От Нади пришла русская телеграмма, написанная французскими буквами: «Приеду завтра утром Стоп Страшно благодарю присылку второй пьесы Стоп Я восторге».
Эту телеграмму Виктор Николаевич получил вечером, вернувшись с обеда, на котором познакомился с кинематографической красавицей. Он очень обрадовался приезду Нади. Похвала большого значения не имела: Надя не так много понимала в литературе. Но он с радостью почувствовал, что ему без нее было скучно. «А вот обедов с артистками, верно, больше не будет, – подумал Яценко с легким вздохом. – И не надо! И слава Богу!"
– Я страшно рад, что ты, наконец, приехала! – на вокзале сказал он ей искренно, но подумал, что словом «страшно» они немного злоупотребляют.
– А я-то!.. Ах, какие дивные цветы ты принес! Мои любимые! – ответила она. Они нежно поцеловались и у ступенек ее вагона, и еще раз в конце перрона; по дороге к автомобилю она подносила к лицу его букет; оба действительно были в восторге, но ему казалось, что во всем этом было что-то обязательное, как в рукопожатии при встрече со знакомыми.
Он снял ей комнату в своей гостинице, не рядом, а в конце коридора. Она хвалила, но Яценко видел, что комната ей не нравится. С первой же минуты он снова, как тогда в Ницце, почувствовал, что его немного утомляет ее необыкновенная энергия, то ее свойство, которое он называл «vitality», – все не зная, как перевести на русский язык это слово: «живучесть», «жизнеспособность» означали не совсем то же самое.
– …Комната, конечно, хорошая, но дороговато, да и зачем нам две ванные? Уж будто не было комнаты ближе?.. Вода только теплая, а не кипяток. Так целый день?
– Нет, по утрам кипяток. Я разбавляю наполовину холодной водой.
– Да, но ведь ты знаешь, я купаюсь вечером. Значит, нынче, я буду купаться два раза. Пожалуйста, позвони, я скажу, чтобы мне принесли два кувшина кипятку… А как ты меня записал? Еще не записывал? Я запишусь как твоя жена, разумеется, если ты меня не стесняешься! Во Франции, впрочем, никто на такие вещи не обращает внимания. This is a free country, – сказала она со смехом, старательно и недурно выговаривая английские слова. – Что ты делаешь сегодня днем? Ах, да, ты в студии. А мне нельзя поехать с тобой? Впрочем, нет, сегодня я и не могла бы. Ну, хорошо, так ты меня подождешь, правда? Как я рада! Я буду готова через полчаса. Закажи, пожалуйста, завтрак. Кофе и два яйца. Сегодня я буду есть и яйца. В виде исключения, конечно, Ах, как я рада, что мы опять вместе!
– Ты правду говоришь, что ты рада?
Она, медленно полузакрывая глаза, наклонила голову и пояснила, что в Турции этот знак означает: нет. Виктору Николаевичу было известно, что, когда Надя начинает объясняться по-турецки, это значит, что она в хорошем настроении духа.
В это утро они «вели себя как молодожены» – к собственному своему удивлению.
– Ну, хорошо, поезжай в свою студию, если это уж так необходимо. Но мне надо знать, когда ты приедешь? – спросила Надя. Виктор Николаевич опять с легким огорчением почувствовал, что, хотя он в восторге, свободы стало меньше. – В пять! Только в пять? Ну, что ж делать. Я пока буду устраиваться.
Когда он вернулся в шестом часу, его ждал сюрприз. Надя сняла номер из двух спален, маленькой гостиной и ванной. Его вещи уже были перенесены в этот номер. Книги, лежавшие у него прежде на столах, на стульях, на диване и даже на полу, теперь были расставлены на этажерке, папки с его бумагами были аккуратно разложены на письменном столе. Он был изумлен и немного задет тем, что все это было сделано без его ведома.
– …Ты дал мне полномочия, – весело сказала Надя. – Заметь, стоит это только чуть дороже, чем стоили бы те две комнаты. Так дешево потому, что на пятом этаже, и окна выходят во двор. Скоро я начну платить свою долю.
