Въ августѣ 1930 года виднѣйшіе представители испанскихъ политическихъ партій, враждебныхъ династіи и диктатурѣ, на тайномъ съѣздѣ въ Санъ-Себастьянѣ и на послѣдовавшихъ за нимъ конспиративныхъ совѣщаніяхъ выработали способы борьбы съ правительствомъ короля Альфонса XIII. Было составлено воззваніе для распространенія въ народѣ и въ войскахъ, обдуманъ планъ государственнаго переворота въ Мадридѣ, начинавшійся съ захвата телефонной станціи и главнаго полицейскаго управленія, заключенъ предварительный сговоръ съ каталонскими партіями и составленъ списокъ коалиціоннаго временнаго правительства. Постановлено было (по категорическому требованію Алкала Замора) дать королю возможность выѣхать безпрепятственно за-границу тотчасъ послѣ переворота. Достигнуто было также соглашеніе относительно первыхъ правительственныхъ мѣръ. Все остальное рѣшено было предоставить учредительнымъ Кортесамъ, — ихъ постановили созвать въ кратчайшій срокъ.
Какъ извѣстно, къ вооруженному перевороту прибѣгнуть не пришлось. Однако, по господствующему въ Испаніи мнѣнію, этотъ переворотъ былъ хорошо подготовленъ и имѣлъ всѣ шансы на успѣхъ, если бы король не отказался отъ власти добровольно. Во всемъ остальномъ программа была выполнена, и нынѣшній составъ временнаго правительства совершенно точно совпадаетъ со спискомъ, составленнымъ на конспиративныхъ совѣщаніяхъ 1930 года. Созваны были во время и Кортесы.
Можетъ быть, испанскіе политическіе дѣятели и историки (уже есть нѣсколько книгъ по исторіи событій 1930—1931 гг.), въ увлеченіи побѣдой, и преувеличиваютъ немного стройность выполненнаго плана: «Die erste Kolonne marschiert» иногда пишутся и послѣ сраженія. Однако, независимо отъ своего отношенія по существу къ цѣлямъ, идеямъ, дѣламъ испанской революціи, всякій долженъ признать, что въ чисто-техническомъ смыслѣ ея первая «стадія» оказалась образцомъ удавшагося переворота. Это обстоятельство само по себѣ придаетъ огромный интересъ испанскимъ событіямъ (въ особенности для насъ, русскихъ эмигрантовъ). Но есть и нѣсколько другихъ обстоятельствъ, которыя этотъ интересъ еще усиливаютъ: и король Альфонсъ XIII, и генералъ Примо де Ривера были люди выдающіеся. Говорю такъ на основаніи фактовъ, печатныхъ отзывовъ и тѣхъ бесѣдъ, которыя я имѣлъ въ Мадридѣ съ виднѣйшими политическими дѣятелями, — въ большинствѣ рѣшительными противниками бывшаго короля и умершаго диктатора. Если къ этому добавить, что въ составъ временнаго правительства, по общему отзыву, вошли почти всѣ лучшіе и способнѣйшіе вожди испанской демократіи, то станетъ ясно, какое значеніе имѣютъ событія въ Испаніи для современной государственной мысли (даже чисто теоретической). Они ставятъ вопросы исключительной важности: возможна ли и при какихъ условіяхъ подлинная конституціонная монархія съ выдающимся человѣкомъ въ качествѣ монарха? возможна ли диктатура того типа, который хотѣлъ осуществить генералъ Примо де Ривера? возможно ли въ результатѣ государственнаго переворота, не осложненнаго (какъ у насъ) войной немедленное установленіе прочнаго демократическаго строя?
Разумѣется, я не предполагаю разрѣшать эти вопросы. Я былъ въ Испаніи недолго, по-испански читаю, но не говорю, и не разъ чувствовалъ себя какъ бы въ роли Пьера Доминика. Могу только, въ отличіе отъ иныхъ иностранныхъ путешественниковъ по совѣтской Россіи, обѣщать читателямъ совершенное безпристрастіе и осторожность въ выводахъ.
___________________________
Я изъѣздилъ Испанію лѣтъ восемнадцать тому назадъ. Общее впечатлѣніе у меня было тогда такое же, какъ теперь: прекрасная, очаровательная, вѣчно залитая солнцемъ страна, любезнѣйшій, учтивѣйшій въ мірѣ народъ, всеобщая необыкновенная радость жизни.
Собственно Мадридъ наименѣе интересный изъ испанскихъ городовъ, вдобавокъ и наименѣе церемонный въ обращеніи со своей исторіей. За эти восемнадцать лѣтъ онъ измѣнился. Помнится, тогда еще были старинные историческіе кварталы. Теперь, за исключеніемъ «Плаза Майоръ» и прилегающихъ къ ней 2-3 улицъ, не осталось ровно ничего: все новенькое, вездѣ огромныя, только что выстроенныя зданія; появилась подземная желѣзная дорога, въ сущности ненужная въ сравнительно небольшомъ городѣ. Говорятъ, живописность Испаніи и связанные съ ней восторги туристовъ смертельно надоѣли испанцамъ. Недаромъ Унамуно написалъ «Долой донъ-Кихота!» Другой испанскій писатель требуетъ, чтобы на гробницу Сида наложили на вѣчныя времена семь печатей.
А можетъ быть, въ подсознательной основѣ этого равнодушія къ историческимъ памятникамъ лежитъ и смутное ощущеніе того, что, въ извѣстномъ смыслѣ, вся пышная трагическая исторія Испаніи есть толченіе воды въ ступѣ: создали величайшее міровое государство, — солнце давно заходитъ въ испанскихъ владѣніяхъ; были самой могущественной въ мірѣ военно-морской державой, — теперь съ марокканцами справиться очень трудно; открыли Америку, — она досталась другимъ.
