Утром провожали в дорогу Борина и Федора. Шли три версты гуськом друг за другом. Смеялись, толкали друг друга с узкой мшистой тропинки в высокую траву. Прощаясь, крепко жали руки. Провожатые остановились и вскоре скрылись из виду. Уходили четверо: Борин, Федор, Амазасп и проводник. Амазаспа додумался взять Федор. Он знал по сводкам, что в районе города расквартированы части белой дикой дивизии. Состав частей этой дивизии был преимущественно мусульманский. В дороге, да и в городе могли быть встречи с патрулями, объездами, караулами. Нужно было тут же на места суметь о 6 ъясниться с ними на их родной речи. Амо вчера сказал, что он отлично знает мусульманский язык. И Федор, не глядя на энергичные протесты командира батальона, добился нужного распоряжения. Амо и сам не возражал против прогулки, как он говорил.
* * *
Местами Борину казалось, что зеленая мшистая почва колебалась у него под ногами. Спросил у Федора. Тот тоже чувствовал это. Спросили у проводника.
— Что это земля шатается?
— А тут болото, трясина… кругом болото. Лошадьми тут ехать нельзя, земля раздастся, и поминай, как звали.
— А далеко еще такая зыбкая земля будет? — с внутренней дрожью спросил Федор.
— Версты четыре.
Желая развлечься, Федор принялся зубрить свой новый паспорт, взятый в отряде у одного партизана. «Так — Федор Миронович Курицын… Курицын. Русский, конечно. 19 лет. Ноябрь. Холост. Основных примет не имеет».
Его примеру последовал Амо. Развернул паспорт, громко прочел: «Андрей Семенович Оглоблин, 42‑х лет, женат на Елене Макаровне, трое детей».
— А как ваше имя, товарищ? — шутливо спросил Борина Федор.
— Гусь.
— Почему гусь?
— Потому, что гусь свинье не товарищ.
— Нет, серьезно.
— Да серьезно же я говорю. На, читай сам.
— Петр Савельев Гусь, — громко прочел Федор. — Гм, гм. Гусь, очень рад. А моя фамилия Курицын.
— Ха–ха–ха, — засмеялся Амо. — Сочетание фамилий занятное… Как бы нас белые на самом деле не приняли за птицу.
* * *
В пути до самого города не было никаких задержек. В первый день лесными тропинками прошли 35 верст. На ночь остановились на опушке леса, вблизи трактовой дороги. До города еще было 40 с лишним верст. Ночь стояла теплая, звездная. Усталые путники плотно поели и быстро заснули. Спали непробудным сном до восхода солнца Проснулись не сразу Проснулись, почувствовали боль в ногах. «Эх, чорт возьми, — ругался Федор, — ноги болят, отвык я братец, от ходьбы. Это плохо».
Закусили, отпустили проводника, а сами пошли в дорогу. Шли не по тракту, а по узкой тропинке, вьющейся по бугру канавы, отделявшей тракт от желтых ржаных полей. В туманной дали пропадали цепи телеграфных и телефонных столбов На тракте не было ни души.
До полудня сделали две трети пути. Вдали на бугре завиднелся город, но усталые ноги отказывались повиноваться воле. Устроили перерыв в пути. Легли в тени канавы, вповалку. Воздух был наполнен убаюкивающей звонкой трелью. Стрекотали кузнечики. Что–то тикало в траве — пищало. Над канавкой стоял монотонный усыпляющий шумок. Точно сотни часов громко тикали на перебой в траве.
Первым заснул Федор. За ним Борин и Амо.
Проснулись в шесть часов вечера. Солнце уже было на ущербе. Быстро тронулись в путь.
— Досадно, — ругался Федор, — в городе будем ночью, а это хужее, можно наткнуться на разъезды.
— Ничего, — ободрял его Борин, — зато ночью уходить и убегать незамеченными легче и разыскивать друзей под покровом ночи куда проще.
Уже совсем стемнело, когда они подошли к первому дому окраины города. У пригородка их атаковали собаки. Целые десятки разных мастей грызли в бешенстве концы палок, чуть не вырывая их из рук. Наконец темные переулки стали вливаться в более широкие улички, с меньшим количеством собак. Из–за домов выглянула полная луна. При ее свете потускнели красноватые огоньки в окнах. Точно облитые молоком, стояли дома, деревья и дальняя церковь.
— Нам нужно пересечь город, — шепнул Федор. — За базарной площадью жил мой информатор Из депо железной дороги. Он числился в депо беспартийным, думаю, что он уцелел.
Чем ближе они подходили к центру города, тем шумнее становились улицы. Вдоль дороги сновали десятки прохожих. Среди них было много военных, и по одиночке и парочками с женщинами При лунном свете изредка сверкали блестки погон и оружия, звенели шпоры, звонко разливались женские голоса. Попадались на пути и целые ватаги казаков, по десятку и больше. Слышались пьяные песни, ругань. Обегали улицу закутанные в платки и шали мещанки, сердито стучал палкою обыватель.
— Растудыт твою мать, куды бежишь? Держи ее, ребята… За хвост… Да валяй на траву… кричит из ватаги пьяный голос.
Испуганные мещанки, подобравши юбки, мчатся во весь дух Обратно.
— У–лю–лю. Держи ее, лови, — несутся ей вслед крики.
* * *
Вот и главная улица. Горят местами керосиновые фонари. На тротуаре под деревьями много гуляющих. Офицеры, женщины, подростки. Снуют туда–сюда. Сверкают огни папиросок. Несутся писки и хохот. Звенят шпоры. Путники пересекли главную улицу наискось. Из дверей меблированных комнат прямо на них вылетела полураздетая проститутка. Она принялась кричать, ища у них сочувствия, пересыпая слова отборной руганью.
— Нанял один… а на дурницу лезут трое… А еще благородные офицеры… Было не задавили. Стервецы… — Проститутка кричит в двери. Голос у нее грубый: — Иван, пришли, дружок, пальтишко. Да скажи сволочам, чтобы еще три рубля заплатили. На дурницу нету.
— Чаго — раздался слабый голос из–за дверей.
Проститутка остановилась и ждала в воинственной позе, подбоченясь.
У поворота на базарную площадь они наткнулись на неподвижную фигуре казака, распластавшегося в пыли. Луна сверкала в серебре гозырей, на серебряной рукоятке сабли.
— Мертвый, что ли, пробормотал Амо. Он нагнулся к казаку: — нет, храпит, несет спиртом, нализался–то как.
— Э, проснись, чурбан, толкнул ногой сонного Федор. Но казак, кроме храпа, не подавал никаких признаков жизни.
Завернули на базарную площадь. Площадь была пустынна и безлюдна. Но возле церкви все трое заметили целый ряд странных сооружений.
— Точно стропила для постройки дома, — подумал Борин.
— Уж не дом ли новый строит кто? — сказал Федор.
Подошли ближе. Высокие балки с перекладинами…
— Виселицы, прошептал Борин. — Это повешенные.
— Да, — подтвердили остальные.
Они подошли к виселицам на расстояние в несколько шагов. Перед ними, на фоне белой базарной церкви, сверкающей крестами, стояли в ряд около двух десятков виселиц. На высоте до двух сажен висели повешенные фигуры с отвислыми руками, ногами и с нелепо–изогнутыми шеями. Борин напряженно всматривался в лица повешенных, но ни одного знакомого лица среди них не встретил. Было жутко находиться среди неподвижных трупов.
— Не всматривайся, Петя. Все равно ничего не узнаешь. Они повешены несколько дней. Слышишь запах. А такая смерть безобразит лица.
— Я уверен, — прошептал Борин, что все эти мученики мне хорошо знакомы. Больно, что ни одного не узнать. Меня душит гнев. К чему эта издевка и надругательство над человеком? Жалкая попытка запугать рабочих.
— Почему мы не догадались снять с казака кинжал, — сказал вполголоса Амо. — Мы бы им обрезали веревки.
Подошли ближе.
— Эй, держись стороной, — раздался голос от церкви. Эй, стрелять буду.
— Уйдемте, — прошептал Борин. — Все равно не к чему обрезать веревки. Если даже и обрежем, то какая от этого польза. Их опять повесят, а нас арестуют и тоже повесят.
— Здесь неподалеку живет товарищ, про которого я говорил. Направо, в переулок. Пойдемте.
Федор повлек за собою друзей. Прошли несколько переулков, остановились на углу, возле закрытого лабаза, с черной вывеской.
На вывеске большими белыми буквами было написано «мука».
— Погодите тут, — шепнул Федор, — а я пойду, дам ему условный сигнал.
— А вдруг его там нет?
— Ну, не беда. Как нибудь обернусь. Скажу, что спутал номер дома и улицу.
Федор скрылся в переулке.
* * *
Шли томительные минуты. Наконец, Федор вышел из переулка в сопровождении высокого бритого человека, в фуражке со значком.
— На небольшом расстоянии, идите следом за нами, — шепнул Федор. — Вместе неудобно.
Впереди шел Федор, позади в нескольких шагах информатор, за ним остальные.
— Чорт возьми, у меня так устали ноги, — сознался Амо, что хоть ложись посредине улицы и умирай.
— Нужно потерпеть, у меня тоже ноги словно чужие. Я даже боль перестал чувствовать.
Шли мучительно медленно и долго. Давно миновали центральные улицы, потянулись переулки и улички, с сонными домиками, без огня в окнах. Было уже поздно. Луна стояла почти в зените. Ни человека, ни собаки вокруг не было. У самого конца города, среди пустошей, показался каменный особнячок. Информатор взошел на парадное крыльцо его, вынул ключ и не спеша открыл двери. Сам вошел, оставив двери раскрытыми. Федор скрылся за ним. Немного погодя туда же вошли остальные. Информатор закрыл двери на ключ, ввел их в хорошо меблированную комнату.
— Комната принадлежит моему товарищу, он сейчас в командировке. Хозяева интеллигенты, настроены к нам благожелательно. Чувствуйте себя в пределах этой комнаты вполне свободно. В коридоре тоже. Но на улицу не выглядывайте и не выходите. Не рекомендую. В этой комнате вы пробудете ночь и завтрашний день. А ночью мы вам принесем костюмы, документы, подыщем квартиру и свяжем вас с организацией. — Лицо у информатора свежее, молодое, но серьезное.
— Садитесь, побеседуем, — сказал Федор ему.
— Нет, не могу. Я должен отправляться к себе. Хождение по городу разрешено до двух, а теперь, — он посмотрел на ручные часы — пятнадцать минут второго. Я должен итти.
— Хорошо, один вопрос, — обратился к нему Борин. — Кто из здешних в числе повешенных?
— Все здешние. 12 рабочих из депо железной дороги, три сотрудника Чека.
— Кто?
— Не знаю имен.
— Еще кто?
— Секретарь Губкома…
— Как? Бедный, славный старик.
— Еще пятеро военных и учительница.
— Какая?
— Черская.
— Так ведь она беспартийная.
