Стояла поздняя осень. Сырая, холодная темень ненастнаго вечера окутывала N--скій полустанокъ одной изъ нашихъ южныхъ желѣзныхъ дорогъ, и съ нею, этою теменью, совершенно сливались очертанія вокзала. Въ сморонѣ, красною звѣздочкой, брежжился въ воздухѣ сигнальный фонарь, да мерцали тусклыми пятнами два фонаря подъ навѣсомъ вокзала, бросая свѣтлыя полосы на мокрыя доски платформы. Вокругъ шумѣли деревья, простирая изъ мрака свои оголенные сучья, какъ руки. Было пустынно и тихо. Только бренчали шпоры жандарма, одиноко шагавшаго взадъ и впередъ по платформѣ, такъ какъ оставалось лишь нѣсколько секундъ до прибытія поѣзда.
Откуда-то издали донесся, заглушаемый вѣтромъ, слабый звукъ, похожій на свистъ. Въ ту же минуту бренчаніе шпоръ прекратилось. Звукъ слышался явственнѣе. Это былъ, дѣйствительно, свистъ -- и не могло оставаться сомнѣнія, что поѣздъ уже близко, хотя въ густой темени, попрежнему, не было видно ни эти.
Но вотъ вдали тускло забрежжилась красная точка. Она росла, приближаясь, и вскорѣ распалась на два огненныхъ круга, подобныхъ глазамъ мчавшагося съ гуломъ изъ мрака чудовища. Поѣздъ гремѣлъ все ближе и ближе, бросая впередъ, на свой путь, два снопа багровыхъ лучей, и вотъ, окутанный облакомъ дыма и пара, подлетѣлъ къ полустанку.
Замедляя, движеніе, онъ замелькалъ мимо платформы вереницeй своихъ освѣщенныхъ, съ запотѣлыми стеклами, оконъ и остановился тамъ.
Колоколъ подъ навѣсомъ платформы издалъ нѣсколько обычныхъ ударовъ -- монотонно, лѣниво, какъ бы исключительно ради исполненія формальности, такъ какъ съ N--скаго полустанка не садилось ни одного пассажира.
-- Станція N! Поѣздъ стоитъ двѣ минуты!
Раздалось нѣсколько звуковъ изъ растворенной и снова захлопнутой двери, промелькнули двѣ-три фигуры изъ поѣздной прислуги -- и только. На платформѣ все было спокойно.
Продребезжалъ серебристою трелью свистокъ оберъ-кондуктора.
Поѣздъ охнулъ, громыхнулъ цѣпями, задвигался окнами,-- причемъ нѣсколько разъ озарились во тьмѣ и опять въ ней пропали усатая рожа жандарма, малиновая фуражка начальника станціи, уголъ навѣса, столбъ, другой, третій, четвертый,-- и, бросая во тьму два снопа багровыхъ лучей, помчался дальше будить своимъ гуломъ и грохотомъ вечернюю тишь.
Въ наставшемъ снова безмолвіи вокругъ полустанка лишь шумѣли, попрежнему, колыхаясь, деревья. Но теперь на платформѣ мелькала какая-то тѣнь. Это былъ человѣкъ, а у ногъ его лежалъ чемоданъ, почему въ этомъ лицѣ слѣдовало признать пассажира -- единственнаго, оставленнаго на N--скомъ полустанкѣ проѣхавшимъ поѣздомъ.
-- Эй, послушайте! Кто тутъ есть? Эй!-- взывалъ пассажиръ, безпомощно обводя глазами окружающій мракъ.
-- Свезти, что ли, требуется?-- откликнулся тотчасъ же голосъ, принадлежавшій низенькому мужичонкѣ, словно изъ-подъ земли выросшему передъ пріѣзжимъ и тотчасъ же овладѣвшему его чемоданомъ.
-- Въ гостиницу. Какая у васъ тутъ получше гостиница?
-- Въ гостиницу... Хм... Гостиницъ-то нѣтъ у насъ, баринъ... Вотъ на постоялый дворъ если, можно!
-- Это, значитъ, грязь, гадость?
-- Нѣтъ, почему же, баринъ, позвольте! Къ Дымову вотъ, напримѣръ, а не то къ Лупалихѣ можно... У Лупалихи завсегда господа останавливаются.
-- Ну, вези куда знаешь!
-- Къ Лупалихѣ, значитъ?-- радостно воскликнулъ мужикъ.
-- Все равно, говорю! Только живѣе, пожалуйста.