Легенда, конечно, сохранилась. Выработался гордый аристократическій характеръ народа. Создался нигдѣ въ мірѣ невиданный барскій образъ жизни: здѣсь обѣдаютъ въ десять часовъ вечера, а театры и кинематографы открываютъ двери въ одиннадцать. Спятъ, кажется, больше днемъ. Съ этимъ удивительно уживается равенство въ отношеніяхъ между людьми. У меня создалось такое впечатлѣніе, будто всѣ испанцы, независимо отъ ихъ общественнаго положенія, занятій, взглядовъ, хорошо знакомы другъ съ другомъ и только на дняхъ гдѣ-то вмѣстѣ пили Тіо Pepe или Amontilado. Быть можетъ, отчасти поэтому здѣсь и въ пору диктатуры не было террора: наименѣе вліятельный изъ гонимыхъ имѣлъ добраго пріятеля, который былъ въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ съ ближайшимъ другомъ гонителя.
_________________________
Противъ пятнадцатиэтажнаго зданія телефонной станціи оживленная шумная терраса большой кофейни. Всѣ столики заняты. Люди въ натертыхъ до ослѣпительнаго блеска туфляхъ (здѣсь разъ пять въ день чистятъ сапоги) болтаютъ или читаютъ газеты, потягивая сквозь соломинку ледяные напитки всѣхъ цвѣтовъ. Газеты въ Испаніи прекрасныя, — по внѣшнему виду, по освѣдомленности, въ особенности по учтивому, истинно джентльменскому тону статей. Покупаю газеты и я. И тотчасъ самыя имена, встрѣчающіяся въ статьяхъ, вызываютъ невольную улыбку своей необыкновенной звучностью. Республиканскіе публицисты почтительно величаютъ другъ друга: «нашъ старый уважаемый лучадоръ (борецъ) донъ Эвариста Перецъ- дель-Кастро», «нашъ испытанный почтенный баталліадоръ (боецъ) донъ Мельхіадесъ Альварецъ-и-Гонза- лесъ». Любуюсь совершенно искренно: именно такъ и надо писать. Почти такая же вѣжливость соблюдается въ отношеніи враговъ. Учтиво пишутъ о Примо де Ривера, о Беренгерѣ, о королѣ, котораго называютъ «донъ-Альфонсо», — такъ можно было называть его въ газетахъ и при старомъ строѣ. Но, кажется, этимъ традиціямъ вѣжливости и здѣсь скоро придетъ конецъ: уже есть кое-какіе симптомы.
Газеты, впрочемъ, есть всякія. Разносчикъ пробѣгаетъ, выкрикивая: «Juventud roja!.. Juventud roja!...» («Красная молодежь»). Покупаю. Оказывается, первый номеръ (отъ 15-го іюля 1931 года) органа «Союза испанской коммунистической молодежи». Вижу заголовокъ «Nuestros Maestros. Wladimiro Ilitch Ulianow (Lenin) » и портретъ, которому, повидимому, суждено насъ преслѣдовать во всемъ мірѣ. Другая картинка: изображена нарядная русская работница; весело улыбаясь, она слушаетъ музыку. Тутъ же, въ статьѣ «О Совѣтскомъ Союзѣ», за тоже сложной, но не совсѣмъ испанской подписью «Токарскій-Рудой», сообщается, какъ всѣ хорошо живутъ и какъ радостно работаютъ въ совѣтской Россіи. Излагается очень поучительный случай, относящійся къ 1921 году. Рабочіе пожелали доказать свою преданность коммунизму созданіемъ большого завода. Къ сожалѣнію, денегъ у нихъ было мало, всего 96 копеекъ. Нашелся мѣшокъ угля. И что же? Коммунистическая энергія преодолѣла всѣ препятствія. Очень скоро заводъ былъ готовъ (вскользь, правда, сообщается, что кое-что еще раньше, въ 1916 году, выстроили тамъ русскіе капиталисты). Теперь это огромное процвѣтающее предпріятіе, въ которомъ трудится 1500 рабочихъ, — они же и полные хозяева дѣла. При заводѣ построили большой клубъ («un ¡inmenso club»), театръ и т. д.
Думаю, какъ должно быть завидно испанской рабочей молодежи! Сказать только: на 96 копеекъ создали свой большой заводъ и теперь весело слушаютъ въ клубѣ музыку! У кого же нѣтъ 96 копѣекъ и мѣшка угля? Вся бѣда въ томъ, что при правительствѣ Алкала Замора коммунистическая энергія развернуться не можетъ. Вотъ, зато, когда мы имъ свернемъ шею!... — Да, ловко работаютъ эти Токарскіе-Рудые. Въ самомъ дѣлѣ, «nuestros Maestros»...
________________
Какъ мнѣ говорили, испанскіе коммунисты еще не выдвинули настоящихъ вождей. Теперь на первомъ планѣ не большевики въ тѣсномъ смыслѣ слова, а «большевизаны». Называются чаще всего три человѣка: донъ Мануэль Тарамона, одинъ изъ богатѣйшихъ людей Испаніи; донъ Родриго Соріано Бароэто Альдамаръ, принадлежащій къ знатнѣйшей семьѣ съ десяткомъ титуловъ; и самый извѣстный изъ всѣхъ, тотъ, чье имя еще красуется на избирательныхъ афишахъ: донъ Рамонъ Франко Багамонде, знаменитый летчикъ, сынъ генерала, бывшій другъ короля, добрый пріятель диктатора, — министръ внутреннихъ дѣлъ обвинялъ его съ трибуны Кортесовъ въ составленіи кровожадныхъ прокламацій въ Маратовскомъ духѣ.
Захожу въ книжный магазинъ и спрашиваю сочиненія вышеуказанныхъ политическихъ дѣятелей. Донъ Мануэль Тарамона, повидимому, человѣкъ не пишущій. Комендантъ Франко выпустилъ книгу о своемъ перелетѣ черезъ Атлантическій океанъ, — она меня не интересуетъ. Зато донъ Родриго Соріано очень плодовитый публицистъ. Пишетъ онъ все больше о Россіи, въ которой, разумѣется, побывалъ. Его книги называются: «Святой Ленинъ», «Красная Россія» и т. д. Послѣдняя книга донъ-Родриго посвящена испанской революціи{36}, но и она, въ значительной мѣрѣ, строится на параллеляхъ съ Россіей. Узнаю изъ этой книги, что русская душа очень похожа на испанскую душу. Въ книгѣ есть все, что полагается. Есть русская литература отъ Достоевскаго, «жестокаго разсѣкателя человѣческой души) («disecador del alma humana») до «mi amigo Lutnarchaski» (фамиліи своего друга донъ Родриго все-таки не заучилъ). Есть и русская исторія, — тоже цѣлый рядъ аналогій: кому-то въ новѣйшей испанской исторіи соотвѣтствуетъ и «задумчивый Керенскій» (стр. 130), и царскій совѣтникъ Попокодоповъ (стр. 140, — вѣроятно, Протопоповъ), и многіе другіе.
