Арон, одетый в широкую полотняную рубаху, в синие крестьянские шаровары с черной полоской и желтые ботинки, сидел на песчаном бугорке, прислонившись к подножию могучей ели. Солнечный луч падал сквозь листву на его голову и превращал его пышные рыжие волосы, рыжеватую курчавую бородку в блестящую золотую паутину. Могучая грудь выпирала из–под рубашки.
Его ноги служили подушкой для головы Михеева. Тело же Михеева, одетое в летний солдатский костюм, разбросалось на горячем песке лицом в небо. Волосы бороды и головы Михеева казались изсиня–черными. Он щурил глаза на солнце и держал во рту какую то нежную былинку.
— Или да, или нет, — шутя говорил Арон. — Или нас разыщут… Но если нас разыщут в этих непроходимых местах, то и тогда у нас может быть два выхода. Или — или… Или мы их отобьем, или мы будем побиты. Если мы будем побиты, то и из этого положения есть два выхода. Или нас белые возьмут в плен и расстреляют или… или просто повесят в лесу. Но если даже нас повесят, то ведь и из этого положения будут два выхода…
— Замолчи, Арон, — со смехом урезонивал его Михеев, — будет болтать.
— …То мы или попадем в рай, или попадем в ад, — не унимаясь, продолжал Арон. — И даже если мы с тобой попадем в ад, то и из этого положения у нас будут два выхода. Мы там организуем коммунистическую фракцию грешников, соберем вокруг себя профессиональных революционеров, совершим в аду переворот. Начнем гражданскую войну с тунеядцами неба — или попадем в котел с кипящей смолою. Но…
— Молчи, Арон, — с деланным ужасом закричал Михеев. Иначе я заткну уши.
Арон с улыбкой закрыл рот обеими ладонями.
— Такое поведение за последние дни, Арон, мне кажется подозрительным, — сказал, шутя, Михеев.
— Чем?
— Ты что–то стал очень разговорчив, жизнерадостен — даже научился краснеть.
— Пошел к черту. Врешь все это ты.
— А вчера вечером, когда мы гуляли с Феней, ты трещал как сорока.
— Это тебе просто приснилось.
— То–то приснилось. Смотри у меня.
— Солнце–то как хорошо греет, — уклонился от разговора Арон. — Хорошо вот так сидеть и не говорить ни слова. Мне мой учитель. «ребэ», всегда говорил: «Дитя мое — бери с меня пример, говори когда тебе за это платят. Ха–ха».
— Не удалось, я вижу, тебе взять с него пример, — смеялся Михеев.
Оба прислушались. «Начальник!» — надрывался в отдалении чей–то высокий голос.
— Председатель зовет, — сказал Арон. — Надо итти, кричит он как недорезанный, а наверное пустяк дело.
Арон поднялся и раскачивающейся походкой пошел на голос.
* * *
Михеев смотрел, как среди пляшущей сверкающей листвы мелькала Аронова белая рубаха. Стало резать глаза. Захотелось растянуться на жарком солнце и заснуть. Всего три дня, как он с Фроловым были спасены из ужасного больничного плена. Он все еще чувствовал себя разбитым. Все эти дни его клонило ко сну.
«Нужно выбрать местечко поукромнее — тут же решил он. — А там и завалиться на боковую до обеда».
Поиски укромного местечка заняли не одну минуту. То Михееву казалось, что местечко хорошее, а трава как будто бы сырая. То вдруг хорошая песчаная лужайка, на которой он уже думал развалиться, вдруг наполнялась крупными, быстро ползущими муравьями. «Ах, чтоб вас…» Наконец, удобное местечко было отыскано — гладкая, песчаная площадка в проходе среди густых кустов боярышника. Чуть было и с этого места не спугнула его целая семейка жужжащих комаров. Но спать так хотелось, что Михеев на комаров махнул рукой. Забрался в узкий песчаный проход, оглянулся, потом развалился пластом на спину. Солнышко приятно жгло. Временами дул теплый ветерок. Глаза слипались, точно смазанные патокой. Михеев заснул.
* * *
Проснулся он от звука знакомых голосов. Прислушался. Говорили Феня и Арон.
— Да где же он может быть? — недоумевал Фенин голос. Ведь уже шесть часов вечера.
«Ого. Вот это так ловко я заснул»! — Михеев посмотрел на солнце. Солнце уже было возле темных вершин дальних деревьев. «Ловко».
— Ничего, отыщется! — успокоительно прозвучал голос Арона.
— Здесь всюду шныряют наши. Куда ни пойди, на наших бородачей наткнешься.