— Ее повесили за то, что она преподавала в красноармейской школе и посетила два раза наше ячейковое собрание. Ну, мне пора. До свиданья, товарищи. Занавеску не открывайте.
— До свиданья.
Информатор ушел, закрыв за собою снаружи дверь на ключ.
— Буду спать, не раздеваясь, — категорически заявил Федор и в одежде рухнулся на пол. Борин стащил с постели одеяло и подушку и отдал ему. Погасили свет.
* * *
С утра и до вечера они были в напряженном молчании. Несколько раз за день кто–то подходил к дверям парадного, дергал за ручку.
«Кто бы это мог быть?» — думал каждый из них.
— Может быть, ребятишки балуют на улице, — попробовал рассеять тревогу Федор. Но голос у него звучал не убедительно. Он сам не был уверен, что дергают ручку парадного уличные ребятишки.
Через стенку заплакал ребенок.
«Ишь ты как слышно, — подумал Федор. — А мы–то ведь как громко разговаривали».
Потом стал слышен женский голос, убаюкивающий ребенка и мерный скрип люльки.
— Ну, и завел нас твой осведомитель, — вполголоса сказал Борин. — Ловушка какая–то. Скорей бы ночь.
— Да, — согласился Федор, — но я ему, братец, безусловно, верю. А местечко, признаться, не безопасное.
Чтобы убить время, принялись читать книги, лежавшие на этажерке. Федор забрался на гардероб и нашел там шахматы.
— Самая достойная человека игра, — сообщил он друзьям, указывая на шахматы.
— Во всяком случае, нам шахматы как нельзя кстати. И время пройдет незаметно в интересной игре и молчать будем, — добавил Борин.
Расставили фигурки. Борин — сражался против Федора и Амо Только изредка полное безмолвие и тишину нарушали шопотные возгласы. «Шах. Гарде королеве». «Съем ладью». «Ну‑с… больше часа не думают над ходом».
Уже стемнело в комнате, а они все играли, позабыв про еду и отдых. Борин получил мат. Его противники три.
* * *
В девятом часу лязгнул замок парадной двери. Все вздрогнули. Сжали в карманах револьверы. Дверь в комнату быстро раскрылась, вошел вчерашний осведомитель, в фуражке со значком и еще двое: один усатый блондин, в черной рубашке, подпоясанной белым кушаком, другой бритый, угловатый великан, с лицом, точно сколоченным из хорошо выкованного куска. Угловатые большие губы, широкий подбородок, широкие скулы, угловатые надбровные дуги украшали его лицо. Он был одет в черные засаленные брюки колокольцами и кэпи.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал осведомитель, вытирая раздушенным платочком пот со лба. — Это мы.
— Фу ты, как испортил воздух, — поморщился Федор. — Что–то у тебя вкусы новые появились.
— А так безопаснее, товарищ Федосеев. Я всегда, когда прихожу в опасные места или возле подозрительных врагов, то вынимаю свой платок. Душу же я его, что называется, на совесть. От платка несет «шипром», и это самая лучшая аттестация моей симпатии к белым.
— То–то, смотри у меня, — шутливо погрозил Федор. — Кто с тобой?
— Это наши друзья. Вот этот, — осведомитель указал на человека с угловатым лицом, — секретарь нашей железнодорожной организации, тов. Котлов, а другой, — рабочий депо, товарищ Железкин. У него и Котлова вы будете проживать. Там совершенно безопасно. Кстати, там нас уже ждут.
Федор недовольно покачал головой.
— Не беспокойся, — заверил его осведомитель. — Собрались все надежные. И собрались — знаешь где, — в корпусе железнодорожных служащих, при станции. Кругом, и вверху, и внизу, и со всех сторон живут одни рабочие. Мы сейчас пойдем туда.
— Так, что ли? — спросил Федор, указывая на свою многоцветную рубашку из латок.
— Нет, в коридоре костюмы. Котлов, тащи–ка сюда узел.
Котлов быстро вышел в коридор и вернулся в комнату с большим узлом в руках. Осведомитель принялся развязывать узел.
— Ну, а как же с нашим подпольным центром связаться? — спросил у него Борин.
— У нас будет сегодня член Комитета. Он, наверное, уже ждет нас.
* * *
На улице Борин, Федор и Амо посмотрели друг на друга.
— При лунном свете, Петя, ты больше похож на какого–нибудь адвоката, или на маленького буржуа. Этот темный костюм, шляпа, галстук с воротничком делают тебя неузнаваемым.
— Да и ты вовсе не похож на прежнего Федора. Не то — какой–то великовозрастный гимназист или конторщик. Никогда в жизни не советую тебе носить эту серую блузу с ремешком и картуз. Не идет к тебе этот костюм. Армейский куда лучше, — сказал Борин.
— Ну, а как я? — спросил Амо. — Как вам нравится мой костюм?
— Просто прелесть, — в один голос ответили оба. — Настоящий коммивояжер мирного времени. Ха–ха.
Шли на больших расстояниях друг от друга. Борин шел рядом с Котловым и по пути расспрашивал его о составе организации и о ее численности. Выпытывал про настроение рабочих, о связи с комитетом, с центром.
— Что слышно в городе о партизанском отряде в N уезде и как рабочие смотрят на белых властей?
— Рабочие депо одного вида погон не выносят, да и власть об этом хорошо знает. Из наших рабочих повешены 12 человек. За нами следят, но трогать бояться, так как мы угрожаем общей забастовкой по линии. Когда рабочие читают газету, то первым долгом спрашивают друг у друга: «а что про отряд слышно? В лесу сидит, и чего сидит. Шел бы к нам, мы бы помогли». Про ваш отряд ходят по городу баснословные слухи, говорят, что вас несколько тысяч человек. Рабочие этому верят, а мы их не разубеждаем. Настроение рабочих боевое. Они озлоблены против белых до огня.
Совсем шопотом Котлов добавил: — и оружие у рабочих есть, припрятанное. Комитет помогает доставать оружие. Словом, в случае чего, наши 870 человек вооружены. Связь с Комитетом у нас налажена. Центр же с нами прямо не сносится, а с Комитетом. Да ведь у нас и организация то, всего девять большевиков.
* * *
По мере приближения к станции, в воздухе запахло угольным дымом. Стали слышны то высокие, резкие, то мягкие и низкие паровозные гудки. Слышны были сверчки кондукторов и сцепщиков, перекликающихся в отдаленьи. Звенели буфера. Шли улицей возле полотна железной дороги. Луна ложилась матовыми отблесками на стали рельс. В лужах нефти, возле рельс, отражались по несколько звезд. В разные стороны раскатывались паровозом вагоны. Сверкали красные, зеленые фонари стрелочников и сцепщиков. Горели желтоватые огни в будках. Вдалеке, на станции, сверкали большие созвездия электрических огней. Пронзительно гудя, по стрелкам промчался сверкающий огнями пассажирский поезд. Колеса вагонов стремительно выбивали частую и громкую дробь. Тра–та, тра–та, тра–та. Поезд промчался и на шпалах осталось несколько огоньков из паровозной топки.
Шагах в ста от станции стояло несколько двухэтажных казарменных построек. К одной из них подвел Борина Котлов.
— Сюда, — сказал он, указывая на освещенную дверь дома. Прошли маленьким коридором, поднялись по железной винтовой лестнице на второй этаж. На площадку смотрели три двери. В одну из них Котлов сильно постучался. Дверь раскрыла полная беременная женщина, одетая в широкий капот.
— Это моя жена, — указал на нее Котлов. — Заходите.
Борин вошел в небольшую комнату с комодом, с стенами, увешанными картинами, с зеркалами. В соседней комнате слышались голоса. Долетали отрывки слов.
— Зайдемте, здесь все свои, — произнес Котлов и ввел Борина в соседнюю комнату. В комнате было сильно накурено. На большом столе, покрытом скатертью, стоял самовар. От самовара шел дым и пар. Вокруг стола сидело 9 человек. Среди них находился осведомитель, Федор и Амо. Остальных Борин не знал. Но как только он вошел в комнату, один из этих незнакомцев быстро подбежал к нему и пожал руку.
— Здравствуй, Борин, — сказал он, — не узнаешь?
Борин всмотрелся и узнал в нем своего старого подпольного друга.
— Ну, и изменился, нельзя узнать. Давно сбрил бороду?
— Давно.
Перед ним стоял человек с седой щетиной на голове и на щеках. Его лицо украшали большие рыжие усы. У губ лежала энергичная складка.
— Давно мы не видались, Григорий Петрович.
— Давно. Лет пятнадцать будет.
— Да, не меньше. Ты откуда здесь, Петрович, и давно?
Недавно, недели две. Я назначен сюда на подпольную работу, а Комитет направил меня на работу в депо. Я, ведь, последние десять лет работал среди железнодорожников.
— Ну, как же филологический факультет? Ведь ты тогда готовил себя в учителя.
— Готовил. Арестовали. Пять лет пробыл в Сибири. Я уже давно, Петенька, профессиональный революционер. Ну, да ладно. Ты мне вот что расскажи. Что это за партизанский отряд там организовали? Подробно расскажи, здесь все свои. А в Комитет я тебя завтра сведу. Мы еще тряхнем стариною наедине. А теперь рассказывай нам о партизанском отряде, как он силен, и что вы предполагаете делать. Садись к столу, да за чаем и рассказывай.
* * *
Вдруг со стороны вокзала раздался оглушительный взрыв. Его сменила частая дробь ружейных выстрелов. Опять оглушительно рявкнул взрыв и послышалась трескотня патронов.
Котлов быстро выбежал на улицу, запыхавшийся вернулся обратно и сообщил:
— Взорван поезд со снарядами и патронами… К нашему дому уже подбирается цепь казаков. Возможно, будут обыски. Лучше теперь разойтись по домам.
Все оглушительнее и ураганнее становилась канонада взрывов. Стекла со звоном вылетали на пол и разбивались в крошки. Временами казалось, будто колоссальная гора земли обрушилась по соседству. Дрожал весь дом. Это взрывались тяжелые снаряды.
Наскоро собравшиеся гости распрощались с Бориным и Котловым и вышли. Федор ушел к информатору «обследовать, насколько сохранился аппарат».
— У него и заночую, — сказал он.
Амо взял себе квартиру этажом ниже, у Железкина. В комнате остались Борин и Котлов.
— Посмотрите еще разок свои документы, — сказал Котлов.
— Какие документы?
— У тебя в боковом кармане лежат.
Борин нащупал боковой карман. В нем шуршала бумага. Он вынул ее и прочел.
«Удостоверение. Выдано Петру Ивановичу Орехину в том, что он состоит ремонтным мастером при депо железной дороги Н. Н. при станции Ц.».
— Очень хорошо, — сказал Борин. — Только костюм у меня немного буржуйский.
— Ничего. Наши мастера так одеваются. Да на одежду и не обратят внимания. Лишь бы фамилию, имя и отчество запомнил хорошо. Вот и все. Нехорошо, чорт возьми, этот взрыв. Пойдут теперь по городу аресты, облавы и обыски. Чорт возьми, как гремит! Точно самый жаркий бой идет.