Я отъ всей души желаю прекрасной Испаніи избѣжать большевизма и надѣюсь, что мое пожеланіе сбудется. Но если выйдетъ не такъ, у насъ все-таки будетъ маленькое (очень маленькое) утѣшеніе. Имѣю всѣ основанія думать, что въ этомъ случаѣ страною будетъ править нашъ уважаемый лучадоръ донъ Токарскій-Рудой или кто-нибудь вродѣ него. Тогда, вѣроятно, найдется подходящее по заслугамъ мѣсто и для дона Родриго Соріано Бароэто Альдамара, и для дона Рамона Франко Багамонде. И тѣнь покойнаго Саввы Тимофеевича Морозова скользнетъ по совѣтской Испаніи, когда газета «Красная молодежь» сообщитъ о націонализаціи домовъ, заводовъ, сейфовъ и картинныхъ галлерей стараго баталліадора дона Мануэля Тарамоны.
___________________________________
Любезность членовъ испанскаго Временнаго Правительства поистинѣ удивительна: заваленные работой, они находили возможнымъ не только принимать иностраннаго писателя, но и подолгу съ нимъ бесѣдовать, звать его для повторныхъ бесѣдъ. Правда, у меня были русскія и французскія рекомендательныя письма; однако, въ другой странѣ они, навѣрное, не имѣли бы такого дѣйствія. Тонъ испанскихъ государственныхъ людей увѣренный и спокойный. Добавлю, что и видъ у нихъ отнюдь не издерганный, не замученный, не такой, какой былъ въ 1917 году у большинства членовъ нашего Временнаго Правительства. Испанскіе министры очень много работаютъ, но, очевидно, они спять, какъ слѣдуетъ, а не «прилегаютъ»; завтракаютъ и обѣдаютъ, а не «наскоро перекусываютъ».
Огромный кабинетъ министра юстиціи де-Лосъ-Ріоса. Длинные книжные шкапы; на столахъ разложены въ порядкѣ бумаги, книги, газеты на иностранныхъ языкахъ, вырѣзки изъ испанскихъ газетъ.
— То, что мы дѣлаемъ, — говорить министръ, — можно назвать «юридической революціей». Намъ посчастливилось: новая власть пришла въ результатѣ законнаго акта выборовъ. Мы идемъ дальше по тому же пути: никакихъ насилій, никакого безпорядка, ничего противорѣчащаго закону. Вмѣстѣ съ тѣмъ, твердая власть. Мы используемъ вашъ опытъ и осуществимъ то, что вамъ не удалось. Вы спрашиваете о большевистской опасности? Могу васъ увѣрить, что это мифъ. Коммунизмъ совершенно противорѣчитъ испанскому національному характеру. Грубаго насилія испанецъ не потерпитъ. Притомъ, гдѣ же наши большевики? Пора была бы имъ объявиться. У насъ и синдикалисты относятся къ коммунизму враждебно. Наконецъ, нѣтъ никакихъ причинъ для народнаго недовольства.
Министръ юстиціи, извѣстный ученый и писатель, говоритъ сжато, увѣренно, прекрасно. Однако, къ большому моему сожалѣнію, его доводы не очень меня убѣждаютъ.
— Какъ иностранецъ, мало знающій вашу страну, я, разумѣется, не позволю себѣ спорить объ испанскихъ дѣлахъ съ испанскимъ министромъ. Но все же у насъ есть надъ вами и нѣкоторое преимущество: мы видѣли вблизи настоящую революцію… Разрѣшите ли вы, господинъ министръ, подѣлиться съ вами нѣкоторыми сомнѣніями?
— Сдѣлайте одолженіе.
— Вы говорите, что коммунизмъ не соотвѣтствуетъ испанскому національному характеру. Увѣрены ли вы, что онъ соотвѣтствуетъ русскому національному характеру, — или какому бы то ни было другому? Вы говорите, что у васъ пока очень мало большевиковъ. Ленинъ полушутливо утверждалъ, что въ апрѣлѣ 1917 года въ Россіи было только два настоящихъ коммуниста: онъ и его жена. О причинахъ возможнаго недовольства у васъ я судить не могу; однако, я вижу, что ваша валюта упала и продолжаетъ понемногу падать. Сейчасъ въ иностранной валютѣ жизнь у васъ чрезвычайно дешева. Значитъ, она скоро вздорожаетъ, какъ было въ свое время въ Германіи. Не вызоветъ ли это озлобленія?
— Противъ дороговизны мы принимаемъ мѣры, будемъ бороться съ ней и дальше. Мы надѣемся до октября осуществить радикальнѣйшую земельную реформу. Она намъ дастъ, правда, тысячъ двадцать враговъ, но зато и огромное множество вѣрныхъ, преданныхъ друзей. Пусть коммунисты попробуютъ привлечь на свою сторону крестьянъ, получившихъ землю отъ Кортесовъ!
Это сильный доводъ. Отъ министра Гаціенды (финансовъ) Пріето я въ тотъ же день услышалъ еще другой:
— Ни одна иностранная держава не заинтересована въ насажденіи большевизма въ Испаніи...
Этотъ доводъ еще сильнѣе. Мы особенно хорошо можемъ оцѣнить его силу,
И все-таки...
