Мы знаем из предыдущего, что мир, по воззрению Макиавелли, не целесообразный порядок, а хаос сил, враждующих с человеком. Природа ничего человеку даром не уступает, и он вынужден отвоевывать каждую пядь земли, каждый кусок хлеба, вести неустанную и отчаянную борьбу с природой и с себе подобными. Лишь ценою такой борьбы он может достигнуть цели своего существования и удовлетворить своим потребностям. В догосударственном быту человек следует правилу: цель освящает средства.
Но человек постепенно преодолевает сопротивление, оказываемое ему природой, и заставляет ее служить своим интересам. За борьбою с природой следует мир, и тогда человек в своих отношениях к внешней природе перестает следовать правилу: цель освящает средства. Он не проводит более дней и ночей в беспорядочной погоне за добычей, не топчет лугов, не убивает первого попавшегося ему зверя, не опустошает леса и поля, а удобряет пашни, приручает зверей, бережет лес, орошает луга и собирает жатву: человек лелеет природу, природа кормит человека.
Мир с природою научает человека дорожить и миром с себе подобными. Соединившись в общежитие, люди создают средства, которые позволяют им достигать целей общежития с наименьшей тратой времени и труда, не прибегая к действиям, противоречащим интересам отдельных членов союза. Они вводят законы и учреждения, которые освящают эти средства, и грозят наказанием всякому, пользующемуся иными средствами. Эти законы и учреждения установляют такой общественный порядок, который делает излишним прибегать к суровым и жестоким мерам, и позволяют каждому удовлетворять свои интересы, не мешая и другим достигать того же.
Люди создают, таким образом, среди внешнего нецелесообразного мира -- искусственный, целесообразный.
В таком целесообразном порядке правило "цель освящает средства" неприложимо, ибо тут целям общежития соответствуют законные средства.
Но с течением времени это соответствие между целями и средствами нарушается. Потребности и вместе с ними цели общежития изменяются, средства же, воплотившись в форму законов, учреждений, нравственных правил, религиозных верований, остаются без изменения. Общественный порядок перестает быть целесообразным, и правители и граждане для удовлетворения вновь возникших потребностей вынуждены нарушить освященные временем правила. В такие эпохи революций безнравственные действия неизбежны, ибо лишь ценою суровых и жестоких мер, нарушающих интересы отдельных лиц, может быть введен новый целесообразный порядок. В такие эпохи общественных кризисов правило "цель освящает средства" снова вступает в силу.
Но нравы известной страны могут быть до такой степени испорчены, что исключают возможность введения целесообразного порядка, и тиран, поддерживающий порядок в такой стране, вынужден руководствоваться правилом "цель освящает средства".
Но и при таких исключительных условиях государственной жизни это опасное правило неприложимо безусловно. Не всякая цель освящает всякое безнравственное средство. Суровые и жестокие меры можно извинить лишь в том случае, если цель, безусловно необходимая в интересах общего блага, может быть достигнута лишь ценою этих мер. Макиавелли порицает государственных людей, пренебрегающих нравственными соображениями для достижения власти и славы, но извиняет тех, которые, имея в виду исключительно общее благо, были вынуждены прибегать к жестоким мерам. Он противопоставляет Цезаря Ромулу: первый своим пренебрежением правами народа разрушил римскую свободу, второй своими суровыми мерами положил первое основание величию Рима. Говоря о жестоких мерах, к которым прибег Ромул при основании государства, Макиавелли оправдывает его образ действий следующими