Котлов подошел к окну с выбитыми стеклами. Посмотрел, шопотом сказал Борину: — Возле самого нашего дома стоит цепь солдат.
Час–два они прождали. Но потом легли спать.
* * *
К утру взрывы затихли и лишь изредка одиночная трескотня патронов слышалась от вокзала. Опять засвистали, загудели проезжающие мимо паровозы. Застучали о рельсы колеса вагонов. В окно с разбитыми стеклами дул легкий ночной ветерок. С ветром залетал в комнату угольный дым и запах нефти. Борин плохо спал ночь. Урывками. Встреча с Григорием Петровичем заставила вспомнить многое. К тому же нервировало солдатское оцепление подле дома. Борин несколько раз просыпался и смотрел в разбитые окна. На пустынной площади железнодорожного полотна тянулись десятки рельсовых путей. Пересекая площадь, из–за насыпи тянулась узкая, но густая цепь серых фигур, с винтовками в руках. Почти у самого дома, внизу стоял первый из этой цепи. Он, казалось, стоя спал, ухватившись двумя руками за штык стоящей на земле винтовки.
К утру, когда взрывы затихли, цепь ушла.
* * *
За окнами посветлело. На целые версты заблестели холодной сталью рельсы. Борин оделся и сел у окна. Вскоре из соседней комнаты пришел Котлов. Угловатое лицо его было сонное и поэтому еще более угловатое.
— Как спали? — спросил он, и, не дожидаясь ответа, добавил: — Вы тут в комнате сидите и никуда не выходите. Жена уже поставила самовар. Попьете чайку. А я иду на работу. Слышите, гудки. Приду к вечеру. Что нужно купить, скажите жене, она достанет. За себя не бойтесь.
Котлов ушел, слегка позевывая и закрывая рот огромной ладонью.
День тянулся медленно. Борин ждал с нетерпением Федора, но он почему–то не приходил. Надоело смотреть в окно. Бездействие и неизвестность утомляли.
Вдруг хлопнула дверь в соседней комнате. Раздались торопливые шаги. В комнату вошел Котлов. Лицо у него было сильно взволнованно.
— В депо объявили забастовку, — прерывистым голосом сказал он. — Организаторы — сами рабочие. В связи с вчерашними взрывами на станции контрразведкой арестовано 16 рабочих. Трое из них наши из депо. Двоих избили до полусмерти и отпустили нынче утром. Они, окровавленные и истерзанные, явились прямо в депо. Рабочие всколыхнулись. Требуют освобождения остальных четырнадцати и наказания для палачей… Послали делегацию из трех стариков, неизвестно, что будет.
Котлов уселся на стул, тяжело дыша.
— Ух, запыхался.
— А где теперь рабочие?
— В депо.
— А меньшевики там есть у вас?
— Есть, — они теперь говорят во всю, рты развязали, хотят отговорить рабочих от забастовки. Рабочие их не слушают, они ждут с нетерпением возвращения делегации.
— Рабочие вооружены?
— Есть оружие… у многих.
— А если делегацию арестуют — возможно выступление?
— Неизбежно… собираются пойти демонстрировать к властям.
Борин подумал. Затем сказал?
— Надо рабочих повести за собой. Делегатов безусловно арестуют. Рабочих здесь мало и с ними считаться генералы не будут. Надо использовать момент возмущения, чтобы раскрыть глаза рабочим на классовую сущность деникинцев. Надо повести их целиком за собой. Остатки выбить из–под тлетворного влияния меньшевиков. Нужно растолковать им, что боевое выступление необходимо, но не сейчас. Если теперь они выйдут массою на улицу, то их на полпути перерубят казаки… Самое лучшее, если они объявят однодневную забастовку протеста и разойдутся по домам из депо. А к боевому выступлению пусть лучше подготовятся, согласуют выступление с выступлением нашего партизанского отряда… А если будет возможно, пусть предварительно завяжут связь с Красной армией на нашем участке фронта.
— Да, да, — утвердительно вторил Котлов. — Хорошо было бы вам явиться туда и сказать несколько слов рабочим. Это подействует. Хотя и опасно вам появляться, но можно будет скрыться. Иначе рабочих не удержишь и непременно наделают глупостей. Да риск–то не особенный вам пойти. О нашей забастовке еще власти не знают. Вокзал еще не оцеплен…
— А далеко депо?
— В двухстах шагах.
— Тогда пойдемте скорее.
Котлов быстро побежал в соседнюю комнату и вернулся с засаленной брезентовой курткой, набросил ее на плечи Борина. А на голову напялил свой картуз. Борин беспрекословно повиновался.
— Ну, пошли.
Они сбежали по лестнице. Почти бегом пробежали железнодорожную площадь, покрытую рельсами, шпалами, товарными вагонами. Пробежали через мостовидный кран, через который во все стороны пробегали параллели рельсы. Вот и депо. Железный овальный сарай, с раскрытыми настежь огромными воротами. Из сарая выглядывают зеленые и черные паровозы. Обычного стука и грохота не слышно из депо. Они вбегают узким проходом между больными паровозами, в огромную боковую залу. Черные чугунные арки нависли над ними. Симметрично уходят вдаль корпуса. Высоко, вверху выбитое, запыленное и засыпанное сажей окошко. В окошко виднеется клочок голубого неба. У стен внизу и во всех направлениях по залу тянулись железные стойки, верстаки, огромные колеса, горна с мехами, железные брусья, винты, тиски, машины с колесами и валами. Небольшие паровые молоты. Машины не движутся. Возле них не видно людей.
* * *
Они свернули налево в двери. Борин увидел куполообразный зал, переполненный рабочими. Рабочих было несколько сот человек. Среди них Борин заметил несколько женщин и стариков. Кожанки, неуклюжие брезентовые костюмы, засаленные и измазанные в мазуте, солдатские штаны, опорки на ногах, пестрели всюду. Морщинистые, пасмурные лица опушены вниз. Слышен шум многоголосой речи. Подошли ближе.
В кругу рабочих на верстаке, держась одной рукой за ремень привода, говорил рабочий с выбритым лицом, смертельно бледным. Борин услышал последние слова его речи.
«И нужно, поэтому, товарищи, нам смириться… потому что ничего мы поделать не можем… А только через эту нашу глупость пострадают наши семьи, да и мы сами… Стенку лбом не прошибешь… А тех, которые вызывают вас на выступления, — не слушайте… Выступали уже не раз… Сами знаете, а видите, ничего не выходит, только смерть и разорение для нашего брата»…
«Правильно, Матвей», — поддержали оратора несколько голосов.
«Давай, разойдемся, ребята, пока шею не накостыляли»…
Оратор спрыгнул с верстака, нахлобучил на голову засаленную фуражку. Стал в стороне. Дрожащими руками принялся сворачивать папироску, то и дело перешептываясь с двумя соседями.
Борин хотел просить Котлова, чтобы тот дал ему слово в порядке очереди. Но Котлова уже возле него не было. Не успел осмотреться он по сторонам, как услышал громкий голос Котлова. Посмотрел и увидел его на верстаке. Котлов говорил речь.
«То, что сказал Матвей… вы его не слушайте, товарищи, врет все он, шкурник. Свою шкуру спасаючи. Не время, говорит, выступать. А почему ты знаешь, что не время выступать нам? А»?
«Знаю», — раздался из толпы голос Матвея.
«Ни черта ты не знаешь. Меньшевистский ты шкурник. Рабочему всегда время выступать, когда на него с ножом прут… Тебе, конечно, ничего, лишь бы ты жив остался. Шкура барабанная… А вот наших товарищев повесят, это ничего? А? А потом и до нас доберутся. Эх, ты, а еще говорит, — я социалист… Ты… тормоз вестингауз для нашего рабочего дела, а не социалист… Что твой брат рабочий гибнет — это тебе ничего… Таких предателев, как ты, в нашей семье нет и не будет… Так, что ли, товарищи?»
«Верно, Котлов», — загудело много голосов из толпы.
Лицо и фигура у Котлова были могучими и властными.
«Потише товарищи, — сказал он, — я теперь не речь вышел говорить. После поговорим. Всем нам известно, что делать, на то мы и рабочие… Я хочу сказать вам, что мы не одни здесь».
Головы рабочих повернулись к выходу. «Нет, товарищи, туда нечего смотреть. Я вам говорю, что мы здесь не одни потому, что к нам для связи приехал начальник партизанского отряда, товарищ Борин».
«Уррра», — закричали сотни голосов. «Покажись. Нача–а–а‑альник. Тащи его на верстак, ребята. Эй, дай дорогу. Дорогу»…
Борин шел узким проходом между двух стен рабочих. Стал на верстак рядом с Котловым. «Ура», — продолжали кричать многие голоса.
Борин снял картуз и когда толпа затихла, стал говорить.
«Товарищи. Крепкий привет вам от нашего партизанского отряда… Товарищи. Долгих речей говорить теперь некогда. Я вам хотел сказать вот что. Ваших делегатов непременно арестуют и, возможно, повесят… Но, товарищи, разве нас запугают смертью? Нет. Наши борцы, погибшие в бою, никогда не умирают. Мы должны будем выступать. Неправ товарищ Матвей… Но только нам теперь выступить невыгодно. Вы одни, товарищи. Нужно подождать несколько дней, неделю. Не больше. А тогда вместе с нашим отрядом выступите. За свое дело мы всегда готовы умереть. Но теперь нам никак невыгодно выступать. И мы не будем выступать. Товарищи, мы на провокации теперь не поддадимся. В ответ же на белый террор, мы пока объявим забастовку. А теперь, товарищи, разойдемся по домам. Казаки наверное уже едут сюда. Побольше выдержки, товарищи, получше подготовьтесь к выступлению. Вооружитесь и ждите».
Борин сошел с верстака. После него опять говорил Котлов.
«Вы слышали, товарищи, что сказал нам начальник отряда. Я думаю, что никто из нас возражать не будет… Разве только Матвей. Пошли, товарищи, по домам. Нечего зря свои спины подставлять под казачьи нагайки… Каждый готовься к выступлению, но с осторожкой… Обыски будут… Может и арестуют кого из нас… Мы ко всему готовы… Пошли, товарищи. Будем ждать. Пусть так и скажет начальник отряда партизанам, что, мол, рабочие будут ждать. А завтра утром соберемся здесь».
Толпа рабочих, как бы повинуясь Котлову, тронулась массой к выходу. Кто–то из рабочих, растрепанный, худой, в бородке клинышком, вскочил на верстак. Было видно, как он делал нечеловеческие усилия, чтобы перекричать громкий говор уходящей толпы. Наконец, он взялся рукою за горло, как видно, надорвав его. Безнадежно махнул рукою и сошел к трем ожидавшим его у верстака товарищам.
Сквозь шум Борин услышал его слова: «Прозевали мы Надо было бы нам выступить раньше. Ей–богу, рабочие вышли бы на улицу. Я, вот и красный флаг приготовил». Он высунул из за пазухи кусок ярко–красной материи. «Эх, сорвалось, теперь уже не вернешь их». Проходя к выходу, мимо Борина, он гневно сказал: «Большевистские демагоги, саботажники революции. У‑у, погодите».
