К северу от Москвы из болот, за нынешней деревней Большие Мытищи, среди дремучего леса, вытекает на юг река Яуза [Впервые река Яуза упоминается в тверской летописи под годом 1156: "Князь великий Юрий Всеволодович заложи град Москву на устьи Неглинны, выше реки Аузы"] и впадает в Москву-реку "ниже города".
Нынешняя Яуза едва ли имеет какое-нибудь сходство с прежней. Она славилась чистотою воды, так как принимала в себя много лесных родников.
Берега ее были пустынны. Только шум лесов вторил звучному плеску ее волн.
В Яузу впадает речка Сосенка.
На этой-то речке, над запрудой, и высилась мельница Хапилы [Вследствие запруды, образовался пруд, который был назван Хапиловским. Позднее к северу от мельницы появилась деревушка Хапиловка. Еще позже к северу от пруда построилось село Преображенское, с которым слилась и деревушка Хапиловка].
Было около полуночи, когда к воротам двора колдуна подъехал всадник.
Он легко спрыгнул с седла, привязал коня к кольцу у ворот и постучал.
Проглянувший месяц озарил бледное, красивое, молодое, безусое лицо.
На стук за забором неистово залаял огромный пес.
Другого отклика не было.
Приезжего брало нетерпение. Он снова постучал так, что ворота затрещали.
На этот раз стук был услышан.
-- Кто тут в полночь ломится? -- послышался ворчливый старческий голос. -- Угомону на вас нет.
-- Пусти, знахарь, дело к тебе есть! -- ответил путник, который был не кто иной, как Иван Вельяминов.
-- Какое такое дело по ночам? Поезжай своим путем- дорогой, а я спать пойду.
-- Отвори, старче, отвори! Совет от тебя, помочь нужна... А заплачу хорошо. Ничего не пожалею...
Колдун точно некоторое время был в нерешимости, потом послышались шаги босых ног, и ворота отворились.
Пес залился и клубком бросился под ноги входившего.
-- Убери пса! -- не без некоторого испуга сказал Вельяминов.
-- Небось, не съест, коли добрый человек! -- ответил колдун.
Однако крикнул собаке:
-- Не трожь!
Лай стих, и собака стала смирней ягненка.
Знахарь провел гостя к себе в жилье и, когда тот переступал порог, предупредил:
-- Лоб не расшиби! Притолка низкая!
Потом выгреб углей из печи и зажег от них лучину.
Трепетное пламя осветило закоптелую, низенькую избу, наполовину занятую огромною печью из сырцового кирпича.
Повсюду были развешены по стенам и свешивались с потолка пучки высушенных трав.
Воздух, напитанный их пряным запахом, был удушлив.
На лежанке печи сидел большой кот, совершенно черный, "без отметин" -- настоящий колдовской -- и, мурлыча, пристально смотрел на Ивана своими желтыми глазами.
Сам ведун был маленький, тощий старик с крючковатым носом, жидкой бородкой, лысиной на темени и странно блестящими глазами.
-- Садись -- гость будешь! -- сказал ведун, снимая с лавки пучок каких-то свежих трав и очищая место для Вельяминова.
Тот сел.
Знахарь внимательно посмотрел на него и промолвил:
-- Сынок тысяцкого?
-- Да, "сынок тысяцкого", а не сам тысяцкий, как мне пристало быть! -- с невольным раздражением ответил молодой человек.
-- Знаю, знаю... По княжей воле... А от меня-то чего ты хочешь?
В глазах ведуна блеснул хитрый огонек.
-- Может быть, -- процедил он. -- Для чего тебе сие знать? Много будешь знать -- скоро состаришься.
-- Видишь серебро?
Иван подкинул на руке несколько грубо обделанных кусков серебра.
-- Все будет твоим, ежели ты...
Тут юноша пододвинулся ближе к знахарю и закончил дрожащим шепотом:
-- Ежели ты мне поможешь душу нечистому продать.
Хапило вперил в Вельяминова пристальный взгляд, помолчал и вдруг залился неприятным, резким смехом.
-- Чего ее, душу то-ись, тебе продавать -- хи-хи! -- ежели она уж продана?
-- Как?! Нет, -- с некоторым испугом проговорил Иван.
-- Я тебе говорю продана... Нечистый-то эва с левого плечика стоит, сторожит ее...
В этот момент кот, наежась, быстро прыгнул прямо на левое плечо юноши.
