В сырой осенний день стражники -- тверичи заметили группу всадников, приближающихся к Твери со стороны московской границы.
Зоркий глаз часовых разглядел, что двое ехавших впереди были одеты богаче, чем их спутники, а потому заключили, что -- первые господа, а вторые -- их холопы.
Рассмотрели они также, что все путники хорошо вооружены, а так как направлялись они прямо к городским воротам, то стражники сочли благоразумным преградить им доступ в город и ранее опросить и разведать, что они за люди и что им в Твери надобно.
Так и было сделано.
Несколько копейщиков стали в ворота и, когда всадники приблизились, очень недвусмысленно направили на них копья.
-- Стой!
Путники остановились, но никто из них не думал вынимать оружия.
-- Кто такие будете и зачем вам в Тверь? -- начал допрос один из стражников.
-- Не тебе нас о сем спрашивать, -- надменно промолвил передовой всадник, красивый юноша с гордым выражением лица, -- о том мы князю скажем.
-- Как же так... -- замялся копейщик, смутившийся от надменного тона говорившего. -- Пока до князя...
Но юноша еще надменнее приказал:
-- Веди нас к князю.
И, тронув коня, сделал знак своим следовать за ним.
Стражники растерянно переглянулись и расступйлись, а один из них пошел впереди в качестве путеводителя.
Путники с любопытством осматривали город. На их лицах было написано разочарование: по-видимому, они находили, что далеко Твери до Москвы!
Вскоре они подъехали к брусяным палатам, на подклетях, с резным теремом и несколькими вышками-башенками, смотрельнями тож.
Палаты были окружены обширным двором.
-- Вот княжьи хоромы. А коли вам к князю, так надобно кого-нибудь из бояр позвать, -- проговорил страж.
-- Поди и позови, -- сказал юноша.
Он говорил тоном власть имущего, и воин беспрекословно повиновался.
Юноша между тем спокойно спрыгнул с седла.
То же сделали и все остальные.
-- Твери-то до Москвы далеконько, -- промолвил спутник молодого человека, широкоплечий, бородатый мужчина с угрюмым лицом.
-- Есть грех. Ну, да вот, когда Москву осилим, так и Тверь приукрасим. Почище московских соборы построим.
Стражник в скором времени вернулся с каким-то княжеским придворным, который, по-видимому, был очень недоволен, что его потревожили, и потому очень неприветливо спросил приезжих:
-- Что надоть?
-- Нужно нам пред очи Князевы... Прибыли мы с Москвы челом бить князю, чтоб принял он нас под свою руку... От великого князя Дмитрия Иваныча мы отъехали... Я сын помершего московского тысяцкого Иван Вельяминов, а этот вот -- богатый гость московский Некомат Суровчанин. Сделай милость, доведи до князя о нашем приезде и просьбишке.
Узнав, кто такие приезжие и цель их прибытия, придворный смягчил тон.
-- Ладно, я скажу князю. Принять не принять -- его воля. А вы подите во двор, у крылечка подождите... Может, князю сегодня-то и недосуг.
Вместе с ним Вельяминов и Суровчанин прошли к крыльцу, где остановились, а придворный скрылся в сенях.
Прошло немного времени, как он вернулся и сделал знак следовать за собой, сказав вполголоса:
-- Охоч вас видеть.
Можно было бы подивиться такой поспешности приема, если бы прибывшие не были людьми московского князя.
Но в данном случае являлись несколько причин, заставлявших князя без колебания и даже торопливо принять приезжих.
Во-первых, их приезд льстил его самолюбию:
-- От великого князя ко мне отъезжают, стало быть, чуют, что и я князь сильный.
Во-вторых, перебежчики -- или по крайней мере один из них -- были в Москве не малыми людьми: сын тысяцкого что-нибудь да значил.
В-третьих, не принять их значило, быть может, не узнать каких-нибудь важных новостей о своем исконном враге -- новостей, которые, разумеется, могли бы послужить ко вреду московского князя и на пользу ему, Михаилу.
Когда Вельяминов и Некомат шли по княжеским палатам, сердца их бились учащенно.
Иван был бледен и нервно кусал губы. Руки его, державшие шапку, слегка дрожали.
Суровчанин шел понурым и бледным, не менее своего сопутника. Где-то в глубине сердца шевелился неприятный червячок совести и мучительно сосал.