— Кто это? — спросил Борин у Котлова.
— Наш анархист, с приверженцами.
У выхода на улицу стояли Григорий Петрович, Федор и Железкин.
— Надо спешить, — сказал Григорий Петрович, — сюда едут казаки. Да вон они уже движутся. Смотрите.
На самом деле, в дальнем конце железнодорожного полотна показались небольшие конные фигуры. Они быстро приближались, увеличиваясь в размерах.
— Едут по полотну цепью, — шепнул кто–то.
— Ну, мешкать нечего. — Пошли. Григорий Петрович помчался наперерез через полотно железной дороги, пролезая под вагонами. Все последовали за ним гуськом. Перешли полотно. Путь преградила бетонная стена с колючей проволокой наверху.
— Здесь нужно перемахнуть, — сказал Григорий Петрович. — Снимайте куртки, кладите на проволоку. Так. Ну, теперь кто поздоровее, Котлов, — подставляй спину. Борин, лезь.
Борин быстро перепрыгнул через стену. За ним остальные. По эту сторону железнодорожного полотна город был совсем похож на деревню. Они шли улицами, наполненными сугробами пыли и лужами грязи. По дороге попадались густо измазанные в черную грязь свиньи с поросятами. Часто крыши домов были крыты соломою. Так прошли несколько улиц. Близко к окраине разбились на две группы. С разных сторон вошли в маленький проулочек. Постучали в двери небольшой деревянной избы у канавы, с крыльцом. Раскрылось окно. В него высунулась, черная взлохмаченная голова. Посмотрела. Протянула букву а–а–а‑а и скрылась обратно. Двери раскрылись, вышел тот же взлохмаченный человек, в галошах на босую ногу и в исподнем белье. Он зевал, закрывал рот одной рукою, а другой придерживал спадающие кальсоны. «Заспался, извините, — сказал он. — Заходите, господа». И прибавил шопотом: «товарищи».
Зашли в темную комнату, с единственным столом и одной скамейкой у стены. Расселись на скамью.
— Ты что так долго спишь, Андрей, и не стыдно? — пожурил взлохмоченного человека Григорий Петрович.
— Заспался, — оправдывался Андрей. Я лег в постель, т. е. на стол всего два часа назад.
— Почему?
— Печатали воззвание к населению.
— О чем? Почему мы не знали?
— Поздно пришла сводка. Вчера в десять часов ночи получили сводку с фронта. Наши наступают. Заняли за неделю триста верст территории, шесть крупных городов и захватили 21 тысячу пленных и трофеи.
Все в комнате сразу стали оживленно разговаривать. Засуетились. Кто–то начал кричать «ура!», но ему зажали рот.
— Замолчи, сумасшедший!
— Еще что?
— Наш фронт от города всего в ста верстах.
— Благодать, — расплылся в улыбке Федор. — Покажи листовку.
Андрей, придерживая одной рукою спадавшие кальсоны, другою принялся рыться под дровами в печке. Достал папку, из папки вынул небольшой листок бумаги. Федор прочел напечатанное на нем вкривь и вкось гектографом.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
ВОЗЗВАНИЕ
«Всем честным труженикам. Товарищи. Победоносная Красная Армия заняла ряд городов, территорию в 300 с лишним верст. Тридцать тысяч пленных и невидимые трофеи! Белые банды бегут. В их стане разложение. Красные герои уже в нескольких верстах от города. Не пройдет и двух дней, как царские палачи, генералы, будут уничтожены навсегда и Красный стяг труда взовьется над городом и над всей трудовой Республикой!
Дорогие товарищи! Военно — Революционный Комитет, который сейчас организован в губернии, соединяет воедино силы для могучего выступления в тылу у врага. Он призывает вас всех готовиться к этому выступлению, не покладая рук. Но на провокации одиночных выступлений не поддавайтесь, товарищи. Врозь мы слабы, вместе — непобедимая, всесокрушающая сила.
Уже сейчас в наших рядах имеется такая могучая войсковая единица, как партизанский отряд, оперирующий в N уезде, насчитывающий в своих рядах более десяти тысяч человек. В городе мы тоже насчитываем их несколько тысяч. Через пару же дней мы будем превосходить гарнизоны численностью и мощью.
За работу, товарищи!
Вооружайтесь, кто чем может! Время не терпит!
Долой белых палачей, вешателей!
Да здравствует непобедимый Союз Трудящихся!
Да здравствует Рабоче — Крестьянская Красная Армия!
Да здравствует мировая пролетарская Революция!
Губревком».
— Хорошее воззвание, — похвалил Федор. — Только насчет численности нашего отряда преувеличили, братцы. Даже меня покоробило. У нас, когда мы уходили из отряда, вместе с батальоном было 1.200 человек.
— Ничего — ответил Андрей — Где нынче тысяча повстанцев, там их завтра будет десять тысяч.
— Распространили листовку? — спросил Борин.
— Уже расклеили в городе около двадцати штук. Остальные послали в уезды.
— Сегодня будут повальные обыски, — сделал вывод Григорий Петрович.
— Не думаю. Нас под вечер вчера обыскивали. Поэтому мы и печатали здесь.
— Когда же соберется Комитет? — спросил Борин.
— Здесь, в три часа дня.
— Будем ждать. Поесть–то дашь нам что?
— Ступайте в сенцы, там есть молоко, яйца, ветчина, а я сосну часок, другой. — Андрей быстро залез на стол, под пальто и мигом захрапел.
— Это кто? — спросил Федор у Котлова.
— Это секретарь нашего губернского Комитета.
* * *
С двух часов стали приходить члены Комитета. Они входили со двора без стука. Борин внимательно всматривался в лица и узнавал в них своих старых друзей.
— Борин? Здорово, дорогой. Не из центра ли? — спрашивал у него приземистый, толстый человек. Бритое лицо вошедшего простодушно улыбалось. Серые глаза искрились под стеклом очков.
— Власов? Ты, ли это? Тебя без бороды не узнаешь. Здравствуй, милый.
Товарищи целуются.
— Как попал? Откуда? Что делал? Что слышно нового? Кто здесь, кого нет? — послышались обоюдные вопросы.
Власов рад встрече. Но, по обыкновению, сдержан. До захвата города белыми он был председателем трибунала. По привычке говорил медленно. Каждое слово «обмаргивает», как говорил про него Федор. По профессии он был телеграфистом.
Снова раскрылась дверь, вошел сухощавый человек в шляпе, надвинутой на нос. Длинные черные усы свисают по–хохлацки вниз на бледном угодничьем лице. Федор сразу узнал вошедшего.
— Иудейский хохол — Абраша Зоткин, — порекомендовал он Борину.
Зоткин бросил шляпу в сторону и прыгнул на шею Федору, а затем Борину, выкидывая при этом самые удивительные фокусы ногами. Усы у него сползли на подбородок, обнажая бритую верхнюю губу.
— Откуда покойничков бог принес? — со смехом говорил он. — Чорт возьми, как тут не верить в загробную жизнь!
Абрам Зоткин, по профессии печатник, при Советах был членом Коллегии Чека, кроме того заведывал Отделом Народного Образования.
За ним следом вошел еще один, знакомый Борину член Комитета. Раньше он занимал пост заведующего Агитотделом Губернского Комитета. Подслеповатая, обрюзглая седоватая голова, смотрела исподлобья. Он больше двадцати лет провел в тюрьмах царской России. С 18 лет отдавшись делу революции, он никогда не уходил от нее. Тепло и радостно поздоровался он с Бориным и Федором. «Нашего полку прибыло» — сказал он баском. Друзья разговорились.
Через час пришли еще двое. Это были ответственные работники Губкома, присланные из ЦК партии для работы. Федор не преминул задать по несколько исчерпывающих вопросов и узнал, что до посылки сюда оба товарища работали среди путиловцев, так как сами были металлистами. Оба они были старыми партийцами–большевиками. Провели по несколько лет на каторге.
Один, повыше ростом, с черной щетиной на щеках, в синих очках, с копной кудрявых волос на голове, с желтым карандашом за ухом был назначенским председателем Комитата. Звали его Борисом.
Другой был небольшого роста человек, с серым бритым лицом, с припухшими небольшими глазками и хромой правой ногой. Он носил странную кличку «Великана», неизвестно почему данную ему товарищами.
* * *
Разбудили Андрея. Спешно открыли заседание Комитета. Заслушали информацию Григория Петровича и Котлова по поводу забастовки в депо. Постановили: написать новое воззвание, клеймящее белых палачей и призывающее рабочих к выдержке. Вторым вопросом заслушали сообщение Борина по поводу партизанского отряда. Сообщение приняли к сведению и постановили установить прочную связь с партизанским отрядом через специальный кадр курьеров. Кроме того, постановили написать воззвание к красным героям — партизанам и красноармейцам. Затем обсудили вопрос о связи с армией и о совместном выступлении. Постановили завязать живую связь со Штабом армии. Для этой цели выдвинули две кандидатуры: Котлова и Железкина. Борин протестовал против посылки Котлова. «Он очень авторитетен среди здешних рабочих. Его никак нельзя убрать отсюда». Кандидатуру Котлова отвели. Железкина тоже.
Члены Комитета задумались, выискивая в памяти подходящего кандидата в связные. Поднялся Федор.
— Вот что, товарищи, — сказал он. — Я выдвигаю свою кандидатуру. Постойте, постойте, — отводил он недоуменное возражение. Во–первых, моя миссия в городе, так сказать, выполнена. Остальное сделает товарищ Борин. Не перебивайте, братцы. Здесь я особенно не нужен, ну, и в отряде без меня обойдутся. А как связной, я, братцы, первый сорт. Сами видите. Для меня это будет прогулка, и дело я сумею протолкать в Штабе очень быстро. Да что и говорить, ехать в штаб должен я и никто другой. Комитетчики переглянулись.
— Ваше мнение, товарищ Борин?
— Пускай идет. Он мастер такие вещи обделывать. Только ты там, Федюша, не задерживайся. Хотя мы тебя ждать здесь не будем, но тем не менее поскорей возвращайся. Только одно условие, товарищи, прошу его здесь не задерживать на обратном пути. Он в отряде будет очень нужен.
Кандидатуру Федора приняли. Заседание закрыли. И закипела черновая работа Комитета. Принялись писать воззвание, листовки, письмо к партизанам, донесение в Штаб армии.
* * *
Поздней ночью Федора провожали в дорогу. Федор, переодетый крестьянским парнем с документами жителя деревни прифронтовой полосы, шел в сопровождении Железкина. В котомке, висевшей у него за плечами, помещался черный хлеб, в котором были спрятаны донесение, небольшой браунинг с патронами и деньги.
За городом Федор пожал Железкину руку, обнял его и, сгорбившись точно от большой тяжести, пошел по туманной дороге в путь. Где–то в городе раздавались одиночные выстрелы На окраине лаяли собаки. Скользили темные облачка, проплывавшие мимо луны. Безлюдное поле то озарялось матовым светом, то погружалось во мрак.