-- Въ минуту. Пожалуйте, баринъ!... Вотъ сюда-съ, къ этой телѣжечкѣ... Эка темень-то, Господи, эка темень! Ну, ужь и погодку Богъ далъ!... Извольте садиться, чемоданчикъ-то я вашъ въ ножки поставлю... Вотъ такъ, хорошо будетъ! А къ Лупалихѣ я васъ живою рукой предоставлю. Лупалихой останетесь много довольны, у Лупалихи завсегда господа останавливаются!-- лопоталъ во мракѣ возница, копошась около своей телѣжонки, въ которой сидѣлъ уже пріѣзжій.
Затѣмъ онъ взгромоздился на облучокъ, цнокнулъ и крикнулъ:
-- Н-но, думай!
Колеса зашуршали по грязи.
-- Изъ Москвы будете, баринъ?-- словоохотливо запыталъ мужичонко. Подождавъ отвѣта и не получивъ его, онъ хотѣлъ было предложить новый вопросъ, какъ сѣдокъ отозвался отрывисто:
-- Нѣтъ, не изъ Москвы.
-- Такъ-съ... Изъ Питера, значитъ?
-- Вотъ что, любезный, прибавь-ка ходу, пожалуйста, а то ты словно съ мертвымъ плетешься!-- оборвалъ его холоднымъ тономъ пріѣзжій.
Возница замолкъ, какъ бы оскорбленный въ своей добродушной провинціальной любознательности, считающейся совершенно законной по отношенію къ дѣламъ ближняго, тѣмъ паче, если этотъ ближній -- совсѣмъ новое лицо, и во всю остальную дорогу не раскрывалъ уже рта.
Лошадь, затрусившая было слабою рысцой, поплелась опять шагомъ. Дорога, надо полагать, была отвратительная, судя по тому, что телѣжка напоминала движеніемъ застигнутый бурею челнъ, и пріѣзжій былъ принужденъ безпрестанно хвататься то за правый, то за лѣвый бокъ своего утлаго экипажа, чтобы не вывалиться. Мракъ былъ кромѣшный. Въ воздухѣ сѣялась мокрая пыль и по временамъ налетающій вихрь обдавалъ все тѣло пронзительнымъ холодомъ. Оріентироваться относительно мѣстности -- была ли то улица, площадь или поле -- не представлялось ни малѣйшей возможности. Только въ одномъ мѣстѣ загремѣли и запрыгали подъ колесами доски, изъ чего можно было заключить, что телѣжка проѣзжала по мосту. Затѣмъ она покатилась ровнѣе. Кое-гдѣ замелькали освѣщенныя окна. Путешественникъ понялъ, что онъ теперь находится въ обитаемомъ мѣстѣ.
Наконецъ, телѣжка остановилась, и пріѣзжій услышалъ, какъ шлепнулись спрыгнувшія на земь ноги возницы.
Прямо передъ путниками темнѣлось какое-то низенькое строеніе, вродѣ забора, въ которомъ оказались ворота. Сбоку мерцали, бросая лучи на поверхность огромнѣйшей лужи, два освѣщенныхъ окна.
За воротами раздался лай собаки.
Мужичонко покопошился у лошади и затѣмъ фигура его мелькнула мимо одного изъ оконъ, послѣ чего ярко рванулся во мракъ потокъ свѣта, вмѣстѣ съ гуломъ людскихъ голосовъ, изъ широко распахнутой двери, которая тотчасъ же снова захлопнулась, поглотивъ мужичонку.
Немного погодя, дверь опять отворилась, выпустивъ спѣшношагавшаго человѣка, который держалъ въ рукѣ зажженный фонарь, и слѣдовавшаго за нимъ по пятамъ возницу пріѣзжаго. Оба промелькнули мимо него и скрылись въ калиткѣ, рядомъ съ воротами, которыя тотчасъ же, протяжно скрипя, растворились. Телѣжка, со своимъ сѣдокомъ, вкатилась во дворъ. Выскочившій откуда-то изъ темноты большой рыжій песъ бросился къ лошадямъ и залаялъ.
-- Но-о, Волчокъ, цыцъ! Дуракъ, своихъ не узналъ? Вотъ, Ѳедоръ, барину хорошую комнату нужно,-- говорилъ мужичонко, выволакивая изъ телѣжки чемоданъ, между тѣмъ какъ человѣкъ съ фонаремъ, стоя по-одаль, свѣтилъ.-- Безпремѣнно хорошую, Ѳедоръ, съ тѣмъ и везъ, понимаешь?
-- Понимаемъ, какъ не понять!-- мрачнымъ голосомъ отвѣчалъ человѣкъ съ фонаремъ, ёрзая свободною рукою за пазухой темной жилетки, поверхъ розовой ситцевой рубахи, что въ совокупности съ легкими брюками составляло костюмъ его.
