Хостесс тотчас после спуска «Синей Звезды» сцепила с лица свою профессиональную улыбку, надела халат, быстро прибрала каюту, сняла халат и, перебросив через плечо элегантную сумку с Compact{14}, спустилась по лесенке. Она тоже догадывалась, что в машинном отделении вышло что-то неладное, и тотчас направилась в мастерскую. Летчик сказал ей правду. Она ахнула.
Главный для нее вопрос был в том, возьмут ли ее на следующий аэроплан. Если он будет гак же пуст, как «Синяя Звезда», то, конечно, возьмут. Но обычно аэропланы бывали переполнены. В таких случаях прежде всего увозились застрявшие пассажиры, затем служащие. Очередь могла дойти до нее не скоро. Мысль о том, что, быть может, придется прожить неделю или еще дольше на этом несчастном островке, где даже не было кинематографа, привела ее в ужас. Она в сотый раз подумала, что легко могла бы найти себе место в банке, в конторе, в гостинице; правда, платили бы значительно меньше, но была бы, по крайней мере, спокойная жизнь.
Хорошо в этом деле было только одно: можно раздеться, принять ванну и как следует выспаться. У нее к концу полета обычно уже начинали слипаться глаза. Морщась и щурясь от пыли и ветра, она направилась в квартиру своей приятельницы, заведовавшей киоском аэродрома: имела свой ключ и пользовалась квартирой, как собственной, в благодарность за что привозила приятельнице чулки нейлон и китайские шелковые рубашки. Заведующая киоском жила недалеко от пристани в крошечном домике, две комнаты которого были разделены входной дверью и коридором.
По дороге хостесс, знавшая всех жителей островка, встретила двух неизвестных ей людей. Старик, сильно размахивавший на ходу руками, ласково ей улыбнулся с видом отставного знатока и изобразил на лице восхищение. Другой человек, слегка волочивший левую ногу, без всякой улыбки неторопливо и беззастенчиво оглядел ее; — она увидела, что у него только один глаз. «Какое страшное лицо!» — подумала хостесс и почему-то ускорила шаги. Домик ее приятельницы был уже совсем близко. Взойдя на крыльцо, она оглянулась. Страшный человек смотрел ей вслед. Она поспешно отворила дверь, вошла и, сама не зная зачем, два раза повернула ключ в замке.
Ванна у приятельницы была первобытная. Хостесс села в чуть теплую воду и с наслаждением закрыла глаза. «Да, да, надо поскорее переменить эту несчастную службу», — думала она. Жалованье было хорошее, но в своей компании летчики и навигаторы часто говорили, что при долгой работе их гибель может считаться статистически предрешенной. Правда, говорили они полушутливо, однако она понимала, что тут не до шуток. Это подтверждалось и теми высокими взносами, которые получало за них страховое общество. Вдобавок служба была тяжелая. Утомительнее всего, пожалуй, было то, что надо было всем мило и ласково улыбаться.
Она служила третий год, и пока ничего не выходило: мужчины с ней любезничали, однако никто ей предложений не делал. Изредка пассажиры перед окончанием полета вполголоса приглашали ее на следующий день в ресторан или в кинематограф, но дальше ресторана, кинематографа и того, что называлось «постыдным предложением», дело никогда не шло. Между тем она твердо решила ни на что, кроме брака, не соглашаться. Товарищи знали это и обращались с ней только по-товарищески. Это было очень мило, хотя иногда немного ее раздражало. Не очень ухаживал даже Боб, славный, веселый, некрасивый человек, тративший на женщин все свое жалованье. За Боба она, впрочем, и не пошла бы: уж слишком было бы глупо, если б муж и жена вместе носились над океаном. Хостесс ценила свою прекрасную репутацию, но репутация начинала ей надоедать.
И в этот полет она с самого начала, принимая и рассаживая пассажиров, увидела, что снова ничего не будет. Дипломат был стар, на пальце у него было обручальное кольцо, от него веяло скукой. Шахматист был недурен собой, и ей стало досадно, когда он вытащил шахматную доску: нельзя же выйти замуж за шахматиста. Эссеист очень ей не понравился, и она женским чутьем тотчас почувствовала, что для этого человека служащая аэроплана не дама и уж, во всяком случае, не невеста.
Она просидела в ванне с четверть часа. За окном ветер ревел все сильнее. Закутавшись в купальный плащ, она подошла к окну, чтобы опустить шторы, и вдруг увидела, что вдоль моря со стороны ангара опять неторопливо идет тот страшный одноглазый человек. Она встретилась с ним взглядом и поспешно отошла, не опустив штор.
Часа через два ее разбудила приятельница, расцеловалась с ней, принесла ей еду и рассказала новости. Хостесс слушала, раскрыв рот: будет война, атомное облако, они все погибли! Она газет не читала, новости узнавала от пассажиров и слушала их без особенного интереса. Ей никак не приходило в голову, что она может погибнуть от бомбардировки, да еще на этом забытом Богом островке. Заведующая киоском сообщила также, что прилетевший дипломат очень знатный человек — сейчас видно человека из самого высшего общества, — что на островке уже три дня живет один очень милый и умный, хотя, верно, совсем простой по происхождению, старик, Макс Норфольк, это не настоящая его фамилия, кто же не знает, что Норфольки первые пэры Англии! А со стариком какой-то одноглазый, очень страшный на вид, говорят, знаменитый революционер и, кажется, убийца. Затем заведующая киоском сварила кофе и убежала на работу.
Одеваться уже не стоило, теперь спешить было некуда, хостесс все еще хотелось спать. За едой она старалась представить себе то, что сообщила приятельница, и не могла. На столе у кушетки лежала книга об этикете. Она улыбнулась — знала слабость своей приятельницы. Книга была открыта на странице о том, как можно хорошо и со вкусом одеваться, не имея больших средств. Автор советовал заказывать преимущественно черные платья, так как они подходят ко всем случаям жизни, не бросаются в глаза и не запоминаются: «A very striking dress cannot be worn many times without making other feel bored at the sight of it. «Here comes the Zebra!» is inevitable if a dress of stripes is worn often...»{15}
«Что за вздор! Никто меня никогда не называл зеброй!..» Хостесс с досадой отложила книгу: как раз недавно заказала яркое платье в полоску. Взяла роман «Forever Amber»{16}, хотя уже его читала. «Отчего у других бывало всякое такое в жизни, а у меня полеты и кафетерии, полеты и кафетерии?» — думала она, засыпая.