* * *
Утром, когда еще все спали, пришел Железкин с Амо. Амо был взволнован и рассержен.
— Ну, что же это такое, товарищ Борин. Вы вчера были среди забастовщиков, а меня не предупредили. Но если бы случилось несчастье, виноватым оказался бы я. Через вас я лишился бы карьеры. Командир разжаловал бы меня из завхоза в начальники снабжения отряда. Нет, это невозможно… Больше я от вас ни шагу. Так вчерашние сутки помучился. Ай–вай. У Амо был шутливый тон речи, но по лицу заметно, что он не спал ночь. Оно было помятое и побледневшее.
— Ладно, товарищ Амо, больше разлучаться не станем. Мы просто забыли вчера о вашем существовании. День был такой.
— Когда же в обратный путь? — спросил Амо.
— Хотя бы сегодня. Все, что нужно было сделать, мы сделали. Связь с Губкомом налажена. Через каждые 3–4 дня будут являться к нам связные. Этим наша задача исчерпывается. Но мне хотелось бы побыть здесь еще денек–другой, чтобы узнать, чем закончится забастовка рабочих депо. Как ваше мнение?
— Один–два дня задержаться можно, — думаю я. С отрядом ничего не станется за это время. Конечно, перебудем.
— И я так думаю. Мы хорошенько прощупаем настроение гарнизона и отношение между командным и исполнительным составом.
Борин пошел умываться. В комнате было темно, на полу играли солнечные зайчики от лучей, падавших сквозь щели закрытых ставень.
Стук сапог в соседней комнате разбудил всех. Вскочил со стола Андрей, потянулся, зевнул и изумленно уставился на Амо.
— Я с Бориным, — заметив его недоумение, пояснил Амо.
— А где Борин?
— Умывается.
— А‑а.
Андрей был удовлетворен. Он сел на стол, болтая ногами, не спеша закурил папиросу, брызгая красноватыми лучами спички в коричневую тьму, сгущенную у потолка. Проснулись другие члены Комитета. Спешно одевались и по одиночке уходили. В комнате остались Борин, Амо, Андрей и Григорий Петрович. Они ждали с нетерпением прихода Котлова, давно ушедшего в депо.
* * *
В первом часу в комнату без стука вошел Железкин. Он был неузнаваемо бледен. Красная полоса тянулась у него от щеки к шее. Губы запеклись кровью.
— Что, что с тобою? — подбежали все к нему.
— Ничего, — ответил он — говорить только трудно, язык прикусил.
— Кто тебя так обделал? — спросил Андрей.
— Кто? — Казаки. Вот кто.
— Когда?
— Час назад.
— Рассказывай, ну. Где Котлов?
— Котлов избит и арестован.
— Да что случилось?
— Собрались утром мы в депо. Как говорил товарищ Борин, делегаты оказались арестованными и посажены в тюрьму, — говорят, пороли. Мы устроили митинг. А тут, откуда ни возьмись — казаки. Стали разгонять митинг. Офицер приехал, приказал встать на работу. Начальник депо приехал и тоже угрожал. «Рассчитаю, упеку». Тут вот выступил Котлов и принялся призывать рабочих к забастовке. Офицер подал сигнал, на Котлова бросилась толпа казаков и тут же стала избивать его. Затем его увели куда–то. Должно быть, расстреляют. Многих рабочих избили и под угрозой ареста заставили работать. Возле каждого рабочего у станка поставили казака. Теперь вот перерыв на обед. Отпустили нас с условием, чтобы немедленно вернулись к работе. Я и прибежал сюда.
* * *
Борин и Амо пробирались на новый ночлег. Надо было пересечь главные улицы. Завернули за угол. Перед ними сверкнул десятками окон двухэтажный дом.
— Здание бывшей Губчека… Что здесь теперь? — спросил Борин.
— Градоначальство.
— Больно сильно электрофицировано. У них сегодня как будто бы бал. Обычно меньше огней.
Подошли ближе. У входа в здание стояло несколько часовых, в высоких горских бараньих шапках с белым верхом.
Когда они уже проходили мимо сияющего подъезда, прямо на них выбежал офицер с растрепанной прической. За ним еще несколько.
— Господа… позвольте, господа, — закричал он, завидев их. Почему вы не зайдете, господа? Как не стыдно господа? — говорил он с пьяной ласковой укоризной, схватив за рукав Борина. Остальные офицеры приблизились к ним.
— Нельзя же так, господа. У нас там… — офицер болтнул рукою назад, — много дам и мало кавалеров. Прошу, господа, зайдите… Оч–чень весело… Пожалте…
Остальные офицеры тоже принялись упрашивать. — Нельзя же так, господа, зайдите, господа. — Все они пьяно улыбались и тащили их за рукава к подъезду. Часовые внимательно наблюдали за сценой.
— Хорошо, господа, — забежал вперед Борин. — Только с условием: оваций и встреч нам не устраивайте. Дайте офицерское слово.
— Даем, даем. Идите сами наверх.
Борин, а за ним Амо поспешили воспользоваться любезностью офицеров и быстро пошли вверх по лестнице.
— Хотя бы скорее избавиться от этих пьяных рож.
Наверху они оставили свои фуражки у дряхлого швейцара.
Быстро прошли первую комнату, уставленную длинными столами с закусками. Облокотившись на столы, тут спало несколько офицеров.
— Знаешь что, зайдемте в мой бывший кабинет, — предложил Борин, — посидим там немного и домой. Здесь очень небезопасно.
Они пошли. Издалека доносились звуки музыки.
— Играют в большом зале, — пояснил Борин.
Прошли еще одну комнату. В другой наткнулись на сцену. На диване сидело двое офицеров. У них на коленях лежала женщина с обнаженными до пояса ногами и грудью. В другой комнате попалась совсем обнаженная женщина, среди бутылок вина и цветов. Рядом с ней сидели два полураздетых офицера. Один седоусый офицер спал прямо на полу. Голова его покоилась между двух толстых ног в ажурных панталонах. Голова и бюст обладательницы панталон помещались где–то под столом.
У входа в кабинет их сбила с ног кавалькада пьяных офицеров, нагруженных женщинами. Пьяные женщины, в крикливых растерзанных нарядах, с прическами, сбитыми на сторону, с раскрытыми ртами, осоловелыми, пьяными глазами, сидели, плотно ухватившись у офицеров на шеях, спинах, животах. Крича что–то бессвязное, группа рассеялась по разным комнатам.
В кабинете было совсем темно. И чьи–то грубые голоса, к которым присоединились потом пискливые женские, закричали из потемок.
— Вход одетым запрещается. Раздевайтесь за дверьми, господа. Да, за дверьми. А сюда голенькими.
Борин с силой захлопнул двери.
— Знаешь что, — предложил Амо, — давайте–ка удирать.
— Вот идем сюда, — указал Борин на маленькую дверь в коридор. — Мы здесь не встретимся с этими пьяными офицерами. Здесь черный ход.
Прошли темным коридором. Подошли к лестнице вниз, во двор. Пахнуло уличной свежестью.
Неожиданно направо раскрылась дверь и на пороге показалась знакомая Борину фигура.
— А, Иванов, — вспомнил Борин, и хотел отвернуться, но встретившийся человек уже узнал его и изумление на его лице сменилось выражением злобы.
Иванов быстро скрылся за дверьми.
— Бежим вниз, — крикнул Борин. — После узнаем в чем дело.
Они бросились стремительно вниз по лестница… Вот уже улица… вот сад. Амо впереди между деревьями.
— Стой, — кричат Борину сбоку несколько голосов. Он быстро бежит, но его хватают за плечи и ведут обратно.
* * *
В квартире Григория Петровича шел спор.
— Пусти, пусти меня! — кричал Амо. — Это позорно!
— Замолчи, сумасшедший. Ну, какая польза? Ну, что мы можем сделать?
— Нет, я с этим не могу примиряться.
— Но Борина повесят.
Григорий Петрович сел около него. Глаза его были затуманены слезами. Но что же делать?
Несколько минут в комнате стояло тягостное молчание.
— Нет! — наконец, воскликнул Амо. Темное лицо его еще более потемнело, а у висков вздулись прыгающие жилы. — Нет, надо сделать все возможное, чтобы освободить его… Умру, но сделаю.
— Ну, что же ты, голубчик, сделаешь? Ну, что ты можешь сделать? Ну, что мы можем сделать?
— Что сможем? — лицо Амо горело решимостью. — Все сможем. Мы должны будем устроить побег.
— Каким образом?
— Каким образом освободим — это мы найдем. Лишь бы его сегодня не убили. В этом отношении у нас, старых дашнаков, большой опыт. Можно сделать так. Проследить, где он в заточении, и сделать налет… Или если его будут вести по улице, то совершить нападение.
— Ерунда. Детская вещь!
— Не ерунда. Только нужно будет обмозговать это дело. Надо так сделать, чтобы его в первую очередь не убила стража. Во всяком случае, нам нужно будет человек двадцать — тридцать. Сумеет ли их выделить городская организация?
— Нет, не сумеет. Этого нельзя сделать. Это будет равносильно провалу организации и ни к чему не поведет.
— А оружие достать можно?
— Это сумеем. Но…
— Никаких не должно быть «но». Жизнь Борина — драгоценная жизнь. Вы ложитесь, Григорий Петрович, а я еще посижу и хорошенько обдумаю все возможные пути действия… Уверяю вас, что у нас есть шансы на успех.
* * *
Ранним утром Амо уже распоряжался.
— Вот что нужно достать, Григорий Петрович. Все это должно быть у нас в доме к двенадцати часам. — Амо передал записку. Григорий Петрович прочел:
Хорошо оседланных лошадей с плетками…………………………………………2 шт.
Ручных бомб……………………………………………………………………10 — ''–
Револьверов……………………………………………………………………12 — ''–
Хорошо вооруженных людей…………………………………………..………3–5 чел.
Деревенских костюмов…………………………………………………………2
Пролеток с хорошими лошадьми……………………………….………………5
Бумаги, нужные для передачи в отряд.
Продовольствие на дорогу.
Григорий Петрович прочитал, покачал головою.
— Людей не достанем. Но все остальное достанем. Я пойду. А ты будешь здесь?
— Нет, я пойду к Железкину: пусть скажет рабочим. Охотники найдутся.
Уходя, Григорий Петрович сказал:
— Не могу я одобрить эту пинкертоновщину. Ничего не выйдет. Только себя и других погубишь. Не по–нашему ты действуешь, Амо.
— Ничего, ничего, отмахнулся обеими руками Амо. — После поговорим.
* * *
Григорий Петрович и Амо стояли на углу улицы возле комиссариата.
— Говорят, повели судить. Лицемеры. Плохо то, что белошапочников сменили казаки… Видишь, те ушли. Хотя ничего. Ну, я пойду расставлять людей. Ведь моя правда. Целых десять человек оказалось желающих. Я еще раз разъясню всем, расскажу, как действовать. С извозчиков пусть не встают. Один управляет лошадьми, другой угрожает бомбами. Затем нужно еще раз сказать, чтобы погромче кричали: «смерть большевикам». «Давайте нам большевиков, нечего с ними возжаться.» Понятно?