— Опасно все же здесь, Арон, кругом трясины. Может нечаянно попасть в трясину и погибнет…
— Не погибнет. Не из таких он. — В голосе Арона Михеев услышал раздражение. «Надо подать голос», — решился уже Михеев. Но не подал. Ему стало казаться интересным послушать о себе. «Промолчать, а когда будут удаляться, то выбежать самому и закричать им вслед — «а вот и я»!
— Вы не устали, Феня? — спрашивал невидимый Арон.
— Устала… Мы уже полтора часа бродим.
— Тогда присядемте на несколько минут. Вот здесь. Откровенно говоря, мне с вами хотелось бы поговорить.
— Сядемте. О чем же вы со мной хотите говорить, Арон?
— О чем… — Голос Арона сорвался. — Да вот трудно начать.
— А вы говорите. Со мною можно…
«Вот, чорт возьми, влип в историю. И нужно было мне не подать своевременно голоса… Но теперь неудобно, помешаю. Лучше всего заткну уши». — Михеев подумал, но ушей не закрыл.
— Мне все время мешали поговорить с вами, Феня… И притом обстановка самая нерасполагающая…
— Арон, будьте мужественны — говорите…
— Видите, в чем дело, Феня… Это еще началось, когда мы ехали сюда из губернии… Дорогою… Усилилось, когда я вас не видал… Я страдал за вас… Боялся.
Небольшая пауза. Слышно было прерывистое дыхание Арона.
— Феня, вы видите…
Феня молчала.
— Я вас люблю… Кажется, больше. — Пауза. — Больше жизни… Вы мой идеал любимой женщины… и товарища в борьбе, Феня!.. Почему же вы отворачиваетесь. Я вам противен?.. Феничка!
В последнем слове Арона было так много печали, что Михеев невольно наморщил брови.
— Арон, я люблю другого… У меня есть муж…
«Как и со мною тогда» — подумал Михеев. «Бедняга Арон».
— Арон! Я тебя люблю, как близкого, как товарища по оружию… Но я горячо люблю своего мужа… Так люблю!
— Феня! Феня!.. — Феня молчала.
— Феня! Я протестую… Почему вы должны принадлежать только ему? Это такой эгоизм. Неужели у вас ко мне нет ни капельки чувства?!
— Все свое чувство я отдала мужу! — Голос у Фени был нежен и печален.
— Нет. Здесь условность. Традиция… Так было и так есть… «Но я другому отдана… И буду век ему верна». Ха! — У Арона был горький и ядовитый тон речи.
— Арон, оставьте. Ведь он мне дорог…
— Но, а если б он умер. Вы бы не полюбили другого…
— Не думаю… Не знаю… Так не полюбила бы… Другого нет такого…
— Нет, полюбили бы!
— Ну… Может быть… Но не могу же я любить двух сразу?
— Но почему же…
— Я не могу двоиться.
— Все воспитание… О! А я так люблю вас…
— Ну, хорошо, Арон. Успокойтесь… Вы что, хотите, чтобы я вам отдалась?.. Я не могу…
— Нет. Нет…
— Вы хотите, чтобы я была вашей наполовину…
— Нет. Я этого не перенес бы… Но я хотел бы, чтобы такой разговор не повторился у меня в жизни в другой раз. Вы поймите, Феня, я хочу, чтобы чувство было свободно… Чтобы не было таких разговоров… Чтобы было только чувство…
— Арон… Вы говорите не то, что думаете.
— Может быть… У меня горит голова… Мне так тяжело… больно…
— Идите ко мне, Арон… Положите голову. Вот так. Успокойтесь. Не плачьте… Мне тоже тяжело.
* * *
Михеев вернулся к себе в шалаш, когда уже солнце зашло. Он находился под впечатлением подслушанного разговора.
Из его шалаша через треугольное входное отверстие раскрывалась картина партизанской стоянки. Десятки маленьких и больших шалашей утопали в зелени. Повозки, телеги, дрожки, лошади, коровы, овцы, — все это в беспорядке размещалось на обширной травянистой поляне в центре леса. Горели маленькие костры. Над ними на трех палках висели чайники, солдатские котелки и большие чугунные котлы. Струйки светло–синего дыма поднимались над ними. Несколько ребятишек в одних рубашонках бегали взапуски. По поляне суетились люди. Ревели коровы, ржали лошади, слышались человеческие крики. «Целый цыганский табор» — решил Михеев, глядя на поляну. В отверстие шалаша появилась фигура Федора.