Вельяминов вскочил, бледный, с искаженным от ужаса лицом, и делал усилия стряхнуть с плеча кота, но тот цепко держался, проникая когтями сквозь одежду до тела.
-- Ты его оставь, -- спокойно заметил знахарь, -- он не слезет, он у меня умный... Будешь трогать -- поцарапает... Старик я слабый, живу один, только двое у меня и защитников, что пес да кот. Подвернется лихой человек, -- пес его за горло, а нет, так кот ему в глазеньки вцепится... Умные они у меня. Сиди, Васька, смирно.
Кот точно этого и ждал: он сел на плече Ивана Васильевича так же спокойно, как раньше сидел на лежанке.
-- Он тебя не тронет теперь, молодчик, ты его не трожь. Так нечистому душу? Хе-хе!
-- Чего ж смеешься? -- с сердцем промолвил Вельяминов.
-- Да на тебя мне смешно. Проданную душу продавать хочет!
Потом лицо его сделалось серьезным.
-- Погляжу я на тебя -- молоденек, силы да здоровья не занимать стать, жил бы себе помаленьку, трудился б во славу Божию и счастье получил бы... А тебе надо все сразу -- тяп-ляп да и корап. Ни смиренья нет, ни терпенья... Этакое надумал! Душу продать нечистому. Да уж ты продал ее, продал, как только тебе это на мысль впало. Тебя лукавый враг рода человеческого уж уловил.
И думается мне, что ты не вырвешься из его когтей. Дивишься, что от знахаря-ведуна такие речи слышишь? Да, молодчик, вот я и знахарь и ведун; иного полечу, иному -- грешным делом -- и погадаю, да души-то я нечистому не продавал и помыслить о сем страшусь... И все знахарство-то мое, может, оттого, что жил долго и побольше других знаю... Да... Ты серебрецо свое спрячь -- не помощник я тебе в этаком деле. Да ты и без меня сумеешь, ой сумеешь!
Он рассмеялся прежним неприятным смехом.
Вельяминов сидел с угрюмым, почерневшим лицом.
В ворота сильно застучали.
-- Чтой-то сегодня! Опять кого-то Бог несет, -- проворчал знахарь и вышел из избы.
Иван попробовал было встать, чтобы как-нибудь укрыться от взоров нового посетителя, но кот напомнил о себе таким грозным ворчаньем и так расправил когти перед его глазами, что он счел за лучшее более благоразумным остаться в прежнем положении до возвращения Хапилы.
Со двора доносились окрики знахаря и переговоры, подобные тем, какие пришлось вести раньше Вельяминову.
Пес неистово заливался.
Потом он разом затих: очевидно, колдуну пришлось впустить посетителя.
Послышался скрип ворот.
-- Ну, идут сюда, -- подумал юноша с таким чувством, что был готов провалиться сквозь землю, только бы укрыться от непрошеного свидетеля его посещения избенки колдуна.
Дверь отворилась, и в избу следом за знахарем вошел Некомат Суровчанин.
Войдя, он остановился как вкопанный.
Он был очень неприятно поражен, застав у Хапилы другого посетителя.
Однако быстро овладел собою и, слегка поклонясь Вельяминову, промолвил, обращаясь к ведуну:
-- Кое зачем ты мне, старче, надобен.
Иван и Некомат не были близко знакомы, но в лицо знали друг друга.
-- А надобен, так говори, -- сказал колдун.
Как ни тихо говорил Суровчанин, Иван расслышал. Любопытство его было затронуто.
Хапило, не говоря ни слова, взял большую медную кружку с блестящим дном, наполнил ее до половины водой и поставил на столе.
-- Пасынка твоего ведь Андреем Кореевым звать? -- спросил знахарь.
-- Да.
-- Племяш Епифана, что к рязанскому князю отъехал... -- пробормотал Хапило, словно соображая.
Взяв щепоть какого-то порошка, бросил его в кружку, отчего вода потемнела, но дно ярко просвечивало.
-- Подь сюда да смотри сквозь воду на донышко... Там ты, может, увидишь своего пасынка... Глаз не отрывай и мигай поменьше...
Суровчанин склонился над кружкой, а знахарь что-то забормотал быстрой скороговоркой, плавно проводя в то же время руками над головой и вдоль щек купца.
Через некоторое время Некомат почувствовал словно сонливость. Дно ярко блестело сквозь воду.
-- Видишь пасынка? -- спросил знахарь таким голосом, словно приказывал.