— Конечно, понятно. Только…
— И пусть следят за офицерами. Они могут догадаться убить Борина раньше, чем мы его освободим. Одобряете?
— Да, но…
— А когда Борин будет в наших руках, все ребята быстро разъедутся во все стороны. Одобряете план?
— Нет, не одобряю.
— Ничего, после одобрите. Ну, я пойду предупреждать. А сами вы, Григорий Петрович, уходите поскорее отсюда. А то взаправду провалите организацию. Скажите всей организации, чтобы была настороже.
Григорий Петрович покачал головой, поцеловал улыбающегося Амо и, вытирая слезу рукою, ушел за угол.
* * *
Борина втолкнули в ту боковую комнату над черным ходом, где он только что видел Иванова. Кто–то с силой бил его в спину.
Перед ним находилась маленькая комната, наполненная облаками табачного дыма. В дыму Борин увидел три фигуры. Ближе всех к нему стоял офицер, с растрепанной прической, зазвавший их на бал. На его лице был разлит неподдельный ужас. Одной рукою он держался за рукоятку браунинга, покоящегося в кобуре.
— Так это Предчека? — спрашивал он у соседа, выпучив глаза. Сосед спрятался за его спиной.
— Он, я хорошо знаю, — отвечал последний.
Иванов — предатель, — подумал Борин, — сотрудник Губчека и предатель.
— Он, в этом не сомневайтесь, я хорошо его знаю… вместе работали.
— То есть как вместе работали? — бестолково спрашивал офицер, судя по лицу, совершенно сбитый с толку.
Борин посмотрел вокруг. Сзади и с боков у него стояли шесть вооруженных. Судя по лицам и форме, это были не то казаки, не то горцы.
Они внимательно смотрели за ним.
— Не уйти, — решил Борин. — Жаль, сплоховал.
Между тем офицер все еще продолжал задавать недоуменные вопросы.
— То есть, как ты вместе с ним служил? А? Ты что врешь, а? Ты думаешь, что я пьян, а?
— Хорошо, что Амо не попался, — думал Борин. — А, может быть, и попался. Может быть, уже убит. Если бы не этот подлец Иванов, все обошлось бы хорошо.
— Чего же тут не понять? — Объяснял Иванов. — Я служил не за совесть, а за деньги… за паек и сводки посылал нашим. Надо понимать, как следует. Три раза на этого самого чорта нападение устраивал. Иванов показал пальцем на Борина. — Все выкручивался. Ну, а теперь не выкрутишься!
Офицер постучал себя по лбу пальцами. Несколько раз скорчил гримасу, силясь прогнать гнетущие мозг винные пары. Потом он зашел сбоку — посмотреть на Борина.
— Предчека. Гм! Вот что! Вот он какой! Не пойму, никак не пойму. Какого чорта ему здесь нужно?
— Какого чорта? — передразнил его Иванов. — Может быть, он где–нибудь адскую машину поставил в доме. Может быть, через минуту все мы на воздух вспорхнем.
— А–а–а. — Засуетился офицер. — Нужно пойти доложить.
Офицер уже взялся рукою за скобку двери, но остановился. — Кой чорт… Они все пьяны, как винная бочка. Нет, итти не за чем.
— А ты спроси у него, — помог ему Иванов. — Он скажет, есть ли адская машина.
— Ребята, смотрите за ним в оба, — приказал офицер, — я буду допрашивать.
Один из стражи что–то передал другим на гортанном наречии. Стража подошла вплотную к Борину.
— Отвечай, есть адская машина? — закричал офицер тоненькой фистулой. — А то…
Он быстро поднес кулаки в уровень лица Борина. Борин быстрым ударом отбросил офицера к стенке, где тот шлепнулся на пол.
— Держите его, — закричал исступленным голосом офицер. — Я его сейчас расстреляю.
Офицер вскочил на ноги, подбежал с револьвером в руке к побледневшему Борину, взвел курок, но его одернул за руку Иванов.
— Убить успеем, успеем.
— Пусти! — кричал красный, как кровь, офицер.
— Этого нельзя допустить. — Иванов встал между Бориным и офицером. — Этого нельзя. Пойми. За это тебя завтра генерал самого расстреляет… Ты пойми, может быть, здесь у них заговор. Ведь не спроста же он здесь. Успокойтесь. Это ничего, что он вас ударил. Зато завтра генерал вас непременно наградит…
Офицер поморщился и неохотно спрятал браунинг в кобур.
— Обыщите его, — крикнул он караульным. — А потом уведите в караульное помещение. Свяжите по рукам и ногам. Ты, Али, отвечаешь мне за него головою. Понял?
— Так точно, — отвечал тот солдат, что переводил другим приказания на гортанной речи. Борина обыскали. Из карманов брюк извлекли маленький браунинг. Передали его офицеру. Офицер погрозил Борину — Постой, негодяй.
Борин молча искривил губы в насмешку. Это окончательно взбесило офицера.
— Уведите этого негодяя. Уведите этого разбойника. Я не могу на него смотреть. Я застрелю его!
Борина быстро вытолкали назад в коридор. Почти на руках снесли по лестнице вниз. У выхода помещалась караульная рота. Провели по узкому коридору через два ряда коек с сонными фигурами солдат. Мимо стоек с винтовками… ввели в полуподвал, где раньше содержались арестованные белогвардейцы.
— Превратности судьбы. — засмеялся Борин. Но тут же вспомнил о лесе, где находилась Феня. Сердце резанула мучительная боль.
Его связали и уложили на голые нары. Возле поставили двух часовых.
«Плохо я стал подпольничать, — опять принялся ругать себя Борин. — Попался. Хотя тут больше всего виноват этот предатель Иванов. Не кстати смерть… Ох, как не кстати». Пробовал Борин утешать себя мыслью, что все же его друзья на свободе, что дело революции без него в надежных руках. Но это утешение было слабое. Хотелось еще пожить. Почему–то смерть представилась ему в виде старика с окостеневшими, полураскрытыми руками, с растопыренными пальцами. Точно он с закрытыми глазами ловил кого–то невидимого. У старика хищное лицо, искаженное дикой злобой. По острой бороде текла струйка крови. Где–то он видел этот труп старика. Но где, не мог припомнить.
Через несколько минут стали болеть в связанных местах руки и ноги. Время шло медленно. Часовые менялись. Они стояли точно истуканы в кавказских бешметах, в высоких барашковых шапках с белым верхом. Боль рук и ног все усиливалась. Борин временами забывался и стонал.
Утром за ним пришел офицер, с огромными черными усами и колючим взглядом. Он был одет в такую же форму, как и солдаты, только сшитую лучше.
— Развяжите его — приказал он караульным.
Борина развязали. Он долго растирал затекшие и занемевшие места. Наконец сел на нары.
— Как ваше здоровье? — насмешливо справился офицер.
— Ничего, — буркнул в ответ Борин.
— Я тоже думаю, что ничего, — согласился с ним офицер — Мы вас сейчас отправим в военно–полевой суд.
Офицер испытующе посмотрел в лицо Борина. — А из военно–полевого суда есть один ход — к праотцам.
Борин посмотрел на него, погладил бороду и сказал: Ну…
— Ну… а это вещь не из приятных, особенно ежели через повешение.
— Кому как. Вы вот лучше дайте мне напиться, а то я, пожалуй, не доживу до столь сладостной минуты.
— Обойдется и так. Идем.
* * *
Шли по середине ярко залитой солнцем улицы. Около пятнадцати человек с саблями наголо охраняли Борина на пути в военно–полевой суд. Солнце слепило глаза. Но Борин шел твердой поступью, растрепанный и хмурый. Ароматный утренний воздух немного освежил его после бессонной мучительной ночи. По сторонам улицы шли прохожие. Иные молча смотрели на шествие, другие с состраданием качали головой. И вдруг… у поворота на главную базарную площадь Борин видел два знакомых лица. Это были Амо и Григорий Петрович.
«Они следят куда меня поведут», — подумал Борин. Слабая надежда шевельнулась у него в сознании. Но он тотчас же отверг ее. «Пустое, что они могут сделать»?
Подошли к большому черному корпусу, где раньше помещался Военный Комиссариат. Над входом в здание развевался трехцветный флаг. На древке флага висела белая лента. По широкой лестнице Борина ввели в большой зал. Остановили в углу перед дверьми с надписью «Кабинет Е. В. П. Комдива». Конвоиры окружили Борина со всех сторон, а офицер, закрутив свои большие черные усы, точно на пружинах вошел в двери кабинета.
* * *
Прошло с полчаса. Наконец, из кабинета вышел конвойный офицер. Выбрал из стражи двоих, наиболее воинственных, поставил их по сторонам Борина. Вынул из кабура наган и скомандовал: «Прямо в двери шагом марш».
Стиснутый с двух сторон стражниками, подталкиваемый сзади дежурным офицером, Борин ввалился в кабинет Комдива. В просторной светлой комнате, за большим письменным столом, заваленным бумагами и газетами, сидел лысый бритый офицер. Над ним на темных обоях стены, красовалась готическая таблица: «Личный секретарь Е. В. П. Комдива».
— Подождите здесь, поручик, — сказал он конвойному офицеру. Я пойду доложу.
Он без стука вошел в большую дубовую дверь направо. Опять потянулись томительные минуты ожидания. У Борина закружилась голова. Захотелось спать.
«Вот церемонные черти, — мысленно выругался Борин. — А впрочем все равно». Он покосил глазами направо. В упор на него смотрели черные подстерегающие глаза. Хищный профиль с плоским, как у птицы носом, серое лицо, у щек изрытое оспой. Острый подбородок и темные губы, длинной веревочкой. «Ну и рожа», — подумал Борин. Его почему–то стал душить смех. Он обернулся в левую сторону. Там на него смотрела такая же рожа, только с щетинистыми, тараканьими усами и выпученными глазами.
— Эй, ты, стой смирно, — окрикнул его сзади конвойный.
* * *
Вышел лысый офицер. Сказал: «заводите» и величественным жестом показал на дверь. Стиснутый с двух сторон, Борин ввалился в другую комнату.
На фоне голубых обоев стояла черная резная венская мебель. В углу красовался белый мраморный камин. Рядом с ним стояло трехцветное знамя с орлом на верху. На окнах цветы с большими листьями. Напротив дверей, у стены, помещался большой стол, покрытый, вместо сукна, двумя трехцветными знаменами. И стол, и камин, и знамена отражались в блестящем навощенном полу. За столом сидело пять человек, одетых в офицерские мундиры. Лица серьезные и нахмуренные. В центре стола развалившись сидел офицер, с генеральскими зигзагами на погонах, в бакенбардах и пенснэ. Остальные все были гладко выбриты и причесаны.
— Ближе сюда, — бархатным голосом сказал офицер в бакенбардах. — Еще ближе. Так. Ну‑с.
