Но если Макиавелли не отрицает нравственных начал, а, напротив, видит в гражданских добродетелях главное основание общежития, то как объяснить те места в его сочинениях, в которых он, рассуждая о жестоких и коварных политических средствах, не осуждает этих средств?
Разбор мест из сочинений Макиавелли, обративших на себя особенное внимание его критиков, ответит нам на этот вопрос.
Начнем наш разбор с 27-й главы I книги "Discorsi". В этой главе Макиавелли рассказывает нам, как папа Юлий II, предпринявший поход против мелких тиранов Романьи, вступил лишь с небольшим количеством телохранителей в Перуджию, принадлежавшую одному из этих мелких тиранов -- Джиованно Паоло Больони. Паоло, стоявший во главе значительного войска, не осмелился наложить руку на папу, своего врага, хотя Юлий, вступивший в Перуджию без войска, находился совершенно в его власти. Рассказав этот случай, Макиавелли замечает: "Джиованно Паоло, который считал ни во что быть кровосмесителем, явным убийцею своих ближайших родственников, недостало, таким образом, умения или, лучше сказать, смелости совершить поступок, который возбудил бы удивление своею храбростью и который увековечил бы его память". Эти слова возбудили негодование ученых критиков, которые вывели из них заключение, будто Макиавелли упрекает Больони за то, что он не убил папу Юлия II, когда ему представлялся к тому удобный случай. Это негодование здесь совершенно неуместно. Слова Макиавелли можно понять лишь в общей цепи тех умозаключений, которые тянутся через 26-ю и 27-ю главы I книги "Discorsi". Первую из этих глав Макиавелли заключает словами: "Но люди избирают известные средние пути, которые наиболее опасны, ибо люди не умеют быть ни совершенно добрыми, ни совершенно злыми". И вот, в подтверждение этого своего воззрения на человеческую природу, Макиавелли приводит пример Больони, который не умел быть последовательным в творении зла. Макиавелли рисует личность Больони в самых мрачных красках и говорит, что его не могли удержать от убийства ни благородство души, ни голос совести, ибо в человеке, находившемся в преступной связи со своею сестрой, убившем своих двоюродных братьев и племянников, дабы захватить власть, -- не могло шевельнуться чувство сожаления: очевидно, что единственной причиной его образа действий была трусость, неумение прямо и неуклонно идти по раз избранному пути. Макиавелли, таким образом, не упрекает здесь Больони за то, что он не совершил политического преступления, которое могло иметь для него полезные последствия: поступок Больони, рассматриваемый с точки зрения политической, в данном случае вовсе не интересует Макиавелли; он рассказывает нам поведение Больони в подтверждение своего взгляда на природу человека, не умеющего быть последовательным ни в творении зла, ни в творении добра. Рассуждая о поведении Паоло, Макиавелли выступает не моралистом и не политиком, а беспристрастным наблюдателем, подметившим интересный психологический факт. И если бы в подтверждение этого факта ему подвернулся другой пример, в котором вместо трусливого злодея фигурировал бы благонамеренный трус, он стал бы так же резко упрекать его за неумение быть последовательным в творении добра, как он упрекает Больони за неумение быть последовательным в творении зла.
Что Макиавелли может одобрять известные жестокие и коварные средства в политике, которые служат целям, противоречащим его политическим убеждениям, и которые он не оправдывает с точки зрения нравственной, видно, между прочим, из 40-й главы I книги и 9-й главы III книги "Discorsi".
Первую из этих глав Макиавелли начинает с замечания, что история децемвирата раскрывает, с одной стороны, целый ряд ошибок, сделанных народом и сенатом и послуживших во вред свободе, с другой стороны -- ошибок, сделанных Аппием Клавдием и помешавших ему захватить власть в свои руки и сделаться тираном Рима. "Сенат и народ, -- продолжает Макиавелли, -- сделали величайшие ошибки при учреждении децемвирата. Хотя мы и указали выше, рассуждая о диктаторской власти, что лишь те начальственные лица опасны, которые самовольно захватывают власть, а не те, которые назначаются народом, тем не менее народ при назначении должностных лиц должен обставлять их такими условиями, которые не позволили бы им злоупотреблять властью. Римляне же вместо того, чтобы назначить над децемвирами стражу, которая сдерживала бы их в пределах законности, устранили эту стражу и сделали децемвиров единственными носителями правительственной власти". Обращаясь потом к рассмотрению поведения Аппия Клавдия, Макиавелли говорит следующее: "Всякий, желающий сделаться тираном города, должен стараться приобрести расположение народа и, заручившись этим расположением, уничтожить дворян. Лишь устранив дворян, тиран может обнаружить свои настоящие намерения и приступить к порабощению народа. Этот путь избрали все те, которые основали тиранию в республиках; и если бы Аппий избрал его, то его тирания имела бы более жизненной силы и была бы долговечнее. Хорошо придумана была та хитрость, к которой прибег Аппий, дабы, выдавая себя за друга народа, завлечь его в свои сети; хорошо придуманы и те меры, с помощью которых Аппий добился вторичного выбора децемвиров, хорошо придумана и та смелость, с которой он, наперекор дворянам, выбрал себя самого децемвиром и назначил себе товарищей -- единомышленников. Но было неблагоразумно сразу переменить свое обращение с народом и из друга народа обратиться в его притеснителя". В приведенных рассуждениях Макиавелли так же беспристрастно рассматривает поведение народа, как и образ действий тирана, и наряду с советами, обращенными к народу, выставляет правила, которыми должен руководствоваться тиран. Макиавелли не выступает здесь ни руководителем народа, ни советником тирана: он не предлагает здесь практических советов; цель его рассуждений -- анализировать одно из явлений политической жизни Рима, указать на те обстоятельства, которые благоприятствуют возникновению тирании в республике, на те причины, которые вызывают борьбу дворян с народом и на те условия, которые влияют на исход этой борьбы.
