Служебный кабинет фон Рехова. Обстановка та же, что и в предыдущей картине. Часов шесть вечера. На сцене фон Рехов, Ксана, Антонов.
Антонов (у него и у Ксаны натянутый и смущенный тон). Поверьте, господин комендант, мы сердечно вам благодарны.
Фон Рехов (он очень изменился. Холодно). Не за что, господин Антонов.
Антонов. Отнеслись вы к нам, истинно говорю, по-человечески. Приехали мы без разрешения, без визы. Вы нас не отправили назад, разрешили устроить сегодняшний спектакль.
Фон Рехов (перебивая). Мне очень жаль: я должен взять это разрешение назад. Мое отечество постигла катастрофа: сегодня объявлено перемирие на ужасных для нас условиях. Я понимаю: что для одних горе, то для других радость. Но все же пока это немецкий пограничный пункт и я его комендант. Я не могу допустить, чтобы сегодня здесь устраивали спектакли.
Антонов (несколько растерянно). Я понимаю... Жаль, конечно... Это для нас большой удар, господин комендант: много билетов уже продано. Придется возвращать деньги.
Фон Рехов. Мне очень жаль.
Антонов. Мы предполагали спектакль тихий, скромный. Не скрою от вас, господин комендант, деньги, полученные за билеты, нами уже прожиты. Право, не знаю, как заплатить публике...
Ксана (поспешно). Папа, это не касается господина коменданта. Мы устроимся...
Фон Рехов (не глядя на нее). Так как запрещение спектакля приносит вам материальный ущерб, то я готов предложить вам заимообразно некоторую сумму — в размере полного сбора. Вы мне ее вернете из Киева.
Ксана (так же). Нет-нет, мы вам очень благодарны, господин комендант, но мы как-нибудь устроимся.
Антонов (нерешительно). Да, мы как-нибудь устроимся.
Фон Рехов. Как вам угодно... Впрочем, я и забыл. Ведь у этого... вашего товарища по труппе при его попытке к побегу были найдены деньги. Они приобщены к делу о нем, но так как это дело, как и все дела подобного рода, теперь по приказу из Киева прекращено, то деньги могут быть возвращены.
Ксана (поспешно). Значит, дело совершенно прекращено?
Фон Рехов (не глядя на нее, Антонову). Окончательно прекращено. Я получил из Киев приказ беспрепятственно пропускать всех желающих проехать на юг. Наша оккупация Украины кончена, теперь там будут другие хозяева. Я уже два часа тому назад отдал приказ об освобождении всех из-под стражи. Как я уже вам сказал, ваши бумаги находятся в моей канцелярии, вы можете ехать хоть завтра: поезд в Киев отходит в шесть часов... Этот господин... ваш товарищ по труппе может, разумеется, ехать с вами.
Антонов. От всей души благодарим вас, господин комендант.
Фон Рехов. Я тут ни при чем. Что до денег, то они были найдены при вашем товарище и их надлежит вернуть ему.
Антонов. Это все равно, господин комендант: что ему, что нам. Я попрошу его зайти к вам за деньгами сегодня же, чтобы сегодня и вернуть деньги публике. Может он зайти часов в семь?
Фон Рехов. Ведь, кажется, эти деньги принадлежат труппе?
Антонов. Да, это деньги труппы.
Фон Рехов. Так мне сказал и он сам. В таком случае ему незачем ко мне заходить. Я верну деньги вам. Вы можете выдать за него расписку в получении денег?
Антонов. Разумеется, могу, господин комендант.
Фон Рехов. Тогда благоволите получить. (Вынимает из ящика деньги.) Три тысячи восемьдесят пять рублей... Пожалуйста, напишите расписку.
Антонов. От всей души благодарю вас, господин комендант... Разрешите присесть за ваш стол... По-русски? Я по-немецки не умею.
Фон Рехов. Да, по-русски. Вот вам листок бумаги.
Антонов пишет расписку. Фон Рехов и Ксана стоят друг против друга. Молчание.
Если вы поедете завтра, то советую сегодня заказать билеты. Вы можете в кассе сослаться на меня: я скажу начальнику станции. (С волнением.) Пять билетов? Ксана (поспешно, дрогнувшим голосом). Да, пять.
Молчание.
Я... я благодарю вас, капитан. (Хочет продолжить и не может.)
Антонов подает фон Рехову записку.
Антонов (смотрит на них). Ксаночка, я зайду в канцелярию господина коменданта за нашими бумагами. А ты пройди в наш зал, я там условился встретиться с Василием Ивановичем.
Ксана. Хорошо, папа.
Антонов. Мы у вас, господин комендант, книги брали, вы давали Ксане. Я аккуратненько сложил и отдал все Ершову, он обещал их вам отослать.
Фон Рехов. Спасибо.
