Жемчужниковым, К.А. Трутовским, генералом А.П. Ермоловым, с семьей Гоголя, профессорами Киевского и Харьковского университетов и Ярославского лицея).

Читатель писем И. Аксакова имеет возможность наблюдать жизнь человека день за днем на протяжении нескольких лет. Его характер в 40--50-е годы окончательно сформировался в своих основных чертах: это был человек неукротимого темперамента, редкой работоспособности и выносливости, не боявшийся жизни и не баловавший себя, человек, умевший смирить свои наклонности ради общественной пользы (поручение Географического общества -- "каторжная работа", а его должность в ополчении -- "невыносимо скучная").

Меньше всего в жизни И. Аксаков думал о комфорте, часто не имел самого необходимого: находясь в комиссии Васильчикова, так обносился, что не знал, в чем возвращаться домой, а денег на экипировку не было.

Этот человек умел наблюдать и понимать увиденное, а мастерское владение словом позволило в письмах закрепить свои наблюдения. С.Т. Аксаков доверял его литературному вкусу, интересовался его мнением о собственных произведениях.

Незаурядная личность И. Аксакова соединяла в себе редкие качества, которые очень хорошо и с известной долей самокритичности охарактеризовал К. Аксаков в письме А.Н. Попову: "Мне, часто грешащему ленью пред Богом, по прекрасному выражению брата, совестно сравнить свой жиденький труд с его непрерывною, неутомимою деятельностью, соединяющею в себе труд умственный и труд поденщика... Такое соединение мыслящего деятеля и работника так редко, что подобного примера я не знаю, да и вы, я думаю, не знаете" {Письмо без даты // ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 8. Ед. хр. 16. Л. 17-17 об.}.

Комментарии