__________________________
Кортесы. Я думалъ, они наряднѣе; думалъ, что пышному испанскому двору съ его строгимъ стариннымъ церемоніаломъ соотвѣтствуетъ и пышный великолѣпный парламентъ. Въ дѣйствительности очень простое зданіе съ небогатыми пріемными, съ недорогой мебелью, съ буфетомъ вродѣ тѣхъ, что бываютъ въ учебныхъ заведеніяхъ. Ни съ Таврическимъ Дворцомъ, ни съ парламентами Лондона, Вашингтона, Парижа, Берлина Кортесы и въ сравненіе не идутъ. Отнюдь не блещетъ роскошью и небольшой полукруглый залъ засѣданій: странно расписанный потолокъ, очень простая трибуна, красныя бархатныя скамейки, — лишь одна несимметрично расположенная часть первой скамьи крыта синимъ бархатомъ: она предназначается для правительства. Мѣсто Примо де Ривера занимаетъ нынѣшній предсѣдатель совѣта министровъ. Онъ въ визиткѣ. Громадное большинство депутатовъ одѣты очень просто, — есть и парусиновые пиджачки. Выдѣляется чрезвычайной элегантностью министръ внутреннихъ дѣлъ, донъ Мигуэль Маура. Въ Кортесахъ только двѣ дамы: обѣ онѣ, въ отличіе отъ мужчинъ, все время что-то пишутъ, очень прилежно и озабоченно.
Немного удивила меня молодость большинства депутатовъ. Старые люди наперечетъ, и это все знаменитости: Алкала Замора, Лерру, Унамуно, Санчесъ Герра, Оссоріо Галлардо. Невольно беретъ сомнѣніе, — житейское или, если угодно, «обывательское». Вѣдь общій тонъ первыхъ мѣсяцевъ новаго строя: «вотъ соберется Учредительное Собраніе, оно все и рѣшитъ». — Такъ все рѣшатъ эти молодые люди? Это ихъ ждали? Однако, не надо придавать чрезмѣрнаго значенія формѣ. Изъ кабинета выходитъ Александръ Лерру, — всѣ увѣрены, что онъ будетъ главой правительства, когда Алкала Замора станетъ президентомъ республики. Его мгновенно окружаютъ, и, по тому благоговѣйному вниманію, съ какимъ молодые депутаты слушаютъ министра иностранныхъ дѣлъ, можно сказать съ большой вѣроятностью: они будутъ голосовать послушно.
Въ медальонахъ повсюду портреты умершихъ парламентскихъ дѣятелей Испаніи. О многихъ изъ нихъ я никогда не слыхалъ, — и чувствую себя Доминикомъ. По стѣнамъ на коронахъ и гербахъ висятъ красныя шапочки, — не знаю, просто ли это чехлы подъ цвѣтъ скамеекъ или фригійскіе колпаки, которыми, быть можетъ, революція прикрыла короны, открывая Учредительные Кортесы въ годовщину взятія Бастиліи. Настроеніе въ залѣ должно было бы напоминать первые дни Конвента. Но, по совѣсти, я не замѣчаю большого подъема и энтузіазма. Съѣхавшіеся депутаты весело здороваются, болтаютъ, уходятъ группами въ буфетъ. А можетъ быть, и Конвентъ былъ именно такой, — въ первые дни.
Въ гостиной радикальный депутатъ, къ которому у меня также было рекомендательное письмо, дѣлится впечатлѣніями, — они совершенно совпадаютъ съ тѣмъ, что говорили министры: большевистской опасности нѣтъ и въ поминѣ, нѣтъ и никакой другой. Съ каталонцами будетъ легко достигнуто соглашеніе. О военномъ переворотѣ не можетъ быть рѣчи.
— Какъ по вашему, это обязательный оффиціальный оптимизмъ или всѣ они дѣйствительно такъ думаютъ? — спросилъ я иностраннаго журналиста, двадцать лѣтъ живущаго въ Испаніи.
— По моему, они дѣйствительно такъ думаютъ, и они совершенно правы.
— Все-таки, мнѣ было бы очень интересно услышать и «другой звукъ колокола».
— Кого вы имѣете въ виду? Вожди синдикалистовъ мало интересные люди. И едва ли они говорятъ по-французски. Что касается видныхъ дѣятелей стараго строя, то они всѣ бѣжали за-границу. Впрочемъ, есть одно исключеніе: донъ Гало Понто, бывшій министръ юстиціи и правая рука Примо де Риверы. Но его увидѣть трудно: онъ сидитъ въ тюрьмѣ.
— Нельзя ли тамъ повидать его? Отъ кого зависитъ пропускъ?
— Отъ сеньориты Викторіи Кентъ. Это одна изъ тѣхъ двухъ депутатокъ, она же и директоръ главнаго тюремнаго управленія. Если хотите, я могу васъ познакомить...
Мнѣ потомъ объяснили, что сеньорита Викторія Кентъ сыграла немалую роль въ революціи. Остальные заговорщики, въ большинствѣ очень извѣстные люди, были на счету у диктатора. Но скромная дама, мирно занимавшаяся адвокатурой, вниманія полиціи не привлекала. Именно черезъ нее поэтому и велись конспиративныя дѣла.
Дама въ черномъ платьѣ, съ пріятнымъ, чрезвычайно озабоченнымъ лицомъ. Къ сеньоритѣ Викторіи Кентъ у меня нѣтъ никакого рекомендательнаго письма. Моя просьба явно не вызываетъ восторга. Однако, не встрѣчаетъ и отказа.
— Пріѣзжайте завтра въ двѣнадцать часовъ въ главное тюремное управленіе, мы поговоримъ.
_______________________
Продолжительный звонокъ. Въ коридорѣ вдругъ появляется яркая живописная группа: четыре человѣка въ шляпахъ съ перьями, въ длинныхъ красныхъ раззолоченныхъ мантіяхъ, медленно проходятъ на трибуну. Повидимому, это стража предсѣдателя. Они занимаютъ мѣсто позади его кресла.
Депутаты толпой вливаются въ залъ. Лица у всѣхъ становятся серьезныя и сосредоточенныя.
Засѣданіе Кортесовъ открывается.
Алкала Замора недаромъ считается королемъ испанскихъ ораторовъ. Его рѣчь на открытіи Кортесовъ, очень умѣренная по содержанію, была превосходна. Та фраза, которая у насъ съ 1918 года стала насмѣшкой и ругательствомъ: «Довели страну... до Учредительнаго Собранія!» въ рѣчи главы испанскаго правительства звучала иначе. Будущее опредѣлитъ ея окончательный смыслъ и цѣну. О себѣ Алкала Замора (набожный католикъ) сказалъ только то, что для него съ открытіемъ Кортесовъ связана высшая честь отпущенной ему Богомъ жизни, и высшая ея точка: отсюда начнется медленное шествіе внизъ.