— Нашего полку все прибывает, — сказал он. Присел. — Только настроение слишком боевое у ребят. Рвутся теперь. Да это и понятно. Урожай зовет. Еще неделя–другая, пойдут покосы, и я боюсь, как бы это настроение не изменилось в другую сторону.
— Где Фролов? — спросил Михеев.
— Там, — Федор махнул рукой в сторону стоянки, расплывавшейся в светлых сумерках: — поучает стариков.
— Молодец, умеет подойти к крестьянам. Ну, что нового из местечка слышно?
— Новости есть да только не последние. Два дня тому назад получил донесения… Чаще не могу получать. И сорокаверстное расстояние мешает, да и опасно. На несколько верст кругом местечка расставлены посты. По лесу всюду шныряют казачьи разъезды.
— Что в сводке нового?
— Наблюдаются симптомы разложения среди казаков, особенно среди молодых. Офицерня дерется на дуэлях — развратничает. Симпатия населения уже на нашей стороне. Мои ребята в местечке сеют панику. Жалко только, Колю убили во время вашего освобождения.
— А кто он был?
— Мой старший информатор… Убитый лежал несколько дней — не разрешали хоронить.
* * *
Пришел Арон, молчаливый и сгорбившийся.
— Что с тобою? — спросил Федор.
— Ничего. Нездоровится…
За ужином Арон не ел. Был неразговорчив.
— Не позвать ли нам Феню? — предложил Федор. — Она все–таки кое–что в медицине понимает.
— Не поможет, — сказал с кривой улыбкой Арон. — Вот я лучше засну. Только пусть председатель ко мне не лезет — надоел.
Ночью Михеев несколько раз просыпался. И каждый раз слышал, как Арон беспокойно ворочался с боку на бок. Вставал. Ходил возле палатки и вновь ложился.
* * *
С утра пошел проливной дождь. Несколько часов непрерывно падала вода, затопив поляну грязной мутью. Над водою качались стебельки травы. Плавали большие дождевые пузыри. Внезапно дождь затих. Изо всех шалашей–землянок вышли босоногие партизаны с засученными по колено штанами.
— Чорт побери — этого еще не доставало, — ворчал сердито Арон. — У мокрых людей и настроение будет подмоченное.
— Я тоже боюсь за наших героев — партизанов, особенно за старых хрычей — они до сих пор все молчат.
Мимо землянки прошла баба, с юбкой, вздернутой повыше колен. Мясистые толстые ноги, точно красные колоды, были забрызганы грязью.
— И еще вот это действует, — указал на нее Федор. — Почти вся наша молодежь оставила дома жен. У крестьян в этом отношении большая простота и продуктивность. А теперь, когда наши соломенные вдовцы видят такие ноги, то их вдвойне тянет домой.
— Да, — согласились с ним остальные. — Надо было бы женщин не принимать.
— Ладно уж, — резко обрезал Арон.
От далекой группы крестьян отделилась одна фигура и, брызгая ко все стороны, прыжками помчалась к ним.
— Никак председатель? сказал Арон. — Так и есть. Председатель по мере приближения все замедлял шаги. Остановился. Мокрою рукою отер пот со лба и сразу выпалил, задыхаясь: — Старики не хотят иттить в караул.
— Почему? — Арон нахмурил брови.
— Сказывать, — довольно, мол, на старости лет дурака валять. Хочут домой. Прощения просить у Деники.
— Много их?
Да старики, почитай, все.
— А другие как?
— Другие молчат… Известно, тоже по дому… Кому не скушно…
— Иди, других назначь в караул. А я к этим сейчас приду.
Председатель рысцою побежал обратно, брызгая на несколько саженей вокруг.
* * *
— Я этого ожидал. Выжидать боя с этим народом никак нельзя, — сказал Федор.
— Нужно будет им сказать, — короче соврать, что к нам движутся красные части, сказать им, что получено донесение: дня через три, мол, будут здесь, — предложил Арон.
— Ну, а потом? — спросил Фролов, покусывая бородку.
— А потом? А потом будет видно. Можно будет произвести два–три налета. Но кто может сказать, что будет потом. Мы ничего не знаем даже о том, где наш фронт. В ближайшие дни нужно будет во что бы то ни стало завязать связь с городом. Так дальше продолжать нельзя… Ну, пойдемте, поговорим.
* * *
Человек 50 бородачей окружили Арона, Федора, Фролова и Михеева. Лица у них были сосредоточенные и пасмурные. Косили взгляды по сторонам под ноги.
— Ну, товарищи, и караулить не хотите? — проговорил Арон нарочито весело и громко.