рассуждениями: "Мудрый организатор государства, имеющий в виду не свои личные интересы, а интересы общего блага, не свое потомство, а общее отечество, должен стремиться к сосредоточению власти в своих руках. И благоразумные люди никогда не осудят его за исключительную меру, предпринятую им для установления порядка в королевстве и для основания республики. И если его осудит поступок, то его оправдает успех; и если последний хорош, то он всегда оправдает его, ибо достоин порицания лишь тот жестокий человек, который разрушает, а не тот, который созидает" {400* Discorsi. Кн. I. Гл. 9.}. "Там, где идет речь о спасении отечества, -- говорит Макиавелли в другом месте, -- нечего рассуждать о том, справедливо или несправедливо, гуманно или жестоко, похвально или достойно порицания то или другое средство, а нужно, отложив всякое постороннее соображение, ухватиться за то средство, которое может спасти отечество и свободу" {401* Там же. Кн. III. Гл. 41.}. Но и нравственная цель, по воззрению Макиавелли, не оправдывает всякого безнравственного средства. Жестокие меры могут быть оправданы лишь в том случае, если добро, купленное ценою этих мер, превышает причиненное им зло. Если политику предстоит одно из двух: или решиться на жестокую меру и этим причинить непосредственное зло меньшинству, или же отказаться от этой меры, дать развиться общественному недугу, могущему заразить все общество и погубить его, то политик должен принести в жертву интересы меньшинства интересам большинства, следуя правилу, что из двух зол должно выбирать меньшее. "Князь, -- говорит Макиавелли, -- не должен смущаться прозванием грозного: немногими устрашительными примерами он окажется милосерднее тех, которые из излишнего мягкосердечия дают волю беспорядкам, порождающим грабежи и убийства; последние оскорбляют все общежитие, между тем как наказания постигают лишь немногих" {402* Il Principe. Гл. 17.}. В подтверждение правила, что для устранения вновь приобретенной свободы необходимо казнить сыновей Брута (т. е. приверженцев старого порядка), Макиавелли приводит пример Пьеро Содерини, который надеялся примирить сыновей Брута долготерпением и добротой и этим ускорил падение флорентийской республики. "Хотя он, -- говорит Макиавелли, -- как человек умный и сознавал необходимость устранять врагов старого порядка, и судьба и честолюбие этих врагов давали ему на то удобный случай, он тем не менее не мог решиться на такой шаг, во-первых, потому, что надеялся долготерпением и добротою рассеять их злонамеренные планы, во-вторых, потому, что видел лишь в исключительной власти, которая нарушила бы гражданское равенство, -- средство, способное устранить этих врагов. Такая же исключительная власть, по его мнению, нагнала бы такой страх на толпу, что народ не согласился бы по его смерти избрать вновь пожизненного гонфалоньери108), учреждение, содействовать которому Содерини считал необходимым. Это было благоразумное и добродетельное намерение, но нельзя никогда давать простора злу из-за какого-нибудь добра, если добро легко может быть уничтожено злом. Так как об его действиях и намерениях стали бы судить по их успеху, то он должен был бы предвидеть, что, -- если счастие ему не изменило бы и он сохранил бы жизнь, -- ему бы удалось убедить всякого, что мотивом его действия было не тщеславие, а забота об общем благе. И он мог бы устроить таким образом, что его преемник не мог бы воспользоваться во зло тем, что было предпринято им во имя хорошей цели. Но его ввело в заблуждение указанное выше мнение, и он не хотел понять, что время не может преодолеть людской злобы, и что никакие благодеяния не в состоянии изгладить ее" {403* Discorsi. Кн. III. Гл. 3.}.