– Какой вздор!
– Нет, не вздор. Правда, твоя комната меньше той, что у тебя была, но она гораздо уютнее. Ты вот сколько здесь живешь и не догадался, что можно получить настоящий письменный стол, а я поговорила с хозяином и получила и стол, и этажерку. А главное, теперь у тебя есть маленькая гостиная, где ты можешь «принимать посетителей». У тебя наверное есть посетители?.. И посетительницы?.. По твоему теперешнему рангу, тебе необходимо иметь гостиную. Могут ведь прийти люди утром, когда комнаты еще не убраны. Признайся, что у тебя убирали часов в двенадцать? А я дала горничной двести франков, и она обещала убирать в десять. А пока она убирает, ты можешь работать или принимать гостей в гостиной. Впрочем, я надеюсь, что хоть по утрам никто шляться не будет? Я, конечно, верна старым традициям русского гостеприимства, но честно скажу, утренних гостей я терпеть не могу. У тебя целый день посетители и посетительницы?
– Какие посетители, когда я каждый день в десятом часу уезжаю на целый день в студию!
– Неужели в десятом часу? Собственно, зачем же так рано? – спросила она разочарованно. – Ведь у тебя работа пока только литературная? Ты мог бы работать дома.
– Нет, это невозможно. Все время приходится обсуждать разные дела с режиссером, с другими, – солгал он и сам удивился, что уже начал лгать.
– Но ты не сердишься, что я без тебя переменила помещение? Ты наверное не стыдишься меня? Все равно все будут знать. Да и что нам скрывать? Или у тебя бывают чопорные дамы? Никаких дам? Тем лучше. Увидишь, как нам будет здесь уютно. Я даже не огорчена теперь, что рок визы, как ты говоришь, ничего нового пока не принес. Уедем в Америку позднее.
– А рок войны?
– Все говорят, что война будет нескоро. И все-таки на свете есть только один Париж, и я страшно рада, что мы здесь поживем некоторое время… Ну, хорошо, я закажу чай, и ты мне все расскажешь: о себе, о пьесе, об Альфреде Исаевиче, об актерах, об актрисах.
– Кстати, Альфред Исаевич сказал, что, быть может, сегодня к нам заедет повидать тебя. Он к тебе очень благоволит, даже по моему слишком, – шутливо сказал Яценко.
– Я его обожаю! Он очень смешной. Но он любит только свою семидесятилетнюю Сильвию Соломоновну.
Принесли чай, которого он никогда у себя в гостинице не пил. Надя достала из шкапа бутылку рома, печенье, корзинку с засахаренными фруктами.
– Заказывать thé complet дорого и плохо. Я все это привезла из Ниццы именно для нашего первого уютного чая. Я знаю, что ты все это любишь и любишь уют.
– Как все старые холостяки.
– Именно. Ну, и наслаждайся теперь уютом.
Он в самом деле чувствовал себя прекрасно. «Конечно, есть и плюсы, и минусы».
– Я просто счастлив! И мне жаль, что Пемброк приедет уже сегодня. Он, конечно, потащит нас обедать.
– Ну, так что же? Вероятно, он обедает не в Армии Спасения.
– "Ну, так что же?» – укоризненно повторил Яценко. – Я хотел сегодня пообедать с тобой вдвоем… Альфред Исаевич каждый день угощает людей обедами в самых дорогих ресторанах. Надо отдать ему справедливость, он щедрый человек. Но мне это несколько надоело, и я раз навсегда объявил ему, что всякий раз буду платить за себя.
– Это собственно уже излишняя щепетильность, он ведь миллионер в долларах и теперь твой boss.
– Денег у нас теперь больше, чем достаточно, но мне было бы совестно каждый вечер платить по несколько тысяч за обед.
– Ты совершенно прав! – с жаром сказала Надя. – Я тоже видела, в какой нужде теперь живут русские на Ривьере. Мы будем с тобой ходить в недорогие рестораны.