Личныхъ иллюзій у этого человѣка, кажется, не такъ много.
____________________
На слѣдующій день послѣ открытія Кортесовъ я явился къ сеньоритѣ Викторіи Кентъ.
Главное тюремное управленіе. Маленькая уютная гостиная. На ГПУ непохоже, какъ непохожа на чекистку сеньорита Викторія Кентъ.
Какъ надо называть испанскую сеньориту, если она директоръ главнаго тюремнаго управленія? Этотъ важный вопросъ напрасно занималъ меня въ гостиной: вмѣсто госпожи Кентъ вышелъ ея помощникъ, вицедиректоръ.
— Сеньорита Викторія Кентъ проситъ ее извинить: неотложное засѣданіе... Она должна была уѣхать и поручила мнѣ побесѣдовать съ вами. Что именно вамъ угодно?
Я объяснилъ.
— Да... Собственно, зачѣмъ вы хотите видѣть Гало Понте?
— Я слышалъ то, что говорятъ о положеніи въ странѣ представители новой власти. Хотѣлъ бы узнать мнѣніе враговъ ея, сторонниковъ стараго строя.
— Да... Да... Къ сожалѣнію, мы не въ правѣ разрѣшить вамъ такое свиданіе. Это зависитъ отъ министра юстиціи. Мы можемъ только дать разрѣшеніе на осмотръ тюрьмы. Однако, не скрываю, мы предпочли бы и это сдѣлать не теперь, а, напримѣръ, осенью. По очень простой причинѣ: тюрьма намъ досталась отъ стараго строя. Вы догадываетесь, что за три мѣсяца мы могли измѣнить лишь немногое. Но уже сейчасъ тамъ производятся большія работы: устраиваются столовыя, новыя ванныя комнаты и т. д.
— Только для политическихъ заключенныхъ или также для уголовныхъ?
— Для всѣхъ. Политическихъ заключенныхъ у насъ къ тому же всего три человѣка.
— ? !
Я не могу сомнѣваться въ данныхъ вице-директора главнаго тюремнаго управленія{37}. Однако, — три политическихъ заключенныхъ въ революціонное время! Во Франціи, въ Англіи ихъ, вѣроятно, десятки, если не сотни.
— Да, три человѣка. Мы не считаемъ нѣсколькихъ арестованныхъ, значащихся не за нами, а за военной властью. Не считаемъ также генерала Беренгера.
Генералъ Беренгеръ, преемникъ Примо де Ривера, боленъ. Онъ считается арестованнымъ, но находится не въ Мадридской тюрьмѣ, а въ Сеговійскомъ замкѣ, гдѣ ему отвели квартиру изъ нѣсколькихъ комнатъ. Онъ не былъ диктаторомъ, не былъ и конституціоннымъ главой правительства. При немъ революціонное движеніе очень усилилось и окрѣпло. Говорятъ о немъ: «не злой человѣкъ». Но за доброе сердце въ политикѣ не даютъ ни гроша.
— Кто же эти трое?
— Гало Понте, котораго вы хотите видѣть, генералъ Мола, бывшій начальникъ полиціи, и...{38}. Итакъ, пропускъ въ тюрьму мы вамъ дадимъ, а по дѣлу о свиданіи съ Гало Понте вы должны обратиться къ министру юстиціи...
_____________________
Повидимому, моя просьба нѣсколько удивила и министра. Однако, онъ тотчасъ отвѣтилъ, что съ его стороны никакихъ препятствій нѣтъ.
— Намъ скрывать нечего. По моему, вы можете говорить съ господиномъ Гало Понте о чемъ вамъ угодно. Со всѣмъ тѣмъ я не могу разрѣшить этотъ вопросъ безъ министра внутреннихъ дѣлъ. Я дамъ вамъ письмо, поѣзжайте съ нимъ на Пуэрта дель Соль. Если министръ внутреннихъ дѣлъ такого же мнѣнія, какъ и я, то вы у него и получите пропускъ.
До пріема въ министерствѣ внутреннихъ дѣлъ еще два часа.
Плаза Майоръ. Поэтъ сказалъ, что есть историческія мѣста, гдѣ самый воздухъ дышитъ кровью. Воздухъ долженъ былъ бы дышать кровью здѣсь. На этой площади происходили ауто-да-фе. По случаю свадьбы Карла II, въ честь юной королевы, здѣсь былъ устроенъ знаменитый праздникъ, закончившійся сожженіемъ двадцати вѣдьмъ. Не мѣшаетъ побывать на этой площади скептикамъ, совершенно отрицающимъ моральный прогрессъ человѣчества («скептицизмъ» вѣдь умѣстенъ какъ приправа, — въ чистомъ видѣ онъ нестерпимъ). А кровью воздухъ на «Плаза Майоръ» не дышитъ: прекрасная тихая уютная площадь, на ней мирно играютъ дѣти. Со второй половины восемнадцатаго вѣка здѣсь никого не жгли. Но въ провинціи, куда перебрались вѣдьмы, жгли и много позднѣе. Послѣдніе ауто-да-фе еще могли бы помнить самые старые изъ нынѣ живущихъ людей.
Статуя одного изъ испанскихъ королей, который очень непопуляренъ въ народѣ. Впрочемъ, сейчасъ статуи нѣтъ,—только пьедесталъ: традиція требуетъ, чтобы при каждой революціи эту статую сносили — и вновь воздвигали при каждой реставраціи. Послѣдній разъ ее снесли въ 1873 году. Возстановили въ 1874-омъ.
Гойа поступалъ иначе. Есть такое его панно: при Бонапартахъ онъ на немъ написалъ короля Іосифа. Послѣ паденія Наполеона и возстановленія Бурбоновъ стеръ и написалъ короля Фердинанда.
___________________
Колоссальный дворецъ: Palacio real. Великолѣпное зданіе изъ гранита и мрамора. Говорятъ, во дворцѣ сказочныя богатства, первая въ мірѣ коллекція ковровъ, оставшаяся еще отъ Карла V. Все это цѣло. Пока цѣло.
Члены Временнаго Правительства идеалисты. Поэтому надъ воротами виситъ надпись: «Народъ, береги это зданіе! Оно твое».
Но члены Временнаго Правительства также и практическіе люди. Поэтому у воротъ стоитъ отрядъ полиціи.