Но если Макиавелли и считал дозволенным в эпохи общественных кризисов прибегать к жестоким мерам, то при нормальном течении общественной жизни он считал всякую внезаконную деятельность опасной и предостерегал государственных деятелей при таких условиях следовать правилу "цель освящает средства". Макиавелли в своих политических сочинениях развивает мысль, что в благоустроенной и неиспорченной республике правители не имеют ни повода, ни возможности творить зло, что все цели общежития могут быть достигнуты законными средствами, и что безнравственный поступок, могущий оказаться полезным в тирании, сам себя наказует в неиспорченной республике. Если в тирании злые семена быстро всходят на пропитанной испорченностью почве, то в республике общественная совесть возмущается всяким безнравственным поступком. В 19-й главе "Князя" Макиавелли говорит: "Князь, желающий удержаться, вынужден быть злым: если народная масса, будь то войско, народ или вельможи, испорчены, то князь должен уметь приноравливаться к их дурным наклонностям, и при таких условиях государственной жизни добрые дела пагубны". В 6-й же главе III книги "Discorsi" Макиавелли говорит, что мысль об измене и не может прийти в голову гражданам неиспорченной республики, где безнравственные правила вообще неприложимы. Мысль, что злые поступки сами себя наказуют в республике, Макиавелли очень подробно развивает в 6-й главе III книги "Discorsi", где он подтверждает эту мысль целым рядом примеров из римской истории. "Злой гражданин, -- говорит он в этой главе, -- не может творить зла в неиспорченной республике... И если бы Манлий жил во времена Мария и Суллы, когда общество было уже испорчено, мог придать ему форму, наиболее соответствовавшую его тщеславию, то он достиг бы тех же самых результатов, как Марий и Сулла. И наоборот, если Марий и Сулла жили бы во времена Манлия, то их замыслы в самом зачатке встретили бы непреодолимые препятствия". В неиспорченной республике нет, таким образом, не только повода прибегать к безнравственным средствам, но самая возможность их исключена условиями общественной жизни. Правило "цель освящает средства" неприложимо в таком благоустроенном государстве; и политик, следующий этому правилу, поступает не только безнравственно, но и неблагоразумно. Если в эпохи общественных кризисов государственные люди вынуждены действовать по этому правилу, то при нормальном течении общественной жизни всякий внезаконный поступок, если он даже предпринимается во имя общего блага, может нанести неисцелимый вред государству. "Между установлениями республики, -- говорит Макиавелли, -- должно быть и такое учреждение, которое следило бы за тем, чтобы граждане под предлогом добра не могли бы творить зла, и чтобы они пользовались лишь такою степенью авторитета, который был бы полезен, а не вреден свободе" {404* Discorsi. Кн. I. Гл. 43.}. "Республика, -- говорит Макиавелли в другом месте, -- должна быть устроена таким образом, что исключала бы необходимость в исключительных мерах. Если исключительная мера и принесла бы временную пользу, то пример подействовал бы дурно, ибо был бы введен обычай для хорошей цели нарушать учреждения, которые могли бы под тем же предлогом быть нарушены ради дурной цели" {405* Там же. Кн. I. Гл. 37.}.
Современные ученые, возмущающиеся безнравственностью политической доктрины Макиавелли, выставляют, однако, рассуждая об отношении политики к морали, те же самые положения, которые излагает и автор "Князя", и с которыми мы только что познакомились. И они учат, что цели политики не должны противоречить морали, но что государственные люди, преследуя эти цели, вынуждены нередко прибегать к средствам, несогласным с предписаниями абсолютной морали.
Но современные ученые не подкрепляют этих положений теми доводами, которые приводит Макиавелли в подтверждение своего воззрения на отношение политики к морали. И это различие в аргументации объясняется тем, что новейшие ученые являются приверженцами телеологического миросозерцания, между тем как Макиавелли отрицает целесообразность мирового порядка. Автор "Князя" оправдывает безнравственные средства в политике несовершенством общественного порядка, отсутствием законных средств к достижению необходимых целей общежития. Современные же ученые, верующие в целесообразность всего существующего, вынуждены прибегать к самым отчаянным уловкам, чтобы объяснить факт, не вяжущийся с их миросозерцанием.
