Та же обстановка, что и в третьей картине: эстрада зала. Действие происходит тотчас вслед за действием предшествующей картины. На сцене Иван Александрович и Ершов. Они много выпили.
Ершов. Весь городишко пьян. Как только узнали, что война кончилась, все бросились пить.
Иван Александрович. Положительно немцы были непопулярны.
Ершов. Теперь будет еще хуже: большевики придут.
Иван Александрович. Типун вам на язык... Что, Антоновы ясно сказали, что придут сюда?
Ершов (уточняя). Может, ваша Ксана и не придет... Пойду на станцию за газетами.
Иван Александрович. Купите газеты и для меня. Долго мы этого дня ждали! Кончилась четырехлетняя бойня.
Ершов. Ничего, скоро будет другая — восьмилетняя. (Уходит.)
Иван Александрович (подходит к пианино и перелистывает ноты. Бормочет). «Ночи безумные...», «Не говори, что молодость сгубила...» Ну и сгубила, и черт с тобой!
Входит Ксана, увидев его, нерешительно останавливается у пианино. Молчание.
Здравствуйте.
Ксана. Здравствуйте. (Молчание.)
Иван Александрович. Император Вильгельм уехал в Голландию.
Ксана. Да, я слышала.
Молчание.
Иван Александрович. Кронпринц тоже уехал в Голландию.
Ксана. Да, и кронпринц тоже уехал.
Молчание.
Иван Александрович. Может, поговорим, а?
Ксана. Я не знаю. Если хотите... Вы на меня сердитесь?
Иван Александрович. Разумеется, сержусь. Не без некоторого основания. Извините меня, все это похоже на анекдот. Мы с вами познакомились в Пскове... Кажется, через неделю, здесь, вы мне объяснились в любви.
Ксана (вспыхивая). Однако!
Иван Александрович. Ну, все равно: скажем, мы с вами объяснились в любви друг другу. В тот же день на горизонте появляется этот роковой немец в черном плаще, а через неделю я узнаю, что вы без памяти влюблены в него. Согласитесь, я имею право быть несколько недовольным.
Молчание.
Подсудимая, что вы можете сказать в свою защиту?
Ксана. Ничего. Это правда. Преувеличено, но почти правда. Я сама не знаю, что со мной произошло. Я думаю, я несколько помешалась. Может, и в самом деле повлияла атмосфера этого дома умалишенных. Здесь много лет жили сумасшедшие. Может, от них стены впитали какие-нибудь излучения.
Иван Александрович. Нет, нет, уж пожалуйста, без излучений! Скажите просто, что вы глупая девочка. На этой платформе мы могли бы сговориться. Ну?
Ксана. Что «ну»?
Иван Александрович. Сейчас же признайте, что вы глупая девочка.
Ксана. Признаю.
Иван Александрович. Вы просите прощения?
Ксана. Прошу прощения.
Иван Александрович. Я вас прощаю... Я тебя прощаю. (Целует ее.) Перемирие одиннадцатого ноября заключено.
Ксана. От вас пахнет вином.
Иван Александрович. Скажи: «От тебя пахнет вином».
Ксана (покорно). «От тебя пахнет вином».
Иван Александрович. «Слова слаще звуков Моцарта».
Ксана. Ну, хорошо. ( Хочет продолжать.)
Иван Александрович (перебивает). Не хорошо, а отлично.
Ксана. Ну «отлично»... Но что же теперь будет?
Иван Александрович. Как «что будет»? Будет любовь.
Ксана (серьезно). Свободная любовь?
Иван Александрович (передразнивая ее). Да, «свободная любовь».
Ксана. Всего неделю тому назад, в тот самый день, когда мы приехали, я вам на это ответила: «Никогда».
Иван Александрович. Нет, ты ответила иначе: не «никогда», а «ни-ког-да». Разница как между «я к вам не приду» и «моей ноги не будет у вас в доме!».
Ксана. Для вас все шутки, а это, может быть, трагедия.
Иван Александрович. Может быть, но не наверное... Ксана, миленькая, Вильгельм бежал, рухнула Германия, одна страница истории кончилась, начинается другая, быть может, еще более грозная и страшная. Боюсь, что на этом фоне отойдет на второй план трагедия маленькой Ксаночки Антоновой, которая непременно хочет не так, а законным браком.
Ксана. Вы мне уже это говорили.
Иван Александрович. Разве? Я не мог тебе этого говорить... Ну, хорошо, будем рассуждать серьезно. Вопрос — нет, не вопрос, а проблема — ставится так: я тебя страстно люблю...
Ксана. Это хоть правда?
Иван Александрович. Клянусь бородой Юпитера! Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что я никогда никого так не желал, как сейчас тебя. Клянусь собакой! «Клянусь я первым днем творенья! Клянусь его последним днем!»
Ксана (машет рукой). Это называется говорить серьезно!
Иван Александрович. Возвращаюсь к проблеме. Предпосылка первая: я страстно тебя люблю. Предпосылка вторая: ты меня страстно любишь...
Ксана. Ну, это еще неизвестно.
Иван Александрович (уверенно). Известно! Мне известно... Предпосылка третья...
Ксана (перебивая). А комендант?
Иван Александрович (бьет ее по руке). Вот тебе, гадкая девчонка! Комендант — это были излучения стен дома умалишенных... Но ты мешаешь построению моего силлогизма. Предпосылка третья...
Ксана. Сколько будет предпосылок?
Иван Александрович. Сколько мне будет угодно. Предпосылка третья: я женат и, следовательно, жениться не могу. Что же нам делать? Вздохнуть, пожать друг другу руки и разойтись? Нет, слуга покорный!
