После погребения последнего тысяцкого отец Михаил -- он же Митяй -- вернулся в село Коломенское.
Какою убогою показалась ему маленькая деревянная церковь, в которой он служил, после величественных храмов Чудова монастыря!
Каким тесным и жалким представлялось ему Коломенское после Москвы, -- уже и тогда довольно обширной, -- с ее палатами бояр, с ее церквами, блещущими золотыми маковками!
-- Разве здесь мне место? -- думал он однажды, стоя у окна в одной из горниц своего маленького дома и смотря на десятки в беспорядке разбросанных лачужек, с потемневшими соломенными крышами. -- Другие в Москве священствуют, а меня вон куда кинуло. А нешто они ровня мне? Будь я в Москве, на глазах у великого князя, чего б я не добился... Протопопом-то, наверно, давно бы был... Эх-эх!..
И сердце его усиленно билось от себялюбивых помыслов и от зависти к другим, более его счастливым.
-- Великий князь сказал, что не забудет меня, что охочь почаще слышать... Дал бы Бог. А только теперь уже которая седмица идет с той поры, а нового мало...
В это время он заметил молодого человека, в подряснике, подъезжавшего к его дому в маленьком волоке [волок -- тележка на двух колесах] и оглядывавшегося по сторонам, как будто он что-то искал глазами.
Митяй вгляделся и узнал в проезжавшем одного из митрополичьих келейников.
Затем он услышал, как келейник спросил какого-то прохожего:
-- Где тут поп Михайло живет?
-- А вот издеся, -- донесся ответ.
-- Ко мне от владыки! -- мелькнуло в голове Митяя, и он поспешил в сени навстречу приезжему.
Вскоре келейник вошел в дом.
При виде Митяя он сказал:
-- Ты отец Михайло будешь? Собирайся сейчас и едем: владыка тебя требует.
-- Зачем? -- не без робости спросил поп.
-- А уж это мне неведомо.
Через несколько минут Митяй уже мчался в волоке с келейником к митрополичьим палатам.
Когда он приехал, его тотчас же ввели к владыке.
Святой Алексей был не один: с ним находился Димитрий Иоаннович и несколько княжеских приближенных.
Почтительно поклонившись великому князю и приняв благословение от митрополита, Митяй остановился в нескольких шагах от них, склонив голову.
Он чувствовал на себе пытливые взгляды нескольких десятков глаз и слегка смущался.
-- Подойди поближе, отец Михайл, -- ласково промолвил великий князь.
И когда тот приблизился, продолжал:
-- Не забыл я, как сладостно говоришь ты... Хочу почаще слушать...
-- По воле княжеской, -- промолвил митрополит, -- перевожу я тебя из села Коломенского в Князеву церковь... И будешь ты духовником великокняжеским.
-- Рад? -- спросил, улыбаясь, Димитрий Иоаннович.
-- Рад ли, рад ли? -- проговорил дрожащим голосом Митяй.
И не мог продолжать -- дух захватило.
Он только земно поклонился владыке и великому князю.
Святой Алексий зорко взглянул на нового княжеского духовника, и по лицу владыки словно пробежала тень.
Быть может, его чистое сердце подсказало, что только мирскими помыслами полна душа Митяя.
Великий князь вскоре его отпустил, приказав "собирать свой скарб не мешкая, чтобы дня через два и перебраться".
Возвращаясь домой, Митяй, что называется, не чувствовал под собой ног от радости.
"Наконец-то!" -- думал он.
Он понимал, что в его жизни наступает перелом, что он находится на пути к богатству и почестям.
Приближаясь к своему домику, он самодовольно подумал: "Скоро мы в палатах заживем!".
Снимая дома свою рясу из грубой, дешевой ткани, он презрительно посмотрел на свою скромную одежду и думал: "Чай, таких-то не станем носить. Нет, нам шелки теперь надобны".
Дьякон, уже слышавший, что за отцом Михаилом приезжали от владыки, подивился перемене, которая произошла в Митяе в продолжении немногих часов: глаза сияли, голова была гордо закинута. Он смотрел спесиво и ходил "гоголем".