Мир, по учению телеологов, есть создание разумного существа, устроившего вселенную в виду известной цели и согласно с этой целью. В этом мире нет ничего случайного, и каждое явление есть необходимая составная часть мирового плана и предназначено служить конечной цели мироздания. Но если в мире все разумно и целесообразно и во всем проявляется разумность Творца, то и самое зло должно быть добром и содействовать осуществлению предначертанного изначала плана. Такое объяснение зла есть необходимое последствие телеологического миросозерцания, для которого все, что существует, разумно, и которое поэтому должно преклоняться перед злом и видеть в нем необходимый элемент целесообразного порядка. Если Макиавелли отрицает разумность мироздания и видит в государстве учреждение, созданное людьми для борьбы против зла и способное до известной степени смягчить людские страдания, то политики-телеологи объясняют необходимость прибегать к безнравственным средствам служебного ролью зла в мировом порядке. Блунчли, например, следующими рассуждениями старается оправдать безнравственные средства в политике: зло, по его учению, имеет в мире лишь преходящее значение. Оно есть необходимая составная часть нравственного порядка и существует лишь для того, чтобы содействовать торжеству добродетели. В этом смысле можно говорить о дурных средствах, служащих благим целям. Проступок отдельного лица осуждается частной моралью; рассмотренный же в связи с общим ходом политического развития, он нередко выступает перед нами необходимым звеном в общей цепи событий, содействовавших усовершенствованию государственной жизни. И, рассмотренный с этой точки зрения, он перестает быть злом и становится добром. Как Творец, управляя миром, не может обойтись без человеческих страстей, так и руководители государств должны уметь пользоваться ими в интересах общежития {406* Blunschli. Die Lehre vom modernen Staat. Bd. III. Politik als Wissenschaft. S. 17--18.}. Нельзя поэтому требовать от государственного человека, чтобы он безусловно отказался от средств, осуждаемых моралью. И такое объяснение отношения средств к целям оправдывает и общественное мнение, которое возмущается убийством Генриха IV и Линкольна и чтит память Юдифи и Шарлотты Корде. К этим гражданским подвигам оно, очевидно, применяет изречение Спинозы, сказавшего, что нужно убивать тирана, как бешеную собаку {407* Ibid. S. 21.}.
Эти рассуждения Блунчли лишены всякого научного обоснования и суть не что иное, как философские размышления ad hoc109). Он не развивает их ни в своем учении о государстве, ни в своей политике, и они остаются безо всяких последствий для разрешения им отдельных вопросов практической политики. Если Макиавелли точно определяет те случаи, в которых жестокие и суровые меры необходимы, то туманные рассуждения Блунчли, расплывающиеся в общих фразах о зле, содействующем торжеству добра, не в состоянии служить политику надежным руководством для разрешения отдельных случаев практической жизни и предоставляют широкий простор личному произволу. Служебным значением зла можно оправдать любой безнравственный поступок, и ни один политик не в состоянии возвыситься на ту заоблачную точку зрения, с высоты которой он мог бы окинуть взором весь мировой порядок и определить, является ли данная политическая мера необходимым звеном в общей цепи предусмотренного Творцом мирового порядка. Блунчли как бы и сам сознает эту невозможность и предоставляет всемирной истории быть судьею безнравственных мер в политике. Блунчли не определяет, в чем заключается нравственный порядок, он и не развивает нам своего взгляда на сущность морали, и мы напрасно стали бы искать в его книге ответа на вопрос, в чем заключается мерило нравственности. Он говорит нам, что политическое преступление осуждается частной моралью, рассмотренное же в связи с общим ходом народного развития нередко обнаруживается добром. Но если известный поступок является необходимым требованием нравственного порядка и содействует торжеству добра, то на каком основании лицо, совершивши этот поступок, заслуживает порицания, и кто дает нам право делать его ответственным за этот поступок? Одно из двух: или мерило нравственности -- "усовершенствование целого", и тогда нельзя считать поступок, содействующий этому усовершенствованию, злом, или мерилом нравственности является другое начало, и тогда поступок, не подходящий под это мерило, всегда останется злом, какие бы последствия он не имел. Блунчли оправдывает политика, который не руководствуется правилами абсолютной морали, обязательными для частного человека, тем, что политик вынужден действовать через людей и на людей и должен поэтому иметь в виду не идеального человека, а считаться с недостатками людей и уметь стать на средний уровень народной нравственности, между тем как частный человек может вести созерцательную жизнь, удалиться от соблазнов суеты и углубиться в самого себя. Если, таким образом, по воззрению Блунчли, человек может соблюдать строгие правила абсолютной морали, лишь ведя жизнь отшельника, а деятельность среди людей вынуждает политика приноравливаться к нравственному уровню большинства, то непонятно, почему нельзя на том же основании оправдывать безнравственные поступки частных лиц, вынужденных действовать на поприще практической деятельности. Не один только политик действует на людей и через людей, но и всякий человек, не удовлетворяющийся жизнью отшельника. А если деятельность через людей вынуждает политика смягчать строгие правила морали, то такие же уступки должны быть дозволены и частному человеку.