Distinguo...
_____________________
Тройная витрина книжнаго магазина. На это, говорятъ, полезно взглянуть при ознакомленіи съ новымъ мѣстомъ, — «скажи мнѣ, что ты читаешь, и я тебѣ скажу, кто ты». Въ первыхъ витринахъ тѣ книги (на разныхъ языкахъ), какія теперь увидишь въ любомъ книжномъ магазинѣ міра. Нѣтъ лучшаго, на мой взглядъ, романа послѣднихъ лѣтъ, удивительнаго «Angel Pavement» Пристлея; но онъ еще не завоевалъ и Парижа. Есть Валери, Моруа, Томасъ Маннъ, Гекели, Коллетъ, — все самая настоящая литература, имѣющая право на міровую славу. Есть прелестный «Грандъ-Отель» Викки Баумъ. Наряду съ этимъ — Фейхтвангеръ, Пиранделло, Толлеръ, Гладковъ, Па найотъ Истрати. Есть, конечно, и Ремаркъ, — однако, не до безчувствія, какъ въ Германіи или въ Голландіи.
Легкая провинціальность Мадрида порою сказывается въ погонѣ «за самымъ что ни на есть новѣйшимъ». Въ философіи это Гайдеггеръ, но въ литературѣ «послѣднимъ крикомъ Парижа» здѣсь явно считаются книги, которыхъ въ Парижѣ не читаетъ рѣшительно никто (въ одной испанской статьѣ мнѣ попалась фраза: «знаменитый французскій писатель Жоржъ Піокъ»). Есть и хорошо намъ знакомая смѣсь Лондонскаго клуба съ Московской комячейкой — серпъ и молотъ въ видѣ брелока, красное пятно на чековой книжкѣ, лэди Асторъ подъ ручку съ Бэлой Куномъ... Смѣсь многоликая и невыносимая.
Зато третья витрина трогательна. Вотъ гдѣ не гоняются за послѣднимъ словомъ: качество вполнѣ замѣняетъ новизну. При одномъ взглядѣ молодѣешь на двадцать пять лѣтъ. Сѣрыя книжки, красныя брошюры. Тутъ политика. Легкое засилье «Карлоса Маркса», какъ и у насъ въ 1905 году; но, разумѣется, не самъ Марксъ, — это по Мадридскому климату тяжелое блюдо, — а спутники всѣхъ величинъ. И «Анти-Дюрингъ» есть? Есть (попробуйте найти въ Парижѣ). И Вильгельмъ Либкнехтъ? Какъ же, вотъ онъ. Брошюры для любого возраста, — можно стать умнѣйшимъ человѣкомъ, истративъ всего пять копеекъ.
Гораздо меньше умиленія вызываетъ верхній уголокъ витрины. На обложкѣ женская голова, раздѣленная на двѣ части проходящей черезъ носъ вертикальной линіей: одна половина бѣлая, другая синяя. Это «Новая женщина», трудъ госпожи Коллонтай. Рядомъ, тоже въ удивительныхъ обложкахъ, Бончъ-Бруевичъ, Троцкій и еще какой-то «El Nihilista», — оказалось, «Отцы и дѣти»: нельзя же требовать отъ испанскихъ книгопродавцевъ вполнѣ совершеннаго знанія классической русской литературы, — Тургеневъ, Бончъ-Бруевичъ, всѣхъ не заучишь.
Желающіе могутъ сдѣлалъ выводъ: «скажи мнѣ, что ты читаешь»...
__________________
Министерства въ Испаніи обставлены много роскошнѣе, чѣмъ парламентъ, хотя историческихъ драгоцѣнностей, вродѣ тѣхъ, что сохранились на Quai d’Orsay или на Downing Street, здѣсь, кажется, нѣтъ нигдѣ. Кабинетъ министра внутреннихъ дѣлъ — огромныхъ размѣровъ комната, выходящая окнами на главную площадь Мадрида, Пуэрта дель Соль. Три пріемныя, комната секретарей, клубныя кресла, портреты людей въ мундирахъ и лентахъ, громадные столы, безпрестанно звонящій телефонъ, необыкновенный порядокъ, необыкновенная учтивость.
Не совсѣмъ обыкновенный министръ для революціоннаго правительства: братъ герцога Мауры, сынъ знаменитаго государственнаго дѣятеля, много разъ бывшаго главой кабинета въ царствованіе Альфонса XIII. Самъ онъ человѣкъ весьма умѣренныхъ взглядовъ, вѣрующій католикъ и отнюдь не революціонеръ по природѣ. У насъ въ 1917 году были въ правительствѣ «заложники демократіи», — я не совсѣмъ понимаю, что собственно это значило; но, повидимому, донъ Мигуэль Маура въ испанскомъ Временномъ Правительствѣ «заложникъ аристократіи» (впрочемъ, аристократіи не родовой: Маура незнатнаго происхожденія, несмотря на герцогскій титулъ).
Министръ внутреннихъ дѣлъ отнесся къ моей просьбѣ точно такъ же, какъ министръ юстиціи. Легкое удивленіе и полное согласіе.
— Вы желаете говорить съ господиномъ Гало Понте? Пожалуйста. Я сейчасъ напишу вамъ пропускъ.
Пропускъ готовъ. О положеніи въ странѣ донъ Мигуэль Маура высказываетъ точно такія же мысли, что и другіе члены Временнаго Правительства: все идетъ хорошо, никакой опасности нѣтъ, о большевикахъ не приходится говорить серьезно. Не приходится говорить и о старомъ строѣ.
— Въ чемъ, господинъ министръ, обвиняется донъ Гало Понте?
— Вы, вѣроятно, знаете, что онъ былъ министромъ юстиціи генерала Примо де Ривера. Кортесы рѣшать, предавать ли его суду...