— Надоело, — сказал один седой сухой мужик и сердито и отрывисто махнул рукою.
— Еще бы не надоело. Кому такая жизнь не надоест? Так что же, по домам идти, что ли, хотите?
— Знамо дело, — сказали сердито несколько голосов.
— Ну, что же… И ступайте с богом. Неволить не станем.
Среди бородачей пошел ропот недоумения. Они переглядывались.
Смотрели в улыбающееся лицо Арона и недоумевали. С минуту продолжался галдеж. Арон сделал вид, точно он разговаривает с Федором, но вот шум затих и из толпы стал говорить сухой старик.
— Всем можно, что ли?
— Да, кто захочет; только мало, я думаю, таких найдется, каждому помират–то не охота.
— Чего помирать. Может, нам по безграмотности да серости прощение будет…
— Ага! Дожидайся, — протянул Арон. — Мне уже докладывали из местечка, что прошлой ночью, вот так как вы, пришли беглые мужики к генералу, а он и слушать их не стал, а приказал просто повесить.
— А может нас послухает! — не унимался старик.
— Попробуй, — со смехом ответил Арон, потом добавил серьезно: — А те, которые эту белую сволочь хотят совсем прогнать из этих мест, пусть останутся. Бумагу я получил. Красная армия идет нам на подмогу. Через несколько дней здесь будет. С нею вместе мы в два счета разобьем и прогоним врага. А ты, старик, ступай к генералу. Если и казнит он тебя, — а что казнит–то, в этом будь уверен, — то ведь тебе и жизни–то не жалко. Все равно, подыхать скоро!
— Знаем. Слышали! — сердито замахал руками старик. Буде брехать! Красная армия идет… Тоже… Ты намедни — соврал раз! Слышали. Другой раз не обманешь!
— Так, так, Иваныч! — раздавались голоса из толпы.
— Мы эфто уже слыхивали… Поновее чего подай.
— А не верите, — почти вскричал Арон, — то проваливайте. Мы вас не держим. А бумага — вот она. — Арон ударил себя по карману.
— А ты покажь, давай нам, мы посмотрим — протянул руку старик.
— Многого захотели, старик.
— Давай! Ничего там, — заговорили многие голоса из толпы.
* * *
В это время из–за землянок вышли два босоногих партизана с винтовками на ремнях. Сильно забрызганные грязью засученные выше колен штаны и подпоясанные веревками рубахи были насквозь вымочены и плотно прилегали к мускулистым телам. Между ними шел, сгорбившись, крестьянин. Могучие плечи у него были опущены. Руки болтались точно чужие. Ноги ступали как придется. Обнаженная седая голова была мокрая от дождя. С седых волос и бороды капала вода. Одет старик был в истрепанный солдатский костюм и сапоги с широкими голенищами. Все внимание толпы сосредоточилось на старике. Три партизана пошли навстречу идущим, внимательно всматриваясь.
— Да никак дядя Федосий, — воскликнул один из них, засматривая в лицо старику.
— Ен, ен! — подтвердили другие голоса. — Что с мужиком–то сталось?
— Откуда, старик? — спросил Арон.
— А из местечка я, — каким–то придушенным, глухим голосом ответил старик.
— А что стряслось с тобою? Или заблудился в лесу?
— Пришел к вам. — старик встал на колени. Служить пришел… Разорили… Убили меня… Старик навзрыд заплакал, как ребенок. Арон подбежал к нему и поднял его на ноги. Придерживая одной рукою, другою хлопал по плечу.
— Успокойся, друг — говори, что было… Кто обидел?
— Офицеры обидели… Дочку снасильничали, замучили, и — и–и–роды… Стешу мою милую… Голубку… На себя руки наложила — ох… Старик опять зарыдал.
Толпа бородачей стояла подавленная.
— Смотри–ка, — неслось шепотом из толпы. — Намедни черный, как ворон был, а ноне сед, как лунь… Э–ге–ге. Вот тебе и милостивцы!
— Ну, а потом, дядька, что было? — спрашивал Арон.
— Не успел похоронить… как опять беда. Племяш был у меня… Не свой, но как родной был… Застрелили… Да знали, что наш… Приехали ночью казаки. Меня и старуху выпороли, ограбили… На улицу выгнали ночью, — подожгли дом… И тушить не дали. Все сгорело… Ничего теперь нет у меня… Старуха на улице ночью околела… Вот похоронил, а самому, куда деваться?.. Вот и к вам. Примите, Христа ради. — Мужик опять бухнулся в ноги.
