В палаццо Дожей еще до сих пор сохранилась комната "трех". "Три" -- это слово заставляло бледнеть венецианца, заставляло его испытывать суеверный ужас. Никто не знал в лицо этих "трех" -- трех инквизиторов; они были таинственны -- самому дожу они были ведомы настолько же, насколько последнему нищему на площади св. Марка. А кто их видел, тот не мог ничего никому рассказать или потому, что за этим свиданием следовала его смерть, или -- если это был свидетель -- потому, что обязывался страшной клятвой молчания: у кого могло найтись смелости нарушить, на верную гибель себе, клятву, данную "трем"? "Три" были всеведущи и беспощадны. Их наказание обрушивалось неожиданно, поражало, как молния: вчера свободный и веселый человек к утру пропадал без вести, и никто не знал, что с ним сталось, только его родственники и знакомые шепотом передавали друг другу догадку:
-- Он взят по приказу "трех".
"Взят тремя" было равносильно "помер", и жена взятого смело могла идти заказывать по нему заупокойную мессу; ждать, пока ей выдадут его обезглавленный труп, было бы бесполезно: виновный в буквальном смысле стирался с лица земли, и его могилой был омывающий стены палаццо мрачный, глубокий, узкий канал, в который бросали тело казненного.
Впрочем, иногда судьи хотели быть милосердными: обвиняемому даровалась жизнь. Но такая жизнь была хуже смерти: несчастный умирал медленною смертью, без света и воздуха в тюрьмах -- piombi или страшных camerotti -- "каменных колодцах", как их называл народ.
Стены комнаты, где заседали эти страшные судьи, были обиты золотой кожей, золоченый потолок был покрыт чудною живописью кисти Тинторетто; если был день, из окна открывался великолепный вид на залитую солнцем Венецию; и в этой же комнате бренчали цепи; звучали орудия пыток, слышались стоны пытаемых, и из нее же вилась узкая, темная лестница в тюрьмы -- piombi [Теперь ни этой лестницы, ни этих тюрем не существует.].
Сюда привели Марко после захвата, а вместе с ним и Джузеппе Каттини. Кабатчик хотел было ускользнуть, когда лодка подплыла ко дворцу Дожей, но его задержали.
-- Помилуйте! -- ведь не я обвиняюсь! -- взмолился он.
-- Все равно, ты должен дать показания, -- было ему ответом, и два сбирра стали по бокам его. Каттини почувствовал себя в положении обвиняемого и дрожал как осиновый лист.
"Еретика" поставили перед длинным, узким, покрытым черным сукном столом, на котором стояла пара зажженных восковых свечей. Три одетых во все темное человека с закрытыми лицами неподвижно сидели на креслах.
-- Твое имя? -- промолвил один из них, сидевший в центре.
Слова эти были сказаны ровным, спокойным голосом, но какая-то зловещая нотка слышалась в нем. Впрочем, это, быть может, казалось так от того места, где звучал этот голос.
-- Марк, -- ответил обвиняемый.
-- Прозвище?
-- Кречет-Буйтуров. Я -- русский.
-- Какой ты веры?
-- Я -- христианин.
-- Пожалуй, и католик? -- насмешливо заметил инквизитор.
-- Я крещен по обряду греческой церкви.
-- Признаешь ты власть святого отца папы?
-- Признаю, как епископа.
-- Ты -- еретик, несомненно. В чем ты еще обвиняешь его? -- обратился инквизитор к Каттини.
Тот трясся как в лихорадке.
-- Я, я... я ни в чем... Я... это не я... -- щелкая зубами, лепетал он.
-- Как не ты? Донос, опущенный в пасть льва [В палаццо Дожей, подле лестницы Гигантов, был вделан в стену лев, в пасть которого опускались доносы.], был подписан тобой.
-- Это точно... А только я, что ж? Я очень мало знаю этого еретика. Это Марго, вдова резчика, Маттео, ее сосед, и еще другие многие. Правда, мне известно, что он распространял ересь, совращая с пути девушек... Он вообще -- заклятый еретик и ругает святого отца... Он смеется над нашими обрядами...
-- Можешь ты что-нибудь сообщить об его занятиях колдовством?
-- Нет... Я слышал, что он чарами призывает бедствия на Венецию... Но как он колдует, сам я не видел. Его соседи знают, опять же Марго, Маттео... Я ничего не знаю, ничего...
Вдруг он упал на колени.
-- Отпустите меня! Бога ради, отпустите меня, -- завопил он.
Инквизиторы, казалось, не слышали его жалоб. Они тихо перешептывались.
-- Надо допросить свидетелей, -- промолвил вслух инквизитор и поднялся. -- Уведите еретика в камеротту! -- приказал он. -- А ты можешь идти, -- обратился он к Джузеппе: -- Да помни: будь нем как рыба, не то...
И он красноречиво показал на шею.
Каттини чуть не подпрыгнул от радости.
-- Ни одного слова, ни одного полуслова! Буду нем, глух, слеп, что хотите. Я -- не враг себе... -- скороговоркой затараторил он, а потом не утерпел, чтобы не кинуть в сторону Марка: -- А ты посиди в колодце!