Сомс, герой известного романа Голсуорси, глава богатой английской семьи, после окончания мировой войны долго колебался, какую следует теперь носить шляпу: демократический „котелок‟ или же цилиндр, как в лучшие времена. И только когда выяснился провал всеобщей забастовки 1921 года, колебания старого англичанина рассеялись — он с полной уверенностью снова надел цилиндр: социальной революции больше опасаться не приходилось.
Приблизительно в таком же положении была и вся Англия в ту пору (декабрь 1918 г.), когда наша делегация приехала в Лондон. После выборов, закончившихся полной победой Ллойд Джорджа, руки инстинктивно потянулись к цилиндрам — и в прямом, и в переносном смысле. Но полной уверенности в прочности старого порядка ни у кого тогда не было. Не было прочной уверенности и ни в чем другом.
Помню, на одном из приемов, устроенных в честь делегации, была высказана и такая мысль: „Кто знает, быть может, недалек тот час, когда Ллойд Джорджу придется бежать в Южную Россию в поисках убежища у генерала Деникина!..‟ Мысль была неожиданная и по тем временам, однако принадлежала она человеку с именем, да и в аудитории смеха не вызвала.
На ресторанных пиршествах наступает неприятный момент, когда ужин съеден, вино выпито, дружеские излияния надоели. Люди ждут появления метрдотеля со стыдливо сложенным вдвое листиком счета на тарелке. Нечто в этом роде наступило тогда и в Англии. Первое опьянение победой прошло. В заверениях междусоюзной дружбы вдруг проскользнули неожиданные неприятные нотки. Статистики уже готовили счет — счет в истории невиданный и неслыханный{13}. Он составлял девять с половиной миллиардов фунтов — более триллиона нынешних франков. Один из составителей счета поставил прямой и мрачный вопрос: „Стоило ли?‟ Вопрос был нелепый: тут суждениями экономического характера обойтись было трудно. Но в связи с этим возникали другие вопросы — прежде всего: куда пошли деньги? В Англии военная прибыль облагалась налогом, доходившим до 80 процентов. Тем не менее, бесконечное число новых богачей мозолило всем глаза. Возникали проекты законов (с обратной силой) о полной, стопроцентной конфискации военной прибыли. Но и эти проекты, очевидно, были обречены на неудачу. Капитал, подлежащий обложению налогом, обладает чудесной особенностью: он заключает в себе не сто процентов, а гораздо больше. И те правительства, которые вводят обязательную подачу показаний о доходах под присягой, лишь автоматически обращают в клятвопреступников большинство своих граждан.
В Англии люди, обладающие доходом ниже двухсот пятидесяти фунтов 6 год, составляют 95 процентов населения. По английским понятиям это даже не середняки, а бедняки. Среди них раздражение против Ллойд Джорджа, против власти вообще, против новых богачей, да и против старых росло весьма быстро. Солдатам в течение четырех лет газеты наперебой давали обещания столь же щедрые, сколь неопределенные. Говорилось, что после победы мир заживет по-иному. Победа была достигнута. Мир продолжал жить совершенно как прежде. Только получить работу было труднее.
Собственно, сознательного обмана ни с чьей стороны не было. Было то, что называется демагогией. Это понятие, однако, не так легко поддается точному определению. Доза демагогии в пору войны была несколько больше обычной. Во на то, естественно, и война.
На смену демагогии войны теперь шла демагогия мира. Она тоже вызывала чрезвычайное раздражение в англосаксонских странах. Один из британских публицистов выразил его резкой фразой: „Нам надоело вращаться между беспринципным умом Ллойд Джорджа и строго принципиальной глупостью Вильсона‟. Начинался сказочный послевоенный рост английской рабочей партии. Намечался постепенный сдвиг и в ней самой. Уже тогда знатоки предсказывали, что скоро у власти, впервые в великобританской истории, могут оказаться социалисты. Назывались и имена рабочих кандидатов в премьеры. Их было трое: Гендерсон, Клайнс и Томас. Имени Рамсея Макдональда не называл никто.