Оба понимали, что наступает решительный момент задуманного дела и что сейчас они совершат величайшее преступление -- измену.
Но... отступать было уж поздно.
Княжой придворный ввел их наконец в обширную светлицу с громадным образом в углу, увешанную дорогими коврами и пестро расписанной подволокой [подволока -- потолок]; лавки были покрыты алым сукном, расшитым по краю золотою каймой.
В глубине комнаты, как раз против двери, стояло на некотором возвышении дубовое кресло с резными ручками. На нем сидел мужчина лет тридцати пяти, с умным лицом и живым, несколько жестким взглядом серых глаз.
Это был князь тверской Михаил Александрович.
Рядом стояли два стражника в алых кафтанах, держа в руках блестящие секиры.
Позади толпились несколько ближних бояр.
Войдя, перебежчики покрестились на образ, потом поклонились князю, коснувшись пальцами пола.
Князь окинул их внимательным взглядом, потом проговорил звучным и мягким голосом:
-- От Москвы отъехали?
-- Да, -- заговорил Вельяминов, -- не можно служить у князя московского... Изобидел он меня до смерти. Сын я тысяцкого Иван Вельяминов... Бью тебе, княже, челом, прими под свою высокую руку.
Почти в тех же словах выразил свою просьбу и Некомат, назвав себя.
-- Так вам московский князь не люб? -- сказал Михаил Александрович с улыбкой, -- чаете, что я боле люб буду.
-- Вестимо, ты не обидишь... А мы тебе верой-правдой послужим, -- сказал Иван.
-- Головы своей не пожалеем, -- добавил Некомат.
-- Добро, -- промолвил князь, -- принимаю я вас к себе на службу...
Оба разом низко поклонились.
-- Служите хорошо, а я вас не забуду... Надобно мне с вами потолковать. Сегодня за вечерней вы мне крест поцелуете. А после вечерни вот он вас ко мне приведет, -- при этом князь указал на боярина, который вел с ними переговоры. -- Мы и потолкуем как надо. Теперь, чай, с пути отдохнуть хочется. Он вас пока что сведет в боковушку. Там поотдохните...
Кивком головы князь отпустил их.
Помещение им было отведено довольно-таки неважное. Вельяминов, взглянув на голые лавки, невольно вздохнул по своем московском доме.
Некомат грузно сел и задумался. Лицо его было невесело.
-- Что голову повесил? -- спросил Иван.
-- Так. Скушно.
-- А ты не скучай! Все, братику, устроится. Заживем с тобой! Князь ласков, чего ж больше?
Он утешал, но и самому ему было не по себе.
Порою мелькала тревожная мысль.
"Как-то здесь повезет. Ну, ежели так же, как в Москве?"
Он прогонял такие думы и старался строить планы один другого заманчивей.
-- А главней всего -- это подбить князя Михаила на войну с Димитрием... Теперь время -- ой, время! -- я все князю расскажу, как надобно.
И он стал, обдумывать, о чем поведет вечером речь с князем.
Что касается Некомата, то он никаких заманчивых планов не строил. О будущем он вообще как-то не думал, а, напротив, размышлял о прошедшем.
-- Как-то Пахомыч в усадьбишке хозяйствует. Чай, грабит как может... Карман набьет... А может, Андрюшка вернулся?
И невольно мысль его перенеслась к пасынку. Что-то болезненно защемило сердце.
-- За что я его убить хотел? Правду сказать, парень ничего себе и добер. Всему делу -- корысть вина. Да еще Пахомыч з-зу да зу-зу... Захотел зла другому, а сделал себе... Вот теперь и в перебежчиках очутился.
-- Скоро крест позовут целовать. Значит, делу крышка -- прощай Москва, сторонушка моя родимая! Ничего не поделаешь -- будем Твери служить. Эх, ты, жизнь наша!
Время тянулось убийственно медленно.
Оба почти обрадовались, когда зазвонили к вечерни. Во время ее, как и хотел князь, они поцеловали крест на верность и поклялись на Евангелии служить Михаилу верой- правдой.
Теперь из москвичей они стали тверитянами.
После вечерни их позвали к князю пить сбитень. Михаил Александрович был один; никого из приближенных бояр при нем не находилось.
Он встретил своих новых подданных приветливо.
-- Садитесь -- в ногах-то правды нет, -- сказал князь. -- За сбитень принимайтесь да московские новости выкладывайте.