– К сожалению, завтракать мне придется в студии, в их кантине. Ездить сюда нет времени.
Она огорчилась.
– А я не могу приезжать в кантину?
– В каком же качестве? – спросил он и подумал, что эти слова звучат глупо.
– В том качестве, что я люблю мистера Вальтера Джексона и со временем стану его женой. Если ты не передумал? Ты не передумал?
– Нет, я не передумал. Как только кончится твое дело с разводом, мы отправимся в мэрию, а если хочешь, то и в церковь.
– Разумеется, и в церковь! Ты мне здесь советских порядков не заводи! Что же касается «качества», то я себе качество найду. Что, все роли в твоей пьесе уже распределены?
«Вот оно, начинается», – подумал он.
– К сожалению, это не от меня зависело.
«Уже оправдывается, хотя я его еще и не упрекала», – подумала она.
– Я тебе писала, что «The Lie Detector» превосходен, еще лучше, чем «Рыцари Свободы». Это чудесная пьеса!
Ему была приятна ее похвала, но он знал, что она хвалит неизменно все, что он пишет. «А кроме того, ей важнее всего не пьеса, а ее роль».
– Она ведь совершенно в другом роде. Но мне тоже кажется, что в некоторых отношениях, особенно в техническом, она шаг вперед по сравнению с «Рыцарями». Зато в смысле идейном она менее значительна, просто по своему сюжету.
Он с неприятным чувством вспомнил, что недавно сказал это Норфольку, а тот ответил: «Так бывает часто: „Анна Каренина“ гениальный роман, но по сравнению с „Войной и Миром“ это большое падение: в „Войне и Мире“ был вдобавок огромный сюжет».
– Послушай, ты только что сказал об Альфреде Исаевиче: «Надо отдать ему полную справедливость». Я знаю, что это значит, когда так говорят: ты уже его ненавидишь?
– Напротив! У нас самые лучшие отношения.
– Скажи правду, он мне не даст роли Марты?
Яценко только развел руками.
– Он не может. И эта роль уже отдана.
– Кому?
Он назвал фамилию известной; артистки. Она вздохнула.
– Есть еще роль баронессы. Но мне не очень хотелось бы переходить на роль пожилой женщины.
«Баронессе тридцать восемь лет, а она ненамного моложе», – подумал он.
– Относительно роли баронессы он тоже ведет переговоры с известными артистками. Он говорит, что ему необходимы не только талантливые артистки, но артистки с большими именами. Вдобавок, ты иностранка.
– Значит, ты пробовал предлагать ему меня именно на роль баронессы?
– Да нет же, мы говорили в общей форме. Я просил давать тебе хорошие роли и помочь тебе сделать большую карьеру. Он ответил, что постепенно будет делать для этого все возможное.
– Но хорошие роли в чужих фильмах?
– Ты ведь знаешь, что в «The Lie Detector» других женских ролей нет… Если не считать роли французской горничной, – вскользь, почти без вопроса в тоне, добавил он.
– Пока нет, но ведь пьеса еще все-таки не вполне кончена. Милый Витя, присочини для меня роль, хотя бы небольшую, но благодарную!.. Не смотри на меня зверем… Виктор, Витя, Витенька, присочини для меня роль! – Она знала, что его всегда трогало обращение «Витя, Витенька": он говорил, что так его в последний раз называла какая-то Муся Кременецкая, в которую он был влюблен мальчиком. – Витенька, присочини для меня роль! Я уверена, что сам Шекспир присочинял роли для своей жены! А ты еще не Шекспир! Ты будешь Шекспиром, но ты еще не Шекспир.
В гостиной прозвенел телефонный звонок. Швейцар почтительно сообщил, что мосье Альфред Пемброк спрашивает, может ли подняться.
– Может. Просим, – ответила Надя. – Знаешь что? – обратилась она к Яценко несколько более холодно. – Пойди пока в твою комнату, тебе ведь надо и работать. А я посижу с ним. Я могу ему сказать, что тебя нет дома и что ты скоро вернешься. А потом вместе поедем обедать.