-- Баринъ въ гостиницу думалъ,-- взваливая на плечо чемоданъ, сообщалъ мужичонко, отъ котораго, къ удивленію, несло уже водкой,-- да гдѣ у насъ тутъ гостиницы?
-- Какія у насъ тутъ гостиницы!-- подтвердилъ человѣкъ съ фонаремъ и мрачно прибавилъ:-- Пожалуйте, господинъ!
Слѣдуя путеводнымъ лучамъ фонаря, пріѣзжій прошелъ мимо навѣса, подъ которымъ виднѣлась группа распряженныхъ телѣгъ съ закинутыми кверху оглоблями, пахло навозомъ и сѣномъ и слышалось чавканье и храпъ лошадей, затѣмъ поднялся, держась за перила, по утлой деревянной лѣстницѣ, укрѣпленной на тонкихъ столбахъ снаружи стѣны, прошелъ сѣни и очутился посреди большой темной комнаты.
Оставивъ фонарь, человѣкъ въ жилеткѣ исчезъ и скоро вернулей съ старомодною керосиновою лампой, которую поставилъ на столъ.
-- Самоваръ!-- лаконически распорядился пріѣзжій.
Человѣкъ въ жилеткѣ тотчасъ же скрылся, унеся съ собою фонарь.
Сваливъ въ уголъ багажъ, извощикъ стоялъ безъ шапки передъ пріѣзжимъ и кланялся.
-- Прибавить бы слѣдовало... Старался!
И, получивъ, возгласилъ:
-- Добраго здоровья вашей милости, съ пріѣздомъ честь имѣю проздравить!
Затѣмъ тоже скрылся.
Путешественникъ остался одинъ.
Бросивъ на столъ дорожную сумку и освободившись отъ верхняго платья, онъ сдѣлалъ нѣсколько машинальныхъ движеній по комнатѣ, потомъ остановился и бѣглымъ взглядомъ окинулъ ея обстановку.
Комната была въ два окна, съ вымазанными бѣлою краской стѣнами, на которыхъ квадратными пятнами темнѣлись картинки. Въ углу висѣлъ образъ. У дверей стояла большая изразцовая печь. Вдоль одной стѣны тянулся диванъ краснаго дерева съ овальнымъ столомъ передъ нимъ, а у противуположной стѣны помѣщалась желѣзная кровать на тоненькихъ ножкахъ, съ ситцевою подушкой и сѣрымъ, жиденькимъ одѣяломъ. Нѣсколько стульевъ дополняли убранство.
Пріѣзжій пощупалъ диванъ и постель, затѣмъ приложилъ ладонь къ печкѣ. Недовольное выраженіе лица его сдѣлалось еще болѣе кислымъ и онъ сказалъ вслухъ, по привычкѣ людей, проводящихъ жизнь въ одиночествѣ:
-- Чортъ знаетъ! Безобразіе!
Потомъ онъ обратилъ вниманіе на висѣвшія на стѣнахъ картинки. Двѣ оказались портретами высочайшихъ особъ, третья -- подъ ними -- изображала Скобелева на бѣломъ конѣ, съ поднятою саблей, среди клубовъ дыма и массы солдатъ; всѣ три были лубочнаго происхожденія, съ сильнымъ преобладаніемъ краснаго и голубого цвѣтовъ. Въ видѣ шедёвра, красовалась надъ диваномъ премія Нивы, съ висѣвшими надъ нею, въ рамкѣ и за стекломъ, "полицейскими правилами".
Затѣмъ пріѣзжій подошелъ къ окну и уставился въ него, заложивъ руки за спину. На улицѣ было темно, какъ въ трубѣ, и только двѣ золотистыя полосы падали черезъ дорогу, отражаясь на поверхности лужи. Онъ стоялъ какъ разъ надъ тѣмъ помѣщеніемъ, куда давеча скрылся извощикъ. И опять, какъ и давеча, вырвался въ темень потокъ яркаго свѣта, въ которомъ на этотъ разъ вырисовывались колыхавшіяся тѣни двухъ человѣкъ, и звуки сиплыхъ ихъ голосовъ нарушили безмолвіе улицы. Свѣтъ тотчасъ же потухъ, но пьяные продолжали колыхаться передъ захлопнутою дверью. Одинъ въ чемъ-то убѣждалъ другого, а тотъ упирался.
-- Нѣтъ, еще это онъ погоди-итъ... Постой, кумъ ты мнѣ, али нѣтъ?