— Встань! Встань, дядька! — говорил Арон, поднимая старика, точно пушинку. — Оставайся у нас… Скоро сюда армия красная придет. Отобьем местечко… А там уж Советская власть тебя не забудет, и дом новый отстроит и на обзаведение даст.
— Куда уж мне! — упавшим голосом говорил дядя Федосий. — На что уж мне это… Мне бы… помереть бы…..
— Ничего, поживем еще!..
— Дядя Федосий, а, дядя Федосий! Как там моя домашность и семейство? — приблизившись, спросил приземистый мужик с серой бородой лопатой, с быстро моргающими маленькими глазками.
Дядя Федосий вначале махнул рукою, а потом сказал:
— Отец за тебя сидит… Бьют, говорят… Всю живность со двора согнали… Ликвидировали, значит.
— Ага! — протянул мужик, почему–то одобрительно кивнул головою, поежил плечами и протяжно вздохнул.
— Председатель, — позвал Арон.
— Что–сь? — Председатель был уже возле Арона.
— Устрой старика хорошенько. Накорми. В наряд не посылай — пусть отдохнет.
— Пусти его ко мне… — попросил мужик, у которого был арестован отец.
— А у вас свободно?
— Места хватит.
— Ну, ступай, брат. Обсуши его. Да с допросами не приставайте… — Дядю Федосия увели.
Большая половина митинговавших партизанов уже разбрелась. Оставшиеся стояли, понурив голову:
— Так вот что, товарищи, — обратился к ним Арон. Вы видели и слышали. Если мне не верите, так своим односельчанам поверьте. А мое последнее слово к вам будет таким. Даю вам волю. Ступайте на все четыре стороны, если не хотите оставаться здесь и сражаться за свое добро, за Советскую власть… Но те, которые из вас останутся в лагерях, те… никаких у меня разговоров! Дисциплина должна быть! Сегодня ночью их в караул! Слышишь, председатель?! А если что — я церемониться не буду. Дело военное. Расстреляю!! Поняли, товарищи?!
— Поняли, — ответили два нерешительных голоса.
— Ну, так ступайте, товарищи.
Мужики по–двое, по–трое молча разошлись в разные стороны. Все время молчавшие Федор и Фролов заговорили разом.
— Нужно сейчас же посовещаться. Непременно… Потом нам нельзя быть не вооруженными. Ты, Арон, вооружи нас хорошенько.
— Ладно. Ладно. Пойдемте к себе и там поговорим.
Михеев шел позади всех и думал, что будет с отрядом через три дня. «Может быть плохо» — решил он.
* * *
Между тем серая пленка туч стала разрываться в клочья верховым ветром. Клочья облаков стремительно помчались на север.
В просветах между ними показалось ясное голубое небо. Грязная глинистая вода в лужах пачкала эту голубизну в своих отражениях. Внезапно солнечный луч прорезал воздух, и вся поляна разом заискрилась, засияла блестками.
Совещались в маленькой землянке, где жила Феня с женою председателя. В землянке было тепло и душно. От грязного после дождя пола поднимались влажные испарения. На маленьких пнях и на вещевых ящиках сидели Арон, Федор, Фролов и Михеев. Фене нездоровилось. Она, бледная и неподвижная, лежала на целой горе сухой соломы. Чья–то рука накрыла ее по грудь полушубком. Свет падал в четырехугольное отверстие, служившее дверью. Лица у всех сосредоточились и напряглись.
— Товарищи, — начал Арон, — вопрос для всех ясен: не пройдет и несколько дней, как снова появится брожение. К тому же продовольствие, — говорит председатель, у многих на исходе. Я думаю, что за эти дни вряд ли сумеем получить откуда–нибудь поддержку. И поэтому нам нужно будет что–либо предпринять в ближайшее же время.
Помолчали. Слово взял Федор.
— Я предлагаю, — сказал он, — устроить налет на местечко. Надо попробовать. Если нам удастся, — а все же несколько шансов есть на успех, — если нам удастся разогнать гарнизон, захватить оружие то мы успеем устроить сразу же мобилизацию. Увеличить свой отряд до желательных нам размеров и уже, не останавливаясь, оперировать в районе. Я имею сведения, что в казачьих частях разложение. Возможно, что мы захватим губернский город. Конечно мы не задержимся в нем, но нанесем ощутительный удар в тыл противника. Когда же нас начнут жать, то мы опять уйдем в лес, захватив с собою оружие и продовольствие. Но даже если нам не удастся занять местечка, то и тогда нам будет больше пользы от выступления. Партизаны получат боевое крещение. Отряд спаяется кровью и тогда можно будет побольше выжидать в лесу.