– Ты хочешь просить его о роли? Я тебе посоветую вот что. Альфред Исаевич ставит не один мой фильм, а одновременно еще другой. Я ничего присочинить не могу, но ты можешь попросить его дать тебе какую-нибудь роль во втором фильме.
– Это совсем не то же самое, – сухо ответила она. – Нет, успокойся, я его ни о чем просить не буду. Не хочешь и не надо.
– Что ж, я в самом деле пойду к себе, у меня есть спешная работа, я сегодня еще ничего не написал, – сказал он и вышел, поцеловав ее в лоб. Она на поцелуй не ответила. «Да, начинается», – думал он. Теперь в заговоре против искусства приняла участие и Надя.
Пемброк галантно привез ей цветы, был очень любезен и весел. Он чрезвычайно хвалил и Яценко, и пьесу, но жаловался, что автор работает над экспозе недостаточно быстро.
– Вы его Эгерия, – говорил он. – Повлияйте на него, honey, в том смысле, чтобы он не отделывал все как шлифовальщик, этого нам совсем и не нужно. Хорошо? Я ему достал самого культурного меттер-ан-сцен во Франции и теперь веду переговоры с самым знаменитым диалогистом. Мы все от пьесы в восторге и я уверен, что это будет hit! Ради Бога, повлияйте на него.
– Повлиять я могу, но какую взятку вы мне за это дадите, Альфред Исаевич?
– Все, что вам угодно, sugar plum. Приказывайте!
– Я хочу играть роль Марты, – нерешительно сказала Надя. Она понимала, что главной роли ей никогда не дадут, но начинать просьбу всегда нужно было с большего, для дальнейших уступок. Однако на этот раз она ошиблась в расчете. Альфред Исаевич вдруг рассвирепел, что с ним случалось чрезвычайно редко.
– Моя милая, вы, кажется, совсем сошли с ума! – сказал он, побагровев. – Вы, может быть, думаете, что вы Грета Гарбо!
– Нет, я этого не думаю, – ответила она, струсив.
– Этот фильм будет стоить двести миллионов франков, из которых моя группа дает сто двадцать! А вы предлагаете, чтобы я дал эту роль вам, когда вас ни одна собака не знает!
– Меня знают многие собаки, Альфред Исаевич. И ведь роль Лины в «Рыцарях Свободы» вы мне дали.
– Что такое «Рыцари Свободы»! «Рыцари Свободы» это маленькое дело, где я рискую несколькими тысячами долларов! Если они провалятся, то мы их снимем через пять представлений и дело с концом! Да и там я поступил опрометчиво! А здесь я рискую огромными деньгами, своими и чужими, чужие для меня не менее важны, чем мои! Больше того, я рискую и своей репутацией! А вы мне предлагаете дать вам главную роль. Перестаньте говорить копченую селедку! – сказал Альфред Исаевич, в минуты гнева переводивший на русский язык американские выражения. – Это просто red herring!
– Ну, если это копченая селедка, тогда дайте мне второстепенную роль: роль Баронессы.
– Это невозможно! И притом великий писатель земли русской еще не удосужился сдать нам экспозе! – сказал саркастически Альфред Исаевич. У него со словами «великий писатель земли русской» связывалось неясное раздражение против Яценко от первого разговора с ним в Ницце. – Если на то пошло, то я вам скажу, что это вообще безобразие!.. Это непорядок, – поправился Альфред Исаевич. – Я решительно настаиваю на том, чтобы к концу месяца я имел экспозе.
– А если в нем будет какая-нибудь приличная роль, вы мне ее дадите?
– Посмотрим, посмотрим. Я, быть может, где-нибудь вам найду роль второй перспективы, honey, – говорил, успокаиваясь, Пемброк. – Я это называю ролями второй перспективы.
– Понимаю. Это как на хороших пароходах третий класс из вежливости называется туристским, – сказала с сердитой шутливостью Надя.