-- Пойдемъ! Ла-адно!
-- Нѣтъ, ты постой!... Кумъ ты, аль нѣтъ?
-- Ладно-жь, пойдемъ! Эхъ, пойдемъ!
-- Еще онъ у меня погоди-итъ! Еще онъ у меня... Кумъ, а кумъ! Такъ, али нѣтъ?
-- Пойдемъ, чего тутъ, пойдемъ!
-- Погоди-итъ!
Голоса затихли въ отдаленіи.
Протекло минутъ съ десять, а пріѣзжій все продолжалъ стоять у окна, не перемѣняя своего положенія, какъ бы застывъ. Онъ не обернулся и въ то время, когда человѣкъ въ жилеткѣ внесъ въ комнату подносъ съ чайнымъ приборомъ. Поставивъ его на столъ рядомъ съ лампой, человѣкъ въ жилеткѣ исчезъ и опять скоро вернулся съ клокотавшимъ во всѣ пары самоваромъ.
Теперь путешественникъ стоялъ, обернувшись лицомъ, во все не отходя отъ окна и устремивъ разсѣянный взглядъ по направленію къ столу.
-- Чай у васъ свой, господинъ, или заварить прикажете?
-- А? Что?-- встрепенулся тотъ, какъ бы выходя изъ оцѣпенѣнія,-- да... нѣтъ,-- заварите!
Человѣкъ въ жилеткѣ устремился было къ дверямъ, но его остановилъ медленный голосъ пріѣзжаго:
-- Что я хотѣлъ?... Да!... У васъ что тутъ внизу? Шинокъ?
-- Харчевня-съ!
-- Харчевня?
-- Такъ точно.
Человѣкъ въ жилеткѣ помолчалъ, ожидая дальнѣйшихъ вопросовъ, но пріѣзжій медленно повернулся къ окну и снова уставился въ темень. Человѣкъ въ жилеткѣ вышелъ изъ комнаты.
Когда онъ вернулся, неся чай для заварки, пріѣзжій опять стоялъ обернувшись лицомъ и, не отходя отъ окна, тѣмъ же разсѣяннымъ взоромъ созерцалъ самоваръ.
-- Прикажете заварить?
-- Какъ?-- опять встрепенулся пріѣзжій,-- а, да! Заварите!
Человѣкъ въ жилеткѣ привычнымъ движеніемъ всполоснулъ чайникъ кипяткомъ изъ-подъ крана, выплеснулъ въ чашку, насыпалъ чаю, залилъ его и, отойдя въ уголъ, сказалъ:
-- Теперича позвольте васъ попросить... Насчетъ, значитъ, вашего вида...
И такъ какъ пріѣзжій продолжалъ молча смотрѣть на него разсѣяннымъ взглядомъ, то человѣкъ въ жилеткѣ прибавилъ, качнувъ головой по направленію къ преміи Нивы:
-- Требовается... Строго нынче-съ, сами изволите знать!
Тотъ медленно досталъ изъ бокового кармана бумажникъ, вынулъ оттуда сложенный вчетверо листъ и, подойдя къ столу, молча положилъ его на подносъ.
-- Прикажете завтра васъ разбудить?-- спросилъ человѣкъ въ жилеткѣ, вертя въ рукахъ документъ пріѣзжаго.
-- Нѣтъ... не нужно... я самъ... Постойте!-- быстро вернулъ онъ устремившагося было къ дверямъ человѣка въ жилеткѣ.-- Что я хотѣлъ?...
Лицо пріѣзжаго выражало трудныя потуги мышленія. Онъ даже приложилъ руку ко лбу, какъ бы силясь выдѣлить главный вопросъ изъ хаоса угнетающихъ его постороннихъ мыслей. Постоявъ такъ нѣсколько времени, онъ, очевидно, вдругъ вспомнилъ, что ему нужно, и торопливо воскликнулъ, словно боясь опять упустить тотъ вопросъ, который такъ долго ему не давался:
-- Завтра приведите мнѣ лошадей! ПаруІ Къ двѣнадцати!
-- Куда нанимать прикажете?
-- Въ Мокрый Хуторъ. Знаете Мокрый Хуторъ?
-- Еще бы, помилуйте съ! Это господина Вырезубова? Какже-съ! И самого Андрея Иваныча, и Павла Андреича, и Дарью Андреевну очень хорошо даже знаемъ... Еще-бы-съ!