— Я думаю, что против этого плана возражать не приходится, — резюмировал Арон: — план, можно сказать, единственный, только надо его разработать…
— Не совсем единственный, — перебил его Михеев. — К этому плану можно внести вот какое добавление. Эти три–четыре дня, пока будет подготовляться выступление, надо будет использовать, чтобы связаться с городской подпольной организацией. И согласовать наше выступление с ними. Короче говоря, предупредить их!
— Это тоже следует принять, товарищи, — согласился Арон. — Есть еще предложение? Нет. Следовательно, вопрос можно считать законченным. Теперь о мелочах. Вот одна из деталей. Кого послать в город?
— Я пойду, — сказала Феня. — Меня в городе мало знают, а я знаю многих.
— Нет, мы тебя не пустим, — возразил Арон. — Ты пропадешь там одна.
— Ты меня еще плохо знаешь, Арон. Я…
— И все–таки мы тебя не пустим, — прервали ее Федор и Михеев.
— Вот еще. Но почему?..
— Правда? Почину бы ей, на самом деле не пойти? — поддержал Феню Фролов. — Но не одной, конечно, я с нею бы пошел. Мне только побрить бороду под буланже, и никто не узнает. Документы достанем…
В это время взгляды всех уставились на светлый четырехугольник дверного отверстия. Слова застряли в горле.
На светлом четырехугольнике был виден красноармеец в полной военной форме: в шинели, с винтовкой и саблей, с большой красноармейской звездой на картузе. Безусое широкое лицо смеялось, В руках он держал пакет. Из–за его спины выглядывал председатель.
— Что это, наконец? — вырвалось у Арона.
Красноармеец вошел в землянку.
— Кто старший? — спросил он, обводя всех серыми глазами.
— Он старший — указал на Арона Михеев.
— Вот пакет. — Красноармеец протянул Арону грязный пакет.
— От кого? — с дрожью спросил Арон.
— От командира батальона войск Вохра.
Арон быстро разорвал пакет. Все, кто был в землянке сгруппировались вокруг него, давя друг друга.
— Ура! — вдруг закричал Арон, — я пророк… Вот и Красная Армия. Ура!!.. Далеко баталиона, голубчик?
— Верстов 20.
— Эй, председатель!.. Скажи, чтобы лошадей нам дали. Слышишь? Поедем встречать. А ты, Федор и Фролов, мобилизуй всех, кто в лагере. Поместите ребят. Пусть красноармейцам приготовят где спать… Да чтобы поесть было что. Костры зажгите — захотят обогреться!
Лошади были быстро поданы. Красноармеец, Арон и Михеев поехали мелкой рысью навстречу баталиона. Из под копыт лошадей разлетались во все стороны тысячи сверкающих брызг.
В несколько минут весь лагерь охватило радостное возбуждение. Поляна наполнилась людьми, говором, криками и стуками топоров.
* * *
Феня, оставшись одна, подняли брошенную у ее ног бумагу, привезенную красноармейцем. Прочла ее. В ней значилось:
«Командиру Партизанского Отряда.
Предлагаю вам завязать связь с вверенным мне батальоном через штаб последнего. Желателен ваш личный приезд, дабы подробнее и категоричнее условиться по поводу совместных боевых выступлений, необходимость которых несомненна.
Командир Батальона:
За Военкома:»
Подпись военкома показалась Фене знакомой, но припомнить, чья подпись, она не могла.
Шли часы. Пришла с обедом председательша — тетка Марья — худая, костлявая, высокая женщина. Но Фени едва притронулась к пище. Ей не хотелось есть. Тетка Марья пожурила ее за то, что она не съела обеда. Прибрала нетронутую пищу и куда–то вышла.
Неожиданно на поляну стали долетать звуки громкой, стройной песни. «Уж не крестьяне ли так хорошо поют»? — подумала Феня. Но ей была видна вся долина, на которой работали сотни крестьян, и все они, оставив работу, повернулись в одну сторону. Звуки песни все усиливались. «Мотив знакомый» — решила Феня. Прошло еще несколько минут, и она уже слышала слова песни
«Так за Совет Народных Комиссаров
Мы грянем громкое ура! ура! ура!»
«Красноармейцы, — решила Феня. — Теперь наши дела пойдут успешнее».