Ксана. Мой... (старательно выговаривает) силлогизм другой: предпосылка первая...
Иван Александрович. К черту силлогизмы! К черту предпосылки! Я тебе говорю русским языком: ты будешь моей, и не далее как сегодня.
Ксана. Где же?
Иван Александрович. Это вопрос уже не политический, а технический. Мы его сдадим в комиссию для предварительного обсуждения. В комиссию избираюсь я. Единогласно!
Ксана. Я не голосую.
Иван Александрович. Значит, единогласно, при одном воздержавшемся.
Ксана (вздыхает). Через три недели, как вы сами мило обещали, вы меня бросите. Что я тогда буду делать?
Иван Александрович (сердито). Я не знаю, что будет через три недели. Может быть, через три недели я умру от сыпного тифа. Может быть, через три недели падут большевики, тогда мы вернемся в Петербург и я начну дело о разводе с моей последней женой.
Ксана (недоверчиво). И тогда вы на мне женитесь? Правда?
Иван Александрович. Клянусь бородой Юпитера! «Клянусь паденья горькой мукой и вечной правды торжеством...» Женюсь на тебе в тот самый день, когда восторжествует вечная правда. Ты думаешь, мне дорого стоит жениться? Я с удовольствием женюсь, но быть двоеженцем все-таки как-то неудобно... А скорее всего, ты сама откажешься от меня, когда увидишь, какой я есть персонаж! (Искренне.) Милая Ксаночка, я, в общем, довольно порядочный человек, но только в общем. Я эгоист. Господи, какой я эгоист! Подумать страшно! Я бываю весел, но такого неврастеника, как я, совсем не видел! Не обманываю тебя, честно говорю: брось меня, беги от меня, спасайся от меня!
Ксана. Да вы только что говорили обратное.
Иван Александрович. Я пересмотрел вопрос! Не бежишь? Не спасаешься? Ну, тогда решено и подписано! (Обнимает ее.)
Ксана. Вот тебе и линия Брунгильды.
Иван Александрович (изумленно). Это еще что такое?
Ксана (смущенно). Это говорит комендант фон Рехов. Знаете, у немцев была такая линия укреплений на Западном фронте. Так он говорил, что в душе всякого человека должна быть своя линия Брунгильды... То, чего он не отдаст никогда, никому, ни за что... Он хорошо говорил, лучше, чем я передаю.
Иван Александрович (очень утрированно изображает фон Рехова, с сильным немецким акцентом). «Ф душе фсякого тшелофека толшна пить линия Прунхильты».
Ксана. Совсем он не так говорит... Мне его жаль.
Иван Александрович. Ничего, пусть и он едет в Голландию! Пусть все немцы переедут в Голландию!.. Порядочный дурак этот немец! Фразер! Какой фильм мы с ним разыграли, Ксаночка! Он мне предлагал «жизнь и свободу», если я от тебя откажусь. Да, предлагал устроить мне фиктивный побег в Варшаву! (Смеется.) Вот, значит, и прорыв линии Брунгильды: его долг германского офицера заключался в том, чтобы меня никак не пропускать.
Ксана (поспешно). Что же вы ответили?
Иван Александрович. Я ответил отказом. Конечно, кинематограф совестно вспоминать. Впрочем, нет, нисколько не совестно: ведь все-таки дело и вправду шло о моей голове. Нет, я горжусь тем, что послал его ко всем чертям.
Ксана. Но как же так? Ведь и у вас была линия Брунгильды? Ведь вы говорили, что принадлежите России. Если так, то ваш долг заключался в том, чтобы принять его предложение, а не в том, чтобы отказываться.
Иван Александрович. Правда. Поймала! Ей-богу, поймала! Но разве я говорил, что принадлежу России? Не мог я произнести такую фразу!
Ксана. Произнесли. Клянусь бородой Юпитера!
Иван Александрович. А если произнес, то потому, что слова говорят за нас сами, и плохие, пошлые слова. Надо дать обет молчания... С завтрашнего дня я буду молчать до конца своих дней. Ну хорошо, а нет ли проклятой линии и у тебя? Ведь ты собиралась «только законным браком», правда. (Передразнивает ее.) «Ни-ког-да!»... (Целует ее три раза, повторял слоги.) «Ни-ког-да». ( Деловито-озабоченно.) Куда бы тебя еще поцеловать?
Ксана. Запросите об этом Учредительное собрание.
Иван Александрович. Официальное сообщение: линия Брунгильды прорвана в трех местах. (Еще целует ее.) Какой прорыв. Я чувствую себя чудо-богатырем. (Озабоченно.) Надо поскорее собрать техническую комиссию.
Ксана (садится за пианино). Какой бы вы были человек, если бы не шутили так много.
Иван Александрович. И так глупо? Ты хочешь играть? Лучше спой, играешь ты скверно.
Ксана (притворно-сердито). Тогда играйте вы.
Иван Александрович. Нет, я хочу слышать твой голос. Хочешь дуэт? Знаешь, в украинском театре — ведь мы на Украине — каждая сцена кончается так: «Ну, а чичас станцюймо». Станцюймо, Ксаночка. За нашу свободную любовь.
Ксана кивает головой.
Что же мы будем петь? Хочешь — «Ночи безумные...»?
Ксана кивает головой со счастливой улыбкой. Они начинают: «Ночи безумные, ночи бессонные...» Поют, глядя друг на друга. Свет медленно гаснет. Занавес опускается. За занавесом пение продолжается. Когда романс (или часть его) кончается, пауза в полминуты. Затем тот же романс (или та же часть его) начинается снова: вдет голос Ксаны (если возможно, несколько измененный), но мужской голос совершенно иной. Занавес поднимается для эпилога.