Возможно, что кости барона Монтескье вздрогнули въ могилѣ при этихъ словахъ испанскаго министра. «...La puissance législative ne peut pas juger et elle le peut encore moins dans ce cas particulier ou elle représente la partie intéressée, qui est le peuple». Этому мы учились въ университетахъ. Но государственный переворотъ ставитъ правительство въ положеніе, трудность котораго Монтескье не предвидѣлъ. Не надо понимать черезчуръ буквально слова министра юсти ціи о «юридической революціи». Новая власть хочетъ судить наиболѣе ненавистныхъ ей дѣятелей стараго строя: «не оставлять же ихъ совершенно безнаказанными». А по какимъ законамъ ихъ судить? Они дѣйствовали въ согласіи со своими законами. Если новой власти везетъ, то можетъ оказаться, что старые министры въ чемъ-либо нарушили и старый законъ — тогда положеніе очень облегчается. А вдругъ ни въ чемъ не нарушили? А вдругъ наиболѣе ненавистныя ихъ дѣйствія именно тѣ, въ которыхъ они выполняли собственный законъ самымъ точнымъ образомъ? Поэтому есть неискренность и недоговоренность во всѣхъ слѣдствіяхъ и судахъ, которые устраивались побѣдителями въ политическихъ «распряхъ. Поэтому процессъ короля Людовика XVI былъ образцомъ трагической нелѣпости: бой 10 августа, рѣшившій участь французской монархіи, могъ кончиться иначе, и тогда, по совершенно такому же обвинительному акту, было бы легко отправить на гильотину Дантона, — ничего и измѣнять не надо было бы, кромѣ имени: «Louis est-il coupable?..» — «Danton est-il coupable?...»
Иногда подобныя положенія осложняются и личной драмой. Да вотъ этотъ корректный, образованный, умный министръ: если-бъ его отецъ не умеръ нѣсколько лѣтъ тому назадъ, отъ дона Мигуэля Мауры легко могли бы потребовать его ареста.
_________________________
Тюрьма «Carcel Modelo». Лѣтъ тридцать тому назадъ она считалась образцовой во всемъ мірѣ, и, кажется, учебники уголовнаго права описывали ее въ нѣсколько идиллическихъ тонахъ. Большое невысокое зданіе. У входа солдаты. Изъ перваго внутренняго двора — входъ къ директору. Показываю пропускъ главнаго тюремнаго управленія и записку министра внутреннихъ дѣлъ. Директоръ предлагаетъ сначала осмотрѣть тюрьму. Я прошу тѣмъ временемъ узнать у дона Гало Понте, согласенъ ли онъ меня принять.
Первый контрольный пунктъ. Второй контрольный пунктъ. Затѣмъ центральная площадка. Отсюда радіусами расходятся девять огромныхъ залъ, въ которыя выходятъ одиночныя камеры заключенныхъ. Съ площадки, такимъ образомъ, видна вся тюрьма. Изъ девяти корпусовъ семь уголовныхъ, одинъ политическій и одинъ для больныхъ. При корпусахъ разныя мастерскія, но работа въ нихъ не обязательна. Работаютъ только желающіе и, кажется, ихъ не такъ много. Лица у всѣхъ почти заключенныхъ мрачныя, у многихъ страшныя.
Директоръ показываетъ мнѣ пекарню, кухню, библіотеку, столярную мастерскую, еще что-то. Вездѣ относительно чисто. Можетъ быть, это въ самомъ дѣлѣ образцовая тюрьма, можетъ быть, и не образцовая: мнѣ ее сравнивать не съ чѣмъ, — я никакой другой тюрьмы не знаю (видѣлъ, правда, въ 1917 году бастіоны Петропавловской крѣпости). Но по всему этому громадному зданію разлита непередаваемая тоска. Нѣтъ, это не идиллія, это тюрьма.
Двѣ отдѣльныя комнаты, представляющія собой по внѣшнему виду смѣсь архива съ лабораторіей: дак
тилоскопическое отдѣленіе. Каждый заключенный имѣетъ здѣсь свой листокъ съ отпечаткомъ пальцевъ.
— И политическіе заключенные также?
— Да, и политическіе.
— Если не ошибаюсь, нынѣшній глава правительства въ прошломъ году сидѣлъ въ вашей тюрьмѣ?
Директоръ смущенно улыбается.
— Да, сидѣлъ.
— Нельзя ли взглянуть на его листокъ?
Легкое колебаніе.
— Отчего же, можно... Но въ немъ, право, нѣтъ ничего интереснаго...
Завѣдующій отдѣленіемъ очень быстро находитъ листокъ: номеръ 70795. Фамилія: Алкала Замора. Имя: Нисето. Возрастъ, и т. д. Два отпечатка пальцевъ, затѣмъ значки и цифры. Я не разобралъ, какія именно вилки, дельты и псевдодельты находятся на пальцахъ будущаго президента республики. Можетъ быть, на сосѣднемъ листкѣ зарегистрированъ воръ-рецидивистъ или грабитель большой дороги? Нѣтъ, нельзя сказать, что въ этомъ бумажномъ квадратикѣ нѣтъ ничего интереснаго. Для соображеній по философіи исторіи дактилоскопическая камера Мадридской тюрьмы вполнѣ подходящее мѣсто. Добавлю, что оба министра, выдавшіе мнѣ пропускъ къ Гало Понте, сами вышли изъ «Карсель Модело» всего лишь нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ. Чисто испанское явленіе? Однако Клемансо, Муссолини, Пил- судскій тоже сидѣли въ тюрьмахъ. И даже въ такой странѣ, какъ Англія, съ ея устоявшимся политическимъ строемъ и бытомъ, Ллойдъ-Джорджъ въ 1900-омъ году и Макдональдъ въ 1917-омъ были на волосокъ отъ тюрьмы. Вѣчное «сегодня ты, а завтра я» политическаго игорнаго дома. Или: «пора вставать, сестрица», какъ сказала въ ночь на 25 ноября 1741 года Елизавета Петровна, явившись съ гренадерами въ Зимній Дворецъ для ареста мирно спавшей Анны Леопольдовны. — «Какъ, это вы, сударыня?» — отвѣтила Анна Леопольдовна спросонья. Не надо слишкомъ крѣпко спать, — такова мораль политики.