Макдональд пользовался в Англии большим престижем до войны. Вышел он из народа, но по жене своей, племяннице знаменитого лорда Кельвина, имел давние большие связи в английском обществе. Он считался лучшим оратором и чуть ли не самым образованным публицистом в социалистическом лагере. Один из восторженных биографов нынешнего премьера недавно писал, что Рамсей Макдональд — единственный английский социалист, которого можно поставить наравне с континентальными гигантами (giants) Второго Интернационала, — кто из знакомых с этими гигантами решится возражать против столь любезной оценки? Друзья и противники очень лестно отзывались о работоспособности Макдональда, о его красноречии, даже о его наружности (Мастерман называл Макдональда „самым красивым человеком в парламенте‟).
В день объявления войны Асквит предложил лидеру рабочей партии войти в состав правительства. Рамсей Макдональд категорически отклонил это предложение. Вечером того же дня, стоя у окна с министром финансов, прислушиваясь к полуночному бою часов, он сказал: „Ллойд Джордж, это конец книги, настал конец целой эпохе!..‟ Разойдясь по вопросу об участии в войне с мнением своей партии, Макдональд сложил с себя звание ее лидера и повел в стране решительную агитацию — вначале почти в одиночестве: его единомышленник Сноуден находился в Австралии.
С той поры говорить о Макдональде в Англии стало как бы не совсем приличным. Он был зачислен в „пораженцы‟, а с 1917 года и в большевики. Имя Макдональда, говорит тот же биограф, было вычеркнуто из списка всеми хозяйками домов в Лондоне... Застенчивые приятели избегали его приглашать „из уважения к чувствам других гостей‟. В собственной своей партии он встречал „ледяную враждебность‟. Исключил Макдональда из своего состава клуб для игры в гольф в его родном городке Лоссимуте. А как-то в гостинице почтенная дама, случайная соседка по столу, разговорившись с нынешним премьером, выразила ему сочувствие: так, должно быть, неприятно носить ту же фамилию, что и этот ужасный Рамсей Макдональд...
Большевиком нынешний глава правительства, разумеется, никогда не был. Не был он и „пораженцем‟. Но понять его общую позицию в свете событий последних двух десятилетий довольно трудно. Если не следовало в 1914 году вести войну с Вильгельмом, то, казалось бы, незачем теперь воевать с Махатмой Ганди. И с принципиальной точки зрения, и с точки зрения национальных интересов та борьба была все же несколько значительней.
Наиболее естественное предположение: жизнь с тех пор многому научила Макдональда. Однако ему и в 1914 году было далеко за сорок лет... Как-то за несколько лет до войны в пылу парламентской полемики (отчасти в связи с вопросом о защите границ) Пенлеве напомнил главе правительства Бриану некоторые грехи его антиимпериалистической молодости. „Собственно, вы тогда далеко не были юношей, — сказал Пенлеве ядовито, хоть и не слишком великодушно. — Скажите же нам, ради Бога, в каком возрасте вы заметили, что у Франции есть границы?..‟ Бриан со свойственным ему очаровательным благодушием качал головой и разводил руками: „Долго, мол, был глуп, не отрицаю, ничего не поделаешь... ‟
Тогда, в начале 1914 года, звезда Макдональда еще была в закате. Партией правил Гендерсон, гораздо более правый. Он потерял место в парламенте на выборах 1918 года. Но его влияние в стране было очень велико. Газеты писали, - весьма условно — о двух Англиях: одна сгруппировалась вокруг коалиционного правительства на Даунинг-стрит, другая вокруг Центрального бюро Рабочей партии. Газеты разных направлений уже довольно резко поругивались между собой. Впрочем, больше всего английские газеты были, помнится, тогда заняты бракосочетанием принцессы Патриции Коннаутской.
На Даунинг-стрит делегация отправилась в полном составе, теперь, однако, сократившемся: П.Н. Милюкова с нами не было. С.Н. Третьяков остался в Париже.