Бакенбарды повернулись поочередно направо и налево. — Начнем, господа.
Его соседи утвердительно кивнули головами.
— Егор Павлович, — обратился тогда генерал к хмурому офицеру, сидевшему у края стола, с ручкой в руках. — Позовите Иванова.
Хмурый офицер встал и вышел в маленькую черную дверь возле камина. Офицеры внимательно уставились на Борина.
— Рассматривают, каков большевик, чекист, — сделал вывод Борин. — Как видно раньше не встречали лицом к лицу. Не подумали бы, что я хоть чуть–чуть трушу.
Борин выпрямил стан, закинул назад голову. Прищурив один глаз, стал в упор смотреть на своих судей. Сосед председателя достал монокль. Поднял бровь и вставил его в правый глаз. Посмотрел на Борина и что–то шепнул председателю. Тот улыбнулся. Кровь залила лицо Борина.
* * *
Маленькая дверь раскрылась, вошел хмурый офицер и Иванов.
Иванов был хорошо одет. На нем красовался летний чесунчевый костюм. Ослепительно белые туфли и воротничок с белым галстухом. Но его лицо оставалось все то же сморщенное и сжатое: глубоко посаженные прищуренные разбегающиеся серые глаза, тупой нос, приподнятая левая бровь, стриженные под гребенку седые волосы. Сгорбленная спина и не сгибающиеся длинные ноги.
— Садитесь, господин Иванов, — сказал председатель, указывая на стул у камина. — Можете приступать к допросу. — Хмурый секретарь стал задавать вопросы Борину.
— Ваше… имя… отчество… фамилия… женат… холост… есть ли дети… возраст… вероисповедание… национальность… Потом секретарь сказал: «Анкета заполнена».
— Я имею несколько вопросов, — обратился к соседям председатель суда. Те утвердительно кивнули головами. Тогда генерал обратился к Борину:
— Скажите… как его…
— Борин, — подсказал секретарь.
— Да, Борин. Скажите, Борин, так это вы бывший председатель местной Губчека?
— Вы об этом хорошо знаете, — с усмешкой оборвал его Борин.
Председатель нахмурился, поднял брови.
— Прошу прямо отвечать на вопросы, иначе…
— Я буду отвечать только на те вопросы и так, как я это найду нужным.
— Одумайтесь, Борин. Ваша жизнь здесь поставлена на карту и, в зависимости от степени вашей искренности и честности, она может быть спасена.
Борин вскипел. — Оставьте ложь. Не прикидывайтесь ханжою, — закричал он. Я еще, не видя вас, знал, что я уже обречен. Я знаю, кто мои судьи. Судьи — это вы, царская Россия, дворянство, юнкерство, мой смертельный враг. От вас я не жду пощады и не хочу ее. Поняли?
— Уверяю вас, Борин, что смертный приговор вы еще не получили.
Судьи переглянулись. Потом председатель сказал:
— Вы очень, понимаете, вы очень дерзкий, Борин. Однако же старайтесь отвечать на поставленные вам вопросы короче и прямее, иначе мы вынуждены будем судить вас без вашего присутствия. Уверяю вас, что ваша участь еще окончательно не предрешена.
— Зря все это, — Борин махнул рукою.
Председатель повернулся в сторону Иванова.
— Свидетель, господин Иванов. Что вы скажете по делу Борина? Не стесняйтесь, говорите все.
Иванов быстро на несколько шагов приблизился к столу. Секретарь суда снял с него тот же допрос, что и с Борина.
— Прикажете начать сначала, ваше высокопревосходительство?
Говорите короче.
— Иванов еще более сморщил свое лицо. Собрал в бантик тонкие губы. Два раза слабо кашлянул и начал.
— Я, видите ли, ваше высокопревосходительство и господа высокие судьи, сам происхожу из дворян. Как вы уже изволили слышать, коренной житель здешних мест. Лет двадцать тому назад, т. е. в 1897 году, я из этих мест уехал в столицу моей родины России, дабы там сыскать себе службу, так как время для меня было тогда тяжелое. В престольном граде, Москве, мне посчастливилось видеть его светлость, градоначальника города, который не только изволил меня обласкать, но даже дал мне аттестацию в департамент полиции. Его высокопревосходительство, начальник департамента полиции, сразу же определил меня в третье отделение по политическому сыску.
— Короче, господин Иванов, — нетерпеливо прервал его председатель. — Мы все это уже слышали.
— Слушаюсь, — смиренно сказал Иванов и даже руки сложил на груди. — Так я служил там верой и правдой до самой этой проклятой большевистской революции. Я убежал из Москвы на родину. Но так как жить было нечем и в такое время сидеть в бездействии, когда можно сказать, Русь–матушка гибла, я не могу, поэтому я устроился на службу в эту самую проклятую Чека, сначала переписчиком. Ну, конечно, меня как беспартийного не допускали к ихним делам. Тогда я решил войти в ихнюю партию, чтобы побольше вредить им, ваше высокопревосходительство.
— Короче! Иванов, короче!
— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство. Назначили меня в информационный отдел, где всякие сводки и отчеты писались. Вошел я в доверие к этому самому разбойнику. — Иванов указал на Борина. Стал им устраивать сюрпризы. Десять раз на него заговоры устраивал. Доносил, где он будет, нашим людям. Какой дорогой будет ехать, но все было неудачно. Только, вот, наконец, попался, голубчик, не уйдешь теперь.
— Иванов! С подсудимым не переговаривайтесь.
— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство. Вот я все дела этих душителей и грабителей брал на заметочку, знал, что им не сдобровать. Разрешите, зачту. Они у меня здесь все занумерованы в порядочке и даже число, месяц и год проставлены.
Иванов достал из бокового кармана большой, в четверо сложенный и весь исписанный лист бумаги. — Разрешите зачитать, ваше высокопревосходительство.
— Читайте.
«Как я мог не разобраться в этом человеке? — думал Борин. — Ведь какой был артист, подлец». Борин помнил, как Иванов не раз на партийных собраниях выступал с божбой и клятвами, что он предан революции.
Иванов начал читать.
— Номер первый. Дал ордер на реквизицию имущества у вдовы полковника Блохина, достопочтенной женщины. Реквизировали на 30.501 рубль золотом. Номер второй. — Расстрелял сына поручика Вихреева, приехавшего из Сибири с манифестом от Е. В. П. главнокомандующего Колчака. Номер третий — арестовал и расстрелял священника села Бровки, господина Полищука, подымавшего свою христолюбивую паству на крамольников, насильников — большевиков. Номер четвертый — расстрелял три уважаемых лица города. Бывшего первого купца Горборина — за сбережение оружия. Никанора Никаноровича Петрова — за торговлю своим добром и Лукина Савелия Герасимовича за то же. Номер пятый — расстрелял учителя гимназии Друхина, Никиту Герасимовича за преподавание ученикам христолюбивой ненависти к большевикам и за распространение воззваний о свержении их. Теперь номера шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый, одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый — расстрелы за покушения на этих насильников. И все расстреленные праведники и все заслуженные лица города и губернии. Потом номера четырнадцатый, пятнадцатый, шестнадцатый, семнадцатый, восемнадцатый и до двадцать третьяго — расстрелы за укрывание своего добра и за потайную торговлю вином. От двадцать четвертого и до сотого — карательные расстрелы на местах священников, офицеров, крестьян за восстание против ига насильников, за укрывательство своего добра и за варку вина. Вот, ваше высокопревосходительство, этот полный список православных христиан, казненных этими каторжниками и злодеями. А вот другой список. — 557 человек, безвинно арестованных, добродетельных людей.
— Все? — спросил председатель, постучав пальцами по столу.
— Все, ваше превосходительство.
— Давайте сюда ваши бумаги.
Иванов угодливо подал председателю два листа бумаги.
— Подсудимый Борин! Признаете ли вы себя виновным в возводимых на вас обвинениях?
— Признаю. Только это с вашей точки зрения преступления, а с нашей точки зрения моя заслуга. К тому же этот список неполный. Еще много можно было бы внести туда!
— Как неполный? — закричал Иванов, вскочив со стула. — Чего врешь?
— А ты, голубчик, забыл занести в него тех, кого Чека расстреляла из своей среды?
— А–а–а. Это, — усмехнулся Иванов, — это меня не касается. Милые дерутся, только тешатся.
Генерал чуть–чуть улыбнулся. Пошептался о чем–то с соседями. Потом сказал:
— Можете итти, господин Иванов. Завтра утром зайдите ко мне в это время.
Иванов низко раскланялся и вышел.
Члены суда опять зашептались.
— Вы нам должны будете еще ответить на несколько вопросов, подсудимый. Скажите, когда вы вступили в эту разбойничью партию и какую она вам дает выгоду?
— Вступил я в разбойничью партию большевиков в девятисотых годах. Больше 15 лет тому назад. Выгоды же она мне дала вот какие. Первое. Это право бороться за раскрепощение рабочего класса, бороться с вами. Второе — сидеть по тюрьмам и умереть за это дело от вашей руки.
— Много ли вы заработали за эти пятнадцать лет — спрашиваю я?
— Нет, немного. Шесть лет каторги при царе и вот теперь — смерть.
— Не говорите таких громких фраз, ведь мы все равно не поверим. Говорите правду, сколько было награблено вами.
— Много. Очень много. По крайней мере, на сотни миллионов рублей золотом, не считая лесов, лугов, земель, дворцов, фабрик, заводов и много другого.
— Где же вы храните награбленное?
— Я грабил вас не для себя, а для народа, у которого вы награбили все то, что я отнял у вас.
— Это возмутительно, — фыркнул председатель.
— Позвольте мне, ваше превосходительство, задать ему вопрос, — попросил член суда с моноклем.
— Правда ли, что вы пытали и издевались над арестованными в подвалах Чека?
— Низкая, подлая ложь!
— Еще вопрос. Каким образом вы попали к нам на бал?
— Случайно, проходил мимо и был приглашен вашим распорядителем.
— Изволите шутить.
— Нет, серьезно.
— Хорошо, есть ли в городе ваша подпольная организация?
— Не знаю.
— Не раскаиваетесь ли вы в тяжелых кровавых преступлениях?
— Нет, и даже напротив. Виню себя за то, что зачастую бывал слишком мягок к своим врагам.
— Список говорит за другое. Не можете ли вы нам раскрыть ваших соучастников?
— Извольте, если вы так недогадливы. Мои соучастники — это весь рабочий класс страны и всего мира.
Взбешенный председатель поднялся во весь рост.
— Ваша наглость граничит с безумием, — с пеной у рта закричал он. Мы вас прикажем пытать!
— Не страшно. Я от вас лучшего не ожидаю.
— Бандиты! Разбойники! Грабители! Разорили всех! — громко кричал председатель. — Что вы сделали с усадьбами, фермами, лесами? Вы разорили все! Вы толкаете страну в пропасть, вводите анархию. Вы разрушили хозяйство страны!