Иначе объясняет отношение политики к нравственности Чичерин 110), который формулирует свое мнение следующим образом. Политику невозможно подвести под точку зрения безусловной нравственности, точно так же как нельзя приложить к государству начал абсолютного права. Над тем и другим господствует высшая цель политической жизни -- общее благо. Эта цель сама по себе есть начало нравственное, но она не всегда может быть достигнута безукоризненными средствами. От частного человека можно требовать, чтобы поступки его были безупречны, ибо цель, которую он себе полагает, личное счастье, не есть непременная и необходимая, она должна подчиняться высшим требованиям. Частный человек должен жертвовать своим счастьем своему личному достоинству. Но благоденствие народа нельзя приносить в жертву абсолютной строгости нравственных правил. В политике верховный закон есть общее благо (salus populi suprema lex)111); для спасения отечества приходится иногда жертвовать всем. Правитель не может уклониться от деятельности; он обязан управлять государством, избирая тот путь, который возможен. А так как цель необходимо должна быть достигнута, то дозволительно в случае крайности употреблять и такие средства, которые не оправдываются нравственностью. Здесь является столкновение двух начал, при котором нравственный закон не может иметь притязания на безусловное владычество {408* Чичерин. История политических учений. Т. I. С. 313112).}.
Основное положение этих рассуждений сводится к тому, что благо государства есть цель непременная и необходимая, перед которой должны отступать нравственные соображения. Но благо государства не есть абсолютная цель, и правило "salus populi suprema lex" есть лишь правило относительное. Государство имеет право на существование лишь при известных условиях. Государство, лишенное жизненной силы и прозябающее лишь по милости своих соседей, или препятствующее объединению национальности, способной образовать самостоятельное политическое тело, -- такое государство служит {409* Holtzendorf. Principien der Politik. S. 160.} лишь помехою естественному ходу политического развития. На наших глазах рушился целый ряд государств, и никто не станет осуждать политических движений, которые стерли с лица земли мелкие итальянские и немецкие государства. Сохранение государства есть желательная цель лишь постольку, поскольку оно удовлетворяет интересам граждан, ради защиты которых оно существует, и поскольку оно является необходимым предположением их благосостояния. Если же во имя общего блага позволительно прибегать к безнравственным средствам, то не потому, что благо государства есть цель необходимая, а лишь ввиду того соображения, что добро, достигаемое безнравственными средствами, перевешивает зло, причиняемое ими. Тут применяется правило Макиавелли, что из двух зол должно выбирать меньшее. Безнравственные средства всегда зло и остаются злом и тогда, когда принимаются во имя общего блага, но это зло не так велико, как гибельные последствия политики, не решающейся ввиду нравственных соображений прибегать к средствам, необходимым для спасения государства, являющегося необходимым предположением наиболее жизненных интересов народа.
Но если это так, если во имя общего блага дозволительно жертвовать нравственными соображениями лишь потому, что целью такой жертвы может быть куплено благо народа, перевешивающее нарушение интересов отдельных лиц, то почему, спрашивается, это соображение пользы применимо лишь в области общественной жизни и не способно оправдать безнравственных поступков частных лиц? Если уж раз стать на точку зрения пользы, то непонятно, почему эта точка зрения уместна лишь в политике. И в области частной жизни существуют такие же необходимые цели, как и в политике, ради достижения которых, став раз наточку зрения пользы, можно оправдать известные средства, несогласные со строгими правилами морали: то, что спасение государства для народа, то может быть, например, для семьи сохранение жизни отца, который кормит и поит ее. Тут, очевидно, вопрос о дозволительности безнравственных средств сводится к вопросу о степени важности тех целей, во имя которых прибегают к безнравственным средствам, и непоследовательно утверждать, что такие цели существуют только в политике.
Эти рассуждения сглаживают, таким образом, всякое различие между частной и общественной моралью и узаконивают и в области частной жизни опасное правило "цель освящает средства".