Антонов. Это вам спасибо... За все, господин комендант... Вы не думайте: я, русский актер, чужую ласку помню, у меня душа благодарная. Дай Бог вам счастья! (Подают друг другу руки.) Дай Бог вам счастья! (Подносит платок к глазам и уходит.)
Молчание.
Ксана. Я тоже хотела вас поблагодарить...
Фон Рехов. Не стоит благодарности.
Ксана. Я вам тогда сказала резкое слово. Пожалуйста, извините меня. Вы догадываетесь, что оно у меня сорвалось и не выражало моих настоящих чувств.
Фон Рехов. Это что вы меня ненавидите? Меня ваше слово не так задело. Если что могло меня задеть, то, скорее, отсутствие и ненависти, и любви, а то, что есть на самом деле, — ваше полное равнодушие ко мне. Единственное, в чем я могу вас упрекнуть, — это в комедии, которую вы со мной разыграли.
Ксана. Вы несправедливы.
Фон Рехов. Вы говорили, что я вам нравлюсь, а я вам не нравился, вам нравился другой. Вы говорили, что «подумаете», а на самом деле думать было совершенно не о чем, да и вы не собирались думать. Я могу это объяснить либо комедией, болезненным желанием нравиться каждому — черта, довольно распространенная у женщин, — либо могу объяснить еще хуже...
Ксана. Как?
Фон Рехов. Ах вы не знаете как? Вы желаете знать как? Я вам скажу. Вероятно, вы оставляли меня на всякий случай. Не выйдет с тем — ну что ж, тогда можно взять и этого. Да вы, собственно, и говорили, что вас прельщает мое богатство, мое дворянство, мой замок.
Ксана. Если говорила, значит, не обманывала же вас? Я признаюсь: в том, что вы сейчас сказали, есть маленькая доля правды. Я могла бы сказать, что это не только моя психология, — я думаю, нет девушки, которая хоть раз в жизни не подумала бы именно так: не выйдет с тем, так выйдет с этим. Но это все-таки лишь маленькая доля правды. Клянусь вам, я была искренне увлечена вами, вашим умом, вашим красноречием, Потом вдруг, когда вы сообщили, что бежал Иван Александрович, я поняла так, что он убит, и тогда почувствовала, что люблю его, и только его. Не сердитесь на меня. Вы во многих отношениях выше, чем он, вы серьезнее, вы положительнее. (Говорит, едва скрывая восторг.) Ведь он сумасшедший, самый настоящий сумасшедший. Но оттого ли, что он молод... (Запутывается.) Извините меня, вы не стары, но ведь он моложе вас, он ближе ко мне по возрасту — или просто оттого, что он свой...
Фон Рехов (перебивая ее со злобой). Да, именно, он свой. Кто же теперь пойдет за немца? Мы с нынешнего дня стали париями мира.
Ксана. Вот что мне и в голову не приходило. Плохой вы психолог...
Фон Рехов. А впрочем, теперь мне все равно. В глубине души я с самого начала знал, что вы меня не любите и не полюбите... И он тоже это знал: он говорил со мной слишком уверенно... Да, я знал. (Помолчав.) Помните, Ксана, что я вам сказал в день нашего объяснения? Я привел вам слова вагнеровского Зигмунда: «Отойди от меня, женщина. Надо мной повис злой рок потомства Вотана». Да, это обо мне сказано. И я напрасно подумал, что злой рок может от меня отступить.
Ксана (совершенно не зная, что сказать). Вы — фаталист.
Фон Рехов. Да, вслед за Гёте я верю в непреодолимую власть судьбы и вслед за Гейне думаю, что нет ничего безнравственнее, чем эта власть, нет ничего более противного элементарным понятиям справедливости. Я испытал это на своем личном опыте, теперь испытываю и на судьбах моей родины. (С внезапной страстью в голосе.) Одно счастье, что исторический рок страны, в отличие от рока отдельного человека, никогда с точностью тебе не известен. Мы, немцы, сегодня парии мира, но завтра, быть может, будем его господами. (Увлекается все сильнее.) Нет, это дело не кончено! Четыре года мы боролись со всем миром, мы показали невиданные и неслыханные чудеса мужества, стойкости, военного искусства — и вот какие условия перемирия нам поставили эти жалкие рыцари, эти жалкие победители! Навалились десять против одного, победили и теперь смешивают нас с грязью!
Ксана (рада, что разговор перешел на другой предмет). Однако войну начали вы.
Фон Рехов. Нет, не мы! Но допустим, что мы. Разве они никогда не начинали войн? Разве они не ставили памятников тем, кто начинал войны?
Ксана. У нас говорят, что немцы три раза за столетие вторгались во Францию.