-- Новостей не больно много, -- промолвил Вельяминов, принимаясь за душистый медовый сбитень. -- Одна только и есть, что теперь самая пора Москву бить.
В глазах Михаила Александровича мелькнул огонек. Но он быстро принял спокойный вид и спросил равнодушно:
-- Почему пора?
-- Рано ль, поздно ль воевать тебе снова с Москвой придется, -- вставил свое слово Некомат. -- Чем дольше времени проводить, тем Москва сильней станет. Дмитрий-то Иванович давно на Тверь зубы точит.
-- Это правда, -- промолвил Иван. -- А почему теперь пора воевать, сейчас скажу. Слыхал ты, что в Нижнем Новегороде приключилось?
-- Нет. Пока не слышал.
-- А слыхал ты, как татарва на реках Кише да Пьяной расправу чинила?
-- Тоже нет.
-- Так вот что. Приехали в Нижний послы Мамаевы и с ними татар человек тыща... Ну, и эти послы не поладили с тамошним князем Дмитрием Константиновичем. Тот спросил великого князя, можно ль с татарами расправиться. Московский князь прислал весть, что можно.
Тогда Дмитрий Константинович напустил черный народ на татар. Всех их нижегородцы и перебили, а главного посла, Сарайку, засадили в темницу, а мало времени спустя и его прикончили. Как смекаешь, любо Мамаю о сем было сведать?
-- Чай, не любо. Ну, и задаст же он Дмитрию Иванычу!
-- Малость уж задал: его рать огнем выжгла волость нижегородскую. Да этого мало: Мамай только ждет не дождется, как на Москву кинуться.
-- И доброе дело -- кинулся бы.
-- Надо только уськнуть, -- проговорил Некомат.
-- Да если б с другой стороны еще Литву напустить, -- вполголоса, словно в раздумье, промолвил князь.
-- Да еще ты ударишь... Нешто Москве можно бы справиться? Конец ей был бы! -- воскликнул Вельяминов, и глаза его заблестели.
-- Очень ты, кажись, Дмитрия Иваныча недолюбливаешь? -- с полуулыбкой промолвил князь.
-- Лютый он ворог мой! Головы бы я своей готов не пожалеть, только б ему отплатить. Княже! Послушайся доброго совета: пойди на Москву. Поднимем татар да Литву -- разгромим нашего ворога.
Михаил Александрович сидел задумавшись.
Глаза его блестели, грудь дышала усиленно.
Он встал и прошелся по комнате.
-- А пойдет ли Орда? -- вдруг спросил он, остановясь перед Вельяминовым.
-- Пойдет. Голова моя порукой. В Москве только и ждут, что вот-вот она поднимется.
Князь помолчал, потом промолвил:
-- Ладно, будь по-вашему: тряхнем Москвой.
-- Ой, любо! -- радостно воскликнул Иван.
Лицо Некомата оставалось равнодушным.
-- Стой, уговор дороже денег: никому об этом ни полслова до поры, до времени, -- проговорил князь. -- И вы меня маните к войне, вы же и помогайте. Валяйте-ка, поезжайте послами от меня в Орду.
-- А что ж, хорошо, -- сказал Вельяминов.
Суровчанин слегка поморщился.
-- Да помните: уговорите хана -- озолочу, а не сумеете -- так лучше мне и на глаза не показывайтесь. Сам я, пока вы в Орде, поеду в Литву... Отовсюду на Москву тучи двинутся... Сломаем Дмитрия. Ведь сломаем?
-- Вестимо ж, -- промолвил Иван.
-- Ну, теперь идите к себе да отдыхайте. Когда в путь -- скажу. И казны вы от меня получите и людишек. Служите верой-правдой; сшибем Дмитрия -- вы первыми моими боярами будете.
Он отпустил их кивком головы.
По их удалении он долго еще сидел в глубоком раздумье.
Вельяминов вернулся от князя очень довольным.
"Покается теперь Дмитрий Иванович, что не сделал меня тысяцким" -- думал он.
Некомат, наоборот, был очень не в духе.
-- Поезжай к татарам! -- вырвалось у него. -- Нечего сказать, любо! Не того я ожидал.
-- Э, братику! Зато сполним княжий приказ, так первыми людьми станем, -- утешил его Иван.
Он строил воздушные замки.