С точки же зрения учения Макиавелли о нравственности это различие имеет другое обоснование, которое не только объясняет факт этого различия, но и вполне вяжется с воззрением автора "Князя" на происхождение и сущность морали.
-----
Нравственность есть такое же историческое явление, как государство и религия. Она вызвана потребностями общежития и слагается под влиянием условий общественной жизни. А так как эти потребности и условия не остаются неизменными везде и всегда, то и содержание нравственных правил не одинаково у всех народов и во все времена.
Но и у одного и того же народа нравственные понятия не всегда совпадают, и различные общественные группы исповедуют различные правила морали.
Все граждане должны служить общему благу, но они содействуют ему неодинаковым образом и служат ему на различных поприщах. На всех гражданах лежат поэтому общие всем обязанности, но они, кроме того, имеют еще особенные обязанности, обусловливающиеся их особым положением в государстве. В отдельных общественных группах слагаются особые нравственные правила и прививаются людям особенные нравственные качества, которые являются необходимым предположением той деятельности, к которой они привязаны. Смелость и храбрость суть качества, которые высоко ценятся в военном сословии, смирение же и милосердие являются украшениями служителей Церкви. Хитрость в сношениях с товарищами возмущает нас, торговый же человек, прибегающий к хитрости, не всегда и не при всех обстоятельствах осуждается членами своего сословия. Безусловное послушание -- правило, которому обязаны подчиняться как члены военного сословия, так и члены монастырской общины, но слепое послушание на других поприщах общественной деятельности может выродиться в порок, осуждаемый общественным мнением. Цель нравственных правил -- регулировать отношения между людьми согласно общему благу -- видоизменяется, специализируется и получает особое содержание в отдельных общественных кругах. Для большинства людей высшее мерило нравственности поступков не представляется в отвлеченной формуле общего блага; это мерило получает более определенное, более конкретное содержание, которое обусловливается той ближайшей обстановкой, среди которой вращается человек, и той ближайшей целью, которая направляет его деятельность. Лишь меньшинство сознает высшее начало нравственности и умеет прилагать его к отдельным частным случаям, большинству же это начало представляется в его частном применении к той среде и к той сфере деятельности, в которую его поставило его общественное положение.
Этим различием нравственных правил и понятий в различных общественных кругах и в различных сферах деятельности объясняется различие между частной и общественной моралью. Как для частного человека, так и для политика мерило нравственности -- общее благо, но правила, вытекающие для государственного деятеля из этого начала, не совпадают с нравственными правилами, обязательными для частного человека, и это различие объясняется тем, что цели и условия деятельности политика не совпадают с целями и условиями деятельности частного человека.
Различие в образе действия частного человека и политика обусловливается и тем, что сфера частных отношений подчинена общим правилам, между тем как область политики еще ждет своего законодателя. Мы сказали выше, что нравственные цели, по воззрению Макиавелли, могут быть достигнуты нравственными средствами лишь в целесообразном порядке, т. е. там, где общественная жизнь устроена таким образом, что каждый может защищать свои интересы, не мешая и другим достигать того же, другими словами, где целям общежития соответствуют и законные средства. Область политики далеко еще не является таким целесообразным порядком, между тем как в частной жизни общественный порядок расчистил всякому путь к достижению законных целей существования. И вот почему мы осуждаем частного человека, не избирающего этих путей, и оправдываем политика, который, не находя протоптанных путей, вынужден для достижения своих целей прибегать к исключительным мерам.
Но Макиавелли, не осуждая политика, прибегающего во имя общего блага к небезупречным средствам, тем не менее не оправдывает его с точки зрения нравственной. Нравственно поступает, по его воззрению, не тот, кто в каждом отдельном случае рассчитывает последствия своих поступков и согласует их с общим благом, а тот, кто подчиняется нравственному правилу как таковому. Вот почему с точки зрения Макиавелли убийство тирана, оправдываемое Блунчли требованиями нравственного порядка, остается всегда и при всех условиях преступлением, ибо такой самосуд никогда не может быть возведен в общее правило; убийство же врага на поле битвы оправдывается нравственностью, ибо убийство при таких условиях -- общее правило, освященное международными обычаями.