На гадающего словно налетела какая-то пелена, потом быстро ниспала, сияющее дно исчезло. Вместо него он увидел поляну среди леса и трех всадников, из которых один был Андрей, двое других -- Большерук и Андрон.
-- Вижу, -- ответил купец странным, глухим, не своим голосом.
-- Смотри дальше!
И одна за другой проходили картины.
То Некомат видел пасынка в дремучем лесу, у багряного костра, среди ночной тьмы, то переплывающим реки, то подъезжающим к городу, окруженному крепкой стеной с башнями, с бойницами...
Вон какой-то муж обнимает его, как родного...
Старец в княжеском наряде... Величественный, как патриарх...
И старый князь смотрит ласково на Андрея и приветливо улыбается...
Потом Андрей опять, но не прежним скромным юношей. На нем алый плащ... Огнем горит из-под плаща панцирь тонкой заморской работы.
И смотрит куда-то юноша... Словно на него, на Некомата...
И вот словно встречаются их взгляды.
Грозно смотрят очи пасынка на отчима и словно говорят:
-- Я не забыл... Вернусь... Идет погибель твоя...
Вскрикнул Некомат, опрокинул кружку и обвел мутным взглядом каморку, словно внезапно проснулся.
-- Значит, беда... Значит, надо все бросать... Бежать... -- пробормотал он, еще словно в каком-то забытьи.
Провел рукой по разгоряченному лбу и окончательно очнулся.
Взглянул на Вельяминова и вспыхнул.
А тот жадным взглядом впивался в его лицо, следя за всеми переменами выражения. Расслышал он и последние слова Некомата и подумал:
"Нашего поля ягода".
Суровчанин встал, кинул несколько грубых монет на стол и сказал:
-- Иду... Выпусти меня...
-- Я тоже... Поедем вместе. Вдвоем побезопасней, -- промолвил Иван и добавил: -- знахарь, возьми свою кошку!
Хапило сделал знак, кот спрыгнул на лежанку.
Вельяминов поднялся и прошел вслед за Некоматом.
Молча вышли за ворота, молча вскочили на седла и тронулись в путь. Обоим надо было в сторону Москвы. Каждый был занят своими думами.
Тусклая луна по временам освещала угрюмые лица. Первым прервал молчание Некомат.
-- Ты не сказывай о том, что у знахаря меня видел.
-- А ты про меня.
-- Вестимо ж.
Помолчали.
-- Э-эх! Пропади пропадом буйна головушка, -- сказал Вельяминов, -- покину родную сторонку... Поеду в чужой край искать счастья...
Эта мысль совпала с думами Некомата.
Он даже вздрогнул.
-- С чего так? -- спросил он, стараясь принять равнодушный тон.
-- От добра добра не ищут. Что мне здесь делать? То ль дело у князя тверского! У него и почет и казны добудешь... Такому князю и служить любо... У тебя тоже беда стряслась?
-- Н-да, -- процедил Суровчанин.
-- Слышал я, как ты у знахаря говорил, что пасынок убег. Я его знаю -- Андрей Лексеичем звать... Да и тебя тоже. Чай, и меня признал?
-- Признал: сын тысяцкого.
-- Да сын его, а не сам тысяцкий, как должно бы быть... Изобидел меня Димитрий Иоанныч... Прямо скажу -- отъеду от него в Тверь.
На минуту он замолк, потом спросил решительно:
-- Ты ведь тоже бежать задумал?
-- Я? Да... Нет... -- замялся застигнутый врасплох купец.
-- Ты не виляй. Чего таиться? Не выдам. Сам слышал, как ты говорил, что "беда" и что "бежать надо". Хочешь -- едем вместе. Говорю -- у тверского князя нам будет не жизнь, а масленица. Он московских ласкает. Сразу первыми людьми станем.
-- Об этом, брат, надобно подумать. Тебя в Москве дома ждут?
-- Кому ждать? Бобыль.
-- Так езжай ночевать ко мне. Ну, и потолкуем.
-- Что ж, можно.
Результатом этой ночевки и "толкования" было то, что через несколько дней Некомат спешно продал свои московские лавки, а Вельяминов свой дом.
А еще некоторое время спустя оба они бесследно исчезли из Москвы, прихватив с собою нескольких людишек.
Усадьба и поместье Кореева были брошены на произвол судьбы.
Конечно, этим с большой пользой для себя воспользовались "добрые" соседи.
Не положил охулки на руку и Пахомыч, которого Некомат почему-то не счел удобным взять с собою.