Таким беспристрастным исследователем Макиавелли является и в своей знаменитой главе о заговорах, в которой он не только рассматривает образ действия заговорщиков, но и тех, против которых эти заговоры были направлены.
Обращаемся теперь к той главе "Il Principe", которую должно считать главной виновницей тех нападок, которые вот уже триста лет сыплются на Макиавелли. Можно, не боясь преувеличения, утверждать, что, не напиши Макиавелли этой главы о Цезаре Борджиа, его имя не сделалось бы для людей толпы синонимом политического коварства. Эта глава имела решающее влияние на участь политического учения Макиавелли, и ее можно в этом отношении сравнить лишь с 6-й главой II книги "Esprit des lois" 106). Как имя Монтескье не приобрело бы такой популярности, если бы он не написал этой коротенькой главы своего многотомного сочинения, так точно и имя Макиавелли не сделалось бы столь известным, если бы в его "Князе" не было VII главы. И как большинство панегиристов Монтескье знакомы с его сочинениями лишь по главе об английской конституции, так хулители и порицатели Макиавелли, не берущие на себя труда ознакомиться с сочинениями флорентийского секретаря, видят в авторе "Князя" лишь защитника политических преступлений Цезаря Борджиа.
Макиавелли рассматривает в VII главе "Il Principe" те политические средства, к которым должен прибегнуть новый князь, обязанный властью чужому оружию и счастливому стечению обстоятельств. "Такой князь, -- говорит Макиавелли, -- опирается на счастие и оружие того, кому он обязан своим возвышением, и не может, и не умеет упрочить своего положения; не умеет, ибо нельзя предположить, чтобы человек, привыкший к жизни честного лица, если он только не одарен необыкновенной доблестью, умел бы управлять; не может, ибо не имеет в своем распоряжении верного и преданного войска. Кроме того, новое государство, как и все, быстро возникающее и растущее, не пустило еще глубоких корней и не имеет под собою достаточно твердой почвы... Такие новые государства могут удержаться лишь в том случае, если князь ухватится железными руками за счастье, случайно выпавшее ему на долю, воспользуется им для упрочения своего господства и, овладевши властью, быстрыми и решительными мерами создаст те основы могущества, которые другие князья находят уже готовыми. Так именно поступил Цезарь Борджиа. И если ближе рассмотреть принятые им меры, то нельзя не прийти к заключению, что он положил важное основание своей власти, исследовать которую я не считаю лишним, ибо сомневаюсь, чтобы можно было выставить новому князю лучший образец для подражания". После этих вступительных слов Макиавелли рассказывает нам, к каким средствам прибег Цезарь для упрочения своей власти в Романье. Мы изложили в другом месте {396* См. выше с. 127--128.} эти меры, которые сводятся к тому, что Цезарь Борджиа организовал собственное войско, стал независимым от своих ненадежных союзников, устранил хитростью и обманом своих врагов Орсини и Вителли и жестокими мерами ввел порядок в своем новом княжестве. Макиавелли заключает свой рассказ следующими словами: "Сопоставляя все эти действия герцога, я не могу ему сделать упрека; я, напротив, думаю, что его можно поставить в пример всем тем, которые достигли власти и помощью чужого оружия, и благодаря счастливому стечению обстоятельств, ибо, одаренный крепкой волею и задавшись широкими планами, он не мог править иначе. Кто считает поэтому необходимым обезопасить себя в своем новом княжестве со стороны врагов, навербовать себе друзей, завоевать себе положение насилием или обманом, приобрести любовь народа и возбудить к себе страх, заслужить верность и преданность солдат, уничтожить тех, которые могут или вынуждены оскорблять его, кто хочет заменить старые порядки новыми учреждениями, быть строгим и снисходительным, великодушным и щедрым, уничтожить изменническое войско и создать новое, заручиться дружбой королей и князей, так, чтобы они охотно оказывали ему добро и лишь с трепетом в сердце решались оскорблять его -- для того поступки Цезаря -- лучший образец для подражания". Из приведенных выше вступительных слов Макиавелли и из этого заключения вытекает, что автор "Князя" не выставляет герцога образцом для подражания всем князьям вообще, а лишь тем тиранам, которые обязаны своим возвышением не собственным заслугам и не заняли княжеского престола по наследству, а захватили власть случайно и притом с помощью чужого оружия. Такие исключительные обстоятельства требуют, по мнению Макиавелли, и исключительных мер; и заслуга Цезаря заключается именно в том, что он не убоялся этих мер и смелыми и меткими ударами сумел невыгодное положение обратить в свою пользу. Но дабы сделаться достойным последователем Цезаря Борджиа, недостаточно, по Макиавелли, быть в