Вот и красноармейцы. Она видит, как на поляну вышла стройная колонна, сверкающая иглами штыков. Ползет живая желто–зеленая лента. Впереди колонны четверо на лошадях. Двух Феня сразу узнала. «Арон, Михеев». Одного не видно — он спиною к ней разговаривает с Ароном. Четвертый верховой отъезжает в сторону и командует живой ленте. Феня слышит его отрывистые крики. Но слов не разобрать.
«А–а–а — о у–у–у — ом!»
Лента послушно поворачивается в разные стороны. Вот лента разорвалась на несколько частей и эти части разбрелись по поляне. Вслед за ними на поляну выехало около сотни кавалеристов. Ими командовал какой–то пискливый полный кавалерист. Кавалеристы прыгают с коней. Часть из них уходит в сторону с лошадьми, а другая часть расходится во все стороны. Поляна наполняется криками людей и ржанием лошадей.
Арон и Михеев слезают с лошадей, за ними командир и наконец, четвертый. Поворачиваясь, идут к землянке Фени.
«Ах!» — сдавленно кричит Феня. — «Неужели? Не может быть». — Она щиплет свою руку. Смотрит. Нет сомнения, это он. Ее любимый Петя. Все улыбаются, идут сюда.
«Ах!» Сердце у Фени ликует. Она быстро выскользнула из–под полушубка и точно окаменелая замерла на месте.
Вот они уже близко. Михеев и командир остаются у входа.
В землянку входит Борин, за ним Арон. Лицо у Борина манящее, ласковое.
— Петенька, милый, — кричит Феня. Бежит и падает к нему на грудь.
Он крепко прижимал ее голову к своей груди. Горячо поцеловал, потом еще…
Наконец, Борин, обнимая ее одной рукою, повернулся вместе с нею к выходу и сказал: «Это, товарищ начальник, моя жена».
Но в землянке, кроме них, никого не было.
* * *
Вечером в Фениной землянке устроили заседание штаба военно–революционного отряда, как окрестил отряд Михеев. В землянке битком набилось народу. Перед открытием собрания Фролов внес внеочередное предложение:
— Товарищи, — сказал он, — во всем правилам военного дела следует создать ясность в отношениях между командирами. Между нами, конечно, никаких разговоров на этот счет быть не может. Но для сохранения дисциплины в лесу — это нужно. Товарищи, я предлагаю такую лестницу чинов. Первое — командиром всего объединенного отряда командира батальона. Второе — начальником штаба революционного отряда — Арона. Третье — военным комиссаром и, так сказать, политическим руководителем — тов. Борина. Остальные товарищи, так сказать, будут им заместителями. Я, например, буду замещать Арона, Михеев — Борина; Федор же, так как он связан с работой особого отдела, на особом счету. Вот и все. Предлагаю издать приказ по отряду № 1. А в развитие этого приказа каждый начальник издаст особое распоряжение. Согласны? Возражений нет? Михеев, пиши приказ, а ты, Борин, открывай заседание.
Борин кивком головы объявил заседание открытым. Слово дал Арону. Арон в нескольких словах изложил содержание принятых утром решений. Обрисовал моральное состояние отряда. Посыпались возражения. Первым возражал командир батальона.
— Продовольствия хватит даже на месяц, а если не хватит, сумеем достать. Но в бой вступать сейчас безрассудно. Нужно выжидать. Нужно увеличить отряд до нескольких тысяч. Нужно перебросить к местечку батарею. Необходимо в первую очередь связаться с армией и с городом. Самостоятельно выступать рискованно. А дисциплину я берусь восстановить. Нужно только будет крестьян отделить от красноармейцев. Это можно устроить.
Федор говорил почти то же самое, но предлагал все же маленькие налеты на врага устраивать. Добывать оружие, сеять в тылу панику.
С этими предложениями все согласились. Перешли к вопросу, кому отправляться в город. Феня стала настаивать, чтобы разрешили ей. Борин молчал, хотя было видно, как он взволновался. Возражал Арон.
— Она больна, — говорил он. — И к тому же она женщина, стало быть, для этой работы непригодна.
Слушая возражения Арона, все смеялись, особенно Фролов. Но все же кандидатуру Фени отвели.
Встал Борин и предложил две кандидатуры: свою и Федора:
— Нужно все же сознаться, что эта работа для нас будет легче, чем для всех остальных. Каждый из вас знает, что мы работали в ЧК. Почти во всех частях и организациях города у нас есть, вернее были, но мы думаем и теперь остались живы — секретные сотрудники. Федор большинство из них знает в лицо. Знает их адреса. Он поэтому будет незаменим в городе. Что касается меня, то я должен буду завязать связь с подпольем. Я уверен, что оно там есть. Подытожу настроение врагов и рабочих и, если будет возможно, установлю время и формы совместных выступлений.