-- Уезжаю, дьякон, из вашего болота, -- сказал он, -- пора. И то зажился. Здесь ли мне место? Ну, да теперь все пойдет по-новому. Слыхал? -- духовником я сделан великокняжеским.
Дьякон сделал удивленное лицо.
-- Да, -- продолжал Митяй, -- в княжих палатах буду жить... Есть-пить с княжего стола... Сильным я, дьякон, стану человеком.
-- Нас, сирых, отец Михаил, своей милостью не оставь, -- униженно кланяясь, сказал собеседник.
На это Митяй покровительственно заметил:
-- Не оставлю.
Уйдя от отца Михаила, дьякон поспешил разнести весть по всему Коломенскому о счастье, выпавшем на долю Митяя.
В этот и в следующий день часто скрипели, отворяясь, ворота двора Митяева, впуская разнообразных гостей, приходивших поздравить "с князевой и владычной милостью".
Перед Митяем заискивали, унижались.
Прежние враги его теперь пришли на поклон.
Митяй держал себя с посетителями свысока, слова ронял с таким видом, как будто делает великую честь слушающим.
Его сердце было переполнено радостным чувством удовлетворенного тщеславия.
Мечты его все возрастали.
Уж ему теперь казалось мало быть только великокняжеским духовником. Он мечтал о большем.
Он надеялся приобрести влияние на Димитрия Иоанновича, стать его "правой рукой".
Впоследствии оказалось, что мечты не были не осуществимы.
Счастье благоприятствовало Митяю.
Духовник, умный, начитанный, речистый, с каждым днем все больше нравился великому князю. Димитрий Иоаннович заслушивался его проповедями, любил подолгу вести с ним душеспасительные беседы.
Часто Митяй -- намеренно или нет -- во время бесед брал примеры из ближайших внешних или внутренних государственных событий, высказывая вскользь свое мнение о них.
И великий князь каждый раз убеждался, что мнение Митяево здраво и разумно.
Раза два случайно Димитрий Иоаннович заговорил с ним о государственных делах, и Митяй дал хороший совет.
Великий князь оценил это и мало-помалу стал советоваться со своим духовником о делах, ничего общего с церковью и религией не имеющих.
Митяй, действительно, становился "правой рукой" князя.
Вскоре это стало ясным для всех, когда великий князь назначил его "печатником", т. е. хранителем своей печати.
Это звание было очець почетным и высоким.
Тут-то Митяй и дал себе волю. Он зажил сам с княжескою роскошью. Он, прежде носивший рясы из крашенины, теперь не довольствовался и алтабасной; он, не имевший прежде во всем своем домишке двух хороших оловянных тарелок, теперь и "ел и пил на серебре".
Его, -- недавно скромного сельского пастыря, одиноко проживавшего в маленьком домике под соломенной крышей, -- теперь окружала целая толпа слуг, богато одетых и послушных малейшему его знаку. На его конюшне стояли десятки великолепных аргамаков; его сани были обделаны серебром, а заморскому ковру, покрывавшему их, как говорили, "нет цены".
Пышно, слишком пышно жил отец Михаил.
Недаром же святой Алексий, когда до него доходили слухи о роскоши Митяевой жизни, сокрушенно вздыхал и укоризненно покачивал головой. От светлого ума не укрылось, что великокняжеский любимец печется только о благах земных, что душа его далеко от Бога.
Наряду с тем, как возрастало расположение великого князя к своему духовнику, росло и высокомерие Митяево. Для просителей, для всякого ниже его стоящего люда он был недоступнее самого Димитрия Иоанновича.
Даже с боярами и приближенными княжескими он держал себя несколько свысока.
Его не любили, многие даже ненавидели, но, зная его силу у великого князя, большинство заискивало перед ним.
Это, конечно, только подливало масла в огонь.
В конце концов он сам стал считать себя каким-то особенным, высшим существом.
Честолюбию человеческому нет границ.
Он, когда-то мечтавший, как о счастье, выбраться из села Коломенского в Москву, теперь уже не был удовлетворен даже высоким званием царского печатника.
Он метил выше и мечтал уже не более, не менее как о первосвятительской митре.