При перечисленіи этихъ именъ угрюмое лицо человѣка въ жилеткѣ какъ бы преобразилось. Онъ даже осклабился и самый тонъ его изъ недовѣрчиваго и даже какъ будто враждебнаго, съ которымъ онъ раньше все время обращался къ пріѣзжему, превратился въ почтительный. Онъ спросилъ:
-- Къ самимъ господамъ изволите ѣхать?
-- Къ самимъ господамъ. Далеко это будетъ отсюда?
Человѣкъ въ жилеткѣ отставилъ впередъ правую ногу, вытянулъ руку и, устремивъ глаза въ потолокъ, нерѣшительно началъ:
-- Да какъ вамъ сказать, господинъ... Чтобы, значитъ, вамъ не соврать... Верстъ пятнадцать будетъ до Мокраго. Нѣтъ, больше пятнадцати! Верстъ восемнадцать... Да, такъ точно, верстъ восемнадцать всѣхъ наберется!-- успокоительно тряхнулъ головой человѣкъ въ жилеткѣ.
Помолчавъ, онъ прибавилъ:
-- Андрей Иванычъ завсегда у васъ останавливаются. Лѣтомъ какъ-то здѣсь были-съ, проѣздомъ въ губернію, такъ тоже стояли у насъ... Это они завсегда-съ... Вмѣстѣ съ барышней, Дарьей Андреевной... Не ночевали, а такъ только, чаю откушали. Вотъ въ этой самой комнатѣ. Да-съ!
И, пятясь къ дверямъ, человѣкъ въ жилеткѣ еще разъ спросилъ:
-- Лошадей ровно къ двѣнадцати-съ?
-- Ровно къ двѣнадцати,-- подтвердилъ пріѣзжій, смотря на него своимъ прежнимъ разсѣяннымъ взглядомъ, и вдругъ сказалъ неожиданно, какъ бы повинуясь припадку словоохотливости:
-- Такъ вы, значитъ, хорошо знаете Андрея Иваныча... Гм... Я какъ-то былъ здѣсь давно... Жилъ даже цѣлое лѣто... Но вотъ этого мѣста совершенно не помню. Правда, кажется, здѣсь еще не было тогда желѣзной дороги... Вѣдь N -- это мѣстечко?
-- Мѣстечко-съ.
-- И, должно быть, прескверное! Не правда ли, да?-- прибавилъ съ какою-то блѣдною усмѣшкой пріѣзжій.
Человѣкъ въ жилеткѣ тоже осклабился и, полуобернувшись къ стѣнѣ, медленно ее погладилъ ладонью.
-- Какъ вамъ сказать-съ... Мѣсто, положимъ, не то чтобы очень... Натурально, не Петербургъ, али Харьковъ тамъ, напримѣръ... Ну, а, все-таки, што-жь? Тоже люди живутъ-съ!
-- Грязь, темень ужасная!-- съ приливомъ какого-то неожиданнаго негодованія воскликнулъ пріѣзжій, какъ бы даже волнуясь,-- совершенно помойная яма! И холодъ! Вотъ здѣсь, напримѣръ, ужасъ какъ холодно! Я не знаю, какъ спать даже буду!
Онъ передернулъ плечами, охваченный нервическою дрожью, и круто закончилъ:
-- Вотъ что, затопите-ка печку!
-- Печку? что-жь... Затопить печку можно-съ... Почему-жь? Это можно даже сейчасъ...
-- Да, да, да, пожалуйста! Сейчасъ же, сейчасъ же и затопите.
-- Сею минутою-съ!-- подтвердилъ человѣкъ въ жилеткѣ, исчезая за дверью.
Пріѣзжій казался теперь охваченнымъ какимъ-то необычайнымъ волненіемъ. Онъ быстро шагалъ взадъ и впередъ, потирая руки и бросая нетерпѣливые взгляды на дверь. Когда появялись дрова, онъ воскликнулъ:
-- Ну, вотъ, слава Богу!
Съ грохотомъ сбросивъ передъ печкой охапку полѣньевъ, человѣкъ въ жилеткѣ, сидя на корточкахъ, принялся ихъ методически складывать, одно за другимъ, въ видѣ клѣтки, затѣмъ чиркнулъ спичкой, зажегъ вытащенный изъ-за пазухи ворохъ разной удобосгораемой дряни, который долженъ былъ имѣть значеніе растопки, и подложилъ подъ дрова. Пріѣзжій слѣдилъ за всѣмъ этимъ съ самымъ живымъ интересомъ.
Когда, наконецъ, человѣкъ въ жилеткѣ, исполнивъ свое дѣло, ушелъ, онъ перенесъ отъ стѣны стулъ, поставилъ его въ близкомъ разстояніи отъ печки, сѣлъ и устремилъ глаза на огонь.