исключительно неблагоприятных условиях; необходимо кроме того принадлежать к категории тех кондотьери, которые без зазрения совести, насилием и обманом прокладывают себе путь к власти и не останавливаются ни перед каким средством для достижения своей цели. В приведенном месте Макиавелли прямо говорит, что советует следовать примеру герцога лишь тем, которые хотят завладеть властью насилием и обманом. Только для таких тиранов Цезарь Борджиа -- герой, достойный подражания; Макиавелли не сочувствует цели политических стремлений Цезаря, а хвалит лишь ту железную последовательность, с которой герцог преследовал свой план. И эта последовательность, хотя и истраченная на недостойное дело, возбуждает удивление Макиавелли тем более, что он не находит ее у своих современников, которых он обвиняет в неуменьи смело и прямо идти по раз избранному пути. И как он упрекает Джиовано Паоло Больони за его трусость, так он хвалит Цезаря Борджиа за его смелость и энергию. И там, и здесь он воздерживается от оценки их политических планов, а является лишь судьею их способности -- достигать раз задуманной цели. Если же мы желаем познакомиться с суждением Макиавелли о деятельности Борджиа с точки зрения политической, то мы должны обратиться к его "Discorsi", в которых он клеймит позором тиранов и узурпаторов, насилием и обманом захватывающих власть в свои недостойные руки {397* Discorsi. Кн. I. Гл. 10.}. Что Макиавелли и с нравственной точки зрения не одобряет образа действий Цезаря, как нельзя яснее вытекает из 26-й главы I книги "Discorsi". В этой главе он говорит следующее: "Всякий, кто делается тираном города или государства, в особенности когда основания общежития непрочны и когда он не хочет основать ни королевства, ни республики, не может для упрочения тирании избрать лучшего средства, как, будучи сам новым князем, все переделать сызнова, как то: ввести в городах новое управление с новыми названиями, с новыми полномочиями, с новыми людьми, сделать бедных богатыми, по примеру царя Давида, qui esurientes implevit bonis et divites -- dimis et inanes107); потом воздвигать новые города, разрушать старые, переводить жителей с одного места на другое и вообще ничего не оставлять нетронутым в стране, дабы не было в ней ни чина, ни должности, ни положения, ни богатства, владетели и носители которых не были бы обязаны всем новому князю. Такие средства очень жестоки и возмущают не только всякое христианское, но и всякое человеческое чувство, и всякий должен стараться избегать их, и лучше остаться частным человеком, чем сделаться королем на погибель стольких людей; тем не менее тот, кто не хочет избрать этого пути добра, должен, если только хочет удержаться, прибегнуть к этому злу". Наш разбор VII главы "Князя" показал, таким образом, как неосновательно мнение ученых, утверждающих, будто Цезарь Борджиа был излюбленным героем Макиавелли. Автор "Князя" нигде не рассуждает о политической деятельности Цезаря Борджиа в ее совокупности, нигде не выражает симпатии его политическим начинаниям, а освещает лишь одну сторону этой личности, обнаружившую черты, которые не могли не вызвать удивления Макиавелли, возмущавшегося дряблостью своего века.
В рассмотренных нами местах Макиавелли или воздерживается от всякой оценки разбираемых им политических средств, или прямо высказывает свое отвращение к ним.
Но автор "Князя" выступает в своих политических трактатах не только наблюдателем и исследователем, но и политиком, предлагающим государственным людям практические советы. И между этими советами встречаются такие, предлагая которые, Макиавелли является приверженцем правила: цель освящает средства.
Сопоставляя места, в которых Макиавелли одобряет жестокие и суровые политические средства ввиду той полезной цели, которой они служат, мы приходим к заключению, что он считал необходимым прибегать к подобным средствам или в тирании {398* Discorsi. Кн. I. Гл. 16--18, 27, 40--41, 55; Кн. II. Гл. 23; кн. III. Гл. 45.}, или в основании и переустройстве государства {399* Discorsi. Кн. I. Гл. 9, 11, 16--18, 26, 34--35, 40, 55; Кн. II. Гл. 13, 23; кн. III. Гл. 2--5, 40--41. Il Principe. Гл. 3, 5--9.}, или для подавления мятежей и восстаний, или, наконец, на войне. Таким образом, только там, где не существует законного порядка, т. е. где цель не может быть достигнута законными средствами или потому, что эти средства еще не успела выработать общественная жизнь, или потому, что они уже обветшали, а новые не успели еще народиться, только там Макиавелли советует политикам следовать правилу: цель освящает средства.
Ограничивая применение этого правила перечисленными случаями, Макиавелли этим самым выясняет нам свое воззрение на отношение политики к нравственности, обосновать и развить которое -- задача следующего отдела.