Наконец, поднялся до сих пор молчавший сосед председателя слева. Человек с лошадиным лицом. Он сказал:
— Вы разрушили семью, вы пачкаете все святое в человеке.
— Вы давно ее сами разрушили.
— Вы безнравственны, — поддержал его председатель.
— Ложь! У вас нет доказательств. За то вы нравственны. Это можно доказать. Это вашу голову, председатель, я видел в темной гостиной на балу. Она покоилась между двумя толстыми женскими ногами в пьяном сне.
Председатель закричал исступленным голосом, как мельница, махая руками.
— Нет, он невыносим! Выведите его, мы будем совещаться.
Борина вытолкали за дверь. И только тут он почувствовал слабость. Он покачнулся, чуть не упал. Долгое время стоял с закрытыми глазами, пошатываясь. Эх, скорей бы покой.
Хотелось лечь на кафельный пол и больше не вставать. Прошло несколько минут. Опять вошел хмурый секретарь и вызвал их в кабинет суда.
— Нечего тут церемониться, — сказал председатель, когда Борин вошел. — Читайте приговор.
Секретарь погладил свои волосы ежиком и прочитал:
«Приговор военно–полевого суда при Н‑ской дивизии имени его превосходительства, генерала Деникина. Номер. Число.
Заслушав дело по обвинению рабочего Петра Борина в насилиях, грабежах, убийствах, чинимых им, Петром Бориным, на протяжении последних лет, постановили: применить к Борину высшую меру наказания — смертная казнь через повешение, предварительно дав ему сто шомпольных ударов. По исполнении донести.»
— А до этого сведите его в контрразведку вот с этой запиской, — негромко сказал генерал начальнику конвоя.
Борин напряженным слухом уловил это и понял: «будут пытать»…
Борина вывели за дверь…
* * *
Когда он вышел на улицу, то у него закружилась голова и потемнело в глазах. Кто–то сильно толкнул его в плечо.
— Иди, иди, что ли! — крикнул грубый голос.
Борин оглянулся. За его спиной шел усатый конвоирный офицер. С револьвером в руке.
— Ну, нечего оглядываться, ничего не потерял, — грубо крикнул он.
Десять казаков шли вокруг Борина. В такт шагам качались обнаженные наголо сабли. Сверкала сталь. Уродливые длинные фиолетовые тени ползли по золотистой, песчаной дороге впереди казаков.
«Такой хороший солнечный день, — подумал Борин, — так хочется жить. Что–то теперь там, в Ивановской топи?». Щемило сердце.
«Потребуют сведений. Пожалуй, убьют, пытая. Непременно убьют. А труп повесят. Чтобы только приговор привести в исполнение?»
— Куда вы меня ведете? — спросил Борин, не оборачиваясь.
— Молчи, там увидишь.
* * *
Вдруг, что это… со всех сторон конвой окружили коляски, наполненные вооруженными людьми. Лица у этих людей до самых глаз были закутаны белыми платками. У каждого в высоко поднятой руке сверкали большие бомбы.
— Ни с места! — закричал грубый голос с пролетки, — иначе вы вместе с нами взлетите на воздух.
— Мы требуем! — прокричал знакомый Борину голос, — чтобы вы выдали нам этого проклятого большевика.
— Смерть большевикам, — заревело сразу несколько голосов. — Смерть!
Неизвестные люди в масках прыгают с извозчиков с поднятыми бомбами в руках.
— Храбрые казаки, ни с места! — кричат они.
Двое из них подходят к Борину, берут его под руку и ведут сквозь строй казаков. Один из них идет позади его.
— Стойте! — закричал и рванулся вслед за ними офицер. — Дайте, я его пристрелю здесь! Дайте! Я не могу допустить.
Но кто–то в повязке сбил его с ног, вырвал из рук револьвер.
— Держите их! — закричал офицер с пеной у рта. — Это большевики!
Но казаки стояли неподвижно, замерев от испуга.
Борина посадили в пролетку. Всунули ему в руку два свертка и револьвер с патронами. Кто–то пожал ему руку, кто–то сел рядом с ним. Вот в воздухе взвился кнут. С силою рванулись кони и пролетка понеслась во весь дух.
На пути сосед сбросил повязку. Перед Бориным сидел Амо. Борин засмеялся: — Молодец, Амо. Я так и чувствовал, что без тебя в городе не обойтись.
— Будет погоня, — кричит Амо сквозь стук лошадиных копыт. — Вот здесь, в узле наша старая одежда. Давайте переодеваться.
К ужасу проходящих обывателей, двое пассажиров в пролетке стали раздеваться вплоть до кальсон, попутно одевая заплатанную, оборванную, крестьянскую одежду.
— Погоняй, погоняй, — торопил извозчика Амо.
Извозчик оборачивается к Борину.
— Железкин, — радостно кричит Борин, — и ты тут!
Железкин утвердительно кивает головой. Он хлещет лошадей, не жалея сил. Лошади несутся. Вот уже окраина города. Кирпичный завод, бойня. Последний домик, утопающий в зелени. У дороги стоят две оседланных лошади. Возле них суетятся три человека. Они передают лошадей Борину и Амо. Сами садятся на извозчика, открывают закрытый белой повязкой номер и галопом едут я город. Борин и Амо садятся на лошадей и скачут по пыльному тракту.
* * *
Проехали вскачь около десяти верст. У лошадей взмылились спины. Вздымались бока. Поехали шагом.
— А все–таки нам лучше будет свернуть с тракта, поехать верстах в пяти в стороне. Может случиться, что они узнают, по какой дороге мы удираем. Пошлют в погоню бронеавтомобиль, а от него нам будет трудно убежать.
— Согласен, — подтвердил Борин.
Они свернули с тракта и поехали наискось коричневыми ржаными полями. Где–то в отдалении стали слышаться глухие раскаты грома; иногда казалось, что где–то далеко сверху падала по частям огромная масса земли.
На небе ни облачка… Как жарит солнце. А тут раскаты грома, — недоумевал Амо.
— Да, странно.
Колосистая рожь шумит под ногами лошадей. В желто–коричневой волнующейся массе колосьев, пестреют розовые и белые васильки. Душисто пахнет чобор. Пропитан воздух ароматом полевых трав.
На горизонте колышатся яркие, светло–голубые струи воздуха. В воздухе возле лошадей вьются золотисто–зеленые оводы. Порхают разноцветные бабочки. Какой–то огромный, темно–коричневый жук с силой ударился в щеку Амо и, точно в обмороке, упал на землю.
— Фу ты, напугал, — улыбался Амо, потирая ушибленную щеку. — Думал, уж не пуля ли, а это жук.
Борин смеется.
Ехали так около двух часов. Далеко в стороне ниточкой тянулась трактовая дорога с маленькими палочками телеграфных и телефонных столбов.
* * *
Борин неожиданно заявил:
— Да ведь я хочу есть… и потом устал страшно, болит спина. Я плохой наездник. Давайте, сделаем привал.
— Давайте. Хорошо, подъедем вот к тому одинокому дубку, не там, а вот, направо. И там отдохнем.
Они подъехали к большому тенистому дубу. У подножия его, в теневой стороне, расположились на мшистой, густой траве. Амо достал из мешков хлеб, яйца, сыр и бутылку красного вина.
— Это вам, товарищ Борин, будет очень хорошо.
— Но я не пью.
— Глоток выпейте, это вам поможет подбодриться и уничтожить усталость. Немного вина полезно пить.
— Бросьте. Амо. Вы, как человек кавказский, вино любите, ну и пейте его. Чего там, не фарисействуйте.
— Ну, и вы выпейте глоток.
— Попробую, дайте. Нет, не могу, такая кислятина.
— Эх, вы, — сострадательно покачал головой Амо: «кислятина!» В этом отношении просто вы ни черта не понимаете.
— И понимать не хочу. Пейте сами. Да давайте есть.
Амо посмотрел на него, многозначительно подмигнул бровью и осушил бутылку вина одним духом. — Это по–кавказски, — сказал он, еле переводя дыхание. — Ей–богу соскучишься. Однако же, вы мне этого проступка в партбилет не заносите.
— Ха–ха–ха! — засмеялся веселым смехом Борин, — непременно занесу.
Закусив, они легли отдохнуть.
Вдруг, где–то уже по близости, раздались такие сильные раскаты грома, что они сразу привскочили.
— Да, ведь, это орудийная канонада, — сказал Амо.
Как бы в подтверждение его слов, грянули десятки орудийных залпов.
— И вы знаете, очень недалеко, — добавил Амо. — Что бы это значило? Уж не наши ли партизаны воюют?
— Ну, где тут — ведь там бьют залпами целые десятки орудий.
— Может быть, подавляют восстание?
— Нет, не может быть. — прервал его Борин. — Во–первых, орудия бьют уже целый день. То, что мы утром приняли за гром, тоже были орудийные выстрелы. И, во–вторых, бьет целый десяток орудий. Таким образом, можно целую местность сравнять с землей, а не то что усмирить восстание. Я думаю, что это настоящий бой.
— Ей–богу, так, — подхватил Амо. — Ай–вай, вот хорошо!
Амо, стуча ладошами над головой, изгибаясь, прошел вокруг дубка в лезгинке.
— Э‑э, да на вас, товарищ Амо винцо подействовало.
— Ничего подобного. Это я просто радуюсь.
— Смотрите, смотрите, — неожиданно закричал он, — по полю движутся люди. Нам нужно бежать.
— Лежите, пожалуйста, не шевелитесь. Нате револьвер. Где люди?
Амо показал рукой.
В самом деле, напрямик, по полю, по направлению к тракту, двигались группы по 5–6 человек и одинокие фигуры. Некоторые из них шли близко и были хорошо видны. На плечах у них висели погоны. За плечами — вещевые мешки. В руках у всех были винтовки. Шли они беспорядочно, длинной лентой. Возле некоторых групп катились пулеметы. Прямо, через посевы, ехали, нагруженные солдатами, крестьянские телеги. Ни звуков, ни песен не было слышно. Шла молчаливая масса смотрящих под ноги солдат.
— Отступают, — сказал Борин. — Это паническое отступление. И заметь, Амо! Между ними нет ни одного офицера. Там еще идет жаркий бой, а эти резервы уже бегут. Их бояться нам нечего. Однако, нам нужно скорее ехать. Иначе, как бы нам не попасть между двух огней.
Они быстро взнуздали лошадей и поехали в дальнейший путь, поминутно оглядываясь. Но отступающие не обращали на них никакого внимания и шли своей дорогой, смотря себе под ноги.
Так они ехали еще несколько часов. По временам дремали на седлах и чуть не валились под копыта спотыкающихся от усталости лошадей. Они уже сделали полдороги до Ивановской топи. Как вдруг их окрикнули караульные партизанского поста. Красноармейцы узнали Амо и Борина и наперерыв старались оказать им услуги. Возле поста они легли и заснули, как убитые. А вечером, они уже подходили к стоянке партизанов, радуясь предстоящему свиданию с близкими друзьями.
Вот и палатки, разбросанные на поляне, сотни людей, дым костров и шум.