Фон Рехов (злобно смеется). В первые два раза это было при известных пацифистах: при Наполеоне Первом и при Наполеоне Третьем. Все это мы им припомним! Мне и несчастье с вами легче перенести оттого, что теперь у меня есть цель жизни. (Сдерживается и продолжает, улыбаясь.) Я в каком-то идиотском романе из жизни американских трапперов помню такую фразу: «Дон Рамиро, женщины плачут— мужчины мстят», — сказал Красный Кедр»... И, откровенно скажу вам, по сравнению с большой жизненной задачей мне показалась мелкой и незначительной вся эта наша трагикомедия, разыгравшаяся в глуши, на этой пограничной станции. В жизни человека бывает минута — думаю, только одна минута в жизни, — когда все ему становится ясным, все заливается ярким, точным, зловещим светом — вся правда в жизни, или, вернее, вся ее неправда. Поэты говорят, что в минуты прозрения человек познает Бога... Бывает и так, что он познает черта! И только те минуты прозрения ценны, когда человек познает черта. (Успокаивается. С принужденной улыбкой.) Скажу, как мой предок Экклесиаст: «И возненавидел я жизнь, и противны стали мне дела, которые творятся под солнцем». Только вывод отсюда я сделаю другой. Нет, не тот вывод, что «пей в веселии сердца вино свое». Другой, другой.
Ксана. Какой?
Фон Рехов. Может, когда-нибудь услышите,
Ксана (улыбаясь). Так вы теперь Красный Кедр?
Фон Рехов. Я Красный Кедр.
Ксана. Хотела бы пожелать вам успеха, но в этом никак не могу. Ну, до свидания, капитан.
Фон Рехов. Постойте. Видите, я на вас не сержусь. Что ж делать? У вас есть ведь такая поговорка: «насильно мил не будешь». Ксана, что, если через полгода вам придется сказать это ему — Ивану Александровичу.
Ксана. Он меня предупредил... И даже не через полгода, а через три недели.
Фон Рехов (с новой вспышкой злобы). Как это мило! Какая очаровательная шутка и какое безукоризненное джентльменство: соблазнить девушку заведомо с тем, чтобы бросить ее через три недели! И так как, видите ,ли, он мило и шутливо вас об этом предупредил, то ничего плохого тут нет, правда? Вот ведь вы улыбаетесь.
Ксана. Он женат.
Фон Рехов. И вы на это идете?
Ксана. Иду. Значит, это мой рок. Верно, и обо мне какой-нибудь Зигмунд сказал что-либо такое. Вы видите, что я не такая трезвая, не такая рассудительная, не такая «интересантка», как вы думаете.
Фон Рехов. У вас это совмещается. Совмещается так странно, что это просто неправдоподобно. Что же вы будете делать, когда он вас бросит?
Ксана. Не знаю, не думаю об этом... Вернее, стараюсь не думать.
Фон Рехов. Ведь он победитель жизни: здесь сорвал цветок, там сорвал цветок, порхает от цветка к цветку... Политика, любовь, война. Впрочем, я почему-то уверен, что в армии он не служил. Я лет на пятнадцать старше его, но провел на фронте четыре года и имею вот это... (Показывает на свой Железный крест.) Это сейчас главная радость моей жизни. А он, верно, произносил патриотические речи, как все деятели вашей революции... Не сердитесь. Я ведь не знаю, кто он, да и не очень этим интересуюсь... Когда он вас бросит, напишите мне.
Ксана (растерянно). Благодарю вас, но право...
Фон Рехов (принужденно смеется). Вы меня не поняли. Я имел в виду просто дружескую помощь, совет. Наконец, вам могут понадобиться и деньги: он вполне способен бросить вас без гроша... О нет, я не предлагаю вам перейти ко мне от него. Это не в моих правилах... Ну, прощайте, Ксана, я вижу, вы торопитесь.
Ксана. Не прощайте, а до свидания. Я уверена, что мы еще встретимся, капитан... Как глупо, что я называю вас «капитан»! Но у немцев ведь нет имени-отчества.
Фон Рехов. Называйте меня Красный Кедр. (Целует ей руку.)
Ксана. До свидания, Красный Кедр! (Убегает в слезах.)
Фон Рехов смотрит ей вслед. Затем садится за стол, начинает вынимать бумаги, просматривает и рвет их. Достает из ящика походную фляжку и жадно пьет коньяк. Продолжает рвать бумаги. Стук в дверь.
Фон Рехов. Войдите. Появляется Марина с книгами. Она игриво к нему приближается.
(Всрикивает с ужасом.) Что это? Что вам нужно?
Марина. Это книги.
Фон Рехов (с ужасом). Книги? Какие книги? Ах, от Ершова? (Берет книги и кладет их на стол. Смотрит на нее.)
Долгая немая сцена.
Посидите со мной, красавица. (Берет ее за руку.)
ЗАНАВЕС ОПУСКАЕТСЯ