_____________________
Донъ Гало Понте согласенъ меня принять. Мы идемъ въ корпусъ политическихъ заключенныхъ. Онъ мало отличается отъ другихъ. Въ длинный коридоръ выходятъ двери камеръ. Директоръ указываетъ мнѣ боковую дверь въ концѣ коридора и исчезаетъ. Сюрпризъ: крошечная комнатка, въ одной изъ стѣнъ рѣшетка, по ея другую сторону старый человѣкъ въ пижамѣ, — въ тюрьмѣ очень жарко. Это и есть донъ Гало Понте, бывшій министръ юстиціи, ближайшій сотрудникъ генерала Примо де Ривера. Я никакъ не предполагалъ, что разговаривать придется черезъ рѣшетку; таково правило, сохранившееся и при новомъ строѣ. Мѣра совершенно безполезная, ибо передать и такъ можно все, что угодно, а бѣжать изъ «Карсель Модело» очень трудно.
Донъ Гало Понте, улыбаясь, протягиваетъ черезъ рѣшетку руку.
— О чемъ вы желали бы со мной побесѣдовать?
Я спрашиваю о причинахъ его ареста. Можно было бы начать разговоръ и удачнѣе.
— Объ этомъ надо спросить нынѣшнее правительство. Я за собой никакой вины не знаю. Сижу здѣсь шестьдесятъ пять дней, но обвинительнаго акта не получилъ. Обращеніе? Очень хорошее.
— Вы были долгое время министромъ юстиціи генерала Примо де Ривера?
—Да, былъ. И это всегда будетъ главной гордостью моей жизни. Генералъ Примо де Ривера былъ геніальный человѣкъ. Онъ сдѣлалъ много добра Испаніи. Если вы будете писать о настоящемъ нашемъ разговорѣ, то я прошу васъ это сказать совершенно ясно...
Донъ Гало Понте перечисляетъ дѣла бывшаго диктатора.
— ...Такимъ образомъ, мы обезпечили Испаніи шесть лѣтъ процвѣтанія и благоденствія. И крови мы не проливали. Казней въ пору диктатуры Примо де Ривера не было, самые рѣшительные наши враги должны признать, что жестокости наша власть не проявляла никогда. Въ этомъ отношеніи она была диктатурой новаго, особаго типа.
Вотъ именно.
— Думаете ли вы, что диктатура такого типа, не прибѣгающая къ казнямъ и не проявляющая жестокости, можетъ существовать?
— Генералъ Примо де Ривера держался у власти шесть лѣтъ и ушелъ въ отставку лишь тогда, когда королю больше не угодно было, чтобы онъ у власти
оставался. Примо де Ривера былъ убѣжденный монархистъ, какъ и я...
Я спрашиваю о нынѣшнемъ положеніи. Но, повидимому , республиканскій строй вообще внѣ круга мыслей дона Гало Понте. Возможно, что министры, члены Второго Интернаціонала, въ его глазахъ очень немногимъ лучше коммунистовъ. Этого, впрочемъ, бывшій министръ не сказалъ. Онъ ограничился словами:
— Я присягалъ королю. Республикѣ я не присягалъ...
________________
Этотъ старикъ, конечно, говоритъ съ большимъ достоинствомъ, — дай Богъ каждому такъ себя вести за рѣшеткой. Неловко и незачѣмъ его спрашивать, бывало ли въ пору ихъ диктатуры, что люди сидѣли въ тюрьмѣ шестьдесятъ пять дней, не получивъ обвинительнаго акта. Разумѣется, бывало и гораздо чаще, чѣмъ теперь. Однако, выражать ужасъ и негодованіе по поводу такого звѣрства мы, ежедневно читающіе и слышащіе о Соловкахъ, о ГПУ, лучше не будемъ. Всѣ эти люди, монархисты и республиканцы, настоящей революціи и настоящей диктатуры никогда не видали.
Можетъ быть, увидятъ. Вполнѣ допускаю, что въ эту самую камеру попадетъ сеньорита Викторія Кентъ, — «какъ, это вы, сударыня?..» Какая участь ждетъ дона Гало Понте, сказать трудно. Насколько я могу судить о психологіи Временнаго Правительства и Кортесовъ, бывшаго министра юстиціи скоро выпустятъ на свободу, — если будетъ Временное Правительство и если будутъ Кортесы. Въ противномъ случаѣ его, быть можетъ, разорвутъ на части. Кто? Да скорѣе всего ближайшіе сосѣди изъ уголовнаго корпуса: они вѣдь окажутся коммунистами въ первый же свѣтлый день гипотетическаго испанскаго октября. Такъ часто бывало: ужъ на что другое, а на подобныя дѣла всегда есть историческіе прецеденты. Французскіе депутаты 1792 года, конечно, и въ мысляхъ не имѣли казнить королевскаго министра графа Монморена: его и арестовали «для того, чтобы отвратить отъ него народную ярость». Тѣмъ не менѣе, «народъ» графа растерзалъ въ тюрьмѣ въ дни сентябрьскихъ убійствъ, и народнымъ судьей, «justicier du peuple regénéré», былъ уголовный преступникъ.
Я изложилъ свой разговоръ съ дономъ Гало Понте одному изъ самыхъ просвѣщенныхъ дѣятелей испанской революціи.
— Очевидно, что-то было въ личности генерала Примо де Ривера, если онъ и теперь внушаетъ такія чувства своимъ бывшимъ сотрудникамъ?
— Разумѣется, было, — отвѣтилъ мой собесѣдникъ. — Геніальнымъ человѣкомъ онъ не былъ, но ни въ умѣ, ни въ дарованіяхъ, ни въ личной честности, ни въ самомъ искреннемъ патріотизмѣ я ему отказать не могу. Вѣрно и то, что вамъ сказалъ Гало Понте объ отсутствіи жестокости въ его характерѣ. Диктатуру Примо де Ривера нельзя и сравнивать съ диктатурой Муссолини, —не говорю уже о диктатурѣ Сталина. Главнымъ личнымъ его недостаткомъ было отсутствіе политической культуры и неуравновѣшенный характеръ. Система же его никуда не годилась.
Какъ не отмѣтить тонъ испанской политической борьбы? Испанцы и отъ быка на «Корридѣ» требуютъ, чтобы онъ велъ себя какъ гидальго: совершенно серьезно свищутъ, если неблагородный быкъ не хочетъ идти на арену, гдѣ его непремѣнно зарѣжутъ, и восторженно апплодируютъ, если благородный быкъ несется на торреадора какъ бѣшеный. Не знаю, по этой ли причинѣ Испанія — великолѣпный неудачникъ среди народовъ.