Против кандидатуры Федора никто не спорил. И Федор, улыбаясь, сидел, быстро кивая головою — «молодцы, мол, ребята».
Борину же делал отвод Аром.
— Борин устал, его смогут заменить — ну хотя бы я. Надо беречь товарища. Он здесь нужнее…
— Что–то ты, братец, сегодня бессвязно говоришь, — заметил ему Федор. Борин энергично настаивал на своей кандидатуре, и ее приняли большинством. Феня сидела побледневшая, но молчала. Глаза у нее были полузакрыты, губы плотно сжаты, а голова откинута назад.
На этом вопросе собрание закрыли и разошлись.
У входа Михеева остановил председатель.
— Ребята поймали комиссара…
— Какого комиссара? — спросил подоспевший Арон.
— Что хлеб отбирал.
— Продовольственного?
— Вот–вот.
— Давай–ка его сюда, мерзавца.
— Да он уже мертвый… Ребята его убили… Так что совсем потроха наружу.
— Выругай их хорошенько, председатель. Чтобы другой раз самочинно не убивали. Мы бы над ним здесь суд устроили.
— А чего там… Вор был человек… Не жалко… Потом десять микитинских пришли. Принимать, что ли? — с ружьями.
— Да, принимай. А теперь, председатель, вот что вот твой новый начальник — Арон указал председателю на командира 6 аталиона.
— А ты куда же?
— А я получил повышение во службе, — пошутил Арон.
— Ага. Того! — председатель лукаво подмигнул Арону.
* * *
Лунная летняя ночь, сияющая тысячами звезд, насыщенная ароматной влажной зеленью, спустилась над поляной. Среди деревьев сверкали сотни костров, кое–где слышались хоровые песни.
Борин и Феня находились одни в полутемной землянке. Тетка Марья ушла спать к соседке.
В землянке было тепло, в воздухе еще пахло табачным дымом.
Борин полулежал, склонившись на грудь к Фене. Она гладила его волосы, бороду, целовала его лицо.
— Ты бы мог не пойти, — тихо говорила она. — Петенька, милый! Тебя могли бы заменить друзья…
— Нет, не могли бы. И потом — почему другие, почему не я?
— Петенька. Я понимаю, что во мне сейчас говорит женщина — но… я хочу быть с тобою Я истосковалась по тебе. Несколько дней ты мог бы побыть со мною.
Борин не отвечал.
— У тебя так стучит сердце — ты здорова?
— О, да… Мне просто больно за тебя… За нашу любовью.
— Ничего, Феничка… Еще немного успехов — мы соединимся с армией и тогда мы будем все время вместе работать. Ведь ты же не уйдешь от меня снова? Нет?..
— Ведь только хочется тебя видеть. Знать, что ты здоров.
Наступила тишина.
— Я была дурочкой. Мне все казалось, что если мы будем вместе, то я у тебя отниму много времени… Но вот теперь я понимаю, несколько дней назад поняла, что это у меня — интеллигентщина…
— Нет, Феничка. Это у тебя еще старое. У тебя есть привычка мысли и чувства подгонять под голые принципы… Полная свобода… Независимость… И ты невольно заставляешь себя думать, что и я так рассуждаю. Ну, ну, не возражай — моя любимая… — Борин прислонился щекою к ее лицу и почувствовал на щеках капли слез.
— Феничка, оставь. Ну, о чем плачешь…
— Меня так тянет жизнь вдвоем теперь… Вот теперь, когда ты такой близкий и такой далекий. Хочется эгоистично взять тебя, не пустить никуда, побыть так вместе… или пойти теперь же вместе в дорогу… Но почему мне нельзя пойти?
— Феничка… Ведь ты сама понимаешь, что ты в дороге свяжешь меня… И мы вместе погибнем… Нет, нет, останься здесь. Я через 3–5 дней буду обратно. А ты здесь отдохни. С новыми силами возьмемся вместе за работу. Работа ждет нас… Хорошо.
Она молчала, прижимая его голову к груди.
— Я так страшно боюсь за тебя, когда не знаю, где ты. Меня так тянуло к тебе. Нет, мы больше не будем разлучаться. Вместе будем работать. Вместе умрем. Только теперь я понимаю, как ты был прав тогда… Ждать другой обстановки нельзя.
Снова молчание.
От ее тела опьяняюще пахло. «Милая». Любимая.
Кровь стучала ударами.